Кузнецов Евгений. Накануне

черноморском крейсере в Грецию и Италию, - вспомнил он. - Может, вы его
знаете?
Б. Е. Ефимова я знал, но что они с Кольцовым братья, об этом услышал
впервые. Во время упомянутого похода я служил старшим помощником командира
па крейсере "Красный Кавказ". И сейчас помню, как мы принимали Бориса
Ефимова и писателей Ильфа и Петрова. Кажется, я им тогда изрядно досаждал,
требуя точного соблюдения порядков, установленных на военном корабле. Ничего
не поделаешь, служба...
Кольцов смеялся, сыпал шутками и анекдотами, а глава его внимательно
смотрели на собеседников из-за толстых стекол очков. Испанские дела он знал
гораздо лучше всех нас. И не только потому, что раньше приехал. Кольцов
обладал удивительным даром очень быстро и верно разбираться в самой сложной
обстановке. Может, этому его научила профессия журналиста? Он уже успел
побывать в Барселоне, на центральном и арагонском фронтах, встречался со
многими деятелями правительства Хираля и будущего правительства, которое,
как все говорили, в скором времени должен Пыл сформировать Ларго Кабальеро.
Как корреспондент "Правды", Кольцов был принят президентом М. Асанья. Всем
этим деятелям он давал короткие, точные, хотя и не всегда лестные,
характеристики.
Лидеры республиканской партии М. Асанья и X. Хираль были несомненными
противниками фашизма, но очень робко решали важнейшие проблемы, волновавшие
народные массы. Они признавали, что в стране надо ликвидировать остатки
феодализма, но откладывали это на неопределенное время. Острее всего стояли
в Испании, пожалуй, аграрный и национальный вопросы, особенно в Басконии и
Каталонии. Затяжка с их решением приносила серьезный вред делу.
Кольцов говорил, что Асанья и Хираль в тяжелой обстановке гражданской
войны не способны управлять страной. Нерешительность правительства
использовали монархисты, которые и мятеж готовили поэтому почти открыто. Они
сумели хорошо организоваться. А правительство своим бездействием помогало
им.
В течение месяца гражданской войны Хираль и его соратники восстановили
против себя почти все партии и широкие народные массы.
Самой крупной оппозиционной силой в стране была социалистическая
партия, но она тоже не имела ясной программы борьбы. На ее левом фланге
стоял Ларго Кабальеро, на правом - Индалесио Прието. Кабальеро дал такую
характеристику правительству Хираля: "Это комедия, а не правительство. Это
позор страны!" Кабальеро готовился сформировать свой кабинет, и Прието
должен был войти туда. В силу сложившихся обстоятельств Прието стал
попутчиком Кабальеро, но это но мешало ему относиться к будущему премьеру с
открытой враждебностью. Прието называл социалиста Кабальеро безумным
фанатиком.
На сочные эпитеты оп вообще не скупился, особенно, когда шла речь о
политических противниках...
Старые соперники (и союзники) Л. Кабальеро и И. Прието после победы
испанского фашизма оказались в эмиграции. Они умерли в Мексике. Надо отдать
им должное: оба, как могли, боролись за республику.
Из разговора с Кольцовым я понял, что и от правительства Кабальеро
трудно ждать твердых последовательных действий. Но все же оно было более
надежным, чем кабинет Хираля.
Довольно значительной силой в то время были анархисты. Однако из-за
своей неорганизованности, нежелания соблюдать дисциплину и порядок они
приносили не пользу, а вред Испанской республике. Они громче всех кричали,
не скупились на революционные фразы, но похвастаться такими же
революционными делами не могли: в бой анархисты отнюдь не рвались.
Единственной партией, которая ставила перед собой ясную цель, отдавала
все силы борьбе с мятежниками, имела мужественных руководителей, была
Коммунистическая партия Испании. Кольцов успел установить тесную связь с
коммунистами. Хосе Диаса и Долорес Ибаррури он знал давно, говорил о них с
восхищением.
- Но, - подчеркивал он, - Компартия Испании очень молода, ее влияние на
народ еще недостаточно, она только завоевывает у него авторитет. Кругом
горячие головы. Энтузиазма и героизма хоть отбавляй, а порядка еще мало.
