Страница:
– Весьма печальная... Значит, вы не желаете отвечать.
– Напротив, я ответила вам. Но мне бы хотелось, чтобы вы поточнее объяснили, что значит «полная свобода».
– У мистера Кэнфилда налажены связи с самым верхним эшелоном нашего правительства, а такие услуги британское министерство иностранных дел, как правило, предоставляет только ведущим политическим деятелям. А не миллионерам, поссорившимся с другими миллионерами из-за акций и вкладов... И уж, извините, не частным гражданам, пусть и пережившим тяжелую личную трагедию.
Элизабет Скарлатти оцепенела.
Слова Джеймса Дерека вызвали у нее резкое неудовольствие. Менее всего на свете она желала, чтобы ее действия контролировались «высшими эшелонами». Небольшое агентство Кэнфилда, казалось, было послано ей самим Господом Богом: соглашение с ним давало ей некоторый официальный статус и вместе с тем избавляло от ответственности за возможные последствия. Если бы она решила действовать иначе, ей не составило бы труда подключить любое количество людей как в законодательных, так и в исполнительных сферах США... Значит, отдел, в котором работает Кэнфилд, отнюдь не так прост. Либо сын ее совершил что-то более серьезное, нежели изъятие акций.
Не найдет ли она ответа в досье Бертольда? Элизабет задумалась.
– Судя по всему, вы узнали об этой «полной свободе» лишь недавно?
– Мне сообщили сегодня утром.
Похоже, объяснение все же содержится в досье Бертольда. Мэтью Кэнфилд ознакомился с ним и попросил больше полномочий. Может, он делал пометки на полях? Элизабет снова взяла досье.
«После окончания войны заводы в Рурской области откуплены... Офисы в Штутгарте и Тассинге...»
Тассинг.
Германия.
Экономический кризис.
Веймарская республика.
Целая череда экономических кризисов! Мощный и непрерывно длящийся политический кризис!
«...партнерами по фирме являются мистер Сидней Мастерсон и мистер Гарольд Ликок...»
Мастерсон и Ликок. Цюрих!
Тассинг!
– Город Тассинг вам что-нибудь говорит?
– Это не город. Это район в Мюнхене. В Баварии. А почему вы спрашиваете?
– Мой сын провел там много времени и растратил уйму денег... Впрочем, как и в других местах. Это не наводит вас на какую-нибудь конкретную мысль?
– Мюнхен? Это рассадник радикализма. Питательная среда для оппозиционеров.
– Оппозиционеры... Это коммунисты?
– Вряд ли. Красные, равно как и евреи, для них первые враги. Эта публика имеет свои клубы, организацию. Они считают себя «высшей расой». А свою организацию называют СС.
– "Высшей расой"? О Боже!
Элизабет медленно вложила досье в огромный конверт, встала. Молча она направилась в спальню и плотно закрыла за собой дверь.
Джеймс Дерек остался стоять посреди гостиной. Он ничего не понял.
В спальне Элизабет подошла к письменному столику, на котором были разложены документы и стала перебирать их, пока наконец не отыскала цюрихский список.
Без суеты и спешки она начала вчитываться в имена.
"Эвери Лэндор, США, – нефть
Луи Гибсон, США, – нефть
Томас Роулинс, США, – акции
Говард Торнтон, США, – промышленное строительство
Сидней Мастерсон, Великобритания, – импорт
Дэвид Иннес-Боуэн, Великобритания, – текстильная промышленность
Гарольд Ликок, Великобритания, – акции
Луи Франсуа Д'Альмейда, Франция, – железные дороги
Пьер Додэ, Франция, – пароходные линии
Ингмар Мюрдаль, Швеция, – акции
Кристиан Алаффсен, Швеция, – сталь
Отто фон Шнитцлер, Германия, – «И.Г. Фарбениндустри»
Фриц Тиссен, Германия, – сталь
Эри Киндорф, Германия, – уголь".
В этом цюрихском списке значились наиболее могущественные люди западного полушария. Элизабет положила список на стол, взяла записную книжечку в кожаном переплете, открыла ее на букве "О".
«Оугилви и Сторм – издатели, Бэйсуотер-роуд, Лондон».
Она позвонит Томасу Оугилви и попросит собрать всю информацию об СС.
Кое-что ей приходилось слышать об этом. Она вспомнила, как читала где-то, что эта организация именует себя национал-социалистической и что возглавляет ее некто Адольф Гитлер.
– Напротив, я ответила вам. Но мне бы хотелось, чтобы вы поточнее объяснили, что значит «полная свобода».
– У мистера Кэнфилда налажены связи с самым верхним эшелоном нашего правительства, а такие услуги британское министерство иностранных дел, как правило, предоставляет только ведущим политическим деятелям. А не миллионерам, поссорившимся с другими миллионерами из-за акций и вкладов... И уж, извините, не частным гражданам, пусть и пережившим тяжелую личную трагедию.
Элизабет Скарлатти оцепенела.
Слова Джеймса Дерека вызвали у нее резкое неудовольствие. Менее всего на свете она желала, чтобы ее действия контролировались «высшими эшелонами». Небольшое агентство Кэнфилда, казалось, было послано ей самим Господом Богом: соглашение с ним давало ей некоторый официальный статус и вместе с тем избавляло от ответственности за возможные последствия. Если бы она решила действовать иначе, ей не составило бы труда подключить любое количество людей как в законодательных, так и в исполнительных сферах США... Значит, отдел, в котором работает Кэнфилд, отнюдь не так прост. Либо сын ее совершил что-то более серьезное, нежели изъятие акций.
Не найдет ли она ответа в досье Бертольда? Элизабет задумалась.
– Судя по всему, вы узнали об этой «полной свободе» лишь недавно?
– Мне сообщили сегодня утром.
Похоже, объяснение все же содержится в досье Бертольда. Мэтью Кэнфилд ознакомился с ним и попросил больше полномочий. Может, он делал пометки на полях? Элизабет снова взяла досье.
«После окончания войны заводы в Рурской области откуплены... Офисы в Штутгарте и Тассинге...»
Тассинг.
Германия.
Экономический кризис.
Веймарская республика.
Целая череда экономических кризисов! Мощный и непрерывно длящийся политический кризис!
«...партнерами по фирме являются мистер Сидней Мастерсон и мистер Гарольд Ликок...»
Мастерсон и Ликок. Цюрих!
Тассинг!
– Город Тассинг вам что-нибудь говорит?
