Так они и познакомились. Он был атаманом портового района. Она интересовалась судостроением и судоходством, и интерес этот всячески подогревали господа из Союза Живых. Капитаны Мериэль ввозили в Кушмаррах оружие, за изготовление которого не брался никто в городе.


Эйзел вынырнул из тумана; он все еще надеялся соснуть немного нынешней ночью, но оставил мечты об охоте или рыбалке. Нельзя уехать сейчас: похоже, события сдвинулись с мертвой точки. За неделю отлучки все может так запутаться, что после не расхлебаешь.

Он взглянул на темную громаду крепости. Неужели Чаровнице нынче удалось заснуть? Почему бы и нет: она воображает, что, подобно этой крепости, возвышается над ничтожеством и пустой суетой Кушмарраха.

Он перевалил через холм. Гавань осталась сзади, в стороне. Впереди — Хар, самый богатый из кварталов Старого города. Позади — Шу, беднейший, гуще всех населенный. Сыновья тут прилепляли свои жалкие домишки сбоку и сверху отцовских, пока Шу не уподобился огромному, грязному и разворошенному осиному гнезду. Те, кто жил в стороне от главной улицы, вынуждены были карабкаться к своему жилищу по крышам других домов. Под кварталом Шу на всем его протяжении пролегал знаменитый лабиринт. Сейчас многие старые входы в него было крепко-накрепко замурованы — чтобы темные силы подземелья не вырвались на свободу. Лабиринт был смертельно опасен. Искать тут приюта не осмелился бы даже несчастный бездомный бродяга. В Шу правили самые отчаянные из преступников Кушмарраха.

Эйзелу приходилось встречать тут людей, которых побаивался даже он. Странных обезумевших людей, с такими лучше не связываться.

Эйзел вырос в округе Шу. Семи лет он осиротел и остался без крова. Родителей он почти не помнил. Помнил лишь, что мать все время плакала, а отец все время кричал и избивал их. Вроде бы он сам и поджег ту халупу, а брат прикончил старика молотком — раз пятнадцать стукнул его по башке.

С тех пор Эйзел не видел брата.

От тех дней остались лишь смутные воспоминания, да Эйзел и не хотел ничего помнить. Не было у него и ни одной вещи из родного дома, которую он хранил бы и которой дорожил бы.

В четырнадцать лет он ушел в море и побывал во всех портах побережья. Он много повидал и многое перенес, а жители тех городов немало натерпелись от него. Но он выжил и в двадцать один вернулся в Кушмаррах.

Незадолго перед возвращением Эйзел сошелся с приверженцами угасающего культа Горлоха. Их зловещая философия привлекала его, но Эйзел взял из нее кое-что, подходившее ему, а остальное отбросил. Он был сильным человеком и не признавал ничьей, даже божественной власти над собой.

Вскоре на Эйзела положил глаз Верховный Жрец Накар. Колдун стал давать ему необычные поручения. Эйзел выполнял их быстро и успешно, в том числе самые трудные и жестокие. Как-то, будучи в игривом настроении, Накар и нарек его «Эйзелом» — в честь демона-посланника Горлоха, который поддерживал связь между злобным божеством и людьми. Эйзел Разрушитель.

Но ни богу, ни человеку Эйзел никогда не предавался всецело. Всецело Эйзел мог принадлежать лишь Эйзелу.

Он не был при Дак-эс-Суэтте; не был заперт ни в одной из башен на перевале Хэрак; не участвовал в сборе в долине Чордан и в безнадежной обороне Кушмарраха, где в бессмысленной резне пали лучшие юноши и мужчины города, его краса и гордость, а остальные бежали, гонимые горячим дыханием смерти.

Но Эйзел не стыдился этого, не стыдился, что ничего не сделал для города, который ничего не сделал для него. Он вообще ничего не стыдился.

