Страница:
– Привет, док! – подняв стакан, хрипло сказал Бриджес. – Не желаете глоток?
– Сожалею, сэр. – Тимур показал на пустую бутылку: – Не очень ли велика доза?
– Единственное, что помогает. – И Джефф Бриджес потыкал себя пальцем в живот.
– Заглянули бы как-нибудь ко мне в медицинскую часть...
Но Джефф только отхлебнул из стакана и обреченно махнул рукой.
А старпом придирчиво подергал провисшую растяжку тента над последними рядами шезлонгов...
...в другом месте колупнул ногтем вспучившийся пузырек масляной краски, под которым постоянная соленая морская взвесь образовала разрушительное пятно ржавчины...
...в третьем месте с сомнением потрогал ногой железное ребро ступеньки наружной лестницы, ведущей на нижнюю палубу.
Что-то помечал у себя в блокноте, хотя мог бы этого и не делать. Ибо боцман Алик Грачевский, следовавший по пятам за старпомом, ловил каждое его движение, все записывал в своем боцманском кондуите. А старший пассажирский помощник Костя Беглов тут же перешептывался с диктофоном...
«Надо бы посмотреть этого алкаша-англичанина, – подумал Тимур. – Что-то выглядит он хреновато...»
Этажом ниже, на другой палубе, пассажиры играли в палубный хоккей. Деревяшкой, похожей на швабру без щетины, фрау Голлербах толкала в разграфленные на палубе квадраты крупные деревянные шайбы. В глазах старухи пылал огонь азарта!..
– Восемь и восемь! – вопила фрау Голлербах. – Семь!..
Толпа болельщиков подбадривала ее как могла...
– Немецкие туристы – лучшие туристы мира, – заметил Беглов.
– Почему? – спросил Ивлев.
– Им все в радость. Все, за что они заплатили, должно быть им обязательно интересно! И они к этому готовы заранее...
За иллюминаторами-окнами спортивного зала метались боксерские груши, кто-то чуточку нелепо висел на шведской стенке – тщетно пытался поднять ноги... Кто-то с великими муками преодолевал тяжесть трехкилограммовых гантелей... Заняты были почти все инерционные велосипедные тренажеры. На одном из них самозабвенно и неистово крутил педали мокрый от пота доктор Зигфрид Вольф...
Через стальную водонепроницаемую дверь старший помощник капитана Петр Васильевич Конюхов, старший пассажирский помощник Константин Беглов, боцман Алик Грачевский и доктор Тимур Ивлев вступили в коридор пассажирских кают правого борта.
В другом конце коридора стюардесса, убиравшая самую последнюю каюту, вынесла мусор в стоявший в коридоре специальный контейнер, увидела «командирский обход», сдавленным голосом панически прошипела в соседнюю каюту, где работала вторая стюардесса:
– Обход, Нинка!..
Та на мгновение высунула нос в коридор, увидела неумолимо приближающийся кортеж и снова юркнула в каюту. На скатерти каютного столика красовалось изрядное кофейное пятно. Сменить скатерть она явно не успевала. В отчаянии она схватила большую пепельницу, быстро прикрыла ею пятно. Тут же включила пылесос и стала преувеличенно старательно водить щеткой по ковру...
«Обход» остался в коридоре. Пассажирская служба была целиком вотчиной Беглова, и в каюту зашел только он один.
Окинул привычным взглядом заправку постелей, заглянул в шкафы – в каком порядке повешена одежда проживающего здесь пассажира, а потом приподнял пепельницу со стола и увидел пятно на скатерти.
– Новый стиль работы? – спросил он помертвевшую стюардессу.
Сдернул двумя пальцами скатерть со стола и брезгливо бросил ее на пол каюты. Сказал, не повышая голоса:
– На твое место, дорогая, за такую зарплату у меня в очереди по сто человек стоит. И тоже с высшим образованием и двумя языками.
И вышел в коридор. Молча, отнюдь не по-джентльменски, одним указательным пальцем подозвал к себе вторую стюардессу, посмотрел на нее ледяными глазами.
– А тебя, подруга, предупреждаю: еще раз во время обхода рот откроешь – в следующий рейс не пойдешь, а поедешь домой на троллейбусе без выходного пособия. Ясно?
Весь состав традиционного «командирского обхода» вышел из пассажирского коридора в слегка подавленном состоянии.
Но Копытин сделал вид, что вся эта сцена – дело первого пассажирского помощника и его совершенно не касается. Боцман Алик Грачевский давным-давно уяснил себе, что на судне совать нос в чужие дела не принято, а у боцмана в море своих заморочек – лопатой не разгрести...
Доктор же Тимур Петрович Ивлев еще не успел превратиться в опытного и осторожного морского волка. А посему время от времени позволял себе плевать на целый ворох так называемых морских традиций. С его точки зрения, в ряде случаев совершенно бессмысленных.
Наверное, поэтому он единственный, кто сказал в коридоре Беглову:
– Я бы вам, Константин Павлович, порекомендовал разговаривать с женщинами в несколько ином тоне. Даже когда они в чем-то виноваты. Начните с того, что вы не будете обращаться к ним на ты.
Беглов презрительно оглядел Тимура с ног до головы и холодно произнес, глядя прямо ему в глаза:
– В каждой избушке – свои погремушки, Тимур Петрович. У вас сколько подчиненных? Трое? А у меня их двести. Из них – сто пятьдесят женщин. Так что уж позвольте обойтись без ваших рекомендаций.
Он повернулся к старпому:
– Вы теперь в машинное, да, Петр Васильевич? Если позволите, я дальше с вами не пойду. У меня здесь дел по горло...
... В машинном отделении корабля – зале колоссального размера – стояли два огромных двигателя. Каждый величиной с добротный деревенский дом. Все остальное – тоже многотонное, в два-три человеческих роста: компрессоры, дизель-генераторы, насосы рядом с главными двигателями казались детскими игрушками.
В зале стоял ровный могучий грохот, сливающийся в непрерывный гул, раздавливающий и вбирающий в себя все остальные звуки, какими бы громкими они ни были...
Все занятые в машинной вахте работали в наушниках.
Старпом Копытин и старший механик машинной вахты стояли у репетиров машинного телеграфа. Вахтенный механик что-то кричал старпому на ухо. Старпом внимательно слушал, кивал и все записывал в свой блокнот.
Около столика с разбросанными костяшками домино, привычного места подвахтенных, стояло четыре грязных кресла. Одно из них и вовсе дышало на ладан... Боцман Алик внимательно разглядывал это почти развалившееся кресло и отмахивался от наседавшего на него вахтенного моториста, который потрясал этим креслом перед носом Алика Грачевского...
