Страница:
и вашингтонские крейсера, наши задачи - оборонительного порядка..."
При этом он не впадал в крайность и не ограничивался постройкой только
"москитного" флота, состоящего из торпедных катеров и других мелких
кораблей. Муклевич твердо верил в необходимость создания сильного флота.
Именно в те годы, когда Муклевич был начальником Морских сил, в аппарате
начал разрабатываться план строительства кораблей, рассчитанный на
длительный срок, план, в котором самое большое внимание уделялось подводным
лодкам, торпедным катерам, авиации и надводному флоту, но "без линкоров и
вашингтонских крейсеров". К сожалению, в ту пору это понимали далеко не все.
Ромуальд Адамович много внимания уделял тактической подготовке
командного состава и боевой подготовке флотов. При нем были созданы Боевой
устав ВМС и Корабельный устав. Он часто бывал на флотах, участвовал в
походах, стремился побывать на выпусках академии и училищ. И всюду требовал
правильного понимания роли флота в системе Вооруженных Сил. Добивался
дальнейшего укрепления дисциплины. "Большая дисциплина у нас есть, а малой
еще нет", - любил он повторять и боролся за жесткий порядок - вплоть до
мелочей - на всех кораблях.
...Другое утро выдалось ясным, солнечным. Я стоял на вахте, когда на
мостик поднялись Р. А. Муклевич, В. М. Орлов, Г. С. Окунев. Поудобнее
усевшись в плетеных креслах, они начали беседу. Сверху ко мне доносился
приятный баритон Муклевича, и почти каждый раз его сопровождал взрыв
веселого смеха. "Очевидно, наш новый Наморси веселый человек", - подумал я.
Впоследствии это подтверждали все, кто близко его знал. Рассказывали,
что вокруг него всегда было шумно и весело, что за общительность,
изобретательность, остроумие его очень любила молодежь, что в доме Муклевич
а всегда было многолюдно. Он обладал редкостным даром сразу же располагать к
себе. Может, потому и сам не мог жить без коллектива.
А тогда на крейсерском мостике причиной смеха явился рассказ Муклевича
о том, как всю ночь его беспокоили различными сообщениями: вначале где-то
справа но носу появился неопознанный корабль, потом скрылся такой-то маяк,
после наш крейсер изменил курс, а в восемь утра следовало поднимать флаг. И
по заведенному порядку вахтенный начальник считал своим долгом обо всем
докладывать Наморси. Муклевичу ничего другого не оставалось, как отвечать:
"Добро".
- Теперь мне понятно, почему все моряки такие худые: не высыпаются! -
под общий смех закончил свой рассказ Ромуальд Адамович.
Нужно сказать, что это была не прихоть вахтенного начальника. Такая
традиция на флоте складывалась столетиями. Еще в эпоху парусного флота
"беспокойные" адмиралы не пренебрегали мелочами и требовали докладывать обо
всем: о встречном судне и налетевшем шквале, о повороте корабля... Ибо на
флоте мелочей нет. На первый взгляд кажущаяся неискушенному человеку мелочь
может привести к трагическим последствиям. Эта традиция передавалась из
поколения в поколение. Правда, находились, возможно и сейчас находятся,
такие начальники, которые считают эту традицию устаревшей, а потому
ненужной. Не думаю, что они правы. "От лишнего доклада беды не будет, а от
позднего может случиться неприятность", - говорил старый опытный моряк Э. С.
Панцержанский.
Какого мнения придерживался на сей счет Муклевич, не знаю. Вероятнее
всего, не ограничивался шаблонным "добро", а советовал корабельному
командованию руководствоваться здравым смыслом.
Я слушал веселый голос Наморси и припоминал все, что мне было известно
из его жизни...
Ромуальд был старшим из тринадцати детей поляка Адама Муклевича.
Родители работали на суконной фабрике. Мальчишкой встал к станку и их
первенец. Вскоре общительный и смекалистый Ромуальд стал любимцем рабочих,
его избрали секретарем профсоюза. Ему не исполнилось и шестнадцати, когда он
вступил в социал-демократическую партию Литвы. А год спустя Ромуальд стал
секретарем Белостокского комитета партии.
Неимоверно трудно пришлось Муклевичу. Для партийной работы требовались
и немалый опыт, и серьезное образование. Отсутствие житейского опыта
восполнялось общительностью, умением быстро сходиться с людьми. Что касается
широты кругозора, здесь выход был один - самообразование.
Книги до предела укоротили ночи. Дюжий организм вынес и недосыпание, и
недоедание. Вот тогда и помогли ему упорная тренировка воли и памяти,
целеустремленность, собранность. Точен и аккуратен он был, как рассказывали,
до педантичности, порядок устанавливал во всем и не терпел малейшей
расхлябанности. Очевидно, именно из-за исключительной собранности позже ему
удавалось выкраивать время и для спорта. Муклевич отлично плавал, выступал в
соревнованиях по теннису, волейболу, увлекался коньками и лыжами.
В 1912 году, когда его призвали на военную службу, он уже имел немалый
стаж подпольной работы. На корабле Черноморского флота Муклевич числился
неблагонадежным. Однако ему удалось уничтожить хранившиеся у командования
документы о своей революционной деятельности, и его направили в школу
мотористов, из которой он вышел в чине унтер-офицера.
С первых же дней Февральской революции Муклевич - в гуще событий. Он
председатель солдатского комитета, работает в Военной организации
Петроградского комитета большевиков, в июле его избирают в Петроградский
Совет рабочих и солдатских депутатов.
В Октябрьские дни Муклевич во главе небольшого отряда участвует в
штурме Зимнего дворца. Потом ему поручают руководить подавлением мятежа
юнкеров Владимирского училища.
Таких людей, как Муклевич, беззаветно преданных делу Ленина, сильных
духом, глубоко принципиальных, партия направляла на самые ответственные и
самые опасные участки. Рядовой партизанского отряда на нарвском направлении,
комиссар особого пограничного отряда, секретарь Вильненского комитета
партии, комиссар штаба 16-й армии, комиссар штаба Западного фронта,
председатель Вильненского ревкома, член Реввоенсовета Западного фронта - вот
его послужной список в годы гражданской войны.
...Между тем наш крейсер приближался к Крыму. Вот и Севастополь. Перед
тем как сойти на берег, Муклевич обратился к морякам крейсера с призывом
крепить дисциплину и выразил благодарность за успешный поход. В конце своего
выступления он рассказал, каким должен стать флот в будущем.