Кое-что Эйзел, впрочем, сделал. Он пробрался в Агадар, городок далеко на западе по побережью, там высадились геродиане. Его смертоносные удары поразили нескольких геродианских командиров. К несчастью, как оказалось: это задержало армию захватчиков на целый месяц, и Фа'тад ал-Акла успел собрать свое дикое воинство и поспел к битве при Дак-эс-Суэтте.

Воистину люди полагают, а боги располагают.

Эйзел замедлил шаги. Нужный ему дом был напротив, на другой стороне улицы. И в ту же секунду дверь дома распахнулась. Эйзел отпрянул, укрылся в тени.

Возможно ли?

Нет, конечно. Никогда. Рок не благоволил до такой степени к Эйзелу и не ополчился так на Сагдета. Эйзел съежился, пригнулся, исподлобья взглянул на проходившего мимо, в десяти шагах, человека. Тот его не заметил.

Эджит. Вероятно, старику интересно будет узнать, что он был здесь.

Не успел Эджит скрыться из глаз, Эйзел двинулся к дому. Он заранее обследовал его. Лучше всего заходить через парадную дверь. Стоит поспешить: тот, кто выпустил Эджита, подумает, что гость что-то забыл и потому вернулся.

Эйзел постучал. Через секунду дверь приоткрылась.

— Его светлость… — начал раздраженный голос.

Эйзел левой рукой схватил человека за горло и правой ударил кастетом в висок. Тело ординарца осело в руках Эйзела.

Эйзел опустил его на пол, освобождая проход; прикрыл дверь, но запирать не стал. Быстро, не осторожно, поскольку не был знаком с расположением помещений, он прошел по всему дому к черному ходу, потом по правому крылу, повсюду отпирая двери, чтобы обеспечить себе пути к отступлению. И лишь потом направился к единственной комнате, из которой доносился шум.

Дверь была отперта. Звуки не оставляли сомнения: внутри совокуплялись мужчина и женщина.

Хвала Горлоху? Или Судьбе — как кому нравится.

Женщина сидела верхом, спиной к входу, а мужчина закрыл глаза. Эйзел проскользнул в комнату, подобрав по дороге валявшийся на полу пояс. Он обмотал его вокруг левой кисти, а конец оставил болтаться свободно.

Когда Эйзел был совсем близко, женщина почувствовала его присутствие, хотела было обернуться, но искусный удар вовремя утихомирил ее.

Однако Сагдет увидел Эйзела.

— Ты! Какого черта ты здесь делаешь?! — испуганно, пронзительно заверещал он, высвобождаясь из-под женщины и на четвереньках отползая в сторону. — Кто тебя послал? Генерал? Хочешь напугать меня? Я этого не потерплю!

Бурдюк с вином. Жирная свинья. Ишь трясет своей широченной задницей. Эйзел загнал его в угол, прижал к стене. Сагдет плевался и изрыгал бессмысленные угрозы.

— О, Арам! Вот оно что! Будь ты проклят… Скажи ему… Я сдаюсь… Я сделаю по его. Не надо этого! Мы поладим! — Сагдет замахал пухлыми руками. — Нет! Нет! Чего ты хочешь? У меня есть деньги… Умоляю…

Теперь достаточно близко. Эйзел сделал, вид, что замахивается поясом в левой руке, якобы открывая для удара правую сторону.

Сагдет попался в ловушку; он кинулся на Эйзела, метя в незащищенное место.

Кулак Эйзела опустился ему на голову. Сагдет ударился о стену. Не давая ему прийти в себя, Эйзел затянул пояс у него на шее, коленом уперся в спину.

Сагдет боролся отчаянно, как борются лишь в минуту смертельной опасности, но все было бесполезно, он только помогал убийце. Эйзел все сильнее прижимал его лицом к полу. Сагдету оставалось лишь скрести и царапать толстый ковер.

Эйзел ощутил последние содрогания тела, почувствовал запах испражнений. Сагдет, похоже, жрал всякую дрянь. Эйзел на всякий случай сосчитал до двадцати и отпустил пояс.

Потом подошел к женщине, пощупал пульс. Все в порядке. Отлично. Незачем калечить людей, убийство которых ему не заказывали.

