Страница:
Ирина Евгеньевна моментально поменяла Вольфу инструмент.
– Крючок, – попросил ее Тимур. – Зигфрид, сделайте тракцию. Расширьте побольше и оттяните влево желудок. Мы лучше увидим перфорированное отверстие.
Доктор Вольф сделал все, о чем его попросил Тимур, и радостно, с удовольствием профессионала проговорил:
– Ах вот откуда у него хлестала кровь!.. Еще зажим! Вот он – этот паршивый эрозированный сосуд...
– Как?! Как это перевести?.. – вдруг в неожиданно прорвавшейся истерике закричала Таня Закревская. – Я не знаю, как это называется по-русски!..
В операционной все замерли.
Оказывается, Таня устала отводить взгляд от стола и смотреть в потолок и случайно опустила глаза прямо в большую открытую операционную рану с оттянутыми краями при помощи специальных металлических крючков и расширителей...
– Бедная девочка... – сочувственно проговорила Ирина Евгеньевна.
Но доктор Тимур Ивлев не был столь сострадателен. Он громко и резко приказал Тане Закревской:
– Немедленно возьмите себя в руки! Вас никто не просит смотреть сюда. Луиза! Сейчас же помогите Тане. Снимите реактивность, дайте что-нибудь успокаивающее...
Луиза метнулась к стеклянному шкафчику, быстро налила в мензурку какую-то мутную жидкость, заставила Таню ее выпить и, что-то шепча ей на ухо, усадила на стул.
– Не волнуйтесь, Таня, – сказал ей доктор Зигфрид Вольф. – Только немного помогайте нам. Ладно? Еще один зажим, Ирина...
– Еще один зажим, Ирина Евгеньевна... – слабым голосом перевела Таня.
Теперь «Федор Достоевский» стоял напротив выхода из порта, загораживая дорогу всем судам, которые хотели бы выйти в океан или войти из океана в порт...
На мостике итальянского круизного лайнера «Леонардо да Винчи» царила крайне нервозная обстановка.
Итальянец шел полным ходом в разрыв между волноломами, где стоял на якоре «Достоевский», и седой красивый итальянский капитан кричал своим многочисленным помощникам:
– Правая машина – стоп! Право на борт! Левая – полный вперед!!! Старшему помощнику – на левое крыло мостика! Следить за проходом северного волнолома!!!
– Сто двадцать метров! – докладывал старший помощник уже с левого крыла. – Девяносто метров...
«Леонардо да Винчи» резко менял курс в опасной близости от входа в порт.
– Семьдесят метров!.. – неслось с левого крыла мостика итальянского судна. – Пятьдесят... Прошли чисто!
Итальянский капитан сам убедился в том, что опасность миновала, с ненавистью посмотрел на замерший в акватории порта российский теплоход и проговорил, вытирая платком взмокшее лицо:
– С каким наслаждением я бы повесил Берлускони в самом центре Рима на пьяцца Венеция за то, что он так холуйски заигрывает с русскими!
На мостике же так ненавистного сейчас итальянскому капитану русского судна «Федор Достоевский» Николай Иванович Потапов на добротном английском разговаривал по радио с лоцманской и портовой контрольной службами:
– ...подданный Великобритании мистер Джеффри Бриджес, шестьдесят с чем-то лет. Уточню – доложу. Операция продлится еще час, час десять минут...
– Какая вам нужна помощь? Вертолет, госпиталь? – на весь мостик прозвучала громкая связь.
– Благодарю. Думаю, что помощь не понадобится.
Все находящиеся на мостике напряженно смотрели в черные сетки динамиков, откуда раздавались голоса портовых служб:
– Капитан, вы не имеете права загораживать вход и выход из порта. Предлагаем поставить вас обратно к причалу. Должны предупредить, что вы понесете большие убытки.
– Из чего складываются мои штрафы? – спросил Николай Иванович. – И пожалуйста, ориентировочные суммы.
– Момент... – проговорили динамики и надолго замолчали.
Старший помощник почесал нос и обреченно покачал головой:
– Сейчас они нам сделают очень кисло.
Капитан наклонился к нему и сказал так, чтобы никто не слышал:
– На хитрую жопу, Петя, всегда есть хер с винтом...
А для всех громко и спокойно произнес:
– Давайте заранее не будем пугаться. Может быть, еще не все так страшно. Пугаться начнем по мере поступления ужасов. Договорились?
И в эту секунду ожили динамики громкой связи:
– Капитан! Если вы не захотите сниматься с якоря, то вы лишаете возможности подойти к причалу «Леонардо да Винчи». Следовательно, вы срываете им всю уже оплаченную ими туристическую программу. Кроме того, вы задерживаете выход супертанкера. Плюс лоцманские расходы. Это будет стоить вам около трехсот тысяч долларов.
Капитан и старпом переглянулись. Рулевой даже тихонечко присвистнул. Вахтенный штурман молча схватился за голову...
– Есть еще какой-нибудь вариант? – спросил капитан.
– Есть, – ответили динамики. – Если вы согласитесь вернуться к причалу и таким образом освободите выход супертанкера, ваши убытки снизятся до двухсот – ста восьмидесяти тысяч долларов. Или вы предпочитаете платить в евро?
– Секунду, – сказал Николай Иванович Потапов и оглядел порт с высоты своего мостика, находящегося на уровне крыши девятиэтажного дома.
Он увидел за северным волноломом дрейфующий итальянский пассажирский лайнер, увидел замерший на растяжках двух буксиров либерийский супертанкер, перевел взгляд на яхт-клуб, прижавшийся к береговой стенке, помолчал и наконец решительно проговорил в микрофон:
– Пайлотстейшн! Вы меня слышите?
– Говорите, капитан, – ответили динамики на судовом мостике.
– У меня есть третий вариант, – сказал Николай Иванович и без улыбки подмигнул старпому. – Вы мне даете четыре буксира, лоцмана на борт, и я снимаюсь с якоря. При помощи буксиров я прижмусь к яхт-клубу и пропущу «Леонардо да Винчи». Затем спущусь на юг, встану в этом углу и выпущу супертанкер из порта. По моим подсчетам, это обойдется мне не больше двенадцати тысяч долларов. О'кей?
– Минутку, капитан, – слегка неуверенно проговорили черные динамики. – Нам нужно подумать...
В лоцманской станции – пайлотстейшн и в службе контроля порта у радиостанции и радиотелефонов сидели пятеро сотрудников этих двух очень важных для любого судоводителя звеньев мореходной цепи. Здесь же присутствовал и лоцман, который совсем недавно покинул русское судно.