Из Севастополя начальник Морских сил направился на судостроительные
заводы, где закладывались новые боевые корабли.
Столь же необычный и неожиданный поход "Червоной Украины", вклинившийся
в наши планы в самый разгар летней боевой подготовки, состоялся в июле 1929
года
Однажды намеченный выход в море на стрельбы и учения отменили. Командир
отряда и командир корабля держали в тайне переговоры, состоявшиеся в штабе
флота. Два-три дня спустя моряков крейсера, одетых по форме э 1, во все
белое с головы до ног, построили на палубе. В глубине Южной бухты показался
большой штабной катер. Когда он приблизился, мы увидели на нем И. В Сталина
и Г. К. Орджоникидзе. Их сопровождали В. М. Орлов и Г. С. Окунев. Едва гости
ступили на крейсер, оп снялся с бочки и, быстро развернувшись, лег на
Инкерманские створы. Шли неподалеку от берега. Предстояло сделать короткую
остановку близ Мухалатки, где отдыхал К. Е. Ворошилов. Спущенный на воду
катер доставил к нам Наркома обороны. Вместе с ним прибыла, помнится, дочка
Орджоникидзе - девочка лет восьми-девяти. Ей, видимо, очень хотелось
побывать на военном корабле. Быстро закончились деловые переговоры.
Сфотографировавшись с командой корабля, К. Е. Ворошилов покинул "Червону
Украину".
Южные сумерки коротки. Скоро они сменились темнотой. Только яркие
крупные звезды освещали море и отодвигали горизонт. Мы прокладывали курс на
Сочи прямо через перевал, как иногда выражаются черноморцы. Вскоре скрылись
береговые огни Ялты и маяки Южного побережья Крыма. Наши гости, собравшись
на мостике, наслаждались вечерней прохладой. И. В. Сталин и Г. К.
Орджоникидзе были еще не старыми людьми. Оба были одеты в серые кителя.
Григорий Константинович, помнится, прислонился к обвесу мостика и о чем-то
рассказывал, живо, темпераментно, с грузинским акцентом, то и дело
жестикулируя. И. В. Сталин часто набивал свою трубку и, как мне показалось,
не затягиваясь, выпускал дым. Мне удалось снова увидеть командующего
Черноморским флотом В. М. Орлова и члена Военного совета Г. С. Окунева. В.
М. Орлов был моложе всех. Но излишняя полнота старила его. В юности он и не
думал стать военным человеком. Первая мировая война застала его на
студенческой скамье, незадолго до Октябрьской революции он закончил
гардемаринские курсы. К тому времени, о котором идет речь, Владимир
Митрофанович очень изменился, стал важным, солидным.
Г. С. Окунев стоял поодаль от высоких гостей и редко вступал в
разговор. Окунев начал свою партийную жизнь секретарем фабрично-заводского
районного комитета в Саратове в 1917 году. Оттуда ушел добровольцем на
фронт. Сражался с белогвардейцами под Новохоперском и Борисоглебском. В
начале 1921 года вместе с другими делегатами Х съезда партии участвовал в
подавлении кронштадтского мятежа. Когда правительство приняло решение об
укреплении Военно-Морского Флота, Окунева направили на Балтику. Он стал
заместителем начальника политуправления Балтийского флота. В 1927 году -
членом Реввоенсовета па Черноморском флоте.
Мне довелось познакомиться с Григорием Сергеевичем в 1931 году в
академии. Он тоже был ее слушателем. Помнится, каким уважением пользовался
он среди нас. И было за что! Мы, однокашники Окунева, до сих пор помним его
выступления на собраниях, отличавшиеся смелостью и конкретностью суждений,
глубокой принципиальностью. После окончания академии он стал ее начальником,
а затем комиссаром. В 1934 году его послали на Дальний Восток. И всюду,
какие бы высокие посты он ни занимал, люди о нем говорили как о человеке на
редкость скромном и даже застенчивом.
...Смысл беседы высоких гостей остался для меня неведомым: не положено
молодому командиру вмешиваться в разговоры большого начальства. Но мне
думается, что даже столь короткое пребывание на корабле И. В. Сталина и Г.
К. Орджоникидзе, ведавшего тогда тяжелой промышленностью, сыграло
положительную роль в деле строительства флота. Лет шесть спустя, будучи
командиром "Червоной Украины", я вновь встретился на этом корабле с Серго
Орджоникидзе. Из разговора с ним убедился, что он хорошо знает планы
строительства флота. Зрели они годами!
На корме корабля состоялся вечер флотской самодеятельности. Не без
помощи "артистов" с других кораблей представление удалось, и, рак нам
показалось, все остались довольны. В тот вечер, 26 июля 1929 года, И. В.
Сталин сделал запись в корабельном журнале: "Был на крейсере "Червона
Украина". Присутствовал на вечере самодеятельности... Замечательные люди,
смелые культурные товарищи, готовые на все ради нашего общего дела..."
Годы и обстановка впоследствии изменили характер и поведение Сталина...
26 июля крейсер бросил якорь на Сочинском рейде, и гости сошли на
берег.
Наши надежды провести несколько дней в Сочи не сбылись. Вечером мы уже
двигались в обратном направлении.
Уже минуло три года, как крейсер поднял Военно-морской флаг. Время
делало свое. "Червона Украина" стала по-настоящему боевым кораблем.
Осенью я должен был выехать в Ленинград на учебу в Военно-морской
академии.
Однако мне довелось принять участие еще в одном учении. Под флагом
комфлота В. М. Орлова наш крейсер с эсминцами вышел в северо-западную часть
моря. Там проводились крупные учения Одесского военного округа, в которых
принимал участие н Черноморский флот.
Нанеся в открытом море ряд ударов по "противнику", но не добившись
решительного успеха, мы вместе с сухопутными частями отражали десант
"противника", когда он высаживался на берег.
Крейсер, выполнив свои задачи, направился в Одессу. На мостике
находился В. М. Орлов. Довольный проведенным учением, он весело беседовал с
Г. С. Окуневым, попыхивая трубкой и пуская остроты в адрес командира Н. Н.
Несвицкого.
- Как, Гриша, утопила бы нас подводная лодка при таком маневрировании
крейсера? - обращался он к Окуневу.
Стоявший недалеко от них Н. Н. Несвицкий недоумевал: что это, шутка или
упрек?
Пришло извещение о том, что я зачислен слушателем Военно-морской
академии. Мне разрешили выехать в Ленинград прямо из Одессы, где командам
кораблей был предоставлен заслуженный отдых.
