Страница:
«Боже, какое счастье!» – сказал себе Сергей Александрович, когда за Элькой захлопнулась дверь.
И не понял, чему же он больше рад: тому, что остаток ночи блаженствовал в объятиях барышни втрое моложе его самого, или тому, что она наконец-то исчезла?..
Ну-с, что там дальше по нашему поэпизодному плану?
Ага! Вот оно...
«Шереметьево, аэропорт. Встреча всех компаньонов в связи с настораживающими визитами в Лондон и Бремен представителей судовладельческой фирмы с „ближневосточной ориентацией“...»
По многолетнему опыту построения сюжета Мартов прекрасно знал, что все заранее составленные поэпизодные планы в процессе сочинительства трансформировались черт знает как! Неожиданно всплывала какая-то неучтенка, персонажи вдруг становились излишне самостоятельными... Что-то переосмысливалось, на ходу возникали маленькие открытия, а уже ко второй трети работы план и вовсе переставал быть тем самым поводырем, который должен был привести сочинение к финалу.
Но на первых порах, пока сюжет сам не начнет тащить за шиворот своего создателя, этот план – очень даже полезная штука.
Мартов поднял глаза на большую географическую карту, увидел Москву и сразу же представил себе превосходно знакомый ему Шереметьевский аэропорт. Даже четырехлетней давности...
С первых же слов милейший толстяк показал Юре удостоверение полковника Комитета государственной безопасности и обнаружил поразительную осведомленность о коротеньком и не бог весть каком ярком Юрином жизненном пути. И с ходу предложил ему работу в системе КГБ по той же специальности, которая будет записана в его будущем дипломе.
Честно говоря, Юра Краско был готов к такому разговору. Он только не знал, когда это произойдет. Такие собеседования проводились чуть ли не с каждым будущим выпускником МГИМО, и их клятвенные обещания о последующем неразглашении время от времени давали естественную информационную течь...
– Мало одного мудака в доме, – презрительно сказал о себе Юрин папа Филипп Степанович Краско – генерал, начальник одного из отделов Главного разведывательного управления Советской армии. – Не хватает еще, чтобы и ты ввязался в это дерьмо!
Папа нажал на все свои служебные кнопки, и Юра больше никогда не встречал того симпатичного толстого комитетского полковника.
А сразу же после окончания института все тем же могучим папиным напором молодой дипломированный экономист-международник Юрий Филиппович Краско был определен в Министерство морского флота СССР, в Управление пассажирских перевозок.
В те самые дни, когда Юра Краско только начал восхождение по первым ступенькам МГИМО, юного Леву Бермана – золотомедалиста английской средней школы и перворазрядника по штанге в легком весе – в этот же МГИМО не приняли из-за какой-то пустяковины, за которой лежала мрачная тень Левиного «пятого пункта».
Лева окончил институт иностранных языков, немножко поработал переводчиком в «Интуристе» и вскоре был оттуда вышиблен примерно по тем же причинам, по которым не был принят в МГИМО. Некоторое время занимался синхронными переводами контрабандных американских фильмов, давал уроки английского, а потом совершенно случайно, по газетному объявлению, поступил на работу в отдел пассажирских перевозок Министерства морского флота СССР – переводчиком.
Где к тому времени уже каким-то крохотным начальничком чего-то служил недавний выпускник МГИМО Юра Краско.
С тех пор прошло двадцать восемь лет.
Имена Юрия Краско и Льва Бермана – хозяев русской судовладельческой пассажирской компании «Посейдон» – пока еще не фигурировали в откровенных списках журнала «Форбс», но были превосходно известны в солидном деловом мире, далеко выходящем за пределы российских границ.
И уж так повелось издавна, что Юрий Филиппович Краско и Лев Анатольевич Берман никогда не поручали армаде заместителей и помощников встречать в аэропортах своих зарубежных партнеров, прилетающих к ним на переговоры в Москву или Петербург. Они это делали всегда сами.
Берман и Краско знали, что их английские и германские коллеги слетаются в Москву не только встревоженные визитами представителей судовладельческой фирмы с «ближневосточной ориентацией», но и для пересмотра ряда пунктов трехстороннего генерального договора в связи с ростом цен на топливо, падением доллара и пугающим скачком евро.
Они уже встретили Джека Бредшоу и Боба Стаффорда, и теперь все четверо стояли и ждали, когда из «зеленого коридора» появится Клаус фон Вальтершпиль, прилетевший из Бремена на десять минут позже прибытия рейса из Лондона.
Разговор шел по-английски. Краско весело и удивленно говорил:
– Чудо! Фантастика! Чтобы владельцы двух разных фирм из двух совершенно разных государств, прилетели на прояснение контракта в Москву с разницей в десять минут – невероятно! Что делается, а?!
Джек Бредшоу подозрительно посмотрел на Краско и Бермана и укоризненно произнес:
– Юра, ты же деловой человек... Ты же русский коммерческий волк. Ну что ты постоянно играешь в простачка? Вы же с Левой могли бы Талейрана обвести вокруг пальца. Ты что, не понимаешь, что мы позвонили Клаусу в Бремен и договорились вылететь именно этими рейсами? О каких чудесах ты говоришь?
– Причем все это было сделано только из любви к вам, – сказал Боб Стаффорд. – Во-первых, вам не нужно дважды гонять автомобиль в аэропорт... Следовательно, мы сэкономили вам тридцать литров бензина, не считая оплаты шоферов и сбереженного моторесурса ваших автомобилей! А во вторых, мы подарили вам несколько часов вашей личной жизни, которые вам не сможет вернуть даже Господь Бог.
– Ох, Юра... – с сомнением сказал Берман. – Боюсь, что эти сэкономленные тридцать литров бензина обойдутся нам тысяч в триста фунтов стерлингов! Зная Боба и Джека...
– Страшные люди! – подтвердил Краско. – Чтобы они для нас что-то сэкономили?.. Боб, Джек! Быстро и честно: по какому пункту контракта вы собираетесь вцепиться нам в глотку?
– Так... кое-какие пустяки, – скромно проговорил Боб.
– Воображаю, что это за «пустяки»... – пробормотал Краско. – А, Лева?
– Могу себе представить, – сказал Берман, поглядывая на выход из «зеленого коридора». – Еще в сладкие времена нерушимого советского «Морпассфлота», когда мы с Юрой были беззаботны и молоды, вы по каждому контракту надирали нас, как дворовых жучек!
