Страница:
– Да все просто, как плач ребенка. Смотри сюда. Ребенок плачет. Что делает его мать? Кидается к нему помогать. Болит там у него что или он есть хочет. Так и ты для нас.
– Как ребенок?
– Ну при чем здесь… – Говорун отложил на тарелку освобожденную от мяса кость и принялся кидать в рот плоды, похожие на вишни, только без косточек и куда более мучнистые. Из-за этого речь его стала больше походить на бубнеж. – Вот когда у тебя палец болит или копчик чешется, ты что делаешь?
– Чешу, естественно.
– Вот видишь. Но ты же не отрубаешь его или не ошпариваешь кипятком. Хотя, если бы ты доверил свой больной палец чужому дяде, какому-нибудь дураку-хирургу, то он вполне мог бы его оттяпать. Так?
– Ну, при каких-то условиях… Допустим.
– Вот и все! Понимаешь, мы тебя чувствуем. Как ты свой палец.
– А почему я не чувствую вас?
Говорун на глазах заскучнел.
– Понимаешь, какое дело. Не знаю даже, как это тебе объяснить. Ну вот например. Кобыла массипо рожает, как правило, одного жеребенка. Бывает и двух, но это редко. Очень редко. И роды у нее при этом проходят крайне тяжело. Иногда она во время них погибает. А если допустить, что она одновременно вынашивает пять, а то и двадцать, сто полноценных жеребят? Да она просто до родов не доживет! Погибнет под одним только их весом. Ее разорвет к чертовой матери.
– Ну пусть не полноценных. Пусть маленьких, недоразвитых, – попытался возразить Макс, развивая аналогию.
– Ты много здесь видел неполноценных?
Вот этого Макс не заметил точно. Все на вид крепкие, здоровые, даже старики не походят на развалины. Может, это просто образцово-показательный экспонат для заезжих туристов? Этнологическая деревня с большим количеством массовки. И вообще все происходящее по большому счету мистификация. Ну есть у них один или пусть даже десяток – хоть сотня! – телепатов, по совместительству гипнотизеров, вот они и прикрываются ими, давят на мозги заезжему туристу. И антуражики подходящие выстраивают, «кино» ему крутят. Мол, ребята, мы такие крутые, что нас лучше не трогать. Эдакая защитная окраска, увидеть которую, якобы, дано только одному из землян – бывшему жокеру и бывшему чемпиону мира по ипподромным скачкам Максу Чернову.
– У вас что, больные дети не рождаются? – спросил Макс, вспомнив время от времени появляющиеся статьи и телевизионные передачи о врожденных уродствах и болезнях, которыми так любят шокировать обывателя журналисты. Почему-то особенно ярко и противно получается у них описывать самые кровавые, самые не гуманные подробности вроде сросшихся тройняшек с одной прямой кишкой, пораженной фиолетовым раком, спасения от которого, как известно, еще не придумано.
– В твоем понимании – редко.
– И что тогда?
– Ничего, лечим.
– И как, успешно?
– Ну конечно! Что ты хочешь? За столько-то лет не научиться этого делать? Даже не смешно.
Говорун, закончив есть, взял со стола что-то рыхлое бледно-желтого цвета, что Макс вначале посчитал было за очередную еду, вытер этим губы, потом руки, и положил в тарелку. Вся посуда здесь, довольно грубая, стремилась к прямоугольной форме.
– И за сколько же лет? – спросил Макс, язвительно прищуриваясь.
Ему показалось, что сложнее вопроса говорун еще не получал. Молчал он долго. По здешним «компьютерным» меркам – очень долго. Советуется, наверное. Как бы покрасивше соврать. Туристам ведь положено врать. Тут олень с вишневым деревом на голове, там пушка, их которой снайперски мочили воробьев, чуть дальше первобытный плот, с которого путешествовали на Луну. Кстати, выявленным шпионам врать положено тоже.
– Понимаешь в чем дело, Максим. Много. Просто то, что в вашем понимании называется историей, у нас существует дольше. Мы не хотим тебя пугать. Это не входит в наши задачи.
– А что входит? – зло спросил Макс.
– Гармония, как это не смешно. У нас нет другого выхода.
– И твой ответ способен эту гармонию нарушить? Я имею в виду честный ответ.
– В какой-то мере да.
– А ты не ошибаешься, Ин? Или просто напросто пугаешь меня?
– Испуг тоже нарушит гармонию.
– Что-то вы тут такие пугливые, – презрительно бросил Макс. Он не верил.
– Дело не в страхе. Этого добра у нас… – Говорун усмехнулся. – Вот уж от чего не скроешься, так это от него. Но я тебя слышу. Для таких цивилизаций, как твоя, многие понятия, правила и обычаи обусловлены предрассудками. И еще всякого рода количественными категориями. Выше, быстрее, дальше, больше. Мы это прошли так давно, что уже и говорить об этом нет необходимости. Бессмысленно. Вот вы летаете на другие планеты. Зачем? Что, у вас самих чего-то не хватает? Еды? Одежды? Чего?
– Не в этом же суть, – горячо возразил Макс.
– Так в чем?
– Интересно же! Жажда познаний. Это все внутренние, глубинные, если хочешь, человеческие мотивы.
– Хорошо. Ты познал. Что дальше?
– Ну… И дальше то же. Где предел познания? Вот ты знаешь?
– Знаю. Только, не обижайся, мы все это уже давно прошли.
– Ты мне еще скажи, что вы в космос летали!
– Скажу. Летали.
Врет ведь, подлец, врет! Не может быть такого! Дикари и – в космос. Ага! Из пушки на ядре. Туда и обратно. Ну и где же эта пушечка?
– Только не так, как вы, – поспешил добавить говорун. – Не в физическом смысле.
– Типа полета мысли? – усмехнулся Макс.
– Ты очень точно сформулировал.
– А ты, случаем, такие особенные грибочки не принимаешь, а?
– Какие такие грибочки? – искренне, кажется, удивился говорун.
Настроение было не то, чтобы пускаться в разъяснения, и Макс отмахнулся.
– Ладно, проехали. – Но потом, прикинув, как будто даже усовестившись, скупо пояснил. – Это что-то вроде наркотиков. Или спиртного.
– Это которое у тебя во фляжке?
– Ну… Вроде того. Только – ты не обижайся – что-то не верится.
