Страница:
он ни поднимался по служебной лестнице.
Ответственность командира очень велика. Потому-то, видимо, во всех
странах и па всех морях капитану корабля даны огромные права и власть.
В те времена, помню, комфлот говорил нам: "Командирам кораблей надо
создавать непререкаемый авторитет, их нужно поставить прямо на пьедестал".
Эти слова находили живой отклик в наших сердцах, хотя мысль была выражена,
пожалуй, не совсем точно. На пьедестал, конечно, никого поднимать не надо,
руководитель должен сам приобретать авторитет.
В один из первых дней я обходил строй личного состава корабля. Медленно
шел по шкафутам, стараясь разглядеть каждое лицо. В памяти крепко засели
слова Ю. Ф. Ралля, командира бригады крейсеров, - Проходя строй, никогда не
смотрите мимо людей. Помните, что все они смотрят на вас. Старайтесь и вы
взглянуть на каждого.
Так учил нас, молодых командиров, Ю. Ф. Ралль, бывший офицер царского
флота, учил, будучи глубоко убежденным в своей правоте. Потому и врезались в
намять его слова.
Некоторые командиры, особенно молодые, из-за смущения норовят пробежать
побыстрее строй, смотрят не на людей, а куда-то в сторону. Для команды такое
равнодушие и безразличие всегда оскорбительны. Да и что толку, если командир
увидит одни фуражки, форменки и ботинки? "Ведь главное-то - матрос", - как
говорил Нахимов.
Обходя строй, я вглядывался в лица не только из желания быть
внимательным к каждому. Я хотел знать, как относятся моряки ко мне, новому
человеку. И читал на лицах доброжелательный интерес: "Ну, ну, посмотрим,
какой из тебя получится командир..."
Вот тогда я почувствовал, как много значат самые первые шаги командира.
Он на виду, за ним пристально следят сотни глаз. Несколько промахов в самом
начале - и доверие будет подорвано надолго, а то и навсегда.
Что значит быть вообще хорошим командиром? На такой вопрос не ответить
двумя словами.
Я видел начальников, которые начинали с высокомерных поучений: "Покажу
вам, как надо служить!" - а потом выяснялось, что служба-то и не ладится.
Вместо поддержки такие командиры встречали со стороны подчиненных глухое,
скрытое сопротивление. Это уже настоящая беда, винить в ней некого, кроме
самого себя. Посты у нас могут быть разные, но все мы - адмиралы, офицеры,
матросы - люди одного, советского общества, интересы у нас одни и те же.
Этим сознанием должен быть пронизан каждый поступок командира, каждая его
мысль. Бывает, что командиру приходится действовать круто, говорить резко,
но и тогда в его словах и поступках не должно быть и тени высокомерия,
безразличия к людям. Этого никогда и никому не прощают.
Обойдя строй и воспользовавшись тем, что собралась вся команда, я
рассказал о себе: как рос, где учился и служил. Старался говорить менее
официально, вспоминал различные случаи из своей службы и даже ошибки,
которые совершил в свое время, и то, чему они меня научили. Такой разговор с
командой был не совсем обычным, но по тому, как люди слушали меня, я понял,
что поступаю правильно. Думаю, именно тогда протянулась между нами первая
ниточка той связи, которая так важна, так облегчает службу.
С тех пор прошло больше трех десятков лет, но многих товарищей, с кем я
тогда познакомился, хорошо помню, со многими встречался позже на различных
флотах.
Хочу еще раз подчеркнуть свою мысль: только вначале, когда молодой
командир сделал первый шаг перед строем, все люди кажутся ему одинаковыми.
Через год перед ним уже раскрывается сложная гамма характеров. Один -
неунывающий весельчак, балагур, во время перекуров у фитиля на баке - душа
общества. Такие скрепляют команду, умеющую хорошо работать и, когда можно,
повеселиться. Другой молчалив, даже несколько мрачен, его трудно вызвать на
откровенность, но дело свое хорошо знает,, выполняет его на совесть. Такой
матрос слывет середняком, а в случае беды покажет себя героем и сам этого не
заметит. Разные люди, а вместе с тем - это коллектив. Чем ближе его узнаешь,
тем сильнее к нему привязываешься.
Попадаются и трудные люди, хотя таких в команде обычно немного, но они
доставляют командирам и политработникам много хлопот. Неприятности,
происходящие из-за них, большей частью вызываются неумением и нежеланием
этих людей подчиняться дисциплине, причем не столько в большом, сколько в
мелочах.
Когда я служил на "Червоной Украине" по первому разу, в 1926-1929
годах, у нас был краснофлотец - трюмный - по фамилии Красный. Ему не
откажешь в трудолюбии, знании своего дела. Но эти хорошие качества странно
сочетались у него с какой-то анархической нелюбовью к воинскому порядку. Он
беспрекословно выполнял все распоряжения инженер-механика: произойдет
какая-нибудь неприятность в трюме, он бросался туда без оглядки. Но,
выбираясь из трюма, подчеркнуто рисовался своей грязной одеждой, появлялся в
ней там, где не положено, огрызался на замечания боцмана. Он позволял себе
вольности в разговоре со старшими, но еще больше распоясывался на берегу.
Поэтому в любую минуту мог подвести своего командира. Однажды так и
произошло. В 1927 году в Николаеве крейсер "Червона Украина" посетил Нарком
обороны К. Е. Ворошилов. Прибыл он уже вечером, когда спустили флаг и
команда была свободна. Командир решил действовать строго по уставу и
приказал большой сбор не играть. Это не положено после спуска флага.
Хотя пришло время отбоя, матросы бодрствовали, толпились на шкафутах:
всем хотелось увидеть своего наркома. В тот момент, когда Ворошилов прощался
с командиром, собираясь покинуть корабль, около сходни собралось много
краснофлотцев. Одни стояли на палубе, другие, как виноград, облепили
надстройки: как бы не прозевать. Заметил это и нарком. Завязался разговор.
Посыпались вопросы, ответы. Нарком на корабле - гость редкий, и многие
поэтому не знали, как положено обращаться к нему по уставу: одни называли К.
Е. Ворошилова "народный комиссар", другие - просто "нарком", а третьи -
более непринужденно - товарищ Ворошилов. Вот тут-то наш Красный и
представился в полной своей красе. Лежа на надстройке, он обратился к
наркому, назвав его просто "товарищ начальник", на что К. Е. Ворошилов резко
заметил: - А может, я вам дядька? - А может, и дядька, - вырвалось у
озорника. Если прибавить к этому неряшливый вид дерзкого матроса, то
нетрудно понять возмущение наркома.
