Страница:
Слушал и поражался не пикантности ситуации, о которой говорила старуха, а тому, с каким блистательным спокойствием, не позволяя себе ни малейшей иронии, Таня Закревская передавала по русски то, о чем, ничуть не стесняясь, а уж тем более не видя в этом ничего дурного и запретного, рассказывала фрау Голлербах.
Слушал Тимур Петрович глуховатый Танин голос, с нежностью смотрел на нее и думал: «Какая превосходная, абсолютно интеллигентная дипломатическая школа!..»
А историйка действительно вырисовывалась весьма забавная.
Некий находчивый матрос палубной команды, Базиль, уже который рейс занимался тем, что обслуживал старух пассажирок, не утерявших интереса к плотским наслаждениям. Так как, по разумению Тимура Петровича, один взгляд на такую старушку, как фрау Голлербах, должен был сделать из нормального молодого мужика импотента недели на две вперед, то этот самый героический Базиль появлялся в старушечьих каютах полностью технически оснащенным на случай внезапного (и вполне естественного!) отсутствия эрекции. В инструментальной сумке он приносил с собой небольшой собственный видеоплейер и парочку затасканных порнографических кассет.
Ловко и споро матрос подключал свой видак к каютному телевизору, вставлял примитивнейшую порнушку и, не отрывая глаз от экрана, начинал пользовать старушню во все мыслимые и немыслимые завертки...
Мало того! Наученный горьким опытом позапрошлого рейса, когда одна из его клиенток – англичанка восьмидесяти двух лет от роду – от наслаждения чуть не отдала концы, Базиль теперь, кроме видеомагнитофона и кассет, приносил с собою специально закупленные еще в Питере корвалол, валокордин и даже нитроглицериновый спрей. А также на всякий случай крохотный пузырек с нашатырем.
За такое разовое обслуживание Базиль получал со старушки сто долларов. Одна вахта – минимум три старушки. Ибо свободным от вахты членам команды без официального вызова в пассажирских коридорах появляться было запрещено.
Пожилые одинокие пассажирки передавали Базиля друг другу по цепи. Из уст в уста...
Все сходились на том, что этот вид круизного сервиса – безусловное и необходимое, чисто русское ноу-хау. Очень многие дамы преклонного возраста разных стран даже специально, именно ради подобной сферы обслуживания, покупают себе эти отнюдь не дешевые путешествия...
Однако за последнее время в среде почтенной международной половой клиентуры Базиля начался глухой ропот: как и все прекрасные российские начинания, бизнес Базиля страдал некоторыми серьезными организационными недоработками. С точки зрения западной клиентуры, издавна привыкшей к сервису в добротном его исполнении.
Во-первых, почему бы не увеличить количество Базилей на женско-пассажирскую половину серьезной возрастной градации и таким образом сократить естественно образующуюся очередь среди пожилых дам и время ожидания этих сервисных услуг?
Второе. Во всем мире давным-давно в оплату принимаются любые банковские кредитные карты. Как, впрочем, и на этом замечательном судне – в парикмахерской, в ресторане, в барах, казино, магазинах беспошлинной торговли.
И только вид обслуживания, порученный матросу Базилю, требует расчета наличными деньгами! Что создает для пожилых особ, не всегда способных резво передвигаться по судну, ряд дополнительных неудобств...
– А так как я с вами плыву уже третий раз и даже заслужила среди моих коллег-пассажиров звание «Германская бабушка русского круиза», то несколько достойных и высокопоставленных дам нашего круга делегировали меня для этого разговора, – закончила фрау Голлербах. – Согласитесь, что в любое самое замечательное начинание можно внести логические поправки. От чего акция только выиграет, а оборот возрастет!
– Конечно, конечно... – пробормотал ошеломленный доктор Ивлев.
– Я попыталась поговорить об этом с очаровательным капитаном Беглоу, но он сказал, что это компетенция нашего милого доктора. – И фрау Голлербах очень недвусмысленно и кокетливо взглянула на Тимура.
Таня монотонно перевела ее последнюю фразу и без малейшей тени улыбки, с каменным и бесстрастным выражением на лице очень серьезно добавила по-русски:
– Это было на моих глазах. Беглов не дослушал ее и, кажется, к счастью, ни черта не понял. Он просто сплавил ее вам, Тимур Петрович. Ваш ход, доктор?
Ивлев думал всего несколько секунд, но и для фрау Голлербах, и для Тани Закревской эти секунды показались вечностью. Потом вежливо улыбнулся фрау Голлербах и сказал Тане:
– Ну-с... В первых строках моего письма поблагодарите бабулю за все рационализаторские предложения в сфере этого бордельно-корабельного ноу-хау. Пообещайте, что я приму к сведению все, что она нам тут поведала. И пожалуйста, Танечка, попросите ее больше никогда ни с кем на эту тему не разговаривать, сказав, что это в ее же личных интересах. И в интересах ее «высокопоставленного» дамского круга. Пугните ее как-нибудь...
– Как? Каким образом я могу запугать эту армаду загульных старух? – пожала плечами Таня. – Интересненько, как вы это себе представляете?
– О ч-ч-черт!.. Ну, скажите, что этот вонючий Базиль действовал в обход всех финансовых законов и поэтому требовал с них только наличные деньги. Чтобы не платить налоги государству. И любая налоговая инспекция может привлечь старух к ответственности как соучастниц его преступления. У них слово «налоги» звучит гораздо серьезнее, чем у нас в России... Но не запугивайте ее до гипертонического криза! Пообещайте, что, если они будут молчать в тряпочку, я все возьму на себя...
– Сами, что ли, пойдете с порнокассетками по старушечьим каютам? – поинтересовалась Таня Закревская.
Тимур тяжело вздохнул, тоскливо посмотрел в иллюминатор на мелкие серые волны с пенистыми седенькими шапочками, глянул на Таню, коротко спросил:
– Совесть есть?
– Нету, – впервые улыбнулась Таня и стала говорить с фрау Голлербах на превосходном немецком языке...
... Дальнейшие события развивались в стремительном темпе.
Таинственная частнопредпринимательская деятельность неутомимого Базиля в мгновение ока была просчитана, вычислена и безжалостно прервана главным врачом судна, кандидатом медицинских наук, хирургом высшей категории Тимуром Петровичем Ивлевым.
