Страница:
Поняв, что Бергу ничего не грозит или, во всяком случае, с ним разберутся и без него, Макс рывком вывернул массипо на сто восемьдесят градусов и дал ему ходу. Пача – этого массипо так звали – с места показал хорошую резвость. Пожалуй, только жокер да еще тренер способны оценить подобный старт, потому что внешне, со стороны, это происходит как бы в замедленном режиме. Тонны живой материи не способны проявить резвость хорька или мухи. Земной слон, например, набирает скорость с разбега и при этом не способен длительное время держать темп. Он вообще не бегун. Если и есть у массипо земные аналоги, то это касатка, океанский хищник.
Рванув за табуном, точнее, за кобылицей, Макс почувствовал себя как на призовом скакуне. Три месяца – три месяца! – он был лишен этого ощущения. Инструктажи, пересадки, каюты, гостиничные номера, тесты, прививки, всегда и каждый день новые люди, стандартная еда, вечное ожидание, подспудный страх из-за этого; он перестал быть спортсменом, жокером. А тут вдруг все вернулось почти как прежде!
Крюк! Достать крюк! Упершись в седло коленями, он, с трудом дотянувшись, хлестал ладонью по ушам Пача. Догнать! Вперед! Шибче!
И Пач давал. Может, он и не сумел превзойти Инжара в скорости. Может быть. Но то, как он пластался, летя над землей, уже могло сделать его чемпионом. Разрыв метров в сорок он сократил вдвое меньше чем за минуту. При этом Макс – столько лет в седле! – чувствовал, что животинка идет на пределе, на максимуме. Он, глядя на круп кобылы, слева от которого мотался и отблескивал впившийся в ее тело погонный крюк, не то чтобы молил, но твердил: «Тормози! Тормози, дура! Стой, тебя так совсем нехорошо».
Несуеверных спортсменов нет – факт. Даже среди более легкой категории экстремалов – студентов – подобные тоже почти не встречаются. Монету под пятку, счастливые трусы, действенная молитва, сулящий удачу номер чего бы там ни было, от даты сдачи экзамена до того, каким по счету войти в аудиторию. И уж конечно все, так или иначе интерпретируя, заклинают «Помоги!», обращаясь при этом кто к кому либо чему.
У Макса на случай соревнований был свой набор оберегов, но уже давно, чуть ли не впервые сев на массипо, он принял для себя одно – цель. Ее надо проговорить, обозначить словами – пусть даже не вслух, – и твердить про себя, твердить как проклятому! И он твердил. Сначала, первые месяца три или около того, через силу, каждый раз насильно заставляя себя вспоминать. Потом это вошло в привычку. После этого он стал чемпионом.
Пача шел махом, к чему, казалось бы, массипо не способны. Это не галоп в его классическом понимании, а… Да черт его знает! Огромное животное просто парило над землей, судорожно работая легкими.
И тут на счастье кобыла сбавила ход. Видно, ей уже стало худо. Или жеребенка поджидала, оставшегося уже позади Пача!
Хлестнув еще раз по ушам массипо, Максу удалось совершить еще один рывок, в результате которого он почти настиг кобылу. Да и настиг бы, если бы ему не приходилось еще и маневрировать, для того чтобы зайти к ней с левого бока, в котором застрял крюк, но упрямая скотина будто нарочно двигалась так, что именно с этой стороны она становилась недосягаема. Наверное, она бессознательно защищала уязвленное место.
Очевидно, что Пач в любое мгновенье может сбавить скорость. Макс по шуму его легких определил это без труда. Не похоже, что эту животинку тренировали для участия в долгих забегах. Наверняка большую часть времени он проводит в конюшне, что далеко не самым лучшим образом отражается на его спортивной форме, чего нельзя сказать о кобыле. Та с неожиданным проворством лавировала между огромных валунов, следов давнего ледника, сформировавшего эту долину, и уворачивалась от редких деревьев, по большей части небольших, каким-то чудом укоренившихся на каменистой почве, едва прикрытой поросшим травой перегноем.
Виляющая меж камней кобыла то и дело меняла направление, так что не понять было, куда она в следующую секунду повернет, как вдруг Макса осенило. Вода! Почему-то сначала ему пришло в голову именно это слово, а не река, до которой оставалось еще с километр, если верить экрану коммуникатора.
Макс, набрав в грудь воздуха, крикнул что было сил, отчего беглянка, прижав уши, еще наддала, перемахнув через куст с мелкими красно-фиолетовыми цветками. Ослабив хватку, Макс направил своего массипо прямо, ориентируясь по экрану. И уже через несколько минут понял, отчего кобыла забирала вправо, поднимаясь выше по течению. Их разделяло метров триста, и в том месте, где она ступила в воду, имелось что-то вроде брода. По крайней мере спуск пологий.
Влетев в реку, раненая подняла тучу брызг, продолжая скакать, пока не добралась до стремнины. В горных реках течение вообще сильное, а тут же было просто каким-то диким, необузданным, так что кобылу сразу стало сносить вниз, к тому месту, где стоял Макс на своем полузагнанном Паче. Стоял и ничего не мог сделать, потому что от воду его отделял обрыв высотой метров шесть-семь, чего на карте видно не было.
Развернув массипо, он порысил вдоль берега, двигаясь ниже по течению, но и там, насколько можно было видеть, картина та же. Кобыла, стремительно сплавляясь вниз, выгребла уже на середину.
И тогда Макс решился. Он увидел место, где река, ударяясь в скалу, делает поворот. Вода в этом месте бурлила и пенилась, как кипяток в кастрюле. Очевидно, что и глубина здесь порядочная.
Отъехав от берега, Макс развернул массипо, тяжело поводящего боками, и заставил его взять с места в карьер. Очевидно, что для уставшего животного и эта небольшая пробежка оказалась немалым испытанием, но, послушное человеку, оно честно рвануло вперед, может, в надежде на чудо. Перед самым обрывом массипо, увидев под своими передними копытами пропасть с летящей внизу водой, попытался было затормозить, но на камнях такие номера не проходят.
Максу и самому-то было жутковато, но он хотя бы решился на этот прыжок сознательно.
Наверное, взрывающиеся в воде артиллерийские снаряды издают такой же звук, с каким ухнула в воду туша массипо, вскинув вверх фонтан из брызг. Несколько секунд они, казалось, тонули, но стремительное течение и жажда животного к жизни вытолкнули их на поверхность. Оглядевшись, Макс увидел кобылу. Та приближалась к ним. Теперь их разделало метров двадцать. Хотя при таком мощном течении преодоление и этого небольшого расстояния может стать проблемой, Макс не сомневался, что им удастся сблизиться. Но пока больше приходилось думать о том, как справиться с рекой.
