И такими незначительными силами Герод удерживал Кушмаррах. Йосех подумал, что весь этот парад — пустое тупое чванство: незачем демонстрировать противнику свою слабость.
Новый градоначальник появился нескоро. А когда появился, не произвел на Йосеха ни малейшего впечатления. То есть впечатляло количество охранников-мортиан, колесницы, пышные одежды. Но отнюдь не новый глава гражданского правительства Кушмарраха — болезненно-жирный человечек на носилках. Непохоже было, что он вообще способен передвигаться без посторонней помощи. Послышались смешки, Фа'таду пришлось обернуться и грозно нахмуриться, чтоб призвать к порядку свое войско.
То же происходило и в рядах геродиан.
Но на кушмарраханских мальчишек, которые облепили памятники и крыши вокруг площади, не было никакой управы. Они громогласно высмеивали и поносили новое начальство.
Йосеху стало почти жалко этого толстого человечка. Сулло, кажется? Да, правильно, Сулло.
Из Дома Правительства вышел генерал Кадо со свитой, по сравнению с разодетым Суллой он выглядел настоящим спартанцем. На вейдин это наверняка должно производить куда более сильное впечатление.
Йосеху было хорошо видно — он стоял во втором ряду, всего в нескольких метрах от Фа'тада. Градоначальника поднесли к лестнице, в ту же минуту подножия ее достиг и генерал Кадо. В самом деле, Сулло смог подняться лишь с помощью двух человек.
Хулиганы-вейдины заулюлюкали.
Генерал Кадо шагнул вперед, раскрыв объятия. Сулло последовал его примеру. Они облобызались, словно братья после долгой разлуки.
Насколько Йосех успел узнать геродиан, это означало ненависть глубокую, как пропасти Кхорглота. Он точно видел смертоносные кинжалы в их руках, обнимающих врага.
Глаза Йосеха испуганно расширились.
— Ногах…
Ногах и ухом не повел.
— Ногах!
— В строю не разговаривают, — прошипел Ногах. Меджах нахмурился.
— Ладно, смотри не пожалей.
Ногах сердито зыркнул на него через плечо, но Йосех сделал вид, что не замечает брата, и вновь уставился на одного из охранников Кадо.
Зуки так соскучился, что даже бояться перестал. Но тут в клетку вошел огромного роста человек. Дети притихли и затряслись от страха. Некоторые захныкали; одна девочка бросилась к зарослям, чтоб укрыться в них вместе с обезьянками.
Гигант шагнул вперед и схватил мальчонку, который немедленно зашелся в истерическом плаче. Страшный человек вышел из клетки и запер за собой дверь. Зуки, сжав кулачки и уставившись на побелевшие костяшки пальцев, слушал затихающий вдали плач. Он знал, что никогда больше не увидит этого мальчика
Глава 6
Рахеб встретила Аарона молча, просто кивнула и с трудом, морщась от боли, попыталась подняться. Аарон и не подумал прийти ей на помощь: знал, что любая поддержка будет с презрением отвергнута.
Старуха вбила себе в голову, что она — обуза и проклятие своей дочери, и поэтому просила о помощи лишь в исключительных случаях. Аарон принял это данность.
Он испытывал к Рахеб смешанные чувства. Конечно, когда живешь вместе с тещей, не избежать напряжения, подземных толчков и маленьких, но опасных водоворотов. Но старушка Рахеб — далеко не худший вариант. Бывает, теща в другом конце города обретается, а хлопот с ней раз в сто больше.
Ариф первым заметил отца.
— Папочка пришел! Папочка дома!
Неуклюжим вихрем он налетел на Аарона, тот подхватил сына, сжал в объятиях. Стафа с визгом обвил ручонками отцовские ноги, карабкался вверх и улыбался во весь рот.
В глазах Лейлы застыл вопрос. Она всегда волновалась, когда муж возвращался с работы раньше времени.
— Нас распустили из-за приезда нового градоначальника. Всех геродиан собирают слушать речи генерала Кадо и этого… нового. Кажется, его зовут Суллой.