Эйзел проделал обратный путь по дому, широко распахнул боковые и задние двери. Пощупал пульс и у ординарца у входа. Тоже обойдется. Осторожно выглянул наружу. Парадную дверь он тоже оставил нараспашку. Не пройдет и часу, воры не преминут воспользоваться приглашением и ограбят дом дочиста. И никто не узнает, что же случилось на самом деле.


Шепот у входной двери разбудил Генерала. Свет лампы проник в комнату из соседнего помещения.

— Это ты?

— Да.

— Уже вернулся?

— Да.

— Дело сделано?

— Да. Эджит выходил оттуда, когда я пришел. Старик содрогнулся, ледяная рука сжала внутренности, появилась неприятная тяжесть — точно проглотил килограмм ядовитого песка. Он так и не привык отдавать приказы о расправах.

— Что ж, хорошо.

Свет лампы стал удаляться — назад, к выходу.

— Он обещал, что сделает по-вашему. Твердил, что это не повторится.

Хлопнула дверь. Звук этот сбил Генерала с мысли. Какого черта, что он хотел этим сказать?

То была не насмешка, не обвинение, не простая констатация факта. Было в этих словах нечто неприятное, некий дурной запашок, некий намек на предупреждение.

Тяжесть в желудке увеличилась.

Генерал задремал, так и не разобравшись в своих ощущениях.

Глава 4


Аарон отщипывал кусочки пресного хлеба и ими подбирал с тарелки остатки месива, которое Миш приготовила на завтрак, пока Лейла спала. Он не замечал, что хлеб подгорел, и вообще, что за хлебово ему подали, понять невозможно. Ему было не до Миш.

Прошлой ночью, вернувшись от Рейхи и Насифа, они обнаружили, что у Стафы небольшая лихорадка. Ребенок не спал, хныкал и упрямо требовал грудь.

Зря Лейла так долго кормила его, подумал Аарон. Впрочем, его это не касается. Не занимала мысли и работа, хотя предстояло ставить мачту, требовался плотник, а Аарон был не особо искушен в этом ремесле.

Но занимал его лишь Насиф. Как с ним быть? Аарон понимал, что зашел в тупик и не в силах сдвинуться с мертвой точки: слишком близко касалась его эта проблема, не хватало дистанции. Он не мог сбросить опутавшие его цепи личных и общественных обязательств. Но существовали ли они на самом деле?

Все упиралось в убежденность Аарона в виновности Насифа: именно он открыл те ворота. Если б обвинение вызывало сомнения, если б преступником мог оказаться другой человек — тогда плевать на Насифа.

Но Насиф был виновен, а значит. Живые пригрели змею на своей груди.

Но почему он, Аарон, должен ломать над этим голову? Его отношение к Живым было сентиментальным, романтическим — но без всяких обязательств. Аарон вообще сомневался, что желает этим твердолобым упрямцам каких-либо успехов в борьбе с оккупантами. Добиться чего-то они могли лишь чудом, и Аарону это не принесло бы решительно никакой пользы, скорее наоборот.

До прихода к власти геродиан Аарон жил неплохо. Но теперь гораздо лучше. Он стал больше получать. Работы было сколько угодно, а значит, и зарабатывать он мог сколько угодно. Геродиане-управляющие платили по-честному, не пытаясь ущемить или обмануть его.

Аарон процветал. Ему везло. В хозяйстве его были иждивенцы, но милостивый Арам не наслал ему дочерей, которых надо было выдавать замуж. Еще немного, и он сможет вывезти семью из Шу в Эстан и обеспечить им приличную жизнь. Если только Лейла не забеременеет на следующий год…

В Эстане он сможет работать не только ради денег, но и для удовольствия. Кораблестроение требует владения ремеслом, но оставляет мало возможностей для проявления индивидуальности, артистизма мастера.

Аарон мало в чем был уверен на все сто процентов, но в том, что именно Насиф открыл ворота башни, он не сомневался.