У распределительного щита с многочисленными рубильниками, кнопками и приборами с затрепанным вахтенным журналом в руках стоял верный хахаль фельдшера Луизы электрик Валерик и, сверяясь с большими часами над силовым щитом, списывал в журнал показания приборов. Он тоже был в плотных и выпуклых наушниках и поэтому не сразу услышал, как доктор Ивлев прокричал ему:
– Почему нет изоляционного коврика?
Валерик повернулся, недоумевающе посмотрел на доктора, улыбнулся и сдвинул наушник с левого уха.
– Где резиновый коврик?!! – снова прокричал Тимур Петрович.
Валерик пожал плечами. А потом улыбнулся еще шире и бесшабашно махнул рукой – дескать, и так сойдет!
Но Тимур Петрович взял за рукав вахтенного механика и потыкал пальцем в висящую рядом с силовым щитом инструкцию.
Вахтенный механик пытался было что-то возразить, но Тимур отрицательно покачал головой и сунул ему под нос довольно увесистый кулак.
Все это со стороны напоминало диалог двух глухонемых, но изоляционный коврик из специальной защитной резины был тут же кем-то принесен и торжественно подстелен под ноги электрику Валерику.
... Теперь за стойкой информационного бюро, ни на секунду не прекращая вязать, в микрофон по французски вещала Ляля Ахназарова.
По всем корабельным территориям, отданным в полное и безраздельное владение пассажирам, из динамиков лилась хорошая французская Лялькина речь, а в информбюро...
...безостановочно двигались деревянные спицы, из полиэтиленового мешка тянулись несколько разноцветных шерстяных ниток, и в тонких, породистых руках Ляльки Ахназаровой рождалось что-то буйное, красочное и, по всей вероятности, очень модное. В будущем.
Таня Закревская только что получила из корабельной типографии две пачки листков с программами завтрашнего дня и теперь должна была разнести это по старшим стюардессам, которые, в свою очередь, раздадут их подчиненным, а те уже разложат по каютам гостей.
Чертыхаясь и прижимая к груди рассыпающиеся пачки скользких страничек с программами, Таня направилась к лифту.
К этому же лифту, а вернее, к Тане быстрым шагом из пассажирского коридора вышел первый пассажирский помощник Костя Беглов. Только он было собрался остановить Таню, как на его пути неожиданно возникла мокрая и взъерошенная фрау Голлербах с полотенцем на шее, в обвислой пропотевшей майке и широких шортах, из которых выглядывали тоненькие синеватые подагрические старушечьи ножки.
– Мой дорогой капитан!.. – кокетливо воскликнула фрау Голлербах.
– Таня, подожди! – крикнул Беглов и тут же по-немецки ответил фрау Голлербах: – Слушаю вас, мадам.
– Я очень тороплюсь, Константин Анатольевич, – сказала Таня.
– Мой дорогой и неотразимый капитан... – Очень по-женски, еще не забытым жестом фрау Голлербах откинула волосы со лба и взмахнула тем, что раньше было ресницами. – Я хотела спросить вас вот о чем...
– Секунду, Таня! – в отчаянии крикнул Беглов. – Я слушаю, слушаю вас, мадам!..
Беглов был слишком хорошо вышколен на этой работе и не мог послать фрау Голлербах ко всем чертям даже в тот момент, когда ему на секунду показалось, что жизнь его рушится и теряет всяческий смысл...
Таня уже нажала кнопку вызова лифта и теперь ждала, когда он к ней опустится или поднимется...
– Я же просил – секунду, Таня! – еле сдерживая бешенство, крикнул Беглов. И по-немецки: – Простите, что вы хотели, фрау Голлербах?
– Я бы очень хотела, чтобы за тот сервис, который предоставляет ваш сотрудник Базиль – нам, женщинам, уже давно вышедшим из берегов юности, – мы могли бы расплачиваться с ним не наличными деньгами, а кредитными картами. В нашем возрасте, мой милый капитан, каждый раз бегать в ченч-кассу... Прекрасный и совершенно новый комплекс услуг вашей фирмы, взявшей на себя такую тонкую и деликатную заботу о здоровье женщин преклонного возраста...
Но Беглов ничего не понимал и не слышал старуху. Он видел, как перед Таней медленно раздвинулись створки лифта и она вот-вот уедет...
Беглов зацепился за последнюю фразу фрау Голлербах о «...здоровье женщин преклонного возраста...» и быстро проговорил:
– Уверен, что мы решим все ваши проблемы, фрау Голлербах! Настоятельно рекомендую обратиться к доктору Тимуру Ивлеву...
И Беглов бросился к лифту.
– О-о-о!.. – залилась счастливым смехом старуха. – Все-таки вы прелесть, мой капитан!
В последнюю секунду Костя Беглов успел вставить ногу между закрывающимися за Таней створками лифта. Створки вздрогнули и снова расползлись в стороны. Беглов протиснулся в кабину лифта.
– Тебе куда? – спросил он Таню.
– На самый верх.
Беглов нажал кнопку, и лифт медленно пополз наверх.
– Что происходит, Таня?
– Ничего.
– Так почему в прошлом рейсе все было в порядке от первого до последнего дня, а в этом ты не только не пришла ко мне ни разу, но даже трубку телефона не подняла, чтобы позвонить?
– Потому что между тем и этим рейсами прошло два месяца на берегу. В Петербурге.
– И за это время у тебя там кто-то появился?
– Нет. Но и тебя за это время там не было ни разу.
Красивое лицо Кости Беглова исказилось, словно от зубной боли. Он горестно покачал головой и уставился глазами в пол лифта.
– Ну, Танюша... Ну, Татка... Это же запрещенный прием, – тихо и растерянно проговорил Беглов. – Ты же знаешь... У меня дом, семья...
– Значит, я только для рейса? – безжалостно к самой себе сказала Таня и, прижав к груди кипу выскальзывающих листков программы, пододвинулась к дверям: – Пусти. Мне выходить.
– Да погоди ты! – яростно выкрикнул Беглов и сильно нажал на кнопку «Стоп».
Лифт резко дернулся и завис между этажами. Кипа листков выскользнула из Таниных рук и рассыпалась по полу лифта.
Таня присела на корточки и стала собирать их, низко опустив голову, чтобы скрыть закипающие слезы.
Беглов тоже присел, лихорадочно сгребая программки в стопку...
– Ну, Танюшка... Ты не права... Пойми меня...
– Не хочу!.. Понимать не хочу, тебя не хочу, ничего не хочу!.. – Стоя на коленях, Таня подняла на Беглова глаза, полные слез. – Ты мне на берегу был нужен! Я там одна. Одна! Понимаешь?!! Ты мне за весь отпуск даже не позвонил ни разу!.. Я, как собачонка, у телефона сутками просиживала! Из дому боялась выйти, чтобы звонка твоего не пропустить!..