Через огромное, во всю стену, окно вся акватория порта была видна как на ладони. Говорили по испански...
– Если этот русский капитан когда-нибудь захочет стать президентом Национального банка, я первый отнесу ему все мои деньги и до смерти буду уверен в их сохранности и преумножении! – сказал один.
– Грамотный капитан... – сказал второй.
– Даже излишне, – с досадой заметил третий.
– Только где мы возьмем ему четыре буксира? – спросил лоцман.
– Тоже верно... – сказал первый. – М-да... Не бывать ему президентом Национального банка. А жаль!
Он щелкнул тумблером, включил передатчик, еще одним щелчком врубил громкую связь с капитанским мостиком «Федора Достоевского» и перешел на английский:
– Вы меня слышите, капитан?
На мостике «Достоевского» все замерли в ожидании решения береговых служб порта. И как только динамики спросили, слышит ли их капитан судна, Николай Иванович сразу ответил:
– Внимательно слушаю вас, пайлотстейшн!
– Ваше предложение принимается, капитан. Однако в порту всего восемь буксиров. Два, как видите, работают у танкерного терминала. Четыре буксира заказал «Леонардо». Остаются только два...
– ...а с двумя оставшимися буксирами вам не справиться. Нет ли у вас еще какого-нибудь варианта? – говорил в это время порт капитану Потапову.
Воспользовавшись внезапно образовавшейся паузой в эфире, итальянский капитан неожиданно бурно отреагировал.
– Ну, это уже просто бандитизм! – выругался он, схватил ручной микрофон и мгновенно включился в общий радиоразговор: – Пайлотстейшн! Пайлотстейшн!.. На связи «Леонардо да Винчи» – капитан Луиджи Безано! Что за русский? Название!
– "Федор Достоевский", – ответили ему его динамики.
– Немедленно отдайте русскому все четыре буксира! Я войду с двумя... Николай! Это ты?!
– Я, Луиджи. Привет! Очень тебе признателен, – послышался голос Николая Ивановича.
– Что у вас произошло? – спросил капитан Безано.
– Оперируем одного англичанина.
– Бог в помощь!
– Спасибо, Луиджи.
Капитан Луиджи Безано отключился от разговора, с чувством нескрываемого превосходства оглядел всех находящихся на мостике и слегка театрально, небрежно закурил сигарету.
В эту секунду он себе очень нравился!
Внутренне Луиджи Безано был от себя просто в полном восторге! Тем более что капитан Безано и сам почувствовал полную искренность в этом своем корпоративном порыве...
Но его старший помощник, который считал, что слишком задержался на флоте в своей второстепенной должности, вкрадчиво проговорил:
– Капитан, а как же быть с Берлускони? Или вы собираетесь висеть на пьяцца Венеция рядом с ним?
Но капитан Безано только рассмеялся и ответил:
– Я всегда знал, что вы дерьмовый судоводитель. Но я и не подозревал, что вы еще и просто дурак.
... В медицинской части «Федора Достоевского» операция уже прошла самую опасную стадию. Это было видно по приподнятому настроению всех участников этого спасительного действа.
И только Тане Закревской было все еще худо. Но как ни странно, в половине случаев ее перевод был уже и не так важен – хирурги понимали друг друга по взглядам, движениям рук, а Ирина Евгеньевна следила лишь за поворотом головы каждого. В сторону столика с инструментами.
Но Таня, почти ничего не понимая, все-таки пыталась переводить, стараясь не опаздывать с нужной фразой...
– Зигфрид, подведите сальник к перфоративному отверстию, – говорил Тимур, склонившись над открытой брюшной полостью спящего под наркозом Джеффа Бриджеса. – Вот так... Спасибо. Сейчас мы его подошьем...
– Мне нравится, как вы шьете, – радостно похваливал Тимура старый доктор Зигфрид Вольф. – Шов хирурга – его почерк. Ирина! Еще тампон...
Ирина Евгеньевна подала ему короткий тампон, салфеткой вытерла его вспотевшее лицо. Вольф благодарно кивнул ей и пальцем показал на свои забрызганные очки. Тогда она молча сняла с него очки, тщательно протерла их спиртовым раствором и снова надела Вольфу на нос.
– Спа-си-бо... – вдруг неожиданно по-русски проговорил Вольф.
Все рассмеялись. Улыбнулась даже Таня Закревская.
– Теперь главное – промыть и осушить брюшную полость, – сказал Тимур. – Как давление, Луиза?
– Норма, Тимур Петрович! Сто на восемьдесят.
– Готовьте фурацилин. Не меньше двух с половиной литров. Пожалуйста, Зигфрид, вот здесь растяните чуть шире... Я хочу пройти еще раз «дугласово пространство» и малый таз. Там такое скопление...
Задерживаясь на незнакомой терминологии, Таня начала было переводить, но Вольф остановил ее:
– Я все понял, Таня. Спасибо.
– Прекрасно... – бормотал Тимур Ивлев, ни на секунду не прекращая работы. – Еще шире, Зигфрид... Очень хорошо! Ирина Евгеньевна! Вы считаете тампоны?
– Обижаете, Тимур Петрович!
– Вы прекрасная операционная сестра, Ирина Евгеньевна! – весело сказал Тимур, выбрасывая в таз очередной кровавый тампон.
– Прима! – согласился с ним Вольф. – Супер!
– А Луиза – замечательный анестезиолог!
– Натюрлих! – подтвердил доктор Вольф. – Зи ист аусгецайхнет!..
– "Конечно! Она прекрасна!.." – перевела Таня слова Вольфа.
– А наша Танечка – лучший переводчик в мире! – воскликнул Тимур Ивлев, копаясь в открытом животе Джеффа Бриджеса.
– О я! Я, я!!! – закричал доктор Зигфрид Вольф, но этого Таня переводить не стала.
Он обвел всех глазами и что-то грустно стал говорить.
Не вдумываясь в смысл сказанного, Таня машинально перевела слова Вольфа с минимальным отставанием не больше чем на два слога.
– Господи... – печально говорил доктор Зигфрид Вольф. – Если бы у нас в сорок втором и сорок третьем было бы такое вот оборудование и такие медикаменты, сколько жизней можно было бы спасти!..
Замерла Ирина Евгеньевна...
Луиза потрясенно уставилась на Вольфа...
Тимуру Ивлеву показалось, что он ослышался.
– Когда-когда?!
– В сорок втором и в сорок третьем, – повторила Таня, и только теперь все поняли смысл печальных слов старого немца.
– Это нам всем просто повезло, что Бриджес сейчас в наркозе и не слышит всего этого, – по русски пробормотал Тимур.
На мостике «Достоевского» было уже шесть человек.