В нашей кают-компании состоялся прощальный ужин. Здесь собрались
штурман Ю. А. Пантелеев, артиллерист А. А. Григорьев, минер П. С. Смирнов,
механик В. А. Горшков - все те, с кем я делил радость и горе и как-то
по-человечески сжился. В тот вечер мы вспоминали минувшие дни. Ведь на
корабле, который для моряка одновременно и дом, и место службы, всяко
случается: печальное и смешное.
Кают-компания... В этом слове для моряка заключено многое. В
кают-компании, выражаясь по-уставному, принимают пищу, проводят занятия с
командой корабля и офицерами. Но если в ней лишь исполняют служебные
обязанности, молча обедают или ужинают и расходятся без улыбки, доброй шутки
- это плохой признак, значит, офицерский состав недружный. Но коль в
кают-компании по вечерам собираются все свободные офицеры, чтобы отдохнуть,
коль в ней не умолкают шутки и смех, а душа такого коллектива - командир или
старпом, следовательно, коллектив здоровый. Помнится, на "Авроре" давалась
команда: "Стричься, бриться, в бане мыться, песни петь и веселиться". В
этой, казалось бы, не совсем серьезной команде заложено доброе начало:
кончил дело - гуляй смело. После напряженного труда наступает свободное от
службы время, и пусть в эти часы команда, не боясь окрика, веселится или у
фитиля на полубаке, или же в своих кубриках. В такие часы не следует
придираться к пустякам. Веселое настроение в минуты отдыха тоже важно.
Тяжелое впечатление оставляет корабль, на котором не слышно смеха и
шуток даже в свободное от службы время. На первый взгляд на таком корабле
все идет чин чином, по-уставному. Но если присмотреться внимательно, то
можно заметить: на нем не все благополучно. Там нет тех человеческих нитей,
которые протягиваются от сердца к сердцу и связывают всю команду корабля, от
командира до матроса. А без этого не может быть высокого, здорового
политико-морального состояния в бою. Привязанность сослуживцев друг к другу
подтверждается еще вот чем. Встречаясь через много лет, люди хорошо помнят,
кто командовал флотом, отдельными кораблями, даже кто был боцманом на каждом
из них. Хоть устраивай вечер воспоминаний и пиши книгу о Черноморском флоте.
Червоноукраинцы непременно расскажут, как боцман Шмаков, решив уйти со
службы (не оставаться на сверхсрочную), вставая с побудкой, повторял каждый
день: "Скорей бы поужинать да спать". Он коротал оставшиеся дни. Осенью
действительно покинул флот. Но, проработав год на гражданке, снова
возвратился на корабль и честно служил на нем до конца. Настоящий моряк не
может жить без корабля!
Наша кают-компания была на редкость дружной и, пожалуй, одной из
веселых. Мы даже пытались приглашать на воскресные дни командиров с других
кораблей. Делали это обычно на безлюдных рейдах, вроде стоянки у Тендровской
косы, где помимо старика да старухи, обслуживающих маяк, не проживало больше
ни одного человека. Однако опыт этот не удался. Видно, не хватило
настойчивости. Правда, я пробовал было повторить его в 1933-1934 годах,
когда стал командиром "Червоной Украины", но тоже потерпел неудачу. А дело
это, безусловно, полезное.
Самый жизнерадостный из нас, Юрий Александрович Пантелеев, был
природным рассказчиком. За основу фабулы своих рассказов он брал истинные
события из прошлой флотской жизни, а она у него очень богатая! И так искусно
сдабривал их вымыслом, что мы затаив дыхание слушали его часами. В тот вечер
попросили Юрия Александровича рассказать, как он, будучи штурманом, объявил
благодарность командиру эсминца. Передаю лишь смысл этого эпизода.
Однажды летом, когда крейсер стоял на бочке у Павловского мыска и
тихий, теплый вечер манил всех на Приморский бульвар, где играла музыка, на
берег съехали командир корабля и командир отряда. Не устояв перед соблазном,
в катер нырнул и старший помощник командира. Дежурным по кораблю остался
штурман Пантелеев. Он поднялся на мостик, по-хозяйски оглядел рейд и,
заметив парусную шлюпку, лихо ходившую между бочками в Северной бухте,
крикнул на верхний мостик: - Сигнальщики, чья шестерка?
- С "Петровского", товарищ дежурный, - последовал ответ.
Пантелеев, упиваясь властью, приказал поднять сигнал, выражая
благодарность старшине шлюпки, а следовательно, и командиру "Петровского".
Эсминцем в ту пору командовал К. А. Безпальчев, человек строгий и любящий
порядок во всем. По Морскому уставу, командира корабля могло благодарить
только высшее начальство. Увидев сигналы, Безпальчев запросил по семафору,
кто остался старшим на "Червоной Украине". Допытавшись, что самым старшим
был дежурный по кораблю штурман Пантелеев, он пришел в ярость. Утром, когда
возвратилось командование, Безпальчев на своем катере подошел к трапу
крейсера и, быстро поднявшись на борт, разгневанный прошел в салон. Шуму
было много...
Пантелеев рассказывал нам об этом весело, шутливо. Но в день
происшествия ему, помнится, было не до шуток - получил "фитиль".
- А теперь вы расскажите, как вместо автомобиля приготовили к походу
весь флот, - обратился ко мне старший инженер-механик В. А. Горшков.
Пришлось повторить эту историю, хотя о ней давно все знали. В ту летнюю
кампанию мы много плавали. Учение сменялось учением. Выход в море следовал
один за другим. Однажды флот вернулся в Севастополь. Крейсер, как всегда,
стоял на бочке. Было уже довольно поздно, и начальство с комфлотом во главе,
сойдя с мостика, отправилось отдыхать. Спустился в свою каюту и командир. На
юте корабля бодрствовали дежурный по флоту флаг-штурман С. Тархов и дежурный
по кораблю артиллерист А. Григорьев. Спешно вызванный к начальнику штаба
флота В. П. Виноградскому, дежурный по флоту получил короткий приказ: "К
девяти утра приготовить машины".
- Приказано приготовить машины, - поделился со мной Тархов, когда я уже
совсем было собрался отправиться на покой.
Решив не беспокоить командира, я отдал нужные приказания на утро, а
Тархов распорядился передать этот приказ на другие корабли. Семафор
просигнализировал: "Приготовиться к походу". На этом и закончился трудовой
день.