- У вас не корабль, а проходной двор! - бросил он, повернувшись к
командиру Несвицкому, и тут же сошел на берег.
Долго помнило об этом командование Черноморского флота, требуя навести
порядок на корабле.
Стоит и сейчас назвать кому-нибудь из старых червоноукраинцев фамилию
Красного, он непременно воскликнет: "Как же не помнить? Это тот самый,
который..."
Но со временем и Красный изменился. Стал исправным и подтянутым
матросом. Даже остался па сверхсрочную.
Как бы ни были сложны механизмы на корабле, самое сложное, с чем мне
пришлось столкнуться с первых же дней службы в должности командира корабля,
- это коллектив офицеров и матросов. Команды кораблей всегда отличались
своей спаянностью. Это вызвано условиями жизни, работы, совместными усилиями
в моменты опасности и многими другими обстоятельствами, присущими флотской
корабельной жизни. Хотелось бы рассказать о коллективе, который был в то
время па крейсере "Червона Украина". На сравнительно небольшом корабле со
всех уголков нашей необъятной Родины были собраны люди самых различных
специальностей, разного возраста - от 20 до 50 лет. Призваны они были решать
одну общую задачу, каждый на своем, порученном ему участке. В целом это
единый поток, стремящийся к единой цели, и в то же время это сотни людей с
разными характерами, с хорошими и дурными привычками, с различными взглядами
на жизнь, службу и на мир в целом.
С утра до вечера кипит жизнь на корабле, а в свободные от службы часы
расходятся люди в разных направлениях, и у каждого свои заботы. Что ни
человек, то своя биография, свои радости и горести. Жизнь в таком коллективе
часто бывает не такая уж гладкая, как пишут порой в книгах. Это не только
чистая палуба, красивое море и белокрылые чайки. Как в любом коллективе, так
и в корабельном есть много хорошего, но есть и плохое. И любят моряки свою
флотскую жизнь не за красивое синее-синее море - они меньше всего его видят.
Морем наслаждаются пассажиры, а моряки в походе трудятся, иногда неделями не
выходя на верхнюю палубу. Любят моряки свою службу и свой корабль скорее
всего за те трудности, с которыми им приходится сталкиваться и которые
необходимо преодолевать.
Молодой офицер, выйдя из стен училища и придя на корабль, должен
пополнять свои знания на практике, то есть ему необходимо служить и учиться.
Воспитательная работа, если она хорошо поставлена в училище, должна
убедить будущего офицера в правильности и разумности основных положений,
присущих нашей советской системе, нашему социалистическому строю. Именно
убедить, а не заставить признать и выполнять их. Если воспитательная работа
достигает цели, то молодой офицер начинает службу со сложившимися
правильными взглядами и убеждениями. Он твердо стоит на ногах и может уже
воспитывать других. Если же этого не случается, молодой офицер начинает
действовать и вести себя так, как считает нужным. Такое формальное
воспитание порой приводит к тому, что офицер, имея неправильные взгляды,
встает на ложный путь и нередко заходит так далеко, что ему бывает уже
трудно указать правильную дорогу.
В первый год пребывания в должности командира "Червоной Украины" у меня
состоялось памятное знакомство с Георгием Димитровым.
Окончив боевую подготовку в кампании 1934 года, наш крейсер встал на
ремонт.
- К вам сейчас прибудет товарищ Димитров, - передал мне по телефону
оперативный дежурный по штабу флота и просил тотчас же выслать катер на
Графскую пристань.
Меня немного смутило: крейсер, спустивший вымпел на зимний период,
обычно не столь эффектен, не очень хотелось бы его показывать кому-либо, тем
более Димитрову.
Когда катер подошел к трапу, нетрудно было узнать хорошо знакомое по
газетным и журнальным фотографиям мужественное лицо Димитрова. Он поднялся
на борт корабля. Была уже глубокая осень, конец ноября, и даже в Севастополе
стало неприветливо: задувал северо-западный ветер, накрапывал мелкий дождь.
Я тут же пригласил гостя в салон. Здесь было уютно и тепло. Уже суетился
вестовой Шевченко, накрывая на стол. Начальник хозяйственной службы
Мещеряков получил приказание: "Обеспечить!.."
- Мне предложили побывать на одном из кораблей, поэтому я доставил вам
беспокойство, - пояснил наш гость.
Димитров, кажется после отдыха, возвращался из Ялты в Москву. Я
посетовал, что ремонтирующийся крейсер вряд ли будет интересен для него.
Молва о прибытии на корабль известного человека разнеслась быстро, и
все искали случая, чтобы невзначай встретиться с гостем и посмотреть на
него. Димитров был в те дни личностью, можно сказать, феноменальной и,
естественно, вызывал необычайный интерес. Осмотрев крейсер и заглянув в
некоторые кубрики, куда я не без умысла провел его, мы вернулись в салон,
где уже был накрыт скромный стол. В нашем распоряжении оставалось еще около
двух часов.
Хотелось не занимать Димитрова разговорами о корабле, а больше
послушать, что он расскажет о Лейпцигском процессе: ведь он только что
вырвался из логова фашистского зверя.
- Я чувствовал за собой крепкую поддержку, - просто и скромно заметил
Димитров, когда мы с замполитом Зубковым стали искренне восхищаться его
героическим поведением на процессе. Затем как-то особенно тихо произнес:
- Вряд ли смогу что-нибудь новое добавить к тому, что всем уже
известно.
И все же как много интересного рассказал нам в тот вечер этот
закаленный и мужественный коммунист. Тогда фашизм только еще набирал силы.
Мы не ведали, что года через два-три он будет открыто помогать Франке, не
предполагали и мюнхенских событий. Однако Георгий Димитров уже в ту пору
предупреждал нас, что над миром нависла серьезная опасность, что фашизм
готовится к войне.
Димитров свободно владел русским языком и только временами, когда
сильно волновался, говорил с акцентом. Его крупная голова с густыми волосами
чем-то напоминала известный портрет Карла Маркса, и весь он, сильный,
высокий, внушал какое-то особое доверие и уважение.
Как известно, вместе с Димитровым на Лейпцигском процессе в качестве
обвиняемых были также болгары Василь Танев и Благой Попов. За чашкой чая я
сказал Димитрову, что Танев недавно был нашим гостем. Он вместе с нами шел
до Николаева. Охотно беседовал с моряками. Очень спешил и обрадовался, когда
ему сказали, что до Одессы можно добраться самолетом. Расстояние небольшое,
Танев рассчитывал успеть на московский поезд. Но полет оказался неудачным.