При помощи громкой "корабельной связи для служебных помещений находчивый Базиль уже через две минуты предстал перед главным доктором в виде матроса палубной команды Василия Котова.
Это был тот самый бугай Васька Котов, которому доктор Ивлев еще в начале рейса собственноручно выдрал гнилой зуб, а потом сам же (и уже не впервые!) снабдил элеутерококком для снятия слабости в члене, появлявшейся уже не в первый раз от тяжкого гуманитарного труда в старушечьих каютах. О чем доктор, естественно, не ведал.
Под какими-то незначительными предлогами из судовой медицинской части на некоторое время были удалены все сотрудники доктора Ивлева. Что позволило их шефу разговаривать с создателем промышленно-корабельного ноу-хау по обслуживанию дам запредельного возраста, не стесняя себя в выражениях.
Разговор получился кратким и выразительным.
– "Мерсик", говоришь, есть? – ласково спросил Тимур Петрович.
– Есть, – насторожился Котов.
– Домик в Сестрорецке достроил?
– Ну...
– Видики-шмидики, ди-ви-ди там разные имеются?
– Ну, как у всех. А что, собственно...
– Жена, детки – одеты-обуты?
– Само собой.
– Ну и хватит, – ухмыльнулся доктор Ивлев.
– Это еще почему? Я что, хуже всех?
– Нет, – убежденно сказал доктор Ивлев. – Ты не просто хуже всех. Ты еще и грязнее, чем кто бы то ни было. Ты, Котов, полное вонючее говно! Я закрываю твою блядскую лавочку. Можешь развинтить свои порнушные кассетки, а пленочку на хер себе намотать. Или за борт выбросить. Вместе со своим видиком и моим элеутерококком. Они тебе больше не пригодятся. Завтра приходим в Лиссабон, встанем в порту, я тебя тихонечко, как тяжело больного и сильно инфекционно заразного, спишу на берег, и ты за свой счет... Слышишь, сучонок?! За свой счет покупаешь билет на самолет до Питера и по собственному желанию навсегда увольняешься из «Посейдона». Понял меня?
– А если... – начал было наступательно Васька Котов....но Тимур Петрович тут же его предупредил:
– А если ты, раздолбай египетский, ебарь старушечий, еще хоть одно слово вякнешь, я сейчас же доложу капитану все как есть и гарантирую тебе срок с конфискацией имущества. Понял, дерьмо собачье?! Ты же конфискации своего имущества не захочешь, правда, предприниматель хуев?..
Может быть, стоило бы упомянуть еще и о том, как Тимур Петрович объяснял капитану, старпому и старшему пассажирскому помощнику, почему он так настаивает на срочной эвакуации «внезапно заболевшего опасной вспышкой инфекционного вирусного гепатита С матроса палубной команды В. Котова».
Наверное, не мешало бы вспомнить, как старший пассажирский помощник Константин Беглов тогда посмотрел на доктора Ивлева! То ли он сам догадывался о рыночно-половой деятельности вышеупомянутого матроса, то ли вдруг смутно припомнил, как его не вовремя атаковала фрау Голлербах по какому-то странному поводу. И попытался связать эту атаку со своими подозрениями...
Но по недавнему рассказу доктора Ивлева Сергей Александрович уже знал, что тогда, при том разговоре, опытный, мудрый и превосходно тренированный Беглов осторожно промолчал.
И Мартов решил, что об этом можно и не писать.
Как и не упоминать того количества извозчичьего мата, которым воспользовался доктор Ивлев при последнем прощании с матросом Котовым в морском порту Лиссабона.
Вот после такого волевого решения Мартов и решил поставить точку в этом эпизоде.
Тем более что по тщательно собранным и четко сопоставленным материалам четырехлетней давности Сергей Александрович точно знал – именно во время той стоянки «Федора Достоевского» в Лиссабонском порту на другом конце земли, на невидимой границе Тихого и Индийского океанов, на берегу небольшого теплого и ласкового фиорда залива Принцессы Дайяны, у дома лоцмана Анри Лорана, происходили диаметрально противоположные события...
Анри Лоран и доктор Мартин Краузе сидели за домом под навесом.
Из-под навеса свисала несильная лампа со странным, чуточку диковатым абажуром, сплетенным местными умельцами из разноцветных прутиков. Под этим абажуром на столе стояли бутылка виски, термос со льдом и большой прозрачный кувшин с соком.
Дочерна загоревший, подтянутый, тощий Лоран, в темной майке и серых шортах, в сандалиях на босу ногу, нервно мял рукой лицо, мотал головой, словно хотел вытряхнуть из нее какие-то кошмарные видения...
На полном докторе Краузе была надета многосюжетно и многоцветно разрисованная гавайская рубаха навыпуск, тщетно пытающаяся скрыть его рыхлый живот, и широкие зеленые шорты, открывающие толстые, белые, тронутые тромбофлебитом подагрические ноги нездорового пожилого человека в стоптанных спортивных туфлях.
У каждого в руках было по высокому стакану. Только Лоран пил из своего стакана виски, разбавленное всего лишь тающими кубиками льда, а доктор Краузе прихлебывал грейпфрутовый джус. Тоже со льдом...
– Мартин... Что делать, Мартин?.. – в тоске и отчаянии глухо говорил Анри Лоран. – Мне все время кажется, что все это – кошмарный сон. Что стоит сделать только усилие, я проснусь – и нет этого Стенли Уоррена, нет этого чудовищного Чарли, нет людей Фриша... А на самом деле они – есть! Есть, есть, Мартин!.. Они здесь.
Стараясь скрыть свою полную растерянность, Мартин Краузе пытался придать голосу хоть какое то подобие уверенности:
– Возьмите себя в руки, Анри. Давайте попробуем найти выход...
– А Николь?! – в истерике, совсем негромко закричал Лоран. – Что будет с Николь?!!
Доктор Краузе помолчал, глядя в черноту наступающей ночи, и только через долгую паузу тихо спросил:
– А что будет с русским пассажирским кораблем? Что будет с тысячей ни в чем не повинных людей? Подумайте и об этом, Анри...
Лоран залпом допил виски, снова наполнил стакан, всыпал туда горсточку льда и спросил свистящим шепотом:
– А что вы мне предлагаете, Мартин? Если я откажусь, я потеряю дочь. Это вы понимаете?..
– Давайте свяжемся с прессой... – неуверенно предложил Краузе. – Сообщим в полицию...