В какой-то момент человек искренне пожалел, что пошел на эту авантюру, и искренне обозвал себя придурком. В сущности, не стоило так рисковать ради того, чтобы избавить от мучений какое-то животное, к тому же дикое, подвергая едва ли ни большим другое да и самого себя тоже. Даже в жаркий день продолжительное купание в ледяной воде не доставляет удовольствия, если не сказать больше. С другой же стороны он так долго и так тесно был связан с массипо, что его решение вряд ли можно назвать рассудочным. Скорее, это было движением души. Сблизиться удалось, когда Пач нащупал копытами дно и уже не столько плыл, сколько шел. Макс заранее продумал, как он станет доставать эту чертову железку, со всеми деталями, поэтому особых сложностей с вытаскиванием крюка не возникло, если не считать того, что кобыла испуганно косилась на него и все хотела обогнуть их, но уж этого-то Макс не дал ей сделать. После этого погоняемый им Пач вывез его на противоположный берег, где у скал образовалось что-то вроде небольшого пляжа. Отдохнув там минут двадцать и слегка обсохнув, потом еще какое-то время двигались по реке, причем массипо отчетливо боялся глубины, пока не нашли относительно пологий подъем.
Берг крыл тренера последними словами, а тот в отместку бросил на берегу его крюк, который сначала хотел вернуть владельцу. На другом берегу реки уже маячили силуэты массипо с всадниками на спинах, старающиеся держаться подальше от обрыва. Берега тут были нехорошие, крутые, река быстрой, так что о переправе, учитывая, что Пач сторонится глубины, нечего было и думать.
Наконец из штаба пришло сообщение, что выше по течению нашлось некое подобие переправы, во всяком случая река там разливается широко и больших глубин быть не должно. Но по берегу пройти вряд ли удастся, придется углубляться в горы, что удлинит дорогу, но зато есть надежда вернуться на базу еще до темноты. Голос сержанта, передавший Максу сообщение, был суше песка в пустыне, что, надо думать, служило отражением настроений начальства.
На коммуникатор Макса сбросили предлагаемый маршрут, и он, не очень уверенно махнув рукой всадникам на том берегу, отправился в горы.
8.
Рванув за табуном, точнее, за кобылицей, Макс почувствовал себя как на призовом скакуне. Три месяца – три месяца! – он был лишен этого ощущения. Инструктажи, пересадки, каюты, гостиничные номера, тесты, прививки, всегда и каждый день новые люди, стандартная еда, вечное ожидание, подспудный страх из-за этого; он перестал быть спортсменом, жокером. А тут вдруг все вернулось почти как прежде!
Крюк! Достать крюк! Упершись в седло коленями, он, с трудом дотянувшись, хлестал ладонью по ушам Пача. Догнать! Вперед! Шибче!
И Пач давал. Может, он и не сумел превзойти Инжара в скорости. Может быть. Но то, как он пластался, летя над землей, уже могло сделать его чемпионом. Разрыв метров в сорок он сократил вдвое меньше чем за минуту. При этом Макс – столько лет в седле! – чувствовал, что животинка идет на пределе, на максимуме. Он, глядя на круп кобылы, слева от которого мотался и отблескивал впившийся в ее тело погонный крюк, не то чтобы молил, но твердил: «Тормози! Тормози, дура! Стой, тебя так совсем нехорошо».
Несуеверных спортсменов нет – факт. Даже среди более легкой категории экстремалов – студентов – подобные тоже почти не встречаются. Монету под пятку, счастливые трусы, действенная молитва, сулящий удачу номер чего бы там ни было, от даты сдачи экзамена до того, каким по счету войти в аудиторию. И уж конечно все, так или иначе интерпретируя, заклинают «Помоги!», обращаясь при этом кто к кому либо чему.
У Макса на случай соревнований был свой набор оберегов, но уже давно, чуть ли не впервые сев на массипо, он принял для себя одно – цель. Ее надо проговорить, обозначить словами – пусть даже не вслух, – и твердить про себя, твердить как проклятому! И он твердил. Сначала, первые месяца три или около того, через силу, каждый раз насильно заставляя себя вспоминать. Потом это вошло в привычку. После этого он стал чемпионом.
Пача шел махом, к чему, казалось бы, массипо не способны. Это не галоп в его классическом понимании, а… Да черт его знает! Огромное животное просто парило над землей, судорожно работая легкими.
И тут на счастье кобыла сбавила ход. Видно, ей уже стало худо. Или жеребенка поджидала, оставшегося уже позади Пача!
Хлестнув еще раз по ушам массипо, Максу удалось совершить еще один рывок, в результате которого он почти настиг кобылу. Да и настиг бы, если бы ему не приходилось еще и маневрировать, для того чтобы зайти к ней с левого бока, в котором застрял крюк, но упрямая скотина будто нарочно двигалась так, что именно с этой стороны она становилась недосягаема. Наверное, она бессознательно защищала уязвленное место.
Очевидно, что Пач в любое мгновенье может сбавить скорость. Макс по шуму его легких определил это без труда. Не похоже, что эту животинку тренировали для участия в долгих забегах. Наверняка большую часть времени он проводит в конюшне, что далеко не самым лучшим образом отражается на его спортивной форме, чего нельзя сказать о кобыле. Та с неожиданным проворством лавировала между огромных валунов, следов давнего ледника, сформировавшего эту долину, и уворачивалась от редких деревьев, по большей части небольших, каким-то чудом укоренившихся на каменистой почве, едва прикрытой поросшим травой перегноем.
Виляющая меж камней кобыла то и дело меняла направление, так что не понять было, куда она в следующую секунду повернет, как вдруг Макса осенило. Вода! Почему-то сначала ему пришло в голову именно это слово, а не река, до которой оставалось еще с километр, если верить экрану коммуникатора.
Макс, набрав в грудь воздуха, крикнул что было сил, отчего беглянка, прижав уши, еще наддала, перемахнув через куст с мелкими красно-фиолетовыми цветками. Ослабив хватку, Макс направил своего массипо прямо, ориентируясь по экрану. И уже через несколько минут понял, отчего кобыла забирала вправо, поднимаясь выше по течению. Их разделяло метров триста, и в том месте, где она ступила в воду, имелось что-то вроде брода. По крайней мере спуск пологий.