Летчик заблудился, долго плутал в районе Очакова и Тендры, а когда кончилось
горючее, в темноте посадил самолет-амфибию на воду. На большой волне самолет
получил повреждения, Таневу и летчику пришлось часов восемь пробыть в
холодной воде (дело было в ноябре), пока не подобрали рыбаки.
- Я знаю всю эту историю, - улыбнулся Димитров. - Торопливость
подводила нашего Танева и на процессе.
"Не воспользоваться таким случаем и не дать возможности всему личному
составу взглянуть на Димитрова и услышать из его уст хотя бы несколько фраз,
было бы непростительно", - подумал я и, незаметно отлучившись на минуту,
приказал дежурному своевременно сыграть большой сбор.
Когда Димитров собирался было уходить, раздались звуки горна, и топот
по верхней палубе известил: на юте выстраивается личный состав. Я попросил
гостя сказать несколько слов морякам. Димитров удивленно посмотрел на меня,
но делать было нечего. Мы вместе оказались перед строем, и я обратился к
команде:
- Наш корабль посетил мужественный и стойкий коммунист Георгий
Димитров. Мы благодарим его за эту честь.
- Я поступал в Лейпциге так, как поступил бы всякий коммунист на моем
месте. - Димитров говорил просто и задушевно.
Все с восхищением слушали его, а когда он сошел с корабля, вслед ему
неслось громовое "ура". Потом на палубе и в кубриках долго не умолкали
разговоры о дорогом госте.
Несколько лет спустя я встретился с Георгием Димитровым в Москве на
сессии Верховного Совета.
- Вы не забыли нашу первую встречу? - спросил я у Димитрова.
- Как же ее забыть? Вы и меня вовлекли в партийно-политическую работу
на своем корабле, - шутливо заметил он.
И это, пожалуй, правда. Разве я мог упустить такую возможность?
Замполит крейсера никогда не простил бы мне этой оплошности. Уже в годы
войны Димитров сказал мне: - Вы помните Василя Танева? Он погиб в Болгарии.
С группой товарищей натолкнулся на фашистов. Дрались геройски. В этой
неравной схватке Танев был смертельно ранен.
Георгий Димитров всегда был для нас образцом мужества и героизма. И
когда в дни Потсдамской конференции я проезжал по Берлину, смотрел на
поверженный рейхстаг, на куполе которого развевалось наше алое Знамя Победы,
я невольно подумал о Георгии Димитрове. Этот несгибаемый человек многое
сделал для разгрома фашистского рейха.
Последний разговор с Георгием Димитровым у меня состоялся летом 1946
года. Он в это время был Председателем Совета Министров Болгарии. Как-то,
приехав в Москву, Димитров позвонил мне и попросил отпустить в его
распоряжение двух моряков-болгар, служивших на нашем флоте. Обещав
обязательно выполнить его просьбу, я спросил, как идут дела у него на
родине.
- Трудностей еще много, но скоро все пойдет хорошо, очень хорошо, -
ответил он и добавил: - Приезжайте к нам в гости на Черное море.
В трудах и заботах прошла зима. Отремонтированный крейсер начал свою
очередную летнюю кампанию. Снова одно учение сменяло другое, а все боевые
части корабля боролись за лучшее место на флоте. Как-то меня вызвал
командующий флотом:
- Могли бы вы совершить спешный поход в Турцию?
- Сутки на подготовку - и мы сможем выполнить это задание, - ответил я.
Оказывается, в Москве скоропостижно скончался турецкий посол Васфыф
Чинар, и нам следовало доставить его тело на родину.
В летний солнечный, к тому же воскресный, день крейсер снялся с бочки и
вышел из бухты. Если бы мы даже старались держать в тайне этот поход, то и
тогда севастопольцы все равно пришли бы на любимый Приморский бульвар
провожать нас. А об этом походе было известно еще накануне. Поэтому в
назначенный час на Графской пристани и на бульваре собралось много народу:
некоторые ради любопытства, другие провожали родных. Взяв курс на Босфор, мы
плыли не спеша и рассчитывали утром следующего дня прибыть в назначенное
место.
На рассвете открылись высокие горы Турции. А вот и Босфор! Навстречу
нам на больших скоростях шел турецкий эсминец "Зафер". Приблизившись, он
поднял сигнал: "Прибыл в ваше распоряжение". Ему предстояло сопровождать нас
до места стоянки в Стамбуле и участвовать в траурной церемонии.
- Не часто приходится командовать турецкими кораблями, - шутя заметил я
и приказал поднять сигнал: "Вступить в кильватер".
Миновали входной буй и вошли в Босфорский пролив. В Стамбуле после
невеселых церемоний по передаче гроба с телом посла комбриг крейсеров Ю. Ф.
Ралль, участвовавший в походе, отправился с положенными визитами. Команду на
берег не увольняли. Ко мне прибыл командир турецкого эсминца "Зафер". -
Когда вы думаете уходить обратно? - спросил он. - Очевидно, сегодня вечером
или ночью, как только вернется мое начальство.
Турецкий командир удивленно посмотрел на пеня: - Конечно, вы вольны
поступать как вам угодно, но плавать ночью по Босфору не рекомендуется.
Крупные корабли могут это делать только на свой страх и риск. Вы ведь
знаете, как в некоторых местах узок пролив, а течение быстрое, повороты
крутые. Все же мы вышли ночью. Нас сопровождал эсминец. Отличный флагманский
штурман А. Н. Петров обеспечивал навигационную часть, а мощные турбины
корабля работали надежно и гарантировали любой маневр крейсера.
На следующий день турецкие газеты писали: видно, русские хорошо знают
проливы, коль решаются плавать по ним ночью.
На обратном пути мы, не нарушая территориальных вод, подошли к
румынской базе Констанца, показали свой флаг и, не задерживаясь, удалились в
море.
В Севастополе нас уже ожидало задание на очередное учение: весь флот
собирался на Евпаторийском рейде - летом каждый день дорог.
В тридцатых годах флот наш вырос не только количественно, выросли,
изменились его люди. Командный состав получал хорошее военно-морское
образование. Многие командиры кораблей были воспитанниками советских училищ
и академии, а те, кто начинал офицерскую службу до революции, прошли большую
школу на советском флоте и честно отдавали свои силы укреплению могущества
Родины. Старшины, в большинстве коммунисты, были не только
квалифицированными специалистами, но и силой, цементировавшей команду. Их не
зря называли золотым фондом флота. Другим стал и рядовой состав. У молодых
людей, выросших в советское время, были сильно развиты чувство любви к армии
и Военно-Морскому Флоту, высокий патриотизм, который вылился в годы
Отечественной войны в массовый героизм.
