Страница:
– Через Крюгера... И именно поэтому Кэнфилд выдвинул условие о сохранности печатей на досье. Он хороший специалист, сэр. Если печати будут подделаны, он это сразу установит.
Корделл Халл заложил руки за спину и обошел свой стол. В его движениях чувствовалась скованность, здоровье государственного секретаря было явно не безупречным. Брэйдак прав, подумал Халл. Если просочится хотя бы намек на связь между могущественными промышленниками Америки и высшим германским командованием – пусть даже она была весьма эфемерной и имела место в весьма отдаленном прошлом, – это породит в стране смуту. Особенно во время предстоящих выборов.
– Как вы считаете, генерал, если мы передадим досье майору Кэнфилду, обеспечит ли он присутствие... Эйприла Реда на встрече с Крюгером?
– Полагаю, обеспечит.
– Почему вы так думаете? Было бы жестоко так поступить с восемнадцатилетним юношей.
Генерал колебался.
– Не уверен, что у него есть альтернатива. Крюгеру ничего не стоило бы предложить иной сценарий.
Халл остановился и посмотрел на генерала. Он принял решение.
– Я получу разрешение президента. Однако при непременном условии, что все сказанное вами должно остаться между нами. Вами и мною.
– Но как?
– Я изложу содержание нашей беседы президенту Рузвельту вкратце и не обременяя его подробностями, которые, кстати, могут и не подтвердиться. Возможно, ваша теория – всего лишь ряд тщательно зафиксированных совпадений, которые позже можно будет легко объяснить.
– Понимаю.
– Но если вы правы, Генрих Крюгер может стать причиной правительственного кризиса в Берлине. Германия ведет кровопролитную войну... Как вы отметили, Крюгер обладает огромным влиянием. Он входит в число ближайших соратников Гитлера. Ведь взбунтовалась же преторианская гвардия против Цезаря. Нам обоим приходится надеяться только на двух людей, которым вскоре предстоит отправиться в Берн. И тогда – храни Бог наши души!
Бригадный генерал Эллис вернул вынутые страницы в папку, взял стоявший у его ног атташе-кейс и направился к большой черной двери. Перед тем как закрыть ее за собой, он взглянул на Халла, и их глаза встретились. На какой-то миг генерал почувствовал стеснение в груди.
Однако Халл и не думал о генерале. Он вспоминал давний теплый полдень в палате представителей.
Один за другим конгрессмены разражались пламенными речами (их фиксировал «Конгрешнл рекорд»), прославлявшими подвиг отважного молодого американца, считавшегося погибшим. Члены обеих партий ждали, когда выступит он, почтенный представитель великого штата Теннеси. Все взоры обратились в его сторону.
Корделл Халл был единственным членом палаты, знавшим Элизабет Скарлатти лично. Это ее, мать отважного молодого человека, славил конгресс Соединенных Штатов, славил за достойное потомство.
Халл и его жена долгие годы дружили с Элизабет Скарлатти, несмотря на политические разногласия.
И тем не менее он не выступил в тот теплый полдень.
...Он ведь лично знал Алстера Стюарта Скарлетта и... презирал его.
Корделл Халл заложил руки за спину и обошел свой стол. В его движениях чувствовалась скованность, здоровье государственного секретаря было явно не безупречным. Брэйдак прав, подумал Халл. Если просочится хотя бы намек на связь между могущественными промышленниками Америки и высшим германским командованием – пусть даже она была весьма эфемерной и имела место в весьма отдаленном прошлом, – это породит в стране смуту. Особенно во время предстоящих выборов.
– Как вы считаете, генерал, если мы передадим досье майору Кэнфилду, обеспечит ли он присутствие... Эйприла Реда на встрече с Крюгером?
– Полагаю, обеспечит.
– Почему вы так думаете? Было бы жестоко так поступить с восемнадцатилетним юношей.
Генерал колебался.
– Не уверен, что у него есть альтернатива. Крюгеру ничего не стоило бы предложить иной сценарий.
Халл остановился и посмотрел на генерала. Он принял решение.
– Я получу разрешение президента. Однако при непременном условии, что все сказанное вами должно остаться между нами. Вами и мною.
– Но как?
– Я изложу содержание нашей беседы президенту Рузвельту вкратце и не обременяя его подробностями, которые, кстати, могут и не подтвердиться. Возможно, ваша теория – всего лишь ряд тщательно зафиксированных совпадений, которые позже можно будет легко объяснить.
– Понимаю.
– Но если вы правы, Генрих Крюгер может стать причиной правительственного кризиса в Берлине. Германия ведет кровопролитную войну... Как вы отметили, Крюгер обладает огромным влиянием. Он входит в число ближайших соратников Гитлера. Ведь взбунтовалась же преторианская гвардия против Цезаря. Нам обоим приходится надеяться только на двух людей, которым вскоре предстоит отправиться в Берн. И тогда – храни Бог наши души!
Бригадный генерал Эллис вернул вынутые страницы в папку, взял стоявший у его ног атташе-кейс и направился к большой черной двери. Перед тем как закрыть ее за собой, он взглянул на Халла, и их глаза встретились. На какой-то миг генерал почувствовал стеснение в груди.
Однако Халл и не думал о генерале. Он вспоминал давний теплый полдень в палате представителей.
Один за другим конгрессмены разражались пламенными речами (их фиксировал «Конгрешнл рекорд»), прославлявшими подвиг отважного молодого американца, считавшегося погибшим. Члены обеих партий ждали, когда выступит он, почтенный представитель великого штата Теннеси. Все взоры обратились в его сторону.
Корделл Халл был единственным членом палаты, знавшим Элизабет Скарлатти лично. Это ее, мать отважного молодого человека, славил конгресс Соединенных Штатов, славил за достойное потомство.
Халл и его жена долгие годы дружили с Элизабет Скарлатти, несмотря на политические разногласия.
И тем не менее он не выступил в тот теплый полдень.
...Он ведь лично знал Алстера Стюарта Скарлетта и... презирал его.
Глава 2
Коричневый седан с эмблемой вооруженных сил США на дверцах сделал на Двадцать второй улице правый поворот и выехал на Грамерси-сквер.
Сидевший сзади Мэтью Кэнфилд поставил портфель на пол и подтянул вниз рукав плаща, чтобы не была видна массивная серебряная цепь, соединявшая запястье с ручкой портфеля.
Он понимал, что содержимое портфеля, а точнее, само обладание этим содержимым для него смертельно опасно. Когда закончится война и он останется в живых, его могут приговорить к смертной казни, если ему не удастся доказать свою невиновность.
Армейский автомобиль два раза повернул налево и остановился у входа в огромный жилой дом. Часовой в форме открыл заднюю дверцу, и Кэнфилд выбрался из машины.