– Это не город. Это район в Мюнхене. В Баварии. А почему вы спрашиваете?
– Мой сын провел там много времени и растратил уйму денег... Впрочем, как и в других местах. Это не наводит вас на какую-нибудь конкретную мысль?
– Мюнхен? Это рассадник радикализма. Питательная среда для оппозиционеров.
– Оппозиционеры... Это коммунисты?
– Вряд ли. Красные, равно как и евреи, для них первые враги. Эта публика имеет свои клубы, организацию. Они считают себя «высшей расой». А свою организацию называют СС.
– "Высшей расой"? О Боже!
Элизабет медленно вложила досье в огромный конверт, встала. Молча она направилась в спальню и плотно закрыла за собой дверь.
Джеймс Дерек остался стоять посреди гостиной. Он ничего не понял.
В спальне Элизабет подошла к письменному столику, на котором были разложены документы и стала перебирать их, пока наконец не отыскала цюрихский список.
Без суеты и спешки она начала вчитываться в имена.
"Эвери Лэндор, США, – нефть
Луи Гибсон, США, – нефть
Томас Роулинс, США, – акции
Говард Торнтон, США, – промышленное строительство
Сидней Мастерсон, Великобритания, – импорт
Дэвид Иннес-Боуэн, Великобритания, – текстильная промышленность
Гарольд Ликок, Великобритания, – акции
Луи Франсуа Д'Альмейда, Франция, – железные дороги
Пьер Додэ, Франция, – пароходные линии
Ингмар Мюрдаль, Швеция, – акции
Кристиан Алаффсен, Швеция, – сталь
Отто фон Шнитцлер, Германия, – «И.Г. Фарбениндустри»
Фриц Тиссен, Германия, – сталь
Эри Киндорф, Германия, – уголь".
В этом цюрихском списке значились наиболее могущественные люди западного полушария. Элизабет положила список на стол, взяла записную книжечку в кожаном переплете, открыла ее на букве "О".
«Оугилви и Сторм – издатели, Бэйсуотер-роуд, Лондон».
Она позвонит Томасу Оугилви и попросит собрать всю информацию об СС.
Кое-что ей приходилось слышать об этом. Она вспомнила, как читала где-то, что эта организация именует себя национал-социалистической и что возглавляет ее некто Адольф Гитлер.
Глава 33
Полное имя Бэзила было Бэзил Хоквуд, и Кэнфилд мгновенно представил себе торговую марку «хоквуд» – именно так, не с прописной, а со строчной буквы она обозначается на разнообразных кожаных товарах. «Хоквуд лезер» была одной из крупнейших фирм в Англии, почти наступавшей на пятки фирме «Марк Кросс».
Испуганный Бэзил провел Кэнфилда в просторный читальный зал своего клуба «Рыцари». Они развернули два глубоких кресла к окну, и теперь остальные члены клуба вряд ли могли слышать их беседу.
От страха Бэзил говорил быстро и невнятно, и Кэнфилд с трудом продирался сквозь его рассказ.
Оказалось, что владелец фирмы «Хоквуд лезер» уже давно ведет дела с одной малоизвестной мюнхенской фирмой. Чтобы директора фирмы ничего не узнали, он отсылал туда товар под видом «бракованного». Сейчас, однако, директора заинтересовались, почему за последний год сильно возрос процент брака, и потребовали от всех заводов «Хоквуда» полного отчета. Наследник Хоквуда-старшего оказался в весьма затруднительной ситуации и попросил аудиенции у Бертольда, чтобы сообщить ему о прекращении поставок на неопределенное время.
Он слезно молил Мэтью Кэнфилда войти в его положение и поверить в его безоговорочную лояльность.
А еще просил сообщить в Мюнхен, что башмаки, ремни и портупеи пока придется получать от кого-то другого.
– Почему вы носите запонки? – строго спросил Кэнфилд.
– Я надел их только сегодня, чтобы напомнить Бертольду о своем вкладе в наше общее дело. Он подарил мне их сам... А вы свои не носите.
– Мой вклад мало что значит.
– Ну а мой, черт возьми, кое-что значит. Я не скупился в прошлом, не поскуплюсь и в будущем! – Хоквуд наклонился к Кэнфилду. – Нынешние обстоятельства не меняют моих симпатий! Вы можете сообщить об этом. Проклятые жиды! Радикалы! Большевики! Заполонили всю Европу! Они замышляют искоренить христианские принципы! Они зарежут нас в наших постелях! Будут насиловать наших дочерей! Осквернят расу! Я никогда не сомневался в этом! Я буду помогать! Поверьте моему слову! Скоро на вашем счету будут миллионы!
Мэтью Кэнфилд вдруг почувствовал себя совершенно больным. Боже, во что он влез? Он встал, ноги у него дрожали.
– Я доложу обо всем, мистер Хоквуд.
– Вы добрая душа. Я знал, что вы поймете.
– Начинаю понимать. – И Кэнфилд быстро зашагал прочь – скорее, скорее из этого клуба, от этого безумца!
Стоя у парадного входа в клуб «Рыцари», Кэнфилд пытался поймать такси. Все внутри у него закаменело от ужаса – он попал в мир, не подвластный его пониманию. В мир, которым заправляют чудовища, преступники, чьи планы и идеи просто не укладываются в его сознании.
Испуганный Бэзил провел Кэнфилда в просторный читальный зал своего клуба «Рыцари». Они развернули два глубоких кресла к окну, и теперь остальные члены клуба вряд ли могли слышать их беседу.
От страха Бэзил говорил быстро и невнятно, и Кэнфилд с трудом продирался сквозь его рассказ.
Оказалось, что владелец фирмы «Хоквуд лезер» уже давно ведет дела с одной малоизвестной мюнхенской фирмой. Чтобы директора фирмы ничего не узнали, он отсылал туда товар под видом «бракованного». Сейчас, однако, директора заинтересовались, почему за последний год сильно возрос процент брака, и потребовали от всех заводов «Хоквуда» полного отчета. Наследник Хоквуда-старшего оказался в весьма затруднительной ситуации и попросил аудиенции у Бертольда, чтобы сообщить ему о прекращении поставок на неопределенное время.
Он слезно молил Мэтью Кэнфилда войти в его положение и поверить в его безоговорочную лояльность.
А еще просил сообщить в Мюнхен, что башмаки, ремни и портупеи пока придется получать от кого-то другого.
– Почему вы носите запонки? – строго спросил Кэнфилд.