Встав пораньше, я известил командира корабля о получении ночного
приказания и отданных мною распоряжениях. Узнав об этом, командир выразил
недоумение, но... приказ есть приказ.
За пятнадцать минут до назначенного часа все корабли подняли сигналы о
готовности к походу. Дежурный по флоту, собрав эти сведения, отправился к
начальнику штаба флота с докладом. Вдруг Тархов выскочил на верхнюю палубу,
растерянный и смущенный. Оказывается, командующий флотом, собравшись
посетить какую-то авиачасть, приказал приготовить к утру автомашины, а
дежурный подумал, что команда относится к кораблям. Беды, правда, не
случилось, но беднягу Тархова "продраили с песочком".
О многом вспоминали мы в тот прощальный вечер. И о том, как, бывало, В.
А. Горшков забирался в мою каюту отдохнуть часок-другой. Вспомнили и о
командире отдельного дивизиона на Черном море Ю. В. Шельтинге. Происходил он
из старого рода моряков, кажется голландцев, давно обрусевших. Невысокого
роста, Шельтинге имел тонкий голос, часто срывавшийся, а иногда и
переходивший в визг.
Кто-то образно представил картину на мостике корабля невозмутимо стоит
высокий и тучный Несвицкий, а около него горячится маленький Шельтинге.
Другие на редкость удачно копировали Шельтингу, когда тот, выйдя из своей
каюты, выражал недовольство летящими из труб черными хлопьями перегоревшего
угля. Крейсер тогда плавал на смешанном мазутно-угольном топливе.
Однажды вечером Шельтинга, по своему обыкновению надев белый китель,
собрался съехать на Графскую пристань. Поднявшись на верхнюю палубу - котел
в тот день работал на угле, - он вдруг заметил, как ослепительно белый
китель па нем покрывается черными мелкими частицами отработанного угля.
Комдив разгневался и, подняв кверху указательный палец, отдал распоряжение:
"Перейти па нефть!" С тех пор этот знак стал нарицательным. Когда кто-нибудь
старался уточнить фамилию Шельтинги, то поднимал кверху указательный палец.
Вспомнили мы в тот вечер и гибель одного из моих лучших друзей,
командира нашего корабельного авиационного звена Николая Александровича
Гурейкина. В прошлом летнаб (летчик-наблюдатель), он решил переучиться на
летчика.
Я по праву друга, а также как помощник командира, который ведал спуском
самолетов на воду и их подъемом на борт, частенько летал вместе с
Гурейкиным. Будучи лихим, но недостаточно опытным летчиком, он однажды едва
не ударился о мачты крейсера "Коминтерн", идя на посадку в бухте. Но все
обошлось благополучно.
Как-то мы собрались с ним совершить "дальний" полет до Евпатории. Я
сидел уже в самолете, когда командир крейсера срочно потребовал меня к себе.
Мое место занял летнаб В. Цыпцадзе, и маленький "Авро" поднялся в воздух.
Но едва я пришел па ют корабля, как услышал доклад сигнальщика: "Чей-то
самолет упал в воду". Осмотрев воздух и убедившись, что других самолетов
нет, делаю вывод: вероятно, наш. Доложил командиру и тут же на катере
отправился в море к месту падения самолета.
Да, это был наш "Авро". Поднявшись на высоту 700-800 метров, он
неожиданно сделал несколько крутых витков и ударился о воду. К моменту моего
прибытия только обломки самолета плавали на месте катастрофы.
Летнаб Цыпцадзе погиб, утонув вместе с самолетом. Н. А. Гурейкин в
тяжелом состоянии был доставлен в госпиталь и, не приходя в сознание, умер.
Этот трагический случай вновь напомнил нам о необходимости крепить
дисциплину и в совершенстве владеть техникой.
...Прощальный вечер в нашей кают-компании превратился в вечер
воспоминаний. Простившись с друзьями, я съехал на берег. Впервые за
несколько лет мне довелось увидеть спой корабль с берега. "Вот он каков, наш
крейсер", - с восхищением думал я, и, если бы в ту минуту мне предложили
отказаться от академии, я, пожалуй, отложил бы поездку еще на год.
С большим волнением я переступил порог красивого здания на 11-й линии
Васильевского острова в Ленинграде, где размещалась Военно-морская академия.
В те годы она переживала переходный период - вместо сокращенного курса
вводилась нормальная программа. Потому приходилось увеличивать сроки
обучения, проводить вечерние занятия, а главное - рассчитывать на трудолюбие
самих учащихся. Не каждому, особенно если ему перевалило за тридцать,
удавалось одолеть науку. Но большинство оканчивали полный академический курс
с честью и включались в строительство советского флота.
На оперативном факультете, куда я поступил, был трехгодичный курс.
Вначале пытались перейти к полной программе. Но эта попытка не увенчалась
успехом: половина курса была укомплектована товарищами, не имевшими
нормального военно-морского образования. Поэтому командованию академии
пришлось по некоторым предметам упростить программу, чтобы сделать ее
посильной для всех.
С первого же семестра те из нас, кто окончил в свое время
военно-морское училище, почувствовали, насколько легка для нас эта
программа, какие возможности представляются для самостоятельной работы.
Использовали мы свободное время каждый по-своему: одни читали военно-морскую
литературу, другие углубляли свои знания в той или иной науке. Мы с соседом
по столу В. А. Алафузовым решили изучать иностранные языки, чтобы читать в
подлинниках труды иностранных теоретиков военно-морского искусства. Но об
атом расскажу несколько ниже.
В ту пору в академии проходили оживленные дискуссии на тему "Каково
будущее советского флота?". Нам пришлось быть не только их слушателями, по и
участниками.
В начале тридцатых годов нашей промышленности было уже по плечу
строительство кораблей почти всех классов. Упрочившееся положение СССР на
мировой арене требовало более активного выхода на морские просторы.
В Центральном управлении Морских сил, особенно после того, как
начальником управления стал Р. А. Муклевич, обдумывались -наброски
обстоятельной - лет на десять - программы развития советского флота.
"Какой флот необходим нашей стране?" - вот главная тема дискуссий в
академий.
Некоторые товарищи - правда, единицы - в ту пору выступали за так
называемый "москитный" флот, который, по их мнению, должен состоять из
торпедных катеров и других мелких кораблей. Сторонники этой точки зрения
ссылались на то, что, дескать, строительство подобного флота потребует
незначительных средств.
На первый взгляд эта идея выглядела соблазнительно. В самом деле,
казалось: ограничившись небольшими средствами, можно создать флот из мелких
судов, который на первых порах в состоянии дать отпор противнику.