– Возвращайтесь через полчаса, – сказал он шоферу, – не позже.
Бледнолицый сержант, уже давно приспособившийся к привычкам своего начальства, козырнул:
– Буду через двадцать минут, сэр.
Майор одобрительно кивнул и направился ко входу в здание. Поднимаясь в лифте, он вдруг ощутил ужасную усталость. Казалось, на каждом этаже лифт стоит дольше, чем следует, а пока поднимается на очередной этаж, проходит целая вечность.
Восемнадцать лет... Конец лжи, но страх остается. Страх уйдет только со смертью Крюгера. Сохранится лишь чувство вины. А с этим чувством он сможет жить, лишь бы только вина не легла на мальчика или Джанет.
Он не уедет из Берна, пока не умрет Крюгер.
Крюгер или он сам.
Или, скорее всего, – они оба.
Выйдя из лифта, он повернул налево, открыл замок и вошел в большую, меблированную в итальянском стиле удобную гостиную. Два огромных эркера выходили в парк, несколько дверей вели в спальни, столовую, буфетную и библиотеку. Кэнфилд на мгновение застыл на месте: он вдруг подумал, что всему этому тоже восемнадцать лет.
Дверь в библиотеку отворилась, и на пороге появился молодой человек. Он с равнодушным видом кивнул Кэнфилду, бросив на ходу:
– Привет, па.
Кэнфилд не мог оторвать глаз от юноши. Нужна была огромная сила воли, чтобы не броситься к нему, не стиснуть его в объятиях.
Его сын.
И не его.
Он знал, что мальчик отвергнет подобное проявление чувств. Он был напуган, хотя старался это скрыть.
– Привет, – сказал майор, – поможешь мне?
– Ну конечно.
Они отстегнули основной замок на цепи, молодой человек приподнял портфель, чтобы Кэнфилд мог набрать шифр и на втором замке, на запястье. Наконец портфель был высвобожден. Кэнфилд снял шляпу и плащ и бросил их на кресло.
Юноша, держа в руках портфель, стоял перед майором. Он был необыкновенно красив: ясные голубые глаза под очень темными бровями, прямой, слегка вздернутый нос, черные зачесанные назад волосы. Смуглый, словно круглый год принимал солнечные ванны, ростом выше шести футов, одет в серые фланелевые брюки, синюю рубашку и твидовый пиджак.
– Как дела? – спросил Кэнфилд.
Молодой человек помедлил, потом мягко заметил:
– Когда мне исполнилось двенадцать лет, вы с мамой подарили мне новую яхту. Она мне нравилась больше, чем вот это.
Майор улыбнулся.
– Не сомневаюсь.
– Здесь то самое? – Молодой человек поставил портфель на стол и провел по нему пальцем.
– Да.
– Наверное, я должен чувствовать себя так, словно мне дарована величайшая привилегия.
– Чтобы получить это, потребовалось правительственное распоряжение за подписью президента.
– В самом деле? – Юноша поднял глаза на майора.
– Не волнуйся. Вряд ли президент представляет себе, что здесь содержится.
– Как все прошло?
– Сделка состоялась. Взаимопонимание достигнуто.
– И все же я не верю.
– Когда прочтешь, поверишь. Это досье видели не более десяти человек, и большинство из них уже в могиле. Последнюю часть досье мы заполняли фрагментарно... в тысяча девятьсот тридцать восьмом. Эта часть в отдельной папке, со свинцовыми печатями. Страницы расположены не по порядку, а в соответствии с шифром. Ключ к шифру – на первой странице. – Майор ослабил узел галстука и начал расстегивать рубашку.
– Была ли в этом необходимость?
– Да, мы так считали. Насколько я помню, мы всякий раз пользовались услугами разных машинисток, – майор направился в ванную, – так что, прежде чем приступить к последней папке, тебе надо будет привести в порядок нумерацию страниц.
Майор вошел в ванную, снял рубашку и развязал шнурки на ботинках. Молодой человек встал в дверях.
– Когда мы уезжаем?
– В четверг.
– А как?
– На бомбардировщике. До военно-воздушной базы в Ньюфаундленде, потом Исландия, Гренландия, а оттуда в Ирландию. Из Ирландии на самолете нейтральной страны прямо в Лиссабон.
– Лиссабон?
– Там нами займется швейцарское посольство. Они переправят нас в Берн... Мы под надеждой защитой.
Кэнфилд снял форменные брюки и влез в легкие фланелевые.
– Что мы скажем маме? – спросил молодой человек. Кэнфилд молча подошел к раковине. Наполнил ее горячей водой и принялся намыливать лицо.
Молодой человек стоял неподвижно, следя за движениями майора. Он чувствовал, что Кэнфилд расстроен и лишь пытается казаться спокойным.
– Пожалуйста, достань мне чистую рубашку, там, на второй полке. Просто брось на постель.
– Конечно. – Молодой человек извлек из стопы чистых рубашек в шкафу самую симпатичную из них – поплиновую с широким воротником.
Кэнфилд между тем брился и говорил:
– Сегодня понедельник, у нас в запасе еще три дня. Пока я все окончательно улажу, ты сможешь заниматься досье. Если у тебя возникнут вопросы, ты в любой момент можешь обратиться ко мне за разъяснениями. Но только ко мне. Однако, даже если тебе понадобится срочная консультация, по телефону не звони, потерпи до встречи.
– Понял.
– И еще: не старайся ничего запоминать. В этом нет необходимости. Надо только, чтобы ты понял.
Был ли он искренен с мальчиком? Нужно ли было знакомить его с досье? Кэнфилд убеждал себя, что поступил правильно: какими бы ни были их взаимоотношения, Эндрю носил фамилию Скарлетт. Через несколько лет он унаследует одно из самых крупных состояний в мире. Такие люди должны уметь справляться с любыми ситуациями, сколь бы сложными они ни оказались.
Но так ли это?
Или, может быть, Кэнфилд подсознательно искал для себя более легкий путь? Пусть бы он узнал все от кого-нибудь другого. О Боже!
Майор вытер лицо, брызнул на него лосьоном и стал надевать рубашку.
– Ты плохо побрился, позволю себе заметить.
– Не важно!
Майор выбрал галстук из множества висевших на дверце шкафа и надел темно-синий блейзер.
– Когда я уеду, можешь начинать читать. Если соберешься обедать в городе, запри портфель в сейфе, что в библиотеке справа. Вот ключ.
Он снял с кольца маленький ключ.
Они вдвоем вышли из ванной, и Кэнфилд направился в холл.
– Ты или не слышал мой вопрос, или не хочешь на него отвечать? Я спросил, как насчет мамы?