– Я надел их только сегодня, чтобы напомнить Бертольду о своем вкладе в наше общее дело. Он подарил мне их сам... А вы свои не носите.
– Мой вклад мало что значит.
– Ну а мой, черт возьми, кое-что значит. Я не скупился в прошлом, не поскуплюсь и в будущем! – Хоквуд наклонился к Кэнфилду. – Нынешние обстоятельства не меняют моих симпатий! Вы можете сообщить об этом. Проклятые жиды! Радикалы! Большевики! Заполонили всю Европу! Они замышляют искоренить христианские принципы! Они зарежут нас в наших постелях! Будут насиловать наших дочерей! Осквернят расу! Я никогда не сомневался в этом! Я буду помогать! Поверьте моему слову! Скоро на вашем счету будут миллионы!
Мэтью Кэнфилд вдруг почувствовал себя совершенно больным. Боже, во что он влез? Он встал, ноги у него дрожали.
– Я доложу обо всем, мистер Хоквуд.
– Вы добрая душа. Я знал, что вы поймете.
– Начинаю понимать. – И Кэнфилд быстро зашагал прочь – скорее, скорее из этого клуба, от этого безумца!
Стоя у парадного входа в клуб «Рыцари», Кэнфилд пытался поймать такси. Все внутри у него закаменело от ужаса – он попал в мир, не подвластный его пониманию. В мир, которым заправляют чудовища, преступники, чьи планы и идеи просто не укладываются в его сознании.
Глава 34
Элизабет разложила на кушетке вырезки из газет и журналов. Издатели «Оугилви и Сторм» потрудились на славу. Столько материала она сама не раздобыла бы и за неделю.
Национал-социалистическая рабочая партия Германии явилась на свет как партия махровых шовинистов. Члены СС отличались суровостью, но никто не воспринимал их всерьез. Статьи, фотографии, даже короткие заголовки печатались таким образом, что у читателя возникала ассоциация скорее с опереттой, нежели с чем-то серьезным. Например:
«Зачем работать, раз можно напялить на себя маскарадный костюм и прикинуться Вагнером?»
Кэнфилд взял одну из вырезок и прочел имена вождей: Адольф Гитлер, Эрих Людендорф, Рудольф Гесс, Грегор Штрассер. Словно имена водевильных персонажей – Адольф, Эрих, Рудольф и Грегор, – они невольно вызывали улыбку. Однако дальнейшее содержание напрочь отбило у него охоту улыбаться. Уж больно страшно звучали иные фразы:
«...тайный сговор жидов и коммунистов!..»
«...дочери, изнасилованные большевистскими террористами!»
«...арийская кровь, загаженная заговорщиками-семитами!..»
«...план на тысячу лет вперед!..»
Кэнфилд видел перед собой лицо Бэзила Хоквуда, владельца одной из крупнейших компаний Англии, в экстазе бормочущего те же самые слова. Вспомнил о поставках кожаных изделий в Мюнхен: изделия эти оказались атрибутом военной формы господ на фотографиях. Вспомнил манипуляции Бертольда, дорогу в Уэлсе, гибель монахинь в Йорке.
Элизабет сидела за письменным столом и делала краткие выписки из статей. Общая картина становилась ей более понятной. Однако оставалась как бы незавершенной, ей будто недоставало фона. Это беспокоило Элизабет, но она узнала достаточно.
– Просто уму непостижимо, – сказала Элизабет, поднимаясь с кресла.
– А что вы обо всем этом думаете?
– Есть от чего прийти в ужас! Зловещая политическая организация щедро финансируется рядом богатейших людей планеты. Объединившихся в цюрихскую группу. И мой сын один из них.
– Но почему?
– Пока я не разобралась до конца. – Элизабет прошла к окну. – Надо кое-что довыяснить. Одно тем не менее очевидно. Если эта банда фанатиков добьется серьезного политического успеха в Германии – в рейхстаге, – то цюрихская группа обретет неслыханную доселе экономическую власть. Скорей всего, ими разработана какая-то долгосрочная программа. Что-то в виде глубоко продуманного стратегического плана.
– Похоже, мне необходимо вернуться в Вашингтон...
– Правительство, наверное, уже знает или подозревает.
– Тогда мы должны отправиться прямо в логово!
– Вам туда нельзя! – Элизабет повернулась спиной к Кэнфилду и повысила голос: – Ни одно правительство – а вы правительственный служащий – не имеет права вмешиваться во внутреннюю политику другого государства. Есть иной путь. Куда более эффективный. Но он сопряжен с огромным риском, и мне необходимо как следует все взвесить.
Старая дама поднесла сложенные лодочкой ладони к губам и принялась ходить по комнате.
– Что это за путь? И в чем риск?
Но Элизабет не слышала его: она была глубоко погружена в свои мысли. Спустя несколько минут она сказала:
– В Канаде, в настоящем медвежьем углу, есть небольшое озеро, а на нем островок. Много, очень много лет назад его сгоряча купил мой муж. На островке имеются кое-какие постройки, примитивные, конечно, но жить в них можно... Если бы я положила на ваш счет столько, сколько для этого требуется, смогли бы вы организовать такую охрану, чтобы он стал абсолютно неприступным.
– Думаю, смог бы.
– Такой ответ меня не устраивает: тут не должно быть никаких сомнений. Жизнь всех членов моей семьи будет гарантирована полной изоляцией острова. А средства, о которых я упомянула, поверьте, безграничны.
– Тогда смогу.
– И смогли бы переправить их туда в полной секретности?
– Да.
– И устроить все за одну неделю?
– Да.
– Очень хорошо. Я вкратце обрисую вам, что я намерена сделать. Но, поверьте, если я говорю, что это единственный путь, – значит, так оно и есть.
– Каковы же ваши намерения?
– Излагая упрощенно, «империя Скарлатти» уничтожит всех цюрихских инвеститоров. Приведет их всех к финансовому краху.
Кэнфилд смотрел на исполненную достоинства решительную старую леди. Он судорожно обдумывал свой ответ.
– Вы с ума сошли, – наконец спокойно произнес он. – Вы одна. Их четырнадцать... хотя нет, теперь тринадцать вонючих богатых жирных котов. Вам с ними не совладать.
– Я за ценой не постою, мистер Кэнфилд. Во всяком случае, тут иной счет. Важно, как быстро человек может оперировать своими средствами. В экономике фактор времени – основное оружие, и не слушайте, если вам скажут иное. В моем случае одно обстоятельство перевешивает все остальные.