Они ползали по полу лифта, вырывали друг у друга информационные листки, неловко пытались сложить их в одну стопку, а они снова рассыпались и рассыпались...
Наконец Тане удалось собрать их в кучу, она прижала пачку к груди, поднялась с колен и выпрямилась. Встал и помятый, раздавленный Костя Беглов – самый красивый и импозантный член командного состава судна.
Таня нажала на кнопку своего этажа. И сказала неожиданно тихо и спокойно:
– Это на судне, в рейсе, вокруг меня тысяча человек крутится. И я вокруг них... Как белка в колесе. И в этом спасение. А на берегу – одиночество. Иногда безвыходное. Вот когда нужно быть рядом, Костя...
Лифт остановился. Разъехались двери. Не глядя на Беглова, Таня вышла, прижимая к груди пачку программок завтрашнего дня.
На этаже уже скопились несколько пассажиров, но впереди всех стоял молоденький электрик из палубной команды. На плече у него висела сумка с инструментами. В верхнем кармане ярко-оранжевого комбинезона, словно авторучка, торчал приборчик для определения напряжения в сети.
Электрик увидел в лифте Беглова, тревожно сказал:
– Здравия желаю, Константин Анатольевич! Меня вызвали, кричат: «Ой-ой-ой!.. Пятый лифт застрял между этажами!» Что тут у вас случилось, Константин Анатольевич?
Ах, как прекрасно был тренирован старший пассажирский помощник Беглов! Никто лучше его, наверное, не смог бы изобразить полное равнодушие и пренебрежение к произошедшему...
– А черт его знает, – ответил Беглов. – Наверное, какая-нибудь кнопка не контачит.
– Какая, Константин Анатольевич? – наивно спросил электрик.
– Ну, знаешь, парень, это уже твои проблемы, – сухо проговорил Беглов и прошел сквозь толпу пассажиров, которые радостно приветствовали его на разных языках...
После машинного отделения старпом Петр Васильевич Конюхов поднялся на капитанский мостик, предоставив доктору Ивлеву и боцману Грачевскому продолжить обход судна уже без него.
В таких случаях обо всех обнаруженных недостатках доктор и боцман были обязаны поставить в известность руководителей тех корабельных служб, где эти нарушения были выявлены и замечены. В чрезвычайных случаях следовал немедленный доклад старпому или самому капитану...
Однако уже через полчаса разъяренный доктор Ивлев решил никому ничего не докладывать, а использовать свое уставное и административное положение на судне на полную катушку!..
Большую столовую для команды судна сотрясало настоящее Чрезвычайное Происшествие!
Сотня человек взбудораженной судовой команды сидели в столовой за пустыми столами, между которыми, стараясь перекричать шум и гам, металась старшая буфетчица:
– Ну, ребятки!.. – плачущим голосом кричала она. – Ну, миленькие!!! Ну, ничего страшного!.. Обед вашей смены перенесен с четырнадцати часов на пятнадцать ноль-ноль!..
А из-за столов неслось возмущенное:
– Мне же на вахту!..
– А я только с вахты, мать вашу в душу! Когда же мне теперь спать?!
– Ну, ребяточки!.. – чуть не рыдала старшая буфетчица. – Это в ваших же интересах... Главный доктор забраковал весь обед для команды. Теперь кухня готовит новый... Для вас же стараемся!.. Доктор же приказал!..
– Ну, дает доктор!!! Чтоб ему...
... Судовая кухня лайнера – гигантский комбинат с цехами, сложными агрегатами, огромными электроплитами, котлами, в каждом из которых можно было бы сварить по десятку грешников...
– То, что вы сделали, – возмутительно! – говорил доктор Ивлев директору ресторана и шеф повару. – Я бы вообще это квалифицировал как преступление!..
Боцман Алик Грачевский держал в руках тарелку с большим куском сливочного масла. Весь кусок был покрыт черными крапинками.
Алик сунул тарелку с испорченным маслом под нос шеф-повару:
– Чем команду кормишь, засранец?! Я тебе сейчас устрою «Броненосец Потемкин»! Тебе одесская лестница детской горкой покажется, жлобяра!
Директор ресторана пытался спустить скандал на тормозах. Говорил ласково, вполголоса. Стараясь придать голосу примирительные нотки:
– Не волнуйтесь, Тимур Петрович. К пятнадцати ноль-ноль команда будет накормлена. Прискорбнейшая случайность... Ну, Алик... Ты-то хоть пойми. Всякое бывает...
– Вот заставить бы вас обоих сожрать это масло! – гаркнул на всю кухню боцман и отшвырнул тарелку с испорченным маслом на разделочный стол.
– Моментик! – неожиданно приободрился директор ресторана. – Тимур Петрович! На приемке продуктов присутствовал ваш же доктор – Эдуард Юрьевич. Он все проверил и подписал... Вот, взгляните. – И директор ресторана протянул Ивлеву пачку приемных актов.
– Вызывайте лифт! – распорядился доктор Ивлев. – Поедем в провизионные кладовые. И пригласите туда Эдуарда Юрьевича.
Алик Грачевский нажал на кнопку лифта.
«Господи Боже мой! Чем это я занимаюсь?! За что, мать вашу за ногу?.. – в смятении думал доктор Ивлев в ожидании лифта. – Люди гибнут за металл... Автомобильный, стеклопакетный... За стальную квартирную дверь. А я-то за что им противостою? За доплату к предстоящему размену? Или я просто сбежал из дому? Перетрусил, что прощу, что вернусь после всей той истории, и смылился... А не послать ли мне вас всех, господа хорошие?!»
... Несколько тяжелых металлических дверей провизионных кладовых были закрыты. Приоткрыта была всего лишь одна. Услышав звук пришедшего лифта, из приоткрытой двери выглянул кладовщик в ватнике и теплой шапке, с посиневшим от холода лицом. Тревожно посмотрел на свое начальство – директора и шефа кухни, зачем-то сказал:
– Вот... лед сбиваю в морозильной камере.
– Покажите сливочное масло, предназначенное для команды, – сказал ему Ивлев.
Кладовщик неуверенно посмотрел на шеф-повара, перевел растерянный взгляд на директора ресторана, но тот немедленно приказал:
– Сейчас же покажи доктору масло!
Кладовщик отомкнул одну из дверей продуктовых кладовых, распахнул дверь холодильной камеры. Оцинкованные переборки были покрыты инеем.
За бортом бежали теплые воды Гольфстрима, с голубого неба пекло яркое солнце, а тут – пар изо рта, мороз до костей...
На решетчатых стеллажах стояли коробки со сливочным маслом.