И легко, и сложно командовать такими людьми. Легко потому, что они
выполняют свои обязанности сознательно и охотно. Сложно потому, что, чем
выше уровень подчиненных, тем еще выше должен стоять командир.
Однажды мне прислали из Севастополя фотографию старых червоноукраинцев.
В городе-герое собрались тридцать ветеранов корабля. Время необратимо. На
фотографии уже немолодые люди, почти все в гражданских костюмах. Но
орденские планки на пиджаках свидетельствуют о том, что моряки честно
служили и воевали.
- Узнаете ли? - спросил меня товарищ, приславший этот снимок. - Еще бы,
конечно, узнаю!
Вот командир зенитной батареи В. П. Тараканов. При мне пришел он на
корабль молодым выпускником училища. Сперва трудно втягивался в службу, не
раз получал замечания от старших. А потом как-то сразу пошло у него дело,
все начало спориться, и он стал отменным артиллеристом.
А вот М. И. Любович, Помню его секретарем партбюро корабля. Хороший,
умный политработник. Всегда был с людьми, незаметно, но умело помогал
командиру. Рядом с ним - А. Е. Харченко, рядовой котельный машинист,
попросту говоря, кочегар. У него были золотые руки. В какой бы боевой части
ни понадобилось выполнить особо тонкую слесарную работу, искали Харченко.
Узнаю марсовых Т. Н. Суханова и В. Д. Сафронова. Это представители
верхней команды. Воспоминания о них больше всего связаны с трудными
походами, с непогодой и штормами. Однажды сильный ветер совсем было сорвал с
авиаплощадки маленький самолет "Авро". Казалось, вот-вот, при первом маневре
корабля, "аврушка" вылетит за борт. Но один из марсовых, не помню кто
именно, привязавшись наскоро концом, повис за бортом. Он ежеминутно мог
упасть в бушующую пучину: один за другим накатывались и ударяли в корабль
огромные валы. Но самолет был водворен на место и закреплен.
Конечно, сразу узнал минера А. И. Малова. Я не терял его из виду все
эти годы. Это он, Александр Иванович Малов, в первые дни Великой
Отечественной войны с риском для жизни не раз разоружал еще мало известные
нам в то время вражеские электромагнитные мины. Был ранен, но оставался в
строю. Рядом с пим стоит худощавый брюнет с черными большими глазами,
командир нашей котельной группы С. Л. Ялунер. Как-то непривычно видеть его
не в засаленном рабочем комбинезоне, без пропитанной маслом ветоши в руках.
Сколько энергии, инициативы проявлял этот человек! Зато уж за его группу
можно было не волноваться.
Механики нашего корабля тогда проводили очень сложные аварийные учения
в самых разных условиях, "выводя из строя" котлы и турбины. Однажды на таких
учениях присутствовали комфлот И. К. Кожанов и высшее начальство. Крейсер
вышел в море. На полном ходу производили переключения систем, затопление
отсеков, тушение "пожаров". Признаюсь, я порой даже побаивался, как бы дело
не кончилось настоящей аварией. Но Ялунер и его механики действовали
слаженно, точно. Все шло наилучшим образом.
Я вглядываюсь в лица старых товарищей и думаю о том времени, когда
вместе служили на "Червоной Украине". Тридцатые годы... О них часто
вспоминают н пишут теперь. Трудная и героическая пора! Было в то время и
много трагического. Но ничто не может заслонить и умалить то поистине
титаническое, великое, что было совершено тогда партией и народом.
Подвиг народа в годы пятилеток отзывался и в наших сердцах, хотя мы
несли свою службу не на заводах и стройках, а на флоте. Мы стояли на страже
труда тех, кто совершал этот подвиг. Благодаря ему была создана
индустриальная и колхозная мощь Родины, позволившая нам в тяжелой и жестокой
борьбе сломить сильного, до зубов вооруженного врага. Я вспоминаю те годы и
как время быстрого возмужания наших людей.
Об одной артиллерийской стрельбе "Червоной Украины" в кампании 1934
года мне хочется рассказать особо. Она сохранилась у меня в памяти как
частица большого движения, широко развернувшегося и получившего потом
название движения за "первый залп". Зародилось оно среди артиллеристов,
которые лучше всего понимают значение первого, упреждающего, удара.
Известно, например, что первые удачные залпы немецких кораблей в первую
мировую войну погубили два английских линейных крейсера адмирала Битти. Или,
скажем, от меткого упреждающего залпа немецкого линкора "Бисмарк" в 1941
году взорвался и пошел ко дну английский колосс "Худ".
На ответственные стрельбы к нам часто прибывало высокое начальство. И в
тот раз на нашем крейсере присутствовал командующий флотом И. К. Кожанов.
Кораблю предстояло стрелять по щиту на самых больших скоростях и на
предельной дистанции. Артиллеристом в то время был у нас Аркадий
Владимирович Свердлов. Он прекрасно знал свое дело, и я полностью полагался
на него.
В назначенный час мы вышли в море. На грот-мачте развевался
трехзвездный флаг комфлота. Закончив последнюю проверку, Свердлов, одетый
по-праздничному - ведь это был его дебют, - поднялся в боевую рубку. Он еще
раз тщательно проверил все приборы, рассчитал данные для стрельбы. Щит
буксировал крейсер "Красный Кавказ", уже давно вышедший в море. К несчастью,
погода испортилась. По небу низко ползли дождевые облака, горизонт часто
закрывался шквалами дождя, на море появлялись белые барашки, хотя волна была
еще мелкой. Но откладывать стрельбу было уже поздно: корабль в том году
претендовал на одно из лучших мест по боевой подготовке. К тому же на борту
находился сам командующий.
Развивая скорость, крейсер двигался к исходной точке. Сыграли боевую
тревогу. Получив разрешение приступить к управлению огнем, Свердлов поднялся
на формарс. Стрельбу на предельной дистанции и при такой погоде лучше было
проводить с этой, самой высокой, точки наблюдения.
Хотя мы еще не обнаружили противника, но пушки и дальномеры уже
направлены в сторону его вероятного появления. Едва на горизонте заметили
массивные мачты крейсера, буксирующего щит, как одна за другой последовали
команды о приведении артиллерии в полную готовность. Напряжение в боевой
Ответственность командира очень велика. Потому-то, видимо, во всех
странах и па всех морях капитану корабля даны огромные права и власть.