– Какое же?
Элизабет неподвижно стояла перед Кэнфилдом. Голос ее звучал твердо и размеренно:
– Если бы мне потребовалось ликвидировать весь промышленный трест Скарлатти, меня не смог бы остановить никто на свете.
Кэнфилд не был уверен, что понимает смысл сказанного Элизабет. Он замешкался с ответом, потом пробормотал невнятно:
– А? Вот как?
– Да вы дурак!.. Кроме Ротшильдов и, возможно, нескольких индийских магараджей, вряд ли кто еще на всей нашей планете может так сказать!
– Но почему? Почему никто из цюрихской группы не может сделать то же самое?
Старая дама в негодовании всплеснула руками.
– Вы меня удивляете! Неужели только страх способен заставить вас мыслить более масштабно?
– Не надо в ответ на вопрос задавать вопрос! Я жду ответа!
– Все взаимосвязано, уверяю вас. Основная причина, почему такая операция никем в Цюрихе не может быть и не будет осуществлена, – это обуревающий их страх. Страх перед законом, поскольку они связаны совместными преступлениями, страх за инвестиции, страх перед вкладчиками, страх перед необходимостью срочных решений. Но прежде всего страх перед финансовым крахом.
– А вас ничто из вышеперечисленного не волнует... Правильно я вас понимаю?
– "Скарлатти" ни с кем не связана какими-либо обязательствами. Пока я жива, решаю я. «Скарлатти» – это я.
– А как насчет всего остального? Принятия решений, страха, угрозы разорения?
– Как всегда, мои решения тщательно просчитаны, а потому точны. Ни о каком страхе не может быть и речи.
– Ну а как же финансовый крах?.. Вы чертовски самоуверенны, мадам.
– Вам опять недостает масштабности мышления: я заранее мирюсь с крахом дома Скарлатти. Борьба будет жестокая, не на жизнь, а на смерть, так что пощады ждать не приходится.
Мэтью Кэнфилд наконец понял главное.
– Черт побери! – воскликнул он.
– Мне необходимо располагать огромными суммами. Такими огромными, что вам трудно даже представить. Они будут выдаваться по моему указанию. Речь идет о таких суммах, которые позволяют покупать огромные предприятия, опустошать или перенасыщать рынки сбыта. Когда такого рода операция будет осуществлена, вряд ли можно будет воссоздать «империю Скарлатти».
– Тогда вам конец.
– Безвозвратный.
Старая дама смотрела на Кэнфилда, но не так, как обычно: сейчас она была похожа на канзасскую бабусю, обеспокоенную засухой на полях и спрашивающую проповедника, когда же наконец Господь соблаговолит ниспослать на землю дождь.
– Я исчерпала свои доводы. Прошу вас, дайте мне возможность провести последний бой.
– Вы слишком многого от меня хотите.
– Не столь уж и многого, если над этим как следует поразмыслит. Если вы решитесь вернуться назад, то через неделю доберетесь до Вашингтона. Еще неделя вам потребуется на то, чтобы осуществить все, о чем мы говорили. И только потом вы явитесь к тем государственным мужам, которым предстоит выслушать вас, если, конечно, вам удастся добиться этого. По моим расчетам, на все потребуется три-четыре недели. Вы согласны?
Кэнфилд чувствовал себя круглым идиотом.
– Черт возьми, я не понимаю, на что, собственно, мне соглашаться!
– Дайте мне четыре недели. Всего четыре недели, начиная с сегодняшнего дня... Если меня постигнет неудача, мы сделаем все так, как хотите вы... Более того, я отправлюсь в Вашингтон вместе с вами. Если понадобится, я дам показания одной из сенатских комиссий. Я сделаю то, что посчитаете необходимым вы и ваш отдел. Кроме того, я увеличиваю ваш личный счет втрое против ранее оговоренной суммы.
– Полагаете, что возможен провал?
– Да кого, собственно, это касается, кроме самой меня? В этом мире никто не сочувствует прогоревшим миллионерам!
– А как же тогда ваша семья? Они же не могут весь остаток своих дней провести на озерном островке в канадской глухомани?
– В этом не будет необходимости. Несмотря на все сложности, я сумею уничтожить моего сына. Я представлю Алстера Скарлетта в его истинном свете. В Цюрихе он найдет свою смерть.
Кэнфилд молчал минуту, глядя на Элизабет.
– Вы учли вероятность того, что вас могут убить?
– Учла.
– Вы готовы пойти на риск... Продать «Скарлатти индастриз», разрушить все, что создавалось годами? Это так важно для вас? Вы так сильно его ненавидите?
– Да. Ненавижу, как только можно ненавидеть терзающую тебя болезнь. И даже во много раз сильней, потому что я несу ответственность за его поступки.
Кэнфилд поставил свой бокал на столик, собрался налить себе еще.
– По-моему, вы все-таки преувеличиваете.
– Нет, я не породила эту болезнь. Я сказала, что ответственна за ее усугубление. Не просто потому, что давала ему деньги, но скорее потому – а это куда более важно, – что это я внушила ему идею. Идею, которая в процессе роста деформировалась.
– Я не верю в это. Вы, конечно, не святая, но ничего подобного вы ему внушить не могли. – Он показал на бумаги, разложенные на диване.
Элизабет прикрыла усталые глаза.
– Толика этого есть в каждом из нас... Мой муж и я потратили многие годы на то, чтобы создать индустриальную империю. После его смерти я сражалась на рыночном ристалище – удвоила состояние, потом еще раз удвоила, наращивала и наращивала его неустанно, неизменно и постоянно. Это была захватывающая, всепоглощающая игра. Играла я умело. И за эти долгие годы мой сын порой подмечал и брал на заметку то, чего не удавалось подметить многим другим, – и всякий раз предметом его внимания становились не доходы или материальные выгоды, отнюдь – ведь все это не более чем побочные продукты. Всякий раз речь шла о накоплении власти... Я желала этой власти, потому что искренне верила, что от природы наделена всеми качествами, которые необходимы для того, чтобы нести бремя ответственности. И чем больше я убеждалась в этом, тем очевиднее для меня становилось, что другие этими качествами не обладают. Я думаю, погоня за властью стала делом всей моей жизни. Чем больших успехов человек достигает, тем дороже становится для него само дело. Трудно сказать, понимал ли мой сын это или нет, но именно этот процесс наблюдал... И все же огромная пропасть разделяет нас – моего сына и меня.