— И охота время терять, — проворчала Рахеб.
— Как так?
— Да так — кто-нибудь его прихлопнет, и вся недолга. В первый раз что ли?
Аарон с удивлением осознал, что Рахеб права. Восемь градоначальников за шесть лет. Через каждые несколько месяцев — новые похороны. Кушмаррах дольше ожидал приезда нового градоначальника, чем жил под его властью.
Аарон пожал плечами. Не его это печаль, не хватало еще ломать голову над геродианскими заботами. Он крепче прижал к себе Арифа; мальчуган запищал. Аарон сделал несколько шагов;
Стафа, захлебываясь от хохота, цеплялся за него.
— Попался, длинноногий чертяка! — радостно провозгласил он.
— И так он обращается к отцу! — в шутливом отчаянии возопил Аарон. — А где почтительность, где уважение к старшим?! Ей-богу, совсем распустились, пора приструнить!
Ариф смеялся и обнимал отца за шею.
— Теперь ты наш, долговязый чертяка, — повторил Стафа. Но не все одинаково жизнерадостно восприняли замечание Аарона. Рахеб саркастически усмехнулась в знак согласия. Глаза Миш метали молнии, она что-то сердито бормотала себе под нос;
Лейла потупилась.
— В чем дело?
К изумлению Аарона, Миш ответила сама.
— Матушке показалось, что я кокетничала с дартарином, — отчеканила она с запальчивостью очень юного существа.
— Хватит об этом, Миш, — вмешалась Лейла. — Матушка, угомонись, довольно.
— С дартарином? — переспросил Аарон.
— Ты бы только видел, папочка, — тараторил Ариф, — их понаехали сотни, тысячи, с верблюдами и…
— Сорок три, — уточнил Стафа: на этой неделе сорок три было его любимым числом, им он обозначал всякое множество.
— Дартары? Что такое, зачем?
— Они пришли нынче утром, — пояснила Лейла, — человек сто, может, немного больше. Выставили часовых у каждого входа в лабиринт, а сами вошли внутрь. Они захватили пленных.
— Давно пора вычистить эту выгребную яму, — добавила Рахеб. — Авось и дартарские отродья на что-нибудь сгодятся. Миш едко ответила матери, та в долгу не осталась.
— Довольно! — Лейла прижала пальцы к вискам. — Не маленькие, а ведете себя хуже детей несмышленых.
— Тебе полезно освежиться. Пошли пройдемся наверх, к Клюву Попугая, например, — предложил Аарон.
— Я еще не сделала покупки: из-за дартар поднялась такая суматоха…
— Ничего страшного. Кстати, куда делись дартары?
— Они пробыли тут несколько часов, а потом появились гонцы, передали что-то, и все ускакали восвояси.
— Наверное, тоже в связи с приездом нового начальства. Ладно, пошли погуляем.
Лейла поняла, что муж придает этой прогулке большое значение, и накинула шаль.
— Я тоже хочу гулять, папочка.
— И я. — Стафа продолжал ухмыляться и упорно не отпускал отцовскую ногу.
Аарон опустил Арифа на пол.
— Вы, ребятки, останетесь с бабулей.
— Это не по-честному. Ты никогда, никогда не разрешаешь…
— Да-да, ты просто долговязый обманщик, я тебя терпеть не могу.
Аарон возвел глаза к потолку.
— Слушай, давай их продадим туркам.
Турки — еще одно кочевое племя — обитали к югу от Таков и слыли настолько свирепыми, что их побаивались даже дартары. В Кушмаррах они заходили редко. Аарон за всю жизнь видел лишь одного турка и не смог бы отличить его от дартарина.
Угроза продать ребятишек туркам была обычной семейной шуткой. Лейла подала свою реплику:
— Даже турки их не возьмут: слишком они у нас скверные. Короче, мальчики останутся с бабушкой. Миш, можешь испечь хлеб. В кувшине отмокают бобы. Есть сыр и всякие остатки. Сооруди что-нибудь.