– Открывай, не боись, – сказал боцман замявшемуся кладовщику.
– Открывай, открывай, – приказал директор ресторана.
Кладовщик вскрыл одну коробку – масло было чистым.
Директор ресторана улыбнулся. Шеф-повар возмущенно засопел, презрительно оглядел Алика и Тимура Петровича.
Хлопнула дверь грузового лифта. Приехал встревоженный терапевт Эдуард Юрьевич и испуганно присоединился к общей группе. Ивлев даже не взглянул на него.
– Следующую, – приказал он кладовщику. – И все остальные.
Кладовщик открыл еще три коробки. В двух из них масло было все в черных пятнах. Алик Грачевский вырвал коробку из рук кладовщика, прочитал маркировку:
– Пожалуйста, Тимур Петрович! Срок хранения истек еще до того, как масло погрузили на судно! До того, как мы вышли из Питера, блядь... Виноват.
Вот тут главный врач судна повернулся к своему коллеге – Эдуарду Юрьевичу и негромко спросил:
– Значит, вы приняли на борт заведомо списанное масло?
– Зря вы это, Тимур Петрович, – тихо и угрожающе проговорил шеф-повар. – У нас с Эдуардом Юрьевичем никогда таких разногласий не было. А мы с ним в море уже не первый год. Вы когда-нибудь сами-то на погрузке бывали? Привозят, понимаешь, все сразу, за час до отхода, – разве уследишь...
Но директор ресторана был явно умнее своего шеф-повара:
– Никаких оправданий! Это наши проблемы, и Тимур Петрович совершенно прав. Масло сактировать, убытки возместить. Дорогой Тимур Петрович! Виновные будут наказаны самым строгим образом.
Казалось, что после такого горячего заверения разговор должен был закончиться сам собой. Но тут боцман Алик углядел в открытой соседней кладовой вздутые трехлитровые банки с томатным соком и спросил:
– А это что?
– Сок для команды. И он тебе не нравится?
– Тебя бы, бляха-муха, заставить этот сок выпить.
– И пожалуйста! – уже не сдерживаясь, зло выкрикнул шеф-повар.
– Пей! – властно сказал боцман.
– С нашим удовольствием!..
Шеф злобно и решительно снял с полки трехлитровую жестяную банку, поставил ее на оцинкованный стол, подхватил тяжелый нож для разделки замерзшего масла и с размаху вонзил его в рифленый верх этой банки...
В кладовой раздалось адское шипение, свист, и...
...тугая бордовая струя скисшего томатного сока мощно ударила в склонившееся к банке лицо шеф-повара!..
Все бросились врассыпную.
– Ой, мамочка!.. Ой, родная!!! – заходясь в хохоте, восторженно орал на все кладовые боцман Алик Грачевский.
Как говорится – ни тпру, ни ну, ни кукареку.
И это при таком-то роскошном материале! Имея под руками кучу самых различных карт, добрую сотню фотографий, километры видео– и магнитофонных пленок, уйму заметок, пуды записей – от не очень серьезной и не всегда трезвой околоморской трепотни до самых важных разговоров с капитанами дальнего плавания, штурманами, очевидцами событий и даже отставными, слегка потускневшими от времени бывшими звездами Интерпола!
А ведь знал, старый дурень, все, что должно было происходить в дальнейшем, а вот, пожалуйста, как это поведать на бумаге – понятия не имел! Уперся лбом в стенку, и все тут...
То порывался немедленно вернуться в залив принцессы Дайяны, в дом несчастного лоцмана Анри Лорана, то казалось, что неплохо бы прислушаться к внутрикорабельной истории фрау Голлербах. О каком-то таинственном Базиле, со своим новейшим деликатным комплексом сервисных услуг, который, оказывается, пользуется на судне негласной, но сумасшедшей популярностью у пожилых пассажирских дам. Без каких бы то ни было дамских возрастных ограничений: от семидесяти до бесконечности...
Добро бы Мартов сочинял киносценарий! Там мучения свелись бы к минимуму. Нашел бы необходимую «перебивку», которая и сама бы несла некую связующую драматургическую нагрузку; придумал бы толковый монтажный стык и с легкостью кошки перешагнул бы в следующий эпизод.
Здесь же такие номера не проходят. Или – проходят, но не часто. Тут нужна четкая повествовательная интонация. Потому что перед глазами читателя нет, как у кинозрителя, еще и экранного пластического ряда, который вносит ясность в события зачастую больше и точнее, чем прочтенное или услышанное слово.
От такой профбезысходности пришлось даже слегка напиться с одной залетной московско-издательской бывшей подругой, случайно оказавшейся в Гамбурге. Что отнюдь не способствовало качеству их дальнейших матримониальных упражнений.
На четвертые сутки наконец пришло не бог весть какое оригинальное, но вполне приемлемое решение – все-таки продолжить легковесно-анекдотическую историю с фрау Голлербах...
Описание жестоких событий, назревавших далеко от лайнера – на границе двух океанов, в одном из сказочных фиордов залива Принцессы Дайяны, неподалеку от прелестного рекламно-открыточного городка и порта с гордым и звучным названием Гамильтон, – наверняка потребует значительно больше душевных и физических затрат, на которые сейчас Мартов был просто не способен.
При виде Тимура у старухи Голлербах от ужаса отвалилась челюсть, а Таня в панике бросилась Тимуру навстречу со словами:
– Господи!.. Какой ужас! Вы весь в крови, Тимурчик!
– Это не кровь, Танечка, – счастливо произнес Тимур Петрович. – Это всего лишь прокисший томатный сок. Но если вы еще раз назовете меня «Тимурчик», я готов...
– Прошу прощения, Тимур Петрович, – тут же смутилась Таня Закревская и продолжила чуточку нарочито суше, чем следовало бы: – У нас тут возникла одна проблемка... Вернее, не у нас, а у фрау Голлербах. Она уже пыталась говорить об этом со старшим пассажирским помощником Бегловым, но он, кажется, к счастью, не успел ее выслушать и посоветовал ей обратиться по поводу этой проблемы непосредственно к вам.
– Секунду, Танюша, – мягко прервал ее Ивлев. – Я, с вашего разрешения, переодену рубашку и вымою руки. И успокойте, пожалуйста, фрау Голлербах. А то она от вашего всплеска все никак в себя прийти не может.
Уже через три минуты Тимур Петрович Ивлев в чистой форменной рубашечке с короткими рукавами сидел перед фрау Голлербах и слушал весьма занимательный рассказ милой, веселой немецкой старухи в почти синхронном, бесстрастном переводе Тани Закревской.
– Сожалею, сэр. – Тимур показал на пустую бутылку: – Не очень ли велика доза?
– Единственное, что помогает. – И Джефф Бриджес потыкал себя пальцем в живот.