– Я дам вам четыре недели. Один Господь Бог мог бы сказать почему. Но вы до сих пор не разъяснили мне, почему же все-таки хотите поставить все на карту.
– Я пыталась... Иногда вы чересчур медленно шевелите мозгами. Если я так говорю, то только потому, что считаю: вы действительно способны понять. – Она сложила вырезки на столике. Включила настольную лампу – свет и тени заиграли на стене, и, казалось, она зачарована этой игрой. – Мне кажется, все мы – согласно Библии богатые и могущественные – хотим уйти из этого мира каким-то особым путем, отличным от того, каким уходили до нас. Когда подходит срок, это смутное, болезненное желание становится очень важным. Вы же знаете, что многие играючи придумывают свои собственные некрологи. – Она в упор смотрела на Кэнфилда. – Между прочим, с учетом всего, что нам теперь известно, может, возьмете на себя труд поразмышлять относительно моего будущего некролога?
– Совсем не смешно.
– Извините, нелепая бравада... Господи, сколько же серьезных, значительных решений мне пришлось принимать. И каков результат? Скорее печальный, чем радостный. Пока что я была одновременно и женщиной, и матерью, и бойцом, и биржевым игроком. Непривлекательное сочетание... И вот результат. Один сын погиб на войне. Другой – напыщенный глупец, ничтожество, безвольное существо, а третий – безумец, главарь или по меньшей мере соучастник набирающей силу банды психопатов... Вот моя жатва, жатва Скарлатти, мистер Кэнфилд... Не очень впечатляющий итог, не так ли?
– Да, не очень.
– А значит, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы положить конец этому безумию... – Она взяла со столика свои бумаги и пошла в спальню. Кэнфилд остался один – похоже, старая дама боялась при нем разрыдаться, подумал он.
Национал-социалистическая рабочая партия Германии явилась на свет как партия махровых шовинистов. Члены СС отличались суровостью, но никто не воспринимал их всерьез. Статьи, фотографии, даже короткие заголовки печатались таким образом, что у читателя возникала ассоциация скорее с опереттой, нежели с чем-то серьезным. Например:
«Зачем работать, раз можно напялить на себя маскарадный костюм и прикинуться Вагнером?»
Кэнфилд взял одну из вырезок и прочел имена вождей: Адольф Гитлер, Эрих Людендорф, Рудольф Гесс, Грегор Штрассер. Словно имена водевильных персонажей – Адольф, Эрих, Рудольф и Грегор, – они невольно вызывали улыбку. Однако дальнейшее содержание напрочь отбило у него охоту улыбаться. Уж больно страшно звучали иные фразы:
«...тайный сговор жидов и коммунистов!..»
«...дочери, изнасилованные большевистскими террористами!»
«...арийская кровь, загаженная заговорщиками-семитами!..»
«...план на тысячу лет вперед!..»
Кэнфилд видел перед собой лицо Бэзила Хоквуда, владельца одной из крупнейших компаний Англии, в экстазе бормочущего те же самые слова. Вспомнил о поставках кожаных изделий в Мюнхен: изделия эти оказались атрибутом военной формы господ на фотографиях. Вспомнил манипуляции Бертольда, дорогу в Уэлсе, гибель монахинь в Йорке.
Элизабет сидела за письменным столом и делала краткие выписки из статей. Общая картина становилась ей более понятной. Однако оставалась как бы незавершенной, ей будто недоставало фона. Это беспокоило Элизабет, но она узнала достаточно.
– Просто уму непостижимо, – сказала Элизабет, поднимаясь с кресла.
– А что вы обо всем этом думаете?
– Есть от чего прийти в ужас! Зловещая политическая организация щедро финансируется рядом богатейших людей планеты. Объединившихся в цюрихскую группу. И мой сын один из них.
– Но почему?
– Пока я не разобралась до конца. – Элизабет прошла к окну. – Надо кое-что довыяснить. Одно тем не менее очевидно. Если эта банда фанатиков добьется серьезного политического успеха в Германии – в рейхстаге, – то цюрихская группа обретет неслыханную доселе экономическую власть. Скорей всего, ими разработана какая-то долгосрочная программа. Что-то в виде глубоко продуманного стратегического плана.
– Похоже, мне необходимо вернуться в Вашингтон...
– Правительство, наверное, уже знает или подозревает.
– Тогда мы должны отправиться прямо в логово!
– Вам туда нельзя! – Элизабет повернулась спиной к Кэнфилду и повысила голос: – Ни одно правительство – а вы правительственный служащий – не имеет права вмешиваться во внутреннюю политику другого государства. Есть иной путь. Куда более эффективный. Но он сопряжен с огромным риском, и мне необходимо как следует все взвесить.
Старая дама поднесла сложенные лодочкой ладони к губам и принялась ходить по комнате.
– Что это за путь? И в чем риск?
Но Элизабет не слышала его: она была глубоко погружена в свои мысли. Спустя несколько минут она сказала:
– В Канаде, в настоящем медвежьем углу, есть небольшое озеро, а на нем островок. Много, очень много лет назад его сгоряча купил мой муж. На островке имеются кое-какие постройки, примитивные, конечно, но жить в них можно... Если бы я положила на ваш счет столько, сколько для этого требуется, смогли бы вы организовать такую охрану, чтобы он стал абсолютно неприступным.
– Думаю, смог бы.
– Такой ответ меня не устраивает: тут не должно быть никаких сомнений. Жизнь всех членов моей семьи будет гарантирована полной изоляцией острова. А средства, о которых я упомянула, поверьте, безграничны.
– Тогда смогу.
– И смогли бы переправить их туда в полной секретности?
– Да.
– И устроить все за одну неделю?
– Да.
– Очень хорошо. Я вкратце обрисую вам, что я намерена сделать. Но, поверьте, если я говорю, что это единственный путь, – значит, так оно и есть.
– Каковы же ваши намерения?
– Излагая упрощенно, «империя Скарлатти» уничтожит всех цюрихских инвеститоров. Приведет их всех к финансовому краху.
Кэнфилд смотрел на исполненную достоинства решительную старую леди. Он судорожно обдумывал свой ответ.
– Вы с ума сошли, – наконец спокойно произнес он. – Вы одна. Их четырнадцать... хотя нет, теперь тринадцать вонючих богатых жирных котов. Вам с ними не совладать.
– Я за ценой не постою, мистер Кэнфилд. Во всяком случае, тут иной счет. Важно, как быстро человек может оперировать своими средствами. В экономике фактор времени – основное оружие, и не слушайте, если вам скажут иное. В моем случае одно обстоятельство перевешивает все остальные.