– Что такое «жучек»? – спросил Джек.
– Не обращай внимания, Джек, – улыбнулся Краско. – Русское народное выражение. Кстати, мы для вас тоже заготовили несколько забавных пунктиков.
– Что я вам говорил, Боб? – обеспокоенно сказал Джек. – Чтобы вы не воспринимали визит в Москву как воскресную увеселительную прогулку...
– Знаете, Джек, я согласен уступить «Посейдону» в чем угодно, кроме одного пункта. И пока я не получу согласия на это мое единственное требование, я не сяду за стол переговоров, – ответил Боб.
Берман удивленно посмотрел на Стаффорда:
– Я не узнаю вас, Боб... С чего это вы вдруг взялись нас запугивать?
– Я никого не собираюсь пугать, – произнес Боб. – Я и сам нахожусь в состоянии тихой паники.
– Господи! – воскликнул Краско. – Да что случилось?!
Глядя прямо на Бермана и Краско, Боб жестко сказал:
– Заявляю совершенно официально и прошу это занести в протокол о намерениях: если меня шестой раз заставят идти в Большой театр и смотреть «Лебединое озеро» – я выхожу из игры!!!
Но в эту секунду все четверо увидели, как мимо таможенного контроля, через «зеленый коридор», без остановки, уверенно и неторопливо к ним направляется Клаус фон Вальтершпиль.
Одной рукой фон Вальтершпиль толкал перед собой багажную тележку с двумя небольшими изящными чемоданами, второй бережно придерживал под локоть высокую молодую и очень красивую женщину.
Краско помахал им рукой и негромко прокричал:
– Хелло, Клаус!
В ответ фон Вальтершпиль сдержанно улыбнулся и покатил багажную тележку к встречающим его партнерам.
Не в силах оторвать глаз от молодой красотки, Боб Стаффорд с нескрываемой завистью сказал Джеку Бредшоу:
– Вот почему-то фон Вальтершпиль на каждые переговоры и корректировку контрактов всегда прилетает в Москву или к нам в Лондон с новым секретарем! Я же как идиот постоянно летаю с вами...
– Не прибедняйтесь, Боб. Свои запоздалые и, подозреваю, не очень качественные сексуальные делишки вы прекрасно обтяпываете, не выезжая из Лондона, – тихо сказал Джек.
Фон Вальтершпиль подкатил тележку к русским и англичанам.
– Здравствуйте, господа, – сказал он по-английски. – Разрешите представить вам моего нового секретаря – мисс Хайди Клингель.
Все поклонились мисс Хайди, а Берман даже попытался по-немецки сказать:
– Гутен таг, фрау Клингель. Херцлихе вилькоммен...
На что Вальтершпиль без тени улыбки тут же заметил:
– Лео, не утруждайте себя незнанием немецкого. Мисс Клингель превосходно говорит по английски.
Берман немедленно перешел на английский:
– Я очень неплохо помню бабушкин идиш, а это почти одно и то же...
– Ну да... Это почти то же самое, как если бы я вдруг заговорил по-украински! – рассмеялся Краско и добавил по-русски: – Где именье, где вода, а где Ромео, где Джульетта?..
Фон Вальтершпиль серьезно и даже чуточку торжественно проговорил, обращаясь к своей длинноногой красавице:
– Хайди, я хочу познакомить вас с моими старыми друзьями и деловыми партнерами. Мистер Юрий Краско и мистер Лев Берман. Когда-то они были не очень большими начальниками в советском морском пассажирском флоте. Теперь они его полноправные владельцы. Почти олигархи.
Юрий Филиппович Краско талантливо изобразил ужас и смятение и перекрестился:
– Храни нас Господь!..
– Особенно меня, – пробормотал Лев Анатольевич Бер-ман. – В то время когда открыт сезон охоты и разрешен отстрел еврейских олигархов, чтобы проредить популяцию, я бы очень не хотел оказаться в их компании...
Мисс Клингель начала было испуганно оглядываться, словно в ожидании выстрела со стороны, но фон Вальтершпиль попытался ее успокоить:
– Не нервничайте, Хайди, и не воспринимайте все буквально. Особенности русского юмора – в гиперболизации событий. А то, что мистер Краско и мистер Берман сами приехали нас встречать, лишний раз доказывает весомость нашей компании. Хотел бы познакомить вас и со своими старинными английскими конкурентами.
– О Боже! – обрадовался Боб Стаффорд. – Я думал, что до нас очередь не дойдет никогда.
Но фон Вальтершпиль даже внимания на это обратил. Он просто продолжил фразу с того места, на котором был так бестактно прерван Бобом:
– ...и партнерами из «Роял-бритиш-интернэшнл» – мистером Джеком Бредшоу и мистером Робертом Стаффордом, с которыми я каким-то образом столько лет умудряюсь сохранять приятельские отношения.
Теперь, уже будучи представленным прекрасной мисс Клингель, Боб Стаффорд моментально обратился к ней непосредственно:
– Мисс Клингель впервые в Москве?
– Да, – обворожительно улыбаясь, подтвердила Хайди.
Фон Вальтершпиль насторожился в ожидании какой-нибудь мелкой провокации со стороны Боба. Уж слишком сладким голосом задал он свой вопрос Хайди...
И провокация последовала незамедлительно!
– Какая удача! – воскликнул Боб Стаффорд. – Тогда вы просто обязаны посмотреть знаменитый русский балет «Лебединое озеро»! Ваш патрон будет в восторге от возможности побывать на этом спектакле еще раз!
За спиной своего нового секретаря Клаус фон Вальтершпиль с ненавистью посмотрел на Боба и страдальчески закатил глаза.
– Я так рада! – искренне обрадовалась Хайди. – Я столько слышала о русском балете...
Боб вежливо улыбнулся ей, слегка поклонился фон Вальтершпилю и, с трудом, складывая русские слова в почти правильные фразы, негромко сказал Берману и Краско:
– Ну вот, ребята, мы и сделали первое дело. Я продал ваши дурацкие билеты в Большой театр за твердую валюту. Вы что предпочитаете – евро или английские фунты?
... Потом под недреманным и, как показывает печальный опыт, бесполезным оком собственной охраны компании «Посейдон» все размещались в длиннющем белом представительском лимузине «линкольн». Багаж был погружен в два больших черных джипа сопровождения.
Юрий Краско и Джек Бредшоу садились в лимузин последними.
