Страница:
Дверь раскрылась, и в центре проема, точно преграждая вход, возник довольно высокий мужчина с густой черной шевелюрой и такими же бровями. На нем была серая, баварского типа шляпа и коричневые панталоны. Лицо смуглое, с правильными чертами, глаза большие, пронзительные. Звали его Рудольф Гесс.
– Где вы пропадали? – Гесс жестом пригласил Скарлетта войти и закрыл за ним дверь. Комната была маленькая, скудно обставленная: стол, вокруг стулья, буфет и две настольные лампы. У окна стоял еще один мужчина, он, вероятно, узнал Скарлетта и кивнул ему. Это был щупленький, низенький человек с птичьими чертами лица.
– Йозеф? – обратился Скарлетт к нему. – Не ожидал увидеть вас здесь.
Йозеф Геббельс посмотрел на Гесса – он слабо знал английский. Гесс быстро перевел слова Скарлетта, и Геббельс пожал плечами.
– Где вы пропадали?
– У меня была посадка в Лизье. Не удалось достать другой самолет, поэтому пришлось ехать на машине. День выдался тяжкий, так что уж не усугубляйте его, пожалуйста.
– Ах вот оно что! От Лизье неблизкий путь. Я велю принести вам что-нибудь перекусить, но постарайтесь не задерживаться. Рейнгардт давно ждет.
Скарлетт сбросил с себя летную куртку.
– Как он?
Геббельс понял вопрос.
– Рейнгардт?.. В нетерпении! – Он неправильно произнес английское слово, и Скарлетт улыбнулся. Совершенно омерзительное создание, подумал Геббельс. Впрочем, неприязнь была взаимной.
– Обойдусь без еды. Рейнгардту и так пришлось ждать долго. Где он?
– В своей комнате. Номер два, в конце коридора. Днем выходил на прогулку, но по-прежнему боится, что кто-нибудь может его опознать, так что через десять минут вернулся. Похоже, он расстроен.
– Ведите его сюда... И прихватите с собой виски. -Скарлетт взглянул на Геббельса, ему было крайне неприятно присутствие этого низкорослого уродца, похожего на жалкого еврея-адвоката. Совсем ни к чему находиться ему здесь при их – его и Гесса – беседе с прусским аристократом.
Но Скарлетт знал, что ничего изменить нельзя: Гитлер и Геббельс связаны неразрывно.
Йозеф Геббельс, похоже, читал его мысли.
– Я посижу здесь, пока вы будете беседовать, – сказал он по-немецки, подвинул стул к стене и сел.
Спустя четыре минуты вернулся Гесс. За ним шел пожилой, обремененный избыточным весом немец, ростом чуть ниже Гесса, одетый в черный двубортные костюм. Его лицо лоснилось от жира, белокурые волосы были коротко подстрижены. Он стоял, расправив плечи и выпятив грудь, точно цирковой борец, и Скарлетту невольно подумалось; а сердцевина-то у него мягкая, не соответствует внушительному виду. Гесс плотно затворил дверь и запер ее на ключ.
– Господа, генерал Рейнгардт!
Геббельс поднялся со стула, кивнул и щелкнул каблуками.
Рейнгардт посмотрел на него безо всякого выражения.
Скарлетт заметил этот взгляд. Он приблизился к пожилому генералу и протянул руку.
– Господин генерал!
Рейнгардт перевел взгляд на Скарлетта и, хотя внешне это никак не проявилось, вид Скарлетта явно его смутил. Они пожали друг другу руки.
– Пожалуйста, присаживайтесь, герр генерал! – Гесс не скрывал восторга перед столь высокопоставленными гостями. Рейнгардт сел во главе стола. Скарлетт огорчился: ему хотелось самому занять то место – командную позицию.
Гесс осведомился, что предпочитает Рейнгардт – виски, джин или вино. Генерал решительным жестом руки отверг предложение.
– Мне тоже ничего, – заявил Алстер Скарлетт, усаживаясь слева от Рейнгардта. Гесс даже не взглянул на поднос и тоже сел. Геббельс вернулся, прихрамывая, к стулу у стены.