При этом он не впадал в крайность и не ограничивался постройкой только
"москитного" флота, состоящего из торпедных катеров и других мелких
кораблей. Муклевич твердо верил в необходимость создания сильного флота.
Именно в те годы, когда Муклевич был начальником Морских сил, в аппарате
начал разрабатываться план строительства кораблей, рассчитанный на
длительный срок, план, в котором самое большое внимание уделялось подводным
лодкам, торпедным катерам, авиации и надводному флоту, но "без линкоров и
вашингтонских крейсеров". К сожалению, в ту пору это понимали далеко не все.
Ромуальд Адамович много внимания уделял тактической подготовке
командного состава и боевой подготовке флотов. При нем были созданы Боевой
устав ВМС и Корабельный устав. Он часто бывал на флотах, участвовал в
походах, стремился побывать на выпусках академии и училищ. И всюду требовал
правильного понимания роли флота в системе Вооруженных Сил. Добивался
дальнейшего укрепления дисциплины. "Большая дисциплина у нас есть, а малой
еще нет", - любил он повторять и боролся за жесткий порядок - вплоть до
мелочей - на всех кораблях.
...Другое утро выдалось ясным, солнечным. Я стоял на вахте, когда на
мостик поднялись Р. А. Муклевич, В. М. Орлов, Г. С. Окунев. Поудобнее
усевшись в плетеных креслах, они начали беседу. Сверху ко мне доносился
приятный баритон Муклевича, и почти каждый раз его сопровождал взрыв
веселого смеха. "Очевидно, наш новый Наморси веселый человек", - подумал я.
Впоследствии это подтверждали все, кто близко его знал. Рассказывали,
что вокруг него всегда было шумно и весело, что за общительность,
изобретательность, остроумие его очень любила молодежь, что в доме Муклевич
а всегда было многолюдно. Он обладал редкостным даром сразу же располагать к
себе. Может, потому и сам не мог жить без коллектива.
А тогда на крейсерском мостике причиной смеха явился рассказ Муклевича
о том, как всю ночь его беспокоили различными сообщениями: вначале где-то
справа но носу появился неопознанный корабль, потом скрылся такой-то маяк,
после наш крейсер изменил курс, а в восемь утра следовало поднимать флаг. И
по заведенному порядку вахтенный начальник считал своим долгом обо всем
докладывать Наморси. Муклевичу ничего другого не оставалось, как отвечать:
"Добро".
- Теперь мне понятно, почему все моряки такие худые: не высыпаются! -
под общий смех закончил свой рассказ Ромуальд Адамович.
Нужно сказать, что это была не прихоть вахтенного начальника. Такая
традиция на флоте складывалась столетиями. Еще в эпоху парусного флота
"беспокойные" адмиралы не пренебрегали мелочами и требовали докладывать обо
всем: о встречном судне и налетевшем шквале, о повороте корабля... Ибо на
флоте мелочей нет. На первый взгляд кажущаяся неискушенному человеку мелочь
может привести к трагическим последствиям. Эта традиция передавалась из
поколения в поколение. Правда, находились, возможно и сейчас находятся,
такие начальники, которые считают эту традицию устаревшей, а потому
ненужной. Не думаю, что они правы. "От лишнего доклада беды не будет, а от
позднего может случиться неприятность", - говорил старый опытный моряк Э. С.
Панцержанский.
Какого мнения придерживался на сей счет Муклевич, не знаю. Вероятнее
всего, не ограничивался шаблонным "добро", а советовал корабельному
командованию руководствоваться здравым смыслом.
Я слушал веселый голос Наморси и припоминал все, что мне было известно
из его жизни...
Ромуальд был старшим из тринадцати детей поляка Адама Муклевича.
Родители работали на суконной фабрике. Мальчишкой встал к станку и их
первенец. Вскоре общительный и смекалистый Ромуальд стал любимцем рабочих,
его избрали секретарем профсоюза. Ему не исполнилось и шестнадцати, когда он
вступил в социал-демократическую партию Литвы. А год спустя Ромуальд стал
секретарем Белостокского комитета партии.
Неимоверно трудно пришлось Муклевичу. Для партийной работы требовались
и немалый опыт, и серьезное образование. Отсутствие житейского опыта
восполнялось общительностью, умением быстро сходиться с людьми. Что касается
широты кругозора, здесь выход был один - самообразование.
Книги до предела укоротили ночи. Дюжий организм вынес и недосыпание, и
недоедание. Вот тогда и помогли ему упорная тренировка воли и памяти,
целеустремленность, собранность. Точен и аккуратен он был, как рассказывали,
до педантичности, порядок устанавливал во всем и не терпел малейшей
расхлябанности. Очевидно, именно из-за исключительной собранности позже ему
удавалось выкраивать время и для спорта. Муклевич отлично плавал, выступал в
соревнованиях по теннису, волейболу, увлекался коньками и лыжами.
В 1912 году, когда его призвали на военную службу, он уже имел немалый
стаж подпольной работы. На корабле Черноморского флота Муклевич числился
неблагонадежным. Однако ему удалось уничтожить хранившиеся у командования
документы о своей революционной деятельности, и его направили в школу
мотористов, из которой он вышел в чине унтер-офицера.
С первых же дней Февральской революции Муклевич - в гуще событий. Он
председатель солдатского комитета, работает в Военной организации
Петроградского комитета большевиков, в июле его избирают в Петроградский
Совет рабочих и солдатских депутатов.
В Октябрьские дни Муклевич во главе небольшого отряда участвует в
штурме Зимнего дворца. Потом ему поручают руководить подавлением мятежа
юнкеров Владимирского училища.
Таких людей, как Муклевич, беззаветно преданных делу Ленина, сильных
духом, глубоко принципиальных, партия направляла на самые ответственные и
самые опасные участки. Рядовой партизанского отряда на нарвском направлении,
комиссар особого пограничного отряда, секретарь Вильненского комитета
партии, комиссар штаба 16-й армии, комиссар штаба Западного фронта,
председатель Вильненского ревкома, член Реввоенсовета Западного фронта - вот
его послужной список в годы гражданской войны.
...Между тем наш крейсер приближался к Крыму. Вот и Севастополь. Перед
тем как сойти на берег, Муклевич обратился к морякам крейсера с призывом
крепить дисциплину и выразил благодарность за успешный поход. В конце своего
выступления он рассказал, каким должен стать флот в будущем.