– Я слышал. – Кэнфилд повернулся к молодому человеку. – Джанет не должна ничего знать.
– Почему?
Кэнфилд явно расстроился.
– Я так считаю. Она ничего не должна знать.
– Я с тобой не согласен, – робко возразил молодой человек.
– Это меня не интересует.
– Это должно тебя интересовать. Сейчас от меня многое зависит... и не я так решил, папа.
– И ты полагаешь, что это дает тебе право приказывать мне?
– Я полагаю, что имею право выразить свое мнение... Послушай. Я понимаю, что ты расстроен, но ведь она моя мать.
– И моя жена. Не забудь эту маленькую деталь, Энди. – Майор шагнул к молодому человеку, но Эндрю Скарлетт повернулся и направился к столу, на котором лежал черный кожаный портфель.
– Ты не показал, как он открывается.
– Я открыл его еще в машине. Он запирается и отпирается, как любой другой портфель.
Молодой Скарлетт взялся за замки, и они щелкнули.
– Знаешь, а ведь вчера я тебе не поверил, – сказал молодой человек, открывая портфель.
– И неудивительно.
– Нет. Я говорю не о нем. В этой информации я не сомневаюсь, потому что она проливает свет на многие вопросы, касающиеся тебя. – Он повернулся и посмотрел на майора. – В сущности никаких вопросов и не было. Я всегда считал, что знаю, почему ты ведешь себя так, а не иначе. Мне казалось, что ты обижен на Скарлеттов... Не на меня. На Скарлеттов. На дядю Чанселлора, тетю Аллисон, их детей... Вы с мамой всегда смеялись над ними. И я вместе с вами... Я помню, как тебе трудно было объяснить мне, почему у нас разные фамилии. Помнишь?
– Помню. – Кэнфилд добродушно улыбнулся.
– Но в последнюю пару лет... ты изменился. Ты заметно озлобился по отношению к Скарлеттам. Всякий раз при одном упоминании корпорации «Скарлатти» в тебе просыпается ненависть. Ты выходил из себя, когда адвокаты «Скарлатти» назначали встречу, чтобы обсудить с тобой и мамой состояние моих финансовых дел. Она сердилась на тебя и говорила, что ты ведешь себя неразумно... Только она ошибалась. Сейчас я понимаю... Вот видишь, я готов поверить во все, что содержится в этом портфеле. Он запер его.
– Тебе это будет непросто.
– Мне и сейчас непросто, хотя я уже и оправился от первого потрясения. – Он попытался улыбнуться. – Как бы там ни было, я научусь жить с этим. Мне кажется... я не знал его. Он ничего не значил для меня. Я никогда не придавал значения рассказам дяди Чанселлора. Понимаешь, я ничего не желал слышать. А знаешь почему?
Майор смотрел на молодого человека в упор.
– Нет, не знаю.
– Потому что я не хотел принадлежать никому, кроме тебя... и Джанет.
«О Господь праведный на небесах», – подумал Кэнфилд.
– Мне пора. – И он направился к двери.
– Подожди, мы еще ничего не выяснили.
– Нам нечего выяснять.
– Ты же так и не знаешь, чему я вчера не поверил. Кэнфилд уже взялся за ручку двери, но при этих словах замер.
– Чему же?
– Что мама... о нем ничего не знает.
Кэнфилд отпустил ручку и остановился. Когда он заговорил, голос его звучал глухо, чувствовалось, что он с трудом сдерживает себя.
– Я надеялся избежать этого разговора. По крайней мере до тех пор, пока ты не прочитаешь досье.
– Надо выяснить это прямо сейчас, иначе мне незачем его читать. Если есть что-то, что необходимо скрывать от нее, я должен знать почему.
Майор вернулся в комнату.
– Что ты хочешь от меня услышать? Что эта информация убьет ее?
– А такое может быть?
– Скорее всего, нет. Но мне недостает мужества это проверить.
– Когда ты узнал, что он жив?
Кэнфилд подошел к окну. Дети разошлись по домам. Ворота парка были закрыты.
Двенадцатого июня тридцать шестого года. Я совершенно точно идентифицировал его личность. Полтора года спустя, второго января тридцать восьмого года, я внес соответствующие дополнения в досье.
– Боже праведный!
– Да... Боже праведный.
– И ты никогда не говорил ей?
– Нет.
– Но почему, папа?
– Я мог бы привести тебе двадцать или тридцать убедительнейших доводов, – сказал Кэнфилд, по-прежнему глядя в окно. – Но три из них самые существенные. Первый – он уже достаточно попортил ей жизнь, он был сущим адом для нее. Второй – после смерти твоей бабушки не осталось ни единого человека, способного идентифицировать его личность. И третья причина – твоя мать верила... что я убил его.
– Ты?!
Майор повернулся к молодому человеку.
– Да. Я.... Я был убежден в этом... Убежден настолько, что заставил двадцать два человека засвидетельствовать его смерть. Я подкупил провинциальный суд неподалеку от Цюриха и получил свидетельство о его смерти. Совершенно подлинное... В то июньское утро, в тридцать шестом, когда я узнал правду, мы пребывали в нашем коттедже на заливе, я сидел во дворике и пил кофе. Вы с матерью возились с лодкой и позвали меня, чтобы я помог спустить ее на воду. Ты носился за ней со шлангом, она смеялась и убегала от тебя. Она была такая счастливая!.. Я не сказал ей. Вероятно, мне должно быть стыдно, но все обстоит именно так.
Молодой человек сел в кресло. Он пытался заговорить, но не находил нужных слов.
– Ты уверен, что хочешь остаться со мной? – спокойно спросил Кэнфилд.
– Должно быть, ты очень любил ее, – сказал юноша.
– Я до сих пор ее люблю.
– Тогда... я хочу остаться с тобой.
Кэнфилд почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Но он поклялся: ни при каких обстоятельствах не давать волю чувствам. Ведь ему предстояло пройти еще через много испытаний.
– Благодарю тебя за это.
Он снова повернулся к окну. Зажглись уличные фонари – они словно говорили людям, что война вполне способна погасить их, но пока этого не произошло, можно жить спокойно.
– Папа...
– Да?
– Почему, спустя полтора года, ты все-таки внес изменения в досье?
После продолжительного молчания Кэнфилд наконец сказал:
– Я должен был это сделать... Сейчас это звучит забавно: «Я должен был это сделать». Потребовалось восемнадцать месяцев, чтобы принять решение. Когда же я наконец его принял, хватило пяти минут, чтобы осуществить его на практике.
Он замолчал, размышляя, надо ли говорить юноше все. А какой смысл скрывать?