Скарлетт заговорил:
– Я приношу свои извинения за опоздание. Непростительный факт, но, к сожалению, возникло безотлагательное дело с нашими союзниками в Лондоне.
– Простите, как вас зовут? – перебил его Рейнгардт. Он говорил по-английски с сильным акцентом. Скарлетт быстро глянул на Гесса.
– Крюгер, герр генерал. Генрих Крюгер. Рейнгардт не отводил взгляда от Скарлетта:
– Не думаю, что это ваше настоящее имя, сэр. Вы ведь не немец.
– У меня немецкая душа. Поэтому я выбрал себе немецкое имя.
Гесс вмешался:
– Вклад герра Крюгера в наше общее дело бесценен. Без него мы никогда не добились бы таких успехов.
– Мне кажется, вы американец... Вы не говорите по-немецки?
– Вскорости этот недостаток будет устранен, – сказал Скарлетт.
В действительности он говорил по-немецки вполне сносно, но порой все-таки испытывал затруднения.
– Я не американец, генерал... – Скарлетт также пристально посмотрел на Рейнгардта и резко отчеканил: – Я – гражданин нового мира!.. И я, как никто другой, вправе стать свидетелем установления нового порядка. Прошу вас иметь это в виду в ходе нашей беседы.
Рейнгардт пожал плечами.
– Разумеется, у меня нет никаких сомнений, что у вас, как и у меня, имеются основания для сегодняшней встречи.
Скарлетт успокоился и чуть пододвинул стул.
– Итак, господа, к делу. Я хотел бы покинуть Монбелье сегодня же ночью. – Рейнгардт сунул руку в карман пиджака и достал оттуда сложенный вдвое лист почтовой бумаги. – Ваша партия, конечно, добилась вполне определенных успехов в рейхстаге. С учетом мюнхенского фиаско можно даже сказать – весьма значительных успехов...
Гесс с энтузиазмом воскликнул:
– Это только начало! Германия очистится от позора бесславного поражения и поднимет голову! Мы будем хозяевами Европы!
Рейнгардт внимательно наблюдал за Гессом. Затем спокойно произнес:
– Нам было бы достаточно стать хозяевами хотя бы самой Германии. Быть способными защитить свою страну – это все, чего мы хотим.
– Это лишь минимум того, что мы можем гарантировать, генерал. – Скарлетт старался говорить спокойно и сдержанно.
– Этим минимумом гарантий мы и желали бы заручиться. Мы не сторонники тех крайностей, которые проповедует Адольф Гитлер.
При упоминании имени Гитлера тщедушный Геббельс всем корпусом подался вперед: его раздражал сам факт устранения от участия в беседе.
– Что такое с Гитлером? Что вы о нем говорите? – спросил он по-немецки. – Гитлер – это путеводная звезда! Гитлер – надежда Германии!
– Для вас, может быть, – по-немецки же возразил Рейнгардт.
Алстер Скарлетт взглянул на Геббельса и заметил в его глазах ненависть. Да, подумал он, когда-нибудь Рейнгардт поплатится за эти слова. Между тем, разворачивая лист бумаги, генерал продолжал:
– Времена, переживаемые нашей нацией, требуют необычных союзников... Я беседовал с фон Шнитцлером и Киндорфом. Крупп не намерен вступать в переговоры, как, вероятно, вы уже знаете... Германская промышленность не в лучшем состоянии, чем армия: и та и другая – заложницы Союзной контрольной комиссии. Версальский договор устанавливает массу ограничений. Мы живем как на качелях, никакой стабильности. И нам не на кого рассчитывать, кроме себя. У нас у всех как кость в горле Версальский договор.
– Это лишь одно из препятствий. Есть и другие, – самодовольно заметил Скарлетт.
– Я приехал в Монбелье ради одной-единственной цели! Для возрождения германской промышленности и для экспорта ее продукции должны быть созданы определенные условия. Равно как и для возрождения армии. Ограничение численности войск до ста тысяч человек при необходимости охраны границы общей протяженностью более чем в тысячу шестьсот миль! Да это просто смехотворно... Нам сначала обещают, обещают, а потом следуют угрозы. Никакого понимания. Никаких материальных средств для необходимого роста.
