— Что же произошло?
— Воры, как я слышал. Дом обчистили. Он был задушен. Колонна дартар наконец прошла.
— Очень интересно, но прошу прощения, мне нужно проведать отца. Он один уже несколько часов. — Бел-Сидек протолкался на другую сторону улицы.
Сагдет задушен, и воры обчистили его дом? Удивительное совпадение — за последние годы рок уже унес с полдюжины известных граждан, в том числе и второго мужа его собственной жены. До сих пор бел-Сидеку не приходило в голову сопоставить эти случаи. Он верил, что смена градоначальников готовится в Доме Правительства при потворстве Кадо, хотя Живые не отказываются принимать вину на себя. Но скоропостижные кончины других лиц определенно дурно пахнут — это похоже на карательные удары Союза.
Бел-Сидек вернулся домой в весьма задумчивом настроении.
— Это ты, атаман?
— Я, сэр.
— А я уж начал опасаться, что придется питаться собственными жировыми запасами.
Старик не столько брюзжал, сколько просто поддразнивал адъютанта. Но бел-Сидек рассердился: чувствительность его была обострена.
— Меня задержали.
— Знаю. Что за галдеж на улице?
Бел-Сидек прислушался. Уличный шум был чуть громче обычного, но он не заметил ничего особенного.
— Половина обитателей округа Шу задает другой половине вопрос — что такое затеяли дартары, черти бы их драли. — Он взглянул на тощую фигуру на постели. Кровать — единственная уступка старика, только на эту привилегию он согласился. — Там Джоаб с доброй сотней человек. Похоже, они задумали проникнуть в лабиринт. У них необходимое оружие и инструменты.
Генерал недоуменно наморщил лоб.
— Зачем им это?
Интересно, какое змеиное гнездо, какие мысли таятся за мутными от катаракты глазами?
— Понятия не имею. Фа'тад приказал — и все тут. Вы же специалист по мыслям и замыслам Фа'тада ал-Аклы.
— Если не ошибаюсь, в голосе твоем звучит горькая нотка, атаман. Ты чем-то недоволен?
— Прошлым вечером вы сказали, что атаман Хара сегодня будет присутствовать на расширенном заседании совета.
— Верно. Ты против?
— Отнюдь нет. Но сегодня утром один человек на улице — этот противный Насиф, его выдвинул Хадрибел, — сказал мне, что ночью Сагдета убили. Возможно, воры: из его дома вынесли все ценное. Но совпадение по времени показалось мне весьма примечательным, как и способ убийства — так же умерли несколько человек, которых приговорили к смерти Живые.
Старик ответил не сразу. Бел-Сидек терпеливо ждал и заодно прислушивался к уличному шуму. А вдруг Джоаб затеял всю эту возню неспроста, вдруг это такая замысловатая уловка, чтобы поймать их в капкан? Если в самом деле возникнет опасность, у него будет время убить Генерала, а может, и себя самого, до того как они взломают дверь и ворвутся в спальню.
Черт знает что лезет в голову. Безумные мысли одолевают его уже много дней, он живет в постоянном напряжении, в постоянной готовности к худшему.
— Уже начал действовать план, который приведет Живых к победе, атаман. Но сейчас наше положение еще непрочно. Это как с только что вылупившимся цыпленком — с ним надо обращаться очень бережно, холить и лелеять его. Малейший прокол, даже неумышленный, допущенный одним из наших братьев, может привести к провалу всего движения.
Явно рассчитано на его пристрастие к драматизации событий. Бел-Сидек позволил себе примиряюще усмехнуться.
— Мы на многие месяцы ушли в подполье, чтобы заставить Фа'тада и Кадо думать, что Союз распадается, что Живые уже почти умерли. Исключение составлял лишь Хар; Ортбал Сагдет решил действовать по собственному усмотрению.
В общем, он прав, признал бел-Сидек.