– На Рождество тридцать восьмого твоя мать подарила мне новый «паккард». Модель «роудстер». Двенадцатицилиндровый. Прекрасная машина. Я решил обкатать ее на Саутгемптонском шоссе... Не знаю уж, что случилось, похоже, заклинило рулевую колодку. Не знаю... словом, я попал в аварию. Машина два раза перевернулась, меня выбросило. Автомобиль – в лепешку, со мной же все было в порядке, я отделался легкой царапиной. Но мне пришло на ум, что я мог бы погибнуть в этой аварии.
– Я помню. Ты позвонил из какого-то дома, и мы с мамой приехали забрать тебя. Ты был здорово помятый.
– Верно. Именно тогда я и решил поехать в Вашингтон и внести изменения в досье.
– Не понимаю. Кэнфилд сел на подоконник:
– Емли бы со мной что-нибудь случилось, Скарлетт... Крюгер заставил бы ситуацию работать на себя. Джанет была очень уязвима, потому что ничего не знала. И не знает. Поэтому надо было где-то зафиксировать истину... Но сделать это таким образом, чтобы у правительства не оставалось никакого иного выхода, кроме устранения Крюгера... Немедленного устранения. Крюгер одурачил многих достойных людей. Некоторые из этих джентльменов занимают сегодня высокие посты на политическом Олимпе. Другие производят самолеты, танки, военные суда. Признав, что Крюгер – это Скарлетт, мы породим уйму вопросов. Вопросов, на которые наше правительство сейчас не захочет отвечать. А может быть, и никогда не захочет.
Он расстегнул плащ, но снимать его не стал.
– У адвокатов «Скарлатти» хранится мое письмо, которое в случае моей смерти или исчезновения они должны передать самому влиятельному члену правительства – какой бы ни была администрация. Адвокаты «Скарлатти» отменно делают такие вещи... Я знал, что будет война. Все знали. Не забывай, шел тридцать восьмой год... Письмо должно было побудить этого человека обратиться к досье и узнать правду. Кэнфилд глубоко вздохнул.
– Ты убедишься, что я дал определенные рекомендации на случай войны, а также предложил некоторые варианты действий, если войны не будет. Твою мать посвятили бы в суть дела лишь в случае крайней необходимости.
– Но почему твоя информация была бы так важна?
Эндрю Скарлетт быстро ориентировался в ситуации. Кэнфилду это нравилось.
– Бывают обстоятельства, когда государства... даже государства, находящиеся в состоянии войны, преследуют одни и те же цели... Для этого устанавливаются определенные линии связи... Генрих Крюгер – тот самый человек, который служит помехой для обеих сторон. Из досье это становится совершенно очевидным.
– По-моему, это цинично.
– Совершенно верно... Я написал, что по истечении сорока восьми часов после моей смерти необходимо вступить в контакт с командованием Третьего рейха и заявить, что несколько высших чинов нашей военной разведки считают, что Генрих Крюгер – гражданин Соединенных Штатов.
Эндрю Скарлетт подался вперед. Кэнфилд, делая вид, что не замечает растущего интереса молодого человека, продолжал:
– Поскольку Крюгер регулярно вступает в тайные контакты с целым рядом американцев, есть основания полагать, что подозрения подтвердятся. Однако в результате... – Кэнфилд сделал паузу, подыскивая точное определение, – смерти некого Мэтью Кэнфилда, хорошо знавшего человека, известного сейчас как Генрих Крюгер... наше правительство располагает документами, которые с полной определенностью свидетельствуют о том, что Генрих Крюгер не только преступник, но и душевнобольной. Америка в нем не заинтересована. Ни как в бывшем гражданине, ни как в возможном тайном своем агенте.
Молодой человек встал и недоуменно посмотрел на отчима.
– Это правда?
– И вот что важно. Сочетание таких «достоинств» гарантирует мгновенную казнь: предатель и сумасшедший.
– Я спросил не об этом.
– Вся информация в досье.
– Я хотел бы знать сейчас. Это правда? Он... душевнобольной? Или это уловка?
Кэнфилд едва слышно произнес:
– Именно потому я и хотел, чтобы ты прочел досье. Тебе нужен простой ответ, но его не существует.
– Я хочу знать, действительно ли мой отец – сумасшедший?
– Если тебя интересует, есть ли у нас медицинские свидетельства о его невменяемости... Нет, у нас их нет. С другой стороны, в Цюрихе находилось тогда как минимум десять весьма влиятельных людей – шестеро из них еще живы, – у которых были все основания желать, чтобы Крюгера признали сумасшедшим... Для них это был бы единственный выход. А поскольку они были господами влиятельными, то сумели кое-что для этого сделать. В исходном досье все десятеро характеризуют Генриха Крюгера как маньяка, страдающего шизофренией. Это было коллективное свидетельство. Но у этих людей не было выбора... Если же ты хочешь знать мое мнение... Крюгер был типом патологическим, абсолютно патологическим и чрезвычайно жестоким. Об этом ты тоже узнаешь из досье.
– Почему ты не называешь его настоящим именем?
Кэнфилд не ответил. Эндрю напряженно следил за тем, как он, чтобы успокоиться, меряет шагами комнату. Эндрю всегда любил его. Его невозможно было не любить. Надежный, уверенный в себе, умный, веселый и... Как бы это выразиться поточнее... Ранимый.
– Ты же не просто защищал маму, так ведь? Ты защищал меня. То, что ты сделал, это было и для моей защиты тоже... Если бы он вернулся, моя жизнь оказалась бы сломанной.
Кэнфилд медленно повернулся и посмотрел на пасынка.
– Не только твоя. Но и многих других. И я это тоже учитывал.
– Но это были бы чужие люди, не родной сын. -Юный Скарлетт открыл портфель.
– Ты прав. – Кэнфилд подошел к юноше и остановился у него за спиной. – Я многое отдал бы, чтобы не говорить с тобой об этом. Думаю, ты понимаешь. У меня не было выбора, Крюгер все прекрасно продумал. Оговорив в качестве окончательного условия твое присутствие, Крюгер не оставил мне никакой иной возможности – я обязан был сказать тебе правду... Он полагал, что, узнав правду, ты ужаснешься, и я любой ценой буду пытаться заставить тебя молчать. Вплоть до убийства. Лишь бы ты молчал. В этом досье содержится информация, которая могла погубить твою мать, засадить, в тюрьму меня. О, Крюгер думал, что с нами все кончено. Но он ошибся. Он не знал тебя.
– Мне действительно предстоит встретиться с ним? Разговаривать с ним?
– Я буду присутствовать при этом. Именно там и состоится сделка.
Эндрю Скарлетт испуганно взглянул на майора.
– Значит, ты собираешься заключить с ним сделку. – Он не спрашивал, он констатировал факт.