Из Севастополя начальник Морских сил направился на судостроительные
заводы, где закладывались новые боевые корабли.
Столь же необычный и неожиданный поход "Червоной Украины", вклинившийся
в наши планы в самый разгар летней боевой подготовки, состоялся в июле 1929
года
Однажды намеченный выход в море на стрельбы и учения отменили. Командир
отряда и командир корабля держали в тайне переговоры, состоявшиеся в штабе
флота. Два-три дня спустя моряков крейсера, одетых по форме э 1, во все
белое с головы до ног, построили на палубе. В глубине Южной бухты показался
большой штабной катер. Когда он приблизился, мы увидели на нем И. В Сталина
и Г. К. Орджоникидзе. Их сопровождали В. М. Орлов и Г. С. Окунев. Едва гости
ступили на крейсер, оп снялся с бочки и, быстро развернувшись, лег на
Инкерманские створы. Шли неподалеку от берега. Предстояло сделать короткую
остановку близ Мухалатки, где отдыхал К. Е. Ворошилов. Спущенный на воду
катер доставил к нам Наркома обороны. Вместе с ним прибыла, помнится, дочка
Орджоникидзе - девочка лет восьми-девяти. Ей, видимо, очень хотелось
побывать на военном корабле. Быстро закончились деловые переговоры.
Сфотографировавшись с командой корабля, К. Е. Ворошилов покинул "Червону
Украину".
Южные сумерки коротки. Скоро они сменились темнотой. Только яркие
крупные звезды освещали море и отодвигали горизонт. Мы прокладывали курс на
Сочи прямо через перевал, как иногда выражаются черноморцы. Вскоре скрылись
береговые огни Ялты и маяки Южного побережья Крыма. Наши гости, собравшись
на мостике, наслаждались вечерней прохладой. И. В. Сталин и Г. К.
Орджоникидзе были еще не старыми людьми. Оба были одеты в серые кителя.
Григорий Константинович, помнится, прислонился к обвесу мостика и о чем-то
рассказывал, живо, темпераментно, с грузинским акцентом, то и дело
жестикулируя. И. В. Сталин часто набивал свою трубку и, как мне показалось,
не затягиваясь, выпускал дым. Мне удалось снова увидеть командующего
Черноморским флотом В. М. Орлова и члена Военного совета Г. С. Окунева. В.
М. Орлов был моложе всех. Но излишняя полнота старила его. В юности он и не
думал стать военным человеком. Первая мировая война застала его на
студенческой скамье, незадолго до Октябрьской революции он закончил
гардемаринские курсы. К тому времени, о котором идет речь, Владимир
Митрофанович очень изменился, стал важным, солидным.
Г. С. Окунев стоял поодаль от высоких гостей и редко вступал в
разговор. Окунев начал свою партийную жизнь секретарем фабрично-заводского
районного комитета в Саратове в 1917 году. Оттуда ушел добровольцем на
фронт. Сражался с белогвардейцами под Новохоперском и Борисоглебском. В
начале 1921 года вместе с другими делегатами Х съезда партии участвовал в
подавлении кронштадтского мятежа. Когда правительство приняло решение об
укреплении Военно-Морского Флота, Окунева направили на Балтику. Он стал
заместителем начальника политуправления Балтийского флота. В 1927 году -
членом Реввоенсовета па Черноморском флоте.
Мне довелось познакомиться с Григорием Сергеевичем в 1931 году в
академии. Он тоже был ее слушателем. Помнится, каким уважением пользовался
он среди нас. И было за что! Мы, однокашники Окунева, до сих пор помним его
выступления на собраниях, отличавшиеся смелостью и конкретностью суждений,
глубокой принципиальностью. После окончания академии он стал ее начальником,
а затем комиссаром. В 1934 году его послали на Дальний Восток. И всюду,
какие бы высокие посты он ни занимал, люди о нем говорили как о человеке на
редкость скромном и даже застенчивом.
...Смысл беседы высоких гостей остался для меня неведомым: не положено
молодому командиру вмешиваться в разговоры большого начальства. Но мне
думается, что даже столь короткое пребывание на корабле И. В. Сталина и Г.
К. Орджоникидзе, ведавшего тогда тяжелой промышленностью, сыграло
положительную роль в деле строительства флота. Лет шесть спустя, будучи
командиром "Червоной Украины", я вновь встретился на этом корабле с Серго
Орджоникидзе. Из разговора с ним убедился, что он хорошо знает планы
строительства флота. Зрели они годами!
На корме корабля состоялся вечер флотской самодеятельности. Не без
помощи "артистов" с других кораблей представление удалось, и, рак нам
показалось, все остались довольны. В тот вечер, 26 июля 1929 года, И. В.
Сталин сделал запись в корабельном журнале: "Был на крейсере "Червона
Украина". Присутствовал на вечере самодеятельности... Замечательные люди,
смелые культурные товарищи, готовые на все ради нашего общего дела..."
Годы и обстановка впоследствии изменили характер и поведение Сталина...
26 июля крейсер бросил якорь на Сочинском рейде, и гости сошли на
берег.
Наши надежды провести несколько дней в Сочи не сбылись. Вечером мы уже
двигались в обратном направлении.
Уже минуло три года, как крейсер поднял Военно-морской флаг. Время
делало свое. "Червона Украина" стала по-настоящему боевым кораблем.
Осенью я должен был выехать в Ленинград на учебу в Военно-морской
академии.
Однако мне довелось принять участие еще в одном учении. Под флагом
комфлота В. М. Орлова наш крейсер с эсминцами вышел в северо-западную часть
моря. Там проводились крупные учения Одесского военного округа, в которых
принимал участие н Черноморский флот.
Нанеся в открытом море ряд ударов по "противнику", но не добившись
решительного успеха, мы вместе с сухопутными частями отражали десант
"противника", когда он высаживался на берег.
Крейсер, выполнив свои задачи, направился в Одессу. На мостике
находился В. М. Орлов. Довольный проведенным учением, он весело беседовал с
Г. С. Окуневым, попыхивая трубкой и пуская остроты в адрес командира Н. Н.
Несвицкого.
- Как, Гриша, утопила бы нас подводная лодка при таком маневрировании
крейсера? - обращался он к Окуневу.
Стоявший недалеко от них Н. Н. Несвицкий недоумевал: что это, шутка или
упрек?
Пришло извещение о том, что я зачислен слушателем Военно-морской
академии. Мне разрешили выехать в Ленинград прямо из Одессы, где командам
кораблей был предоставлен заслуженный отдых.