Влетев в реку, раненая подняла тучу брызг, продолжая скакать, пока не добралась до стремнины. В горных реках течение вообще сильное, а тут же было просто каким-то диким, необузданным, так что кобылу сразу стало сносить вниз, к тому месту, где стоял Макс на своем полузагнанном Паче. Стоял и ничего не мог сделать, потому что от воду его отделял обрыв высотой метров шесть-семь, чего на карте видно не было.
Развернув массипо, он порысил вдоль берега, двигаясь ниже по течению, но и там, насколько можно было видеть, картина та же. Кобыла, стремительно сплавляясь вниз, выгребла уже на середину.
И тогда Макс решился. Он увидел место, где река, ударяясь в скалу, делает поворот. Вода в этом месте бурлила и пенилась, как кипяток в кастрюле. Очевидно, что и глубина здесь порядочная.
Отъехав от берега, Макс развернул массипо, тяжело поводящего боками, и заставил его взять с места в карьер. Очевидно, что для уставшего животного и эта небольшая пробежка оказалась немалым испытанием, но, послушное человеку, оно честно рвануло вперед, может, в надежде на чудо. Перед самым обрывом массипо, увидев под своими передними копытами пропасть с летящей внизу водой, попытался было затормозить, но на камнях такие номера не проходят.
Максу и самому-то было жутковато, но он хотя бы решился на этот прыжок сознательно.
Наверное, взрывающиеся в воде артиллерийские снаряды издают такой же звук, с каким ухнула в воду туша массипо, вскинув вверх фонтан из брызг. Несколько секунд они, казалось, тонули, но стремительное течение и жажда животного к жизни вытолкнули их на поверхность. Оглядевшись, Макс увидел кобылу. Та приближалась к ним. Теперь их разделало метров двадцать. Хотя при таком мощном течении преодоление и этого небольшого расстояния может стать проблемой, Макс не сомневался, что им удастся сблизиться. Но пока больше приходилось думать о том, как справиться с рекой.
В какой-то момент человек искренне пожалел, что пошел на эту авантюру, и искренне обозвал себя придурком. В сущности, не стоило так рисковать ради того, чтобы избавить от мучений какое-то животное, к тому же дикое, подвергая едва ли ни большим другое да и самого себя тоже. Даже в жаркий день продолжительное купание в ледяной воде не доставляет удовольствия, если не сказать больше. С другой же стороны он так долго и так тесно был связан с массипо, что его решение вряд ли можно назвать рассудочным. Скорее, это было движением души. Сблизиться удалось, когда Пач нащупал копытами дно и уже не столько плыл, сколько шел. Макс заранее продумал, как он станет доставать эту чертову железку, со всеми деталями, поэтому особых сложностей с вытаскиванием крюка не возникло, если не считать того, что кобыла испуганно косилась на него и все хотела обогнуть их, но уж этого-то Макс не дал ей сделать. После этого погоняемый им Пач вывез его на противоположный берег, где у скал образовалось что-то вроде небольшого пляжа. Отдохнув там минут двадцать и слегка обсохнув, потом еще какое-то время двигались по реке, причем массипо отчетливо боялся глубины, пока не нашли относительно пологий подъем.
Берг крыл тренера последними словами, а тот в отместку бросил на берегу его крюк, который сначала хотел вернуть владельцу. На другом берегу реки уже маячили силуэты массипо с всадниками на спинах, старающиеся держаться подальше от обрыва. Берега тут были нехорошие, крутые, река быстрой, так что о переправе, учитывая, что Пач сторонится глубины, нечего было и думать.
Наконец из штаба пришло сообщение, что выше по течению нашлось некое подобие переправы, во всяком случая река там разливается широко и больших глубин быть не должно. Но по берегу пройти вряд ли удастся, придется углубляться в горы, что удлинит дорогу, но зато есть надежда вернуться на базу еще до темноты. Голос сержанта, передавший Максу сообщение, был суше песка в пустыне, что, надо думать, служило отражением настроений начальства.
На коммуникатор Макса сбросили предлагаемый маршрут, и он, не очень уверенно махнув рукой всадникам на том берегу, отправился в горы.
8.
Если честно, то я был даже рад, что некоторое время у меня получится побыть одному. Последнее время у меня было заполнено встречами с самыми разными людьми, что неизбежно сопровождается разговорами, как правило ненужными, дежурными вопросами, процедурами знакомств, порой заканчивающимися банальными пьянками, Кажется, я никогда столько не пил, как в этот перелет и, конечно же, на базе. Исключения бывали разве что после моих победных заездов, когда от друзей и поклонников нет возможности отвертеться, но там ритуал отработан, дозы и названия напитков определены. Да и всегда под рукой есть спасительный тренер, готовый в нужный момент вмешаться в процесс.
В отличии от многих других людей, восторгающихся горами, сам я ничего прекрасного в них не находил. Камни, неудобный маршрут и до предела суженный горизонт. Впрочем, растительность во многом примиряла меня с пейзажем, а озабоченность состоянием моего массипо отвлекала от мрачных мыслей.
Как вскоре выяснилось, Пач несколько охромел на переднюю правую. Осмотрев его копыто и колено, я не нашел ничего угрожающего, и только более внимательно присмотревшись нашел у него ушиб бедра. Не то от удара о воду, не то при заплыве столкнулся с камнем. На первый взгляд ничего страшного, но сколько таких микротравм срывали самые честолюбивые планы. Поэтому я старался его не торопить, чтобы успокоить и отвлечь, разговаривал с ним вслух.
– Хорошая животинка, смелая и сильная. Таких смельчаков, как ты, Пач, еще поискать. Не побоялся прыгнуть с такой высоты. – Тут я кривил душой, но что не сделаешь ради ближнего. – Но ты ведь не просто так прыгал. Не ради прихоти или там по глупости. Ты не такой. Ты ж ту кобылку спасал. Как бы она сейчас с железом-то в теле? Вот именно. Так что ты у нас герой.
Совсем не уверен, что массипо понимают человеческую речь, а уж иноземные – тем более. Но Пач шел, слегка прихрамывая, поводил ушами и в такт собственным шагам поматывал своей огромной головой, что можно было счесть как согласие с моими словами.
Когда нам попалась симпатичная лужайка, я дал Пачу возможность попастись. Он ведь устал и здорово перенервничал, да и мне самому не мешало перекусить. Мой припас куда менее свеж травы на лужайке, но и менее скуден. Да и, на мой вкус, намного приятнее.