– О Боже! – в отчаянии воскликнул Лоран. – Неужели вы думаете, что они этого не предусмотрели?! Это же – Фриш!!! Фриш и его люди... Они всюду. Я слышал, что они принимали участие даже в разработке операции по атаке на Нью-Йорк одиннадцатого сентября!.. По найму они работают во всем мире! Компания Стенли их специально наняла для всех этих мерзостей... Пресса, полиция!.. Да я уже предупрежден, что если промолвлю кому-нибудь хоть одно слово, в этот же день в Париже погибнет Николь, а все газеты раструбят о том, что я когда-то лежал в Сиднейском госпитале с тяжелыми мозговыми явлениями, которые сейчас дали необратимый рецидив. И мне никто никогда ни в чем не поверит! Ни одному моему слову... А потом меня отправят в клинику для умалишенных. Или меня «случайно» собьет грузовик... Это страшные люди, Мартин. За деньги они готовы на все.
Доктор Мартин Краузе выплеснул из стакана остатки грейпфрутового сока на траву, налил в стакан виски из бутылки Лорана и сделал внушительный глоток. И как-то очень решительно и деловито спросил:
– Когда здесь должно пройти русское судно, Анри?
– Через тринадцать суток...
– Время еще есть, Лоран, – твердо проговорил доктор Мартин Краузе. – Подозреваю, что они будут очень тщательно следить за всеми вашими перемещениями и разговорами. Я, пожалуй, возьму это на себя. И как-нибудь постараюсь предупредить Николь и русских...
– Как? – обреченно спросил Лоран. – Каким образом? Я совершенно не убежден, что даже вот этот наш с вами разговор сейчас не прослушивается...
– И тут ты прав, Анри Лоран...
В еле освещенной кабине большого и мощного джипа «крайслер», совсем недалеко от дома Анри Лорана, работала звукозаписывающая аппаратура. На двух маленьких дисплеях всплесками метались пики амплитуды звучащих голосов Анри Лорана и доктора Краузе, слегка искаженные расстоянием и помехами. Лукавыми зелеными глазками подмигивали индикаторы цифровой и дублирующей магнитофонной записи...
Два молодых человека, которые днем привозили Стенли Уоррена и Чарли к дому лоцмана Анри Лорана, сейчас сидели внутри этого джипа с правосторонним рулем и мирно закусывали сандвичами, прихлебывая пиво, запасы которого были совсем рядом – под столиком с аппаратурой, в автомобильном холодильнике системы «Бош».
– Он вообще неглупый малый, этот Лоран, – сказал второй.
А из двух динамиков, встроенных в приборную панель «крайслера», сквозь легкие электрические разряды и потрескивания звучали голоса Лорана и Мартина Краузе.
– Не думаю, Анри... – говорил доктор Краузе. – По-моему, пока этого еще не может быть.
– Может, Мартин, может... Все может быть. И выхода я никакого не вижу, – потерянно звучал голос Лорана.
Продолжая записывать разговор Лорана и Краузе, один из молодых людей приглушил звук в динамиках и сказал коллеге:
– Ты прав. Лоран умнее доктора.
– Если тебя прижмут так, как прижали Лорана, ты тоже станешь шевелить мозгами, – рассмеялся второй молодой человек. – А как со здоровьем у этого доктора Краузе?
Первый сдвинул пиво и сандвичи в сторону и на освободившейся части откидного столика разложил блокнот. Полистал его, нашел нужную запись и сказал:
– Сейчас поглядим... Ага, вот! Атеросклероз, склероз коронарных сосудов, сужение митрального клапана, ишемическая болезнь сердца... эмфизема легких... Обычный джентльменский набор для такого возраста.
Его приятель открыл пару новых бутылок пива, одну из них протянул напарнику и улыбнулся:
– Я думаю, что этот джентльмен достаточно пожил.
Партнер с благодарностью принял у него открытую бутылку свежего пива, захлопнул блокнот и утвердительно кивнул:
– Я тоже полагаю – вполне достаточно.
То есть во время происходящих событий в одном месте земного шара в другом уголке земли случается тоже что-то такое, что потом наверняка сюжетно сомкнётся с первым событием.
Приемчик, прямо скажем, сильно обветшалый, а по сегодняшнему времени – и вовсе не модный. И если бы Мартов сейчас не претендовал на сочинение некоего подобия прозы, а писал бы нормальный киносценарий, он скорее всего постеснялся бы пользоваться столь древним инструментом.
Но для сегодняшнего российского кинопроизводства тексты о дальних океанских плаваниях с тысячей человек на борту были бы слишком дороги. И поэтому Мартов Сергей Александрович рискнул написать обо всей этой истории в жанре близком к невзыскательной прозе. Старательно избегая описаний чисто профессионально-мореходных подробностей и тех деталей корабельного быта, в которых надо было либо участвовать непосредственно самому, либо быть сторонним и очень внимательным наблюдателем...
А Мартов был всего лишь слушателем. Въедливым, дотошным, не стеснявшимся задавать дурацкие вопросы, как доктор Ватсон, «...чтобы Шерлок Холмс мог на них умно отвечать».
Поэтому Сергей Александрович не устыдился такого древнего стилевого приема построения сюжета, как параллельный монтаж. Тем более что все описываемые события, случившиеся четыре года тому назад, в действительности происходили тогда почти одновременно в самых разных уголках нашей планеты...
Итак – «а в это время»...
Качало. Доктор Тимур Петрович Ивлев шел по неширокому холлу третьего этажа мимо плотно закрытых дверей кинозала.
Следующая дверь, в аппаратную, была приоткрыта. Тимур заглянул туда и увидел у правой проекционной установки своего фельдшера Луизу и ее приятеля – электрика Валерика. Они стояли у квадратного «подсмотрового» окошечка и наблюдали за происходящим в зале.
Когда Тимур по трем ступенькам поднялся в аппаратную, Луиза оглянулась, увидела своего шефа и толкнула Валерика локтем в бок. Тот оглянулся, увидел Тимура, приложил палец к губам и указал на второе «подсмотровое» окошечко у левого проектора.
Тимур присел на высокий круглый табурет у левого аппарата, посмотрел в кинозал и увидел там несколько десятков молодых и пожилых пассажиров судна, склонившихся над маленькими молитвенниками, которые они держали перед собой двумя руками.