В нашей кают-компании состоялся прощальный ужин. Здесь собрались
штурман Ю. А. Пантелеев, артиллерист А. А. Григорьев, минер П. С. Смирнов,
механик В. А. Горшков - все те, с кем я делил радость и горе и как-то
по-человечески сжился. В тот вечер мы вспоминали минувшие дни. Ведь на
корабле, который для моряка одновременно и дом, и место службы, всяко
случается: печальное и смешное.
Кают-компания... В этом слове для моряка заключено многое. В
кают-компании, выражаясь по-уставному, принимают пищу, проводят занятия с
командой корабля и офицерами. Но если в ней лишь исполняют служебные
обязанности, молча обедают или ужинают и расходятся без улыбки, доброй шутки
- это плохой признак, значит, офицерский состав недружный. Но коль в
кают-компании по вечерам собираются все свободные офицеры, чтобы отдохнуть,
коль в ней не умолкают шутки и смех, а душа такого коллектива - командир или
старпом, следовательно, коллектив здоровый. Помнится, на "Авроре" давалась
команда: "Стричься, бриться, в бане мыться, песни петь и веселиться". В
этой, казалось бы, не совсем серьезной команде заложено доброе начало:
кончил дело - гуляй смело. После напряженного труда наступает свободное от
службы время, и пусть в эти часы команда, не боясь окрика, веселится или у
фитиля на полубаке, или же в своих кубриках. В такие часы не следует
придираться к пустякам. Веселое настроение в минуты отдыха тоже важно.
Тяжелое впечатление оставляет корабль, на котором не слышно смеха и
шуток даже в свободное от службы время. На первый взгляд на таком корабле
все идет чин чином, по-уставному. Но если присмотреться внимательно, то
можно заметить: на нем не все благополучно. Там нет тех человеческих нитей,
которые протягиваются от сердца к сердцу и связывают всю команду корабля, от
командира до матроса. А без этого не может быть высокого, здорового
политико-морального состояния в бою. Привязанность сослуживцев друг к другу
подтверждается еще вот чем. Встречаясь через много лет, люди хорошо помнят,
кто командовал флотом, отдельными кораблями, даже кто был боцманом на каждом
из них. Хоть устраивай вечер воспоминаний и пиши книгу о Черноморском флоте.
Червоноукраинцы непременно расскажут, как боцман Шмаков, решив уйти со
службы (не оставаться на сверхсрочную), вставая с побудкой, повторял каждый
день: "Скорей бы поужинать да спать". Он коротал оставшиеся дни. Осенью
действительно покинул флот. Но, проработав год на гражданке, снова
возвратился на корабль и честно служил на нем до конца. Настоящий моряк не
может жить без корабля!
Наша кают-компания была на редкость дружной и, пожалуй, одной из
веселых. Мы даже пытались приглашать на воскресные дни командиров с других
кораблей. Делали это обычно на безлюдных рейдах, вроде стоянки у Тендровской
косы, где помимо старика да старухи, обслуживающих маяк, не проживало больше
ни одного человека. Однако опыт этот не удался. Видно, не хватило
настойчивости. Правда, я пробовал было повторить его в 1933-1934 годах,
когда стал командиром "Червоной Украины", но тоже потерпел неудачу. А дело
это, безусловно, полезное.
Самый жизнерадостный из нас, Юрий Александрович Пантелеев, был
природным рассказчиком. За основу фабулы своих рассказов он брал истинные
события из прошлой флотской жизни, а она у него очень богатая! И так искусно
сдабривал их вымыслом, что мы затаив дыхание слушали его часами. В тот вечер
попросили Юрия Александровича рассказать, как он, будучи штурманом, объявил
благодарность командиру эсминца. Передаю лишь смысл этого эпизода.
Однажды летом, когда крейсер стоял на бочке у Павловского мыска и
тихий, теплый вечер манил всех на Приморский бульвар, где играла музыка, на
берег съехали командир корабля и командир отряда. Не устояв перед соблазном,
в катер нырнул и старший помощник командира. Дежурным по кораблю остался
штурман Пантелеев. Он поднялся на мостик, по-хозяйски оглядел рейд и,
заметив парусную шлюпку, лихо ходившую между бочками в Северной бухте,
крикнул на верхний мостик: - Сигнальщики, чья шестерка?
- С "Петровского", товарищ дежурный, - последовал ответ.
Пантелеев, упиваясь властью, приказал поднять сигнал, выражая
благодарность старшине шлюпки, а следовательно, и командиру "Петровского".
Эсминцем в ту пору командовал К. А. Безпальчев, человек строгий и любящий
порядок во всем. По Морскому уставу, командира корабля могло благодарить
только высшее начальство. Увидев сигналы, Безпальчев запросил по семафору,
кто остался старшим на "Червоной Украине". Допытавшись, что самым старшим
был дежурный по кораблю штурман Пантелеев, он пришел в ярость. Утром, когда
возвратилось командование, Безпальчев на своем катере подошел к трапу
крейсера и, быстро поднявшись на борт, разгневанный прошел в салон. Шуму
было много...
Пантелеев рассказывал нам об этом весело, шутливо. Но в день
происшествия ему, помнится, было не до шуток - получил "фитиль".
- А теперь вы расскажите, как вместо автомобиля приготовили к походу
весь флот, - обратился ко мне старший инженер-механик В. А. Горшков.
Пришлось повторить эту историю, хотя о ней давно все знали. В ту летнюю
кампанию мы много плавали. Учение сменялось учением. Выход в море следовал
один за другим. Однажды флот вернулся в Севастополь. Крейсер, как всегда,
стоял на бочке. Было уже довольно поздно, и начальство с комфлотом во главе,
сойдя с мостика, отправилось отдыхать. Спустился в свою каюту и командир. На
юте корабля бодрствовали дежурный по флоту флаг-штурман С. Тархов и дежурный
по кораблю артиллерист А. Григорьев. Спешно вызванный к начальнику штаба
флота В. П. Виноградскому, дежурный по флоту получил короткий приказ: "К
девяти утра приготовить машины".
- Приказано приготовить машины, - поделился со мной Тархов, когда я уже
совсем было собрался отправиться на покой.
Решив не беспокоить командира, я отдал нужные приказания на утро, а
Тархов распорядился передать этот приказ на другие корабли. Семафор
просигнализировал: "Приготовиться к походу". На этом и закончился трудовой
день.
Встав пораньше, я известил командира корабля о получении ночного
приказания и отданных мною распоряжениях. Узнав об этом, командир выразил
недоумение, но... приказ есть приказ.