Для того, чтобы поесть, я не стал спускаться на землю, а просто развалился в седле, устроившись на манер китайского божка. Понятно, что это не обед в «Олимпии», но после купания есть мне хотелось так, что даже сублимированное мясо, которое приходится есть, запивая большим количеством жидкости, показалось не то что съедобным, но даже вкусным.
Из-за этого я пропустил появление на лужайке еще одного действующего лица. Если б не массипо, то, допускаю, я мог бы осознать свою оплошность, только отдавая богу душу. Серо-желтого зверя, по виду из семейства кошачих, хотя и не ручаюсь, заметил массипо. Перестав щипать траву, он задрал голову, глядя куда-то вверх. Поначалу я не придал этому значения. Мало ли что. И только секунду спустя заметил, как Пач раздувает ноздри. Дальше все происходило одновременно.
Массипо, забыв о своей хромоте, с места сиганул вперед, при этом – прошу прощения – шумно выбросив воздух из-под хвоста. Мой обед полетел на землю, а я сам почти упал, повиснув на седле как куль с навозом. И надо мной мелькнула длинная серая тень, колыхнув волосы на моей макушке.
Вряд ли пузатенький, раскормленный китайский божок смог бы удержаться в седле. Меня спасла многолетняя подготовка, все эти часы, сутки и годы, проведенные на тренировках. И – массипо.
Даже еще не вскарабкавшись, я оглянулся. Огромный зверь, размерами где-то в четверть Пача, приземлился и, перекатившись через спину, изготовился к новой атаке, действуя предельно быстро и собранно. Страшнее скотины видеть мне не приходилось даже в фильмах ужасов, где художники и режиссеры делают все, чтобы хорошенько напугать зрителя. Есть такое выражение «идеальная машина для убийства». Так вот это был образцом для такой машины, ее идеалом. Идеалом идеала. Огромные зубы, удивительная и пугающая подвижность, перекатывающиеся под шкурой мышцы – просто баскетбольные мячи какие-то, отрешенность на морде в сочетании с желанием меня сожрать. И – абсолютное отсутствие оружия у меня. Если не считать штатного крюка, притороченного к моему сапогу. Но мало того, что эта штука словно зубочистка против тигра, так я еще элементарно не успевал ею воспользоваться.
Кажется, я что-то крикнул, когда зверь бросился на меня во второй раз. Я еще только принимал нормальное положение в седле, при этом скособочившись назад, а он уже подобрался и прыгнул. Страх плохой советчик. Почему-то кажется, что именно против тебя что-то там предпринимается. Но не думаю, будто он пытался поймать летающее у моей головы насекомое, пусть оно даже величиной с мою ладонь.
Пач не успевал развернуться. Он, взрыв копытами землю, сумел только подставиться боком, когда зверюга в прыжке вцепилась ему в шею, всего на какие-то сантиметры промахнувшись мимо моего колена.
Это было мгновение. Из-под задранной верхней губы торчат клыки, по которым струится кровь – как он шкуру-то такую сумел прокусить! – а круглый глаз с узким зрачком смотрит на меня. Будто укоряет. Мол, что ж ты, я ж тебя хотел, а ты вон чего. Подставил животинку.
Я не люблю крюка. Я им редко пользуюсь. Как сказал один журналист, он мне не органичен. Поэтому реакция на его выхват у меня замедленная. Но тут! В это самое мгновение, когда мне почудился укор, острый конец крюка, предназначенный для причинения боли массипо, ударил точно в глаз хищника. То есть не совсем в глаз, а в веко, полуприкрывшее глазное яблоко, но сути дела это не меняет.
Убийца отпрял, как отпадает от тела больного ошпаренная кипятком пиявка, и свалился на землю, ударившись крестцом.
И тут началось невиданное и, как мне представлялось, невообразимое. Пач стал его топтать. Он бил копытами. Вскидывая корпус, обрушивался на него. Пинал. Во всем этом была такая злость! Настолько зашкаливающая, запредельная злоба, что я чувствовал ее физически. Кровь, хлещущая из шеи массипо – там артерия, я знаю – заливала зверя, которого он превращал даже не в труп, а в месиво.
Я много лет в седле. Но тут едва держался. На моих глазах и под моим задом происходило убийство, которое я, как ни странно, одобрял. Я его разделял!
Время прошло – не помню сколько, не знаю, – когда я понял, что Пач все, кончается. То, что было под его ногами, стало просто раздрызганным комком с обломками костей и некоторым количеством рваного мяса, из которого и на который брызгала кровь. Смотреть на это я не хотел. Легкие Пача работали как поставленный на большие обороты двигатель – без пауз. Я едва успел соскользнуть с седла, как мой массипо закачался, продолжая при этом дотаптывать тело врага, хотя и вяло, и рухнул прямо на него, исходя кровавой пеной. Хищник сумел таки прокусить ему горло.
Еще несколько минут назад я чувствовал себя в такой безопасности, что позволил себе беспечность. Теперь же, оставшись без массипо да еще узнав, что тут водятся опасные хищники, ни о какой безопасности речь не шла. Здесь было опасно и я находился черт знает где. К счастью, мой коммуникатор работал, хотя вспомнил я о нем не сразу. Некоторое время я стоял над издыхающим Пачем и озирался по сторонам. Как знать, может, зверь не один. Теперь было невозможно определить его половую принадлежность, но вдруг это самка, а где-то рядом ее детеныш – один или несколько. Судя по ее размерам, мне хватило бы даже сосунка, реши он мной поиграться. Массипо, чьи легкие работали с таким шумом, что других звуков я просто не слышал, мешали оценить обстановку вокруг, поэтому оглядываться приходилось с утроенной частотой, что отнюдь не добавляло ясности и, соответственно, спокойствия.
Наконец Пач дернулся в последний раз, на прощанье клокотнув пеной, забившей его горло, и умер. Я остался один. Один в чужом мире, на чужой планете, без оружия и почти без надежды спастись. Это было начало паники, и я осознавал это. Осознавал, только сделать ничего не мог.
– Прости, животинка. Прости. Ты погиб по моей глупости. Хотел спасти одну, а загубил другого. Мне жаль. Правда. Я всегда буду тебя помнить. Обещаю.
Я был искренен. И мне действительно было жалко его до слез. Конечно, как и во всякой скорби, если она, конечно, искренна, у меня присутствовала нотка жалости к самому себе. На похоронах мужей жены, бывает, причитают что-то в роде «Как же мы теперь без тебя!», имея в виду то, как и, главное, на что они теперь будут существовать. Вот и я тоже, скорбя по массипо, в том числе жалел и себя. Но и – искренне – Пача. И Инжара своего заодно вспомнил. Что-то не ладится у меня с животинками в последнее время. Жаль.