Макс, ясное дело, чувствовал, что несколько перегибает палку. Все же он пленник, а говорун, ну, вроде хозяина у него, что ли. Раза два им, спортсменам и тренерам, спецы из охранной службы читали лекции по безопасности, в том числе рассказывали о том, как вести себя в случае захвата террористами или – такое тоже бывало – чересчур перегретыми болельщиками. Так вот, одним из пунктов там значилось: не вступать с террористами в пререкания, не геройствовать, вести себя подчеркнуто спокойно, не повышать голоса и всячески демонстрировать покорность. Словом, вести себя тише воды, ниже травы, а все остальное предоставить спецслужбам. Те же рекомендации, надо полагать, распространяются и на поведение в плену. Но тут появилась некая тональность, непредсказуемая специфика отношений, за которой не проглядывалась угроза, что он несколько распоясался, откровенно провоцируя собеседника.
– Ну хорошо. Что тебе рассказать о твоей Земле, чтобы ты поверил?
Макс ошарашено уставился на говоруна. Ничего себе! И вдруг сообразил.
– Нет, дорогой. Этот фокус у тебя не пройдет. Ты, я чую, про мою Землю прямо у меня из башки все и скачал. Ты мне расскажи про то, где я не был. То, что я не знаю и знать не могу.
– Вот видишь. Ровно то же самое и со всеми остальными.
– Это которые… – Макс изобразил на пальцах что-то вроде краба, намекая на показанное ему «кино».
– Со всеми, Максим.
Макс взял со своей тарелки остывший плод и принялся медленно его пережевывать, глядя в стену, на которой висела шкура, здорово похожая на шубу того гада, который напал на него у горной реки. Толстый мех пестрой окраски смотрелся богато. На его взгляд, на ней не хватало парочки перекрещенных сабель, тогда композиция выглядела бы законченной. Мысль, которая пришла ему в голову, была ослепительно невероятной, по ощущениям сходной с тем состоянием, когда он взял свой первый кубок.
– Ты хочешь сказать, что в каждой цивилизации есть люди типа меня? Ну, то есть, с которыми ты… Вы контактируете?
– Не совсем так. Большинство контактов установлено с теми, кто бывал у нас. С ними нужно, как вы говорите, глаза в глаза. Но некоторые цивилизации легко идут на контакт и так.
– И много таких? С которыми вы вот так, на расстоянии?
– Цифра большая, но в данном случае это не имеет значения.
– Нет, погоди, не уходи от вопроса. Или это секрет? Военная тайна.
– Да какая там тайна! – усмехнулся Ин. – Считай, на каждого нашего по одной.
Макс попытался вспомнить статистические данные, которыми его загружали при подготовке к этой командировке. Диаметр планеты, длина суток, среднегодовая температура, давление… Муры, которая в жизни не пригодится, наговорено было через край. А вот про численность населения… Он как-то упустил это. Миллион? Нет, больше. Ареолы расселения, племенной состав, жизненный уклад, размеры освоенных территорий… Несколько миллионов, это точно. Несколько миллионов на всю планету. Да в одной Москве больше. Так что же выходит? Сотни миллионов? Да нет, городов тут не существует, это факт. А такие вот укрытия? Гор-то тут – копай себе и копай.
– Погоди. Ты сказал большинство. Не знаю, сколько вас всего, миллион, два, десять, сто, но если, как ты сказал, с большинством нужно глаза в глаза… Ты хочешь сказать, что у вас тут был миллион гостей? Здесь, на планете? Не… Как сказать? Не особей, а экспедиций, что ли. Типа нашей.
– Да конечно нет. У нас все же не такая длинная культурная история, хотя в последнее время частота визитов увеличилась. Прогресс, надо полагать. Но ничего, скоро наступит спад. Мы входим в контакт по цепочке. Это понятно?
– Чего уж не понять, – проговорил пораженный Макс.
Это как болезнь, как грипп. Заразился один, другой, третий – и пошла гулять эпидемия, передаваемая воздушно-капельным путем. Контактно-мозговым в данном случае. Это даже не просто болезнь. Это настоящая, стопроцентная экспансия! Захват всего и вся. Только… Где доказательства? Разговоры и всякие картинки вкупе с подземными реками – все это хорошо. Но, в условиях, скажем так, гипноза, это не факт.
– Красиво. То есть ты хочешь сказать, что у вас, как ты говоришь, контакт со всем миром?
– Не, естественно. С некоторыми расами мы не контактируем принципиально. С некоторыми это невозможно. Скажем, какой нам интерес поддерживать отношения с цивилизацией… Водной цивилизацией акул, так скажу. Мы этот канал не поддерживаем.
– Это у нас, что ли?
– Нет, это я к примеру. Там вообще жидкий аммиак и все очень сложно. Они же просто убийцы. Все как бы мыслят, но при этом думают только о еде и размножении. Ошибка мироздания. Впрочем… Вы пока тоже. Только давай так! Мы никого не осуждаем. Даже вон, – говорун кивнул на шкуру.
– Вы сними тоже в контакте?
– Нет. Все попытки закончились ничем. Одни голые инстинкты. Но у них своя роль, своя задача.
– А массипо?
– Чего спрашивать, когда сам знаешь. Они, конечно, примитивные, но, так сказать, на связи. За миллион лет из них так и не удалось делать по-настоящему разумных созданий. Да, как выясняется, это и ни к чему.
– За сколько? – вкрадчиво спросил Макс.
– Это примерно, я огрубляю.
– Не, погоди. Ты хочешь сказать, что вам миллион лет?
– Ну, наш год короче вашего.
– На пятнадцать процентов.
– Я же говорил, что цифры слишком коварная вещь. Дело же ведь не в них.
Макс замотал головой, словно отгоняя видение.
– Слушай, по-моему, ты просто врешь. Миллион лет, миллионы цивилизаций. Может, скажешь еще, что тебе, не знаю, сто тысяч лет?!
– Если говорить о моем теле, я столько не прожил бы ни при каких условиях. Сто пятьдесят – абсолютный предел. Но это уже глубокая старость, до которой мало кто дотягивает.
– Ну чего, сто пятьдесят тоже неплохо. Я едва на половину этого рассчитываю. Но миллион лет! У тебя есть какие-нибудь доказательства посерьезнее твоих слов?
– Вообще-то я не собирался тебе ничего доказывать. Да и чем я докажу?
– Манускрипты какие-нибудь, документы, картины, памятники.
– Если я правильно понимаю значение этих слов, то речь идет о неких записях, так?
– Ну, в общем, да.
– Понимаешь, у нас ничего такого нет. У нас вообще нет… – говорун замялся. – Писать.
– Письменность. У вас нет письменности? – поразился Макс.
– Нет.