– Заглянули бы как-нибудь ко мне в медицинскую часть...
Но Джефф только отхлебнул из стакана и обреченно махнул рукой.
А старпом придирчиво подергал провисшую растяжку тента над последними рядами шезлонгов...
...в другом месте колупнул ногтем вспучившийся пузырек масляной краски, под которым постоянная соленая морская взвесь образовала разрушительное пятно ржавчины...
...в третьем месте с сомнением потрогал ногой железное ребро ступеньки наружной лестницы, ведущей на нижнюю палубу.
Что-то помечал у себя в блокноте, хотя мог бы этого и не делать. Ибо боцман Алик Грачевский, следовавший по пятам за старпомом, ловил каждое его движение, все записывал в своем боцманском кондуите. А старший пассажирский помощник Костя Беглов тут же перешептывался с диктофоном...
«Надо бы посмотреть этого алкаша-англичанина, – подумал Тимур. – Что-то выглядит он хреновато...»
Этажом ниже, на другой палубе, пассажиры играли в палубный хоккей. Деревяшкой, похожей на швабру без щетины, фрау Голлербах толкала в разграфленные на палубе квадраты крупные деревянные шайбы. В глазах старухи пылал огонь азарта!..
– Восемь и восемь! – вопила фрау Голлербах. – Семь!..
Толпа болельщиков подбадривала ее как могла...
– Немецкие туристы – лучшие туристы мира, – заметил Беглов.
– Почему? – спросил Ивлев.
– Им все в радость. Все, за что они заплатили, должно быть им обязательно интересно! И они к этому готовы заранее...
За иллюминаторами-окнами спортивного зала метались боксерские груши, кто-то чуточку нелепо висел на шведской стенке – тщетно пытался поднять ноги... Кто-то с великими муками преодолевал тяжесть трехкилограммовых гантелей... Заняты были почти все инерционные велосипедные тренажеры. На одном из них самозабвенно и неистово крутил педали мокрый от пота доктор Зигфрид Вольф...
Через стальную водонепроницаемую дверь старший помощник капитана Петр Васильевич Конюхов, старший пассажирский помощник Константин Беглов, боцман Алик Грачевский и доктор Тимур Ивлев вступили в коридор пассажирских кают правого борта.
В другом конце коридора стюардесса, убиравшая самую последнюю каюту, вынесла мусор в стоявший в коридоре специальный контейнер, увидела «командирский обход», сдавленным голосом панически прошипела в соседнюю каюту, где работала вторая стюардесса:
– Обход, Нинка!..
Та на мгновение высунула нос в коридор, увидела неумолимо приближающийся кортеж и снова юркнула в каюту. На скатерти каютного столика красовалось изрядное кофейное пятно. Сменить скатерть она явно не успевала. В отчаянии она схватила большую пепельницу, быстро прикрыла ею пятно. Тут же включила пылесос и стала преувеличенно старательно водить щеткой по ковру...
«Обход» остался в коридоре. Пассажирская служба была целиком вотчиной Беглова, и в каюту зашел только он один.
Окинул привычным взглядом заправку постелей, заглянул в шкафы – в каком порядке повешена одежда проживающего здесь пассажира, а потом приподнял пепельницу со стола и увидел пятно на скатерти.
– Новый стиль работы? – спросил он помертвевшую стюардессу.
Сдернул двумя пальцами скатерть со стола и брезгливо бросил ее на пол каюты. Сказал, не повышая голоса:
– На твое место, дорогая, за такую зарплату у меня в очереди по сто человек стоит. И тоже с высшим образованием и двумя языками.
И вышел в коридор. Молча, отнюдь не по-джентльменски, одним указательным пальцем подозвал к себе вторую стюардессу, посмотрел на нее ледяными глазами.
– А тебя, подруга, предупреждаю: еще раз во время обхода рот откроешь – в следующий рейс не пойдешь, а поедешь домой на троллейбусе без выходного пособия. Ясно?
Весь состав традиционного «командирского обхода» вышел из пассажирского коридора в слегка подавленном состоянии.
Но Копытин сделал вид, что вся эта сцена – дело первого пассажирского помощника и его совершенно не касается. Боцман Алик Грачевский давным-давно уяснил себе, что на судне совать нос в чужие дела не принято, а у боцмана в море своих заморочек – лопатой не разгрести...
Доктор же Тимур Петрович Ивлев еще не успел превратиться в опытного и осторожного морского волка. А посему время от времени позволял себе плевать на целый ворох так называемых морских традиций. С его точки зрения, в ряде случаев совершенно бессмысленных.
Наверное, поэтому он единственный, кто сказал в коридоре Беглову:
– Я бы вам, Константин Павлович, порекомендовал разговаривать с женщинами в несколько ином тоне. Даже когда они в чем-то виноваты. Начните с того, что вы не будете обращаться к ним на ты.
Беглов презрительно оглядел Тимура с ног до головы и холодно произнес, глядя прямо ему в глаза:
– В каждой избушке – свои погремушки, Тимур Петрович. У вас сколько подчиненных? Трое? А у меня их двести. Из них – сто пятьдесят женщин. Так что уж позвольте обойтись без ваших рекомендаций.
Он повернулся к старпому:
– Вы теперь в машинное, да, Петр Васильевич? Если позволите, я дальше с вами не пойду. У меня здесь дел по горло...
... В машинном отделении корабля – зале колоссального размера – стояли два огромных двигателя. Каждый величиной с добротный деревенский дом. Все остальное – тоже многотонное, в два-три человеческих роста: компрессоры, дизель-генераторы, насосы рядом с главными двигателями казались детскими игрушками.
В зале стоял ровный могучий грохот, сливающийся в непрерывный гул, раздавливающий и вбирающий в себя все остальные звуки, какими бы громкими они ни были...
Все занятые в машинной вахте работали в наушниках.
Старпом Копытин и старший механик машинной вахты стояли у репетиров машинного телеграфа. Вахтенный механик что-то кричал старпому на ухо. Старпом внимательно слушал, кивал и все записывал в свой блокнот.
Около столика с разбросанными костяшками домино, привычного места подвахтенных, стояло четыре грязных кресла. Одно из них и вовсе дышало на ладан... Боцман Алик внимательно разглядывал это почти развалившееся кресло и отмахивался от наседавшего на него вахтенного моториста, который потрясал этим креслом перед носом Алика Грачевского...
У распределительного щита с многочисленными рубильниками, кнопками и приборами с затрепанным вахтенным журналом в руках стоял верный хахаль фельдшера Луизы электрик Валерик и, сверяясь с большими часами над силовым щитом, списывал в журнал показания приборов. Он тоже был в плотных и выпуклых наушниках и поэтому не сразу услышал, как доктор Ивлев прокричал ему:
– Почему нет изоляционного коврика?