— Настал решительный момент, атаман. В следующие шесть месяцев важна каждая минута. Ортбал Сагдет и всегда-то недорогого стоил, а теперь у него появилась смертельно опасная склонность. Он начал распространять заразу.
Конечно, он ведь заразил Салома Эджита.
— Но неужели надо было убивать его…
— Смерть его как раз может принести некоторую пользу. Проанализируй ситуацию, атаман. Вооружись хотя бы сведениями, которыми обладаешь как атаман района порта, и проанализируй. Анализ — твоя сильная сторона. Если найдешь лучшее решение, приди и доложи мне.
— Вы сказали, он будет здесь нынче вечером.
— Я сказал, здесь будет атаман округа Хар. Я ни словом не упомянул Ортбала Сагдета. Взгляни, что делается на улице. Потом позаботься о завтраке.
Старик закрыл глаза; бел-Сидек понял, что свободен.
Он не успел даже до входной двери дойти, как осознал, что выбора в ситуации с Ортбалом не было. Не было иного способа удержать в повиновении отряд Сагдета, заставить его людей делать то, что от них требуется.
Смерть Сагдета произведет должный эффект во всей организации. Однако бел-Сидеку не нравилось, что Живые начали сами себя уничтожать.
Дартары упорно гнули свою линию — они твердо вознамерились исследовать лабиринт. Бел-Сидек сообщил об этом Генералу.
— Фа'тад опять дергает Кадо за усы, — сказал старик. — Он знает, что геродиане ждут нового градоначальника, и подготовка к встрече поглощает Кадо целиком; вот Орел и устраивает ему такую бяку, затевает абсолютно бесполезное дело, поднимает суматоху — пока у Кадо руки связаны. А сам исподтишка небось готовит какую-нибудь подлость. Я бы и сам с удовольствием напакостил бы Кадо.
— Понимаю.
Бел-Сидек отправился готовить завтрак. Наверное, старик прав. Фа'тад массу сил тратит на пикировку с Кадо. Но не в этом суть — даже если брак неудачен, супруги все равно спят в одной постели.
Они позавтракали, бел-Сидек убрал посуду и снова выглянул на улицу. Теперь дартары выводили захваченных в лабиринте пленных. Удивительное дело.
Он доложил положение Генералу и спросил, не разумнее ли сегодня остаться дома. Кончай бездельничать, велел старик, и немедленно отправляйся в порт.
Зуки проснулся, но притворялся спящим. Наступило утро. Он уже выплакал все слезы и теперь молча трясся от страха. Он ни о чем не мог думать, только о мамочке. Другие дети, вернее, некоторые из них, переговаривались между собой. Зуки хотелось закричать, заставить их замолчать, но вместо этого он свернулся комочком, чтоб казаться как можно меньше в надежде, что его просто не заметят.
В клетке вдруг наступила тишина. Зуки не удержался и открыл глаза — посмотреть, в чем дело.
Высоченный дяденька, Зуки отродясь таких не видывал, возился с замком клетки. За спиной его стояли две тети с тележкой метра полтора длиной. Тележка состояла из нескольких полок, нагруженных мисками, каждая из которых была накрыта красивой салфеткой. Зуки принюхался. Еда. Горячая еда. Пахло вкус-" но, а он проголодался.
Зуки сел на полу, совершенно не думая, что делает. Огляделся. Увиденное удивило его. Все было совсем не так ужасно, как казалось прошлой ночью. При дневном свете он обнаружил, что клетка их колоссальных размеров, по крайней мере метров тридцать в ширину и двадцать в высоту. Все дети сейчас собрались у входа. Вокруг росли всевозможные деревья и кустарники, пели птицы, с высоты, из гигантских окон, лился солнечный свет.
Внизу Зуки увидел забавных мартышек ростом как раз с маленьких пленников. Обезьянки наблюдали за ними из-за кустов — наверное, тоже хотели есть.
Гигант открыл дверь, зашел в клетку и потыкал в сторону детей пальцем, точно пересчитывал их. Потом он кивком подозвал женщин, и те вкатили внутрь тележку. Гигант отступил и стал у двери, загораживая выход.