– Какое же?
Элизабет неподвижно стояла перед Кэнфилдом. Голос ее звучал твердо и размеренно:
– Если бы мне потребовалось ликвидировать весь промышленный трест Скарлатти, меня не смог бы остановить никто на свете.
Кэнфилд не был уверен, что понимает смысл сказанного Элизабет. Он замешкался с ответом, потом пробормотал невнятно:
– А? Вот как?
– Да вы дурак!.. Кроме Ротшильдов и, возможно, нескольких индийских магараджей, вряд ли кто еще на всей нашей планете может так сказать!
– Но почему? Почему никто из цюрихской группы не может сделать то же самое?
Старая дама в негодовании всплеснула руками.
– Вы меня удивляете! Неужели только страх способен заставить вас мыслить более масштабно?
– Не надо в ответ на вопрос задавать вопрос! Я жду ответа!
– Все взаимосвязано, уверяю вас. Основная причина, почему такая операция никем в Цюрихе не может быть и не будет осуществлена, – это обуревающий их страх. Страх перед законом, поскольку они связаны совместными преступлениями, страх за инвестиции, страх перед вкладчиками, страх перед необходимостью срочных решений. Но прежде всего страх перед финансовым крахом.
– А вас ничто из вышеперечисленного не волнует... Правильно я вас понимаю?
– "Скарлатти" ни с кем не связана какими-либо обязательствами. Пока я жива, решаю я. «Скарлатти» – это я.
– А как насчет всего остального? Принятия решений, страха, угрозы разорения?
– Как всегда, мои решения тщательно просчитаны, а потому точны. Ни о каком страхе не может быть и речи.
– Ну а как же финансовый крах?.. Вы чертовски самоуверенны, мадам.
– Вам опять недостает масштабности мышления: я заранее мирюсь с крахом дома Скарлатти. Борьба будет жестокая, не на жизнь, а на смерть, так что пощады ждать не приходится.
Мэтью Кэнфилд наконец понял главное.
– Черт побери! – воскликнул он.
– Мне необходимо располагать огромными суммами. Такими огромными, что вам трудно даже представить. Они будут выдаваться по моему указанию. Речь идет о таких суммах, которые позволяют покупать огромные предприятия, опустошать или перенасыщать рынки сбыта. Когда такого рода операция будет осуществлена, вряд ли можно будет воссоздать «империю Скарлатти».
– Тогда вам конец.
– Безвозвратный.
Старая дама смотрела на Кэнфилда, но не так, как обычно: сейчас она была похожа на канзасскую бабусю, обеспокоенную засухой на полях и спрашивающую проповедника, когда же наконец Господь соблаговолит ниспослать на землю дождь.
– Я исчерпала свои доводы. Прошу вас, дайте мне возможность провести последний бой.
– Вы слишком многого от меня хотите.
– Не столь уж и многого, если над этим как следует поразмыслит. Если вы решитесь вернуться назад, то через неделю доберетесь до Вашингтона. Еще неделя вам потребуется на то, чтобы осуществить все, о чем мы говорили. И только потом вы явитесь к тем государственным мужам, которым предстоит выслушать вас, если, конечно, вам удастся добиться этого. По моим расчетам, на все потребуется три-четыре недели. Вы согласны?
Кэнфилд чувствовал себя круглым идиотом.
– Черт возьми, я не понимаю, на что, собственно, мне соглашаться!
– Дайте мне четыре недели. Всего четыре недели, начиная с сегодняшнего дня... Если меня постигнет неудача, мы сделаем все так, как хотите вы... Более того, я отправлюсь в Вашингтон вместе с вами. Если понадобится, я дам показания одной из сенатских комиссий. Я сделаю то, что посчитаете необходимым вы и ваш отдел. Кроме того, я увеличиваю ваш личный счет втрое против ранее оговоренной суммы.
– Полагаете, что возможен провал?
– Да кого, собственно, это касается, кроме самой меня? В этом мире никто не сочувствует прогоревшим миллионерам!
– А как же тогда ваша семья? Они же не могут весь остаток своих дней провести на озерном островке в канадской глухомани?
– В этом не будет необходимости. Несмотря на все сложности, я сумею уничтожить моего сына. Я представлю Алстера Скарлетта в его истинном свете. В Цюрихе он найдет свою смерть.
Кэнфилд молчал минуту, глядя на Элизабет.
– Вы учли вероятность того, что вас могут убить?
– Учла.
– Вы готовы пойти на риск... Продать «Скарлатти индастриз», разрушить все, что создавалось годами? Это так важно для вас? Вы так сильно его ненавидите?
– Да. Ненавижу, как только можно ненавидеть терзающую тебя болезнь. И даже во много раз сильней, потому что я несу ответственность за его поступки.
Кэнфилд поставил свой бокал на столик, собрался налить себе еще.
– По-моему, вы все-таки преувеличиваете.
– Нет, я не породила эту болезнь. Я сказала, что ответственна за ее усугубление. Не просто потому, что давала ему деньги, но скорее потому – а это куда более важно, – что это я внушила ему идею. Идею, которая в процессе роста деформировалась.
– Я не верю в это. Вы, конечно, не святая, но ничего подобного вы ему внушить не могли. – Он показал на бумаги, разложенные на диване.
Элизабет прикрыла усталые глаза.
– Толика этого есть в каждом из нас... Мой муж и я потратили многие годы на то, чтобы создать индустриальную империю. После его смерти я сражалась на рыночном ристалище – удвоила состояние, потом еще раз удвоила, наращивала и наращивала его неустанно, неизменно и постоянно. Это была захватывающая, всепоглощающая игра. Играла я умело. И за эти долгие годы мой сын порой подмечал и брал на заметку то, чего не удавалось подметить многим другим, – и всякий раз предметом его внимания становились не доходы или материальные выгоды, отнюдь – ведь все это не более чем побочные продукты. Всякий раз речь шла о накоплении власти... Я желала этой власти, потому что искренне верила, что от природы наделена всеми качествами, которые необходимы для того, чтобы нести бремя ответственности. И чем больше я убеждалась в этом, тем очевиднее для меня становилось, что другие этими качествами не обладают. Я думаю, погоня за властью стала делом всей моей жизни. Чем больших успехов человек достигает, тем дороже становится для него само дело. Трудно сказать, понимал ли мой сын это или нет, но именно этот процесс наблюдал... И все же огромная пропасть разделяет нас – моего сына и меня.