Миш состроила гримасу мученицы, чья молодость проходит понапрасну под пятой жестокосердных угнетателей. Дом огласился жалостными вздохами девушки. Рахеб укоризненно покачала головой и вернулась на свое место у порога — вымещать на прохожих возмущение, вызванное родственниками.
— Ну, ты идешь? — Вопрос Лейлы прозвучал резче, чем ей самой хотелось.
— Никак не отцеплю этот хихикающий репейник. Стафа рассмеялся опять, но Лейла решительной рукой отодрала его от отца и под крики: «Мамочка, я тебя ненавижу», — усадила среди металлического хлама, который Аарон притаскивал с верфи. Ариф с кислой миной наблюдал за ними. Аарон похлопал сынишку по плечу; Лейла обернула шаль вокруг головы, и они вышли на улицу.
— Не наседай, — попросила Лейла, — дай отдышаться, мама с Миш пробазарили все утро.
Аарон что-то буркнул в ответ. Он и сам не собирался начинать разговор, пока не расслабится немного. Только как это сделать?
До самого Клюва Попугая они не обменялись ни словом.
В акрополе по-прежнему толпился народ. Парад в честь нового градоначальника заканчивался, солдаты строем расходились по своим баракам, гарнизонам и лагерям. Аарон с Лейлой нашли тихое местечко в тени Клюва, устроились поудобнее, но разговор не начинали. Ветерок трепал их одежду, волосы. Сгрудившиеся за Братьями облака предвещали дождь.
Лейла выжидала.
— Я хочу тебе кое о чем рассказать. Вернее, не хочу. И тем паче не хочу отвечать на вопросы. — Трудность любой беседы с Лейлой заключалась в том, что она мигом засыпала мужа тысячью не идущих к делу вопросов, причем примерно половина из них звучала обвиняюще. Между тем, чтобы сбить с мысли, довольно и одного-двух никчемных вопросов.
— Это о том, что тебя гложет последние дни?
— Да. — Так, один есть. — Просто выслушай меня.
Лейла закусила губу.
— Это мучает меня уже шесть лет. Но вчера вечером дошло до предела. Я должен что-то предпринять, но не знаю что. — Аарон предостерегающе поднял руку и приложил палец к губам жены. — Шесть лет назад один человек из нашего подразделения открыл потайные ворота и впустил геродиан в одну из Семи Башен, в нашу башню. Он чуть было не погубил меня. По его вине погибла половина наших людей. По его вине меня чуть не продали в рабство и не отправили за море. Они собирались поступить так со всеми пленниками, которые знали какое-нибудь ремесло, но решили, что это вызовет в Кушмаррахе чересчур сильную волну ненависти и игра не стоит свеч.
На несколько минут они снова погрузились в молчание. Лейла оставалась до странности спокойной. Гм, это на нее не похоже. — Ты, наверное, не знаешь — если б нам удалось удержать перевал еще два дня, союзники и новые рекруты успели бы собраться в долине Чордан.
Лейла кивнула:
— Так говорят.
— А мы могли продержаться — и знали это. И они знали. Поэтому впали в отчаяние и ночью послали на нас кавалерию. То были не дартары. Фа'тад слишком умен и не дал бы перебить своих людей так, как мы перебили геродианских всадников.
Лейла нахмурилась:
— Это ты и хотел сообщить? — Подожди. Может, я выражаюсь неясно, но ты должна понять — геродиане знали, что, если они не попадут в долину Чордан первыми, победа выскользнет из их рук. Не поможет даже Фа'тад. И мы, и другие, что сражались на нашей стороне, начисто про это забыли. Только и талдычат — Дак-эс-Суэтта, Дак-эс-Суэтта. Потому, мне сдается, что все, кто в Кушмаррахе мнит себя важными шишками, были там. Они не могут представить — как это их поражение менее важно, чем какое-то ничтожество, которое открыло какие-то жалкие ворота. Но разве можно сбрасывать со счетов десятки тысяч погибших?