Снова появился испанский лоцман, и был вызван старший пассажирский помощник Константин Беглов. В руках Костя Беглов держал большой толстый фирменный блокнот.
– Капитан! – неслось из динамиков. – Вы понимаете, что даже четырем буксирам удержать ваше судно к ветру с таким высоким надводным бортом будет очень трудно? Вы рискуете раздавить яхты.
– Беру ответственность на себя! – твердо ответил Николай Иванович.
– Все будет хорошо, Николай, – негромко сказал лоцман. – За яхты ты не заплатишь ни доллара. Это дело моей чести!
– О'кей, Анхель. Приступай, – сказал капитан и повернулся к Беглову: – Ну, что у вас получилось?
Беглов полистал свой блокнот, нашел нужную страницу и, глядя в нее, уверенно проговорил:
– Я тут кое-что подсчитал, Николай Иванович. У меня получилось, что из двенадцати тысяч долларов штрафных около семидесяти пяти процентов нам обязаны возместить за своего пассажира фрахтующие нас фирмы. А вот как они будут получать свои деньги от медицинской страховой компании своего клиента – это уже их проблемы.
– Благодарю вас. Оформите это так, чтобы комар носа не подточил.
– Будет сделано, Николай Иванович. Нет проблем.
... Спустя час Тимур Петрович Ивлев вышел из операционной в приемный покой уже без перчаток и фартука. Уставшее лицо его было открыто – маска висела под подбородком.
Он закурил сигарету и, жадно затягиваясь, сказал вскочившему ему навстречу терапевту:
– Звоните на мостик, Эдуард Юрьевич. Операция закончена. Все в порядке.
– Может, сами доложите? – робко спросил Эдуард Юрьевич.
– Звоните, звоните, – приказал Тимур. – Должны же вы хоть в чем-то участвовать?
И, обмирая от страха, Эдуард Юрьевич поднял трубку телефона внутренней связи...
Операционный стол был уже пуст. Обессиленная Таня Закревская, закрыв глаза, сидела на стуле, не веря в то, что этот кошмар уже кончился. Доктор Вольф опустошенно стягивал маску с лица. Ирина Евгеньевна убирала кровавые тампоны и простыни с бурыми пятнами от крови и желтыми от фурацилина в большой и глубокий белый таз...
Из палаты-изолятора появилась Луиза в своих модненьких очочках.
– Ну, как наш британец? – спросил ее Тимур.
– Нормально. Проблевался, прокашлялся – все, как и положено после наркоза. Спит.
Наконец из операционной выползли доктор Вольф и Ирина Евгеньевна. И Таня Закревская...
– Сигарету? – предложил Тимур доктору Вольфу.
– Спасибо, Тимур... Я не курю.
Ирина Евгеньевна стала помогать Вольфу снимать халат, и вдруг неожиданно выяснилось, что под заляпанным халатом доктора Зигфрида Вольфа была только лишь какая-то несвежая, пропотевшая майка и коротенькие шортики. Длинные голые жилистые ноги со старческими венозными узлами были обуты в старые стоптанные кроссовки.
– С ума сойти! – всплеснул руками Тимур Ивлев. Первой хихикнула Луиза... Вторым расхохотался Тимур.
За ним Ирина Евгеньевна зашлась в хохоте...
Зигфрид Вольф оглядел себя и тоже захохотал!
Эдуард Юрьевич посмотрел на тощую нелепую фигуру старика в спортивной майке, шортах и кроссовках на босу ногу и не позволил себе даже улыбнуться...
А корабельная медицинская часть буквально сотрясалась от всеобщего нервного веселья!
И только Таня Закревская, не выдержав такого долгого напряжения, зарыдала, обхватив руками голову.
Тимур Ивлев резко загасил сигарету, притянул ее к себе, обнял за плечи, стал успокаивать, что-то ласково шепча ей на ухо...
– Ой, умру!.. – хохотала Ирина Евгеньевна, наливая в мензурку валерьянку. – Выпей, Танюшечка... Выпей, деточка! Все кончилось. Ты посмотри на доктора Вольфа!.. Откуда ты его такого выцарапала?!
– Из спортзала... С велосипеда... – рыдая, с трудом выговорила Таня.
Подивился Мартов величине эпизода и его откровенно неживописно-киносценарному композиционному построению. Это – к вопросу о «параллельном монтаже», когда в одно-единственное описание необходимо срочно втиснуть несколько событий, происходящих одновременно...
Огорчила Сергея Александровича и какая-то общая стилевая Благостность эпизода, сильно смахивающая на очерки о «простых советских людях» из «Огонька» софроновских времен.
Тут тебе и «врачебный подвиг представителей государств, стоящих по разные стороны имущественных и социальных баррикад, во имя спасения человека с чуждым нам нравственным обликом и уймой вредных привычек».
И естественно, по всем законам неожиданно проступившего соцреализма – «международное профессиональное содружество моряков разных стран и всего Мирового океана».
И пунктирное, правда, достаточно деликатное упоминание о когда-то прошедшей войне...
Короче, подумал Сергей Александрович Мартов, получилось что-то вроде «Если бы парни всей Земли...».
Это настолько испортило ему настроение, что он решил взять тайм-аут в своем странном сочинительстве – по документам, картам, по десяткам консультаций, рассекреченным справкам и «прослушкам» Интерпола, по километровым диктофонным записям болтовни с участниками и очевидцами тех событий...
А уже потом, через недельку-другую, когда отдохнет от материала и сядет за стол, то он все перепишет заново, к свиньям собачьим!
Но для этого Мартову сейчас же, немедленно был необходим мощный отвлекающий фактор. Его истощенная фантазия подсказала всего лишь единственный способ избавления от гнетущего состояния литературной неполноценности. По закону компенсаторного замещения непорядок в чем-то одном должен быть целиком восполнен чем-то другим. А для этого в пожарном порядке он должен незамедлительно вызвать кого-нибудь из своих постоянных и безотказных дам.
Хотя изрядно вымотанный работой над рукописью Сергей Александрович совершенно не был уверен, что подобный эксперимент вдохнет в него свежий ветер «эпохи позднего реабилитанца»...
Конечно, он начал с юной и верной Эльки Конвицкой. Та простит ему его любое состояние!
Мартов позвонил на мобильный телефон пани Эльжбеты и... отловил Эльку ни больше ни меньше как в Италии, в Лидо ди Езоло, где она отдыхала вместе с каким-то очень богатым русским депутатом. Как сказала Элька приглушенным шепотом – «вашего российского сейму».
– Государственной думы, что ли? – зачем-то переспросил Мартов.