– Я дам вам четыре недели. Один Господь Бог мог бы сказать почему. Но вы до сих пор не разъяснили мне, почему же все-таки хотите поставить все на карту.
– Я пыталась... Иногда вы чересчур медленно шевелите мозгами. Если я так говорю, то только потому, что считаю: вы действительно способны понять. – Она сложила вырезки на столике. Включила настольную лампу – свет и тени заиграли на стене, и, казалось, она зачарована этой игрой. – Мне кажется, все мы – согласно Библии богатые и могущественные – хотим уйти из этого мира каким-то особым путем, отличным от того, каким уходили до нас. Когда подходит срок, это смутное, болезненное желание становится очень важным. Вы же знаете, что многие играючи придумывают свои собственные некрологи. – Она в упор смотрела на Кэнфилда. – Между прочим, с учетом всего, что нам теперь известно, может, возьмете на себя труд поразмышлять относительно моего будущего некролога?
– Совсем не смешно.
– Извините, нелепая бравада... Господи, сколько же серьезных, значительных решений мне пришлось принимать. И каков результат? Скорее печальный, чем радостный. Пока что я была одновременно и женщиной, и матерью, и бойцом, и биржевым игроком. Непривлекательное сочетание... И вот результат. Один сын погиб на войне. Другой – напыщенный глупец, ничтожество, безвольное существо, а третий – безумец, главарь или по меньшей мере соучастник набирающей силу банды психопатов... Вот моя жатва, жатва Скарлатти, мистер Кэнфилд... Не очень впечатляющий итог, не так ли?
– Да, не очень.
– А значит, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы положить конец этому безумию... – Она взяла со столика свои бумаги и пошла в спальню. Кэнфилд остался один – похоже, старая дама боялась при нем разрыдаться, подумал он.
Глава 35
Полет через канал из-за полного безветрия и отличной видимости завершился благополучно. Скарлетту повезло с погодой, иначе постоянный зуд незалеченной кожи и крайняя раздраженность, граничащая с яростью, могли бы превратить трудный перелет в гибельный. Он прилагал максимум усилий, чтобы хоть как-то следить за показаниями компаса, а когда на горизонте стали вырисовываться очертания нормандского побережья, они вдруг показались ему совершенно незнакомыми, хотя этим маршрутом он летал много раз и берег знал досконально.
На маленьком аэродроме его встречали парижские связные – два немца и француз-гасконец, чей гортанный диалект был под стать выговору его коллег.
Трое встречавших надеялись, что высокий залетный гость – имени его они не знали – прикажет им вернуться в Париж.
Но у гостя были другие намерения: он настоял, чтобы они все трое втиснулись на переднее сиденье, сам же с полным комфортом устроился сзади, после чего приказал вести машину в Вернон. Там он двоих высадил, распорядившись самим добираться до Парижа. Шоферу велел остаться.
Когда Скарлетт приказал шоферу ехать на запад, к границе Швейцарии с Германией, тот вяло запротестовал:
– Майн герр! Это же целых четыреста километров! По этим ужасным дорогам минимум десять часов езды, если не больше!
– Надо добраться туда к ужину. И помалкивай!
– Майн герр, куда удобнее, да и проще было бы дозаправиться и лететь самолетом...
– Я не летаю, если чувствую себя усталым. Не переживай, в Монбелье я подыщу тебе девочку: разнообразь свою диету, Кирхер. Это возбуждает аппетит.
– Яволь, майн герр! – с ухмылкой отчеканил Кирхер, а про себя подумал: «Такой бравый „оберфюрер“ слов на ветер не бросает».
Скарлетт мысленно подытожил: «Ничтожество! Когда-нибудь в один прекрасный день я отделаюсь от всех этих жалких людишек».
Скарлетт и его шофер добрались сюда чуть позже девяти вечера. За всю дорогу останавливались они всего несколько раз, чтобы дозаправиться, и только раз, чтобы позавтракать, все остальное время мчались вперед, не разговаривая друг с другом. Эта тишина убаюкивала Скарлетта, снимала тревогу и напряжение, и теперь он мог думать спокойно, хотя раздражение временами все еще накатывало на него. Водитель был прав, когда говорил, что проще и менее утомительно было бы лететь самолетом, но Скарлетт опасался, что его может подвести характер, не исключены вспышки ярости – поэтому он предпочел избежать риска.
Сегодня вечером – час еще не был точно обозначен – ему предстояло встретиться с пруссаком, исключительно важной во всех отношениях персоной, наделенной широкими полномочиями. К моменту встречи необходимо быть в полной форме – чтобы каждая клеточка головного мозга функционировала отменно. Он не мог допустить, чтобы недавние проблемы помешали ему сосредоточиться. Встреча с пруссаком представляла собой кульминационную точку важнейшего и многолетнего этапа его жизни, начавшегося странной встречей с Грегором Штрассером и завершившегося переводом его миллионов в швейцарскую столицу. Он, Генрих Крюгер, обладает деньгами, в которых так сильно нуждаются национал-социалисты. Он сейчас представляет несомненный интерес для партии.
Проблемы, проблемы... Но он разрешит их. Для начала он изолирует Говарда Торнтона, возможно, уберет. Этот американец из Сан-Франциско надул его. Если стокгольмская операция, не дай Бог, раскроется, след непременно выведет на Торнтона. Воспользовавшись шведскими связями, Торнтон, по-видимому, прибрал к рукам значительное количество акций по сниженной цене.
Значит, о Торнтоне надо позаботиться. Как позаботились о французишке Жаке Бертольде. Торнтон и Бертольд! Оба неудачники! Жадные, глупые неудачники!
Что произошло с Бутройдом? Очевидно, убит на «Кальпурнии». Но как? Кем? Впрочем, он заслужил смерть! Как и его дурак тесть. Приказ Роулинса убрать Элизабет Скарлатти был верхом глупости. Да и время этот идиот выбрал самое неподходящее: неужели Роулинс не понимал, что она оставит после себя письма, документы? Она куда более опасна мертвой, чем живой. По крайней мере, была опасной – теперь-то он добрался до нее, достаточно напугал свою драгоценную мамашу. Теперь она может умереть. И тогда – после ликвидации Бертольда, после ликвидации Роулинса, Торнтона и мадам – не останется никого, кто знал бы его настоящее имя. Никого! Он Генрих Крюгер, вождь нового порядка!