— Ты думаешь, что знаешь, кто их открыл.
— Я не думаю, что знаю. Я не предполагаю. Я уверен.
— Насиф.
Аарон уставился на нее, разинув рот.
— Это многое объясняет, не правда ли? Например, твое всегдашнее с ним обращение. И почему он так преуспел, не так уж надрываясь. Рейха частенько недоумевала, откуда у него деньги берутся. И за столько лет ты не проронил ни словечка.
— Дело в Рейхе. И в Зуки. А война все равно проиграна и окончена.
— И ты не чувствовал горечи? Не чувствовал желания восстановить справедливость?
— Еще бы не чувствовать, черт возьми! В долине Чордан полегли мой отец и два брата. Папа был уже стар для Дак-эс-Суэтты, Туддо и Рейни — слишком молоды. Да, мне горько и больно, я ненавижу Насифа. Но что станется с Рейхой и Зуки, если вывести его на чистую воду? У них больше никого нет — всех забрала война.
Почти робко, точно им впервые разрешили остаться вдвоем, Лейла погладила мужа по руке.
— Ты хороший человек, Аарон. Спасибо, что рассказал.
— Еще не рассказал.
— О чем ты?
— Вчера вечером тебе было не до Насифа, верно?
— Я старалась по возможности не обращать на него внимания. — Она улыбнулась. — Мне он совсем не нравится. Да и Рейха не сказать чтоб без ума от него. Но она женщина и вынуждена жить с тем, с кем свела ее судьба. Ты начал о Насифе — вчера вечером…
— Он снова вынуждает меня принимать решение. А это и в первый раз было нелегко. Не легче, чем молчать столько лет.
— Почему снова?
Сегодня она не порет чушь, как обычно, а бьет прямо в цель.
— Потому что вчера, под занавес, Насиф чуть не выболтал, не похвастался, что он не последний человек в Союзе Живых, — Но что с того… Ох.
— Да. Может, он до сих пер продолжает убивать кушмаррахан.
Бел-Сидек терпеливо ждал, пока старик соберется с мыслями. И вот Генерал заговорил:
— Я заметил, ты не назвал ни одного имени.
— Имен мне не сообщили.
— Но ты не пришел бы ко мне, если б не предполагал, о ком идет речь.
— Вы правы.
— Итак?
— Ваши решения, как правило, быстры я беспощадны. Вы чувствуете угрозу — и сразу уничтожаете ее. Но в данном случае, мне представляется, мы имеем возможность поддеть самого Кадо. Разумеется, если сведения эти не окажутся чистым бредом.
Генерал подумал с минуту.
— Ты прав по всем статьям, атаман. Это действительно редкая удача. И, конечно, именно тебе принадлежит право воспользоваться ею, если, как ты мудро заметил, это не бред и не вздор.
— Благодарю вас, сэр.
— Но ты должен понимать, в какую тонкую игру вступаешь. Первым делом надо решить, дашь ли ты ему знать, что его разоблачили. Если просто подбрасывать предателю ложные сведения, он может нагадить в другом месте. Если пытаться перевербовать его, рискуешь напугать до полусмерти и потерять вовсе. Другая опасность: Кадо или Бруда могут ощутить, что поставляемая шпионом информация стала какой-то иной, слишком резко изменилась. В любом случае ты должен соблюдать предельную осторожность.
— Само собой разумеется, сэр.
— С чего начнешь?
— Уверюсь, что не ошибаюсь.
— Предлагаю человека, который справится с этой задачей лучше всякого другого.
Бел-Сидек улыбнулся.
— Правда, тебе придется выдать мне имя шпиона. Но я уже обещал — он твой. Однако дело настолько важное, что должно попасть в надежные руки. Среди рядовых Союза чересчур много любителей. Кроме того, если послать кого-то из Живых, предатель может опознать его.
— Давайте имя на имя, сэр. Старик наморщил лоб.
— Нет, не могу. Это не в его правилах. Имя ты получишь в наследство — после моей смерти.