– Нас предали! Нас предали самым бесстыдным образом в девятьсот восемнадцатом, и это предательство продолжается! И в самой Германии предателей по-прежнему полно! – воскликнул Гесс. Больше всего на свете он желал оказаться в числе друзей Рейнгардта. Рейнгардт почувствовал это и восторга не испытал.
– Да. Людендорф все еще придерживается этой теории. Мез-Аргонн... по-видимому, с этим трудно смириться.
Алстер Скарлетт расплылся в улыбке.
– Как и некоторым из нас, генерал Рейнгардт. Генерал взглянул на него:
– Я не стану обсуждать это с вами.
– Но однажды вам придется это сделать. Именно поэтому я здесь. Отчасти.
– Повторяю, герр Крюгер. У вас свои резоны, у меня – свои. Ваши меня не интересуют. Но вам с моими придется считаться.
Рейнгардт взглянул на Гесса, а потом – через стол – на притаившегося у стены Геббельса.
– Буду откровенен, господа, хотя никакого секрета для вас, вероятно, и не открою... На территории большевиков вдоль польской границы находятся сейчас тысячи оказавшихся там офицеров. На них нет спроса в своей собственной стране. Они обучают русских полевых командиров! Они внедряют дисциплину в крестьянской Красной Армии... Почему? Иные – чтобы просто прокормиться. Другие оправдываются тем, что русские заводы поставляют нам артиллерийские орудия и некоторые виды вооружения, запрещенные Союзной комиссией... Мне не по душе такое положение дел, господа. Я не доверяю русским... Веймарская республика пала. Эберт оказался несостоятельным. Гинденбург и того хуже. Нам необходимы новые политики, способные добиться отмены Версальского договора. Мы должны преобразовать страну изнутри.
Рудольф Гесс решительно положил руки на стол ладонями вниз.
– От имени Адольфа Гитлера и нашего собственного мы, присутствующие здесь, заверяем, что во главу угла своей политической платформы Национал-социалистическая рабочая партия Германии ставит безусловную отмену Версальского договора и его ограничений!
– Я учту это. Мне важно знать, способны ли вы реально объединить различные политические группы рейхстага. Я не стану отрицать, что вы имеете влияние. Куда большее влияние, чем другие... Но нас и наших соратников в деловом мире интересует ваша стабильность. Способны ли вы выстоять? Мы не можем делать ставку на политическую комету, которая сгорит без следа.
Алстер Скарлетт поднялся и с высоты своего роста посмотрел на пожилого немецкого генерала:
– А как вы отнесетесь к тому, что мы располагаем такими финансовыми возможностями, о которых даже и помышлять не смеет ни одна политическая организация в Европе? А может, и во всем западном полушарии?
– Я бы сказал, что вы преувеличиваете.
– А если я сообщу, что мы обладаем достаточно обширной территорией, где можно обучать тысячи и тысячи отборных войск вне бдительного ока версальских инспекционных групп?
– Вам придется привести соответствующие доказательства.
– Я могу сделать это без промедления. Рейнгардт также встал и, неотрывно глядя на Генриха Крюгера, произнес:
– Если вы говорите правду... вам обеспечена поддержка высшего генералитета германской армии.
– Где вы пропадали? – Гесс жестом пригласил Скарлетта войти и закрыл за ним дверь. Комната была маленькая, скудно обставленная: стол, вокруг стулья, буфет и две настольные лампы. У окна стоял еще один мужчина, он, вероятно, узнал Скарлетта и кивнул ему. Это был щупленький, низенький человек с птичьими чертами лица.
– Йозеф? – обратился Скарлетт к нему. – Не ожидал увидеть вас здесь.
Йозеф Геббельс посмотрел на Гесса – он слабо знал английский. Гесс быстро перевел слова Скарлетта, и Геббельс пожал плечами.
– Где вы пропадали?
– У меня была посадка в Лизье. Не удалось достать другой самолет, поэтому пришлось ехать на машине. День выдался тяжкий, так что уж не усугубляйте его, пожалуйста.