Валерик повернулся, недоумевающе посмотрел на доктора, улыбнулся и сдвинул наушник с левого уха.
– Где резиновый коврик?!! – снова прокричал Тимур Петрович.
Валерик пожал плечами. А потом улыбнулся еще шире и бесшабашно махнул рукой – дескать, и так сойдет!
Но Тимур Петрович взял за рукав вахтенного механика и потыкал пальцем в висящую рядом с силовым щитом инструкцию.
Вахтенный механик пытался было что-то возразить, но Тимур отрицательно покачал головой и сунул ему под нос довольно увесистый кулак.
Все это со стороны напоминало диалог двух глухонемых, но изоляционный коврик из специальной защитной резины был тут же кем-то принесен и торжественно подстелен под ноги электрику Валерику.
... Теперь за стойкой информационного бюро, ни на секунду не прекращая вязать, в микрофон по французски вещала Ляля Ахназарова.
По всем корабельным территориям, отданным в полное и безраздельное владение пассажирам, из динамиков лилась хорошая французская Лялькина речь, а в информбюро...
...безостановочно двигались деревянные спицы, из полиэтиленового мешка тянулись несколько разноцветных шерстяных ниток, и в тонких, породистых руках Ляльки Ахназаровой рождалось что-то буйное, красочное и, по всей вероятности, очень модное. В будущем.
Таня Закревская только что получила из корабельной типографии две пачки листков с программами завтрашнего дня и теперь должна была разнести это по старшим стюардессам, которые, в свою очередь, раздадут их подчиненным, а те уже разложат по каютам гостей.
Чертыхаясь и прижимая к груди рассыпающиеся пачки скользких страничек с программами, Таня направилась к лифту.
К этому же лифту, а вернее, к Тане быстрым шагом из пассажирского коридора вышел первый пассажирский помощник Костя Беглов. Только он было собрался остановить Таню, как на его пути неожиданно возникла мокрая и взъерошенная фрау Голлербах с полотенцем на шее, в обвислой пропотевшей майке и широких шортах, из которых выглядывали тоненькие синеватые подагрические старушечьи ножки.
– Мой дорогой капитан!.. – кокетливо воскликнула фрау Голлербах.
– Таня, подожди! – крикнул Беглов и тут же по-немецки ответил фрау Голлербах: – Слушаю вас, мадам.
– Я очень тороплюсь, Константин Анатольевич, – сказала Таня.
– Мой дорогой и неотразимый капитан... – Очень по-женски, еще не забытым жестом фрау Голлербах откинула волосы со лба и взмахнула тем, что раньше было ресницами. – Я хотела спросить вас вот о чем...
– Секунду, Таня! – в отчаянии крикнул Беглов. – Я слушаю, слушаю вас, мадам!..
Беглов был слишком хорошо вышколен на этой работе и не мог послать фрау Голлербах ко всем чертям даже в тот момент, когда ему на секунду показалось, что жизнь его рушится и теряет всяческий смысл...
Таня уже нажала кнопку вызова лифта и теперь ждала, когда он к ней опустится или поднимется...
– Я же просил – секунду, Таня! – еле сдерживая бешенство, крикнул Беглов. И по-немецки: – Простите, что вы хотели, фрау Голлербах?
– Я бы очень хотела, чтобы за тот сервис, который предоставляет ваш сотрудник Базиль – нам, женщинам, уже давно вышедшим из берегов юности, – мы могли бы расплачиваться с ним не наличными деньгами, а кредитными картами. В нашем возрасте, мой милый капитан, каждый раз бегать в ченч-кассу... Прекрасный и совершенно новый комплекс услуг вашей фирмы, взявшей на себя такую тонкую и деликатную заботу о здоровье женщин преклонного возраста...
Но Беглов ничего не понимал и не слышал старуху. Он видел, как перед Таней медленно раздвинулись створки лифта и она вот-вот уедет...
Беглов зацепился за последнюю фразу фрау Голлербах о «...здоровье женщин преклонного возраста...» и быстро проговорил:
– Уверен, что мы решим все ваши проблемы, фрау Голлербах! Настоятельно рекомендую обратиться к доктору Тимуру Ивлеву...
И Беглов бросился к лифту.
– О-о-о!.. – залилась счастливым смехом старуха. – Все-таки вы прелесть, мой капитан!
В последнюю секунду Костя Беглов успел вставить ногу между закрывающимися за Таней створками лифта. Створки вздрогнули и снова расползлись в стороны. Беглов протиснулся в кабину лифта.
– Тебе куда? – спросил он Таню.
– На самый верх.
Беглов нажал кнопку, и лифт медленно пополз наверх.
– Что происходит, Таня?
– Ничего.
– Так почему в прошлом рейсе все было в порядке от первого до последнего дня, а в этом ты не только не пришла ко мне ни разу, но даже трубку телефона не подняла, чтобы позвонить?
– Потому что между тем и этим рейсами прошло два месяца на берегу. В Петербурге.
– И за это время у тебя там кто-то появился?
– Нет. Но и тебя за это время там не было ни разу.
Красивое лицо Кости Беглова исказилось, словно от зубной боли. Он горестно покачал головой и уставился глазами в пол лифта.
– Ну, Танюша... Ну, Татка... Это же запрещенный прием, – тихо и растерянно проговорил Беглов. – Ты же знаешь... У меня дом, семья...
– Значит, я только для рейса? – безжалостно к самой себе сказала Таня и, прижав к груди кипу выскальзывающих листков программы, пододвинулась к дверям: – Пусти. Мне выходить.
– Да погоди ты! – яростно выкрикнул Беглов и сильно нажал на кнопку «Стоп».
Лифт резко дернулся и завис между этажами. Кипа листков выскользнула из Таниных рук и рассыпалась по полу лифта.
Таня присела на корточки и стала собирать их, низко опустив голову, чтобы скрыть закипающие слезы.
Беглов тоже присел, лихорадочно сгребая программки в стопку...
– Ну, Танюшка... Ты не права... Пойми меня...
– Не хочу!.. Понимать не хочу, тебя не хочу, ничего не хочу!.. – Стоя на коленях, Таня подняла на Беглова глаза, полные слез. – Ты мне на берегу был нужен! Я там одна. Одна! Понимаешь?!! Ты мне за весь отпуск даже не позвонил ни разу!.. Я, как собачонка, у телефона сутками просиживала! Из дому боялась выйти, чтобы звонка твоего не пропустить!..
Они ползали по полу лифта, вырывали друг у друга информационные листки, неловко пытались сложить их в одну стопку, а они снова рассыпались и рассыпались...