– Мы должны знать, чем он располагает. Коль скоро он наверняка будет удовлетворен моим предложением, мы узнаем, что сможет предложить он взамен. И на каких условиях.
– Тогда зачем мне читать все это. – И опять – он не спрашивал, он выражал свое мнение. – Все, что от меня требуется, – быть там... Отлично, я там буду!
– Ты прочтешь это, потому что я тебе приказываю!
– Хорошо, хорошо, папа. Я прочитаю.
– Благодарю тебя... Прости, что мне пришлось говорить с тобой в таком тоне. – Кэнфилд вновь стал застегивать плащ.
– Да, конечно... Я заслужил это. Кстати, а если мама позвонит мне в школу? А она позвонит, ты же ее знаешь.
– К твоему телефону подвели параллельную линию. Короче, наш человек будет отвечать на звонки. Система срабатывает отлично. Кстати, имей в виду, у тебя появился новый друг. Его зовут Том Аренс.
– Это еще кто такой?
– Лейтенант из Управления армейской разведки. Базируется в Бостоне. У него есть расписание твоих занятий, и он будет держать под контролем телефон. Он знает, что следует отвечать. На уик-энд ты якобы отправляешься к Смиту.
– О Боже, ты продумываешь все!
– Как правило. – Кэнфилд подошел к двери. – Возможно, я не вернусь сегодня.
– А куда ты едешь?
– Предстоит кое-какая работа. Я предпочитаю, чтобы ты не выходил из дома, но если все-таки надумаешь отлучиться, помни о сейфе.
– Я никуда не пойду.
– Хорошо. И, Энди, на тебя ложится огромная ответственность. Надеюсь, мы воспитали тебя таким образом, что ты справишься с ней. Думаю, у тебя это получится.
Эндрю понял, что отчим сказал не то, что хотел бы сказать ему на прощанье. И вдруг его осенило: Мэтью Кэнфилд не вернется.
Так как он сказал? В случае крайней необходимости Джанет известят. И мать узнает правду. Никто другой этого ей не может сказать.
Эндрю Скарлетт взглянул на портфель, лежащий на столе.
Сын с отчимом отправятся в Берн, но только сын вернется оттуда.
Мэтью Кэнфилду суждено там найти смерть.
По лицу его струился пот, сердце колотилось с такой силой, что, казалось, слышно было во всем доме.
Он посмотрел на часы: прошло меньше часа. Ему хотелось поскорее оказаться как можно дальше отсюда. Он понимал, что по всем законам мужества, или морали, или ответственности ему следовало бы остаться с мальчиком. Но он не мог этого себе позволить – еще немного, и он бы лишился рассудка. Одну проблему он решил, на очереди следующая.
Какая именно?
Завтра в Лиссабон отправится курьер. Он примет все меры предосторожности: одна ошибка – и все рухнет. Курьер вылетит не раньше семи часов вечера.
Всю ночь и большую часть дня Мэтью Кэнфилд может провести с Джанет. Так и надо поступить. Если Энди не выдержит, то сразу же бросится к матери. Он не сможет оставаться с ним, Кэнфилдом, ему будет нужна только мать.
Сидевший сзади Мэтью Кэнфилд поставил портфель на пол и подтянул вниз рукав плаща, чтобы не была видна массивная серебряная цепь, соединявшая запястье с ручкой портфеля.
Он понимал, что содержимое портфеля, а точнее, само обладание этим содержимым для него смертельно опасно. Когда закончится война и он останется в живых, его могут приговорить к смертной казни, если ему не удастся доказать свою невиновность.
Армейский автомобиль два раза повернул налево и остановился у входа в огромный жилой дом. Часовой в форме открыл заднюю дверцу, и Кэнфилд выбрался из машины.
– Возвращайтесь через полчаса, – сказал он шоферу, – не позже.
Бледнолицый сержант, уже давно приспособившийся к привычкам своего начальства, козырнул:
– Буду через двадцать минут, сэр.
Майор одобрительно кивнул и направился ко входу в здание. Поднимаясь в лифте, он вдруг ощутил ужасную усталость. Казалось, на каждом этаже лифт стоит дольше, чем следует, а пока поднимается на очередной этаж, проходит целая вечность.
Восемнадцать лет... Конец лжи, но страх остается. Страх уйдет только со смертью Крюгера. Сохранится лишь чувство вины. А с этим чувством он сможет жить, лишь бы только вина не легла на мальчика или Джанет.
Он не уедет из Берна, пока не умрет Крюгер.
Крюгер или он сам.
Или, скорее всего, – они оба.
Выйдя из лифта, он повернул налево, открыл замок и вошел в большую, меблированную в итальянском стиле удобную гостиную. Два огромных эркера выходили в парк, несколько дверей вели в спальни, столовую, буфетную и библиотеку. Кэнфилд на мгновение застыл на месте: он вдруг подумал, что всему этому тоже восемнадцать лет.
Дверь в библиотеку отворилась, и на пороге появился молодой человек. Он с равнодушным видом кивнул Кэнфилду, бросив на ходу:
– Привет, па.
Кэнфилд не мог оторвать глаз от юноши. Нужна была огромная сила воли, чтобы не броситься к нему, не стиснуть его в объятиях.
Его сын.
И не его.
Он знал, что мальчик отвергнет подобное проявление чувств. Он был напуган, хотя старался это скрыть.
– Привет, – сказал майор, – поможешь мне?
– Ну конечно.
Они отстегнули основной замок на цепи, молодой человек приподнял портфель, чтобы Кэнфилд мог набрать шифр и на втором замке, на запястье. Наконец портфель был высвобожден. Кэнфилд снял шляпу и плащ и бросил их на кресло.
Юноша, держа в руках портфель, стоял перед майором. Он был необыкновенно красив: ясные голубые глаза под очень темными бровями, прямой, слегка вздернутый нос, черные зачесанные назад волосы. Смуглый, словно круглый год принимал солнечные ванны, ростом выше шести футов, одет в серые фланелевые брюки, синюю рубашку и твидовый пиджак.
– Как дела? – спросил Кэнфилд.
Молодой человек помедлил, потом мягко заметил:
– Когда мне исполнилось двенадцать лет, вы с мамой подарили мне новую яхту. Она мне нравилась больше, чем вот это.
Майор улыбнулся.
– Не сомневаюсь.
– Здесь то самое? – Молодой человек поставил портфель на стол и провел по нему пальцем.
– Да.
– Наверное, я должен чувствовать себя так, словно мне дарована величайшая привилегия.
– Чтобы получить это, потребовалось правительственное распоряжение за подписью президента.
– В самом деле? – Юноша поднял глаза на майора.
– Не волнуйся. Вряд ли президент представляет себе, что здесь содержится.
– Как все прошло?