Женщины начали раздавать детям глиняные миски. Зуки заметил, что никто не двигается им навстречу и никто не отказывается принять блюдо с едой.
— Ешь, а то они заставят тебя, — тихонько шепнула девчушка, сидевшая рядом с Зуки.
Ввезли вторую тележку, ее катили четверо мужчин. Зуки тоже вручили глубокую квадратную миску сантиметров тридцать в ширину и пятнадцать в глубину, затейливо украшенную и расписанную синими цветами. Он откинул салфетку и обнаружил чашку с какой-то коричневой жидкостью, две маленькие булочки, что-то напоминающее мед и кусочки апельсина. Остальное Зуки не узнал, но выглядело все хорошо, пахло еще лучше и стоило, должно быть, чертовски дорого — дома он ел такие вкусности только по самым большим религиозным праздникам.
Он попробовал, прожевал кусочек и сразу почувствовал себя лучше.
Со второй тележки выгрузили и внесли в клетку здоровенную бадью. Ее поставили рядом с другой такой же, а первую унесли Внутри что-то хлюпало. Это был гигантский ночной горшок. Зуки видел, как другие ребята пользовались им, и, когда понадобилось, поступил так же. В нескольких метрах стоял еще один. Его тоже заменили. Потом принесли свежую питьевую воду.
Раздача пищи кончилась. Женщины отошли в сторону и застыли в ожидании. Четверо мужчин с совками и лопатками зашли в заросли — по-видимому, чтобы убрать за обезьянками. Никто из взрослых не произносил ни слова.
Некоторые ребятишки ели быстро, другие медленнее. Женщины забирали освободившиеся миски, выскребали остатки и выкладывали на металлические подносы, установленные на верхних полках тележек. Когда поднос наполнялся, кто-нибудь из мужчин брал его и относил обезьянкам в заросли, высыпал им объедки и возвращался с пустой посудиной.
Лишь самые храбрые ребятишки осмеливались подходить к женщинам, другие же просто ставили тарелки на пол и отходили в сторонку. Мужчины собирали тарелки и передавали женщинам. Гигант так и стоял, привалившись к двери.
А потом все взрослые ушли.
Зуки опять затрясся от страха, от тоски по дому и по маме. Но любопытство постепенно вытесняло отчаяние — его чрезвычайно занимали обезьянки. В конце концов он поднялся и отправился осматривать клетку.
Но мальчик не успел даже добраться до зарослей: снова явились давешние дяди и тети, опять с тележками, но на сей раз совсем иными. Гигант опять пропустил женщин с тележками в клетку и стал у входа.
Каждая тетя взяла за руку одного из пленников и повела к тележке. Дети не сопротивлялись. Женщины раздевали их догола, сажали в тележки, которые оказались ваннами на колесиках, и принимались мыть и скрести.
Зуки терпеть не мог мыться.
— Нас что, всех будут мыть? — спросил он девочку, с которой разговаривал раньше.
— Тебя обязательно: ты же новенький.
Арам спаси и помилуй! Да они моют даже головы! Сильнее всего на свете Зуки ненавидел мыть волосы. Он подумал было убежать и спрятаться в кустах вместе с обезьянками, но не смел пошевелиться.
Грозные тети вынимали свои жертвы из ванночек, растирали полотенцами и одевали в чистую одежду, которую извлекали из закрепленных на тележках корзин. Потом они хватали следующего малыша.
Одна направилась прямиком к Зуки.
У него со страху отнялись руки и ноги, он мог только дрожать и лить слезы. Тетя, впрочем, была совсем не злая, она довольно ласково взяла его за руку, подняла и повлекла к ванне. Зуки вел себя тихо, пока не увидел, что она приготовила кувшин и собирается поливать его. Тут он начал визжать и брыкаться, но вода все равно хлынула на голову, а сильная рука держала крепко. Все его крики и отчаянное сопротивление были бесполезны.