– Но так!.. – подтвердила Элька и отключила свой телефон.
Тогда, не теряя надежды на активный отдых от писательского ремесла, Мартов стал названивать в Дюссельдорф той самой кустодиевской русской красавице Любе, у которой, оказывается, «муж был – да и сплыл...». За ней Мартов готов был даже смотаться из Гамбурга на своей «мазде». Подумаешь, часа четыре ходу по прекрасному автобану в одну сторону и четыре – в другую... Зато какая неделька его могла ждать впереди!
Ответил Мартову мужской голос с днепропетровским акцентом:
– Она здесь, слава Богу, таки больше не живет, слава Богу! – И, словно предупреждая второй вопрос Мартова, добавил: – А где она сейчас живет, я этого таки не знаю и знать не хочу, где она сейчас живет!
Можно было, конечно, позвонить еще одной его гамбургской подружке-аптекарше из Казани. Тридцать один год, грудь Афродиты, ноги божественные! Но она, бедняжка, никак не могла преодолеть свое титаническое уважение к почтенному возрасту и бывшей популярности Сергея Александровича и поэтому даже в самые интимные моменты обращалась к нему только на вы и по имени-отчеству. Что очень смешило Мартова и почти всегда лишало его возможности продолжать какие-либо сексуальные упражнения...
«Ну уж дудки, – подумал Мартов. – Так недолго и импотентом стать!»
Он решил больше никуда не звонить, а еще раз на всякий случай перечитать тот самый огромный эпизод, который он написал, как ему показалось, с явным сладковатым душком социалистического реализма.
Перечитал – и вдруг понял то, что ему никогда не приходило в голову!
Любое российское судно, любой русский корабль – от нефтяного танкера до круизного лайнера, уходящего в дальнее плавание, – это совокупность людей и механизмов, временно, всего на несколько месяцев, эмигрирующих из России. Из обжитого мира взяточников и лгунов, бездарных сочинителей законов и убийц, из мира обгаженных, пропахших испражнениями домашних подъездов с сожженными почтовыми ящиками, из мира отвратительных разбитых дорог и наспех сделанных автомобилей образца середины прошлого столетия...
Одновременно с этим любое судно дальнего плавания – это тоже Государство. Со своим Президентом, своею Властью и своим Народом. Маленькое Государство вынужденного Порядка, в котором каждый профессионал занят своим делом. В чем и состоит его спасение в бурных водах и надежда на возвращение к твердым Берегам. Ибо по прошествии какого-то времени да еще с далекого расстояния Берега всегда начинают казаться лучше и тверже, чем они есть на самом деле...
И это маленькое Государство Порядка, уплывая в моря и океаны земного шара хотя бы на три-четыре месяца, и физически, и нравственно Эмигрирует из большой, тяжеловооруженной, полупьяной, вороватой и трагически вымирающей России, где почти все занимают не свои посты, потому что в подземных переходах больших городов открыто и недорого продаются дипломы о высшем образовании, а подлинные Специалисты вынуждены заниматься отхожими промыслами, не имеющими ничего общего с их настоящей профессией...
Сергей Александрович Мартов еще немного поразмыслил, в третий раз перечитал тот большой эпизод с операцией во время выхода из порта и решил, что ни хрена он его переписывать не будет!
А если его упрекнут в том, в чем он в начале своих размышлений взялся и сам себя упрекать, он, конечно, попробует кое-что объяснить...
Или просто пошлет на хер.
На таком судне капитанская каюта – большая, с отменным вкусом обставленная трехкомнатная квартира. Спальня, кабинет, гостиная. И все самые современные средства связи – как для общения с внешним миром, так и для внутрикорабельных сообщений, разборок и распоряжений.
Никакого официоза – прием доктора Ивлева для вящей доверительности был сознательно обставлен по-домашнему. Домашним был и полуспортивный костюм Николая Ивановича – мягкие, плотного трикотажа брюки и такая же куртка с крупной пластмассовой молнией. Такие костюмы у немцев называются хаусансуг.
Тимур был тоже не в тропической униформе, в которой ему в этих широтах было положено передвигаться по судну с утра до вечера.
Обычные голубые джинсы и светлая, веселенькая рубашка с короткими рукавами. Да и сандалии, купленные доктором в прошлом году в Кейптауне, тоже были надеты прямо на босые ноги.
Сидели в гостиной, в глубоких креслах у низкого столика. Виски, джин, тоник, орешки...
– Когда швы будете снимать? – спросил капитан, прихлебывая джин.
– Дней через пять, через семь. Как пойдет заживление...
– А встанет он недельки через полторы?
– Ну что вы, Николай Иванович! Поднимать мы его начнем уже послезавтра. Сейчас совсем другая метода – как можно быстрее ставить больного на ноги после операции.
Капитан поднял стакан джина со льдом и тоником:
– Будьте здоровы, Тимур Петрович. Не скрою, в последний момент вы меня очень выручили. Еще бы полчасика, и... наши штрафы автоматически подскочили бы – ой-ой-ой!.. Будьте счастливы!
Тимур поднял свой стакан с виски, чокнулся с капитаном, улыбнулся:
– Вы меня тоже очень выручили, Николай Иванович. В самый первый момент. Когда застопорили машины. Здоровья вам. Здоровья и удачи...
Выпили понемногу, зажевали орешками.
– Всем ли ваша душенька довольна, Тимур Петрович? – осторожно спросил капитан. – Как вам ваша медицинская команда?
– О лучшей команде мечтать нечего.
Капитан подозрительно посмотрел на Тимура и спросил напрямую:
– А как вам ваш доктор Эдуард Юрьевич?
– Отличный, грамотный терапевт, – не моргнув глазом ответил Тимур. – И на мой непросвещенный взгляд – очень опытный моряк.
– М-да... – неопределенно хмыкнул капитан. – Эдуард Юрьевич давненько плавает. Службу знает.
Он встал из-за стола, достал из изящного посудного шкафчика китайский заварной чайник, разрисованный маленькими колибри, и две большие фаянсовые кружки. На одной кружке был изображен пляшущий Микки-Маус, на другой – во весь свой клюв вопящий Дональд Дак.
– Я, Тимур Петрович, нам сейчас такого чайку заварю, что вам любой бразильский кофе сущей ерундой покажется! – откровенно похвастал капитан. – Меня этому один новозеландский мореход научил, и теперь заварка чая по его невероятному рецепту стала просто моим коронным эстрадным номером!
– Крючок, – попросил ее Тимур. – Зигфрид, сделайте тракцию. Расширьте побольше и оттяните влево желудок. Мы лучше увидим перфорированное отверстие.