Наконец Тане удалось собрать их в кучу, она прижала пачку к груди, поднялась с колен и выпрямилась. Встал и помятый, раздавленный Костя Беглов – самый красивый и импозантный член командного состава судна.
Таня нажала на кнопку своего этажа. И сказала неожиданно тихо и спокойно:
– Это на судне, в рейсе, вокруг меня тысяча человек крутится. И я вокруг них... Как белка в колесе. И в этом спасение. А на берегу – одиночество. Иногда безвыходное. Вот когда нужно быть рядом, Костя...
Лифт остановился. Разъехались двери. Не глядя на Беглова, Таня вышла, прижимая к груди пачку программок завтрашнего дня.
На этаже уже скопились несколько пассажиров, но впереди всех стоял молоденький электрик из палубной команды. На плече у него висела сумка с инструментами. В верхнем кармане ярко-оранжевого комбинезона, словно авторучка, торчал приборчик для определения напряжения в сети.
Электрик увидел в лифте Беглова, тревожно сказал:
– Здравия желаю, Константин Анатольевич! Меня вызвали, кричат: «Ой-ой-ой!.. Пятый лифт застрял между этажами!» Что тут у вас случилось, Константин Анатольевич?
Ах, как прекрасно был тренирован старший пассажирский помощник Беглов! Никто лучше его, наверное, не смог бы изобразить полное равнодушие и пренебрежение к произошедшему...
– А черт его знает, – ответил Беглов. – Наверное, какая-нибудь кнопка не контачит.
– Какая, Константин Анатольевич? – наивно спросил электрик.
– Ну, знаешь, парень, это уже твои проблемы, – сухо проговорил Беглов и прошел сквозь толпу пассажиров, которые радостно приветствовали его на разных языках...
После машинного отделения старпом Петр Васильевич Конюхов поднялся на капитанский мостик, предоставив доктору Ивлеву и боцману Грачевскому продолжить обход судна уже без него.
В таких случаях обо всех обнаруженных недостатках доктор и боцман были обязаны поставить в известность руководителей тех корабельных служб, где эти нарушения были выявлены и замечены. В чрезвычайных случаях следовал немедленный доклад старпому или самому капитану...
Однако уже через полчаса разъяренный доктор Ивлев решил никому ничего не докладывать, а использовать свое уставное и административное положение на судне на полную катушку!..
Большую столовую для команды судна сотрясало настоящее Чрезвычайное Происшествие!
Сотня человек взбудораженной судовой команды сидели в столовой за пустыми столами, между которыми, стараясь перекричать шум и гам, металась старшая буфетчица:
– Ну, ребятки!.. – плачущим голосом кричала она. – Ну, миленькие!!! Ну, ничего страшного!.. Обед вашей смены перенесен с четырнадцати часов на пятнадцать ноль-ноль!..
А из-за столов неслось возмущенное:
– Мне же на вахту!..
– А я только с вахты, мать вашу в душу! Когда же мне теперь спать?!
– Ну, ребяточки!.. – чуть не рыдала старшая буфетчица. – Это в ваших же интересах... Главный доктор забраковал весь обед для команды. Теперь кухня готовит новый... Для вас же стараемся!.. Доктор же приказал!..
– Ну, дает доктор!!! Чтоб ему...
... Судовая кухня лайнера – гигантский комбинат с цехами, сложными агрегатами, огромными электроплитами, котлами, в каждом из которых можно было бы сварить по десятку грешников...
– То, что вы сделали, – возмутительно! – говорил доктор Ивлев директору ресторана и шеф повару. – Я бы вообще это квалифицировал как преступление!..
Боцман Алик Грачевский держал в руках тарелку с большим куском сливочного масла. Весь кусок был покрыт черными крапинками.
Алик сунул тарелку с испорченным маслом под нос шеф-повару:
– Чем команду кормишь, засранец?! Я тебе сейчас устрою «Броненосец Потемкин»! Тебе одесская лестница детской горкой покажется, жлобяра!
Директор ресторана пытался спустить скандал на тормозах. Говорил ласково, вполголоса. Стараясь придать голосу примирительные нотки:
– Не волнуйтесь, Тимур Петрович. К пятнадцати ноль-ноль команда будет накормлена. Прискорбнейшая случайность... Ну, Алик... Ты-то хоть пойми. Всякое бывает...
– Вот заставить бы вас обоих сожрать это масло! – гаркнул на всю кухню боцман и отшвырнул тарелку с испорченным маслом на разделочный стол.
– Моментик! – неожиданно приободрился директор ресторана. – Тимур Петрович! На приемке продуктов присутствовал ваш же доктор – Эдуард Юрьевич. Он все проверил и подписал... Вот, взгляните. – И директор ресторана протянул Ивлеву пачку приемных актов.
– Вызывайте лифт! – распорядился доктор Ивлев. – Поедем в провизионные кладовые. И пригласите туда Эдуарда Юрьевича.
Алик Грачевский нажал на кнопку лифта.
«Господи Боже мой! Чем это я занимаюсь?! За что, мать вашу за ногу?.. – в смятении думал доктор Ивлев в ожидании лифта. – Люди гибнут за металл... Автомобильный, стеклопакетный... За стальную квартирную дверь. А я-то за что им противостою? За доплату к предстоящему размену? Или я просто сбежал из дому? Перетрусил, что прощу, что вернусь после всей той истории, и смылился... А не послать ли мне вас всех, господа хорошие?!»
... Несколько тяжелых металлических дверей провизионных кладовых были закрыты. Приоткрыта была всего лишь одна. Услышав звук пришедшего лифта, из приоткрытой двери выглянул кладовщик в ватнике и теплой шапке, с посиневшим от холода лицом. Тревожно посмотрел на свое начальство – директора и шефа кухни, зачем-то сказал:
– Вот... лед сбиваю в морозильной камере.
– Покажите сливочное масло, предназначенное для команды, – сказал ему Ивлев.
Кладовщик неуверенно посмотрел на шеф-повара, перевел растерянный взгляд на директора ресторана, но тот немедленно приказал:
– Сейчас же покажи доктору масло!
Кладовщик отомкнул одну из дверей продуктовых кладовых, распахнул дверь холодильной камеры. Оцинкованные переборки были покрыты инеем.
За бортом бежали теплые воды Гольфстрима, с голубого неба пекло яркое солнце, а тут – пар изо рта, мороз до костей...
На решетчатых стеллажах стояли коробки со сливочным маслом.
– Открывай, не боись, – сказал боцман замявшемуся кладовщику.
– Открывай, открывай, – приказал директор ресторана.
Кладовщик вскрыл одну коробку – масло было чистым.
Директор ресторана улыбнулся. Шеф-повар возмущенно засопел, презрительно оглядел Алика и Тимура Петровича.