– Сделка состоялась. Взаимопонимание достигнуто.
– И все же я не верю.
– Когда прочтешь, поверишь. Это досье видели не более десяти человек, и большинство из них уже в могиле. Последнюю часть досье мы заполняли фрагментарно... в тысяча девятьсот тридцать восьмом. Эта часть в отдельной папке, со свинцовыми печатями. Страницы расположены не по порядку, а в соответствии с шифром. Ключ к шифру – на первой странице. – Майор ослабил узел галстука и начал расстегивать рубашку.
– Была ли в этом необходимость?
– Да, мы так считали. Насколько я помню, мы всякий раз пользовались услугами разных машинисток, – майор направился в ванную, – так что, прежде чем приступить к последней папке, тебе надо будет привести в порядок нумерацию страниц.
Майор вошел в ванную, снял рубашку и развязал шнурки на ботинках. Молодой человек встал в дверях.
– Когда мы уезжаем?
– В четверг.
– А как?
– На бомбардировщике. До военно-воздушной базы в Ньюфаундленде, потом Исландия, Гренландия, а оттуда в Ирландию. Из Ирландии на самолете нейтральной страны прямо в Лиссабон.
– Лиссабон?
– Там нами займется швейцарское посольство. Они переправят нас в Берн... Мы под надеждой защитой.
Кэнфилд снял форменные брюки и влез в легкие фланелевые.
– Что мы скажем маме? – спросил молодой человек. Кэнфилд молча подошел к раковине. Наполнил ее горячей водой и принялся намыливать лицо.
Молодой человек стоял неподвижно, следя за движениями майора. Он чувствовал, что Кэнфилд расстроен и лишь пытается казаться спокойным.
– Пожалуйста, достань мне чистую рубашку, там, на второй полке. Просто брось на постель.
– Конечно. – Молодой человек извлек из стопы чистых рубашек в шкафу самую симпатичную из них – поплиновую с широким воротником.
Кэнфилд между тем брился и говорил:
– Сегодня понедельник, у нас в запасе еще три дня. Пока я все окончательно улажу, ты сможешь заниматься досье. Если у тебя возникнут вопросы, ты в любой момент можешь обратиться ко мне за разъяснениями. Но только ко мне. Однако, даже если тебе понадобится срочная консультация, по телефону не звони, потерпи до встречи.
– Понял.
– И еще: не старайся ничего запоминать. В этом нет необходимости. Надо только, чтобы ты понял.
Был ли он искренен с мальчиком? Нужно ли было знакомить его с досье? Кэнфилд убеждал себя, что поступил правильно: какими бы ни были их взаимоотношения, Эндрю носил фамилию Скарлетт. Через несколько лет он унаследует одно из самых крупных состояний в мире. Такие люди должны уметь справляться с любыми ситуациями, сколь бы сложными они ни оказались.
Но так ли это?
Или, может быть, Кэнфилд подсознательно искал для себя более легкий путь? Пусть бы он узнал все от кого-нибудь другого. О Боже!
Майор вытер лицо, брызнул на него лосьоном и стал надевать рубашку.
– Ты плохо побрился, позволю себе заметить.
– Не важно!
Майор выбрал галстук из множества висевших на дверце шкафа и надел темно-синий блейзер.
– Когда я уеду, можешь начинать читать. Если соберешься обедать в городе, запри портфель в сейфе, что в библиотеке справа. Вот ключ.
Он снял с кольца маленький ключ.
Они вдвоем вышли из ванной, и Кэнфилд направился в холл.
– Ты или не слышал мой вопрос, или не хочешь на него отвечать? Я спросил, как насчет мамы?
– Я слышал. – Кэнфилд повернулся к молодому человеку. – Джанет не должна ничего знать.
– Почему?
Кэнфилд явно расстроился.
– Я так считаю. Она ничего не должна знать.
– Я с тобой не согласен, – робко возразил молодой человек.
– Это меня не интересует.
– Это должно тебя интересовать. Сейчас от меня многое зависит... и не я так решил, папа.
– И ты полагаешь, что это дает тебе право приказывать мне?
– Я полагаю, что имею право выразить свое мнение... Послушай. Я понимаю, что ты расстроен, но ведь она моя мать.
– И моя жена. Не забудь эту маленькую деталь, Энди. – Майор шагнул к молодому человеку, но Эндрю Скарлетт повернулся и направился к столу, на котором лежал черный кожаный портфель.
– Ты не показал, как он открывается.
– Я открыл его еще в машине. Он запирается и отпирается, как любой другой портфель.
Молодой Скарлетт взялся за замки, и они щелкнули.
– Знаешь, а ведь вчера я тебе не поверил, – сказал молодой человек, открывая портфель.
– И неудивительно.
– Нет. Я говорю не о нем. В этой информации я не сомневаюсь, потому что она проливает свет на многие вопросы, касающиеся тебя. – Он повернулся и посмотрел на майора. – В сущности никаких вопросов и не было. Я всегда считал, что знаю, почему ты ведешь себя так, а не иначе. Мне казалось, что ты обижен на Скарлеттов... Не на меня. На Скарлеттов. На дядю Чанселлора, тетю Аллисон, их детей... Вы с мамой всегда смеялись над ними. И я вместе с вами... Я помню, как тебе трудно было объяснить мне, почему у нас разные фамилии. Помнишь?
– Помню. – Кэнфилд добродушно улыбнулся.
– Но в последнюю пару лет... ты изменился. Ты заметно озлобился по отношению к Скарлеттам. Всякий раз при одном упоминании корпорации «Скарлатти» в тебе просыпается ненависть. Ты выходил из себя, когда адвокаты «Скарлатти» назначали встречу, чтобы обсудить с тобой и мамой состояние моих финансовых дел. Она сердилась на тебя и говорила, что ты ведешь себя неразумно... Только она ошибалась. Сейчас я понимаю... Вот видишь, я готов поверить во все, что содержится в этом портфеле. Он запер его.
– Тебе это будет непросто.
– Мне и сейчас непросто, хотя я уже и оправился от первого потрясения. – Он попытался улыбнуться. – Как бы там ни было, я научусь жить с этим. Мне кажется... я не знал его. Он ничего не значил для меня. Я никогда не придавал значения рассказам дяди Чанселлора. Понимаешь, я ничего не желал слышать. А знаешь почему?
Майор смотрел на молодого человека в упор.
– Нет, не знаю.
– Потому что я не хотел принадлежать никому, кроме тебя... и Джанет.
«О Господь праведный на небесах», – подумал Кэнфилд.
– Мне пора. – И он направился к двери.
– Подожди, мы еще ничего не выяснили.
– Нам нечего выяснять.