Бел-Сидек тщательно взвесил последнее заявление Генерала, обдумал и сказанное стариком раньше.
— Хорошо. Проследите за одним из ваших людей — за Насифом.
Генерал долго оставался неподвижным; лицо его мертвенно побледнело.
— Ты уверен?
— Это он.
— Хвала богам, милосердным и всемогущим, что улыбаются благосклонно, глядя на нас.
— Сэр?
— Я намеревался передать округ Хар Хадрибелу, а Насифа ввести в командование Шу. Даже если б, он сам не узнал меня, это сделал бы Кадо, стоило Насифу описать атамана Шу.
— И все же советую выдвинуть его, сэр. Вам не обязательно выдавать себя. Если Насиф действительно сотрудничает с геродианской шайкой, о такой новости ему захочется доложить хозяевам.
— Да. Принеси письменные принадлежности. Бел-Сидеку пришлось подождать. Старик писал медленно, и усилия его были куда более болезненными, чем накануне вечером. Бел-Сидек молча переживал за него. Всего Генерал написал три записки.
— Эту отнесешь туда же, куда носил вчера. Другие две — Хадрибелу. Одна для него, вторую он после ужина лично доставит Насифу. Ты же пойдешь к своей подружке и пробудешь у нее до ночного совещания.
— Слушаюсь, сэр.
Бел-Сидек вышел; нога так разболелась, что захотелось подбодрить себя.
— Я не поддамся. Я не побежден. Я — среди Живых, — пробормотал он.
Эйзел дотащился до единственного свободного столика в забегаловке Мумы и тяжело опустился на стул. Сам Мума немедленно вырос рядом и устроился напротив.
— Тяжелый день выдался?
— Мало сказать. У тебя в подвале еще остался запасец того нарбонианского пива? Сдается, я готов вылакать целую бочку.
— Есть немножко внизу. Такого больше нигде не сыщешь. Но не уверен, что у тебя есть время. — Мума поднялся.
Эйзел проследил за ним глазами. Мума остановился у двери в кухню. Через секунду на пороге возник хромой человек. Хромой-то хромой, но на руку он был изрядно ловок. Эйзел чуть не пропустил момент передачи письма.
Мума подозвал младшего из сыновей, и тот вышел вместе с калекой. Мума выждал минуту и вернулся к столику Эйзела.
— Мне?
— Тебе. Воробышек прилетел.
— Сходи за пивом.
Мума осклабился; нескольких зубов у него не хватало.
— Не намерен срываться из-за этого?
— Намерен чуток расслабиться, пожрать и выпить. Варево в котелке вскипит и без моего присмотра.
— Не сомневаюсь. Слишком много у тебя хозяев, всех не обслужишь.
— Хозяин у меня один. Я сам.
— Пусть один, но очень требовательный, спуску не дает.
— Может, и так.
Эйзел подумал о паре спокойных недель, о мирной рыбалке в каком-нибудь тихом уголке. Кушмарраханская похлебка поварится без его присмотра. Но не сейчас. Сейчас здесь здорово интересно. Чуть позже.
— Ну и ну! — Меджах с шутливым отчаянием уставился в свою миску. — Сырое вместо подгорелого.
— Червяков хоть нету? — поинтересовался Ногах.
— Да нет вроде, даже им стыдно показаться в такой компании.
— Тогда ешь. Вырастешь большим, сильным, храбрым и умным, как наш возлюбленный…
Ногах заметил веселые искорки в глазах сидевших напротив братьев и обернулся.
— Мо'атабар! Мы как раз о тебе толковали.
— Слышал-слышал, что-то насчет моей силы да смекалки. Впрочем, с истиной это имеет не больше общего, чем румянец смущения на девичьих щеках. Кстати, наш возлюбленный предводитель желает видеть тебя вместе с братишкой. Не спеши, не спеши! Ты же знаешь, я человек вежливый, деликатный, я полон сочувствия к нуждам подчиненных. Ни в коем случае я не лишу тебя редкостной возможности отведать подобные деликатесы. Такая удача выпадает один раз в жизни, а я не какой-нибудь дикий злобный турок. Кушай, не стесняйся, кушай больше. Наслаждайся, пока можешь. Не попросить ли повара принести добавки? Наверняка осталась одна-две порции.