Джек придержал Краско у дверцы «линкольна», тихо спросил:
– Что-нибудь прояснилось?
– Пока немногое. Завтра послушаем нашу службу безопасности...
Году в девяносто седьмом (или – восьмом?) сильно округлившаяся и неожиданно неприятно постаревшая хозяйка маленькой детской балетной школы в Дижоне Юленька Кошич-Бруссар приезжала со своим французским мужем Жаком-Мари Бруссар, отставным чиновником дижонской мэрии, в Гамбург, и они даже втроем обедали в небольшом ресторанчике на пешеходной зоне Кауфингерштрассе.
После того как Мартов расплатился за этот никчемушный и тоскливый обед, Юленька торжественно достала из сумки французский перевод одной старой книжки Сергея Александровича, в девяностых годах выпущенной парижским издательством «Робер Лафон», и попросила автограф с указанием ее имени и имени ее мужа. При этом Юленька Кошич-Бруссар тщеславно поглядывала на Жака-Мари Бруссара. Перед нынешним мужем она глуповато-откровенно гордилась бывшим...
Мартов покорно подписал книгу и почти с нескрываемым облегчением распрощался, обещая непременно заглянуть в Дижон, как только он окажется во Франции...
... Он долго валялся на тахте и тупо смотрел в низкий потолок – какого черта она ему теперь-то приснилась? К перемене погоды, что ли?..
Нет. К перемене погоды живыми снятся только покойники.
Неужели?.. Да нет... не может быть! Она же намного моложе его...
И узрел в себе нечто гадкое: если случилось такое и не стало Юленьки Кошич... Как ее там по мужу?.. Почему же в Мартове-то это никак не отозвалось – ни горечи, ни сожаления? Ну ни хрена, что, казалось бы, должно сопутствовать такому известию...
Какому «известию»?!! Да не было никакого «известия»!!! Был сон...
И насочинял он себе со сна бог знает что, кретин старый! Ну подумаешь, приснилась бывшая жена... Да хер с ней! Наверняка жива-здоровенька, чего и вам желает! Или – «не желает». Вам-то какое до этого дело? А, Сергей Александрович?
Вы вот лучше подумайте, с чего нужно начинать историю доктора Ивлева Тимура Петровича...
В последнюю ночь перед отлетом из Петербурга Сергей Александрович Мартов и Тимур Ивлев устроили вдвоем такой кухонный мальчишник в нежилой квартире Сергея Александровича, что Мартов потом в Гамбурге двое суток в себя приходил. Очень много выкушали!
Зато когда он позже прослушал диктофонные записи, сразу возблагодарил Всевышнего за тот, прямо скажем, уже антивозрастной загул.
Мартов всмотрелся в большую географическую карту на стеллаже, безошибочно уткнулся в крупное обозначение Санкт-Петербурга и...
...вдруг увидел заснеженный Васильевский остров четырехлетней давности, поземку на набережной ледяной Невы у Четырнадцатой линии...
Гранитный парапет с пологими спусками... Вмерзшие в лед баржи, ржавые буксиры... А напротив большой угловой старопетербургский дом после длительного капитального ремонта. И теперь все квартиры в этом доме были большими, с высокими потолками...
Тогда там, на третьем этаже, в двух окнах, выходящих на Неву, и в одном – на Четырнадцатую линию, горел свет. И за этими окнами, в трехкомнатной квартире, вместе с дочерью и бывшей женой жил доктор Ивлев Тимур Петрович. Кандидат медицинских наук...
«Под каждой крышей – свои мыши...» – по-старушечьи сказал себе Мартов.
И тут же подумал, что профессиональному литератору в голову могло бы прийти что-нибудь менее затасканное.
Слава Богу, что и у бывшей жены Ивлева, и у него самого хватало ума и такта сосуществовать добрыми соседями, спаянными давним интеллигентным коммунальным житьем-бытьем. Чем они, каждый по-своему, даже немножко хвастали.
Жить мирно в одной квартире с разведенной женой было совсем несложно. Последние пару лет Тимур Петрович по нескольку месяцев не бывал на берегу, а возвращался на такой короткий период, что у них совсем не оставалось времени даже на малейшее обострение отношений.
В тот давний вечер Тимур Петрович Ивлев собирался в очередной рейс. Он, как всегда, когда дело не касалось его профессии, слегка перепутал порядок действий и сначала надел меховую шапку и теплую стеганую нейлоновую куртку, а только потом взялся затягивать ремни на большом, пухлом чемодане.
Жена помогала ему как могла.
– Шорты, сандалии легкие положил? – привычно спросила она.
Тимур Петрович утвердительно кивнул головой. Вытер пот с лица, расстегнул куртку, проговорил, подтаскивая чемодан к двери:
– Конечно, лучше всего найти маклера. Сейчас этих контор развелось – на каждом углу. Чего самой мотаться?.. Вам с Люськой – двухкомнатную, мне – однокомнатную...
– Ты знаешь, сколько этот маклер стоить будет? – грустно усмехнулась бывшая жена.
– Вернусь из рейса, перехвачу у кого-нибудь пару тысяч долларов – и всех делов-то!..
Бывшая жена даже рассмеялась:
– Ты перехватишь... Как же!
– Увидишь. Я теперь стал жутко решительный! – сказал Ивлев.
– Хвастунишка. Кто-то появился?
– Да нет... – тихо сказал Ивлев. – Пока никого. Ты мне такси заказала?
– Да.
– Понадобятся деньги – снимай с моей книжки. Сколько надо, столько и снимай. Я там оформил тебе доверенность. Это вам с Люськой.
– Хорошо. Спасибо. Ничего не забыл?
– Нет. Если на однокомнатную для меня будет не вытянуть, мне можно и коммуналку пока. Только не на краю географии. Ладно?
Жена промолчала.
Доктор Ивлев посмотрел на висящую над письменным столом фотографию дочери, где ей было всего лишь шесть лет, и сказал:
– Если с разменом что-нибудь получится, а я не успею вернуться к переезду, вы с Люськой берите все. Мне оставьте какую-нибудь ерунду и книжки по медицине обязательно. Не век же мне плавать...
– Ты надолго?
– Месяца на три. И если можно, вот эти два мамины подсвечника. Я к ним очень привык с детства...
Он снял со стены фотографию дочери, с трудом втиснул ее вместе с рамкой в карман куртки.
– Конечно, конечно!.. Все будет так, как ты сочтешь нужным... – быстро проговорила бывшая жена.