– Ты же так и не знаешь, чему я вчера не поверил. Кэнфилд уже взялся за ручку двери, но при этих словах замер.
– Чему же?
– Что мама... о нем ничего не знает.
Кэнфилд отпустил ручку и остановился. Когда он заговорил, голос его звучал глухо, чувствовалось, что он с трудом сдерживает себя.
– Я надеялся избежать этого разговора. По крайней мере до тех пор, пока ты не прочитаешь досье.
– Надо выяснить это прямо сейчас, иначе мне незачем его читать. Если есть что-то, что необходимо скрывать от нее, я должен знать почему.
Майор вернулся в комнату.
– Что ты хочешь от меня услышать? Что эта информация убьет ее?
– А такое может быть?
– Скорее всего, нет. Но мне недостает мужества это проверить.
– Когда ты узнал, что он жив?
Кэнфилд подошел к окну. Дети разошлись по домам. Ворота парка были закрыты.
Двенадцатого июня тридцать шестого года. Я совершенно точно идентифицировал его личность. Полтора года спустя, второго января тридцать восьмого года, я внес соответствующие дополнения в досье.
– Боже праведный!
– Да... Боже праведный.
– И ты никогда не говорил ей?
– Нет.
– Но почему, папа?
– Я мог бы привести тебе двадцать или тридцать убедительнейших доводов, – сказал Кэнфилд, по-прежнему глядя в окно. – Но три из них самые существенные. Первый – он уже достаточно попортил ей жизнь, он был сущим адом для нее. Второй – после смерти твоей бабушки не осталось ни единого человека, способного идентифицировать его личность. И третья причина – твоя мать верила... что я убил его.
– Ты?!
Майор повернулся к молодому человеку.
– Да. Я.... Я был убежден в этом... Убежден настолько, что заставил двадцать два человека засвидетельствовать его смерть. Я подкупил провинциальный суд неподалеку от Цюриха и получил свидетельство о его смерти. Совершенно подлинное... В то июньское утро, в тридцать шестом, когда я узнал правду, мы пребывали в нашем коттедже на заливе, я сидел во дворике и пил кофе. Вы с матерью возились с лодкой и позвали меня, чтобы я помог спустить ее на воду. Ты носился за ней со шлангом, она смеялась и убегала от тебя. Она была такая счастливая!.. Я не сказал ей. Вероятно, мне должно быть стыдно, но все обстоит именно так.
Молодой человек сел в кресло. Он пытался заговорить, но не находил нужных слов.
– Ты уверен, что хочешь остаться со мной? – спокойно спросил Кэнфилд.
– Должно быть, ты очень любил ее, – сказал юноша.
– Я до сих пор ее люблю.
– Тогда... я хочу остаться с тобой.
Кэнфилд почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Но он поклялся: ни при каких обстоятельствах не давать волю чувствам. Ведь ему предстояло пройти еще через много испытаний.
– Благодарю тебя за это.
Он снова повернулся к окну. Зажглись уличные фонари – они словно говорили людям, что война вполне способна погасить их, но пока этого не произошло, можно жить спокойно.
– Папа...
– Да?
– Почему, спустя полтора года, ты все-таки внес изменения в досье?
После продолжительного молчания Кэнфилд наконец сказал:
– Я должен был это сделать... Сейчас это звучит забавно: «Я должен был это сделать». Потребовалось восемнадцать месяцев, чтобы принять решение. Когда же я наконец его принял, хватило пяти минут, чтобы осуществить его на практике.
Он замолчал, размышляя, надо ли говорить юноше все. А какой смысл скрывать?
– На Рождество тридцать восьмого твоя мать подарила мне новый «паккард». Модель «роудстер». Двенадцатицилиндровый. Прекрасная машина. Я решил обкатать ее на Саутгемптонском шоссе... Не знаю уж, что случилось, похоже, заклинило рулевую колодку. Не знаю... словом, я попал в аварию. Машина два раза перевернулась, меня выбросило. Автомобиль – в лепешку, со мной же все было в порядке, я отделался легкой царапиной. Но мне пришло на ум, что я мог бы погибнуть в этой аварии.
– Я помню. Ты позвонил из какого-то дома, и мы с мамой приехали забрать тебя. Ты был здорово помятый.
– Верно. Именно тогда я и решил поехать в Вашингтон и внести изменения в досье.
– Не понимаю. Кэнфилд сел на подоконник:
– Емли бы со мной что-нибудь случилось, Скарлетт... Крюгер заставил бы ситуацию работать на себя. Джанет была очень уязвима, потому что ничего не знала. И не знает. Поэтому надо было где-то зафиксировать истину... Но сделать это таким образом, чтобы у правительства не оставалось никакого иного выхода, кроме устранения Крюгера... Немедленного устранения. Крюгер одурачил многих достойных людей. Некоторые из этих джентльменов занимают сегодня высокие посты на политическом Олимпе. Другие производят самолеты, танки, военные суда. Признав, что Крюгер – это Скарлетт, мы породим уйму вопросов. Вопросов, на которые наше правительство сейчас не захочет отвечать. А может быть, и никогда не захочет.
Он расстегнул плащ, но снимать его не стал.
– У адвокатов «Скарлатти» хранится мое письмо, которое в случае моей смерти или исчезновения они должны передать самому влиятельному члену правительства – какой бы ни была администрация. Адвокаты «Скарлатти» отменно делают такие вещи... Я знал, что будет война. Все знали. Не забывай, шел тридцать восьмой год... Письмо должно было побудить этого человека обратиться к досье и узнать правду. Кэнфилд глубоко вздохнул.
– Ты убедишься, что я дал определенные рекомендации на случай войны, а также предложил некоторые варианты действий, если войны не будет. Твою мать посвятили бы в суть дела лишь в случае крайней необходимости.
– Но почему твоя информация была бы так важна?
Эндрю Скарлетт быстро ориентировался в ситуации. Кэнфилду это нравилось.
– Бывают обстоятельства, когда государства... даже государства, находящиеся в состоянии войны, преследуют одни и те же цели... Для этого устанавливаются определенные линии связи... Генрих Крюгер – тот самый человек, который служит помехой для обеих сторон. Из досье это становится совершенно очевидным.
– По-моему, это цинично.
– Совершенно верно... Я написал, что по истечении сорока восьми часов после моей смерти необходимо вступить в контакт с командованием Третьего рейха и заявить, что несколько высших чинов нашей военной разведки считают, что Генрих Крюгер – гражданин Соединенных Штатов.