У затянутого тяжелыми плюшевыми портьерами экрана в большом помещении кинозала при мягком и несильном освещении молодой священник-волейболист в полном святом облачении, из-под которого выглядывали привычные джинсы, Ричард Роуз вел вечернюю службу.
Маленький складной алтарь, небольшой изящный столик, покрытый специальной темно-синей, с золотом, продолговатой скатеркой, Библия на этом столике и...
...негромкий, спокойный голос отца Ричарда Роуза, обращенный к верующим путешественникам.
И тут несгибаемый ироничный материалист Тимур Ивлев, не признающий ни Бога, ни дьявола, вдруг поймал себя на мысли, что людям, сидящим сейчас в этом скромном корабельном кинозале, и этому молодому пареньку Ричарду Роузу, превосходно играющему в волейбол, он почему-то доверяет гораздо больше, чем всем своим российским правителям и политикам, когда те истово крестятся в роскошных чертогах московского храма Христа Спасителя...
Сколько раз он наблюдал эту картинку на телевизионных экранах, столько же раз ему становилось тошно за эту публично-фальшивую демонстрацию Веры.
Ему, отменному хирургу, почти всегда точно знавшему, как следует спасать Человека, казалось, что религиозное мышление, наверное, было уместно и необходимо в мире, где люди воевали луком и стрелами. Но в мире с атомными бомбами такое мышление для цивилизации становится самоубийственным. Да и засилье церкви в России за последние годы приняло просто трагикомические масштабы! Он даже где-то вычитал про это.
Тимур еще немного постоял у квадратного «подсмотрового» окошечка, послушал голос Ричарда Роуза, а потом молча, жестом поманил к себе Луизу и Валерку. И сказал им тихо, почти шепотом:
– Айда, ребята, отсюда. А то мы будто в замочную скважину подглядываем...
Он улыбнулся Луизе, подмигнул Валерке, пропустил их вперед и сам вышел в холл. Плотно притворил за собою дверь аппаратной кинозала и пошел в конец холла – к выходу на открытую палубу.
Там он закурил и побрел к стоявшему на кильблоках спасательному вельботу. Да так и остановился там, отгороженный вельботом от всего на свете. Тяжело привалившись к сырому фальшборту, нервно курил, подставляя лицо прохладному соленому ветру, и перед его глазами был океан, океан, океан...
Странная штука – эти предвечерние часы на плывущем в ночь судне...
Уходят дневная суета, нервотрепка, мелкие столкновения, обостренное внимание к многоязыкой речи...
Команда, свободная от вахты, устало разбредается по каютам. Короткий отдых, и снова – на вахту. Кто куда...
Переводчики готовятся к вечерним концертным удовольствиям пассажиров в музыкальном салоне, посиделкам в барах и кафе, в казино, к их ужинам в ресторане. В кормовой части шлюпочной палубы будут обязательно танцы. Кто-то захочет пойти в закрытый плавательный бассейн, кто-то в спортивный зал...
Только успевай – кто-то кого-то не понял, что-то кому-то нужно перевести, объяснить.
Не сняв дневную служебную форму, Таня Закревская лежала поверх покрывала в своей очень женственной и давно обжитой каюте, не мигая смотрела в низкий пластмассовый потолок, и из уголков ее глаз к вискам мокрыми тоненькими дорожками текли слезы...
В огромном ресторане «Федора Достоевского» за одним из многоместных круглых столов сидела развеселая компания – с доктором Зигфридом Вольфом и неугомонной старухой Голлербах, которая напропалую кокетничала сразу со всеми мужчинами, сидящими за этим столом.
Этот замечательный плавучий ресторан мог бы стать украшением любой сегодняшней российской метрополии[1], распухшей от туповатого чванливого снобизма и профессионально украденных денег. С той разницей, что в этом корабельном ресторане цены были сведены к уровню обычных европейско-ресторанных цен и никого не повергали в шоковое состояние, как это порою происходило в Москве даже с очень состоятельными людьми...
Из-за круглого стола, во главе которого весело царила общительная, как молодой фокстерьер, фрау Голлербах, неслись взрывы хохота, какие-то дурашливые выкрики и даже явно легкомысленные немецкие куплеты начала прошлого века.
Совершенно иным казался соседний четырехместный стол, занятый семейством Сердюков, – папой, мамой и их дочерью – очень большой некрасивой девушкой за тридцать, с огромными серыми глазами.
Четвертым за этим же столом сидел вечно нетрезвый английский джентльмен – мистер Джеффри Бриджес. Он был уже тяжело и угрюмо пьян, и в отличие от своих соседей по столу – тройки двухметровых добродушных канадских медведей, объединенных фамилией Сердюк, – поведение немцев за соседним столом его невероятно раздражало...
Сердюки же очень симпатично реагировали на веселый шум соседнего круглого стола. На каждый очередной взрыв смеха оттуда папа Сердюк расплывался в широкой улыбке, а за ним, словно получив высочайшее разрешение, улыбались его жена и дочь.
Причем именно вот в такие мгновения их дочь Галю успевала тревожно и заботливо взглянуть на опухшего от беспробудного пьянства мистера Джеффри Бриджеса, который ей, как ни странно, очень и очень понравился с того самого момента, когда пьяный мистер Бриджес, размахивая наполовину опорожненной бутылкой виски, вступил на первую ступеньку корабельного трапа в английском порту Тильбери...
По ресторану, элегантно лавируя между пассажирскими столами, двигался «винный» стюард с двухъярусной тележкой на колесиках, уставленной всевозможными бутылками с яркими, зазывными наклейками.
Мутными глазами Джефф Бриджес узрел стюарда и по-английски хрипло выкрикнул:
– Стюард, сюда!
Но тот обслуживал дальние столики и не услышал призыва.
– Черт его подери! Он глухой, что ли?! – возмутился Бриджес. – Эй, стюард! Водки!
Огромный папа Сердюк решил ему помочь и вежливо спросил:
– Позвать его, сэр? Я неплохо говорю по-русски...
Джеффри Бриджес услышал незнакомый ему акцент, презрительно оглядел огромного Сердюка и откровенно по-хамски рявкнул на него:
Слушал Тимур Петрович глуховатый Танин голос, с нежностью смотрел на нее и думал: «Какая превосходная, абсолютно интеллигентная дипломатическая школа!..»
А историйка действительно вырисовывалась весьма забавная.