Ей вдруг показалось, что никакой размен квартиры затевать не нужно, что все еще может вернуться в этот дом, под эту крышу...
– Ты сейчас, главное, о Люське думай, – сказал Ивлев. – Все, что ей может понадобиться в будущей жизни...
– ...она достанет сама и за полцены, – неожиданно жестко продолжила фразу Ивлева его бывшая жена.
– Странно, правда? – искренне удивился взмокший Ивлев, снял шапку и вытер ею лицо. – В кого бы это? Такая деловитость в пятнадцатилетнем человеке...
Зазвонил телефон. Бывшая жена подняла трубку:
– Да, заказывали. Васильевский... Четырнадцатая линия, один.
Положила трубку, сказала негромко:
– Такси от Большого проспекта, угол Восьмой.
– Замечательно! – почти бодро сказал Тимур Петрович. – Все как нельзя лучше.
Он нахлобучил на себя шапку, взял большой чемодан, перекинул через плечо туго набитую тяжелую сумку.
– Ну, вот и все. – Ивлев слегка растерянно, может быть, в последний раз оглядел стены квартиры. – Разменивай. Бог в помощь...
– Что-то мы не так делаем! – нервно сказала жена. – По правилам мы должны были бы присесть перед дорогой и, прощая друг другу все на свете, пуститься в долгие интеллигентские выяснения – почему у нас с тобой не получилась жизнь...
– Черт с ними с правилами. Наверное, был виноват я, хотя и очень тебя любил.
Руки у него были заняты вещами. Он неловко потянулся и чмокнул бывшую жену в щеку. Она тоже поцеловала Тимура Петровича.
– И я тебя любила...
На какое-то мгновение Ивлеву причудилось, что все, все, все можно вернуть на круги своя...
Что-то ведь связывало их полтора десятка лет?! Ну не может же все это вот так просто испариться?.. Люська опять-таки... Расчетливая, хитренькая шалавка, но ведь дочь все-таки! Не хухры-мухры...
И тут же, начисто стирая внезапный приступ щемящей тоски по оставляемому дому, ушедшей любви, семье, прошлому, в мозг Ивлева тихо и очень больно постучались неясные, размытые картинки ухода его жены к его же приятелю, бывшему выпускнику Военно-медицинской академии.
Это произошло в самый первый рейс Тимура Петровича, в то время, когда бывшая жена была еще самой настоящей женой и разлука с которой, помнится, тогда, в море, истерзала душу Тимура чуть ли не до нервного срыва...
Ивлев судорожно вздохнул, уже в дверях повернулся и решительно сказал своей бывшей жене:
– Знаешь, я согласен на комнату в любом районе.
Это было ровно четыре года тому назад...
Вернее даже, несколькими листами настоящей штурманской мореходной – с проложенным маршрутом этого самого рейса четырехлетней давности.
Листы не умещались на письменном столе, и Мартов разложил их на полу, а сам на четвереньках стал ползать по ним, прикидывая – с какого местонахождения судна имеет смысл продолжить рассказ об этом рейсе.
Подробно ли описать отход «Федора Достоевского» от промерзших причалов Санкт-Петербурга или плюнуть на все их морские подробности, в которых Мартов, несмотря на массу консультаций с профессионалами, мог допустить кучу непростительных ляпов, и начать не с буднично-рабочей корабельной ситуации, а с какого-то такого... общечеловеческого, что ли, эпизода в жизни этого судна.
Ну, предположим, с какого-нибудь торжественного момента!
Взгляд Мартова, скользящий по листам штурманской карты, безжалостно миновал всю Балтику, после чего ему пришлось переползти к другому листу, пройти вместе с «Достоевским» Каттегат и Скагеррак и выйти в Северное море.
Оттуда Мартов на карачках проследовал по маршруту лайнера к третьему листу и оказался чуть ли не под журнальным столиком.
Не вставая с пола, он откатил столик в сторону, благо тот был на колесиках, и проливом Па де Кале прополз между Францией и Англией.
Указательным пальцем он проследовал через знаменитый Ла-Манш и уже из него аккуратненько выполз в Бискайский залив, где, наверное...
...меховая шапка и прекрасная модная, очень теплая стеганая куртка Тимура Петровича Ивлева на ближайшие три месяца были спрятаны на самое дно специального рундука в его каюте главного врача судна.
Мартов сел прямо на пол, на штурманские маршрутные листы, закурил сигарету и представил себе, что...
...на фоне темно-синей воды и голубого неба почти двухсотметровый «Федор Достоевский» со своими высоченными белоснежными палубами и надстройками должен был являть собою очень красивое зрелище...
Вместе с французами на судно села и семья двухметровых гигантов, потомственных канадских украинцев, – Пол Сердюк, его жена, очень смахивающая на усталую ломовую лошадь – Маргарет Сердюк, и их дочь – огромная, сорокапятилетняя, очень некрасивая, с прекрасными, постоянно испуганными серыми глазами Галю Сердюк...
Практически круиз только начинался.
В огромном музыкальном салоне капитан судна – Николай Иванович Потапов устраивал для шестисот гостей традиционный «капитанский коктейль».
А за спиной капитана выстроилась свободная от вахты шеренга командного состава лайнера. Все офицеры флота были затянуты в специальную (и чуточку нелепую) торжественную «галаформу», смахивающую на помесь опереточного курцфрака с костюмом испанского матадора.
Следуя тактичным, но настоятельным рекомендациям, превосходно и многокрасочно отпечатанным в великолепном буклете, прилагаемом к купленным билетам, а также перечню всех увеселительных мероприятий, на «капитанском коктейле» все пассажирские дамы блистали вечерними платьями и драгоценностями как подлинных, так и сомнительных достоинств.
Ну а мужчины-пассажиры, естественно, сверкали черными шелковыми лацканами как собственных смокингов, так и взятых напрокат, специально для этого путешествия...
И не понял, чему же он больше рад: тому, что остаток ночи блаженствовал в объятиях барышни втрое моложе его самого, или тому, что она наконец-то исчезла?..
Ну-с, что там дальше по нашему поэпизодному плану?
Ага! Вот оно...
«Шереметьево, аэропорт. Встреча всех компаньонов в связи с настораживающими визитами в Лондон и Бремен представителей судовладельческой фирмы с „ближневосточной ориентацией“...»