Я посоветовался с Кольцовым, как мне лучше установить связь с
республиканским флотом. Он сказал, что флотскими делами занимается Прието,
вернее, не занимается никто. О Прието говорят как о будущем морском
министре. В ожидании смены кабинета он сидит в министерстве, раскладывает
политический пасьянс и пишет статьи для газет. Но идти мне следовало
все-таки к нему.
Потом мы не раз виделись с Кольцовым. Помню, я встретил Михаила
Ефимовича после его поездки на север - в Астурию и Басконию. Узнав, что я
уже побывал там, он воскликнул:
- Не может быть! Как же это вы успели? Оказывается, я опередил Кольцова
недели на две. На его лице было написано недоверие и, пожалуй,
разочарование. Как журналист, он привык успевать всюду первым. В то время
Кольцов был очень известен. Его корреспонденции перепечатывали, на его
статьи ссылались газеты многих стран. Каждый фельетон Кольцова становился
событием. Назвать другого столь популярного в ту пору журналиста я не
решаюсь.
На север Испании я действительно попал раньше Кольцова, в двадцатых
числах сентября, с кораблями республиканского флота. Но когда я прочитал его
записки о поездке на север, то поразился, насколько больше моего он сумел
там подметить.
Свое свободное время в Мадриде, как, впрочем, и потом, в Картахене, я
тратил па изучение испанского языка. Возвращаясь в гостиницу, усаживался за
учебники. А по вечерам мы со Свешниковым бродили по городу среди людей,
одетых в моно - темно-синие комбинезоны на молниях. Эту одежду можно было
видеть и на мужчинах, и на женщинах. Пиджаки и шляпы тогда совсем не
встречались. Многие горожане ходили вооруженными.
Как раз в это время мятежники начали бомбить Мадрид. Первый налет
авиации особого вреда не причинил, бомбы упали в стороне. Зато пальбы было
много. Стреляли все, у кого было хоть какое-то оружие. Стреляли даже из
дамских пистолетов. Находиться в это время у окна комнаты было опасно: можно
было легко стать жертвой шальной пули.
Однажды М. И. Розенберг предложил мне поехать с ним в морское
министерство. Посольская машина остановилась у парадного входа богатого
особняка. Некоторые товарищи уже рассказывали мне, что все министерства в
Испании обставлены роскошно, а военные - особенно. Морской офицер встретил
нас и повел на второй этаж. Уже в вестибюле мы увидели много картин, ковры,
богатую мебель. Будущий министр Индалесио Прието сидел в огромной комнате,
больше похожей на будуар какой-нибудь испанской принцессы, чем на служебный
кабинет.
Очень точный и красочный портрет Индалесио Прието нарисовал Михаил
Кольцов в своем "Испанском дневнике":
"Он сидит в кресле, огромная мясистая глыба с бледным ироническим
лицом. Веки сонно приспущены, но из-под них глядят самые внимательные в
Испании глаза". Дон Индалесио, или, как его часто называли, Инда, производил
впечатление неповоротливого и ленивого человека. Но стоило поговорить с ним
несколько минут, и становилось ясно: первое впечатление было неверным. В
этой глыбе сохранилось много энергии. Прието обладал острым умом, хотя и
несколько циничным. Это был опытный политический деятель, более тридцати лет
подвизавшийся на политической арене. Не раз он избирался в кортесы. Все
знали: дон Инда - человек деловой и хитрый. О жизни Прието говорили разное.
Было широко известно, что дон Инда весьма неравнодушен к женщинам, и на этой
почве с ним происходили разные истории. Рассказывали, что на одном совещании
в социалистической партии ему задали прямой вопрос по этому поводу. Прието
будто бы встал из-за стола и картинно провел рукой по своей необъятной
фигуре на уровне груди:
- Все, что выше, - для партии, остальное - для себя.
Прието был уже знаком с Розенбергом и встретил нас радушно:
- Я еще не министр и не могу принимать решения, по познакомлю вас с
человеком, который вам поможет. Это один из членов Центрального комитета
флота, lie стану возражать, если вы вместе с ним отправитесь в Картахену или
в Малагу.