Доктор Вольф сделал все, о чем его попросил Тимур, и радостно, с удовольствием профессионала проговорил:
– Ах вот откуда у него хлестала кровь!.. Еще зажим! Вот он – этот паршивый эрозированный сосуд...
– Как?! Как это перевести?.. – вдруг в неожиданно прорвавшейся истерике закричала Таня Закревская. – Я не знаю, как это называется по-русски!..
В операционной все замерли.
Оказывается, Таня устала отводить взгляд от стола и смотреть в потолок и случайно опустила глаза прямо в большую открытую операционную рану с оттянутыми краями при помощи специальных металлических крючков и расширителей...
– Бедная девочка... – сочувственно проговорила Ирина Евгеньевна.
Но доктор Тимур Ивлев не был столь сострадателен. Он громко и резко приказал Тане Закревской:
– Немедленно возьмите себя в руки! Вас никто не просит смотреть сюда. Луиза! Сейчас же помогите Тане. Снимите реактивность, дайте что-нибудь успокаивающее...
Луиза метнулась к стеклянному шкафчику, быстро налила в мензурку какую-то мутную жидкость, заставила Таню ее выпить и, что-то шепча ей на ухо, усадила на стул.
– Не волнуйтесь, Таня, – сказал ей доктор Зигфрид Вольф. – Только немного помогайте нам. Ладно? Еще один зажим, Ирина...
– Еще один зажим, Ирина Евгеньевна... – слабым голосом перевела Таня.
Теперь «Федор Достоевский» стоял напротив выхода из порта, загораживая дорогу всем судам, которые хотели бы выйти в океан или войти из океана в порт...
На мостике итальянского круизного лайнера «Леонардо да Винчи» царила крайне нервозная обстановка.
Итальянец шел полным ходом в разрыв между волноломами, где стоял на якоре «Достоевский», и седой красивый итальянский капитан кричал своим многочисленным помощникам:
– Правая машина – стоп! Право на борт! Левая – полный вперед!!! Старшему помощнику – на левое крыло мостика! Следить за проходом северного волнолома!!!
– Сто двадцать метров! – докладывал старший помощник уже с левого крыла. – Девяносто метров...
«Леонардо да Винчи» резко менял курс в опасной близости от входа в порт.
– Семьдесят метров!.. – неслось с левого крыла мостика итальянского судна. – Пятьдесят... Прошли чисто!
Итальянский капитан сам убедился в том, что опасность миновала, с ненавистью посмотрел на замерший в акватории порта российский теплоход и проговорил, вытирая платком взмокшее лицо:
– С каким наслаждением я бы повесил Берлускони в самом центре Рима на пьяцца Венеция за то, что он так холуйски заигрывает с русскими!
На мостике же так ненавистного сейчас итальянскому капитану русского судна «Федор Достоевский» Николай Иванович Потапов на добротном английском разговаривал по радио с лоцманской и портовой контрольной службами:
– ...подданный Великобритании мистер Джеффри Бриджес, шестьдесят с чем-то лет. Уточню – доложу. Операция продлится еще час, час десять минут...
– Какая вам нужна помощь? Вертолет, госпиталь? – на весь мостик прозвучала громкая связь.
– Благодарю. Думаю, что помощь не понадобится.
Все находящиеся на мостике напряженно смотрели в черные сетки динамиков, откуда раздавались голоса портовых служб:
– Капитан, вы не имеете права загораживать вход и выход из порта. Предлагаем поставить вас обратно к причалу. Должны предупредить, что вы понесете большие убытки.
– Из чего складываются мои штрафы? – спросил Николай Иванович. – И пожалуйста, ориентировочные суммы.
– Момент... – проговорили динамики и надолго замолчали.
Старший помощник почесал нос и обреченно покачал головой:
– Сейчас они нам сделают очень кисло.
Капитан наклонился к нему и сказал так, чтобы никто не слышал:
– На хитрую жопу, Петя, всегда есть хер с винтом...
А для всех громко и спокойно произнес:
– Давайте заранее не будем пугаться. Может быть, еще не все так страшно. Пугаться начнем по мере поступления ужасов. Договорились?
И в эту секунду ожили динамики громкой связи:
– Капитан! Если вы не захотите сниматься с якоря, то вы лишаете возможности подойти к причалу «Леонардо да Винчи». Следовательно, вы срываете им всю уже оплаченную ими туристическую программу. Кроме того, вы задерживаете выход супертанкера. Плюс лоцманские расходы. Это будет стоить вам около трехсот тысяч долларов.
Капитан и старпом переглянулись. Рулевой даже тихонечко присвистнул. Вахтенный штурман молча схватился за голову...
– Есть еще какой-нибудь вариант? – спросил капитан.
– Есть, – ответили динамики. – Если вы согласитесь вернуться к причалу и таким образом освободите выход супертанкера, ваши убытки снизятся до двухсот – ста восьмидесяти тысяч долларов. Или вы предпочитаете платить в евро?
– Секунду, – сказал Николай Иванович Потапов и оглядел порт с высоты своего мостика, находящегося на уровне крыши девятиэтажного дома.
Он увидел за северным волноломом дрейфующий итальянский пассажирский лайнер, увидел замерший на растяжках двух буксиров либерийский супертанкер, перевел взгляд на яхт-клуб, прижавшийся к береговой стенке, помолчал и наконец решительно проговорил в микрофон:
– Пайлотстейшн! Вы меня слышите?
– Говорите, капитан, – ответили динамики на судовом мостике.
– У меня есть третий вариант, – сказал Николай Иванович и без улыбки подмигнул старпому. – Вы мне даете четыре буксира, лоцмана на борт, и я снимаюсь с якоря. При помощи буксиров я прижмусь к яхт-клубу и пропущу «Леонардо да Винчи». Затем спущусь на юг, встану в этом углу и выпущу супертанкер из порта. По моим подсчетам, это обойдется мне не больше двенадцати тысяч долларов. О'кей?
– Минутку, капитан, – слегка неуверенно проговорили черные динамики. – Нам нужно подумать...
В лоцманской станции – пайлотстейшн и в службе контроля порта у радиостанции и радиотелефонов сидели пятеро сотрудников этих двух очень важных для любого судоводителя звеньев мореходной цепи. Здесь же присутствовал и лоцман, который совсем недавно покинул русское судно.
Через огромное, во всю стену, окно вся акватория порта была видна как на ладони. Говорили по испански...
– Если этот русский капитан когда-нибудь захочет стать президентом Национального банка, я первый отнесу ему все мои деньги и до смерти буду уверен в их сохранности и преумножении! – сказал один.
– Грамотный капитан... – сказал второй.