Те же сильные руки вытащили Зуки из ванны и заставили нагнуться. Мальчик отплевывался, фонтаны брызг летели с него во все стороны. Тетя принялась втирать мыло ему в голову. Но этим унизительным мытьем и полосканием дело не кончилось, Зуки еще смазали чем-то вонючим, обжигающим кожу.
— Это и есть новичок? — спросил женский голос.
— Да, мэм, — отозвался другой, голос его мучительницы.
— Как он себя чувствует?
— Успел завшиветь, а так вроде бы здоров и в хорошей форме.
— Отлично. Вы уже закончили с ним?
— Сейчас, еще разок прополосну, мэм.
С головы Зуки потекла вода; а потом его вытащили из ванны, посадили на пол и начали вытирать волосы полотенцем. Он открыл глаза. Перед ним стояла красавица, каких он отродясь не видывал. Она сжала щечки Зуки в ладонях, заставила посмотреть прямо в глаза себе.
— Не бойся. Никто тебя не обидит.
— Я хочу к маме!
— Знаю. — Она потрепала мальчика по щеке.
— Это тот самый, мэм? — спросила женщина-служанка.
— Вряд ли, — ответила красавица, и Зуки подумал, что вид у нее очень печальный.
Ариф быстренько прикинул в уме — мама пытается одеться, а Зуки карабкается на нее; Миш дуется, потому что поругалась с бабулей; за дверью никто не следит. Подходящее время сбежать поглядеть, что делается на улице.
Он смело подошел к двери, точно это было самым обычным делом — захотел и пошел пройтись.
Но дети вечно недооценивают ситуацию — бабуля ухватила его за подол, рывком вернула назад и поставила перед собой.
— Далеко собрался, Ариф?
— Я только…
— Только что?
— Только хотел посмотреть, что делают дартары. — Ариф обиженно выпятил нижнюю губу.
— Что надо, то и делают, а птичке положено сидеть в гнездышке. Тебе и Стафе, вам ведь строго-настрого запрещено выходить без взрослых.
— Да я только тут, рядом.
— Как раз тут рядом злой дядя вчера сцапал Зуки. Ты что, забыл?
— Ну, меня-то ему не сцапать! Я ему как дам в нос! Я ему…
— Ариф! — Бабуля строго взглянула на него, и лицо у нее стало ужасно серьезным. — Это не игрушки, не забава. Как ты убежишь от злого дяди, когда и от старенькой бабушки убежать не смог? Нет, это не игрушки, — повторила она. — А теперь расскажи мне правила. Как нужно себя вести?
Ариф еще сильнее выпятил губу и принялся повторять нужный свод правил — что делать, если кто-нибудь попытается похитить его.
Из дома выскочила Миш.
— Мама, где Ариф? Ты не… Он… — Она увидела мальчика рядом с бабушкой, сразу же забыла о них и уставилась на дартар. На брань она и внимания не обращала — Миш всегда становилась туга на ухо, когда старуха кричала на нее.
Эйзел дважды обошел вокруг Дома Правительства. Кто же следит за ним? Или никто не следит? Если следит — это человек достаточно ловкий: он ничем не выдал себя. Такая ловкость не характерна ни для рядовых членов Союза Живых, ни тем более для дартар, которые вообще не способны были притворяться. Об этом ходило немало шуток, рассказывали анекдоты. «Прямой, точно дартарин» — поговорка древняя, как сам Кушмаррах.
Эйзел подошел к служебному входу, постучал. Солдат-часовой приоткрыл дверь.
— Чего тебе? — спросил он.
— Хочу видеть полковника Бруду по поводу цветов, которые он заказывал.
Часовой усмехнулся — чертовщина какая-то, почему-то все тащат полковнику цветы. Что полковник станет делать с такой массой букетов? Но Эйзел был доволен своей выдумкой: все приходят с цветами, и он ничем не отличается от других.