За пятнадцать минут до назначенного часа все корабли подняли сигналы о
готовности к походу. Дежурный по флоту, собрав эти сведения, отправился к
начальнику штаба флота с докладом. Вдруг Тархов выскочил на верхнюю палубу,
растерянный и смущенный. Оказывается, командующий флотом, собравшись
посетить какую-то авиачасть, приказал приготовить к утру автомашины, а
дежурный подумал, что команда относится к кораблям. Беды, правда, не
случилось, но беднягу Тархова "продраили с песочком".
О многом вспоминали мы в тот прощальный вечер. И о том, как, бывало, В.
А. Горшков забирался в мою каюту отдохнуть часок-другой. Вспомнили и о
командире отдельного дивизиона на Черном море Ю. В. Шельтинге. Происходил он
из старого рода моряков, кажется голландцев, давно обрусевших. Невысокого
роста, Шельтинге имел тонкий голос, часто срывавшийся, а иногда и
переходивший в визг.
Кто-то образно представил картину на мостике корабля невозмутимо стоит
высокий и тучный Несвицкий, а около него горячится маленький Шельтинге.
Другие на редкость удачно копировали Шельтингу, когда тот, выйдя из своей
каюты, выражал недовольство летящими из труб черными хлопьями перегоревшего
угля. Крейсер тогда плавал на смешанном мазутно-угольном топливе.
Однажды вечером Шельтинга, по своему обыкновению надев белый китель,
собрался съехать на Графскую пристань. Поднявшись на верхнюю палубу - котел
в тот день работал на угле, - он вдруг заметил, как ослепительно белый
китель па нем покрывается черными мелкими частицами отработанного угля.
Комдив разгневался и, подняв кверху указательный палец, отдал распоряжение:
"Перейти па нефть!" С тех пор этот знак стал нарицательным. Когда кто-нибудь
старался уточнить фамилию Шельтинги, то поднимал кверху указательный палец.
Вспомнили мы в тот вечер и гибель одного из моих лучших друзей,
командира нашего корабельного авиационного звена Николая Александровича
Гурейкина. В прошлом летнаб (летчик-наблюдатель), он решил переучиться на
летчика.
Я по праву друга, а также как помощник командира, который ведал спуском
самолетов на воду и их подъемом на борт, частенько летал вместе с
Гурейкиным. Будучи лихим, но недостаточно опытным летчиком, он однажды едва
не ударился о мачты крейсера "Коминтерн", идя на посадку в бухте. Но все
обошлось благополучно.
Как-то мы собрались с ним совершить "дальний" полет до Евпатории. Я
сидел уже в самолете, когда командир крейсера срочно потребовал меня к себе.
Мое место занял летнаб В. Цыпцадзе, и маленький "Авро" поднялся в воздух.
Но едва я пришел па ют корабля, как услышал доклад сигнальщика: "Чей-то
самолет упал в воду". Осмотрев воздух и убедившись, что других самолетов
нет, делаю вывод: вероятно, наш. Доложил командиру и тут же на катере
отправился в море к месту падения самолета.
Да, это был наш "Авро". Поднявшись на высоту 700-800 метров, он
неожиданно сделал несколько крутых витков и ударился о воду. К моменту моего
прибытия только обломки самолета плавали на месте катастрофы.
Летнаб Цыпцадзе погиб, утонув вместе с самолетом. Н. А. Гурейкин в
тяжелом состоянии был доставлен в госпиталь и, не приходя в сознание, умер.
Этот трагический случай вновь напомнил нам о необходимости крепить
дисциплину и в совершенстве владеть техникой.
...Прощальный вечер в нашей кают-компании превратился в вечер
воспоминаний. Простившись с друзьями, я съехал на берег. Впервые за
несколько лет мне довелось увидеть спой корабль с берега. "Вот он каков, наш
крейсер", - с восхищением думал я, и, если бы в ту минуту мне предложили
отказаться от академии, я, пожалуй, отложил бы поездку еще на год.
С большим волнением я переступил порог красивого здания на 11-й линии
Васильевского острова в Ленинграде, где размещалась Военно-морская академия.
В те годы она переживала переходный период - вместо сокращенного курса
вводилась нормальная программа. Потому приходилось увеличивать сроки
обучения, проводить вечерние занятия, а главное - рассчитывать на трудолюбие
самих учащихся. Не каждому, особенно если ему перевалило за тридцать,
удавалось одолеть науку. Но большинство оканчивали полный академический курс
с честью и включались в строительство советского флота.
На оперативном факультете, куда я поступил, был трехгодичный курс.
Вначале пытались перейти к полной программе. Но эта попытка не увенчалась
успехом: половина курса была укомплектована товарищами, не имевшими
нормального военно-морского образования. Поэтому командованию академии
пришлось по некоторым предметам упростить программу, чтобы сделать ее
посильной для всех.
С первого же семестра те из нас, кто окончил в свое время
военно-морское училище, почувствовали, насколько легка для нас эта
программа, какие возможности представляются для самостоятельной работы.
Использовали мы свободное время каждый по-своему: одни читали военно-морскую
литературу, другие углубляли свои знания в той или иной науке. Мы с соседом
по столу В. А. Алафузовым решили изучать иностранные языки, чтобы читать в
подлинниках труды иностранных теоретиков военно-морского искусства. Но об
атом расскажу несколько ниже.
В ту пору в академии проходили оживленные дискуссии на тему "Каково
будущее советского флота?". Нам пришлось быть не только их слушателями, по и
участниками.
В начале тридцатых годов нашей промышленности было уже по плечу
строительство кораблей почти всех классов. Упрочившееся положение СССР на
мировой арене требовало более активного выхода на морские просторы.
В Центральном управлении Морских сил, особенно после того, как
начальником управления стал Р. А. Муклевич, обдумывались -наброски
обстоятельной - лет на десять - программы развития советского флота.
"Какой флот необходим нашей стране?" - вот главная тема дискуссий в
академий.
Некоторые товарищи - правда, единицы - в ту пору выступали за так
называемый "москитный" флот, который, по их мнению, должен состоять из
торпедных катеров и других мелких кораблей. Сторонники этой точки зрения
ссылались на то, что, дескать, строительство подобного флота потребует
незначительных средств.
На первый взгляд эта идея выглядела соблазнительно. В самом деле,
казалось: ограничившись небольшими средствами, можно создать флот из мелких
судов, который на первых порах в состоянии дать отпор противнику.