Некий находчивый матрос палубной команды, Базиль, уже который рейс занимался тем, что обслуживал старух пассажирок, не утерявших интереса к плотским наслаждениям. Так как, по разумению Тимура Петровича, один взгляд на такую старушку, как фрау Голлербах, должен был сделать из нормального молодого мужика импотента недели на две вперед, то этот самый героический Базиль появлялся в старушечьих каютах полностью технически оснащенным на случай внезапного (и вполне естественного!) отсутствия эрекции. В инструментальной сумке он приносил с собой небольшой собственный видеоплейер и парочку затасканных порнографических кассет.
Ловко и споро матрос подключал свой видак к каютному телевизору, вставлял примитивнейшую порнушку и, не отрывая глаз от экрана, начинал пользовать старушню во все мыслимые и немыслимые завертки...
Мало того! Наученный горьким опытом позапрошлого рейса, когда одна из его клиенток – англичанка восьмидесяти двух лет от роду – от наслаждения чуть не отдала концы, Базиль теперь, кроме видеомагнитофона и кассет, приносил с собою специально закупленные еще в Питере корвалол, валокордин и даже нитроглицериновый спрей. А также на всякий случай крохотный пузырек с нашатырем.
За такое разовое обслуживание Базиль получал со старушки сто долларов. Одна вахта – минимум три старушки. Ибо свободным от вахты членам команды без официального вызова в пассажирских коридорах появляться было запрещено.
Пожилые одинокие пассажирки передавали Базиля друг другу по цепи. Из уст в уста...
Все сходились на том, что этот вид круизного сервиса – безусловное и необходимое, чисто русское ноу-хау. Очень многие дамы преклонного возраста разных стран даже специально, именно ради подобной сферы обслуживания, покупают себе эти отнюдь не дешевые путешествия...
Однако за последнее время в среде почтенной международной половой клиентуры Базиля начался глухой ропот: как и все прекрасные российские начинания, бизнес Базиля страдал некоторыми серьезными организационными недоработками. С точки зрения западной клиентуры, издавна привыкшей к сервису в добротном его исполнении.
Во-первых, почему бы не увеличить количество Базилей на женско-пассажирскую половину серьезной возрастной градации и таким образом сократить естественно образующуюся очередь среди пожилых дам и время ожидания этих сервисных услуг?
Второе. Во всем мире давным-давно в оплату принимаются любые банковские кредитные карты. Как, впрочем, и на этом замечательном судне – в парикмахерской, в ресторане, в барах, казино, магазинах беспошлинной торговли.
И только вид обслуживания, порученный матросу Базилю, требует расчета наличными деньгами! Что создает для пожилых особ, не всегда способных резво передвигаться по судну, ряд дополнительных неудобств...
– А так как я с вами плыву уже третий раз и даже заслужила среди моих коллег-пассажиров звание «Германская бабушка русского круиза», то несколько достойных и высокопоставленных дам нашего круга делегировали меня для этого разговора, – закончила фрау Голлербах. – Согласитесь, что в любое самое замечательное начинание можно внести логические поправки. От чего акция только выиграет, а оборот возрастет!
– Конечно, конечно... – пробормотал ошеломленный доктор Ивлев.
– Я попыталась поговорить об этом с очаровательным капитаном Беглоу, но он сказал, что это компетенция нашего милого доктора. – И фрау Голлербах очень недвусмысленно и кокетливо взглянула на Тимура.
Таня монотонно перевела ее последнюю фразу и без малейшей тени улыбки, с каменным и бесстрастным выражением на лице очень серьезно добавила по-русски:
– Это было на моих глазах. Беглов не дослушал ее и, кажется, к счастью, ни черта не понял. Он просто сплавил ее вам, Тимур Петрович. Ваш ход, доктор?
Ивлев думал всего несколько секунд, но и для фрау Голлербах, и для Тани Закревской эти секунды показались вечностью. Потом вежливо улыбнулся фрау Голлербах и сказал Тане:
– Ну-с... В первых строках моего письма поблагодарите бабулю за все рационализаторские предложения в сфере этого бордельно-корабельного ноу-хау. Пообещайте, что я приму к сведению все, что она нам тут поведала. И пожалуйста, Танечка, попросите ее больше никогда ни с кем на эту тему не разговаривать, сказав, что это в ее же личных интересах. И в интересах ее «высокопоставленного» дамского круга. Пугните ее как-нибудь...
– Как? Каким образом я могу запугать эту армаду загульных старух? – пожала плечами Таня. – Интересненько, как вы это себе представляете?
– О ч-ч-черт!.. Ну, скажите, что этот вонючий Базиль действовал в обход всех финансовых законов и поэтому требовал с них только наличные деньги. Чтобы не платить налоги государству. И любая налоговая инспекция может привлечь старух к ответственности как соучастниц его преступления. У них слово «налоги» звучит гораздо серьезнее, чем у нас в России... Но не запугивайте ее до гипертонического криза! Пообещайте, что, если они будут молчать в тряпочку, я все возьму на себя...
– Сами, что ли, пойдете с порнокассетками по старушечьим каютам? – поинтересовалась Таня Закревская.
Тимур тяжело вздохнул, тоскливо посмотрел в иллюминатор на мелкие серые волны с пенистыми седенькими шапочками, глянул на Таню, коротко спросил:
– Совесть есть?
– Нету, – впервые улыбнулась Таня и стала говорить с фрау Голлербах на превосходном немецком языке...
... Дальнейшие события развивались в стремительном темпе.
Таинственная частнопредпринимательская деятельность неутомимого Базиля в мгновение ока была просчитана, вычислена и безжалостно прервана главным врачом судна, кандидатом медицинских наук, хирургом высшей категории Тимуром Петровичем Ивлевым.
При помощи громкой "корабельной связи для служебных помещений находчивый Базиль уже через две минуты предстал перед главным доктором в виде матроса палубной команды Василия Котова.
Это был тот самый бугай Васька Котов, которому доктор Ивлев еще в начале рейса собственноручно выдрал гнилой зуб, а потом сам же (и уже не впервые!) снабдил элеутерококком для снятия слабости в члене, появлявшейся уже не в первый раз от тяжкого гуманитарного труда в старушечьих каютах. О чем доктор, естественно, не ведал.