– Даже излишне, – с досадой заметил третий.
– Только где мы возьмем ему четыре буксира? – спросил лоцман.
– Тоже верно... – сказал первый. – М-да... Не бывать ему президентом Национального банка. А жаль!
Он щелкнул тумблером, включил передатчик, еще одним щелчком врубил громкую связь с капитанским мостиком «Федора Достоевского» и перешел на английский:
– Вы меня слышите, капитан?
На мостике «Достоевского» все замерли в ожидании решения береговых служб порта. И как только динамики спросили, слышит ли их капитан судна, Николай Иванович сразу ответил:
– Внимательно слушаю вас, пайлотстейшн!
– Ваше предложение принимается, капитан. Однако в порту всего восемь буксиров. Два, как видите, работают у танкерного терминала. Четыре буксира заказал «Леонардо». Остаются только два...
* * *
Переговоры Николая Ивановича Потапова с лоцманской службой порта очень внимательно слушали и на мостике «Леонардо да Винчи».– ...а с двумя оставшимися буксирами вам не справиться. Нет ли у вас еще какого-нибудь варианта? – говорил в это время порт капитану Потапову.
Воспользовавшись внезапно образовавшейся паузой в эфире, итальянский капитан неожиданно бурно отреагировал.
– Ну, это уже просто бандитизм! – выругался он, схватил ручной микрофон и мгновенно включился в общий радиоразговор: – Пайлотстейшн! Пайлотстейшн!.. На связи «Леонардо да Винчи» – капитан Луиджи Безано! Что за русский? Название!
– "Федор Достоевский", – ответили ему его динамики.
– Немедленно отдайте русскому все четыре буксира! Я войду с двумя... Николай! Это ты?!
– Я, Луиджи. Привет! Очень тебе признателен, – послышался голос Николая Ивановича.
– Что у вас произошло? – спросил капитан Безано.
– Оперируем одного англичанина.
– Бог в помощь!
– Спасибо, Луиджи.
Капитан Луиджи Безано отключился от разговора, с чувством нескрываемого превосходства оглядел всех находящихся на мостике и слегка театрально, небрежно закурил сигарету.
В эту секунду он себе очень нравился!
Внутренне Луиджи Безано был от себя просто в полном восторге! Тем более что капитан Безано и сам почувствовал полную искренность в этом своем корпоративном порыве...
Но его старший помощник, который считал, что слишком задержался на флоте в своей второстепенной должности, вкрадчиво проговорил:
– Капитан, а как же быть с Берлускони? Или вы собираетесь висеть на пьяцца Венеция рядом с ним?
Но капитан Безано только рассмеялся и ответил:
– Я всегда знал, что вы дерьмовый судоводитель. Но я и не подозревал, что вы еще и просто дурак.
... В медицинской части «Федора Достоевского» операция уже прошла самую опасную стадию. Это было видно по приподнятому настроению всех участников этого спасительного действа.
И только Тане Закревской было все еще худо. Но как ни странно, в половине случаев ее перевод был уже и не так важен – хирурги понимали друг друга по взглядам, движениям рук, а Ирина Евгеньевна следила лишь за поворотом головы каждого. В сторону столика с инструментами.
Но Таня, почти ничего не понимая, все-таки пыталась переводить, стараясь не опаздывать с нужной фразой...
– Зигфрид, подведите сальник к перфоративному отверстию, – говорил Тимур, склонившись над открытой брюшной полостью спящего под наркозом Джеффа Бриджеса. – Вот так... Спасибо. Сейчас мы его подошьем...
– Мне нравится, как вы шьете, – радостно похваливал Тимура старый доктор Зигфрид Вольф. – Шов хирурга – его почерк. Ирина! Еще тампон...
Ирина Евгеньевна подала ему короткий тампон, салфеткой вытерла его вспотевшее лицо. Вольф благодарно кивнул ей и пальцем показал на свои забрызганные очки. Тогда она молча сняла с него очки, тщательно протерла их спиртовым раствором и снова надела Вольфу на нос.
– Спа-си-бо... – вдруг неожиданно по-русски проговорил Вольф.
Все рассмеялись. Улыбнулась даже Таня Закревская.
– Теперь главное – промыть и осушить брюшную полость, – сказал Тимур. – Как давление, Луиза?
– Норма, Тимур Петрович! Сто на восемьдесят.
– Готовьте фурацилин. Не меньше двух с половиной литров. Пожалуйста, Зигфрид, вот здесь растяните чуть шире... Я хочу пройти еще раз «дугласово пространство» и малый таз. Там такое скопление...
Задерживаясь на незнакомой терминологии, Таня начала было переводить, но Вольф остановил ее:
– Я все понял, Таня. Спасибо.
– Прекрасно... – бормотал Тимур Ивлев, ни на секунду не прекращая работы. – Еще шире, Зигфрид... Очень хорошо! Ирина Евгеньевна! Вы считаете тампоны?
– Обижаете, Тимур Петрович!
– Вы прекрасная операционная сестра, Ирина Евгеньевна! – весело сказал Тимур, выбрасывая в таз очередной кровавый тампон.
– Прима! – согласился с ним Вольф. – Супер!
– А Луиза – замечательный анестезиолог!
– Натюрлих! – подтвердил доктор Вольф. – Зи ист аусгецайхнет!..
– "Конечно! Она прекрасна!.." – перевела Таня слова Вольфа.
– А наша Танечка – лучший переводчик в мире! – воскликнул Тимур Ивлев, копаясь в открытом животе Джеффа Бриджеса.
– О я! Я, я!!! – закричал доктор Зигфрид Вольф, но этого Таня переводить не стала.
Он обвел всех глазами и что-то грустно стал говорить.
Не вдумываясь в смысл сказанного, Таня машинально перевела слова Вольфа с минимальным отставанием не больше чем на два слога.
– Господи... – печально говорил доктор Зигфрид Вольф. – Если бы у нас в сорок втором и сорок третьем было бы такое вот оборудование и такие медикаменты, сколько жизней можно было бы спасти!..
Замерла Ирина Евгеньевна...
Луиза потрясенно уставилась на Вольфа...
Тимуру Ивлеву показалось, что он ослышался.
– Когда-когда?!
– В сорок втором и в сорок третьем, – повторила Таня, и только теперь все поняли смысл печальных слов старого немца.
– Это нам всем просто повезло, что Бриджес сейчас в наркозе и не слышит всего этого, – по русски пробормотал Тимур.
На мостике «Достоевского» было уже шесть человек.
Снова появился испанский лоцман, и был вызван старший пассажирский помощник Константин Беглов. В руках Костя Беглов держал большой толстый фирменный блокнот.