В те времена, помню, комфлот говорил нам: "Командирам кораблей надо
создавать непререкаемый авторитет, их нужно поставить прямо на пьедестал".
Эти слова находили живой отклик в наших сердцах, хотя мысль была выражена,
пожалуй, не совсем точно. На пьедестал, конечно, никого поднимать не надо,
руководитель должен сам приобретать авторитет.
В один из первых дней я обходил строй личного состава корабля. Медленно
шел по шкафутам, стараясь разглядеть каждое лицо. В памяти крепко засели
слова Ю. Ф. Ралля, командира бригады крейсеров, - Проходя строй, никогда не
смотрите мимо людей. Помните, что все они смотрят на вас. Старайтесь и вы
взглянуть на каждого.
Так учил нас, молодых командиров, Ю. Ф. Ралль, бывший офицер царского
флота, учил, будучи глубоко убежденным в своей правоте. Потому и врезались в
намять его слова.
Некоторые командиры, особенно молодые, из-за смущения норовят пробежать
побыстрее строй, смотрят не на людей, а куда-то в сторону. Для команды такое
равнодушие и безразличие всегда оскорбительны. Да и что толку, если командир
увидит одни фуражки, форменки и ботинки? "Ведь главное-то - матрос", - как
говорил Нахимов.
Обходя строй, я вглядывался в лица не только из желания быть
внимательным к каждому. Я хотел знать, как относятся моряки ко мне, новому
человеку. И читал на лицах доброжелательный интерес: "Ну, ну, посмотрим,
какой из тебя получится командир..."
Вот тогда я почувствовал, как много значат самые первые шаги командира.
Он на виду, за ним пристально следят сотни глаз. Несколько промахов в самом
начале - и доверие будет подорвано надолго, а то и навсегда.
Что значит быть вообще хорошим командиром? На такой вопрос не ответить
двумя словами.
Я видел начальников, которые начинали с высокомерных поучений: "Покажу
вам, как надо служить!" - а потом выяснялось, что служба-то и не ладится.
Вместо поддержки такие командиры встречали со стороны подчиненных глухое,
скрытое сопротивление. Это уже настоящая беда, винить в ней некого, кроме
самого себя. Посты у нас могут быть разные, но все мы - адмиралы, офицеры,
матросы - люди одного, советского общества, интересы у нас одни и те же.
Этим сознанием должен быть пронизан каждый поступок командира, каждая его
мысль. Бывает, что командиру приходится действовать круто, говорить резко,
но и тогда в его словах и поступках не должно быть и тени высокомерия,
безразличия к людям. Этого никогда и никому не прощают.
Обойдя строй и воспользовавшись тем, что собралась вся команда, я
рассказал о себе: как рос, где учился и служил. Старался говорить менее
официально, вспоминал различные случаи из своей службы и даже ошибки,
которые совершил в свое время, и то, чему они меня научили. Такой разговор с
командой был не совсем обычным, но по тому, как люди слушали меня, я понял,
что поступаю правильно. Думаю, именно тогда протянулась между нами первая
ниточка той связи, которая так важна, так облегчает службу.
С тех пор прошло больше трех десятков лет, но многих товарищей, с кем я
тогда познакомился, хорошо помню, со многими встречался позже на различных
флотах.
Хочу еще раз подчеркнуть свою мысль: только вначале, когда молодой
командир сделал первый шаг перед строем, все люди кажутся ему одинаковыми.
Через год перед ним уже раскрывается сложная гамма характеров. Один -
неунывающий весельчак, балагур, во время перекуров у фитиля на баке - душа
общества. Такие скрепляют команду, умеющую хорошо работать и, когда можно,
повеселиться. Другой молчалив, даже несколько мрачен, его трудно вызвать на
откровенность, но дело свое хорошо знает,, выполняет его на совесть. Такой
матрос слывет середняком, а в случае беды покажет себя героем и сам этого не
заметит. Разные люди, а вместе с тем - это коллектив. Чем ближе его узнаешь,
тем сильнее к нему привязываешься.
Попадаются и трудные люди, хотя таких в команде обычно немного, но они
доставляют командирам и политработникам много хлопот. Неприятности,
происходящие из-за них, большей частью вызываются неумением и нежеланием
этих людей подчиняться дисциплине, причем не столько в большом, сколько в
мелочах.
Когда я служил на "Червоной Украине" по первому разу, в 1926-1929
годах, у нас был краснофлотец - трюмный - по фамилии Красный. Ему не
откажешь в трудолюбии, знании своего дела. Но эти хорошие качества странно
сочетались у него с какой-то анархической нелюбовью к воинскому порядку. Он
беспрекословно выполнял все распоряжения инженер-механика: произойдет
какая-нибудь неприятность в трюме, он бросался туда без оглядки. Но,
выбираясь из трюма, подчеркнуто рисовался своей грязной одеждой, появлялся в
ней там, где не положено, огрызался на замечания боцмана. Он позволял себе
вольности в разговоре со старшими, но еще больше распоясывался на берегу.
Поэтому в любую минуту мог подвести своего командира. Однажды так и
произошло. В 1927 году в Николаеве крейсер "Червона Украина" посетил Нарком
обороны К. Е. Ворошилов. Прибыл он уже вечером, когда спустили флаг и
команда была свободна. Командир решил действовать строго по уставу и
приказал большой сбор не играть. Это не положено после спуска флага.
Хотя пришло время отбоя, матросы бодрствовали, толпились на шкафутах:
всем хотелось увидеть своего наркома. В тот момент, когда Ворошилов прощался
с командиром, собираясь покинуть корабль, около сходни собралось много
краснофлотцев. Одни стояли на палубе, другие, как виноград, облепили
надстройки: как бы не прозевать. Заметил это и нарком. Завязался разговор.
Посыпались вопросы, ответы. Нарком на корабле - гость редкий, и многие
поэтому не знали, как положено обращаться к нему по уставу: одни называли К.
Е. Ворошилова "народный комиссар", другие - просто "нарком", а третьи -
более непринужденно - товарищ Ворошилов. Вот тут-то наш Красный и
представился в полной своей красе. Лежа на надстройке, он обратился к
наркому, назвав его просто "товарищ начальник", на что К. Е. Ворошилов резко
заметил: - А может, я вам дядька? - А может, и дядька, - вырвалось у
озорника. Если прибавить к этому неряшливый вид дерзкого матроса, то
нетрудно понять возмущение наркома.