– Ах вот оно что! От Лизье неблизкий путь. Я велю принести вам что-нибудь перекусить, но постарайтесь не задерживаться. Рейнгардт давно ждет.
Скарлетт сбросил с себя летную куртку.
– Как он?
Геббельс понял вопрос.
– Рейнгардт?.. В нетерпении! – Он неправильно произнес английское слово, и Скарлетт улыбнулся. Совершенно омерзительное создание, подумал Геббельс. Впрочем, неприязнь была взаимной.
– Обойдусь без еды. Рейнгардту и так пришлось ждать долго. Где он?
– В своей комнате. Номер два, в конце коридора. Днем выходил на прогулку, но по-прежнему боится, что кто-нибудь может его опознать, так что через десять минут вернулся. Похоже, он расстроен.
– Ведите его сюда... И прихватите с собой виски. -Скарлетт взглянул на Геббельса, ему было крайне неприятно присутствие этого низкорослого уродца, похожего на жалкого еврея-адвоката. Совсем ни к чему находиться ему здесь при их – его и Гесса – беседе с прусским аристократом.
Но Скарлетт знал, что ничего изменить нельзя: Гитлер и Геббельс связаны неразрывно.
Йозеф Геббельс, похоже, читал его мысли.
– Я посижу здесь, пока вы будете беседовать, – сказал он по-немецки, подвинул стул к стене и сел.
Спустя четыре минуты вернулся Гесс. За ним шел пожилой, обремененный избыточным весом немец, ростом чуть ниже Гесса, одетый в черный двубортные костюм. Его лицо лоснилось от жира, белокурые волосы были коротко подстрижены. Он стоял, расправив плечи и выпятив грудь, точно цирковой борец, и Скарлетту невольно подумалось; а сердцевина-то у него мягкая, не соответствует внушительному виду. Гесс плотно затворил дверь и запер ее на ключ.
– Господа, генерал Рейнгардт!
Геббельс поднялся со стула, кивнул и щелкнул каблуками.
Рейнгардт посмотрел на него безо всякого выражения.
Скарлетт заметил этот взгляд. Он приблизился к пожилому генералу и протянул руку.
– Господин генерал!
Рейнгардт перевел взгляд на Скарлетта и, хотя внешне это никак не проявилось, вид Скарлетта явно его смутил. Они пожали друг другу руки.
– Пожалуйста, присаживайтесь, герр генерал! – Гесс не скрывал восторга перед столь высокопоставленными гостями. Рейнгардт сел во главе стола. Скарлетт огорчился: ему хотелось самому занять то место – командную позицию.
Гесс осведомился, что предпочитает Рейнгардт – виски, джин или вино. Генерал решительным жестом руки отверг предложение.
– Мне тоже ничего, – заявил Алстер Скарлетт, усаживаясь слева от Рейнгардта. Гесс даже не взглянул на поднос и тоже сел. Геббельс вернулся, прихрамывая, к стулу у стены.
Скарлетт заговорил:
– Я приношу свои извинения за опоздание. Непростительный факт, но, к сожалению, возникло безотлагательное дело с нашими союзниками в Лондоне.
– Простите, как вас зовут? – перебил его Рейнгардт. Он говорил по-английски с сильным акцентом. Скарлетт быстро глянул на Гесса.
– Крюгер, герр генерал. Генрих Крюгер. Рейнгардт не отводил взгляда от Скарлетта:
– Не думаю, что это ваше настоящее имя, сэр. Вы ведь не немец.
– У меня немецкая душа. Поэтому я выбрал себе немецкое имя.
Гесс вмешался:
– Вклад герра Крюгера в наше общее дело бесценен. Без него мы никогда не добились бы таких успехов.
– Мне кажется, вы американец... Вы не говорите по-немецки?
– Вскорости этот недостаток будет устранен, – сказал Скарлетт.
В действительности он говорил по-немецки вполне сносно, но порой все-таки испытывал затруднения.
– Я не американец, генерал... – Скарлетт также пристально посмотрел на Рейнгардта и резко отчеканил: – Я – гражданин нового мира!.. И я, как никто другой, вправе стать свидетелем установления нового порядка. Прошу вас иметь это в виду в ходе нашей беседы.