Как оно всегда и бывает, чувство к себе, любимому, возобладало. Нужно уходить отсюда, идти к переправе, причем уходить быстро, пока на запах крови не сбежались другие хищники, и тут я вспомнил про коммуникатор.
– База! – воззвал я. Не каждый верующий взывает к своему богу с такой силой и надеждой на спасение, как я на этой лужайке, забрызганной кровью.
– Слушает база, – отозвался дежурный сержант, явив на экране коммуникатора свое недовольное лицо.
Черт его знает, как у военных полагается просить помощь, я с этим миром по большей части знаком посредством телевизора, поэтому выдал точно, как в сериале про бесстрашных космических рейнджеров, любимом мною в далекой юности. Вот уж не думал, что это так отложится в моей голове.
– Срочно нужна помощь!
– Что? – выпучил глаза сержант и на кого-то обернулся.
– Помощь нужна! – не выдержал я и постарался показать лежащее у моих ног тело массипо. Я не сообразил, что с такого расстояния, практически в упор, ничего толком разглядеть невозможно, но, наверное, и этого хватило, потому что в наушнике у меня уже звучал голос полковника.
Надо признать, что я ему даже обрадовался. Все же командир, способный принимать решения, а не сержант, только и умеющий делать неприступный вид. При звуке его голоса я даже успокоился, как оно бывает перед ответственным стартом, когда тебя колотит, как отбойный молоток, и, если не в состоянии справиться со своим волнением самостоятельно, толковый и опытный тренер может найти слова, приводящие в спортивную форму.
Ситуацию мы прояснили быстро, во всяком случае мне кажется, что я если и не по-военному четко доложил, то все же достаточно сжато и толково рассказал о случившемся. Кинг смотрел на меня с экрана с непроницаемым лицом. Думаю, ему очень хотелось послать меня куда подальше со всеми моими проблемами. Наверное, примерно так он и сделал бы, будь он в штабном боксе один. Но, судя по доносившимся до меня голосам, кроме сержанта там находился и еще кто-то, так что полковник, взяв паузу после моего рассказа, пообещал выслать за мной вертолет, после чего отключился.
Когда вышлет – не сказал. Лету тут считанные минуты, чего не скажешь про опасности, чудившиеся мне за каждым камнем, под каждым кустом. Судя по стремительности убитого хищника, счет тут идет не на минуты – на секунды.
Оглядевшись в поисках хоть какого укрытия, ничего подходящего я не обнаружил. Не было поблизости ни одиноко стоящей скалы, взобравшись на которую можно переждать нападение хоть стаи хищников, ни укромной пещеры. Не наблюдалось и валежника, из которого можно развести костер, сунуться в который не посмеет ни один зверь. Из находящихся поблизости кустиков и редких хилых деревьев получится лишь хилый костерок, способный разве что комаров отгонять, которых, кстати, не наблюдалось. Но и оставаться на месте было глупо.
Подумав, я отвязал фал – веревку, по которой можно как спуститься с седла, так подняться на него. Неплохо бы, конечно, и седло забрать, но я рассудил, что пока с ним ничего не сделается.
Неподалеку от меня начинался склон горы, местами поросший кустарником, показавшийся мне куда безопасней, чем открытая лужайка, на которой я был виден как таракан на сковородке.
Довольно скоро я убедился, что идея отсидеться на склоне оказалась не самой удачной. Кустарник рос густо, ковром или, точнее, стеной, и если издалека он выглядел пусть не пушистым, то почти буколически уютным, то вблизи это – жесткие листья, жесткие, переплетенные меж собой, сучья, словом, не кусты, а иглы дикобраза. Эдакая сельва в миниатюре, сквозь которую нужно прорубаться. Правда, прорубать себе дорогу мне было нечем, поэтому приходилось искать обходные пути, что удлиняло дорогу в разы.
Вдруг, протискиваясь в просвет между кустами, я заметил на земле под зарослями что-то светлое и круглое. Могло это быть камнем? А почему нет. Только камней такого цвета мне тут что-то не попадалось. Может поэтому, а может оттого, что подустал, я остановился, сделал шаг назад, возвращаясь к той точке, с которой заметил белое, и опустился на колени.
Внизу листья почти не росли, поэтому видно намного лучше. В сущности, при желании тут можно было даже ползти. Но это я подумал автоматически, все еще продолжая оставаться в процессе движения. То, что я увидел, на какое-то время отодвинуло на задний план и нападение, и мертвого массипо, и мое собственное незавидное положение.
На земле лежал шлем. Полузасыпанный опавшими листьями, грязный, местами покрытый не то мелким мхом, не то плесенью, так что даже странно, что я его углядел, но это точно, стопроцентно шлем.
Правда, не такой, как у меня. Дело даже не в цвете. Дело в размере. Он был по меньшей мере вдвое больше моего или любого другого человека с базы. Я осторожно тронул его, и вдруг из-под него с писком выскочило какое-то животное размером так с крысу и бросилось наутек.
Не знаю, кто из нас больше испугался, но, честно говоря, рвануть отсюда с такой же или большей скоростью мне помешали густо переплетенные ветки над головой.
А где хозяин? Уж не та ли зверюга его сожрала? Я похолодел. А вдруг там, внутри, череп?
Вряд ли там, внутри, кто-то еще оставался, но у меня пропало желание хватать эту штуку руками. Не без труда отломив ближайшую ветку, я толкнул шлем, и он без особого сопротивления поддался.
Под ним, как и ожидалось, оказалось что-то вроде гнезда, сплетенного из травы и волос. Но не это интересно. Моя находка действительно оказалась гермошлемом. С полупрозрачным забралом, с наушниками внутри, с клеммами и всем прочим. Правда, мягкие уплотнители, которым надлежит быть внутри, отсутствовали, но, подозреваю, что их погрызла та самая тварь, которая в нем поселилась.
– Тренер, ты где? – неожиданно рявкнуло у меня в наушниках.
Так и Кондратий может хватить.
– Это кто? – спросил я.
– Спасателей заказывал? Мы на месте.
Черт! Вертолета я не услышал.
Когда я, задом вперед выбирался из-под кустов, в наушнике раздался издевательский смех. Теперь я узнал Рэма. Вертолет висел почти надо мной метрах, думаю, в пятидесяти над землей.