Вчера по дороге домой Аарон спросил Лейлу, кого она считает своим лучшим другом. Как он и думал, Лейла, не усомнившись и не задумавшись ни на секунду, назвала Рейху. А потом он просил, кто ее злейший враг, кого она ненавидит больше всех на свете: сознательно он ожидал услышать имя соседки, с которой они враждовали много лет. Но подсознательно, наверное, был готов к тому, что жена выговорила после нескольких минут напряженного раздумья: «Людей, из-за которых Тайдики покончил с собой».

В сущности, довольно двусмысленный ответ: подразумеваться мог практически любой. Аарон хотел было хоть немного сузить его, может, намекнуть про Насифа и ворота башни и посмотреть, какова будет реакция. В этот момент из тумана точно призрак вынырнул незнакомец, смутил и перепугал их. Аарон с Лейлой опомнились, лишь когда он прошел мимо, услышав стук его каблуков по мостовой; они заторопились домой и окончательно успокоились, лишь заперев за собой дверь, укрывшую их от ночных кошмаров.

Аарону хотелось поговорить. Лучше всего с Лейлой, но на худой конец с кем угодно, кто мог бы помочь ему разобраться, сложить эту головоломку. И пришел к неожиданному и потрясающему заключению: у него не было друзей. Никого, кому бы он доверял достаточно, чтобы попросить совета. Вне семьи он не имел постоянных, прочных связей. Разве что товарищи по работе, но большей частью общение это кончалось сразу по выполнении заказа и больше они никогда не встречались.

Куда же подевались друзья его юности?

В основном погибли при Дак-эс-Суэтте.

— Ты сегодня идешь на работу, Аарон? — , спросила Миш.

— Не ходи, не ходи, папочка! Останься дома! — заверещали мальчишки, не давая отцу и рта раскрыть., Сегодня у геродиан был небольшой религиозный праздник, и Аарон мог взять выходной. Но тогда завтра придется представить геродианину-управляющему свидетельство о посещении службы в одном из храмов. А этого Аарону делать не хотелось. Не говоря уж об опасности потерять заказ и подпортить себе репутацию. Эту мачту надо установить сегодня.

— Да, я иду на работу.

— Нет, папочка!

Миш насупилась: значит, ей придется хлопотать по хозяйству, по крайней мере пока не проснется Лейла.

Аарон не стал ничего говорить Миш, но отметил ее поведение. Он сыт по горло ее гримасами, капризами и нытьем. Если девчонке здесь настолько плохо, пускай уходит, посмотрим, как понравятся ее штучки посторонним людям.

— Папочка, Стафа хочет писать.

— Нет! Нет! — Стафа слегка нагнулся и схватился рукой за ширинку.

— Стафа, иди на горшок.

— Нет.

— Стафа, иди писать на горшок.

— Нет!

Парнишка понимал уже, что от него требуется, но отчаянно не хотел делать это самостоятельно.

— Сейчас я тебя отшлепаю!

— Отнеси меня, папочка.

— Отнести? Ты же уже большой мальчик!

— Нет отнеси.

— Ладно, иди сюда, упрямый звереныш. Стафа доверчиво подошел; Аарон схватил сынишку за правую ногу и поднял его, тот вырывался и цеплялся за отца.

— Смотри-ка, Стафа. Что это такое?

— Это моя ножка, моя ступня?

Аарон похлопал Стафу по левой ступне.

— А это что такое?

— Другая ножка.

— А как ты думаешь, зачем Великий Господь наш Арам приделал ступни к твоим ножкам?

— Чтобы пальчики не отвалились, — выпалил Стафа. Все, кроме Арифа, расхохотались, даже Миш. Стафа тоже захихикал, хоть и понял не больше старшего братишки. Аарон поднялся.

— Ладно, парниша, твоя взяла.

Он подхватил Стафу на руки и понес к горшку. Стафа счастливо визжал и брыкался.