Рейнгардт пожал плечами.
– Разумеется, у меня нет никаких сомнений, что у вас, как и у меня, имеются основания для сегодняшней встречи.
Скарлетт успокоился и чуть пододвинул стул.
– Итак, господа, к делу. Я хотел бы покинуть Монбелье сегодня же ночью. – Рейнгардт сунул руку в карман пиджака и достал оттуда сложенный вдвое лист почтовой бумаги. – Ваша партия, конечно, добилась вполне определенных успехов в рейхстаге. С учетом мюнхенского фиаско можно даже сказать – весьма значительных успехов...
Гесс с энтузиазмом воскликнул:
– Это только начало! Германия очистится от позора бесславного поражения и поднимет голову! Мы будем хозяевами Европы!
Рейнгардт внимательно наблюдал за Гессом. Затем спокойно произнес:
– Нам было бы достаточно стать хозяевами хотя бы самой Германии. Быть способными защитить свою страну – это все, чего мы хотим.
– Это лишь минимум того, что мы можем гарантировать, генерал. – Скарлетт старался говорить спокойно и сдержанно.
– Этим минимумом гарантий мы и желали бы заручиться. Мы не сторонники тех крайностей, которые проповедует Адольф Гитлер.
При упоминании имени Гитлера тщедушный Геббельс всем корпусом подался вперед: его раздражал сам факт устранения от участия в беседе.
– Что такое с Гитлером? Что вы о нем говорите? – спросил он по-немецки. – Гитлер – это путеводная звезда! Гитлер – надежда Германии!
– Для вас, может быть, – по-немецки же возразил Рейнгардт.
Алстер Скарлетт взглянул на Геббельса и заметил в его глазах ненависть. Да, подумал он, когда-нибудь Рейнгардт поплатится за эти слова. Между тем, разворачивая лист бумаги, генерал продолжал:
– Времена, переживаемые нашей нацией, требуют необычных союзников... Я беседовал с фон Шнитцлером и Киндорфом. Крупп не намерен вступать в переговоры, как, вероятно, вы уже знаете... Германская промышленность не в лучшем состоянии, чем армия: и та и другая – заложницы Союзной контрольной комиссии. Версальский договор устанавливает массу ограничений. Мы живем как на качелях, никакой стабильности. И нам не на кого рассчитывать, кроме себя. У нас у всех как кость в горле Версальский договор.
– Это лишь одно из препятствий. Есть и другие, – самодовольно заметил Скарлетт.
– Я приехал в Монбелье ради одной-единственной цели! Для возрождения германской промышленности и для экспорта ее продукции должны быть созданы определенные условия. Равно как и для возрождения армии. Ограничение численности войск до ста тысяч человек при необходимости охраны границы общей протяженностью более чем в тысячу шестьсот миль! Да это просто смехотворно... Нам сначала обещают, обещают, а потом следуют угрозы. Никакого понимания. Никаких материальных средств для необходимого роста.
– Нас предали! Нас предали самым бесстыдным образом в девятьсот восемнадцатом, и это предательство продолжается! И в самой Германии предателей по-прежнему полно! – воскликнул Гесс. Больше всего на свете он желал оказаться в числе друзей Рейнгардта. Рейнгардт почувствовал это и восторга не испытал.
– Да. Людендорф все еще придерживается этой теории. Мез-Аргонн... по-видимому, с этим трудно смириться.
Алстер Скарлетт расплылся в улыбке.
– Как и некоторым из нас, генерал Рейнгардт. Генерал взглянул на него:
– Я не стану обсуждать это с вами.
– Но однажды вам придется это сделать. Именно поэтому я здесь. Отчасти.
– Повторяю, герр Крюгер. У вас свои резоны, у меня – свои. Ваши меня не интересуют. Но вам с моими придется считаться.
Рейнгардт взглянул на Гесса, а потом – через стол – на притаившегося у стены Геббельса.