Хлопнула дверь грузового лифта. Приехал встревоженный терапевт Эдуард Юрьевич и испуганно присоединился к общей группе. Ивлев даже не взглянул на него.
– Следующую, – приказал он кладовщику. – И все остальные.
Кладовщик открыл еще три коробки. В двух из них масло было все в черных пятнах. Алик Грачевский вырвал коробку из рук кладовщика, прочитал маркировку:
– Пожалуйста, Тимур Петрович! Срок хранения истек еще до того, как масло погрузили на судно! До того, как мы вышли из Питера, блядь... Виноват.
Вот тут главный врач судна повернулся к своему коллеге – Эдуарду Юрьевичу и негромко спросил:
– Значит, вы приняли на борт заведомо списанное масло?
– Зря вы это, Тимур Петрович, – тихо и угрожающе проговорил шеф-повар. – У нас с Эдуардом Юрьевичем никогда таких разногласий не было. А мы с ним в море уже не первый год. Вы когда-нибудь сами-то на погрузке бывали? Привозят, понимаешь, все сразу, за час до отхода, – разве уследишь...
Но директор ресторана был явно умнее своего шеф-повара:
– Никаких оправданий! Это наши проблемы, и Тимур Петрович совершенно прав. Масло сактировать, убытки возместить. Дорогой Тимур Петрович! Виновные будут наказаны самым строгим образом.
Казалось, что после такого горячего заверения разговор должен был закончиться сам собой. Но тут боцман Алик углядел в открытой соседней кладовой вздутые трехлитровые банки с томатным соком и спросил:
– А это что?
– Сок для команды. И он тебе не нравится?
– Тебя бы, бляха-муха, заставить этот сок выпить.
– И пожалуйста! – уже не сдерживаясь, зло выкрикнул шеф-повар.
– Пей! – властно сказал боцман.
– С нашим удовольствием!..
Шеф злобно и решительно снял с полки трехлитровую жестяную банку, поставил ее на оцинкованный стол, подхватил тяжелый нож для разделки замерзшего масла и с размаху вонзил его в рифленый верх этой банки...
В кладовой раздалось адское шипение, свист, и...
...тугая бордовая струя скисшего томатного сока мощно ударила в склонившееся к банке лицо шеф-повара!..
Все бросились врассыпную.
– Ой, мамочка!.. Ой, родная!!! – заходясь в хохоте, восторженно орал на все кладовые боцман Алик Грачевский.
* * *
... Вот уже трое суток Сергей Александрович Мартов не мог сдвинуть рукопись с места. Закончил эпизод со скисшим томатным соком, а дальше...Как говорится – ни тпру, ни ну, ни кукареку.
И это при таком-то роскошном материале! Имея под руками кучу самых различных карт, добрую сотню фотографий, километры видео– и магнитофонных пленок, уйму заметок, пуды записей – от не очень серьезной и не всегда трезвой околоморской трепотни до самых важных разговоров с капитанами дальнего плавания, штурманами, очевидцами событий и даже отставными, слегка потускневшими от времени бывшими звездами Интерпола!
А ведь знал, старый дурень, все, что должно было происходить в дальнейшем, а вот, пожалуйста, как это поведать на бумаге – понятия не имел! Уперся лбом в стенку, и все тут...
То порывался немедленно вернуться в залив принцессы Дайяны, в дом несчастного лоцмана Анри Лорана, то казалось, что неплохо бы прислушаться к внутрикорабельной истории фрау Голлербах. О каком-то таинственном Базиле, со своим новейшим деликатным комплексом сервисных услуг, который, оказывается, пользуется на судне негласной, но сумасшедшей популярностью у пожилых пассажирских дам. Без каких бы то ни было дамских возрастных ограничений: от семидесяти до бесконечности...
Добро бы Мартов сочинял киносценарий! Там мучения свелись бы к минимуму. Нашел бы необходимую «перебивку», которая и сама бы несла некую связующую драматургическую нагрузку; придумал бы толковый монтажный стык и с легкостью кошки перешагнул бы в следующий эпизод.
Здесь же такие номера не проходят. Или – проходят, но не часто. Тут нужна четкая повествовательная интонация. Потому что перед глазами читателя нет, как у кинозрителя, еще и экранного пластического ряда, который вносит ясность в события зачастую больше и точнее, чем прочтенное или услышанное слово.
От такой профбезысходности пришлось даже слегка напиться с одной залетной московско-издательской бывшей подругой, случайно оказавшейся в Гамбурге. Что отнюдь не способствовало качеству их дальнейших матримониальных упражнений.
На четвертые сутки наконец пришло не бог весть какое оригинальное, но вполне приемлемое решение – все-таки продолжить легковесно-анекдотическую историю с фрау Голлербах...
Описание жестоких событий, назревавших далеко от лайнера – на границе двух океанов, в одном из сказочных фиордов залива Принцессы Дайяны, неподалеку от прелестного рекламно-открыточного городка и порта с гордым и звучным названием Гамильтон, – наверняка потребует значительно больше душевных и физических затрат, на которые сейчас Мартов был просто не способен.
* * *
... Когда главный доктор «Федора Достоевского» Тимур Петрович Ивлев появился на пороге своей медицинской службы, чтобы сменить забрызганную томатным соком форменную рубашку, там его уже ждали фрау Голлербах и переводчик с немецкого Таня Закревская.При виде Тимура у старухи Голлербах от ужаса отвалилась челюсть, а Таня в панике бросилась Тимуру навстречу со словами:
– Господи!.. Какой ужас! Вы весь в крови, Тимурчик!
– Это не кровь, Танечка, – счастливо произнес Тимур Петрович. – Это всего лишь прокисший томатный сок. Но если вы еще раз назовете меня «Тимурчик», я готов...
– Прошу прощения, Тимур Петрович, – тут же смутилась Таня Закревская и продолжила чуточку нарочито суше, чем следовало бы: – У нас тут возникла одна проблемка... Вернее, не у нас, а у фрау Голлербах. Она уже пыталась говорить об этом со старшим пассажирским помощником Бегловым, но он, кажется, к счастью, не успел ее выслушать и посоветовал ей обратиться по поводу этой проблемы непосредственно к вам.
– Секунду, Танюша, – мягко прервал ее Ивлев. – Я, с вашего разрешения, переодену рубашку и вымою руки. И успокойте, пожалуйста, фрау Голлербах. А то она от вашего всплеска все никак в себя прийти не может.
Уже через три минуты Тимур Петрович Ивлев в чистой форменной рубашечке с короткими рукавами сидел перед фрау Голлербах и слушал весьма занимательный рассказ милой, веселой немецкой старухи в почти синхронном, бесстрастном переводе Тани Закревской.