За спиной Эйзела геродианин возился с замком.
— Я отведу этого чудилу к Бруде, — обратился он ко второму стражнику на своем языке. — Покарауль тут.
Товарищ его что-то проворчал в ответ, не поднимая головы. Слишком высокий для гарнизона, отметил про себя Эйзел.
Провожатый повел его по пыльному — им, похоже, редко пользовались — коридору. Эйзел развлекался как обычно — пытался по следам в пыли определить, много ли народу ходит в Дом Правительства через черный ход.
Стражник завернул в длинный проход, проходящий сквозь все здание с севера на юг. Эйзел оглянулся. Позади никого, впереди тоже. Пусто как всегда, но проверить не помешает. Никогда не расслабляться, ничего не принимать на веру — его девиз.
Стоит ли? А почему бы и нет? Они ничего не могут ему сделать. Эйзел ухмыльнулся и с размаху заехал солдату в левый бок кулаком, прямо по почкам. Тот согнулся от удара, а потом рухнул на пол. Эйзел прислонился к стене, подождал. Солдат постепенно приходил в себя, открыл глаза — в них стояли слезы.
— Чудила?! — прорычал Эйзел. — Головой надо соображать, а не задницей. — Он сказал это на народном, вульгарном геродианском наречии, а не на том литературном языке, на котором объяснялись высшие классы и который обычно учили иностранцы.
Он заметил какой-то блеск в глазах побитого солдата.
— И думать забудь. Я тебе уши отрежу. — Эйзел протянул солдату руку, предлагая помощь. — Ступай к Провозвестнику Истинной Веры. — Почти все, в том числе и простые солдаты геродианской армии, придерживались простых, старомодных обозначений, но, общаясь между собой, истинно верующие использовали религиозные титулы.
Солдат принял помощь Эйзела и с трудом, пошатываясь, согнувшись и понурив голову, поднялся.
— Я вовсе не стремился изувечить тебя, но, если начнешь писать кровью, лучше сразу обратись к полковому доктору, — посоветовал Эйзел.
Часовой ничего не ответил. Он провел Эйзела несколькими этажами выше, в комнату, в которой поджидал их молоденький, небось и бриться недавно начал, лейтенантик. Он поспешно вскочил, приоткрыл другую дверь и что-то сказал находившемуся в соседней комнате человеку. Потом повернулся к Эйзелу:
— Через минуту он примет вас.
Солдат поковылял прочь.
— Что это с ним?
— Допустил бестактность. Плохо разбирается в национальном вопросе.
Юноша избегал взгляда Эйзела. Тот усмехнулся, отошел к окну, посмотрел на бухту. Порт прямо как на ладони. Интересно, выйдет ли он снова в море. Не хотелось бы — это игрушка для безусых юнцов, глупеньких, точно слепые котята. Если человек соображает что к чему — такие штуки не для него.
— Розан?
Эйзел обернулся. Полковник Бруда поманил его. Эйзел, по-прежнему ухмыляясь, последовал за ним. Он и сам был невысок, но, несмотря на это, взгляд его упирался в блестящую макушку Бруды.
— Слушай, до меня дошло, почему ваши ребята выигрывают все битвы.
Бруда мрачно взглянул на него.
— Вы выбираете для сражения славный солнечный денек, выстраиваете офицеров впереди войска и приказываете им по команде наклонить головы в сторону врага.
Бруда нахмурился сильнее. Шутка его явно не веселила.
— У всех геродиан старше двадцати пяти головы голые, точно яйцо у ящерицы. Я, во всяком случае, других не видел. Вы ослепляете врагов солнечными лучами, которые отражаются от ваших макушек. А потом остается только добить их.
— Твое чувство юмора нас абсолютно не интересует. Розан.
— Зато вас интересуют другие мои таланты, так что придется потерпеть всего целиком.
— Учти, ты не так уж незаменим. Розан.
Эйзел хмыкнул. Бруда предсказуем, как заход солнца.