Всемирная, можно сказать, цивилизация, чуть ли не суперчеловеки и – не умеют писать! Безграмотные. Макс почувствовал, что его начинает разбирать, попытался сдержаться, не сумел и заржал в полный голос. Он не контролировал себя, раскачивался взад-вперед, из-за заливающих глаза слез почти ничего не видел да и не хотел. Безграмотные! Короли вселенной не умеют читать и писать. Скажи кому – не поверят. Засмеют. И смех разбирал его с новой силой. Бедненькие. Так, может, научить их? Макс-миссионер. Может, ему еще и рясу выпишут. До самого пола. И будет он тут как Кирилл и Мефодий в одном лице. И азбуку им напишет. А станут его… в веках… по всей планете… памятники… Проповедник Максим.
Заливаться он закончил, поймав настороженный, даже угрожающий взгляд говоруна. Такой, что Макс испугался. Пару раз такие взгляды ему ловить приходилось. Ситуация в те разы складывалась для него, жокера, на которого порой завязаны немалые деньги, аховая. С тех пор он научился обращать на них внимание.
– Извини, – все еще задыхаясь, проговорил он. – Рассмешил ты меня.
Вытирая слезы, он не переставал ловить направленный на него тяжелый взгляд.
– Что это сейчас было?
– В каком смысле?
– Максим, я просто хочу понять.
– Что понять?
– Вот сейчас ты… – Говорун нахмурился и вдруг стал издавать странные звуки. – Хы-ха-хыы-ахха.
Глядя на него в полном недоумении, Макс сообразил, что тот таким способом обозначает или, точнее, пытается воспроизвести его смех. Это отчего-то его напугало. Поэтому заговорил Макс очень осторожно, аккуратно подбирая слова.
– Прости, но сначала я тебя спрошу. Ладно? Только без обид. Ты что же, хочешь сказать, что не знаешь что такое смех?
– Знаю, – очень серьезно ответил Ин. – Такое понятие у тебя есть.
– Отлично. Если оно есть у меня, то оно есть и у тебя. Правильно? Идем дальше. Ты что, никогда не видел как смеются?
Последовавший ответ удивил Макса до крайности.
– Конечно, видел.
– Тогда в чем дело?
– Но ты же нормальный.
– Естественно. И что с того? Я не понимаю тебя. – Макс действительно впал в глубокое недоумение. – Что, нормальность и смех несовместимы, так что ли по твоему? Послушай, ты меня пугаешь.
– Я не пугаю. Наоборот. Это ты меня пугаешь. Сначала ты нормальный, потом смех. Так не должно быть.
– Как это? – возмутился было Макс, но спешно взял, прямо поймал себя в руки. – Но как тогда бывает? Объясни, я не понимаю.
Последовал еще один оценивающий взгляд, но на этот раз, кажется, без угрозы.
– Я вижу, что ты говоришь искренне. Но при этом у тебя был смех. Это у тебя часто бывает?
С интонациями у говоруна было не все в порядке. Какие-то они у него получались деревянными. Нет, не совсем, конечно, но все же некоторый механический скрежет чувствуется. Наверное, дело это наживное. Все же чужой язык и все такое. Тем не менее Макс уловил в его вопросе хорошо знакомую врачебную интонацию, подобную той, которая появляется у эскулапа тогда, когда он внутренне готов огласить больному свой неутешительный приговор. И Макс подобрался.
– Как у всех, в общем. То есть… Может, раз в месяц, может реже или чаще. Кто считал? Это нельзя спрогнозировать.
– Ну а как бы ты сам охарактеризовал смех? Что это такое?
И снова медицинский подтекст. Что вы видите на этой картинке? А почему у вас именно такая ассоциация? А в роду у вас?… Нет? Странно, дорогой мой. А вот на этой? Вы можете объяснить? Может, у вас в детстве случалось что-то подобное? Или у ваших близких? Тоже нет?
Самое противное, что вранье здесь не проходило, хоть ты тресни. Почище детектора лжи. Куда там электронике.
– Я попытаюсь объяснить, Ин, только я ведь не… – Он хотел сказать «говорун», но осекся. – Для меня это непривычно. Я совсем не тот человек, который много говорит, лекции там читает и все прочее. Так что за точность определения я не ручаюсь. Если примерно, то это спонтанная реакция человека на некое внешнее событие или мысль, которая показалась ему смешной. Например, шутка. Или анекдот. Этому еще способствует хорошее настроение. Или еще бывает, когда наступает облегчение. Помню, был у нас случай с конюхом, который поставил всю свою зарплату на один забег. Ему по-свойски сказали, ну, так иногда бывает в конюшнях, кто станет фаворитом. Мужичишка он был того, непутевый. Болтлив не в меру, попивал и вообще. Словом, подшутили над ним. Якобы, кто-то, чего-то. Ну, он и захотел денег срубить. И нет чтобы втихую, а начал тоже намекать меж своих. Мол, есть информашка и все такое. Цену себе набивал.
Вспоминая то давнее происшествие, Макс увлекся и заулыбался. Действительно получилось смешно.
– Только кто ж ему поверит? Ну, не тот он человек, который может знать расклад. Все понимали, что ни хрена он не знает, а то, что он говорит, его просто попросили озвучить. Подстава такая. В конюшнях слухи разлетаются в секунду. А оттуда, порой, и на трибуны, и к букмекерам. Но нашелся один человек, – Макс умолчал о своей роли, – который пожалел дурака и сказал, что такого расклада в принципе быть не может. Как ни крути, а конюх он хороший. Тот выслушал, но не поверил. Повелся уже человек. И деньги приготовил. Словом, все! И сделал ставку через подставного человека. А сам уже в сомнениях. Ну а вдруг?! Напряг жуткий.
И надо ж было такому случиться, что накануне одну из животинок – это перед призовыми-то скачками – накормили кашей. Это такая специальная пищевая смесь. Вообще это нормально, но перед заездами не рекомендуется. Не предполагаемый фаворит, но все же. Кормят ей для того, чтобы очистить желудочно-кишечный тракт от излишних каловых масс, потому что если скакун начинает испражняться во время скачки, он невольно теряет скорость.
Как потом оказалось, того массипо кормили не совсем правильно, давая ему излишне твердую пищу, которая долго переваривается. Поэтому каша подействовала с замедлением. И вот, когда дали старт, бедняга начал не просто испражняться – фонтанировать! Как из брандсбойта. На животинок, на жокеров, на дорожку. И, так получилось, на фаворита, которого придерживали аккурат за этим серуном. Что самое неприятное – прямо в морду. Ну какая уж тут скачка! И тот, на кого указали конюху, пришел первым. Как же Яшка смеялся. Чуть не помер.