Они подъехали к маленькой гостинице с ресторанчиком и номерами для путешественников, нуждающихся в отдыхе, или для тех, кто стремится к уединению по другим причинам. Это было условленное место встречи.
– Отгони машину, – сказал он Кирхеру. – Я буду ужинать в своей комнате наверху. Позову тебя попозже... Я не забыл о своем обещании.
Кирхер ухмыльнулся.
Алстер Скарлетт вылез из машины и потянулся. Он чувствовал себя лучше, зуд поутих, предстоящая встреча наполнила его радостью. Именно такого рода деятельностью и надлежит ему заниматься! Решать вопросы, значимые по своим последствиям. Вопросы, связанные с властью. С неограниченной властью.
Он подождал, пока машина отъехала достаточно далеко, чтобы шофер не мог наблюдать за ним в зеркало заднего вида, потом решительно зашагал в обратном направлении к садовой дорожке, вымощенной булыжником. Ничтожествам не следует знать ничего сверх того, что необходимо для выполнения их конкретной служебной функции.
Он приблизился к темной двери и постучал.
На маленьком аэродроме его встречали парижские связные – два немца и француз-гасконец, чей гортанный диалект был под стать выговору его коллег.
Трое встречавших надеялись, что высокий залетный гость – имени его они не знали – прикажет им вернуться в Париж.
Но у гостя были другие намерения: он настоял, чтобы они все трое втиснулись на переднее сиденье, сам же с полным комфортом устроился сзади, после чего приказал вести машину в Вернон. Там он двоих высадил, распорядившись самим добираться до Парижа. Шоферу велел остаться.
Когда Скарлетт приказал шоферу ехать на запад, к границе Швейцарии с Германией, тот вяло запротестовал:
– Майн герр! Это же целых четыреста километров! По этим ужасным дорогам минимум десять часов езды, если не больше!
– Надо добраться туда к ужину. И помалкивай!
– Майн герр, куда удобнее, да и проще было бы дозаправиться и лететь самолетом...
– Я не летаю, если чувствую себя усталым. Не переживай, в Монбелье я подыщу тебе девочку: разнообразь свою диету, Кирхер. Это возбуждает аппетит.
– Яволь, майн герр! – с ухмылкой отчеканил Кирхер, а про себя подумал: «Такой бравый „оберфюрер“ слов на ветер не бросает».
Скарлетт мысленно подытожил: «Ничтожество! Когда-нибудь в один прекрасный день я отделаюсь от всех этих жалких людишек».
* * *
Монбелье – в сущности, большая деревня, жители которой сбывали свою продукцию в Швейцарию и Германию. Здесь, как и во всех населенных пунктах близ границы, ходили на равном основании франки – французские и швейцарские – и немецкие марки.Скарлетт и его шофер добрались сюда чуть позже девяти вечера. За всю дорогу останавливались они всего несколько раз, чтобы дозаправиться, и только раз, чтобы позавтракать, все остальное время мчались вперед, не разговаривая друг с другом. Эта тишина убаюкивала Скарлетта, снимала тревогу и напряжение, и теперь он мог думать спокойно, хотя раздражение временами все еще накатывало на него. Водитель был прав, когда говорил, что проще и менее утомительно было бы лететь самолетом, но Скарлетт опасался, что его может подвести характер, не исключены вспышки ярости – поэтому он предпочел избежать риска.
Сегодня вечером – час еще не был точно обозначен – ему предстояло встретиться с пруссаком, исключительно важной во всех отношениях персоной, наделенной широкими полномочиями. К моменту встречи необходимо быть в полной форме – чтобы каждая клеточка головного мозга функционировала отменно. Он не мог допустить, чтобы недавние проблемы помешали ему сосредоточиться. Встреча с пруссаком представляла собой кульминационную точку важнейшего и многолетнего этапа его жизни, начавшегося странной встречей с Грегором Штрассером и завершившегося переводом его миллионов в швейцарскую столицу. Он, Генрих Крюгер, обладает деньгами, в которых так сильно нуждаются национал-социалисты. Он сейчас представляет несомненный интерес для партии.
Проблемы, проблемы... Но он разрешит их. Для начала он изолирует Говарда Торнтона, возможно, уберет. Этот американец из Сан-Франциско надул его. Если стокгольмская операция, не дай Бог, раскроется, след непременно выведет на Торнтона. Воспользовавшись шведскими связями, Торнтон, по-видимому, прибрал к рукам значительное количество акций по сниженной цене.
Значит, о Торнтоне надо позаботиться. Как позаботились о французишке Жаке Бертольде. Торнтон и Бертольд! Оба неудачники! Жадные, глупые неудачники!
Что произошло с Бутройдом? Очевидно, убит на «Кальпурнии». Но как? Кем? Впрочем, он заслужил смерть! Как и его дурак тесть. Приказ Роулинса убрать Элизабет Скарлатти был верхом глупости. Да и время этот идиот выбрал самое неподходящее: неужели Роулинс не понимал, что она оставит после себя письма, документы? Она куда более опасна мертвой, чем живой. По крайней мере, была опасной – теперь-то он добрался до нее, достаточно напугал свою драгоценную мамашу. Теперь она может умереть. И тогда – после ликвидации Бертольда, после ликвидации Роулинса, Торнтона и мадам – не останется никого, кто знал бы его настоящее имя. Никого! Он Генрих Крюгер, вождь нового порядка!
Они подъехали к маленькой гостинице с ресторанчиком и номерами для путешественников, нуждающихся в отдыхе, или для тех, кто стремится к уединению по другим причинам. Это было условленное место встречи.
– Отгони машину, – сказал он Кирхеру. – Я буду ужинать в своей комнате наверху. Позову тебя попозже... Я не забыл о своем обещании.
Кирхер ухмыльнулся.
Алстер Скарлетт вылез из машины и потянулся. Он чувствовал себя лучше, зуд поутих, предстоящая встреча наполнила его радостью. Именно такого рода деятельностью и надлежит ему заниматься! Решать вопросы, значимые по своим последствиям. Вопросы, связанные с властью. С неограниченной властью.
Он подождал, пока машина отъехала достаточно далеко, чтобы шофер не мог наблюдать за ним в зеркало заднего вида, потом решительно зашагал в обратном направлении к садовой дорожке, вымощенной булыжником. Ничтожествам не следует знать ничего сверх того, что необходимо для выполнения их конкретной служебной функции.
Он приблизился к темной двери и постучал.