- У вас не корабль, а проходной двор! - бросил он, повернувшись к
командиру Несвицкому, и тут же сошел на берег.
Долго помнило об этом командование Черноморского флота, требуя навести
порядок на корабле.
Стоит и сейчас назвать кому-нибудь из старых червоноукраинцев фамилию
Красного, он непременно воскликнет: "Как же не помнить? Это тот самый,
который..."
Но со временем и Красный изменился. Стал исправным и подтянутым
матросом. Даже остался па сверхсрочную.
Как бы ни были сложны механизмы на корабле, самое сложное, с чем мне
пришлось столкнуться с первых же дней службы в должности командира корабля,
- это коллектив офицеров и матросов. Команды кораблей всегда отличались
своей спаянностью. Это вызвано условиями жизни, работы, совместными усилиями
в моменты опасности и многими другими обстоятельствами, присущими флотской
корабельной жизни. Хотелось бы рассказать о коллективе, который был в то
время па крейсере "Червона Украина". На сравнительно небольшом корабле со
всех уголков нашей необъятной Родины были собраны люди самых различных
специальностей, разного возраста - от 20 до 50 лет. Призваны они были решать
одну общую задачу, каждый на своем, порученном ему участке. В целом это
единый поток, стремящийся к единой цели, и в то же время это сотни людей с
разными характерами, с хорошими и дурными привычками, с различными взглядами
на жизнь, службу и на мир в целом.
С утра до вечера кипит жизнь на корабле, а в свободные от службы часы
расходятся люди в разных направлениях, и у каждого свои заботы. Что ни
человек, то своя биография, свои радости и горести. Жизнь в таком коллективе
часто бывает не такая уж гладкая, как пишут порой в книгах. Это не только
чистая палуба, красивое море и белокрылые чайки. Как в любом коллективе, так
и в корабельном есть много хорошего, но есть и плохое. И любят моряки свою
флотскую жизнь не за красивое синее-синее море - они меньше всего его видят.
Морем наслаждаются пассажиры, а моряки в походе трудятся, иногда неделями не
выходя на верхнюю палубу. Любят моряки свою службу и свой корабль скорее
всего за те трудности, с которыми им приходится сталкиваться и которые
необходимо преодолевать.
Молодой офицер, выйдя из стен училища и придя на корабль, должен
пополнять свои знания на практике, то есть ему необходимо служить и учиться.
Воспитательная работа, если она хорошо поставлена в училище, должна
убедить будущего офицера в правильности и разумности основных положений,
присущих нашей советской системе, нашему социалистическому строю. Именно
убедить, а не заставить признать и выполнять их. Если воспитательная работа
достигает цели, то молодой офицер начинает службу со сложившимися
правильными взглядами и убеждениями. Он твердо стоит на ногах и может уже
воспитывать других. Если же этого не случается, молодой офицер начинает
действовать и вести себя так, как считает нужным. Такое формальное
воспитание порой приводит к тому, что офицер, имея неправильные взгляды,
встает на ложный путь и нередко заходит так далеко, что ему бывает уже
трудно указать правильную дорогу.
В первый год пребывания в должности командира "Червоной Украины" у меня
состоялось памятное знакомство с Георгием Димитровым.
Окончив боевую подготовку в кампании 1934 года, наш крейсер встал на
ремонт.
- К вам сейчас прибудет товарищ Димитров, - передал мне по телефону
оперативный дежурный по штабу флота и просил тотчас же выслать катер на
Графскую пристань.
Меня немного смутило: крейсер, спустивший вымпел на зимний период,
обычно не столь эффектен, не очень хотелось бы его показывать кому-либо, тем
более Димитрову.
Когда катер подошел к трапу, нетрудно было узнать хорошо знакомое по
газетным и журнальным фотографиям мужественное лицо Димитрова. Он поднялся
на борт корабля. Была уже глубокая осень, конец ноября, и даже в Севастополе
стало неприветливо: задувал северо-западный ветер, накрапывал мелкий дождь.
Я тут же пригласил гостя в салон. Здесь было уютно и тепло. Уже суетился
вестовой Шевченко, накрывая на стол. Начальник хозяйственной службы
Мещеряков получил приказание: "Обеспечить!.."
- Мне предложили побывать на одном из кораблей, поэтому я доставил вам
беспокойство, - пояснил наш гость.
Димитров, кажется после отдыха, возвращался из Ялты в Москву. Я
посетовал, что ремонтирующийся крейсер вряд ли будет интересен для него.
Молва о прибытии на корабль известного человека разнеслась быстро, и
все искали случая, чтобы невзначай встретиться с гостем и посмотреть на
него. Димитров был в те дни личностью, можно сказать, феноменальной и,
естественно, вызывал необычайный интерес. Осмотрев крейсер и заглянув в
некоторые кубрики, куда я не без умысла провел его, мы вернулись в салон,
где уже был накрыт скромный стол. В нашем распоряжении оставалось еще около
двух часов.
Хотелось не занимать Димитрова разговорами о корабле, а больше
послушать, что он расскажет о Лейпцигском процессе: ведь он только что
вырвался из логова фашистского зверя.
- Я чувствовал за собой крепкую поддержку, - просто и скромно заметил
Димитров, когда мы с замполитом Зубковым стали искренне восхищаться его
героическим поведением на процессе. Затем как-то особенно тихо произнес:
- Вряд ли смогу что-нибудь новое добавить к тому, что всем уже
известно.
И все же как много интересного рассказал нам в тот вечер этот
закаленный и мужественный коммунист. Тогда фашизм только еще набирал силы.
Мы не ведали, что года через два-три он будет открыто помогать Франке, не
предполагали и мюнхенских событий. Однако Георгий Димитров уже в ту пору
предупреждал нас, что над миром нависла серьезная опасность, что фашизм
готовится к войне.
Димитров свободно владел русским языком и только временами, когда
сильно волновался, говорил с акцентом. Его крупная голова с густыми волосами
чем-то напоминала известный портрет Карла Маркса, и весь он, сильный,
высокий, внушал какое-то особое доверие и уважение.
Как известно, вместе с Димитровым на Лейпцигском процессе в качестве
обвиняемых были также болгары Василь Танев и Благой Попов. За чашкой чая я
сказал Димитрову, что Танев недавно был нашим гостем. Он вместе с нами шел
до Николаева. Охотно беседовал с моряками. Очень спешил и обрадовался, когда
ему сказали, что до Одессы можно добраться самолетом. Расстояние небольшое,
Танев рассчитывал успеть на московский поезд. Но полет оказался неудачным.