Макс умолчал, что после того случая конюха из конюшен поперли. С треском. Правда, выигрыш свой – и немалый – он получил. Потом, как говорили, он неплохо устроился в Австралии у одного богатенького заводчика.
– То есть у него был смех потому, что один массипо испачкал своим калом другого и жокеров тоже?
– Не только, но и это тоже. Ведь он же в итоге выиграл. Но почему это тебя так волнует?
Говорун вздохнул и заметно помрачнел.
– Это правильное слово. Именно волнует. И очень сильно. Ты сказал, что у вас смеются все?
– Ну, наверное, есть какие-то исключения, даже наверняка есть. Скажем, старые люди смеются реже, чем молодежь и дети, тяжело больные и еще кто-то, просто сейчас в голову не приходит, но, в общем-то, смеются все, чаще или реже. Для этого существуют специальные передачи на телевидении, выходят книги, журналы и вообще много чего.
– То есть в обществе это поощряется?
– Естественно. Так что тебя удивляет?
– Я не могу тебе это объяснить вот так, словами. Но я тебе покажу, если ты хочешь. Только предупреждаю – это тяжелое и небезопасное зрелище. Для тебя. Я не знаю, как на тебя это может подействовать. Поэтому рядом с тобой кто-нибудь встанет, чтобы контролировать твою реакцию. Поэтому решай. Пока ты можешь это сделать.
Реакцию на смех? Странно. Но Макс был так заинтригован, что согласился не раздумывая. То, что он, похоже, поступил опрометчиво, он понял, когда в закуток, где они сидели, вошли два крепких мужика, при появлении которых пламя масляного светильника метнулось, словно от испуга. Они решительно и молча прошли и встали за спиной Макса.
Ну что ж, если они так боятся смеха… В конце концов, это их проблемы.
– Тебе, наверное, будет лучше, если ты закроешь глаза.
Макс пожал плечами и глаза закрыл.
«Кино» началось сразу же.
Берег очень большого озера или моря, хотя, скорее всего, это озеро, потому что, во-первых, на горизонте видны горы, во-вторых, волны маленькие, чуть ли не рябь. У воды около пятнадцати аборигенов, все сильно загоревшие. Пятеро мужчин, стоя по колено в воде с луками наизготовку, занимаются рыбалкой, высматривая добычу. Время от времени то один из них, то другой что-то достает из мешочка на поясе и бросает в воду. Подкормка. Две женщины и мальчик лет шести-семи стоят у самой воды возле двух больших корзин, в которых уже лежит пойманная рыба, прикрытая мокрыми листьями. Остальные разбрелись по берегу, что-то ищут. Место дивное, прямо курортное. И вся картинка такая донельзя идиллическая, умиротворяющая. Прямо первобытный рай.
Происходящее «снимают» с разных точек, поэтому планы то и дело меняются. Только не прерывающийся звуковой фон – шелест воды, крики птиц, шелест деревьев и редкие человеческие голоса – свидетельствует о том, что течение действия не прерывается.
Один из мужчин подстрелил очередную рыбу и выхватил ее из воды. На некоторое время все внимание приковано к нему и его добычи, которая пару секунд спустя летит на траву, где ее подбирает мальчишка и относит одной из женщин.
Видимо из-за этого эпизода ни одна из «камер» не зафиксировала изменение в поведении крайнего справа рыбака. Он выронил свой лук и стрелу, которые лежали рядом с ним, на поверхности воды, он них еще круги расходились, и весь как-то странно подергивался, порывисто вертя головой, не то прислушиваясь, не то пугаясь. Звуковой фон резко изменился, наполнившись гомоном толпы. Теперь все, и на берегу, и в воде, смотрели только на него, а одна женщина, схватив ребенка за руку, поспешно повела его в кусты, что-то на ходу приговаривая. Но этот маленький эпизод был показан мельком, словно кто-то обернулся лишь для того, чтобы удостовериться. Теперь все смотрели на выронившего оружие рыбака, продолжающего подергиваться.
Это продолжалось считанные секунды, потому что его сосед, прицелившись, пустил стрелу в его сторону, угодив точно в шею. Да и то сказать, расстояние между ними не превышало четырех метров.
Раненый инстинктивно схватился руками за шею и стрелу, а к нему уже неслись трое, высоко вскидывая ноги и поднимая фонтаны брызг. Абориген, заметив их приближение, сделал было попытку убежать, но ему это не удалось. Первый, тот, который стрелял, метнулся к нему в прыжке и повалил в воду, окрасившуюся в розовый цвет. Двое других, опоздав ненамного, помогли ему, топя раненого и что-то делая руками под водой. Сопротивлялся тот недолго. Вскоре мужчины, подбирая на ходу оружие, пошли на берег. Женщины, подхватив корзины и детей, двинулись к кустам. Судя по тому, что тело, оставленное в воде, показано не было, никто на него не оглядывался.
Ну и где тут смех? Пьяный оператор перепутал носители?
– Я что-то не понял, – сказал Макс, открыв глаза. Говорун пристально смотрел на него. – Что это было?
– Ты ничего не почувствовал?
– А что тут можно почувствовать?!
– Совсем ничего?
Вопрос был задан таким тоном, что Макс почел за лучшее прислушаться к себе, к своему состоянию. Ничего. Если не считать дискомфортного ощущения из-за того, что двое здоровяков продолжают торчать за его спиной.
– Абсолютно! Теперь объясни, что все это означает. За каким дьяволом они его укокошили? И при чем тут смех? Или это у тебя такая шутка юмора? Так вот, мне не смешно. И скажи этим, чтобы валили отсюда.
– Не смешно? – удивился говорун, проигнорировав последнюю фразу Макса.
– А чего тут может быть смешного? Слушай, а может, это все подстроено? Ну, такое кино. И тот мужик жив и по сей день здоров?
– Он не был здоров. У него было такое же состояние, как у тебя во время смеха.
Секунду Макс пялился на говоруна, пытаясь понять смысл услышанного. А потом его пробило. Так, кажется, он давно не пугался. Обернувшись, он увидел, что один их «санитаров» держит в руке приличных размеров тесак. Хорошо же они контролируют его реакцию!
– Ни хрена себе, – пробормотал Макс.
Эти двое готовы были убить его, так же, как того рыбачка, если он… А что если-то? Вот именно – что?!
– Что такое кино и вот это «ни хрена»?