— Нет-нет, я командир и должен обуздывать свои желания, чтоб не подавать дурного примера. Обжорство — непростительный и отвратительный порок.
Мо'атабар, ухмыляясь, отошел от них.
— Фа'тад! — воскликнул Йосех.
— Да.
У Йосеха тут же заболел живот.
— Опять.
— Не доводи меня, братишка.
— Ну чего он ко мне привязался?!
Никто не отозвался, даже не сострил в ответ. Меджах брюзжал что-то в адрес неблагодарных кушмаррахан, которые травят всякой дрянью своих благодетелей.
Они съели все, что было хоть сколько-нибудь съедобно, и Йосех отодвинул тарелку.
— Нечего тянуть, — сказал ему Ногах. — Идти все равно придется.
В лагере было куда больше народу, чем накануне вечером: дартары стягивались к загону, в котором сидели захваченные в лабиринте пленники.
— Смотри, — Йосех дернул брата за рукав, — некоторые совсем дети.
Четверо ребятишек забились в угол загона и дрожали от ужаса. Йосех с трудом определял возраст вейдин, но на глазок он не дал бы им больше пяти-шести лет. В двух метрах от детей лежал труп. Кожа его была воскового оттенка, как и у всех взрослых пленников. Из бока его торчала черная стрела.
— Наверное, он попытался обидеть детей, — пояснил Ногах.
Йосех пробурчал что-то невнятное. Он оглядел остальных заключенных и подумал, что не горит желанием узнать, какие кошмары и тайны скрываются в глубине лабиринта округа Шу.
Яхада провел их внутрь, не утруждая себя докладом, и ткнул пальцем в дальний угол, где можно было присесть на корточки. Братья повиновались. От смущения Йосех не смел поднять глаз и уставился на побелевшие от напряжения костяшка пальцев.
У Фа'тада собрались все командиры. Вопреки ожиданиям Йосеха обсуждали они не приезд нового градоначальника, а то, что удалось выпытать у допрошенных уже пленников. Братья пришли к концу совещания, поэтому Йосех уловил лишь, что на протяжении нескольких дней геродиане будут заняты и Фа'тад намерен за это время прочесать Шу вдоль и поперек.
Юноша никак не мог взять в толк, на кой черт это сдалось ал-Акле. Может, Фа'тад просто разозлился: во время утреннего вторжения два дартарина были убиты и семеро ранены.
Фа'тад сквозь зубы процедил, чтоб тех вшивых ребятишек убрали из загона: они, мол, нужны ему живыми, они должны помочь в поиске старших. Кто-то отправился исполнять приказание. — Йосех, подойди ко мне, мальчик.
Трепеща, Йосех поднялся и приблизился к Фа'таду.
— Говорят, ты нынче снова повстречался с нашим давешним приятелем из лабиринта.
— Да, командир. Он был одним из телохранителей генерала Кадо. Он стоял ближе всех к генералу, справа.
— Я не имею обыкновения обращать внимание на свиту. Почему ты ничего не сказал вовремя, не указал на него?
— Я пытался. Меня одернули, сказали, что в строю полагается помалкивать. Я тут новичок и должен прислушиваться к мнению старших. Похоже, для них главное дисциплина.
Фа'тад фыркнул, Джоаб хлопнул себя по коленке. Ногах готов был сквозь землю провалиться.
— Язычок-то у него не дай боже, как у папаши, — заметил ал-Акла. Командиры постарше переглянулись, заухмылялись. — И что ты думаешь, мой мальчик, зачем Кадо посылает своих телохранителей воровать детей?
— Не знаю. Ферренги странные люди.