Эндрю Скарлетт подался вперед. Кэнфилд, делая вид, что не замечает растущего интереса молодого человека, продолжал:
– Поскольку Крюгер регулярно вступает в тайные контакты с целым рядом американцев, есть основания полагать, что подозрения подтвердятся. Однако в результате... – Кэнфилд сделал паузу, подыскивая точное определение, – смерти некого Мэтью Кэнфилда, хорошо знавшего человека, известного сейчас как Генрих Крюгер... наше правительство располагает документами, которые с полной определенностью свидетельствуют о том, что Генрих Крюгер не только преступник, но и душевнобольной. Америка в нем не заинтересована. Ни как в бывшем гражданине, ни как в возможном тайном своем агенте.
Молодой человек встал и недоуменно посмотрел на отчима.
– Это правда?
– И вот что важно. Сочетание таких «достоинств» гарантирует мгновенную казнь: предатель и сумасшедший.
– Я спросил не об этом.
– Вся информация в досье.
– Я хотел бы знать сейчас. Это правда? Он... душевнобольной? Или это уловка?
Кэнфилд едва слышно произнес:
– Именно потому я и хотел, чтобы ты прочел досье. Тебе нужен простой ответ, но его не существует.
– Я хочу знать, действительно ли мой отец – сумасшедший?
– Если тебя интересует, есть ли у нас медицинские свидетельства о его невменяемости... Нет, у нас их нет. С другой стороны, в Цюрихе находилось тогда как минимум десять весьма влиятельных людей – шестеро из них еще живы, – у которых были все основания желать, чтобы Крюгера признали сумасшедшим... Для них это был бы единственный выход. А поскольку они были господами влиятельными, то сумели кое-что для этого сделать. В исходном досье все десятеро характеризуют Генриха Крюгера как маньяка, страдающего шизофренией. Это было коллективное свидетельство. Но у этих людей не было выбора... Если же ты хочешь знать мое мнение... Крюгер был типом патологическим, абсолютно патологическим и чрезвычайно жестоким. Об этом ты тоже узнаешь из досье.
– Почему ты не называешь его настоящим именем?
Кэнфилд не ответил. Эндрю напряженно следил за тем, как он, чтобы успокоиться, меряет шагами комнату. Эндрю всегда любил его. Его невозможно было не любить. Надежный, уверенный в себе, умный, веселый и... Как бы это выразиться поточнее... Ранимый.
– Ты же не просто защищал маму, так ведь? Ты защищал меня. То, что ты сделал, это было и для моей защиты тоже... Если бы он вернулся, моя жизнь оказалась бы сломанной.
Кэнфилд медленно повернулся и посмотрел на пасынка.
– Не только твоя. Но и многих других. И я это тоже учитывал.
– Но это были бы чужие люди, не родной сын. -Юный Скарлетт открыл портфель.
– Ты прав. – Кэнфилд подошел к юноше и остановился у него за спиной. – Я многое отдал бы, чтобы не говорить с тобой об этом. Думаю, ты понимаешь. У меня не было выбора, Крюгер все прекрасно продумал. Оговорив в качестве окончательного условия твое присутствие, Крюгер не оставил мне никакой иной возможности – я обязан был сказать тебе правду... Он полагал, что, узнав правду, ты ужаснешься, и я любой ценой буду пытаться заставить тебя молчать. Вплоть до убийства. Лишь бы ты молчал. В этом досье содержится информация, которая могла погубить твою мать, засадить, в тюрьму меня. О, Крюгер думал, что с нами все кончено. Но он ошибся. Он не знал тебя.
– Мне действительно предстоит встретиться с ним? Разговаривать с ним?
– Я буду присутствовать при этом. Именно там и состоится сделка.
Эндрю Скарлетт испуганно взглянул на майора.
– Значит, ты собираешься заключить с ним сделку. – Он не спрашивал, он констатировал факт.
– Мы должны знать, чем он располагает. Коль скоро он наверняка будет удовлетворен моим предложением, мы узнаем, что сможет предложить он взамен. И на каких условиях.
– Тогда зачем мне читать все это. – И опять – он не спрашивал, он выражал свое мнение. – Все, что от меня требуется, – быть там... Отлично, я там буду!
– Ты прочтешь это, потому что я тебе приказываю!
– Хорошо, хорошо, папа. Я прочитаю.
– Благодарю тебя... Прости, что мне пришлось говорить с тобой в таком тоне. – Кэнфилд вновь стал застегивать плащ.
– Да, конечно... Я заслужил это. Кстати, а если мама позвонит мне в школу? А она позвонит, ты же ее знаешь.
– К твоему телефону подвели параллельную линию. Короче, наш человек будет отвечать на звонки. Система срабатывает отлично. Кстати, имей в виду, у тебя появился новый друг. Его зовут Том Аренс.
– Это еще кто такой?
– Лейтенант из Управления армейской разведки. Базируется в Бостоне. У него есть расписание твоих занятий, и он будет держать под контролем телефон. Он знает, что следует отвечать. На уик-энд ты якобы отправляешься к Смиту.
– О Боже, ты продумываешь все!
– Как правило. – Кэнфилд подошел к двери. – Возможно, я не вернусь сегодня.
– А куда ты едешь?
– Предстоит кое-какая работа. Я предпочитаю, чтобы ты не выходил из дома, но если все-таки надумаешь отлучиться, помни о сейфе.
– Я никуда не пойду.
– Хорошо. И, Энди, на тебя ложится огромная ответственность. Надеюсь, мы воспитали тебя таким образом, что ты справишься с ней. Думаю, у тебя это получится.
Эндрю понял, что отчим сказал не то, что хотел бы сказать ему на прощанье. И вдруг его осенило: Мэтью Кэнфилд не вернется.
Так как он сказал? В случае крайней необходимости Джанет известят. И мать узнает правду. Никто другой этого ей не может сказать.
Эндрю Скарлетт взглянул на портфель, лежащий на столе.
Сын с отчимом отправятся в Берн, но только сын вернется оттуда.
Мэтью Кэнфилду суждено там найти смерть.
* * *
Кэнфилд закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной.По лицу его струился пот, сердце колотилось с такой силой, что, казалось, слышно было во всем доме.
Он посмотрел на часы: прошло меньше часа. Ему хотелось поскорее оказаться как можно дальше отсюда. Он понимал, что по всем законам мужества, или морали, или ответственности ему следовало бы остаться с мальчиком. Но он не мог этого себе позволить – еще немного, и он бы лишился рассудка. Одну проблему он решил, на очереди следующая.
Какая именно?
Завтра в Лиссабон отправится курьер. Он примет все меры предосторожности: одна ошибка – и все рухнет. Курьер вылетит не раньше семи часов вечера.
Всю ночь и большую часть дня Мэтью Кэнфилд может провести с Джанет. Так и надо поступить. Если Энди не выдержит, то сразу же бросится к матери. Он не сможет оставаться с ним, Кэнфилдом, ему будет нужна только мать.