– Чего? Слушай, Ин, я малость не понял. Ты тут чего, меня на ножи хочешь поставить? Или это у тебя тоже юмор? – Макс ткнул через плечо большим пальцем.
– Как ребенок?
– Ну при чем здесь… – Говорун отложил на тарелку освобожденную от мяса кость и принялся кидать в рот плоды, похожие на вишни, только без косточек и куда более мучнистые. Из-за этого речь его стала больше походить на бубнеж. – Вот когда у тебя палец болит или копчик чешется, ты что делаешь?
– Чешу, естественно.
– Вот видишь. Но ты же не отрубаешь его или не ошпариваешь кипятком. Хотя, если бы ты доверил свой больной палец чужому дяде, какому-нибудь дураку-хирургу, то он вполне мог бы его оттяпать. Так?
– Ну, при каких-то условиях… Допустим.
– Вот и все! Понимаешь, мы тебя чувствуем. Как ты свой палец.
– А почему я не чувствую вас?
Говорун на глазах заскучнел.
– Понимаешь, какое дело. Не знаю даже, как это тебе объяснить. Ну вот например. Кобыла массипо рожает, как правило, одного жеребенка. Бывает и двух, но это редко. Очень редко. И роды у нее при этом проходят крайне тяжело. Иногда она во время них погибает. А если допустить, что она одновременно вынашивает пять, а то и двадцать, сто полноценных жеребят? Да она просто до родов не доживет! Погибнет под одним только их весом. Ее разорвет к чертовой матери.
– Ну пусть не полноценных. Пусть маленьких, недоразвитых, – попытался возразить Макс, развивая аналогию.
– Ты много здесь видел неполноценных?
Вот этого Макс не заметил точно. Все на вид крепкие, здоровые, даже старики не походят на развалины. Может, это просто образцово-показательный экспонат для заезжих туристов? Этнологическая деревня с большим количеством массовки. И вообще все происходящее по большому счету мистификация. Ну есть у них один или пусть даже десяток – хоть сотня! – телепатов, по совместительству гипнотизеров, вот они и прикрываются ими, давят на мозги заезжему туристу. И антуражики подходящие выстраивают, «кино» ему крутят. Мол, ребята, мы такие крутые, что нас лучше не трогать. Эдакая защитная окраска, увидеть которую, якобы, дано только одному из землян – бывшему жокеру и бывшему чемпиону мира по ипподромным скачкам Максу Чернову.
– У вас что, больные дети не рождаются? – спросил Макс, вспомнив время от времени появляющиеся статьи и телевизионные передачи о врожденных уродствах и болезнях, которыми так любят шокировать обывателя журналисты. Почему-то особенно ярко и противно получается у них описывать самые кровавые, самые не гуманные подробности вроде сросшихся тройняшек с одной прямой кишкой, пораженной фиолетовым раком, спасения от которого, как известно, еще не придумано.
– В твоем понимании – редко.
– И что тогда?
– Ничего, лечим.
– И как, успешно?
– Ну конечно! Что ты хочешь? За столько-то лет не научиться этого делать? Даже не смешно.
Говорун, закончив есть, взял со стола что-то рыхлое бледно-желтого цвета, что Макс вначале посчитал было за очередную еду, вытер этим губы, потом руки, и положил в тарелку. Вся посуда здесь, довольно грубая, стремилась к прямоугольной форме.
– И за сколько же лет? – спросил Макс, язвительно прищуриваясь.
Ему показалось, что сложнее вопроса говорун еще не получал. Молчал он долго. По здешним «компьютерным» меркам – очень долго. Советуется, наверное. Как бы покрасивше соврать. Туристам ведь положено врать. Тут олень с вишневым деревом на голове, там пушка, их которой снайперски мочили воробьев, чуть дальше первобытный плот, с которого путешествовали на Луну. Кстати, выявленным шпионам врать положено тоже.
– Понимаешь в чем дело, Максим. Много. Просто то, что в вашем понимании называется историей, у нас существует дольше. Мы не хотим тебя пугать. Это не входит в наши задачи.
– А что входит? – зло спросил Макс.
– Гармония, как это не смешно. У нас нет другого выхода.
– И твой ответ способен эту гармонию нарушить? Я имею в виду честный ответ.
– В какой-то мере да.
– А ты не ошибаешься, Ин? Или просто напросто пугаешь меня?
– Испуг тоже нарушит гармонию.
– Что-то вы тут такие пугливые, – презрительно бросил Макс. Он не верил.
– Дело не в страхе. Этого добра у нас… – Говорун усмехнулся. – Вот уж от чего не скроешься, так это от него. Но я тебя слышу. Для таких цивилизаций, как твоя, многие понятия, правила и обычаи обусловлены предрассудками. И еще всякого рода количественными категориями. Выше, быстрее, дальше, больше. Мы это прошли так давно, что уже и говорить об этом нет необходимости. Бессмысленно. Вот вы летаете на другие планеты. Зачем? Что, у вас самих чего-то не хватает? Еды? Одежды? Чего?
– Не в этом же суть, – горячо возразил Макс.
– Так в чем?
– Интересно же! Жажда познаний. Это все внутренние, глубинные, если хочешь, человеческие мотивы.
– Хорошо. Ты познал. Что дальше?
– Ну… И дальше то же. Где предел познания? Вот ты знаешь?
– Знаю. Только, не обижайся, мы все это уже давно прошли.
– Ты мне еще скажи, что вы в космос летали!
– Скажу. Летали.
Врет ведь, подлец, врет! Не может быть такого! Дикари и – в космос. Ага! Из пушки на ядре. Туда и обратно. Ну и где же эта пушечка?
– Только не так, как вы, – поспешил добавить говорун. – Не в физическом смысле.
– Типа полета мысли? – усмехнулся Макс.
– Ты очень точно сформулировал.
– А ты, случаем, такие особенные грибочки не принимаешь, а?
– Какие такие грибочки? – искренне, кажется, удивился говорун.
Настроение было не то, чтобы пускаться в разъяснения, и Макс отмахнулся.
– Ладно, проехали. – Но потом, прикинув, как будто даже усовестившись, скупо пояснил. – Это что-то вроде наркотиков. Или спиртного.
– Это которое у тебя во фляжке?
– Ну… Вроде того. Только – ты не обижайся – что-то не верится.