— Знаешь, градоначальник Страба говорил аккурат то же самое, пока думал, что я работаю на него, а не на Кадо.
Бруда побледнел.
Слабаки эти геродиане. Носятся со своей хваленой дисциплиной и религиозным рвением, а стоит цыкнуть на них, сразу в штаны напустят.
Конечно, Бруда назначил расследование обстоятельств ужасной кончины градоначальника Страбы. Но, увы, полковник не был хорошим следователем. По правде говоря, он даже хвостика истины не ухватил. Он понятия не имел, что вовсе не Эйзел убил градоначальника.
Пускай думает что хочет, а то у него ноги будут подгибаться со страху.
Эйзел выследил убийцу, но оставил свои знания при себе: когда-нибудь они могут пригодиться.
— Придется тебе подождать немного, Розан. Он кое с кем разговаривает. Но он знает, что ты здесь.
— Ладно.
Эйзел отошел к окну, задумчиво посмотрел на гавань. Чистые прозрачные воды, гладь морская… А в глубине — тьма, тьма таится за бирюзово-синей безмятежной гладью. Небесно-синей называют ее дартары. Ха. Небеса тут ни при чем. Горлох ведает, что там творится, в глубине.
Горлох знает, что за фасадами домов и за лицами людей скрывается тьма. В конечном счете весь мир — это сгусток Тьмы.
Горлох владеет ее тайной.
Бруда копошился у него за спиной — пытался, наверное, чем-то занять себя, но не мог сосредоточиться. Наконец открылась вторая дверь, и Эйзел услышал, как полковник с облегчением вздохнул.
— Розан?
Эйзел всплеснул руками.
— А вот и мой главный поклонник, мой любимый придворный. Этого человека звали Талига. Он был невысок и лыс, как и положено геродианскому аристократу. Эйзел не скрывал, что считает Талигу полным ничтожеством. Если с Кадо вдруг случится приступ здравого смысла и он прогонит зятя от себя — а Талига приходился ему зятем, — тот мгновенно подохнет с голоду.
В душе Талига понимал, что он просто паразит, и ненавидел Эйзела, потому что тот заставлял его взглянуть фактам в лицо. Он был злейшим из оставшихся в живых врагов Эйзела. А тот нарочно издевался над ним. В один прекрасный день геродиане сочтут, что вреда от него, Эйзела, больше, чем пользы. Так пусть исполнение приговора поручат сперва этому несмышленышу. Талига подаст сигнал тревоги.
Но на сей раз Эйзел не стал дразнить бедолагу, ограничился начальным щелчком. Он вел непринужденную беседу и ни на минуту не переставал улыбаться. Дружелюбие это заставляло Талигу скрежетать зубами от ярости. Для геродианина является аксиомой, что враг бывает особенно приветлив и любезен с вами, прежде чем воткнуть нож в спину.
Глава военного правительства Кушмарраха поджидал Эйзела в небольшой спартански обставленной комнате на верхнем этаже Дома Правительства. То были собственные его покои. Кадо решительно отмел соответствующие его рангу религиозные приветствия.
— Благодарю, Талига. Доброе утро, Розан. Давненько не виделись.
Эйзел дождался, пока Талига выйдет из комнаты.
— Не из-за чего было приходить. Ничего стоящего.
— Что ты сделал с Талигой на сей раз? На нем лица нет.
— Ничего, генерал. Я был сама любезность. Я расспрашивал его о жене и дочках. Я искренне посочувствовал, что сестра ваша страдает непрекращающимися кровотечениями.
— Опасный ты человек, Розан. Ты нас изучил вдоль и поперек.
— О чем вы, сэр?
— Ты коварный лицемер. Но, наверное, именно поэтому ты так хорошо выполняешь свою работу, и я должен быть благодарен, что служишь ты мне, а не моим врагам.
— Истинная правда, сэр.
— Ты чересчур резок и потому наживаешь себе кучу врагов. Когда-нибудь Талига попытается прикончить тебя.