– Чего нашел? – спросил он меня с издевкой.
Я молча продемонстрировал находку, подняв ее над головой.
– Это чё?
– Гермошлем.
– Не гони!
– Сам посмотри, – буркнул я. Вступать в объяснения с этим воришкой у меня не было желания.
– Лошадиный, что ли? – не слишком уверенно предположил Рэм.
– Коровий. Бросай лестницу или чего у тебя там.
– Люлька. Сейчас опутимся пониже.
Люлькой оказалось приспособление в виде полужесткого хомута, закрепленного на длинном тросе. Когда я залез в этот хомут, прижав его подмышками, трос потянул меня наверх.
– Давай, – тянул ко мне руки Рэм, явно нацеливаясь на мою находку. Я отдал гермошлем ему.
– Ух ты! – вслух поражался Рэм, пока я забирался в внутрь вертолета, оказавшегося довольно тесным. Ни перевалить через порог, ни освободиться от люльки он мне не помог, лишь бросил на меня хищный взгляд. Скотина. Уверен, первое, что ему пришло в голову, загнать кому-нибудь эту штуковину по хорошей цене. Или обменять. Скажем, на выпивку. На базе, как я понял, это ходовая валюта.
– Подержался? Давай сюда.
– Да ты садись тренер. Передохни.
– Рэм!
– Ну дай посмотреть-то. Эй, давай назад! – крикнул он пилоту.
И тот дал. Правда, сначала кивнул, не оборачиваясь. И с места заложил вираж, беря курс на базу. Я упал в кресло, оказавшееся неожиданно жестким, а Рэм, покачнувшись, выпустил из рук гермошлем и ухватился за поручень под потолком. Шлем, ударившись об пол, подпрыгнул, упал снова и покатился к открытой двери. Я с ужасом смотрел на это. Но мне повезло. Уткнувшись в брошенную здесь люльку, он замер, а когда пилот вираж закончил, покатился обратно, к Рэму. Я все это видел. Как и видел идиотский азарт, появившийся у него на роже. Кем уж он там себя возомнил в тот момент – не знаю. Может, великим футболистом или искусным жонглером. Он изготовился, чтобы носком своего ботинка подкинуть накатывающий на него гермошлем, как это проделывают с футбольным мячом. Секунда – хоп! – и он у тебя в руках. Допускаю, что с футбольным мячом этот трюк у него действительно прошел бы. Но не с гермошлемом.
В отличии от многих других людей, восторгающихся горами, сам я ничего прекрасного в них не находил. Камни, неудобный маршрут и до предела суженный горизонт. Впрочем, растительность во многом примиряла меня с пейзажем, а озабоченность состоянием моего массипо отвлекала от мрачных мыслей.
Как вскоре выяснилось, Пач несколько охромел на переднюю правую. Осмотрев его копыто и колено, я не нашел ничего угрожающего, и только более внимательно присмотревшись нашел у него ушиб бедра. Не то от удара о воду, не то при заплыве столкнулся с камнем. На первый взгляд ничего страшного, но сколько таких микротравм срывали самые честолюбивые планы. Поэтому я старался его не торопить, чтобы успокоить и отвлечь, разговаривал с ним вслух.
– Хорошая животинка, смелая и сильная. Таких смельчаков, как ты, Пач, еще поискать. Не побоялся прыгнуть с такой высоты. – Тут я кривил душой, но что не сделаешь ради ближнего. – Но ты ведь не просто так прыгал. Не ради прихоти или там по глупости. Ты не такой. Ты ж ту кобылку спасал. Как бы она сейчас с железом-то в теле? Вот именно. Так что ты у нас герой.
Совсем не уверен, что массипо понимают человеческую речь, а уж иноземные – тем более. Но Пач шел, слегка прихрамывая, поводил ушами и в такт собственным шагам поматывал своей огромной головой, что можно было счесть как согласие с моими словами.
Когда нам попалась симпатичная лужайка, я дал Пачу возможность попастись. Он ведь устал и здорово перенервничал, да и мне самому не мешало перекусить. Мой припас куда менее свеж травы на лужайке, но и менее скуден. Да и, на мой вкус, намного приятнее.
Для того, чтобы поесть, я не стал спускаться на землю, а просто развалился в седле, устроившись на манер китайского божка. Понятно, что это не обед в «Олимпии», но после купания есть мне хотелось так, что даже сублимированное мясо, которое приходится есть, запивая большим количеством жидкости, показалось не то что съедобным, но даже вкусным.
Из-за этого я пропустил появление на лужайке еще одного действующего лица. Если б не массипо, то, допускаю, я мог бы осознать свою оплошность, только отдавая богу душу. Серо-желтого зверя, по виду из семейства кошачих, хотя и не ручаюсь, заметил массипо. Перестав щипать траву, он задрал голову, глядя куда-то вверх. Поначалу я не придал этому значения. Мало ли что. И только секунду спустя заметил, как Пач раздувает ноздри. Дальше все происходило одновременно.
Массипо, забыв о своей хромоте, с места сиганул вперед, при этом – прошу прощения – шумно выбросив воздух из-под хвоста. Мой обед полетел на землю, а я сам почти упал, повиснув на седле как куль с навозом. И надо мной мелькнула длинная серая тень, колыхнув волосы на моей макушке.
Вряд ли пузатенький, раскормленный китайский божок смог бы удержаться в седле. Меня спасла многолетняя подготовка, все эти часы, сутки и годы, проведенные на тренировках. И – массипо.
Даже еще не вскарабкавшись, я оглянулся. Огромный зверь, размерами где-то в четверть Пача, приземлился и, перекатившись через спину, изготовился к новой атаке, действуя предельно быстро и собранно. Страшнее скотины видеть мне не приходилось даже в фильмах ужасов, где художники и режиссеры делают все, чтобы хорошенько напугать зрителя. Есть такое выражение «идеальная машина для убийства». Так вот это был образцом для такой машины, ее идеалом. Идеалом идеала. Огромные зубы, удивительная и пугающая подвижность, перекатывающиеся под шкурой мышцы – просто баскетбольные мячи какие-то, отрешенность на морде в сочетании с желанием меня сожрать. И – абсолютное отсутствие оружия у меня. Если не считать штатного крюка, притороченного к моему сапогу. Но мало того, что эта штука словно зубочистка против тигра, так я еще элементарно не успевал ею воспользоваться.