Летчик заблудился, долго плутал в районе Очакова и Тендры, а когда кончилось
горючее, в темноте посадил самолет-амфибию на воду. На большой волне самолет
получил повреждения, Таневу и летчику пришлось часов восемь пробыть в
холодной воде (дело было в ноябре), пока не подобрали рыбаки.
- Я знаю всю эту историю, - улыбнулся Димитров. - Торопливость
подводила нашего Танева и на процессе.
"Не воспользоваться таким случаем и не дать возможности всему личному
составу взглянуть на Димитрова и услышать из его уст хотя бы несколько фраз,
было бы непростительно", - подумал я и, незаметно отлучившись на минуту,
приказал дежурному своевременно сыграть большой сбор.
Когда Димитров собирался было уходить, раздались звуки горна, и топот
по верхней палубе известил: на юте выстраивается личный состав. Я попросил
гостя сказать несколько слов морякам. Димитров удивленно посмотрел на меня,
но делать было нечего. Мы вместе оказались перед строем, и я обратился к
команде:
- Наш корабль посетил мужественный и стойкий коммунист Георгий
Димитров. Мы благодарим его за эту честь.
- Я поступал в Лейпциге так, как поступил бы всякий коммунист на моем
месте. - Димитров говорил просто и задушевно.
Все с восхищением слушали его, а когда он сошел с корабля, вслед ему
неслось громовое "ура". Потом на палубе и в кубриках долго не умолкали
разговоры о дорогом госте.
Несколько лет спустя я встретился с Георгием Димитровым в Москве на
сессии Верховного Совета.
- Вы не забыли нашу первую встречу? - спросил я у Димитрова.
- Как же ее забыть? Вы и меня вовлекли в партийно-политическую работу
на своем корабле, - шутливо заметил он.
И это, пожалуй, правда. Разве я мог упустить такую возможность?
Замполит крейсера никогда не простил бы мне этой оплошности. Уже в годы
войны Димитров сказал мне: - Вы помните Василя Танева? Он погиб в Болгарии.
С группой товарищей натолкнулся на фашистов. Дрались геройски. В этой
неравной схватке Танев был смертельно ранен.
Георгий Димитров всегда был для нас образцом мужества и героизма. И
когда в дни Потсдамской конференции я проезжал по Берлину, смотрел на
поверженный рейхстаг, на куполе которого развевалось наше алое Знамя Победы,
я невольно подумал о Георгии Димитрове. Этот несгибаемый человек многое
сделал для разгрома фашистского рейха.
Последний разговор с Георгием Димитровым у меня состоялся летом 1946
года. Он в это время был Председателем Совета Министров Болгарии. Как-то,
приехав в Москву, Димитров позвонил мне и попросил отпустить в его
распоряжение двух моряков-болгар, служивших на нашем флоте. Обещав
обязательно выполнить его просьбу, я спросил, как идут дела у него на
родине.
- Трудностей еще много, но скоро все пойдет хорошо, очень хорошо, -
ответил он и добавил: - Приезжайте к нам в гости на Черное море.
В трудах и заботах прошла зима. Отремонтированный крейсер начал свою
очередную летнюю кампанию. Снова одно учение сменяло другое, а все боевые
части корабля боролись за лучшее место на флоте. Как-то меня вызвал
командующий флотом:
- Могли бы вы совершить спешный поход в Турцию?
- Сутки на подготовку - и мы сможем выполнить это задание, - ответил я.
Оказывается, в Москве скоропостижно скончался турецкий посол Васфыф
Чинар, и нам следовало доставить его тело на родину.
В летний солнечный, к тому же воскресный, день крейсер снялся с бочки и
вышел из бухты. Если бы мы даже старались держать в тайне этот поход, то и
тогда севастопольцы все равно пришли бы на любимый Приморский бульвар
провожать нас. А об этом походе было известно еще накануне. Поэтому в
назначенный час на Графской пристани и на бульваре собралось много народу:
некоторые ради любопытства, другие провожали родных. Взяв курс на Босфор, мы
плыли не спеша и рассчитывали утром следующего дня прибыть в назначенное
место.
На рассвете открылись высокие горы Турции. А вот и Босфор! Навстречу
нам на больших скоростях шел турецкий эсминец "Зафер". Приблизившись, он
поднял сигнал: "Прибыл в ваше распоряжение". Ему предстояло сопровождать нас
до места стоянки в Стамбуле и участвовать в траурной церемонии.
- Не часто приходится командовать турецкими кораблями, - шутя заметил я
и приказал поднять сигнал: "Вступить в кильватер".
Миновали входной буй и вошли в Босфорский пролив. В Стамбуле после
невеселых церемоний по передаче гроба с телом посла комбриг крейсеров Ю. Ф.
Ралль, участвовавший в походе, отправился с положенными визитами. Команду на
берег не увольняли. Ко мне прибыл командир турецкого эсминца "Зафер". -
Когда вы думаете уходить обратно? - спросил он. - Очевидно, сегодня вечером
или ночью, как только вернется мое начальство.
Турецкий командир удивленно посмотрел на пеня: - Конечно, вы вольны
поступать как вам угодно, но плавать ночью по Босфору не рекомендуется.
Крупные корабли могут это делать только на свой страх и риск. Вы ведь
знаете, как в некоторых местах узок пролив, а течение быстрое, повороты
крутые. Все же мы вышли ночью. Нас сопровождал эсминец. Отличный флагманский
штурман А. Н. Петров обеспечивал навигационную часть, а мощные турбины
корабля работали надежно и гарантировали любой маневр крейсера.
На следующий день турецкие газеты писали: видно, русские хорошо знают
проливы, коль решаются плавать по ним ночью.
На обратном пути мы, не нарушая территориальных вод, подошли к
румынской базе Констанца, показали свой флаг и, не задерживаясь, удалились в
море.
В Севастополе нас уже ожидало задание на очередное учение: весь флот
собирался на Евпаторийском рейде - летом каждый день дорог.
В тридцатых годах флот наш вырос не только количественно, выросли,
изменились его люди. Командный состав получал хорошее военно-морское
образование. Многие командиры кораблей были воспитанниками советских училищ
и академии, а те, кто начинал офицерскую службу до революции, прошли большую
школу на советском флоте и честно отдавали свои силы укреплению могущества
Родины. Старшины, в большинстве коммунисты, были не только
квалифицированными специалистами, но и силой, цементировавшей команду. Их не
зря называли золотым фондом флота. Другим стал и рядовой состав. У молодых
людей, выросших в советское время, были сильно развиты чувство любви к армии
и Военно-Морскому Флоту, высокий патриотизм, который вылился в годы
Отечественной войны в массовый героизм.