— И правда. Но все равно непонятно зачем. Не важно, каково мое личное отношение, к этому поступку, но не вижу, какая Кадо с него польза. И не вижу способа выяснить.
— Может, тот человек действовал не по приказу генерала, а из собственных побуждений.
— Может. Ферренги отличаются жестокостью и извращенностью. Ладно, ты свободен. Если увидишь того человека снова, брось все дела и выследи его, постарайся выяснить побольше. Мне безумно хочется с ним потолковать.
— Слушаюсь, командир. — Йосех поспешно ретировался. Ногах последовал за ним.
— Что это на тебя нашло, совсем спятил или как?
— Иногда я просто не могу удержаться.
Ребенок захлебывался от рыданий.
— Никто тебя не обидит, — сказала Чаровница, но ей не удалось скрыть раздражение. — Сейчас ты выпьешь это, а потом ненадолго уснешь. Вот и все. Когда проснешься, я задам тебе несколько вопросов и отпущу домой.
Мальчик поднял глаза, по щекам его по-прежнему катились слезы. Он хотел, но не мог поверить.
Своей огромной ручищей Торго протянул ребенку чашку с питьем; тот оттолкнул ее.
— Придется заставить его, Торго. — Всегда так, всегда и всех приходится заставлять.
Евнух выполнил распоряжение.
Лекарство скоро подействовало, несмотря на сопротивление, мальчик погрузился в сон.
— Хотелось бы мне найти другой способ, — заговорила Чаровница. — Почему они так боятся? Разве мы плохо с ними обходимся?
— Лучше, чем обходятся с ними дома, госпожа. Но они слишком малы и не способны оценить это.
— Прошу избавить меня от сарказма.
— Что вы, госпожа.
— Я знаю, ты не одобряешь моих методов, думаешь, я чересчур мягкосердечна. Торго не ответил.
— Ну хорошо. Отнеси его на катафалк. И не спи на ходу. К началу все должно быть готово.
Времени у Торго было достаточно, но евнух становился все более медлительным, двигался как бы нехотя — с каждым днем в нем явно крепла уверенность, что их усилия ни к чему не ведут. Подобный страх исподволь начинал грызть и сердце Чаровницы. Неудача за неудачей, ни малейшего просвета, чтобы ободрить их. Если только не считать, что с каждой неудачей они на шаг ближе к успеху. Но нелегко усмотреть в провале нечто положительное.
Вскоре ребенок начал пробуждаться; Чаровница осталась довольна приготовлениями.
— Ступай, Торго, пора, — сказала она. Но, когда евнух направился к выходу, окликнула его:
— Эйзел сегодня приходил?
— Нет, мэм.
— Он вернется.
Торго опять не ответил.
Чаровница вступила под тяжелый зеленый бархатный полог, под которым лежал мальчик. Она поворошила угли, чтоб убедиться, что с огнем все в порядке; зачерпнула из кувшина воды крошечной чашечкой, осушила ее, потом еще и еще, пока не заболел живот. Ей предстояло много времени провести в этой раскаленной до жара своеобразной палатке. Тут Чаровнице приходилось, пожалуй, тяжелее, чем детям. После она дня два не могла опомниться и отдышаться.
Она сдвинула крышку с серебряной чаши, блестящей серебряной ложечкой зачерпнула немного содержащегося в сосуде вещества и бросила его на горящие угли. Горький дым заструился вверх. Чаровница отшатнулась, чтоб слишком много его сразу же не проникло в легкие.
Теперь ей предстояло пройти по тонкой грани между сном и явью — ребенок должен находиться под действием испарений и в то же время сохранять способность идти туда, куда она сочтет нужным. Это было ох как непросто; иногда, к ужасу и отвращению Чаровницы, оказывалось, что опыт необходимо повторить еще раз. Частая практика не помогала, не исключала срыва.
Она быстрым гибким движением подбросила еще трав в огонь и подождала, пока не придет в надлежащее состояние: голова гудела, все вокруг точно пеленой застлало. Тогда она попыталась припомнить имя мальчугана. Тоже непростая задачка.