Макс, ясное дело, чувствовал, что несколько перегибает палку. Все же он пленник, а говорун, ну, вроде хозяина у него, что ли. Раза два им, спортсменам и тренерам, спецы из охранной службы читали лекции по безопасности, в том числе рассказывали о том, как вести себя в случае захвата террористами или – такое тоже бывало – чересчур перегретыми болельщиками. Так вот, одним из пунктов там значилось: не вступать с террористами в пререкания, не геройствовать, вести себя подчеркнуто спокойно, не повышать голоса и всячески демонстрировать покорность. Словом, вести себя тише воды, ниже травы, а все остальное предоставить спецслужбам. Те же рекомендации, надо полагать, распространяются и на поведение в плену. Но тут появилась некая тональность, непредсказуемая специфика отношений, за которой не проглядывалась угроза, что он несколько распоясался, откровенно провоцируя собеседника.
– Ну хорошо. Что тебе рассказать о твоей Земле, чтобы ты поверил?
Макс ошарашено уставился на говоруна. Ничего себе! И вдруг сообразил.
– Нет, дорогой. Этот фокус у тебя не пройдет. Ты, я чую, про мою Землю прямо у меня из башки все и скачал. Ты мне расскажи про то, где я не был. То, что я не знаю и знать не могу.
– Вот видишь. Ровно то же самое и со всеми остальными.
– Это которые… – Макс изобразил на пальцах что-то вроде краба, намекая на показанное ему «кино».
– Со всеми, Максим.
Макс взял со своей тарелки остывший плод и принялся медленно его пережевывать, глядя в стену, на которой висела шкура, здорово похожая на шубу того гада, который напал на него у горной реки. Толстый мех пестрой окраски смотрелся богато. На его взгляд, на ней не хватало парочки перекрещенных сабель, тогда композиция выглядела бы законченной. Мысль, которая пришла ему в голову, была ослепительно невероятной, по ощущениям сходной с тем состоянием, когда он взял свой первый кубок.
– Ты хочешь сказать, что в каждой цивилизации есть люди типа меня? Ну, то есть, с которыми ты… Вы контактируете?
– Не совсем так. Большинство контактов установлено с теми, кто бывал у нас. С ними нужно, как вы говорите, глаза в глаза. Но некоторые цивилизации легко идут на контакт и так.
– И много таких? С которыми вы вот так, на расстоянии?
– Цифра большая, но в данном случае это не имеет значения.
– Нет, погоди, не уходи от вопроса. Или это секрет? Военная тайна.
– Да какая там тайна! – усмехнулся Ин. – Считай, на каждого нашего по одной.
Макс попытался вспомнить статистические данные, которыми его загружали при подготовке к этой командировке. Диаметр планеты, длина суток, среднегодовая температура, давление… Муры, которая в жизни не пригодится, наговорено было через край. А вот про численность населения… Он как-то упустил это. Миллион? Нет, больше. Ареолы расселения, племенной состав, жизненный уклад, размеры освоенных территорий… Несколько миллионов, это точно. Несколько миллионов на всю планету. Да в одной Москве больше. Так что же выходит? Сотни миллионов? Да нет, городов тут не существует, это факт. А такие вот укрытия? Гор-то тут – копай себе и копай.
– Погоди. Ты сказал большинство. Не знаю, сколько вас всего, миллион, два, десять, сто, но если, как ты сказал, с большинством нужно глаза в глаза… Ты хочешь сказать, что у вас тут был миллион гостей? Здесь, на планете? Не… Как сказать? Не особей, а экспедиций, что ли. Типа нашей.
– Да конечно нет. У нас все же не такая длинная культурная история, хотя в последнее время частота визитов увеличилась. Прогресс, надо полагать. Но ничего, скоро наступит спад. Мы входим в контакт по цепочке. Это понятно?
– Чего уж не понять, – проговорил пораженный Макс.
Это как болезнь, как грипп. Заразился один, другой, третий – и пошла гулять эпидемия, передаваемая воздушно-капельным путем. Контактно-мозговым в данном случае. Это даже не просто болезнь. Это настоящая, стопроцентная экспансия! Захват всего и вся. Только… Где доказательства? Разговоры и всякие картинки вкупе с подземными реками – все это хорошо. Но, в условиях, скажем так, гипноза, это не факт.
– Красиво. То есть ты хочешь сказать, что у вас, как ты говоришь, контакт со всем миром?
– Не, естественно. С некоторыми расами мы не контактируем принципиально. С некоторыми это невозможно. Скажем, какой нам интерес поддерживать отношения с цивилизацией… Водной цивилизацией акул, так скажу. Мы этот канал не поддерживаем.
– Это у нас, что ли?
– Нет, это я к примеру. Там вообще жидкий аммиак и все очень сложно. Они же просто убийцы. Все как бы мыслят, но при этом думают только о еде и размножении. Ошибка мироздания. Впрочем… Вы пока тоже. Только давай так! Мы никого не осуждаем. Даже вон, – говорун кивнул на шкуру.
– Вы сними тоже в контакте?
– Нет. Все попытки закончились ничем. Одни голые инстинкты. Но у них своя роль, своя задача.
– А массипо?
– Чего спрашивать, когда сам знаешь. Они, конечно, примитивные, но, так сказать, на связи. За миллион лет из них так и не удалось делать по-настоящему разумных созданий. Да, как выясняется, это и ни к чему.
– За сколько? – вкрадчиво спросил Макс.
– Это примерно, я огрубляю.
– Не, погоди. Ты хочешь сказать, что вам миллион лет?
– Ну, наш год короче вашего.
– На пятнадцать процентов.
– Я же говорил, что цифры слишком коварная вещь. Дело же ведь не в них.
Макс замотал головой, словно отгоняя видение.
– Слушай, по-моему, ты просто врешь. Миллион лет, миллионы цивилизаций. Может, скажешь еще, что тебе, не знаю, сто тысяч лет?!
– Если говорить о моем теле, я столько не прожил бы ни при каких условиях. Сто пятьдесят – абсолютный предел. Но это уже глубокая старость, до которой мало кто дотягивает.
– Ну чего, сто пятьдесят тоже неплохо. Я едва на половину этого рассчитываю. Но миллион лет! У тебя есть какие-нибудь доказательства посерьезнее твоих слов?
– Вообще-то я не собирался тебе ничего доказывать. Да и чем я докажу?
– Манускрипты какие-нибудь, документы, картины, памятники.
– Если я правильно понимаю значение этих слов, то речь идет о неких записях, так?
– Ну, в общем, да.
– Понимаешь, у нас ничего такого нет. У нас вообще нет… – говорун замялся. – Писать.
– Письменность. У вас нет письменности? – поразился Макс.
– Нет.