– Капитан! – неслось из динамиков. – Вы понимаете, что даже четырем буксирам удержать ваше судно к ветру с таким высоким надводным бортом будет очень трудно? Вы рискуете раздавить яхты.
– Беру ответственность на себя! – твердо ответил Николай Иванович.
– Все будет хорошо, Николай, – негромко сказал лоцман. – За яхты ты не заплатишь ни доллара. Это дело моей чести!
– О'кей, Анхель. Приступай, – сказал капитан и повернулся к Беглову: – Ну, что у вас получилось?
Беглов полистал свой блокнот, нашел нужную страницу и, глядя в нее, уверенно проговорил:
– Я тут кое-что подсчитал, Николай Иванович. У меня получилось, что из двенадцати тысяч долларов штрафных около семидесяти пяти процентов нам обязаны возместить за своего пассажира фрахтующие нас фирмы. А вот как они будут получать свои деньги от медицинской страховой компании своего клиента – это уже их проблемы.
– Благодарю вас. Оформите это так, чтобы комар носа не подточил.
– Будет сделано, Николай Иванович. Нет проблем.
... Спустя час Тимур Петрович Ивлев вышел из операционной в приемный покой уже без перчаток и фартука. Уставшее лицо его было открыто – маска висела под подбородком.
Он закурил сигарету и, жадно затягиваясь, сказал вскочившему ему навстречу терапевту:
– Звоните на мостик, Эдуард Юрьевич. Операция закончена. Все в порядке.
– Может, сами доложите? – робко спросил Эдуард Юрьевич.
– Звоните, звоните, – приказал Тимур. – Должны же вы хоть в чем-то участвовать?
И, обмирая от страха, Эдуард Юрьевич поднял трубку телефона внутренней связи...
Операционный стол был уже пуст. Обессиленная Таня Закревская, закрыв глаза, сидела на стуле, не веря в то, что этот кошмар уже кончился. Доктор Вольф опустошенно стягивал маску с лица. Ирина Евгеньевна убирала кровавые тампоны и простыни с бурыми пятнами от крови и желтыми от фурацилина в большой и глубокий белый таз...
Из палаты-изолятора появилась Луиза в своих модненьких очочках.
– Ну, как наш британец? – спросил ее Тимур.
– Нормально. Проблевался, прокашлялся – все, как и положено после наркоза. Спит.
Наконец из операционной выползли доктор Вольф и Ирина Евгеньевна. И Таня Закревская...
– Сигарету? – предложил Тимур доктору Вольфу.
– Спасибо, Тимур... Я не курю.
Ирина Евгеньевна стала помогать Вольфу снимать халат, и вдруг неожиданно выяснилось, что под заляпанным халатом доктора Зигфрида Вольфа была только лишь какая-то несвежая, пропотевшая майка и коротенькие шортики. Длинные голые жилистые ноги со старческими венозными узлами были обуты в старые стоптанные кроссовки.
– С ума сойти! – всплеснул руками Тимур Ивлев. Первой хихикнула Луиза... Вторым расхохотался Тимур.
За ним Ирина Евгеньевна зашлась в хохоте...
Зигфрид Вольф оглядел себя и тоже захохотал!
Эдуард Юрьевич посмотрел на тощую нелепую фигуру старика в спортивной майке, шортах и кроссовках на босу ногу и не позволил себе даже улыбнуться...
А корабельная медицинская часть буквально сотрясалась от всеобщего нервного веселья!
И только Таня Закревская, не выдержав такого долгого напряжения, зарыдала, обхватив руками голову.
Тимур Ивлев резко загасил сигарету, притянул ее к себе, обнял за плечи, стал успокаивать, что-то ласково шепча ей на ухо...
– Ой, умру!.. – хохотала Ирина Евгеньевна, наливая в мензурку валерьянку. – Выпей, Танюшечка... Выпей, деточка! Все кончилось. Ты посмотри на доктора Вольфа!.. Откуда ты его такого выцарапала?!
– Из спортзала... С велосипеда... – рыдая, с трудом выговорила Таня.
* * *
... Сергей Александрович Мартов перечитал весь только что законченный эпизод, начиная от захода судна в тот самый экваториальный островной порт до стрессовых рыданий Тани Закревской после окончания операции.Подивился Мартов величине эпизода и его откровенно неживописно-киносценарному композиционному построению. Это – к вопросу о «параллельном монтаже», когда в одно-единственное описание необходимо срочно втиснуть несколько событий, происходящих одновременно...
Огорчила Сергея Александровича и какая-то общая стилевая Благостность эпизода, сильно смахивающая на очерки о «простых советских людях» из «Огонька» софроновских времен.
Тут тебе и «врачебный подвиг представителей государств, стоящих по разные стороны имущественных и социальных баррикад, во имя спасения человека с чуждым нам нравственным обликом и уймой вредных привычек».
И естественно, по всем законам неожиданно проступившего соцреализма – «международное профессиональное содружество моряков разных стран и всего Мирового океана».
И пунктирное, правда, достаточно деликатное упоминание о когда-то прошедшей войне...
Короче, подумал Сергей Александрович Мартов, получилось что-то вроде «Если бы парни всей Земли...».
Это настолько испортило ему настроение, что он решил взять тайм-аут в своем странном сочинительстве – по документам, картам, по десяткам консультаций, рассекреченным справкам и «прослушкам» Интерпола, по километровым диктофонным записям болтовни с участниками и очевидцами тех событий...
А уже потом, через недельку-другую, когда отдохнет от материала и сядет за стол, то он все перепишет заново, к свиньям собачьим!
Но для этого Мартову сейчас же, немедленно был необходим мощный отвлекающий фактор. Его истощенная фантазия подсказала всего лишь единственный способ избавления от гнетущего состояния литературной неполноценности. По закону компенсаторного замещения непорядок в чем-то одном должен быть целиком восполнен чем-то другим. А для этого в пожарном порядке он должен незамедлительно вызвать кого-нибудь из своих постоянных и безотказных дам.
Хотя изрядно вымотанный работой над рукописью Сергей Александрович совершенно не был уверен, что подобный эксперимент вдохнет в него свежий ветер «эпохи позднего реабилитанца»...
Конечно, он начал с юной и верной Эльки Конвицкой. Та простит ему его любое состояние!
Мартов позвонил на мобильный телефон пани Эльжбеты и... отловил Эльку ни больше ни меньше как в Италии, в Лидо ди Езоло, где она отдыхала вместе с каким-то очень богатым русским депутатом. Как сказала Элька приглушенным шепотом – «вашего российского сейму».
– Государственной думы, что ли? – зачем-то переспросил Мартов.