По многолетнему опыту построения сюжета Мартов прекрасно знал, что все заранее составленные поэпизодные планы в процессе сочинительства трансформировались черт знает как! Неожиданно всплывала какая-то неучтенка, персонажи вдруг становились излишне самостоятельными... Что-то переосмысливалось, на ходу возникали маленькие открытия, а уже ко второй трети работы план и вовсе переставал быть тем самым поводырем, который должен был привести сочинение к финалу.
Но на первых порах, пока сюжет сам не начнет тащить за шиворот своего создателя, этот план – очень даже полезная штука.
Мартов поднял глаза на большую географическую карту, увидел Москву и сразу же представил себе превосходно знакомый ему Шереметьевский аэропорт. Даже четырехлетней давности...
* * *
Когда в конце семидесятых Юрий Филиппович Краско оканчивал общеэкономический факультет МГИМО – Института международных отношений и даже уже прошел трехмесячную языковую стажировку в Англии, его пригласили в ректорат на тихий, доверительный разговор. Ректор представил его полному симпатичному человеку и удалился на заседание ученого совета, оставив юного Краско и симпатягу толстяка в своем кабинете.С первых же слов милейший толстяк показал Юре удостоверение полковника Комитета государственной безопасности и обнаружил поразительную осведомленность о коротеньком и не бог весть каком ярком Юрином жизненном пути. И с ходу предложил ему работу в системе КГБ по той же специальности, которая будет записана в его будущем дипломе.
Честно говоря, Юра Краско был готов к такому разговору. Он только не знал, когда это произойдет. Такие собеседования проводились чуть ли не с каждым будущим выпускником МГИМО, и их клятвенные обещания о последующем неразглашении время от времени давали естественную информационную течь...
– Мало одного мудака в доме, – презрительно сказал о себе Юрин папа Филипп Степанович Краско – генерал, начальник одного из отделов Главного разведывательного управления Советской армии. – Не хватает еще, чтобы и ты ввязался в это дерьмо!
Папа нажал на все свои служебные кнопки, и Юра больше никогда не встречал того симпатичного толстого комитетского полковника.
А сразу же после окончания института все тем же могучим папиным напором молодой дипломированный экономист-международник Юрий Филиппович Краско был определен в Министерство морского флота СССР, в Управление пассажирских перевозок.
В те самые дни, когда Юра Краско только начал восхождение по первым ступенькам МГИМО, юного Леву Бермана – золотомедалиста английской средней школы и перворазрядника по штанге в легком весе – в этот же МГИМО не приняли из-за какой-то пустяковины, за которой лежала мрачная тень Левиного «пятого пункта».
Лева окончил институт иностранных языков, немножко поработал переводчиком в «Интуристе» и вскоре был оттуда вышиблен примерно по тем же причинам, по которым не был принят в МГИМО. Некоторое время занимался синхронными переводами контрабандных американских фильмов, давал уроки английского, а потом совершенно случайно, по газетному объявлению, поступил на работу в отдел пассажирских перевозок Министерства морского флота СССР – переводчиком.
Где к тому времени уже каким-то крохотным начальничком чего-то служил недавний выпускник МГИМО Юра Краско.
С тех пор прошло двадцать восемь лет.
Имена Юрия Краско и Льва Бермана – хозяев русской судовладельческой пассажирской компании «Посейдон» – пока еще не фигурировали в откровенных списках журнала «Форбс», но были превосходно известны в солидном деловом мире, далеко выходящем за пределы российских границ.
И уж так повелось издавна, что Юрий Филиппович Краско и Лев Анатольевич Берман никогда не поручали армаде заместителей и помощников встречать в аэропортах своих зарубежных партнеров, прилетающих к ним на переговоры в Москву или Петербург. Они это делали всегда сами.
Берман и Краско знали, что их английские и германские коллеги слетаются в Москву не только встревоженные визитами представителей судовладельческой фирмы с «ближневосточной ориентацией», но и для пересмотра ряда пунктов трехстороннего генерального договора в связи с ростом цен на топливо, падением доллара и пугающим скачком евро.
Они уже встретили Джека Бредшоу и Боба Стаффорда, и теперь все четверо стояли и ждали, когда из «зеленого коридора» появится Клаус фон Вальтершпиль, прилетевший из Бремена на десять минут позже прибытия рейса из Лондона.
Разговор шел по-английски. Краско весело и удивленно говорил:
– Чудо! Фантастика! Чтобы владельцы двух разных фирм из двух совершенно разных государств, прилетели на прояснение контракта в Москву с разницей в десять минут – невероятно! Что делается, а?!
Джек Бредшоу подозрительно посмотрел на Краско и Бермана и укоризненно произнес:
– Юра, ты же деловой человек... Ты же русский коммерческий волк. Ну что ты постоянно играешь в простачка? Вы же с Левой могли бы Талейрана обвести вокруг пальца. Ты что, не понимаешь, что мы позвонили Клаусу в Бремен и договорились вылететь именно этими рейсами? О каких чудесах ты говоришь?
– Причем все это было сделано только из любви к вам, – сказал Боб Стаффорд. – Во-первых, вам не нужно дважды гонять автомобиль в аэропорт... Следовательно, мы сэкономили вам тридцать литров бензина, не считая оплаты шоферов и сбереженного моторесурса ваших автомобилей! А во вторых, мы подарили вам несколько часов вашей личной жизни, которые вам не сможет вернуть даже Господь Бог.
– Ох, Юра... – с сомнением сказал Берман. – Боюсь, что эти сэкономленные тридцать литров бензина обойдутся нам тысяч в триста фунтов стерлингов! Зная Боба и Джека...
– Страшные люди! – подтвердил Краско. – Чтобы они для нас что-то сэкономили?.. Боб, Джек! Быстро и честно: по какому пункту контракта вы собираетесь вцепиться нам в глотку?
– Так... кое-какие пустяки, – скромно проговорил Боб.
– Воображаю, что это за «пустяки»... – пробормотал Краско. – А, Лева?
– Могу себе представить, – сказал Берман, поглядывая на выход из «зеленого коридора». – Еще в сладкие времена нерушимого советского «Морпассфлота», когда мы с Юрой были беззаботны и молоды, вы по каждому контракту надирали нас, как дворовых жучек!
– Что такое «жучек»? – спросил Джек.
– Не обращай внимания, Джек, – улыбнулся Краско. – Русское народное выражение. Кстати, мы для вас тоже заготовили несколько забавных пунктиков.
– Что я вам говорил, Боб? – обеспокоенно сказал Джек. – Чтобы вы не воспринимали визит в Москву как воскресную увеселительную прогулку...
– Знаете, Джек, я согласен уступить «Посейдону» в чем угодно, кроме одного пункта. И пока я не получу согласия на это мое единственное требование, я не сяду за стол переговоров, – ответил Боб.
Берман удивленно посмотрел на Стаффорда:
– Я не узнаю вас, Боб... С чего это вы вдруг взялись нас запугивать?
– Я никого не собираюсь пугать, – произнес Боб. – Я и сам нахожусь в состоянии тихой паники.
– Господи! – воскликнул Краско. – Да что случилось?!
Глядя прямо на Бермана и Краско, Боб жестко сказал:
– Заявляю совершенно официально и прошу это занести в протокол о намерениях: если меня шестой раз заставят идти в Большой театр и смотреть «Лебединое озеро» – я выхожу из игры!!!
Но в эту секунду все четверо увидели, как мимо таможенного контроля, через «зеленый коридор», без остановки, уверенно и неторопливо к ним направляется Клаус фон Вальтершпиль.
Одной рукой фон Вальтершпиль толкал перед собой багажную тележку с двумя небольшими изящными чемоданами, второй бережно придерживал под локоть высокую молодую и очень красивую женщину.
Краско помахал им рукой и негромко прокричал:
– Хелло, Клаус!
В ответ фон Вальтершпиль сдержанно улыбнулся и покатил багажную тележку к встречающим его партнерам.
Не в силах оторвать глаз от молодой красотки, Боб Стаффорд с нескрываемой завистью сказал Джеку Бредшоу:
– Вот почему-то фон Вальтершпиль на каждые переговоры и корректировку контрактов всегда прилетает в Москву или к нам в Лондон с новым секретарем! Я же как идиот постоянно летаю с вами...
– Не прибедняйтесь, Боб. Свои запоздалые и, подозреваю, не очень качественные сексуальные делишки вы прекрасно обтяпываете, не выезжая из Лондона, – тихо сказал Джек.
Фон Вальтершпиль подкатил тележку к русским и англичанам.
– Здравствуйте, господа, – сказал он по-английски. – Разрешите представить вам моего нового секретаря – мисс Хайди Клингель.
Все поклонились мисс Хайди, а Берман даже попытался по-немецки сказать:
– Гутен таг, фрау Клингель. Херцлихе вилькоммен...
На что Вальтершпиль без тени улыбки тут же заметил:
– Лео, не утруждайте себя незнанием немецкого. Мисс Клингель превосходно говорит по английски.
Берман немедленно перешел на английский:
– Я очень неплохо помню бабушкин идиш, а это почти одно и то же...
– Ну да... Это почти то же самое, как если бы я вдруг заговорил по-украински! – рассмеялся Краско и добавил по-русски: – Где именье, где вода, а где Ромео, где Джульетта?..
Фон Вальтершпиль серьезно и даже чуточку торжественно проговорил, обращаясь к своей длинноногой красавице:
– Хайди, я хочу познакомить вас с моими старыми друзьями и деловыми партнерами. Мистер Юрий Краско и мистер Лев Берман. Когда-то они были не очень большими начальниками в советском морском пассажирском флоте. Теперь они его полноправные владельцы. Почти олигархи.
Юрий Филиппович Краско талантливо изобразил ужас и смятение и перекрестился:
– Храни нас Господь!..
– Особенно меня, – пробормотал Лев Анатольевич Бер-ман. – В то время когда открыт сезон охоты и разрешен отстрел еврейских олигархов, чтобы проредить популяцию, я бы очень не хотел оказаться в их компании...
Мисс Клингель начала было испуганно оглядываться, словно в ожидании выстрела со стороны, но фон Вальтершпиль попытался ее успокоить:
– Не нервничайте, Хайди, и не воспринимайте все буквально. Особенности русского юмора – в гиперболизации событий. А то, что мистер Краско и мистер Берман сами приехали нас встречать, лишний раз доказывает весомость нашей компании. Хотел бы познакомить вас и со своими старинными английскими конкурентами.
– О Боже! – обрадовался Боб Стаффорд. – Я думал, что до нас очередь не дойдет никогда.
Но фон Вальтершпиль даже внимания на это обратил. Он просто продолжил фразу с того места, на котором был так бестактно прерван Бобом:
– ...и партнерами из «Роял-бритиш-интернэшнл» – мистером Джеком Бредшоу и мистером Робертом Стаффордом, с которыми я каким-то образом столько лет умудряюсь сохранять приятельские отношения.
Теперь, уже будучи представленным прекрасной мисс Клингель, Боб Стаффорд моментально обратился к ней непосредственно:
– Мисс Клингель впервые в Москве?
– Да, – обворожительно улыбаясь, подтвердила Хайди.
Фон Вальтершпиль насторожился в ожидании какой-нибудь мелкой провокации со стороны Боба. Уж слишком сладким голосом задал он свой вопрос Хайди...
И провокация последовала незамедлительно!
– Какая удача! – воскликнул Боб Стаффорд. – Тогда вы просто обязаны посмотреть знаменитый русский балет «Лебединое озеро»! Ваш патрон будет в восторге от возможности побывать на этом спектакле еще раз!
За спиной своего нового секретаря Клаус фон Вальтершпиль с ненавистью посмотрел на Боба и страдальчески закатил глаза.
– Я так рада! – искренне обрадовалась Хайди. – Я столько слышала о русском балете...
Боб вежливо улыбнулся ей, слегка поклонился фон Вальтершпилю и, с трудом, складывая русские слова в почти правильные фразы, негромко сказал Берману и Краско:
– Ну вот, ребята, мы и сделали первое дело. Я продал ваши дурацкие билеты в Большой театр за твердую валюту. Вы что предпочитаете – евро или английские фунты?
... Потом под недреманным и, как показывает печальный опыт, бесполезным оком собственной охраны компании «Посейдон» все размещались в длиннющем белом представительском лимузине «линкольн». Багаж был погружен в два больших черных джипа сопровождения.
Юрий Краско и Джек Бредшоу садились в лимузин последними.
Джек придержал Краско у дверцы «линкольна», тихо спросил:
– Что-нибудь прояснилось?
– Пока немногое. Завтра послушаем нашу службу безопасности...
* * *
... Ночью Мартову приснилась его бывшая жена – Юленька Кошич. Во сне она была совсем не похожа на Юленьку, но Мартов откуда-то знал, что это именно она – Юленька...Году в девяносто седьмом (или – восьмом?) сильно округлившаяся и неожиданно неприятно постаревшая хозяйка маленькой детской балетной школы в Дижоне Юленька Кошич-Бруссар приезжала со своим французским мужем Жаком-Мари Бруссар, отставным чиновником дижонской мэрии, в Гамбург, и они даже втроем обедали в небольшом ресторанчике на пешеходной зоне Кауфингерштрассе.
После того как Мартов расплатился за этот никчемушный и тоскливый обед, Юленька торжественно достала из сумки французский перевод одной старой книжки Сергея Александровича, в девяностых годах выпущенной парижским издательством «Робер Лафон», и попросила автограф с указанием ее имени и имени ее мужа. При этом Юленька Кошич-Бруссар тщеславно поглядывала на Жака-Мари Бруссара. Перед нынешним мужем она глуповато-откровенно гордилась бывшим...
Мартов покорно подписал книгу и почти с нескрываемым облегчением распрощался, обещая непременно заглянуть в Дижон, как только он окажется во Франции...
... Он долго валялся на тахте и тупо смотрел в низкий потолок – какого черта она ему теперь-то приснилась? К перемене погоды, что ли?..
Нет. К перемене погоды живыми снятся только покойники.
Неужели?.. Да нет... не может быть! Она же намного моложе его...
И узрел в себе нечто гадкое: если случилось такое и не стало Юленьки Кошич... Как ее там по мужу?.. Почему же в Мартове-то это никак не отозвалось – ни горечи, ни сожаления? Ну ни хрена, что, казалось бы, должно сопутствовать такому известию...
Какому «известию»?!! Да не было никакого «известия»!!! Был сон...
И насочинял он себе со сна бог знает что, кретин старый! Ну подумаешь, приснилась бывшая жена... Да хер с ней! Наверняка жива-здоровенька, чего и вам желает! Или – «не желает». Вам-то какое до этого дело? А, Сергей Александрович?
Вы вот лучше подумайте, с чего нужно начинать историю доктора Ивлева Тимура Петровича...
В последнюю ночь перед отлетом из Петербурга Сергей Александрович Мартов и Тимур Ивлев устроили вдвоем такой кухонный мальчишник в нежилой квартире Сергея Александровича, что Мартов потом в Гамбурге двое суток в себя приходил. Очень много выкушали!
Зато когда он позже прослушал диктофонные записи, сразу возблагодарил Всевышнего за тот, прямо скажем, уже антивозрастной загул.
Мартов всмотрелся в большую географическую карту на стеллаже, безошибочно уткнулся в крупное обозначение Санкт-Петербурга и...
...вдруг увидел заснеженный Васильевский остров четырехлетней давности, поземку на набережной ледяной Невы у Четырнадцатой линии...
Гранитный парапет с пологими спусками... Вмерзшие в лед баржи, ржавые буксиры... А напротив большой угловой старопетербургский дом после длительного капитального ремонта. И теперь все квартиры в этом доме были большими, с высокими потолками...
Тогда там, на третьем этаже, в двух окнах, выходящих на Неву, и в одном – на Четырнадцатую линию, горел свет. И за этими окнами, в трехкомнатной квартире, вместе с дочерью и бывшей женой жил доктор Ивлев Тимур Петрович. Кандидат медицинских наук...
«Под каждой крышей – свои мыши...» – по-старушечьи сказал себе Мартов.
И тут же подумал, что профессиональному литератору в голову могло бы прийти что-нибудь менее затасканное.
* * *
... Развелись они уже давно, но размен квартиры оказался для обоих делом почти неподъемным. Оба без продыху были заморочены работой: она заведовала всей рентгенологией в больнице Святой Елизаветы (бывшая Третья городская), он надолго уходил в плавание. А за две недели стоянки в Питерском порту, или за двадцать четыре отпускных дня, что-либо предпринять попросту не удавалось. Да и с деньгами было туговато...Слава Богу, что и у бывшей жены Ивлева, и у него самого хватало ума и такта сосуществовать добрыми соседями, спаянными давним интеллигентным коммунальным житьем-бытьем. Чем они, каждый по-своему, даже немножко хвастали.
Жить мирно в одной квартире с разведенной женой было совсем несложно. Последние пару лет Тимур Петрович по нескольку месяцев не бывал на берегу, а возвращался на такой короткий период, что у них совсем не оставалось времени даже на малейшее обострение отношений.
В тот давний вечер Тимур Петрович Ивлев собирался в очередной рейс. Он, как всегда, когда дело не касалось его профессии, слегка перепутал порядок действий и сначала надел меховую шапку и теплую стеганую нейлоновую куртку, а только потом взялся затягивать ремни на большом, пухлом чемодане.
Жена помогала ему как могла.
– Шорты, сандалии легкие положил? – привычно спросила она.
Тимур Петрович утвердительно кивнул головой. Вытер пот с лица, расстегнул куртку, проговорил, подтаскивая чемодан к двери:
– Конечно, лучше всего найти маклера. Сейчас этих контор развелось – на каждом углу. Чего самой мотаться?.. Вам с Люськой – двухкомнатную, мне – однокомнатную...
– Ты знаешь, сколько этот маклер стоить будет? – грустно усмехнулась бывшая жена.
– Вернусь из рейса, перехвачу у кого-нибудь пару тысяч долларов – и всех делов-то!..
Бывшая жена даже рассмеялась:
– Ты перехватишь... Как же!
– Увидишь. Я теперь стал жутко решительный! – сказал Ивлев.
– Хвастунишка. Кто-то появился?
– Да нет... – тихо сказал Ивлев. – Пока никого. Ты мне такси заказала?
– Да.
– Понадобятся деньги – снимай с моей книжки. Сколько надо, столько и снимай. Я там оформил тебе доверенность. Это вам с Люськой.
– Хорошо. Спасибо. Ничего не забыл?
– Нет. Если на однокомнатную для меня будет не вытянуть, мне можно и коммуналку пока. Только не на краю географии. Ладно?
Жена промолчала.
Доктор Ивлев посмотрел на висящую над письменным столом фотографию дочери, где ей было всего лишь шесть лет, и сказал:
– Если с разменом что-нибудь получится, а я не успею вернуться к переезду, вы с Люськой берите все. Мне оставьте какую-нибудь ерунду и книжки по медицине обязательно. Не век же мне плавать...
– Ты надолго?