Под какими-то незначительными предлогами из судовой медицинской части на некоторое время были удалены все сотрудники доктора Ивлева. Что позволило их шефу разговаривать с создателем промышленно-корабельного ноу-хау по обслуживанию дам запредельного возраста, не стесняя себя в выражениях.
Разговор получился кратким и выразительным.
– "Мерсик", говоришь, есть? – ласково спросил Тимур Петрович.
– Есть, – насторожился Котов.
– Домик в Сестрорецке достроил?
– Ну...
– Видики-шмидики, ди-ви-ди там разные имеются?
– Ну, как у всех. А что, собственно...
– Жена, детки – одеты-обуты?
– Само собой.
– Ну и хватит, – ухмыльнулся доктор Ивлев.
– Это еще почему? Я что, хуже всех?
– Нет, – убежденно сказал доктор Ивлев. – Ты не просто хуже всех. Ты еще и грязнее, чем кто бы то ни было. Ты, Котов, полное вонючее говно! Я закрываю твою блядскую лавочку. Можешь развинтить свои порнушные кассетки, а пленочку на хер себе намотать. Или за борт выбросить. Вместе со своим видиком и моим элеутерококком. Они тебе больше не пригодятся. Завтра приходим в Лиссабон, встанем в порту, я тебя тихонечко, как тяжело больного и сильно инфекционно заразного, спишу на берег, и ты за свой счет... Слышишь, сучонок?! За свой счет покупаешь билет на самолет до Питера и по собственному желанию навсегда увольняешься из «Посейдона». Понял меня?
– А если... – начал было наступательно Васька Котов....но Тимур Петрович тут же его предупредил:
– А если ты, раздолбай египетский, ебарь старушечий, еще хоть одно слово вякнешь, я сейчас же доложу капитану все как есть и гарантирую тебе срок с конфискацией имущества. Понял, дерьмо собачье?! Ты же конфискации своего имущества не захочешь, правда, предприниматель хуев?..
* * *
... Мартов еще раз прослушал диктофонную запись рассказа доктора Ивлева о матросе Ваське Котове и убедился, что не упустил никаких важных подробностей.Может быть, стоило бы упомянуть еще и о том, как Тимур Петрович объяснял капитану, старпому и старшему пассажирскому помощнику, почему он так настаивает на срочной эвакуации «внезапно заболевшего опасной вспышкой инфекционного вирусного гепатита С матроса палубной команды В. Котова».
Наверное, не мешало бы вспомнить, как старший пассажирский помощник Константин Беглов тогда посмотрел на доктора Ивлева! То ли он сам догадывался о рыночно-половой деятельности вышеупомянутого матроса, то ли вдруг смутно припомнил, как его не вовремя атаковала фрау Голлербах по какому-то странному поводу. И попытался связать эту атаку со своими подозрениями...
Но по недавнему рассказу доктора Ивлева Сергей Александрович уже знал, что тогда, при том разговоре, опытный, мудрый и превосходно тренированный Беглов осторожно промолчал.
И Мартов решил, что об этом можно и не писать.
Как и не упоминать того количества извозчичьего мата, которым воспользовался доктор Ивлев при последнем прощании с матросом Котовым в морском порту Лиссабона.
Вот после такого волевого решения Мартов и решил поставить точку в этом эпизоде.
Тем более что по тщательно собранным и четко сопоставленным материалам четырехлетней давности Сергей Александрович точно знал – именно во время той стоянки «Федора Достоевского» в Лиссабонском порту на другом конце земли, на невидимой границе Тихого и Индийского океанов, на берегу небольшого теплого и ласкового фиорда залива Принцессы Дайяны, у дома лоцмана Анри Лорана, происходили диаметрально противоположные события...
* * *
... В отличие от утреннего солнечного Лиссабона в эти же самые минуты в заливе Принцессы Дайяны стоял поздний черный вечер.Анри Лоран и доктор Мартин Краузе сидели за домом под навесом.
Из-под навеса свисала несильная лампа со странным, чуточку диковатым абажуром, сплетенным местными умельцами из разноцветных прутиков. Под этим абажуром на столе стояли бутылка виски, термос со льдом и большой прозрачный кувшин с соком.
Дочерна загоревший, подтянутый, тощий Лоран, в темной майке и серых шортах, в сандалиях на босу ногу, нервно мял рукой лицо, мотал головой, словно хотел вытряхнуть из нее какие-то кошмарные видения...
На полном докторе Краузе была надета многосюжетно и многоцветно разрисованная гавайская рубаха навыпуск, тщетно пытающаяся скрыть его рыхлый живот, и широкие зеленые шорты, открывающие толстые, белые, тронутые тромбофлебитом подагрические ноги нездорового пожилого человека в стоптанных спортивных туфлях.
У каждого в руках было по высокому стакану. Только Лоран пил из своего стакана виски, разбавленное всего лишь тающими кубиками льда, а доктор Краузе прихлебывал грейпфрутовый джус. Тоже со льдом...
– Мартин... Что делать, Мартин?.. – в тоске и отчаянии глухо говорил Анри Лоран. – Мне все время кажется, что все это – кошмарный сон. Что стоит сделать только усилие, я проснусь – и нет этого Стенли Уоррена, нет этого чудовищного Чарли, нет людей Фриша... А на самом деле они – есть! Есть, есть, Мартин!.. Они здесь.
Стараясь скрыть свою полную растерянность, Мартин Краузе пытался придать голосу хоть какое то подобие уверенности:
– Возьмите себя в руки, Анри. Давайте попробуем найти выход...
– А Николь?! – в истерике, совсем негромко закричал Лоран. – Что будет с Николь?!!
Доктор Краузе помолчал, глядя в черноту наступающей ночи, и только через долгую паузу тихо спросил:
– А что будет с русским пассажирским кораблем? Что будет с тысячей ни в чем не повинных людей? Подумайте и об этом, Анри...
Лоран залпом допил виски, снова наполнил стакан, всыпал туда горсточку льда и спросил свистящим шепотом:
– А что вы мне предлагаете, Мартин? Если я откажусь, я потеряю дочь. Это вы понимаете?..
– Давайте свяжемся с прессой... – неуверенно предложил Краузе. – Сообщим в полицию...