Всемирная, можно сказать, цивилизация, чуть ли не суперчеловеки и – не умеют писать! Безграмотные. Макс почувствовал, что его начинает разбирать, попытался сдержаться, не сумел и заржал в полный голос. Он не контролировал себя, раскачивался взад-вперед, из-за заливающих глаза слез почти ничего не видел да и не хотел. Безграмотные! Короли вселенной не умеют читать и писать. Скажи кому – не поверят. Засмеют. И смех разбирал его с новой силой. Бедненькие. Так, может, научить их? Макс-миссионер. Может, ему еще и рясу выпишут. До самого пола. И будет он тут как Кирилл и Мефодий в одном лице. И азбуку им напишет. А станут его… в веках… по всей планете… памятники… Проповедник Максим.
Заливаться он закончил, поймав настороженный, даже угрожающий взгляд говоруна. Такой, что Макс испугался. Пару раз такие взгляды ему ловить приходилось. Ситуация в те разы складывалась для него, жокера, на которого порой завязаны немалые деньги, аховая. С тех пор он научился обращать на них внимание.
– Извини, – все еще задыхаясь, проговорил он. – Рассмешил ты меня.
Вытирая слезы, он не переставал ловить направленный на него тяжелый взгляд.
– Что это сейчас было?
– В каком смысле?
– Максим, я просто хочу понять.
– Что понять?
– Вот сейчас ты… – Говорун нахмурился и вдруг стал издавать странные звуки. – Хы-ха-хыы-ахха.
Глядя на него в полном недоумении, Макс сообразил, что тот таким способом обозначает или, точнее, пытается воспроизвести его смех. Это отчего-то его напугало. Поэтому заговорил Макс очень осторожно, аккуратно подбирая слова.
– Прости, но сначала я тебя спрошу. Ладно? Только без обид. Ты что же, хочешь сказать, что не знаешь что такое смех?
– Знаю, – очень серьезно ответил Ин. – Такое понятие у тебя есть.
– Отлично. Если оно есть у меня, то оно есть и у тебя. Правильно? Идем дальше. Ты что, никогда не видел как смеются?
Последовавший ответ удивил Макса до крайности.
– Конечно, видел.
– Тогда в чем дело?
– Но ты же нормальный.
– Естественно. И что с того? Я не понимаю тебя. – Макс действительно впал в глубокое недоумение. – Что, нормальность и смех несовместимы, так что ли по твоему? Послушай, ты меня пугаешь.
– Я не пугаю. Наоборот. Это ты меня пугаешь. Сначала ты нормальный, потом смех. Так не должно быть.
– Как это? – возмутился было Макс, но спешно взял, прямо поймал себя в руки. – Но как тогда бывает? Объясни, я не понимаю.
Последовал еще один оценивающий взгляд, но на этот раз, кажется, без угрозы.
– Я вижу, что ты говоришь искренне. Но при этом у тебя был смех. Это у тебя часто бывает?
С интонациями у говоруна было не все в порядке. Какие-то они у него получались деревянными. Нет, не совсем, конечно, но все же некоторый механический скрежет чувствуется. Наверное, дело это наживное. Все же чужой язык и все такое. Тем не менее Макс уловил в его вопросе хорошо знакомую врачебную интонацию, подобную той, которая появляется у эскулапа тогда, когда он внутренне готов огласить больному свой неутешительный приговор. И Макс подобрался.
– Как у всех, в общем. То есть… Может, раз в месяц, может реже или чаще. Кто считал? Это нельзя спрогнозировать.
– Ну а как бы ты сам охарактеризовал смех? Что это такое?
И снова медицинский подтекст. Что вы видите на этой картинке? А почему у вас именно такая ассоциация? А в роду у вас?… Нет? Странно, дорогой мой. А вот на этой? Вы можете объяснить? Может, у вас в детстве случалось что-то подобное? Или у ваших близких? Тоже нет?
Самое противное, что вранье здесь не проходило, хоть ты тресни. Почище детектора лжи. Куда там электронике.
– Я попытаюсь объяснить, Ин, только я ведь не… – Он хотел сказать «говорун», но осекся. – Для меня это непривычно. Я совсем не тот человек, который много говорит, лекции там читает и все прочее. Так что за точность определения я не ручаюсь. Если примерно, то это спонтанная реакция человека на некое внешнее событие или мысль, которая показалась ему смешной. Например, шутка. Или анекдот. Этому еще способствует хорошее настроение. Или еще бывает, когда наступает облегчение. Помню, был у нас случай с конюхом, который поставил всю свою зарплату на один забег. Ему по-свойски сказали, ну, так иногда бывает в конюшнях, кто станет фаворитом. Мужичишка он был того, непутевый. Болтлив не в меру, попивал и вообще. Словом, подшутили над ним. Якобы, кто-то, чего-то. Ну, он и захотел денег срубить. И нет чтобы втихую, а начал тоже намекать меж своих. Мол, есть информашка и все такое. Цену себе набивал.
Вспоминая то давнее происшествие, Макс увлекся и заулыбался. Действительно получилось смешно.
– Только кто ж ему поверит? Ну, не тот он человек, который может знать расклад. Все понимали, что ни хрена он не знает, а то, что он говорит, его просто попросили озвучить. Подстава такая. В конюшнях слухи разлетаются в секунду. А оттуда, порой, и на трибуны, и к букмекерам. Но нашелся один человек, – Макс умолчал о своей роли, – который пожалел дурака и сказал, что такого расклада в принципе быть не может. Как ни крути, а конюх он хороший. Тот выслушал, но не поверил. Повелся уже человек. И деньги приготовил. Словом, все! И сделал ставку через подставного человека. А сам уже в сомнениях. Ну а вдруг?! Напряг жуткий.
И надо ж было такому случиться, что накануне одну из животинок – это перед призовыми-то скачками – накормили кашей. Это такая специальная пищевая смесь. Вообще это нормально, но перед заездами не рекомендуется. Не предполагаемый фаворит, но все же. Кормят ей для того, чтобы очистить желудочно-кишечный тракт от излишних каловых масс, потому что если скакун начинает испражняться во время скачки, он невольно теряет скорость.
Как потом оказалось, того массипо кормили не совсем правильно, давая ему излишне твердую пищу, которая долго переваривается. Поэтому каша подействовала с замедлением. И вот, когда дали старт, бедняга начал не просто испражняться – фонтанировать! Как из брандсбойта. На животинок, на жокеров, на дорожку. И, так получилось, на фаворита, которого придерживали аккурат за этим серуном. Что самое неприятное – прямо в морду. Ну какая уж тут скачка! И тот, на кого указали конюху, пришел первым. Как же Яшка смеялся. Чуть не помер.