Моряка, с которым познакомил меня Прието, звали Педро Прадо. Он
оказался активным участником подавления мятежа на кораблях. После разгрома
фашистов на флоте его избрали в Центральный комитет, сосредоточивший в своих
руках фактическую власть над республиканской эскадрой. В Мадриде, по
существу, не было никого, кто управлял бы флотом. Мы вышли от Прието вместе
с Прадо. - Пригласить вас к себе в кабинет я не могу: никакого кабинета у
меня нет. Я постоянно нахожусь на кораблях. Пойдемте в бар, там потолкуем, -
сказал он, улыбаясь.
Бар помещался в здании министерства, этажом ниже. Мы сели за столик,
заказали пару бутылок сервесы, попросту говоря, пива.
Прадо владел французским языком, и это облегчало дело. Оказалось, что в
руководстве флота он, пожалуй, единственный коммунист. В то время на флоте
шла борьба за влияние главным образом между республиканцами II социалистами.
Прието, ставший вскоре министром, принял все меры, чтобы поставить на
ключевые позиции своих единомышленников - правых социалистов. Специальным
комиссаром он назначил Алонсо Бруно, дав ему самые широкие полномочия. Бруно
следил за всеми действиями коммунистов, а заодно и советских добровольцев.
В такой обстановке Прадо приходилось нелегко, по он пользовался среди
матросов большим авторитетом. Это был высокий, худой человек в сером
флотском моно. Оп очень много курил, зажигал одну сигарету о другую, говорил
быстро, проглатывая отдельные слоги, как все испанцы-южане.
Прадо был рад нашему знакомству, он хотел рассказать обо всем, что
происходило на кораблях, о борьбе с мятежниками, но времени у нас оставалось
очень мало. Договорились через день выехать в Картахену - базу
республиканского флота.
В назначенный час Прадо заехал за мной. Поезд отходил из Мадрида под
вечер и прибывал в Картахену в первой половине следующего дня. Теперь мы
могли обстоятельно поговорить. Карта, на которой обозначалась линия фронта и
на суше и на море, помогала нам понимать Друг друга.
В сущности, только после этой беседы я получил первое истинное
представление о событиях, происходивших в последние месяцы на флоте. Коротко
говоря, дела обстояли так. Февральские выборы в кортесы 1936 года принесли
победу Народному фронту. Они показали, что революция в Испании не умерла.
Вот тогда-то реакционные элементы во главе с генералами и адмиралами сделали
ставку па вооруженный мятеж против республики. Генерала Франко уличили в
заговоре буквально на второй день после победы Народного фронта. В порядке
наказания его назначили генерал-губернатором на Канарские острова.
Сообщникам франке - адмиралам и офицерам, которых уволили из армии и флота,
удалось сохранить полные оклады и, разумеется, свободу, так что они могли за
казенный счет продолжать подготовку заговора.
И эта подготовка шла вовсю не только в Испании. В генеральных штабах
Германии и Италии были созданы специальные отделы, поддерживавшие связь с
заговорщиками. занимавшиеся детальным планированием и материальной
подготовкой мятежа. Германские корабли - причем не какие-то второстепенные
суда, а линкоры, крейсера, эсминцы - все лето находились в портах Испании.
Они стояли наготове, чтобы в случае нужды помочь мятежникам. В полной боевой
готовности были морской и воздушный флоты Италии. На территории соседней
Португалии создавались склады оружия и боеприпасов. На многих кораблях и во
многих гарнизонах в заговоре участвовали все офицеры. Это было
неудивительно, если учесть, что кадры строевых офицеров веками формировались
из представителей аристократических семой и придворной знати. Заговор почти
до последней минуты сохранялся в тайне.
Лишь случайное обстоятельство помогло раскрыть его. За несколько дней
до начала мятежа командир крейсера "Республика", находившегося в капитальном
ремонте, сообщил морскому министру о готовящемся восстании. Он не осмелился
сделать это по служебной связи. Сообщение было передано из кабинета
гражданского губернатора Кадиса. А министр, получив радиограмму, не знал,
как ему поступить. От штаба радиограмму пришлось скрыть: иначе мятежников
предупредили бы. В результате республиканские власти не приняли никаких мер
для ликвидации заговора.
В ночь на 18 июля 1936 года мятеж вспыхнул. Одновременно во всех
гарнизонах страны, несмотря на неподготовленность правительства, фашисты
встретили резкий отпор. Гнев широких масс, их воля к борьбе были так сильны,
что стихийно возникшие отряды рабочей милиции подавили мятеж в столице и в
большинстве промышленных районов Испании. Франкистам удалось захватить
власть лишь в Марокко да в нескольких районах севера и юга. Положение их
было критическим.
Еще более сильный отпор фашисты получили на кораблях. Необычная
активность офицеров насторожила команды. Матросы почувствовали недоброе.
Офицеры старались изолировать их от народных масс, не увольняли на берег.
Это вызвало еще большие подозрения и восстановило моряков против офицерства.
А радисты, через чьи руки проходили депеши заговорщиков, подтвердили
подозрения матросов и подсказали им точную дату начала мятежа.
Когда 18 июля мятежники дали сигнал к восстанию- "Над Испанией ясное
небо", на кораблях, находившихся в открытом море, между офицерами и
матросами произошли настоящие бои. Из всего действующего флота фашисты
захватили только один эсминец - "Веласко".
Трагически сложилась судьба кораблей в Эль-Ферроле. Здесь на заводе
стояли два недостроенных крейсера типа "Канариас", в доке - линкор
"Эспания", в порту - крейсер "Сервера", на котором шел текущий ремонт.
Рядовой состав этих кораблей сохранил верность республике. Не имея
возможности выйти в море, матросы заняли территорию базы, арсенал и завод,
1-го город оказался в руках мятежников. После кровопролитных боев фашисты
овладели базой и кораблями.
В своих планах мятежники возлагали большие надежды на флот. Он должен
был обеспечить им переброску армии из Африки на Пиренейский полуостров. В
морском штабе были подготовлены секретные приказы кораблям об оказании
поддержки Франке. Но несколько офицеров-связистов сохранили верность
правительству. Вместо радиограмм с приказом присоединиться к мятежникам они
передали на корабли, находившиеся в море, сообщение: "Изменники выступили
против правительства". Это сообщение приняли на крейсере "Либертад". Радисты
передали его не командиру, а матросам. Те сразу же решили обезвредить
офицеров. Радиорубка крейсера превратилась в своего рода командный пункт
флота. В то время как па мостике и в каютах матросы боролись с мятежниками,
из рубки на все корабли флота передавались сообщения, призывающие сохранить
верность правительству, не слушать мятежных офицеров, арестовать всех, кто
поддерживает Франке.
Призывы были услышаны. На линкоре "Хайме 1" офицеры, узнав, что их
замыслы рушатся, открыли с мостика пулеметный огонь по команде, но матросы
сумели расправиться с ними и удержали корабль в своих руках.
Флот сохранил верность республике, однако основная масса офицеров
изменила ей. Из девятнадцати адмиралов к Франке не присоединились лишь двое,
из тридцати одного капитана первого ранга - также двое, из шестидесяти пяти
капитанов второго ранга - семь, из ста двадцати восьми капитанов третьего
ранга - тринадцать. В общем, верными правительству остались каких-нибудь
десять процентов офицеров. Да и среди них были скрытые изменники, только
ждавшие случая перебежать к фашистам.
Корабли, находившиеся в открытом море, сперва не знали, куда идти:
обстановка на берегу оставалась неясной. Постепенно они начали
сосредоточиваться в Картахене. Как-то стихийно Картахена стала главной базой
республиканского флота и сохраняла эту роль всю войну. В Картахену мы и
направлялись с Педро Прадо.

КАРТАХЕНА

Картахена совсем не похожа на Мадрид. В столице бросались в глаза
большие, современные дома, широкие улицы и бульвары, фешенебельные
гостиницы, новое метро. В Картахене все говорило о седой старине. Город
стоял уже третье тысячелетие. Некогда он назывался Новым Карфагеном. Из
этого порта в 218 году до пашей эры Ганнибал двинулся в поход против Рима.
Двадцать с лишним веков Картахена играла важную роль в жизни Пиренейского
полуострова. Глубоко врезавшаяся в берег, со всех сторон окруженная горами,
здесь была лучшая на Средиземном море естественная гавань. Высокие горы
надежно прикрывали ее от нападения с суши. Однако в XIX веке главной базой
военно-морского флота Испании стал Эль-ферроль на берегу Атлантического
океана. На Картахену уже не обращали внимания, поэтому она постепенно
приходила в упадок.
В городе были узенькие, кривые улицы, по которым зачастую не могла
пройти автомашина, низкие старинные здания с толстыми стенами, посеревшими
от времени, зноя и пыли.
Испания вообще страна контрастов, но нигде они не поражали меня так,
как в Картахене. Роскошь и нищета, блеск и грязь соседствовали в этом городе
на каждом шагу. Едва ли не самые дорогие автомобили того времени,
комфортабельные "Испано-Суизы", красовались среди тяжелых скрипящих повозок,
в которые были запряжены слабосильные ослики. Огромное здание, занятое
командиром базы на улице Калья-Майор, было настоящим дворцом. Почти половина
этого дворца отводилась под личные апартаменты адмирала. У него были и парк,
и личная церковь. А многочисленный караул помещался в одной маленькой
комнате. Матросы и солдаты жили в грязи, спали на тесно составленных
топчанах и укрывались неизменными плащами.
Те же контрасты - наследие монархии - бросались в глаза и на кораблях:
прекрасные каюты офицеров и тесные, лишенные всяких удобств кубрики
матросов. Высокие офицерские оклады и ничтожное содержание, скверная пища
для рядовых и унтер-офицеров.
То, что в последние десятилетия Картахена была заброшена, сказалось на
оборудовании базы и средствах ее обороны. Док мог принимать только эсминцы,
склады топлива были малы и плохо укрыты, на окрестных высотах стояло
довольно много батарей, в том числе и крупного калибра - до пятнадцати
дюймов, защищавших базу с моря, а из зенитных средств насчитывалось всего
несколько трехдюймовых пушек.
Вот в этой Картахене и предстояло базироваться республиканскому флоту,
а ее скромный порт принимал большие массы грузов: военное снаряжение и
продовольствие.
В день моего приезда во внутренней гавани, называвшейся Арсеналом,
стояло несколько эсминцев. Они вернулись после операции в Гибралтаре и
принимали боеприпасы. Корабли были грязноваты. Это можно было бы объяснить
длительным пребыванием в море, не натолкнись я на шум и беспорядочную толчею
па верхней палубе, говорившие об отсутствии элементарного порядка. Матросы
работали с подъемом, но дисциплины не чувствовалось.
То же наблюдал я и в других местах. Люди не щадили своих усилий, но
организованности и порядка явно не хватало.
Старая система рухнула, и требовалось определенное время, чтобы на
смену ей пришла новая. Многое зависело от командных кадров. Те офицеры, что
остались верными республике, не были способны по-новому, по-революционному
решать возникшие задачи. Они хотели сохранить на кораблях старые порядки. К
тому же испанские офицеры привыкли к беспечной и праздной жизни, не желали
менять своих привычек, обычаев даже в столь трагическое для республики
время. Как бы ни складывалась обстановка, их нельзя было отвлечь, например,
от бесконечной комиды. Она тянулась часами: испанцы со вкусом любят поесть,
выпить, весело побеседовать за столом. Каждый хочет послушать других,
блеснуть своим остроумием.
Вспоминаю Антонио Рупса - далеко не худшего представителя испанского
офицерства. Я познакомился с доном Антонио сразу, как только приехал в
Картахену. Он командовал базой, и мне приходилось часто иметь с ним дело.
Высокий, красивый брюнет, приветливый и обходительный. он был приятным
собеседником и гостеприимным хозяином.
Руис считал себя республиканцем, даже немного социалистом и сторонником
Приато. Как начальник базы, он скорее наблюдал за событиями, чем руководил
ими. Черновой, повседневной работы не любил. Когда несколько позднее в
Картахену стали приходить транспорты с бомбами и самолетами, дон Аптонио не
хотел брать на себя руководство разгрузкой и вечно искал человека, на кого
можно было бы возложить эту неприятную миссию. Только когда на причалах
скапливалось много взрывчатки (порой она лежала там огромными штабелями),
Руис начинал нервничать и проявлял неожиданную энергию, чтобы поскорее
вывезти опасный груз.
Зато кабинет Антонио и его столовая служили веселым местом отдыха для
командиров кораблей. Комиды там тянулись особенно долго и проходили особенно
весело и непринужденно. Иногда в них участвовали и наши волонтеры.
Конечно, не все офицеры были одинаковы. Я знал Р. Вердия,
командовавшего флотилией подводных лодок. Он был храбрым и решительным
человеком. Командуя подводной лодкой "С-5", он оказался единственным ее
офицером, не втянутым в заговор. Вердия сумел повести за собой экипаж, так
как пользовался полным доверием команды, и мятежники были быстро побеждены.
Благодаря Вердия не только "С-5", но и все другие подводные лодки остались
на стороне правительства.
К сожалению, Вердия погиб в первые месяцы войны при бомбежке Малаги.
Не похожи были на старых офицеров и командиры, выдвинувшиеся во время
войны из среды матросов и старшин. Они искренне ненавидели фашистов, были
полны решимости отстоять республику. Новые задачи были уже по плечу им: ведь
в мирное время эти люди несли на себе основную тяжесть корабельной службы.
Большое впечатление произвел на меня, например, начальник охраны
водного района Картахены Лаго. Унтер-офицер в прошлом, он работал с
исключительной энергией, делал свое дело умно и толково. Таких людей можно
было найти всюду, по их выдвигали медленно и неохотно. Прието, став
министром, явно саботировал создание демократических кадров офицерства.

СЕВЕРНЫЙ ПОХОД

Проведя несколько дней в Картахене, я возвращался в Мадрид. Надо было
доложить послу обстановку на флоте и заручиться разрешением на более
длительное пребывание там.
Наша машина мчалась по прибрежной дороге на Аликанте. Меня сопровождали
два маринерос - моряка, которых я совсем не знал. Антонио Руис рекомендовал
взять их с собой па всякий случай. Оба маринерос были увешаны оружием.
Оказалось, они анархисты, которых почему-то считали особенно подходящими для
охраны - наверно, из-за их воинственного вида.
Мои спутники были настроены разговорчиво, но я плохо понимал их,
поэтому мы изъяснялись главным образом языком жестов. На аэродромах
Лос-Алькасарес и Сан-Хавьер, мимо которых мы проезжали, стояло несколько
бомбардировщиков.
- "Потез", франсез, - объясняли мои спутники. Французские "Потез" были
старенькими и малопригодными для боевых дел. Мы еще не знали, что через
месяц-другой на этих аэродромах будет кипеть работа по сборке новых
советских истребителей и бомбардировщиков.
Днем проехали Аликанте - живописный курортный город, совсем не похожий
на Картахену. На улицах - пышная зелень, высокие пальмы. Дома яркой окраски.
Много ресторанов и кафе. Но набережной прогуливались роскошно одетые дамы,
иностранцы. Моно встречались несравненно реже, чем в Мадриде и Картахене.
- Фашист, - процедил сквозь зубы шофер, показывая на беспечно
фланирующих прохожих. Кажется, он не ошибся.
Вид у города такой, словно война его не касалась. А на рейде - немецкие
и итальянские военные корабли.
Под вечер у Аранхуэса шофер, плохо знавший дорогу, свернул вместо
Мадрида на Толедо. Проехали километров пять и уперлись в хвост колонны,
идущей на фронт. Мои маринерос, мирно дремавшие перед этим, выскочили,
размахивая пистолетами.
- Бурро (осел)!.. - яростно кричали они на шофера. Пришлось их
успокаивать. Но вообще-то так недолго и переехать линию фронта, оказаться в
объятиях фашистов...
В Мадрид я приехал в тот момент, когда происходила смена правительства.
В кабинет Кабальеро вошли шесть социалистов, три республиканца разного
толка, два коммуниста и по одному представителю от каталонских и баскских
националистов. Новое правительство было сильнее старого, но получило от него
тяжелое наследство.
Положение на фронтах ухудшилось. Франке взял Талаверу и торжественно
объявил о начале наступления на Мадрид. В городе шли разговоры о "пятой
колонне" - "кинта колумна". Выражение это стало быстро распространяться.
"Кинта колумна" действовала. Но была и другая "пятерка", о которой говорили
с восхищением. Я узнал о пятом полке, формирующем новые боевые отряды.
Руководили полком коммунисты. На улицах становилось меньше фланирующей
публики, а больше вооруженных бойцов народной милиции.
Прието стал министром. Он принял меня в своем роскошном кабинете.
- Решено отправить флот в поход па север, в Бискайский залив.
Рекомендую вам принять участие в этой операции, - сказал он.
Я слышал о походе впервые, пытался узнать его цель, но Прието отделался
общими словами.