– О Боже! – в отчаянии воскликнул Лоран. – Неужели вы думаете, что они этого не предусмотрели?! Это же – Фриш!!! Фриш и его люди... Они всюду. Я слышал, что они принимали участие даже в разработке операции по атаке на Нью-Йорк одиннадцатого сентября!.. По найму они работают во всем мире! Компания Стенли их специально наняла для всех этих мерзостей... Пресса, полиция!.. Да я уже предупрежден, что если промолвлю кому-нибудь хоть одно слово, в этот же день в Париже погибнет Николь, а все газеты раструбят о том, что я когда-то лежал в Сиднейском госпитале с тяжелыми мозговыми явлениями, которые сейчас дали необратимый рецидив. И мне никто никогда ни в чем не поверит! Ни одному моему слову... А потом меня отправят в клинику для умалишенных. Или меня «случайно» собьет грузовик... Это страшные люди, Мартин. За деньги они готовы на все.
Доктор Мартин Краузе выплеснул из стакана остатки грейпфрутового сока на траву, налил в стакан виски из бутылки Лорана и сделал внушительный глоток. И как-то очень решительно и деловито спросил:
– Когда здесь должно пройти русское судно, Анри?
– Через тринадцать суток...
– Время еще есть, Лоран, – твердо проговорил доктор Мартин Краузе. – Подозреваю, что они будут очень тщательно следить за всеми вашими перемещениями и разговорами. Я, пожалуй, возьму это на себя. И как-нибудь постараюсь предупредить Николь и русских...
– Как? – обреченно спросил Лоран. – Каким образом? Я совершенно не убежден, что даже вот этот наш с вами разговор сейчас не прослушивается...
– И тут ты прав, Анри Лоран...
В еле освещенной кабине большого и мощного джипа «крайслер», совсем недалеко от дома Анри Лорана, работала звукозаписывающая аппаратура. На двух маленьких дисплеях всплесками метались пики амплитуды звучащих голосов Анри Лорана и доктора Краузе, слегка искаженные расстоянием и помехами. Лукавыми зелеными глазками подмигивали индикаторы цифровой и дублирующей магнитофонной записи...
Два молодых человека, которые днем привозили Стенли Уоррена и Чарли к дому лоцмана Анри Лорана, сейчас сидели внутри этого джипа с правосторонним рулем и мирно закусывали сандвичами, прихлебывая пиво, запасы которого были совсем рядом – под столиком с аппаратурой, в автомобильном холодильнике системы «Бош».
– Он вообще неглупый малый, этот Лоран, – сказал второй.
А из двух динамиков, встроенных в приборную панель «крайслера», сквозь легкие электрические разряды и потрескивания звучали голоса Лорана и Мартина Краузе.
– Не думаю, Анри... – говорил доктор Краузе. – По-моему, пока этого еще не может быть.
– Может, Мартин, может... Все может быть. И выхода я никакого не вижу, – потерянно звучал голос Лорана.
Продолжая записывать разговор Лорана и Краузе, один из молодых людей приглушил звук в динамиках и сказал коллеге:
– Ты прав. Лоран умнее доктора.
– Если тебя прижмут так, как прижали Лорана, ты тоже станешь шевелить мозгами, – рассмеялся второй молодой человек. – А как со здоровьем у этого доктора Краузе?
Первый сдвинул пиво и сандвичи в сторону и на освободившейся части откидного столика разложил блокнот. Полистал его, нашел нужную запись и сказал:
– Сейчас поглядим... Ага, вот! Атеросклероз, склероз коронарных сосудов, сужение митрального клапана, ишемическая болезнь сердца... эмфизема легких... Обычный джентльменский набор для такого возраста.
Его приятель открыл пару новых бутылок пива, одну из них протянул напарнику и улыбнулся:
– Я думаю, что этот джентльмен достаточно пожил.
Партнер с благодарностью принял у него открытую бутылку свежего пива, захлопнул блокнот и утвердительно кивнул:
– Я тоже полагаю – вполне достаточно.
* * *
... В кинематографе существует такое понятие, как «параллельный монтаж». Даже не понятие, а некий композиционный прием. Это когда кинематографическое повествование строится по принципу «А в это время!..»То есть во время происходящих событий в одном месте земного шара в другом уголке земли случается тоже что-то такое, что потом наверняка сюжетно сомкнётся с первым событием.
Приемчик, прямо скажем, сильно обветшалый, а по сегодняшнему времени – и вовсе не модный. И если бы Мартов сейчас не претендовал на сочинение некоего подобия прозы, а писал бы нормальный киносценарий, он скорее всего постеснялся бы пользоваться столь древним инструментом.
Но для сегодняшнего российского кинопроизводства тексты о дальних океанских плаваниях с тысячей человек на борту были бы слишком дороги. И поэтому Мартов Сергей Александрович рискнул написать обо всей этой истории в жанре близком к невзыскательной прозе. Старательно избегая описаний чисто профессионально-мореходных подробностей и тех деталей корабельного быта, в которых надо было либо участвовать непосредственно самому, либо быть сторонним и очень внимательным наблюдателем...
А Мартов был всего лишь слушателем. Въедливым, дотошным, не стеснявшимся задавать дурацкие вопросы, как доктор Ватсон, «...чтобы Шерлок Холмс мог на них умно отвечать».
Поэтому Сергей Александрович не устыдился такого древнего стилевого приема построения сюжета, как параллельный монтаж. Тем более что все описываемые события, случившиеся четыре года тому назад, в действительности происходили тогда почти одновременно в самых разных уголках нашей планеты...
Итак – «а в это время»...
* * *
... А в то самое время, когда четыре года тому назад в заливе принцессы Дайяны люди Фриша вынесли приговор доктору права Мартину Краузе, теплоход «Федор Достоевский» вышел из Лиссабона и теперь держал курс на Канарские острова...Качало. Доктор Тимур Петрович Ивлев шел по неширокому холлу третьего этажа мимо плотно закрытых дверей кинозала.
Следующая дверь, в аппаратную, была приоткрыта. Тимур заглянул туда и увидел у правой проекционной установки своего фельдшера Луизу и ее приятеля – электрика Валерика. Они стояли у квадратного «подсмотрового» окошечка и наблюдали за происходящим в зале.
Когда Тимур по трем ступенькам поднялся в аппаратную, Луиза оглянулась, увидела своего шефа и толкнула Валерика локтем в бок. Тот оглянулся, увидел Тимура, приложил палец к губам и указал на второе «подсмотровое» окошечко у левого проектора.