– Месяца на три. И если можно, вот эти два мамины подсвечника. Я к ним очень привык с детства...
Он снял со стены фотографию дочери, с трудом втиснул ее вместе с рамкой в карман куртки.
– Конечно, конечно!.. Все будет так, как ты сочтешь нужным... – быстро проговорила бывшая жена.
Ей вдруг показалось, что никакой размен квартиры затевать не нужно, что все еще может вернуться в этот дом, под эту крышу...
– Ты сейчас, главное, о Люське думай, – сказал Ивлев. – Все, что ей может понадобиться в будущей жизни...
– ...она достанет сама и за полцены, – неожиданно жестко продолжила фразу Ивлева его бывшая жена.
– Странно, правда? – искренне удивился взмокший Ивлев, снял шапку и вытер ею лицо. – В кого бы это? Такая деловитость в пятнадцатилетнем человеке...
Зазвонил телефон. Бывшая жена подняла трубку:
– Да, заказывали. Васильевский... Четырнадцатая линия, один.
Положила трубку, сказала негромко:
– Такси от Большого проспекта, угол Восьмой.
– Замечательно! – почти бодро сказал Тимур Петрович. – Все как нельзя лучше.
Он нахлобучил на себя шапку, взял большой чемодан, перекинул через плечо туго набитую тяжелую сумку.
– Ну, вот и все. – Ивлев слегка растерянно, может быть, в последний раз оглядел стены квартиры. – Разменивай. Бог в помощь...
– Что-то мы не так делаем! – нервно сказала жена. – По правилам мы должны были бы присесть перед дорогой и, прощая друг другу все на свете, пуститься в долгие интеллигентские выяснения – почему у нас с тобой не получилась жизнь...
– Черт с ними с правилами. Наверное, был виноват я, хотя и очень тебя любил.
Руки у него были заняты вещами. Он неловко потянулся и чмокнул бывшую жену в щеку. Она тоже поцеловала Тимура Петровича.
– И я тебя любила...
На какое-то мгновение Ивлеву причудилось, что все, все, все можно вернуть на круги своя...
Что-то ведь связывало их полтора десятка лет?! Ну не может же все это вот так просто испариться?.. Люська опять-таки... Расчетливая, хитренькая шалавка, но ведь дочь все-таки! Не хухры-мухры...
И тут же, начисто стирая внезапный приступ щемящей тоски по оставляемому дому, ушедшей любви, семье, прошлому, в мозг Ивлева тихо и очень больно постучались неясные, размытые картинки ухода его жены к его же приятелю, бывшему выпускнику Военно-медицинской академии.
Это произошло в самый первый рейс Тимура Петровича, в то время, когда бывшая жена была еще самой настоящей женой и разлука с которой, помнится, тогда, в море, истерзала душу Тимура чуть ли не до нервного срыва...
Ивлев судорожно вздохнул, уже в дверях повернулся и решительно сказал своей бывшей жене:
– Знаешь, я согласен на комнату в любом районе.
Это было ровно четыре года тому назад...
* * *
... Вот теперь Мартову пришлось воспользоваться совсем другой картой.Вернее даже, несколькими листами настоящей штурманской мореходной – с проложенным маршрутом этого самого рейса четырехлетней давности.
Листы не умещались на письменном столе, и Мартов разложил их на полу, а сам на четвереньках стал ползать по ним, прикидывая – с какого местонахождения судна имеет смысл продолжить рассказ об этом рейсе.
Подробно ли описать отход «Федора Достоевского» от промерзших причалов Санкт-Петербурга или плюнуть на все их морские подробности, в которых Мартов, несмотря на массу консультаций с профессионалами, мог допустить кучу непростительных ляпов, и начать не с буднично-рабочей корабельной ситуации, а с какого-то такого... общечеловеческого, что ли, эпизода в жизни этого судна.
Ну, предположим, с какого-нибудь торжественного момента!
Взгляд Мартова, скользящий по листам штурманской карты, безжалостно миновал всю Балтику, после чего ему пришлось переползти к другому листу, пройти вместе с «Достоевским» Каттегат и Скагеррак и выйти в Северное море.
Оттуда Мартов на карачках проследовал по маршруту лайнера к третьему листу и оказался чуть ли не под журнальным столиком.
Не вставая с пола, он откатил столик в сторону, благо тот был на колесиках, и проливом Па де Кале прополз между Францией и Англией.
Указательным пальцем он проследовал через знаменитый Ла-Манш и уже из него аккуратненько выполз в Бискайский залив, где, наверное...
...меховая шапка и прекрасная модная, очень теплая стеганая куртка Тимура Петровича Ивлева на ближайшие три месяца были спрятаны на самое дно специального рундука в его каюте главного врача судна.
Мартов сел прямо на пол, на штурманские маршрутные листы, закурил сигарету и представил себе, что...
...на фоне темно-синей воды и голубого неба почти двухсотметровый «Федор Достоевский» со своими высоченными белоснежными палубами и надстройками должен был являть собою очень красивое зрелище...
* * *
... Два дня тому назад в Бремерхафене взяли на борт триста немцев, затем пару сот англичан в Тильбери и совсем немного французов в Гавре.Вместе с французами на судно села и семья двухметровых гигантов, потомственных канадских украинцев, – Пол Сердюк, его жена, очень смахивающая на усталую ломовую лошадь – Маргарет Сердюк, и их дочь – огромная, сорокапятилетняя, очень некрасивая, с прекрасными, постоянно испуганными серыми глазами Галю Сердюк...
Практически круиз только начинался.
В огромном музыкальном салоне капитан судна – Николай Иванович Потапов устраивал для шестисот гостей традиционный «капитанский коктейль».
А за спиной капитана выстроилась свободная от вахты шеренга командного состава лайнера. Все офицеры флота были затянуты в специальную (и чуточку нелепую) торжественную «галаформу», смахивающую на помесь опереточного курцфрака с костюмом испанского матадора.
Следуя тактичным, но настоятельным рекомендациям, превосходно и многокрасочно отпечатанным в великолепном буклете, прилагаемом к купленным билетам, а также перечню всех увеселительных мероприятий, на «капитанском коктейле» все пассажирские дамы блистали вечерними платьями и драгоценностями как подлинных, так и сомнительных достоинств.
Ну а мужчины-пассажиры, естественно, сверкали черными шелковыми лацканами как собственных смокингов, так и взятых напрокат, специально для этого путешествия...