– Но так!.. – подтвердила Элька и отключила свой телефон.
Тогда, не теряя надежды на активный отдых от писательского ремесла, Мартов стал названивать в Дюссельдорф той самой кустодиевской русской красавице Любе, у которой, оказывается, «муж был – да и сплыл...». За ней Мартов готов был даже смотаться из Гамбурга на своей «мазде». Подумаешь, часа четыре ходу по прекрасному автобану в одну сторону и четыре – в другую... Зато какая неделька его могла ждать впереди!
Ответил Мартову мужской голос с днепропетровским акцентом:
– Она здесь, слава Богу, таки больше не живет, слава Богу! – И, словно предупреждая второй вопрос Мартова, добавил: – А где она сейчас живет, я этого таки не знаю и знать не хочу, где она сейчас живет!
Можно было, конечно, позвонить еще одной его гамбургской подружке-аптекарше из Казани. Тридцать один год, грудь Афродиты, ноги божественные! Но она, бедняжка, никак не могла преодолеть свое титаническое уважение к почтенному возрасту и бывшей популярности Сергея Александровича и поэтому даже в самые интимные моменты обращалась к нему только на вы и по имени-отчеству. Что очень смешило Мартова и почти всегда лишало его возможности продолжать какие-либо сексуальные упражнения...
«Ну уж дудки, – подумал Мартов. – Так недолго и импотентом стать!»
Он решил больше никуда не звонить, а еще раз на всякий случай перечитать тот самый огромный эпизод, который он написал, как ему показалось, с явным сладковатым душком социалистического реализма.
Перечитал – и вдруг понял то, что ему никогда не приходило в голову!
Любое российское судно, любой русский корабль – от нефтяного танкера до круизного лайнера, уходящего в дальнее плавание, – это совокупность людей и механизмов, временно, всего на несколько месяцев, эмигрирующих из России. Из обжитого мира взяточников и лгунов, бездарных сочинителей законов и убийц, из мира обгаженных, пропахших испражнениями домашних подъездов с сожженными почтовыми ящиками, из мира отвратительных разбитых дорог и наспех сделанных автомобилей образца середины прошлого столетия...
Одновременно с этим любое судно дальнего плавания – это тоже Государство. Со своим Президентом, своею Властью и своим Народом. Маленькое Государство вынужденного Порядка, в котором каждый профессионал занят своим делом. В чем и состоит его спасение в бурных водах и надежда на возвращение к твердым Берегам. Ибо по прошествии какого-то времени да еще с далекого расстояния Берега всегда начинают казаться лучше и тверже, чем они есть на самом деле...
И это маленькое Государство Порядка, уплывая в моря и океаны земного шара хотя бы на три-четыре месяца, и физически, и нравственно Эмигрирует из большой, тяжеловооруженной, полупьяной, вороватой и трагически вымирающей России, где почти все занимают не свои посты, потому что в подземных переходах больших городов открыто и недорого продаются дипломы о высшем образовании, а подлинные Специалисты вынуждены заниматься отхожими промыслами, не имеющими ничего общего с их настоящей профессией...
Сергей Александрович Мартов еще немного поразмыслил, в третий раз перечитал тот большой эпизод с операцией во время выхода из порта и решил, что ни хрена он его переписывать не будет!
А если его упрекнут в том, в чем он в начале своих размышлений взялся и сам себя упрекать, он, конечно, попробует кое-что объяснить...
Или просто пошлет на хер.
* * *
... Поздним вечером, когда теплоход уже полным ходом шел в океане, главный врач судна Тимур Петрович Ивлев был приглашен к капитану – Николаю Ивановичу Потапову.На таком судне капитанская каюта – большая, с отменным вкусом обставленная трехкомнатная квартира. Спальня, кабинет, гостиная. И все самые современные средства связи – как для общения с внешним миром, так и для внутрикорабельных сообщений, разборок и распоряжений.
Никакого официоза – прием доктора Ивлева для вящей доверительности был сознательно обставлен по-домашнему. Домашним был и полуспортивный костюм Николая Ивановича – мягкие, плотного трикотажа брюки и такая же куртка с крупной пластмассовой молнией. Такие костюмы у немцев называются хаусансуг.
Тимур был тоже не в тропической униформе, в которой ему в этих широтах было положено передвигаться по судну с утра до вечера.
Обычные голубые джинсы и светлая, веселенькая рубашка с короткими рукавами. Да и сандалии, купленные доктором в прошлом году в Кейптауне, тоже были надеты прямо на босые ноги.
Сидели в гостиной, в глубоких креслах у низкого столика. Виски, джин, тоник, орешки...
– Когда швы будете снимать? – спросил капитан, прихлебывая джин.
– Дней через пять, через семь. Как пойдет заживление...
– А встанет он недельки через полторы?
– Ну что вы, Николай Иванович! Поднимать мы его начнем уже послезавтра. Сейчас совсем другая метода – как можно быстрее ставить больного на ноги после операции.
Капитан поднял стакан джина со льдом и тоником:
– Будьте здоровы, Тимур Петрович. Не скрою, в последний момент вы меня очень выручили. Еще бы полчасика, и... наши штрафы автоматически подскочили бы – ой-ой-ой!.. Будьте счастливы!
Тимур поднял свой стакан с виски, чокнулся с капитаном, улыбнулся:
– Вы меня тоже очень выручили, Николай Иванович. В самый первый момент. Когда застопорили машины. Здоровья вам. Здоровья и удачи...
Выпили понемногу, зажевали орешками.
– Всем ли ваша душенька довольна, Тимур Петрович? – осторожно спросил капитан. – Как вам ваша медицинская команда?
– О лучшей команде мечтать нечего.
Капитан подозрительно посмотрел на Тимура и спросил напрямую:
– А как вам ваш доктор Эдуард Юрьевич?
– Отличный, грамотный терапевт, – не моргнув глазом ответил Тимур. – И на мой непросвещенный взгляд – очень опытный моряк.
– М-да... – неопределенно хмыкнул капитан. – Эдуард Юрьевич давненько плавает. Службу знает.
Он встал из-за стола, достал из изящного посудного шкафчика китайский заварной чайник, разрисованный маленькими колибри, и две большие фаянсовые кружки. На одной кружке был изображен пляшущий Микки-Маус, на другой – во весь свой клюв вопящий Дональд Дак.
– Я, Тимур Петрович, нам сейчас такого чайку заварю, что вам любой бразильский кофе сущей ерундой покажется! – откровенно похвастал капитан. – Меня этому один новозеландский мореход научил, и теперь заварка чая по его невероятному рецепту стала просто моим коронным эстрадным номером!