Тимур присел на высокий круглый табурет у левого аппарата, посмотрел в кинозал и увидел там несколько десятков молодых и пожилых пассажиров судна, склонившихся над маленькими молитвенниками, которые они держали перед собой двумя руками.
У затянутого тяжелыми плюшевыми портьерами экрана в большом помещении кинозала при мягком и несильном освещении молодой священник-волейболист в полном святом облачении, из-под которого выглядывали привычные джинсы, Ричард Роуз вел вечернюю службу.
Маленький складной алтарь, небольшой изящный столик, покрытый специальной темно-синей, с золотом, продолговатой скатеркой, Библия на этом столике и...
...негромкий, спокойный голос отца Ричарда Роуза, обращенный к верующим путешественникам.
И тут несгибаемый ироничный материалист Тимур Ивлев, не признающий ни Бога, ни дьявола, вдруг поймал себя на мысли, что людям, сидящим сейчас в этом скромном корабельном кинозале, и этому молодому пареньку Ричарду Роузу, превосходно играющему в волейбол, он почему-то доверяет гораздо больше, чем всем своим российским правителям и политикам, когда те истово крестятся в роскошных чертогах московского храма Христа Спасителя...
Сколько раз он наблюдал эту картинку на телевизионных экранах, столько же раз ему становилось тошно за эту публично-фальшивую демонстрацию Веры.
Ему, отменному хирургу, почти всегда точно знавшему, как следует спасать Человека, казалось, что религиозное мышление, наверное, было уместно и необходимо в мире, где люди воевали луком и стрелами. Но в мире с атомными бомбами такое мышление для цивилизации становится самоубийственным. Да и засилье церкви в России за последние годы приняло просто трагикомические масштабы! Он даже где-то вычитал про это.
Тимур еще немного постоял у квадратного «подсмотрового» окошечка, послушал голос Ричарда Роуза, а потом молча, жестом поманил к себе Луизу и Валерку. И сказал им тихо, почти шепотом:
– Айда, ребята, отсюда. А то мы будто в замочную скважину подглядываем...
Он улыбнулся Луизе, подмигнул Валерке, пропустил их вперед и сам вышел в холл. Плотно притворил за собою дверь аппаратной кинозала и пошел в конец холла – к выходу на открытую палубу.
Там он закурил и побрел к стоявшему на кильблоках спасательному вельботу. Да так и остановился там, отгороженный вельботом от всего на свете. Тяжело привалившись к сырому фальшборту, нервно курил, подставляя лицо прохладному соленому ветру, и перед его глазами был океан, океан, океан...
Странная штука – эти предвечерние часы на плывущем в ночь судне...
Уходят дневная суета, нервотрепка, мелкие столкновения, обостренное внимание к многоязыкой речи...
Команда, свободная от вахты, устало разбредается по каютам. Короткий отдых, и снова – на вахту. Кто куда...
Переводчики готовятся к вечерним концертным удовольствиям пассажиров в музыкальном салоне, посиделкам в барах и кафе, в казино, к их ужинам в ресторане. В кормовой части шлюпочной палубы будут обязательно танцы. Кто-то захочет пойти в закрытый плавательный бассейн, кто-то в спортивный зал...
Только успевай – кто-то кого-то не понял, что-то кому-то нужно перевести, объяснить.
Не сняв дневную служебную форму, Таня Закревская лежала поверх покрывала в своей очень женственной и давно обжитой каюте, не мигая смотрела в низкий пластмассовый потолок, и из уголков ее глаз к вискам мокрыми тоненькими дорожками текли слезы...
В огромном ресторане «Федора Достоевского» за одним из многоместных круглых столов сидела развеселая компания – с доктором Зигфридом Вольфом и неугомонной старухой Голлербах, которая напропалую кокетничала сразу со всеми мужчинами, сидящими за этим столом.
Этот замечательный плавучий ресторан мог бы стать украшением любой сегодняшней российской метрополии[1], распухшей от туповатого чванливого снобизма и профессионально украденных денег. С той разницей, что в этом корабельном ресторане цены были сведены к уровню обычных европейско-ресторанных цен и никого не повергали в шоковое состояние, как это порою происходило в Москве даже с очень состоятельными людьми...
Из-за круглого стола, во главе которого весело царила общительная, как молодой фокстерьер, фрау Голлербах, неслись взрывы хохота, какие-то дурашливые выкрики и даже явно легкомысленные немецкие куплеты начала прошлого века.
Совершенно иным казался соседний четырехместный стол, занятый семейством Сердюков, – папой, мамой и их дочерью – очень большой некрасивой девушкой за тридцать, с огромными серыми глазами.
Четвертым за этим же столом сидел вечно нетрезвый английский джентльмен – мистер Джеффри Бриджес. Он был уже тяжело и угрюмо пьян, и в отличие от своих соседей по столу – тройки двухметровых добродушных канадских медведей, объединенных фамилией Сердюк, – поведение немцев за соседним столом его невероятно раздражало...
Сердюки же очень симпатично реагировали на веселый шум соседнего круглого стола. На каждый очередной взрыв смеха оттуда папа Сердюк расплывался в широкой улыбке, а за ним, словно получив высочайшее разрешение, улыбались его жена и дочь.
Причем именно вот в такие мгновения их дочь Галю успевала тревожно и заботливо взглянуть на опухшего от беспробудного пьянства мистера Джеффри Бриджеса, который ей, как ни странно, очень и очень понравился с того самого момента, когда пьяный мистер Бриджес, размахивая наполовину опорожненной бутылкой виски, вступил на первую ступеньку корабельного трапа в английском порту Тильбери...
По ресторану, элегантно лавируя между пассажирскими столами, двигался «винный» стюард с двухъярусной тележкой на колесиках, уставленной всевозможными бутылками с яркими, зазывными наклейками.
Мутными глазами Джефф Бриджес узрел стюарда и по-английски хрипло выкрикнул:
– Стюард, сюда!
Но тот обслуживал дальние столики и не услышал призыва.
– Черт его подери! Он глухой, что ли?! – возмутился Бриджес. – Эй, стюард! Водки!
Огромный папа Сердюк решил ему помочь и вежливо спросил:
– Позвать его, сэр? Я неплохо говорю по-русски...
Джеффри Бриджес услышал незнакомый ему акцент, презрительно оглядел огромного Сердюка и откровенно по-хамски рявкнул на него: