Страница:
увидеть самому, потрогать руками памятники истории...
Осенью 1924 года после заграничного плавания вокруг Скандинавии нам был
предоставлен отпуск. Большинство курсантов разъехались по домам. А мы,
несколько товарищей, остались: хотелось побывать на предстоящих больших
учениях флота. Десять дней мы снова провели в море, потом вернулись в
училище. Ехать было некуда. А безделье быстро надоедает, даже в молодом
возрасте. К тому же погода не баловала: ленинградский дождик моросил целыми
днями. Единственной радостью был небольшой парусный бот. Мы нашли его во
дворе училища. Оказывается, один из наших преподавателей- заядлый моряк А.
П. Юрьев собирался совершить на нем большой поход, чуть ли не через океан.
Но путешествие по каким-то причинам сорвалось, бот забросили. Теперь его с
радостью отдали в наше распоряжение. Мы привели бот в порядок, спустили на
воду в целыми днями ходили по Неве под парусом. Нас не смущал ни дождь, ни
ветер. Между тем погода портилась все больше. Как-то сентябрьским утром мы
не узнали Неву. Над вей низко проносились тяжелые темные облака, дул свежий
порывистый ветер с запада. Но несмотря на это, мы все-таки решили, как
обычно, провести несколько часов на парусном боте. Шквалистый ветер крепчал.
Под его ударами наш бот все чаще черпал бортами воду. Но это не пугало, а,
скорее, развлекало нас. Такова молодость! Под натянутыми парусами мы лихо
лавировали среди тихоходных буксиров и барж. Время двигалось к обеду, и в
определенный час мы направили наш ботик к своей стоянке у гранитной
набережной. Проскочив между пристанью и стоявшим поблизости крупным
"купцом", я скомандовал: "Паруса долой!" Обычно было достаточно спустить
парус, развернуть бот против течения, и он останавливался как вкопанный. На
этот раз так не получилось. Парус, наполненный ветром, не падал,
спасительного течения тоже не было. Казалось, река повернула вспять. Я до
отказа положил руль на борт. Это немного смягчило удар о гранитную стенку -
он пришелся на скулу бота. Осмотрели свое суденышко. Серьезных повреждений
не нашли и с легким сердцем отправились в училище. А вечером мы увидели наш
бот на необычном месте.
На втором курсе мы уже многое знали о своем флота и знакомились с
флотами других стран. Военно-научное общество, в котором я работал несколько
лет, расширяло кругозор по всем военным вопросам. Там часто делались
доклады, проводились дискуссии по внепрограммным вопросам училища. Это
заставляло нас глубже вдумываться в происходящие процессы и пусть наивно, но
предвидеть будущее флота.
По флоту еще не было принято развернутых решений, не было установки на
строительство большого морского и океанского флота, но уже были решения о
восстановлении заброшенных кораблей и постройке небольших новых судов. На
Балтике в боеспособное состояние был приведен линкор "Петропавловск" и
переименован в "Марат", закончены восстановительные работы на "Авроре",
вступили в строй некоторые эсминцы, подводные лодки и тральщики. На Черном
море плавали крейсер "Память Меркурия", переименованный в "Коминтерн", и два
эсминца, представляя новый состав флота. Вот и все, что мы имели в те годы,
но нас это мало смущало: мы понимали, что разоренная промышленность не
позволяла приступить к строительству флота. Значительно позже я осознал и
другое: кроме этого фактора действовал еще один - в пашей стране делами
флота занимались, как правило, в последнюю очередь, а это приводило к тому,
что строительство опаздывало и не завершалось к намеченному сроку.
В то время мне представлялось идеальным все, что относилось к новому
обществу, к нашему будущему. Идеализировал я и людей, принадлежащих к
руководящим кругам нашей партии и правительства. Я представлял их себе
безупречно честными, беспредельно преданными нашему делу.
Не скрою, позже я начал кое в чем разочаровываться. Но возможно, этот
процесс был связан с личными неудачами и здоровьем.
В себе я всегда воспитывал прямое, честное отношение к делу и считал
несовместимым быть членом партии и говорить что-нибудь иное, чем ты думаешь,
вопреки своим убеждениям.
Настоящий коммунист, я в этом твердо убежден, должен не только прямо
высказывать свои мысли, по и бороться за них. Хотя, к великому сожалению,
как показала жизнь, зачастую торжествовали совсем не те, кто так поступал...
Приходилось, конечно, в чем-то и в ком-то разочаровываться, но было бы
катастрофой ошибиться в избранном пути, в своем мировоззрении. Свои
убеждения, воспитанные во мне настоящими коммунистами, я пронес через всю
жизнь.
На втором курсе мы вели оживленные дискуссии о будущем нашего флота и
рисовали себе самые радужные картины. Никакие крупные флоты западных держав
нас не пугали, ибо желание служить флоту, вера в его будущее и наши
возможности не знали границ.
Летняя практика 1925 года была значительно интересней предыдущей.
Теперь мы выполняли не только черновые работы, но и учились прокладывать
курс корабля, управлять огнем артиллерии, проводить торпедные стрельбы.
Запомнился мне и заграничный поход к берегам Швеции и Норвегии, который
мы совершили на учебном корабле "Комсомолец".
Гетеборг был первым иностранным портом, куда отряд заходил на пять
дней. Снова наши моряки удивляли жителей своим культурным поведением. Мэр
Гетеборга, провожая нас, сказал, что оп впервые встречает такое безупречное
поведение моряков. Теперь это вошло уже в традицию и почти никого не
удивляет, по тогда...
Именно в Гетеборге нас, четырех курсантов, пригласил к себе в гости на
дачу один финн, работавший до революции в России. Как он потом нам
признался, ему очень хотелось показать нас своей жене - нашей
соотечественнице. Мы имели свободное время и охотно согласились приехать.
Хозяйка встретила нас радушно, но как-то настороженно. Сначала она стала
робко задавать вам вопросы: как живется в Ленинграде (она чаще говорила
Петербурге), горит ли там по вечерам свет. И только под конец встречи
осмелилась спросить, работает ли Мариинский театр и много ли машин в городе.
Мы, посмеиваясь, отвечали, что в Ленинграде жизнь бьет ключом, а хозяйка с
недоверием смотрела на нас, но вежливо соглашалась.
Дети - три прелестные деточки - не имели никакого представления о нашей
стране. Вот тому пример. Закурив папиросу, я положил коробок спичек на стол.
Девочка лет восьми-девяти взяла его и с удивлением спросила мать: "Мама, это
русские спички?" "Да", - ответила хозяйка. "Значит, это плохие спички", -
выпалила девочка. Мы шутливо ответили, что это очень хорошие спички,
пожалуй, ничуть не хуже шведских, которые славятся своим качеством. Хозяйка
смутилась, стала журить дочь и попросила у нас извинения за ее
нетактичность. Подобные моменты сначала огорчали нас. Но потом мы были
вознаграждены. Прощаясь с нами, хозяйка буквально плакала, говоря, как бы
она хотела быть теперь в России.
После Гетеборга, который нам очень понравился, мы заходили в норвежские
порты Берген и Тронхейм, а потом посетили Мурманск и Архангельск. Якоря мы
бросали в устье величавой Северной Двины.
Все для нас было ново и интересно. И все же с каким нетерпением мы
ожидали, когда перед нами откроется Кронштадт с его высоким собором и
знакомыми маяками на рейдах!
С какой радостью мы возвращались домой!
В первых числах ноября 1925 года мне довелось в составе всего нашего
курса снова ехать в Москву. 31 октября 1925 года умер Нарком по военным и
морским делам, Председатель Реввоенсовета СССР Михаил Васильевич Фрунзе.
Меньше года он был на посту наркома. Однако и за это короткое время сумел
завоевать огромную любовь не только в армейских кругах, где его хорошо
знали, но и у моряков, с которыми он имел значительно меньше дела.
Вспоминаю его приезд в Ленинград в 1924 году, когда он был назначен на
должность Наркомвоенмора после снятия Троцкого. Вооруженные Силы тогда
проводили серьезные мероприятия по повышению своей боеспособности.
В зале Революции нашего училища были собраны командиры Ленинградского
гарнизона. В своем выступлении М. В. Фрунзе большое внимание, помнится,
уделил вопросам воспитания и дисциплины. Вопрос воинского воспитания он
неразрывно связывал с культурой людей в целом, требовал повышения культуры,
без чего, по его словам, нельзя говорить о воспитании.
"Служба во флоте, - говорил Михаил Васильевич, - является самой сложной
и технически самой трудной из всех специальных служб. Современный боевой
корабль представляет сочетание элементов целого ряда областей промышленной
техники. Это организм, составленный из самых сложных и тончайших механизмов,
требующих особого искусства, умения и сноровки управления ими... Настоящим
красным командиром, в полном смысле этого слова, можно стать лишь в
результате длительной работы, на опыте. И эта работа будет тем успешней и
тем полезней для дела, чем ревностнее и упорнее каждый молодой командир
будет работать над своим дальнейшим воспитанием".
Позднее, на своем командирском опыте, я убедился, что культура и
воспитание неразделимы. Подбор кадров на корабли из наиболее культурной и
развитой молодежи обеспечивал нам воспитание преданных Родине, отлично
знающих свое дело командиров и матросов, что в свою очередь позволяло
достигать высокого уровня боевой и политической подготовки еще в мирное
время. А в годы Великой Отечественной войны, когда воспитание и знания
пришлось применить к делу, матросы и офицеры флота оказались на высоте.
В день похорон М. В. Фрунзе в Москве сосредоточилось много различных
воинских подразделений от разных гарнизонов и всего Московского гарнизона.
Чувствовалось, что страна потеряла военного руководителя, занимавшего
большой государственный пост.
В один из тех печальных дней, проведенных в Москве, мне довелось
присутствовать на митинге в одной из воинских частей Московского гарнизона,
где выступал К. Е. Ворошилов. Он говорил о тех задачах, которые стоят теперь
перед Рабоче-крестьянской Красной Армией и нами, военными всех рангов и
должностей.
До тех пор я мало слышал о Клименте Ефремовиче, его фамилия редко
встречалась в наших флотских кругах. Но мы знали, что он выходец из рядов
рабочего класса, герой гражданской войны. Тогда уже высказывалось
предположение, что Ворошилов будет преемником М. В. Фрунзе на посту Наркома
по военным и морским делам.
Уже много лет спустя от Семена Михайловича Буденного я узнал, что М. В.
Фрунзе умер на операционном столе. Как рассказывал Буденный, он очень не
хотел ложиться на операцию по поводу язвы желудка, но решением высших
инстанций ему было предложено сделать это. Операция оказалась роковой - М.
В. Фрунзе не проснулся от общего наркоза.
Прослужив почти 40 лет на флоте, будучи матросом, офицером, затем
комфлота и наркомом Военно-Морского Флота, я встречал много различных
должностных лиц, которые прямо или косвенно влияли на дела флота. Это были
очень разные люди - от высокообразованных до узких военных специалистов. И
всегда я с большой любовью вспоминал М. В. Фрунзе. Вспоминал, как после
похода на линкорах Балтийского флота он, упомянув ради скромности о своей
некомпетентности в морских делах, высказал ряд очень правильных суждений в
адрес флота. В них были и критические мысли, и правильно схваченные им за
несколько дней пребывания в море особенности трудной морской службы, сложной
техники кораблей и многое другое.
Уже тогда я понял: для того чтобы руководить малознакомой отраслью,
необязательно быть специалистом. Надо уметь выслушивать знающих людей,
оценивать обстановку и выносить свое объективное, разумное суждение, как это
делал М. В. Фрунзе.
За время своего длительного пребывания на больших должностях в Москве
мне нередко приходилось огорчаться непониманием наших флотских вопросов со
стороны тех людей, которые обязаны были в них разобраться. И тогда я с
особым чувством вспоминал М. В. Фрунзе. Короткие встречи с Михаилом
Васильевичем Фрунзе и очень кратковременная служба под его руководством
оставили у меня неизгладимое впечатление о нем как о военном и политическом
руководителе незаурядного таланта и очень высокой культуры.
В октябре 1926 года я простился с училищем. Перед выпуском мы много
спорили, где лучше служить. Самой заманчивой и многообещающей считалась в те
годы служба на линкорах. Во время практики на линейном корабле "Парижская
коммуна" мы не раз слышали от его командира К. И. Самойлова: "На линкоре вы
пройдете суровую, ни с чем не сравнимую школу".
Самойлов пристально присматривался к нам. Ему предстояло отобрать
нескольких человек для линкора. Я был среди кандидатов, но моя судьба
сложилась иначе.
В последний день пребывания в училище мы собрались в нашем кубрике, в
небольшом помещении бывшей церкви. Нас, выпускников, разместили там: к тому
времени в здании бывшего Морского корпуса стало уже тесно.
Ожидали начальника курса В. И. Григорьева, который должен был зачитать
приказ о распределении. В тот год курсанты, отлично окончившие училище,
получили право сами выбирать место службы. Когда среди отличников назвали
мое имя, я встал и, вытянувшись, доложил: Желаю служить на Черном море.
- Куда ты, северный медведь? - тихонько потянул меня за руку сидевший
рядом товарищ. - Ты там от жары ноги протянешь...
Но судьба моя была уже решена. В списке против моей фамилии стояло:
Черноморский флот. Можно только гадать, как сложилась бы у меня служба, не
откажись я от назначения на балтийские линкоры.
Годы пребывания в подготовительной школе и военно-морском училище
совпали с периодом восстановления флота. Молодой Советской Республике
пришлось начинать все сначала. В гражданскую войну почти полностью вышел из
строя Черноморский флот. Одни корабли погибли в боях, другие по приказу В.
И. Ленина потопили сами моряки, чтобы не отдавать в руки врага, третьи были
уведены белогвардейцами в Бизерту - французскую базу в Африке. На Балтике
дела сложились иначе. К двадцатым годам весь флот после возвращения из
Гельсингфорса собрался в Кронштадте. Там же, в Военной гавани, стояли
недостроенные корпуса гигантов-дредноутов типа "Измаил". Их вскоре продали
Германии на слом, а взамен приобрели необходимые народному хозяйству
паровозы. В Купеческой гавани высились корпуса недостроенных крейсеров типа
"Светлана". Только спустя несколько лет один корабль из этой серии -
"Профинтерн" - был достроен на Балтийском заводе и переведен в Севастополь.
Другие суда приспособили под танкеры. Около Кронштадтского морского завода
стояли тогда безжизненные линкоры типа "Севастополь". А возле училища лежало
на грунте госпитальное судно "Народоволец". Рассказывали, что корабль
погубила плохая служба: выравнивали крен, да перекачали воду па правый борт;
швартовы не выдержали, лопнули, и огромный транспорт сначала накренился, а
потом, как только вода хлынула в иллюминаторы, лег па борт. Два года
перевернутый "Народоволец" своим видом омрачал вид Новы, пока его не
поставили на ровный киль.
Большинство кораблей Балтийского флота продолжало стоять на "кладбище",
и, казалось, не было никакой надежды в короткие сроки ввести их в строй. И
вдруг они стали оживать. Мы видели это собственными глазами во время летней
практики и радостно приветствовали каждую новую боевую единицу. Так, мы
несказанно обрадовались, увидев на рейде линкор "Марат" с поднятым
Военно-морским флагом и вымпелом на грот-мачте.
Нередко сами курсанты принимали деятельное участие в восстановлении
кораблей. Немалую лепту вложили мы в возрождение "Авроры", прежде чем она
впервые вышла в море. Вслед за "Авророй" не без помощи курсантов на рейде
появилось другое учебное судно - "Комсомолец".
Затянулся па флоте и процесс подготовки командного состава. Если в
Красную Армию к тому времени пришло много бывших царских офицеров, которые,
пройдя сквозь горнило гражданской войны, доказали свою преданность революции
и уже занимались строительством Вооруженных Сил, то на флоте было
по-другому. Основное ядро царского флота, как известно, составляла каста
родовитых дворян - оплот самодержавия. Февральскую революцию офицеры
встретили в большинстве своем единодушно. А в дни Октября мало кто из них
остался с народом. Значительно больше было Штубе, чем Берсеневых (если
вспомнить драму Бориса Лавренева "Разлом"). Многие, подобные Штубе,
оказались ярыми врагами народа, покинули Родину, когда корабли еще в
1917-1918 годах стояли в Ревеле и Гельсингфорсе, другие выжидали, оставаясь
на флоте или устроившись на гражданскую службу: преподавали в школах,
работали мелкими служащими в учреждениях, встречались даже священники из
бывших флотских.
Но все же нам были известны в те годы имена бывших царских офицеров,
безраздельно перешедших на сторону Советской власти и преданно служивших ей,
хотя не все происходившее понимали правильно, не со всем, что делалось на
флоте, соглашались. Это М. В. Викторов, Л. М. Галлер, Э. С. Панцержанский,
С.П.Ставицкий, Г. А. Степанов и другие. Ф. Ф. Раскольников, старый
большевик, стал офицером после Февральской революции, В. М. Орлов закончил
школу мичманов военного времени, Октябрьская революция застала его офицером
на крейсере "Богатырь", вскоре он вступил в партию, И. К. Кожанов к моменту
Октябрьской революции находился на гардемаринских курсах.
Слышали мы также о рядовых моряках, которые отличились в годы революции
и гражданской войны и быта выдвинуты на руководящие посты: Л Г. Зосимов, Н.
Ф. Измайлов, И. М. Лудри, Р. А Муклевич, К. И. Душеной, И. Д. Сладков, В. Д.
Трефолев, председатель Центробалта и первый Народный комиссар по морским
делам П.Е.Дыбенко.
Пусть судостроительная промышленность была еще слаба и флоты небогаты
кораблями, нас, курсантов, не удручали эти временные трудности. Мы покидали
военно-морское училище с огромной верой в будущее страны и ее флота.
Итак, я изменил Балтике с ее линкорами, скучным Кронштадтом и
прекрасным, хотя и дождливым, Ленинградом. Избрал Черное море и новый
крейсер "Червону Украину" ("Адмирал Нахимов"), строительство которого
началось еще перед революцией и закончилось только в двадцатых годах.
"Самый новый крейсер - что может быть лучше?" - думал я, мечтая о
Черном море, Севастополе и больших плаваниях.
Две недели законного ничегонеделания - и в один из дождливых
октябрьских дней мы простились с училищем и городом. Когда-то доведется
вернуться сюда?
Мне еще не приходилось бывать южнее Ленинграда, и незамерзающее море,
Крым с его кипарисами, Черноморское побережье Кавказа, где выращивают чай и
цитрусовые, я представлял себе только по книгам. Разительную перемену в
климате я ощутил, как только миновали Перекопский перешеек. Крым давал себя
знать. Октябрьское солнце припекало изрядно. Опытные пассажиры уже
укладывали теплые вещи и готовились налегке продолжать путь. После крутых
поворотов промелькнуло несколько туннелей, и поезд выскочил на берег
огромной Северной бухты. Один ее конец упирался в Инкерманскую долину,
другой сливался с необъятными просторами Черного моря. Вот и Севастополь -
главная база Черноморского флота. Высокие, стройные кипарисы. Здание
Севастопольской панорамы. Вокзал. Вокруг него лепятся на склонах гор
маленькие каменные домики. Кораблей в бухте не видно. Нам известно что на
одном из заводов заканчивается строительство "Червоной Украины". Но где же
весь Черноморский флот?
Однокашник Д. Д. Вдовиченко, старый черноморец, его отец служил
механиком на крейсере "Коминтерн", взял на себя роль старшего. Он вслух
гадает, где держит флаг командующий Э. С. Панцержанский, к которому нам
надлежит явиться, - на "Коминтерне" или на "Моряке"? Решили отправиться на
Минную пристань и там все выяснить. Спустившись к бухте, обнаружили, что
"Красный моряк" стоит там, но без отличительных знаков власти на своей
мачте: корабль в том году перестал плавать. По существу, это была уже
реликвия, а не корабль. Кстати, в Севастополе в 1926 году сохранилось немало
подобных реликвий. В глубине Южной бухты стоял остов "Поповки" - круглого
корабля, сооруженного по проекту адмирала Попова. Как и следовало ожидать,
он не нашел применения. Его конструкция отрицала все законы судостроения и
теории плавучести. Неподалеку от вокзала виднелись два старых маленьких
миноносца - "Шмидт" и "Марти", отличившиеся в годы первой мировой войны у
турецких берегов, но уже давно потерявшие боеспособность, а на приколе у
стенки Сухарной балки - устаревший корабль "Знамя социализма". Печальным
памятником в Северной бухте возвышался затонувший линкор "Императрица
Мария".
Нам требовалось попасть на "Коминтерн" - единственный крупный корабль,
сохранившийся после тяжелых. испытаний в годы интервенции на Черном море.
"Коминтерн" стоял у завода. Мы расположились на бревнах, неподалеку от
кормы корабля, и начали обсуждать: пойти ли всем сразу к начальству или
послать па разведку одного из нас. Остановились на последнем варианте.
Жребий пал на И. Ковша. Он отряхнул пыль с ботинок, внимательно осмотрел
китель и, приняв строевую стойку, отправился к начальнику отдела кадров
Куставу. Тот решал нашу судьбу. Мы остались в томительном ожидании.
Осматривая пустую бухту, я немного загрустил. Обычно на Большом
Кронштадтском рейде в летние месяцы собиралось много различных кораблей, а
тут... Боевое ядро флота составляли лишь два эсминца - "Петровский" и
"Незаможник", ожидался новый крейсер. Маловато. Заботило и другое: а вдруг
вместо крейсера меня назначат на тихоходные канонерские лодки "эльпидифоры"
или старые тральщики "Джалита" или "Доротея"? Как бы не пришлось
раскаиваться в своем выборе. К вечеру настроение поднялось. Я узнал, что моя
просьба удовлетворена - получил назначение на "Червону Украину". Туда же
были назначены мои однокашники И. Ковш и С. Капанадзе.
Несколько дней спустя мы выехали на судостроительный завод. Приходилось
торопиться: подпирало с деньгами. Подсчитав оставшиеся ресурсы, пришли к
выводу, что их хватит на хлеб, копченую барабульку и арбузы. Дня три прожили
безбедно.
Нам, вахтенным начальникам крейсера, было теперь интересно знать, с кем
придется служить. Из разных источников услышали: командует "Червоной
Украиной" Н. Н. Несвицкий, его старший помощник - А. И. Белинский, а
помощник командира - Л. А. Владимирский,
Николай Николаевич Несвицкий, как рассказывали, мрачный, суровый и на
редкость молчаливый человек. В первую встречу он действительно произвел на
нас такое впечатление. На самом же деле, мы после в том убедились, Несвицкий
по характеру был хотя и замкнутым, но добрым. Правда, говорил он мало,
отрывисто и чуть-чуть в нос, подчас трудно было разобрать, какую команду
отдает.
Несвицкий ни перед кем не открывал своей души. В часы отдыха он чаще
всего сидел в своей каюте молча, одиноко. Но моряком Несвицкий считался
храбрым и отважным. Служил в царском флоте. В гражданскую войну вывел свой
корабль "Азард" с минного поля, в то время как три других балтийских эсминца
- "Константин", "Гавриил" и "Свобода" - подорвались и погибли. За это его
наградили орденом Красного Знамени. Несвицкому принадлежит также большая
роль в потоплении английской лодки "Л-55", вторгшейся в наши воды.
О первом помощнике Несвицкого, А. И. Белинском, ходили разные слухи.
Одни говорили, будто он отличный моряк, много плавал на торговых судах и
прекрасный человек. Другие пугали нас его неровным, неуживчивым характером.
Льва Анатольевича Владимирского - старшего вахтенного начальника -
аттестовали так: "Лучшего помощника не может быть". Мы хорошо его знали. Он
окончил военно-морское училище на год раньше нас. С первых лет службы
Владимирский прослыл на флоте отличным моряком.
Отчетливо запомнился такой эпизод. Соединение кораблей шло в строе
кильватера: "Червона Украина" как флагманский корабль - впереди, а нам в
кильватер - сторожевики, в том числе "Шторм" с Л. А. Владимирским на
мостике. Осень. Погода и на благодатном Черном море иногда бывает штормовая!
По мере усиления шторма корабли ныряют или сильно кренятся, а волны
забираются на палубы, обдавая брызгами даже всех стоящих на мостике.
На крейсере это переносится довольно легко, а сторожевикам достается, и
довольно крепко. Вот уже два сторожевика один за другим просят разрешения
"выйти из строя" и лечь на курс, на котором легче переносить качку.
Конечно, так же тяжело и "Шторму", но Владимирский не просит пощады, и
мы наблюдаем, как он купается в волнах. Некоторые из них достигают мостика,
прокатываясь затем по всей палубе сторожевика. Стоящий рядом со мной
комфлота И. К. Кожанов внимательно наблюдает за сторожевиком, интересуется,
кто там командиром. "Да, цепко держится командир", - сказал комфлота, явно
восхищаясь выдержкой Владимирского.
Получить похвалу от комфлота на разборе было нелегко, но он уделил
довольно много времени разбору этого похода. Ему явно хотелось дать понять,
что и другим в подобных случаях следует поступать, как Владимирский.
Конечно, хорошо запомнил и я этот поход, и мое уважение к Владимирскому
возросло.
Забегая вперед, скажу, что он вел себя геройски в годы Великой
Осенью 1924 года после заграничного плавания вокруг Скандинавии нам был
предоставлен отпуск. Большинство курсантов разъехались по домам. А мы,
несколько товарищей, остались: хотелось побывать на предстоящих больших
учениях флота. Десять дней мы снова провели в море, потом вернулись в
училище. Ехать было некуда. А безделье быстро надоедает, даже в молодом
возрасте. К тому же погода не баловала: ленинградский дождик моросил целыми
днями. Единственной радостью был небольшой парусный бот. Мы нашли его во
дворе училища. Оказывается, один из наших преподавателей- заядлый моряк А.
П. Юрьев собирался совершить на нем большой поход, чуть ли не через океан.
Но путешествие по каким-то причинам сорвалось, бот забросили. Теперь его с
радостью отдали в наше распоряжение. Мы привели бот в порядок, спустили на
воду в целыми днями ходили по Неве под парусом. Нас не смущал ни дождь, ни
ветер. Между тем погода портилась все больше. Как-то сентябрьским утром мы
не узнали Неву. Над вей низко проносились тяжелые темные облака, дул свежий
порывистый ветер с запада. Но несмотря на это, мы все-таки решили, как
обычно, провести несколько часов на парусном боте. Шквалистый ветер крепчал.
Под его ударами наш бот все чаще черпал бортами воду. Но это не пугало, а,
скорее, развлекало нас. Такова молодость! Под натянутыми парусами мы лихо
лавировали среди тихоходных буксиров и барж. Время двигалось к обеду, и в
определенный час мы направили наш ботик к своей стоянке у гранитной
набережной. Проскочив между пристанью и стоявшим поблизости крупным
"купцом", я скомандовал: "Паруса долой!" Обычно было достаточно спустить
парус, развернуть бот против течения, и он останавливался как вкопанный. На
этот раз так не получилось. Парус, наполненный ветром, не падал,
спасительного течения тоже не было. Казалось, река повернула вспять. Я до
отказа положил руль на борт. Это немного смягчило удар о гранитную стенку -
он пришелся на скулу бота. Осмотрели свое суденышко. Серьезных повреждений
не нашли и с легким сердцем отправились в училище. А вечером мы увидели наш
бот на необычном месте.
На втором курсе мы уже многое знали о своем флота и знакомились с
флотами других стран. Военно-научное общество, в котором я работал несколько
лет, расширяло кругозор по всем военным вопросам. Там часто делались
доклады, проводились дискуссии по внепрограммным вопросам училища. Это
заставляло нас глубже вдумываться в происходящие процессы и пусть наивно, но
предвидеть будущее флота.
По флоту еще не было принято развернутых решений, не было установки на
строительство большого морского и океанского флота, но уже были решения о
восстановлении заброшенных кораблей и постройке небольших новых судов. На
Балтике в боеспособное состояние был приведен линкор "Петропавловск" и
переименован в "Марат", закончены восстановительные работы на "Авроре",
вступили в строй некоторые эсминцы, подводные лодки и тральщики. На Черном
море плавали крейсер "Память Меркурия", переименованный в "Коминтерн", и два
эсминца, представляя новый состав флота. Вот и все, что мы имели в те годы,
но нас это мало смущало: мы понимали, что разоренная промышленность не
позволяла приступить к строительству флота. Значительно позже я осознал и
другое: кроме этого фактора действовал еще один - в пашей стране делами
флота занимались, как правило, в последнюю очередь, а это приводило к тому,
что строительство опаздывало и не завершалось к намеченному сроку.
В то время мне представлялось идеальным все, что относилось к новому
обществу, к нашему будущему. Идеализировал я и людей, принадлежащих к
руководящим кругам нашей партии и правительства. Я представлял их себе
безупречно честными, беспредельно преданными нашему делу.
Не скрою, позже я начал кое в чем разочаровываться. Но возможно, этот
процесс был связан с личными неудачами и здоровьем.
В себе я всегда воспитывал прямое, честное отношение к делу и считал
несовместимым быть членом партии и говорить что-нибудь иное, чем ты думаешь,
вопреки своим убеждениям.
Настоящий коммунист, я в этом твердо убежден, должен не только прямо
высказывать свои мысли, по и бороться за них. Хотя, к великому сожалению,
как показала жизнь, зачастую торжествовали совсем не те, кто так поступал...
Приходилось, конечно, в чем-то и в ком-то разочаровываться, но было бы
катастрофой ошибиться в избранном пути, в своем мировоззрении. Свои
убеждения, воспитанные во мне настоящими коммунистами, я пронес через всю
жизнь.
На втором курсе мы вели оживленные дискуссии о будущем нашего флота и
рисовали себе самые радужные картины. Никакие крупные флоты западных держав
нас не пугали, ибо желание служить флоту, вера в его будущее и наши
возможности не знали границ.
Летняя практика 1925 года была значительно интересней предыдущей.
Теперь мы выполняли не только черновые работы, но и учились прокладывать
курс корабля, управлять огнем артиллерии, проводить торпедные стрельбы.
Запомнился мне и заграничный поход к берегам Швеции и Норвегии, который
мы совершили на учебном корабле "Комсомолец".
Гетеборг был первым иностранным портом, куда отряд заходил на пять
дней. Снова наши моряки удивляли жителей своим культурным поведением. Мэр
Гетеборга, провожая нас, сказал, что оп впервые встречает такое безупречное
поведение моряков. Теперь это вошло уже в традицию и почти никого не
удивляет, по тогда...
Именно в Гетеборге нас, четырех курсантов, пригласил к себе в гости на
дачу один финн, работавший до революции в России. Как он потом нам
признался, ему очень хотелось показать нас своей жене - нашей
соотечественнице. Мы имели свободное время и охотно согласились приехать.
Хозяйка встретила нас радушно, но как-то настороженно. Сначала она стала
робко задавать вам вопросы: как живется в Ленинграде (она чаще говорила
Петербурге), горит ли там по вечерам свет. И только под конец встречи
осмелилась спросить, работает ли Мариинский театр и много ли машин в городе.
Мы, посмеиваясь, отвечали, что в Ленинграде жизнь бьет ключом, а хозяйка с
недоверием смотрела на нас, но вежливо соглашалась.
Дети - три прелестные деточки - не имели никакого представления о нашей
стране. Вот тому пример. Закурив папиросу, я положил коробок спичек на стол.
Девочка лет восьми-девяти взяла его и с удивлением спросила мать: "Мама, это
русские спички?" "Да", - ответила хозяйка. "Значит, это плохие спички", -
выпалила девочка. Мы шутливо ответили, что это очень хорошие спички,
пожалуй, ничуть не хуже шведских, которые славятся своим качеством. Хозяйка
смутилась, стала журить дочь и попросила у нас извинения за ее
нетактичность. Подобные моменты сначала огорчали нас. Но потом мы были
вознаграждены. Прощаясь с нами, хозяйка буквально плакала, говоря, как бы
она хотела быть теперь в России.
После Гетеборга, который нам очень понравился, мы заходили в норвежские
порты Берген и Тронхейм, а потом посетили Мурманск и Архангельск. Якоря мы
бросали в устье величавой Северной Двины.
Все для нас было ново и интересно. И все же с каким нетерпением мы
ожидали, когда перед нами откроется Кронштадт с его высоким собором и
знакомыми маяками на рейдах!
С какой радостью мы возвращались домой!
В первых числах ноября 1925 года мне довелось в составе всего нашего
курса снова ехать в Москву. 31 октября 1925 года умер Нарком по военным и
морским делам, Председатель Реввоенсовета СССР Михаил Васильевич Фрунзе.
Меньше года он был на посту наркома. Однако и за это короткое время сумел
завоевать огромную любовь не только в армейских кругах, где его хорошо
знали, но и у моряков, с которыми он имел значительно меньше дела.
Вспоминаю его приезд в Ленинград в 1924 году, когда он был назначен на
должность Наркомвоенмора после снятия Троцкого. Вооруженные Силы тогда
проводили серьезные мероприятия по повышению своей боеспособности.
В зале Революции нашего училища были собраны командиры Ленинградского
гарнизона. В своем выступлении М. В. Фрунзе большое внимание, помнится,
уделил вопросам воспитания и дисциплины. Вопрос воинского воспитания он
неразрывно связывал с культурой людей в целом, требовал повышения культуры,
без чего, по его словам, нельзя говорить о воспитании.
"Служба во флоте, - говорил Михаил Васильевич, - является самой сложной
и технически самой трудной из всех специальных служб. Современный боевой
корабль представляет сочетание элементов целого ряда областей промышленной
техники. Это организм, составленный из самых сложных и тончайших механизмов,
требующих особого искусства, умения и сноровки управления ими... Настоящим
красным командиром, в полном смысле этого слова, можно стать лишь в
результате длительной работы, на опыте. И эта работа будет тем успешней и
тем полезней для дела, чем ревностнее и упорнее каждый молодой командир
будет работать над своим дальнейшим воспитанием".
Позднее, на своем командирском опыте, я убедился, что культура и
воспитание неразделимы. Подбор кадров на корабли из наиболее культурной и
развитой молодежи обеспечивал нам воспитание преданных Родине, отлично
знающих свое дело командиров и матросов, что в свою очередь позволяло
достигать высокого уровня боевой и политической подготовки еще в мирное
время. А в годы Великой Отечественной войны, когда воспитание и знания
пришлось применить к делу, матросы и офицеры флота оказались на высоте.
В день похорон М. В. Фрунзе в Москве сосредоточилось много различных
воинских подразделений от разных гарнизонов и всего Московского гарнизона.
Чувствовалось, что страна потеряла военного руководителя, занимавшего
большой государственный пост.
В один из тех печальных дней, проведенных в Москве, мне довелось
присутствовать на митинге в одной из воинских частей Московского гарнизона,
где выступал К. Е. Ворошилов. Он говорил о тех задачах, которые стоят теперь
перед Рабоче-крестьянской Красной Армией и нами, военными всех рангов и
должностей.
До тех пор я мало слышал о Клименте Ефремовиче, его фамилия редко
встречалась в наших флотских кругах. Но мы знали, что он выходец из рядов
рабочего класса, герой гражданской войны. Тогда уже высказывалось
предположение, что Ворошилов будет преемником М. В. Фрунзе на посту Наркома
по военным и морским делам.
Уже много лет спустя от Семена Михайловича Буденного я узнал, что М. В.
Фрунзе умер на операционном столе. Как рассказывал Буденный, он очень не
хотел ложиться на операцию по поводу язвы желудка, но решением высших
инстанций ему было предложено сделать это. Операция оказалась роковой - М.
В. Фрунзе не проснулся от общего наркоза.
Прослужив почти 40 лет на флоте, будучи матросом, офицером, затем
комфлота и наркомом Военно-Морского Флота, я встречал много различных
должностных лиц, которые прямо или косвенно влияли на дела флота. Это были
очень разные люди - от высокообразованных до узких военных специалистов. И
всегда я с большой любовью вспоминал М. В. Фрунзе. Вспоминал, как после
похода на линкорах Балтийского флота он, упомянув ради скромности о своей
некомпетентности в морских делах, высказал ряд очень правильных суждений в
адрес флота. В них были и критические мысли, и правильно схваченные им за
несколько дней пребывания в море особенности трудной морской службы, сложной
техники кораблей и многое другое.
Уже тогда я понял: для того чтобы руководить малознакомой отраслью,
необязательно быть специалистом. Надо уметь выслушивать знающих людей,
оценивать обстановку и выносить свое объективное, разумное суждение, как это
делал М. В. Фрунзе.
За время своего длительного пребывания на больших должностях в Москве
мне нередко приходилось огорчаться непониманием наших флотских вопросов со
стороны тех людей, которые обязаны были в них разобраться. И тогда я с
особым чувством вспоминал М. В. Фрунзе. Короткие встречи с Михаилом
Васильевичем Фрунзе и очень кратковременная служба под его руководством
оставили у меня неизгладимое впечатление о нем как о военном и политическом
руководителе незаурядного таланта и очень высокой культуры.
В октябре 1926 года я простился с училищем. Перед выпуском мы много
спорили, где лучше служить. Самой заманчивой и многообещающей считалась в те
годы служба на линкорах. Во время практики на линейном корабле "Парижская
коммуна" мы не раз слышали от его командира К. И. Самойлова: "На линкоре вы
пройдете суровую, ни с чем не сравнимую школу".
Самойлов пристально присматривался к нам. Ему предстояло отобрать
нескольких человек для линкора. Я был среди кандидатов, но моя судьба
сложилась иначе.
В последний день пребывания в училище мы собрались в нашем кубрике, в
небольшом помещении бывшей церкви. Нас, выпускников, разместили там: к тому
времени в здании бывшего Морского корпуса стало уже тесно.
Ожидали начальника курса В. И. Григорьева, который должен был зачитать
приказ о распределении. В тот год курсанты, отлично окончившие училище,
получили право сами выбирать место службы. Когда среди отличников назвали
мое имя, я встал и, вытянувшись, доложил: Желаю служить на Черном море.
- Куда ты, северный медведь? - тихонько потянул меня за руку сидевший
рядом товарищ. - Ты там от жары ноги протянешь...
Но судьба моя была уже решена. В списке против моей фамилии стояло:
Черноморский флот. Можно только гадать, как сложилась бы у меня служба, не
откажись я от назначения на балтийские линкоры.
Годы пребывания в подготовительной школе и военно-морском училище
совпали с периодом восстановления флота. Молодой Советской Республике
пришлось начинать все сначала. В гражданскую войну почти полностью вышел из
строя Черноморский флот. Одни корабли погибли в боях, другие по приказу В.
И. Ленина потопили сами моряки, чтобы не отдавать в руки врага, третьи были
уведены белогвардейцами в Бизерту - французскую базу в Африке. На Балтике
дела сложились иначе. К двадцатым годам весь флот после возвращения из
Гельсингфорса собрался в Кронштадте. Там же, в Военной гавани, стояли
недостроенные корпуса гигантов-дредноутов типа "Измаил". Их вскоре продали
Германии на слом, а взамен приобрели необходимые народному хозяйству
паровозы. В Купеческой гавани высились корпуса недостроенных крейсеров типа
"Светлана". Только спустя несколько лет один корабль из этой серии -
"Профинтерн" - был достроен на Балтийском заводе и переведен в Севастополь.
Другие суда приспособили под танкеры. Около Кронштадтского морского завода
стояли тогда безжизненные линкоры типа "Севастополь". А возле училища лежало
на грунте госпитальное судно "Народоволец". Рассказывали, что корабль
погубила плохая служба: выравнивали крен, да перекачали воду па правый борт;
швартовы не выдержали, лопнули, и огромный транспорт сначала накренился, а
потом, как только вода хлынула в иллюминаторы, лег па борт. Два года
перевернутый "Народоволец" своим видом омрачал вид Новы, пока его не
поставили на ровный киль.
Большинство кораблей Балтийского флота продолжало стоять на "кладбище",
и, казалось, не было никакой надежды в короткие сроки ввести их в строй. И
вдруг они стали оживать. Мы видели это собственными глазами во время летней
практики и радостно приветствовали каждую новую боевую единицу. Так, мы
несказанно обрадовались, увидев на рейде линкор "Марат" с поднятым
Военно-морским флагом и вымпелом на грот-мачте.
Нередко сами курсанты принимали деятельное участие в восстановлении
кораблей. Немалую лепту вложили мы в возрождение "Авроры", прежде чем она
впервые вышла в море. Вслед за "Авророй" не без помощи курсантов на рейде
появилось другое учебное судно - "Комсомолец".
Затянулся па флоте и процесс подготовки командного состава. Если в
Красную Армию к тому времени пришло много бывших царских офицеров, которые,
пройдя сквозь горнило гражданской войны, доказали свою преданность революции
и уже занимались строительством Вооруженных Сил, то на флоте было
по-другому. Основное ядро царского флота, как известно, составляла каста
родовитых дворян - оплот самодержавия. Февральскую революцию офицеры
встретили в большинстве своем единодушно. А в дни Октября мало кто из них
остался с народом. Значительно больше было Штубе, чем Берсеневых (если
вспомнить драму Бориса Лавренева "Разлом"). Многие, подобные Штубе,
оказались ярыми врагами народа, покинули Родину, когда корабли еще в
1917-1918 годах стояли в Ревеле и Гельсингфорсе, другие выжидали, оставаясь
на флоте или устроившись на гражданскую службу: преподавали в школах,
работали мелкими служащими в учреждениях, встречались даже священники из
бывших флотских.
Но все же нам были известны в те годы имена бывших царских офицеров,
безраздельно перешедших на сторону Советской власти и преданно служивших ей,
хотя не все происходившее понимали правильно, не со всем, что делалось на
флоте, соглашались. Это М. В. Викторов, Л. М. Галлер, Э. С. Панцержанский,
С.П.Ставицкий, Г. А. Степанов и другие. Ф. Ф. Раскольников, старый
большевик, стал офицером после Февральской революции, В. М. Орлов закончил
школу мичманов военного времени, Октябрьская революция застала его офицером
на крейсере "Богатырь", вскоре он вступил в партию, И. К. Кожанов к моменту
Октябрьской революции находился на гардемаринских курсах.
Слышали мы также о рядовых моряках, которые отличились в годы революции
и гражданской войны и быта выдвинуты на руководящие посты: Л Г. Зосимов, Н.
Ф. Измайлов, И. М. Лудри, Р. А Муклевич, К. И. Душеной, И. Д. Сладков, В. Д.
Трефолев, председатель Центробалта и первый Народный комиссар по морским
делам П.Е.Дыбенко.
Пусть судостроительная промышленность была еще слаба и флоты небогаты
кораблями, нас, курсантов, не удручали эти временные трудности. Мы покидали
военно-морское училище с огромной верой в будущее страны и ее флота.
Итак, я изменил Балтике с ее линкорами, скучным Кронштадтом и
прекрасным, хотя и дождливым, Ленинградом. Избрал Черное море и новый
крейсер "Червону Украину" ("Адмирал Нахимов"), строительство которого
началось еще перед революцией и закончилось только в двадцатых годах.
"Самый новый крейсер - что может быть лучше?" - думал я, мечтая о
Черном море, Севастополе и больших плаваниях.
Две недели законного ничегонеделания - и в один из дождливых
октябрьских дней мы простились с училищем и городом. Когда-то доведется
вернуться сюда?
Мне еще не приходилось бывать южнее Ленинграда, и незамерзающее море,
Крым с его кипарисами, Черноморское побережье Кавказа, где выращивают чай и
цитрусовые, я представлял себе только по книгам. Разительную перемену в
климате я ощутил, как только миновали Перекопский перешеек. Крым давал себя
знать. Октябрьское солнце припекало изрядно. Опытные пассажиры уже
укладывали теплые вещи и готовились налегке продолжать путь. После крутых
поворотов промелькнуло несколько туннелей, и поезд выскочил на берег
огромной Северной бухты. Один ее конец упирался в Инкерманскую долину,
другой сливался с необъятными просторами Черного моря. Вот и Севастополь -
главная база Черноморского флота. Высокие, стройные кипарисы. Здание
Севастопольской панорамы. Вокзал. Вокруг него лепятся на склонах гор
маленькие каменные домики. Кораблей в бухте не видно. Нам известно что на
одном из заводов заканчивается строительство "Червоной Украины". Но где же
весь Черноморский флот?
Однокашник Д. Д. Вдовиченко, старый черноморец, его отец служил
механиком на крейсере "Коминтерн", взял на себя роль старшего. Он вслух
гадает, где держит флаг командующий Э. С. Панцержанский, к которому нам
надлежит явиться, - на "Коминтерне" или на "Моряке"? Решили отправиться на
Минную пристань и там все выяснить. Спустившись к бухте, обнаружили, что
"Красный моряк" стоит там, но без отличительных знаков власти на своей
мачте: корабль в том году перестал плавать. По существу, это была уже
реликвия, а не корабль. Кстати, в Севастополе в 1926 году сохранилось немало
подобных реликвий. В глубине Южной бухты стоял остов "Поповки" - круглого
корабля, сооруженного по проекту адмирала Попова. Как и следовало ожидать,
он не нашел применения. Его конструкция отрицала все законы судостроения и
теории плавучести. Неподалеку от вокзала виднелись два старых маленьких
миноносца - "Шмидт" и "Марти", отличившиеся в годы первой мировой войны у
турецких берегов, но уже давно потерявшие боеспособность, а на приколе у
стенки Сухарной балки - устаревший корабль "Знамя социализма". Печальным
памятником в Северной бухте возвышался затонувший линкор "Императрица
Мария".
Нам требовалось попасть на "Коминтерн" - единственный крупный корабль,
сохранившийся после тяжелых. испытаний в годы интервенции на Черном море.
"Коминтерн" стоял у завода. Мы расположились на бревнах, неподалеку от
кормы корабля, и начали обсуждать: пойти ли всем сразу к начальству или
послать па разведку одного из нас. Остановились на последнем варианте.
Жребий пал на И. Ковша. Он отряхнул пыль с ботинок, внимательно осмотрел
китель и, приняв строевую стойку, отправился к начальнику отдела кадров
Куставу. Тот решал нашу судьбу. Мы остались в томительном ожидании.
Осматривая пустую бухту, я немного загрустил. Обычно на Большом
Кронштадтском рейде в летние месяцы собиралось много различных кораблей, а
тут... Боевое ядро флота составляли лишь два эсминца - "Петровский" и
"Незаможник", ожидался новый крейсер. Маловато. Заботило и другое: а вдруг
вместо крейсера меня назначат на тихоходные канонерские лодки "эльпидифоры"
или старые тральщики "Джалита" или "Доротея"? Как бы не пришлось
раскаиваться в своем выборе. К вечеру настроение поднялось. Я узнал, что моя
просьба удовлетворена - получил назначение на "Червону Украину". Туда же
были назначены мои однокашники И. Ковш и С. Капанадзе.
Несколько дней спустя мы выехали на судостроительный завод. Приходилось
торопиться: подпирало с деньгами. Подсчитав оставшиеся ресурсы, пришли к
выводу, что их хватит на хлеб, копченую барабульку и арбузы. Дня три прожили
безбедно.
Нам, вахтенным начальникам крейсера, было теперь интересно знать, с кем
придется служить. Из разных источников услышали: командует "Червоной
Украиной" Н. Н. Несвицкий, его старший помощник - А. И. Белинский, а
помощник командира - Л. А. Владимирский,
Николай Николаевич Несвицкий, как рассказывали, мрачный, суровый и на
редкость молчаливый человек. В первую встречу он действительно произвел на
нас такое впечатление. На самом же деле, мы после в том убедились, Несвицкий
по характеру был хотя и замкнутым, но добрым. Правда, говорил он мало,
отрывисто и чуть-чуть в нос, подчас трудно было разобрать, какую команду
отдает.
Несвицкий ни перед кем не открывал своей души. В часы отдыха он чаще
всего сидел в своей каюте молча, одиноко. Но моряком Несвицкий считался
храбрым и отважным. Служил в царском флоте. В гражданскую войну вывел свой
корабль "Азард" с минного поля, в то время как три других балтийских эсминца
- "Константин", "Гавриил" и "Свобода" - подорвались и погибли. За это его
наградили орденом Красного Знамени. Несвицкому принадлежит также большая
роль в потоплении английской лодки "Л-55", вторгшейся в наши воды.
О первом помощнике Несвицкого, А. И. Белинском, ходили разные слухи.
Одни говорили, будто он отличный моряк, много плавал на торговых судах и
прекрасный человек. Другие пугали нас его неровным, неуживчивым характером.
Льва Анатольевича Владимирского - старшего вахтенного начальника -
аттестовали так: "Лучшего помощника не может быть". Мы хорошо его знали. Он
окончил военно-морское училище на год раньше нас. С первых лет службы
Владимирский прослыл на флоте отличным моряком.
Отчетливо запомнился такой эпизод. Соединение кораблей шло в строе
кильватера: "Червона Украина" как флагманский корабль - впереди, а нам в
кильватер - сторожевики, в том числе "Шторм" с Л. А. Владимирским на
мостике. Осень. Погода и на благодатном Черном море иногда бывает штормовая!
По мере усиления шторма корабли ныряют или сильно кренятся, а волны
забираются на палубы, обдавая брызгами даже всех стоящих на мостике.
На крейсере это переносится довольно легко, а сторожевикам достается, и
довольно крепко. Вот уже два сторожевика один за другим просят разрешения
"выйти из строя" и лечь на курс, на котором легче переносить качку.
Конечно, так же тяжело и "Шторму", но Владимирский не просит пощады, и
мы наблюдаем, как он купается в волнах. Некоторые из них достигают мостика,
прокатываясь затем по всей палубе сторожевика. Стоящий рядом со мной
комфлота И. К. Кожанов внимательно наблюдает за сторожевиком, интересуется,
кто там командиром. "Да, цепко держится командир", - сказал комфлота, явно
восхищаясь выдержкой Владимирского.
Получить похвалу от комфлота на разборе было нелегко, но он уделил
довольно много времени разбору этого похода. Ему явно хотелось дать понять,
что и другим в подобных случаях следует поступать, как Владимирский.
Конечно, хорошо запомнил и я этот поход, и мое уважение к Владимирскому
возросло.
Забегая вперед, скажу, что он вел себя геройски в годы Великой