Кажется, я что-то крикнул, когда зверь бросился на меня во второй раз. Я еще только принимал нормальное положение в седле, при этом скособочившись назад, а он уже подобрался и прыгнул. Страх плохой советчик. Почему-то кажется, что именно против тебя что-то там предпринимается. Но не думаю, будто он пытался поймать летающее у моей головы насекомое, пусть оно даже величиной с мою ладонь.
Пач не успевал развернуться. Он, взрыв копытами землю, сумел только подставиться боком, когда зверюга в прыжке вцепилась ему в шею, всего на какие-то сантиметры промахнувшись мимо моего колена.
Это было мгновение. Из-под задранной верхней губы торчат клыки, по которым струится кровь – как он шкуру-то такую сумел прокусить! – а круглый глаз с узким зрачком смотрит на меня. Будто укоряет. Мол, что ж ты, я ж тебя хотел, а ты вон чего. Подставил животинку.
Я не люблю крюка. Я им редко пользуюсь. Как сказал один журналист, он мне не органичен. Поэтому реакция на его выхват у меня замедленная. Но тут! В это самое мгновение, когда мне почудился укор, острый конец крюка, предназначенный для причинения боли массипо, ударил точно в глаз хищника. То есть не совсем в глаз, а в веко, полуприкрывшее глазное яблоко, но сути дела это не меняет.
Убийца отпрял, как отпадает от тела больного ошпаренная кипятком пиявка, и свалился на землю, ударившись крестцом.
И тут началось невиданное и, как мне представлялось, невообразимое. Пач стал его топтать. Он бил копытами. Вскидывая корпус, обрушивался на него. Пинал. Во всем этом была такая злость! Настолько зашкаливающая, запредельная злоба, что я чувствовал ее физически. Кровь, хлещущая из шеи массипо – там артерия, я знаю – заливала зверя, которого он превращал даже не в труп, а в месиво.
Я много лет в седле. Но тут едва держался. На моих глазах и под моим задом происходило убийство, которое я, как ни странно, одобрял. Я его разделял!
Время прошло – не помню сколько, не знаю, – когда я понял, что Пач все, кончается. То, что было под его ногами, стало просто раздрызганным комком с обломками костей и некоторым количеством рваного мяса, из которого и на который брызгала кровь. Смотреть на это я не хотел. Легкие Пача работали как поставленный на большие обороты двигатель – без пауз. Я едва успел соскользнуть с седла, как мой массипо закачался, продолжая при этом дотаптывать тело врага, хотя и вяло, и рухнул прямо на него, исходя кровавой пеной. Хищник сумел таки прокусить ему горло.
Еще несколько минут назад я чувствовал себя в такой безопасности, что позволил себе беспечность. Теперь же, оставшись без массипо да еще узнав, что тут водятся опасные хищники, ни о какой безопасности речь не шла. Здесь было опасно и я находился черт знает где. К счастью, мой коммуникатор работал, хотя вспомнил я о нем не сразу. Некоторое время я стоял над издыхающим Пачем и озирался по сторонам. Как знать, может, зверь не один. Теперь было невозможно определить его половую принадлежность, но вдруг это самка, а где-то рядом ее детеныш – один или несколько. Судя по ее размерам, мне хватило бы даже сосунка, реши он мной поиграться. Массипо, чьи легкие работали с таким шумом, что других звуков я просто не слышал, мешали оценить обстановку вокруг, поэтому оглядываться приходилось с утроенной частотой, что отнюдь не добавляло ясности и, соответственно, спокойствия.
Наконец Пач дернулся в последний раз, на прощанье клокотнув пеной, забившей его горло, и умер. Я остался один. Один в чужом мире, на чужой планете, без оружия и почти без надежды спастись. Это было начало паники, и я осознавал это. Осознавал, только сделать ничего не мог.
– Прости, животинка. Прости. Ты погиб по моей глупости. Хотел спасти одну, а загубил другого. Мне жаль. Правда. Я всегда буду тебя помнить. Обещаю.
Я был искренен. И мне действительно было жалко его до слез. Конечно, как и во всякой скорби, если она, конечно, искренна, у меня присутствовала нотка жалости к самому себе. На похоронах мужей жены, бывает, причитают что-то в роде «Как же мы теперь без тебя!», имея в виду то, как и, главное, на что они теперь будут существовать. Вот и я тоже, скорбя по массипо, в том числе жалел и себя. Но и – искренне – Пача. И Инжара своего заодно вспомнил. Что-то не ладится у меня с животинками в последнее время. Жаль.
Как оно всегда и бывает, чувство к себе, любимому, возобладало. Нужно уходить отсюда, идти к переправе, причем уходить быстро, пока на запах крови не сбежались другие хищники, и тут я вспомнил про коммуникатор.
– База! – воззвал я. Не каждый верующий взывает к своему богу с такой силой и надеждой на спасение, как я на этой лужайке, забрызганной кровью.
– Слушает база, – отозвался дежурный сержант, явив на экране коммуникатора свое недовольное лицо.
Черт его знает, как у военных полагается просить помощь, я с этим миром по большей части знаком посредством телевизора, поэтому выдал точно, как в сериале про бесстрашных космических рейнджеров, любимом мною в далекой юности. Вот уж не думал, что это так отложится в моей голове.
– Срочно нужна помощь!
– Что? – выпучил глаза сержант и на кого-то обернулся.
– Помощь нужна! – не выдержал я и постарался показать лежащее у моих ног тело массипо. Я не сообразил, что с такого расстояния, практически в упор, ничего толком разглядеть невозможно, но, наверное, и этого хватило, потому что в наушнике у меня уже звучал голос полковника.
Надо признать, что я ему даже обрадовался. Все же командир, способный принимать решения, а не сержант, только и умеющий делать неприступный вид. При звуке его голоса я даже успокоился, как оно бывает перед ответственным стартом, когда тебя колотит, как отбойный молоток, и, если не в состоянии справиться со своим волнением самостоятельно, толковый и опытный тренер может найти слова, приводящие в спортивную форму.
Ситуацию мы прояснили быстро, во всяком случае мне кажется, что я если и не по-военному четко доложил, то все же достаточно сжато и толково рассказал о случившемся. Кинг смотрел на меня с экрана с непроницаемым лицом. Думаю, ему очень хотелось послать меня куда подальше со всеми моими проблемами. Наверное, примерно так он и сделал бы, будь он в штабном боксе один. Но, судя по доносившимся до меня голосам, кроме сержанта там находился и еще кто-то, так что полковник, взяв паузу после моего рассказа, пообещал выслать за мной вертолет, после чего отключился.