Будет о чем рассказать ребятам на работе. Происшествие немного отвлекло Аарона от тревожных мыслей. Миш протянула ему обычный завтрак — хлеб, сыр, колбасу, — и он вышел на улицу.

Солнце еще не взошло.


Хлоп! Бамц! Хлоп! Повара-кушмаррахане проворно наполняли миску Йосеха — три унции мяса, нарезанного толстыми кусками, шесть унций месива, напоминающего кашу, и половина булки, от нее надо отщипывать кусочки и макать их в похлебку.

— Эй, парень, — заметил Йосех повару, — сил нет, до чего соскучился по этому блюду. — Так он говорил каждое утро со дня приезда в город.

— Каждый день в Кушмаррахе — праздник, и улицы здесь вымощены золотом, — провозгласил Мо'атабар, он выполнял обязанности сержанта геродианской армии в роте, численность которой составляла сто человек.

Это тоже, как и похлебка, повторялось каждое утро. Мо'атабар неукоснительно соблюдал ритуал; также в обязательном порядке, лишь только первые лучи солнца золотили небо и боги начинали продирать глаза, он заводил свою любимую песню:

— Вставайте, дети мои, восстаньте и возрадуйтесь, ибо вас ждет еще один славный день на службе городу из золота и свинца.

Дартары постарше всегда отвечали ему дружным хохотом; Йосех же хоть и понимал, что Мо'атабар насмехается над расхожими представлениями кочевых племен о Кушмаррахе, но не находил в этих выходках ничего забавного.

Йосех с родными и двоюродными братьями уселись за стол. Ели молча; Ногах был не в духе. Вчера вечером он подумал, что представилась возможность выдвинуться и, при этом немного разнообразить бесцветную жизнь, но сегодня мечты его рассыпались в прах. Утром был отдан приказ двинуться в Шу всей ротой. Пойдет не восемь, а сто восемнадцать человек. И в случае успеха в лучах одобрения Фа'тада будут купаться Мо'атабар и его дядюшка Джоаб, капитан роты.

Фа'тада осенило, озарило, или как там это называется, думалось Йосеху, короче, он решил послать в лабиринт Шу старейшего своего друга, снабдившего его столь мощной поддержкой.

Джоаб был одним из полудюжины людей, что летали вместе с Орлом вот уже сорок лет.

Ногаху следовало бы подумать об этом, а не носиться со своими обидами.

Солнце только начало припекать, когда отряд покинул лагерь и направился к Осенним воротам. Йосех с родичами ехали впереди. Почетное положение, но Йосех с радостью уступил бы его кому-нибудь: дело могло обернуться довольно паршиво.

В конце концов, он не намерен погибать за кушмаррахан или становиться героем народного эпоса.

Ворота до сих пор были закрытые на небольшой площадке перед сторожевой башней уже толпился народ. Джоаб выехал вперед и принялся на чем свет стоит бранить проклятых геродианских сонь-вратарей на их собственном языке. Он называл их сучьими отродьями, поедателями верблюжьего дерьма, гнойными прыщами на физиономии их божества. Джоаб при каждом удобном случае старался обругать геродианских солдат — в отместку за скрытое оскорбление, которое нанесло дартарам геродианское командование: лагерь наемников находился за городской стеной, и на ночь им предписывалось покидать город.

— Он нарочно доводит их, — сказал Йосех. — В один прекрасный день кто-нибудь из них не выдержит и успокоит его.

— Ничего подобного, — отозвался Ногах, — они ж его боятся до полусмерти, чуть в штаны не накладывают со страха. Думают, у него не все дома.

— Может, так оно и есть.

— Это он так представляется. Я думаю, Фа'тад специально его подзуживает, хочет, чтоб нас всех считали чокнутыми.

— Ты думаешь…

— Впрочем, с Фа'тадом ничего нельзя знать наверняка. Джоаб не зря метал громы и молнии. Ворота со скрипом распахнулись. Джоаб с надменным видом въехал в город во главе своего отряда. Следом за ним вступили в Кушмаррах обычные патрули. Тысяча наемников выстроилась в колонны; купцы покорно ждали своей очереди.