Макс умолчал, что после того случая конюха из конюшен поперли. С треском. Правда, выигрыш свой – и немалый – он получил. Потом, как говорили, он неплохо устроился в Австралии у одного богатенького заводчика.
– То есть у него был смех потому, что один массипо испачкал своим калом другого и жокеров тоже?
– Не только, но и это тоже. Ведь он же в итоге выиграл. Но почему это тебя так волнует?
Говорун вздохнул и заметно помрачнел.
– Это правильное слово. Именно волнует. И очень сильно. Ты сказал, что у вас смеются все?
– Ну, наверное, есть какие-то исключения, даже наверняка есть. Скажем, старые люди смеются реже, чем молодежь и дети, тяжело больные и еще кто-то, просто сейчас в голову не приходит, но, в общем-то, смеются все, чаще или реже. Для этого существуют специальные передачи на телевидении, выходят книги, журналы и вообще много чего.
– То есть в обществе это поощряется?
– Естественно. Так что тебя удивляет?
– Я не могу тебе это объяснить вот так, словами. Но я тебе покажу, если ты хочешь. Только предупреждаю – это тяжелое и небезопасное зрелище. Для тебя. Я не знаю, как на тебя это может подействовать. Поэтому рядом с тобой кто-нибудь встанет, чтобы контролировать твою реакцию. Поэтому решай. Пока ты можешь это сделать.
Реакцию на смех? Странно. Но Макс был так заинтригован, что согласился не раздумывая. То, что он, похоже, поступил опрометчиво, он понял, когда в закуток, где они сидели, вошли два крепких мужика, при появлении которых пламя масляного светильника метнулось, словно от испуга. Они решительно и молча прошли и встали за спиной Макса.
Ну что ж, если они так боятся смеха… В конце концов, это их проблемы.
– Тебе, наверное, будет лучше, если ты закроешь глаза.
Макс пожал плечами и глаза закрыл.
«Кино» началось сразу же.
Берег очень большого озера или моря, хотя, скорее всего, это озеро, потому что, во-первых, на горизонте видны горы, во-вторых, волны маленькие, чуть ли не рябь. У воды около пятнадцати аборигенов, все сильно загоревшие. Пятеро мужчин, стоя по колено в воде с луками наизготовку, занимаются рыбалкой, высматривая добычу. Время от времени то один из них, то другой что-то достает из мешочка на поясе и бросает в воду. Подкормка. Две женщины и мальчик лет шести-семи стоят у самой воды возле двух больших корзин, в которых уже лежит пойманная рыба, прикрытая мокрыми листьями. Остальные разбрелись по берегу, что-то ищут. Место дивное, прямо курортное. И вся картинка такая донельзя идиллическая, умиротворяющая. Прямо первобытный рай.
Происходящее «снимают» с разных точек, поэтому планы то и дело меняются. Только не прерывающийся звуковой фон – шелест воды, крики птиц, шелест деревьев и редкие человеческие голоса – свидетельствует о том, что течение действия не прерывается.
Один из мужчин подстрелил очередную рыбу и выхватил ее из воды. На некоторое время все внимание приковано к нему и его добычи, которая пару секунд спустя летит на траву, где ее подбирает мальчишка и относит одной из женщин.
Видимо из-за этого эпизода ни одна из «камер» не зафиксировала изменение в поведении крайнего справа рыбака. Он выронил свой лук и стрелу, которые лежали рядом с ним, на поверхности воды, он них еще круги расходились, и весь как-то странно подергивался, порывисто вертя головой, не то прислушиваясь, не то пугаясь. Звуковой фон резко изменился, наполнившись гомоном толпы. Теперь все, и на берегу, и в воде, смотрели только на него, а одна женщина, схватив ребенка за руку, поспешно повела его в кусты, что-то на ходу приговаривая. Но этот маленький эпизод был показан мельком, словно кто-то обернулся лишь для того, чтобы удостовериться. Теперь все смотрели на выронившего оружие рыбака, продолжающего подергиваться.
Это продолжалось считанные секунды, потому что его сосед, прицелившись, пустил стрелу в его сторону, угодив точно в шею. Да и то сказать, расстояние между ними не превышало четырех метров.
Раненый инстинктивно схватился руками за шею и стрелу, а к нему уже неслись трое, высоко вскидывая ноги и поднимая фонтаны брызг. Абориген, заметив их приближение, сделал было попытку убежать, но ему это не удалось. Первый, тот, который стрелял, метнулся к нему в прыжке и повалил в воду, окрасившуюся в розовый цвет. Двое других, опоздав ненамного, помогли ему, топя раненого и что-то делая руками под водой. Сопротивлялся тот недолго. Вскоре мужчины, подбирая на ходу оружие, пошли на берег. Женщины, подхватив корзины и детей, двинулись к кустам. Судя по тому, что тело, оставленное в воде, показано не было, никто на него не оглядывался.
Ну и где тут смех? Пьяный оператор перепутал носители?
– Я что-то не понял, – сказал Макс, открыв глаза. Говорун пристально смотрел на него. – Что это было?
– Ты ничего не почувствовал?
– А что тут можно почувствовать?!
– Совсем ничего?
Вопрос был задан таким тоном, что Макс почел за лучшее прислушаться к себе, к своему состоянию. Ничего. Если не считать дискомфортного ощущения из-за того, что двое здоровяков продолжают торчать за его спиной.
– Абсолютно! Теперь объясни, что все это означает. За каким дьяволом они его укокошили? И при чем тут смех? Или это у тебя такая шутка юмора? Так вот, мне не смешно. И скажи этим, чтобы валили отсюда.
– Не смешно? – удивился говорун, проигнорировав последнюю фразу Макса.
– А чего тут может быть смешного? Слушай, а может, это все подстроено? Ну, такое кино. И тот мужик жив и по сей день здоров?
– Он не был здоров. У него было такое же состояние, как у тебя во время смеха.
Секунду Макс пялился на говоруна, пытаясь понять смысл услышанного. А потом его пробило. Так, кажется, он давно не пугался. Обернувшись, он увидел, что один их «санитаров» держит в руке приличных размеров тесак. Хорошо же они контролируют его реакцию!
– Ни хрена себе, – пробормотал Макс.
Эти двое готовы были убить его, так же, как того рыбачка, если он… А что если-то? Вот именно – что?!
– Что такое кино и вот это «ни хрена»?
– Чего? Слушай, Ин, я малость не понял. Ты тут чего, меня на ножи хочешь поставить? Или это у тебя тоже юмор? – Макс ткнул через плечо большим пальцем.