— Что ж, я действительно бываю резковат, я человек прямой, прямо и скажу вам, сэр, — если попытается, я его на куски изрежу и разбросаю по всему Кушмарраху.
— Невелика птица Талига, но у него есть семья. Эйзел отвернулся, скрывая улыбку. Что-то вывело хладнокровного коротышку Кадо, выносливого, как дубленая кожа, из равновесия, и ему хочется это на ком-то выместить.
— Мне нравится работать с вами, сэр. Но жить мне нравится еще больше. Я с семи лет никому не позволял задевать меня. Теперь тем более. Любому, кто осмелится поднять на меня руку, не придется больше гордиться принадлежностью к какой-либо семье.
— Ладно, хватит препираться. Ты явился после долгого отсутствия. Значит, случилось что-то интересное, я не ошибся?
— Ничего особенного. Союз Живых то ли распадается, то ли они окончательно ушли в подполье. Возможно, и то, и другое. Дальше всего распад зашел в Харе.
— Ага, как раз в Харе ал-Акла казнил тех людей.
— Еще один признак разложения.
— Значит, план ал-Аклы начал работать.
— Парни просто выполнили свою работу. Теперь о том, что привело меня сюда. Это просто сплетня, но если в ней есть доля истины, значит, Союз действительно распадается, во всяком случае — в Харе.
— Что за сплетня?
— Некий Ортбал Сагдет был убит нынче ночью. Это факт, я сам проверил. Говорят, он был главным представителем Живых в округе Хар. Похоже, его обокрали. Но у воров обычно хватает соображения держаться подальше, когда дело может кончиться смертной казнью.
— Когда ты сможешь добыть доказательства, что этот Сагдет действительно был из Живых и занимал столь высокое положение?
— Никогда.
— Как так?
— А как, по-вашему, я их добуду?
— Ты член Союза Живых.
— Я всего лишь так называемый рядовой. Последняя спица в колеснице. И шансов подняться выше у меня нет.
— Почему?
— Понимаете, Живые — это компания Старых Товарищей. Три вещи работают против меня. Самая главная — я не получил пинка под зад при Дак-эс-Суэтте. И две другие — я не получил его ни при защите Семи Башен, ни в долине Чордан. Следовательно, не важно, кто я и что могу для них сделать. Я навсегда останусь всего лишь жалким оруженосцем.
Кадо поднялся, подошел к окну. Физически он соответствовал геродианским понятиям о представителе правящего класса. Небольшого роста, лысый, пухленький. Он любил пышность, мог стать в позу, обожал лесть. Как и прочие. Но под его голой макушкой скрывался ум — острый как бритва.
— А где ты был в те дни, Розан?
— Меня не было в городе.
— Ты ведь говорил, что служил во флоте? Там-то и выучился по-геродиански. Но кораблей у кушмаррахан было немного… Впрочем, не важно. Если б ты сыскал способ убедиться, что Сагдет определенно был одним из высших чинов Союза, я бы был тебе весьма признателен.
— Если такой способ есть, я найду его, сэр.
— Уверен, ты найдешь его. А что с нашим другом Орлом?
— Видите ли, я нашел у них работенку — ходить за лошадьми. Но в первый же день один из ублюдков прошелся насчет горожан. Пришлось ему ноги переломать. Думаю, теперь неразумно там показываться.
— Ты человек решительный и жестокий, не правда ли?
— Порой без этого поручения не выполнишь. Я что-то не видел, чтоб вы посылали миссионеров из числа ваших парней проповедовать Единственную Истинную Веру.
— Я… Ты… — Кадо вспыхнул.
В комнату влетел лейтенантик, совсем молоденький — голова его еще была покрыта волосами, от волнения он даже забыл постучать. Эйзел отвернулся к окну.
— Сэр! — вскричал лейтенант. — Принят сигнал с Южного маяка. На горизонте показалась галера нового градоначальника.