Йосех и недели не пробыл на севере, как почувствовал, какую сложную, тонкую игру ведет Фа'тад с Кадо, главой военного правительства геродиан. Войска Герода заняли все ключевые позиции, и дворец, в котором некогда жил князь, номинальный властитель Кушмарраха, теперь назывался Домом Правительства.

В нем разместился Кадо с приспешниками. Кадо старался, чтоб люди его держались в тени, как можно меньше появлялись на публике. Правой рукой и бронированным кулаком захватчиков всегда были дартары.

Фа'тад, в свой черед, создал нечто вроде тайной полиции. Дартары являлись точно из-под земли и творили немедленную и свирепую расправу над разбойниками и грабителями, выколупывая их из всех щелей. Они беспристрастно разрешали споры, находили управляющих, которые нуждались в рабочей силе, и сводили их с мастеровыми, которые жаждали получить работу. Везде, где это было в его силах, Фа'тад старался облегчить страдания бедноты.

— Ну да, мы переводим старушенций через улицу и возимся с сопливыми ребятишками, — ворчал Ногах, — а зачем, спрашивается? Вот что ты мне скажи, братишка. Что с того, что всякая шваль будет хорошо к нам относиться? Разве от этого на юге станет хоть на одну скотину больше?

— Сдается мне, Фа'тад метит выше, его цели куда обширнее, ему мало просто спасти племя от голода.

— В том-то все и дело. Он занят своими далекоидущими планами и думать забыл о том, что нас сюда привело.

Патрули разъехались по городу, а отряд Джоаба продолжал двигаться на запад, вниз по одному из широких проспектов Эстана; переехал через Козлиный ручей и метров пятьдесят двигался вдоль поросших кустарником руин Старой стены. Кто-то из стариков за спиной Йосеха пустился в воспоминания — как упрямые вейдины стояли здесь насмерть, а глупые ферренги хотели, чтоб Фа'тад пошел в атаку и прямо тут, в этом болоте, у ручья напал на них и выбил бы с этой позиции.

— Но что ал-Акле их дурацкие распоряжения! Ферренги послали своих собственных людей, и те все погибли, как и предупреждал Фа'тад.

Отряд прошел через отверстие в стене между двумя полуразрушенными колоннами — через бывшие ворота. Теперь дартары продвигались по узким улицам Хара, которые поднимались вверх, к открытым площадкам вокруг крепости. Йосех не мог без содрогания смотреть на это мрачное здание, хоть и знал, что Ала-эх-дин Бейх лишил его обитателей всякой силы. Но…

Но геродиане неуклонно гнули одну линию — крепость надо разрушить. Может, они просто хотели заполучить тело своего героя, а может, и кой-чего еще. Может, их не оставляла мечта о легендарных сокровищах.

Йосех отчасти подозревал, что Фа'тад тоже положил глаз на эти таинственные клады.

Колонна миновала цитадель и вступила в Шу. Началом округа служила улица Чар, напоминавшая землю, которая подстерегает суслика у входа в норку.

На улице Чар уже кипела жизнь, суетились люди. Точно мухи, облепившие труп, подумал Йосех. Он физически чувствовал давление толпы. Прохожие разбежались, давая дорогу отряду, и застыли по обеим сторонам улицы, разинув рты. Давно ли видали в Шу такое количество дартар? Разве что в дни падения Кушмарраха, да и то вряд ли — в Шу не из-за чего было сражаться.

Группы по шесть — восемь человек отделялись от хвоста колонны каждый раз, как они проезжали мимо очередного входа в лабиринт. Вскоре Йосех понял, что ста восемнадцати человек едва хватит, чтоб охватить все крысиные ходы, что начинаются на улице Чар, не говоря уж об остальных.

— Вот, это то самое место, — сказал Ногах Мо'атабару.

— Спешивайтесь и вперед.