Когда вышлет – не сказал. Лету тут считанные минуты, чего не скажешь про опасности, чудившиеся мне за каждым камнем, под каждым кустом. Судя по стремительности убитого хищника, счет тут идет не на минуты – на секунды.
Оглядевшись в поисках хоть какого укрытия, ничего подходящего я не обнаружил. Не было поблизости ни одиноко стоящей скалы, взобравшись на которую можно переждать нападение хоть стаи хищников, ни укромной пещеры. Не наблюдалось и валежника, из которого можно развести костер, сунуться в который не посмеет ни один зверь. Из находящихся поблизости кустиков и редких хилых деревьев получится лишь хилый костерок, способный разве что комаров отгонять, которых, кстати, не наблюдалось. Но и оставаться на месте было глупо.
Подумав, я отвязал фал – веревку, по которой можно как спуститься с седла, так подняться на него. Неплохо бы, конечно, и седло забрать, но я рассудил, что пока с ним ничего не сделается.
Неподалеку от меня начинался склон горы, местами поросший кустарником, показавшийся мне куда безопасней, чем открытая лужайка, на которой я был виден как таракан на сковородке.
Довольно скоро я убедился, что идея отсидеться на склоне оказалась не самой удачной. Кустарник рос густо, ковром или, точнее, стеной, и если издалека он выглядел пусть не пушистым, то почти буколически уютным, то вблизи это – жесткие листья, жесткие, переплетенные меж собой, сучья, словом, не кусты, а иглы дикобраза. Эдакая сельва в миниатюре, сквозь которую нужно прорубаться. Правда, прорубать себе дорогу мне было нечем, поэтому приходилось искать обходные пути, что удлиняло дорогу в разы.
Вдруг, протискиваясь в просвет между кустами, я заметил на земле под зарослями что-то светлое и круглое. Могло это быть камнем? А почему нет. Только камней такого цвета мне тут что-то не попадалось. Может поэтому, а может оттого, что подустал, я остановился, сделал шаг назад, возвращаясь к той точке, с которой заметил белое, и опустился на колени.
Внизу листья почти не росли, поэтому видно намного лучше. В сущности, при желании тут можно было даже ползти. Но это я подумал автоматически, все еще продолжая оставаться в процессе движения. То, что я увидел, на какое-то время отодвинуло на задний план и нападение, и мертвого массипо, и мое собственное незавидное положение.
На земле лежал шлем. Полузасыпанный опавшими листьями, грязный, местами покрытый не то мелким мхом, не то плесенью, так что даже странно, что я его углядел, но это точно, стопроцентно шлем.
Правда, не такой, как у меня. Дело даже не в цвете. Дело в размере. Он был по меньшей мере вдвое больше моего или любого другого человека с базы. Я осторожно тронул его, и вдруг из-под него с писком выскочило какое-то животное размером так с крысу и бросилось наутек.
Не знаю, кто из нас больше испугался, но, честно говоря, рвануть отсюда с такой же или большей скоростью мне помешали густо переплетенные ветки над головой.
А где хозяин? Уж не та ли зверюга его сожрала? Я похолодел. А вдруг там, внутри, череп?
Вряд ли там, внутри, кто-то еще оставался, но у меня пропало желание хватать эту штуку руками. Не без труда отломив ближайшую ветку, я толкнул шлем, и он без особого сопротивления поддался.
Под ним, как и ожидалось, оказалось что-то вроде гнезда, сплетенного из травы и волос. Но не это интересно. Моя находка действительно оказалась гермошлемом. С полупрозрачным забралом, с наушниками внутри, с клеммами и всем прочим. Правда, мягкие уплотнители, которым надлежит быть внутри, отсутствовали, но, подозреваю, что их погрызла та самая тварь, которая в нем поселилась.
– Тренер, ты где? – неожиданно рявкнуло у меня в наушниках.
Так и Кондратий может хватить.
– Это кто? – спросил я.
– Спасателей заказывал? Мы на месте.
Черт! Вертолета я не услышал.
Когда я, задом вперед выбирался из-под кустов, в наушнике раздался издевательский смех. Теперь я узнал Рэма. Вертолет висел почти надо мной метрах, думаю, в пятидесяти над землей.
– Чего нашел? – спросил он меня с издевкой.
Я молча продемонстрировал находку, подняв ее над головой.
– Это чё?
– Гермошлем.
– Не гони!
– Сам посмотри, – буркнул я. Вступать в объяснения с этим воришкой у меня не было желания.
– Лошадиный, что ли? – не слишком уверенно предположил Рэм.
– Коровий. Бросай лестницу или чего у тебя там.
– Люлька. Сейчас опутимся пониже.
Люлькой оказалось приспособление в виде полужесткого хомута, закрепленного на длинном тросе. Когда я залез в этот хомут, прижав его подмышками, трос потянул меня наверх.
– Давай, – тянул ко мне руки Рэм, явно нацеливаясь на мою находку. Я отдал гермошлем ему.
– Ух ты! – вслух поражался Рэм, пока я забирался в внутрь вертолета, оказавшегося довольно тесным. Ни перевалить через порог, ни освободиться от люльки он мне не помог, лишь бросил на меня хищный взгляд. Скотина. Уверен, первое, что ему пришло в голову, загнать кому-нибудь эту штуковину по хорошей цене. Или обменять. Скажем, на выпивку. На базе, как я понял, это ходовая валюта.
– Подержался? Давай сюда.
– Да ты садись тренер. Передохни.
– Рэм!
– Ну дай посмотреть-то. Эй, давай назад! – крикнул он пилоту.
И тот дал. Правда, сначала кивнул, не оборачиваясь. И с места заложил вираж, беря курс на базу. Я упал в кресло, оказавшееся неожиданно жестким, а Рэм, покачнувшись, выпустил из рук гермошлем и ухватился за поручень под потолком. Шлем, ударившись об пол, подпрыгнул, упал снова и покатился к открытой двери. Я с ужасом смотрел на это. Но мне повезло. Уткнувшись в брошенную здесь люльку, он замер, а когда пилот вираж закончил, покатился обратно, к Рэму. Я все это видел. Как и видел идиотский азарт, появившийся у него на роже. Кем уж он там себя возомнил в тот момент – не знаю. Может, великим футболистом или искусным жонглером. Он изготовился, чтобы носком своего ботинка подкинуть накатывающий на него гермошлем, как это проделывают с футбольным мячом. Секунда – хоп! – и он у тебя в руках. Допускаю, что с футбольным мячом этот трюк у него действительно прошел бы. Но не с гермошлемом.