И легко, и сложно командовать такими людьми. Легко потому, что они
выполняют свои обязанности сознательно и охотно. Сложно потому, что, чем
выше уровень подчиненных, тем еще выше должен стоять командир.
Однажды мне прислали из Севастополя фотографию старых червоноукраинцев.
В городе-герое собрались тридцать ветеранов корабля. Время необратимо. На
фотографии уже немолодые люди, почти все в гражданских костюмах. Но
орденские планки на пиджаках свидетельствуют о том, что моряки честно
служили и воевали.
- Узнаете ли? - спросил меня товарищ, приславший этот снимок. - Еще бы,
конечно, узнаю!
Вот командир зенитной батареи В. П. Тараканов. При мне пришел он на
корабль молодым выпускником училища. Сперва трудно втягивался в службу, не
раз получал замечания от старших. А потом как-то сразу пошло у него дело,
все начало спориться, и он стал отменным артиллеристом.
А вот М. И. Любович, Помню его секретарем партбюро корабля. Хороший,
умный политработник. Всегда был с людьми, незаметно, но умело помогал
командиру. Рядом с ним - А. Е. Харченко, рядовой котельный машинист,
попросту говоря, кочегар. У него были золотые руки. В какой бы боевой части
ни понадобилось выполнить особо тонкую слесарную работу, искали Харченко.
Узнаю марсовых Т. Н. Суханова и В. Д. Сафронова. Это представители
верхней команды. Воспоминания о них больше всего связаны с трудными
походами, с непогодой и штормами. Однажды сильный ветер совсем было сорвал с
авиаплощадки маленький самолет "Авро". Казалось, вот-вот, при первом маневре
корабля, "аврушка" вылетит за борт. Но один из марсовых, не помню кто
именно, привязавшись наскоро концом, повис за бортом. Он ежеминутно мог
упасть в бушующую пучину: один за другим накатывались и ударяли в корабль
огромные валы. Но самолет был водворен на место и закреплен.
Конечно, сразу узнал минера А. И. Малова. Я не терял его из виду все
эти годы. Это он, Александр Иванович Малов, в первые дни Великой
Отечественной войны с риском для жизни не раз разоружал еще мало известные
нам в то время вражеские электромагнитные мины. Был ранен, но оставался в
строю. Рядом с пим стоит худощавый брюнет с черными большими глазами,
командир нашей котельной группы С. Л. Ялунер. Как-то непривычно видеть его
не в засаленном рабочем комбинезоне, без пропитанной маслом ветоши в руках.
Сколько энергии, инициативы проявлял этот человек! Зато уж за его группу
можно было не волноваться.
Механики нашего корабля тогда проводили очень сложные аварийные учения
в самых разных условиях, "выводя из строя" котлы и турбины. Однажды на таких
учениях присутствовали комфлот И. К. Кожанов и высшее начальство. Крейсер
вышел в море. На полном ходу производили переключения систем, затопление
отсеков, тушение "пожаров". Признаюсь, я порой даже побаивался, как бы дело
не кончилось настоящей аварией. Но Ялунер и его механики действовали
слаженно, точно. Все шло наилучшим образом.
Я вглядываюсь в лица старых товарищей и думаю о том времени, когда
вместе служили на "Червоной Украине". Тридцатые годы... О них часто
вспоминают н пишут теперь. Трудная и героическая пора! Было в то время и
много трагического. Но ничто не может заслонить и умалить то поистине
титаническое, великое, что было совершено тогда партией и народом.
Подвиг народа в годы пятилеток отзывался и в наших сердцах, хотя мы
несли свою службу не на заводах и стройках, а на флоте. Мы стояли на страже
труда тех, кто совершал этот подвиг. Благодаря ему была создана
индустриальная и колхозная мощь Родины, позволившая нам в тяжелой и жестокой
борьбе сломить сильного, до зубов вооруженного врага. Я вспоминаю те годы и
как время быстрого возмужания наших людей.
Об одной артиллерийской стрельбе "Червоной Украины" в кампании 1934
года мне хочется рассказать особо. Она сохранилась у меня в памяти как
частица большого движения, широко развернувшегося и получившего потом
название движения за "первый залп". Зародилось оно среди артиллеристов,
которые лучше всего понимают значение первого, упреждающего, удара.
Известно, например, что первые удачные залпы немецких кораблей в первую
мировую войну погубили два английских линейных крейсера адмирала Битти. Или,
скажем, от меткого упреждающего залпа немецкого линкора "Бисмарк" в 1941
году взорвался и пошел ко дну английский колосс "Худ".
На ответственные стрельбы к нам часто прибывало высокое начальство. И в
тот раз на нашем крейсере присутствовал командующий флотом И. К. Кожанов.
Кораблю предстояло стрелять по щиту на самых больших скоростях и на
предельной дистанции. Артиллеристом в то время был у нас Аркадий
Владимирович Свердлов. Он прекрасно знал свое дело, и я полностью полагался
на него.
В назначенный час мы вышли в море. На грот-мачте развевался
трехзвездный флаг комфлота. Закончив последнюю проверку, Свердлов, одетый
по-праздничному - ведь это был его дебют, - поднялся в боевую рубку. Он еще
раз тщательно проверил все приборы, рассчитал данные для стрельбы. Щит
буксировал крейсер "Красный Кавказ", уже давно вышедший в море. К несчастью,
погода испортилась. По небу низко ползли дождевые облака, горизонт часто
закрывался шквалами дождя, на море появлялись белые барашки, хотя волна была
еще мелкой. Но откладывать стрельбу было уже поздно: корабль в том году
претендовал на одно из лучших мест по боевой подготовке. К тому же на борту
находился сам командующий.
Развивая скорость, крейсер двигался к исходной точке. Сыграли боевую
тревогу. Получив разрешение приступить к управлению огнем, Свердлов поднялся
на формарс. Стрельбу на предельной дистанции и при такой погоде лучше было
проводить с этой, самой высокой, точки наблюдения.
Хотя мы еще не обнаружили противника, но пушки и дальномеры уже
направлены в сторону его вероятного появления. Едва на горизонте заметили
массивные мачты крейсера, буксирующего щит, как одна за другой последовали
команды о приведении артиллерии в полную готовность. Напряжение в боевой