Ногах кивком подозвал остальных; они подъехали, расталкивая безропотно расступавшихся кушмаррахан. Йосех заглянул в темную дыру переулка и содрогнулся. Дурацкое суеверие, сказал он себе. Того страшного приземистого человека давно и след простыл.

Дартары двинулись вперед, спешились. Йосех взглянул на синевшую впереди бухту. И в этот момент встретился глазами со вчерашней старухой. Но нынче она казалась озадаченной и немного потерянной.

За спиной старухи, в дверях, появилась девушка. Йосех скользнул взглядом по ее не закрытому вуалью лицу. Глаза юноши расширились и блеснули. Девушка тоже смотрела на него.

Старуха что-то проворчала ей, и девушка отошла, вернее, отступила шага на два, чтоб скрыться от надзора, а сама продолжала смотреть. Йосех тоже. Наконец девушка не выдержала и убежала Махдах толкнул его в бок.

— Йосех, пойдешь ты или нет?

Кровь бросилась юноше в лицо: он осознал, что его зовут уже в третий раз. Он поспешно заставил верблюда опуститься на колени и соскользнул с седла.

— Эй, ребята! — окликнул Ногах. — Вы с Меджахом оставайтесь, сторожите верблюдов.

Йосеху показалось, что брат ухмыляется под маской. В переулке Ногах хлопнул Махдаха по плечу:

— Ну и ну! Только вчера он спрашивал, зачем мы торчим в Кушмаррахе.


Бел-Сидек смотрел на спускающуюся с холма колонну дартар, на группы, которые отделялись от нее у каждого переулка, и с трудом сдерживал волнение.

— Что происходит? — пробормотал он. Бел-Сидек сроду такого не видывал. Он пересчитал солдат — ничего себе, Фа'тад пригнал сюда больше ста ублюдков. Что за чертовщина, что затеял он на сей раз?

Этот человек вроде зайцев на просторах Таков: эти зверьки вечно поворачивают не в ту сторону и обманывают собак. Заяц чуть виляет хвостом, точно намерен кинуться вправо, а сам прыгает влево и выигрывает несколько метров, пока псам удастся изменить направление.

Дартары продолжали движение, отделившиеся от колонны команды готовили веревки, оружие, щиты и факелы.

Они всерьез замыслили вторгнуться в лабиринт.

Зачем? Ведь это заведомо тщетная попытка.

Фа'тад снова пытается потрафить черни? Еще один эффектный символический жест?

Бел-Сидеку не терпелось предупредить старика. Но сейчас ему не прорваться сквозь ряды дартар, он лишь привлечет нежелательное внимание.

— Что они делают, сэр?

Бел-Сидек слегка повернул голову. С ним заговорил один из помощников одного из лейтенантов старика в округе Шу. Некто Насиф, или как его там, липучий неприятный человечек. Он почти что случайно узнал, что Бел-Сидек участвует в движении и занимает более высокое положение. Манеры у него были неопределенно-заискивающие, это отвращало Бел-Сидека еще сильнее, чем откровенное подхалимство Короля.

— Я задаю себе тот же вопрос. Мне кажется, вчера я ничего не упустил. Ничто не предвещало подобной реакции. Лицо Насифа исказилось.

— С вами все в порядке?

— Прошу прощения, сэр. Моего-то сынишку и похитили. С этого и началось.

— О, извините меня. У вас нет никаких известий?

— Нет, сэр. Один человек, я знаю его еще по армии, рассказал мне, что пару ребятишек нашли. Утром я проверил, ходят слухи о еще нескольких подобных случаях, так что я не теряю надежды.

— Я буду молиться за вас. — Бел-Сидеку захотелось уйти, но проходу не было.

— Спасибо вам, сэр. Вы слышали об убийстве? Бел-Сидек застонал про себя.

— Нет. Не слышал.

— В Харе. Очень богатый человек. Говорят, он был главным представителем Союза Живых в округе.

Бел-Сидек насторожился, но постарался не выказать своего жгучего любопытства.