– Буду откровенен, господа, хотя никакого секрета для вас, вероятно, и не открою... На территории большевиков вдоль польской границы находятся сейчас тысячи оказавшихся там офицеров. На них нет спроса в своей собственной стране. Они обучают русских полевых командиров! Они внедряют дисциплину в крестьянской Красной Армии... Почему? Иные – чтобы просто прокормиться. Другие оправдываются тем, что русские заводы поставляют нам артиллерийские орудия и некоторые виды вооружения, запрещенные Союзной комиссией... Мне не по душе такое положение дел, господа. Я не доверяю русским... Веймарская республика пала. Эберт оказался несостоятельным. Гинденбург и того хуже. Нам необходимы новые политики, способные добиться отмены Версальского договора. Мы должны преобразовать страну изнутри.
Рудольф Гесс решительно положил руки на стол ладонями вниз.
– От имени Адольфа Гитлера и нашего собственного мы, присутствующие здесь, заверяем, что во главу угла своей политической платформы Национал-социалистическая рабочая партия Германии ставит безусловную отмену Версальского договора и его ограничений!
– Я учту это. Мне важно знать, способны ли вы реально объединить различные политические группы рейхстага. Я не стану отрицать, что вы имеете влияние. Куда большее влияние, чем другие... Но нас и наших соратников в деловом мире интересует ваша стабильность. Способны ли вы выстоять? Мы не можем делать ставку на политическую комету, которая сгорит без следа.
Алстер Скарлетт поднялся и с высоты своего роста посмотрел на пожилого немецкого генерала:
– А как вы отнесетесь к тому, что мы располагаем такими финансовыми возможностями, о которых даже и помышлять не смеет ни одна политическая организация в Европе? А может, и во всем западном полушарии?
– Я бы сказал, что вы преувеличиваете.
– А если я сообщу, что мы обладаем достаточно обширной территорией, где можно обучать тысячи и тысячи отборных войск вне бдительного ока версальских инспекционных групп?
– Вам придется привести соответствующие доказательства.
– Я могу сделать это без промедления. Рейнгардт также встал и, неотрывно глядя на Генриха Крюгера, произнес:
– Если вы говорите правду... вам обеспечена поддержка высшего генералитета германской армии.
Глава 36
Джанет Саксон Скарлетт, еще не вполне проснувшись, потянулась к Кэнфилду, но его не оказалось рядом. С трудом открыв глаза, она окинула взглядом комнату. Джанет подташнивало, голова раскалывалась от боли, веки словно налились свинцом – все признаки тяжелого похмелья.
Мэтью Кэнфилд сидел за письменным столом и, подперев рукой подбородок, изучал лежавшие перед ним бумаги.
Джанет устроилась на постели так, чтобы удобнее было наблюдать за ним.
Да, он явно необычный человек, подумала она, хотя, с другой стороны, ничем вроде бы и не выдающийся. Интересно, и что такого она в нем нашла? Он не похож на мужчин ее круга. Те энергичны, изысканны, выхолены и обеспокоены исключительно самими собой. Мэтью Кэнфилд выбивался из этого привычного для нее ряда. Он не просто полон энергии – он постоянно готов к действию, присущая же ему уверенность была дарована не богатством, а давно приобретенным умением просчитывать все свои шаги и действия до мелочей.
Те, другие, были и внешне куда более привлекательны – он скорее относился к категории мужчин «с приятной, но простоватой наружностью». Именно это ее забавляло: и внешне, и в своих поступках он выглядел человеком абсолютно независимым, но наедине с ней менялся, становился мягким, нежным и даже слабым... Но был ли он действительно слабым? Сейчас он был чем-то озабочен. Она подозревала, что Элизабет Скарлатти давала ему деньги, и немалые. А он явно не привык к большим деньгам – она поняла это еще в те две недели, которые они провели в Нью-Йорке. Ему явно было ведено не скупиться – главное: установить с ней отношения, и они ужасно потешались над тем, что и впрямь правительственные деньги шли по назначению – позволили им лучше узнать друг друга. Да за такое она и сама с радостью заплатила бы – ведь ей уже приходилось платить. Но никто в жизни не был еще для нее дороже Мэтью Кэнфилда, естественно, «дороже» – не в смысле денег. Да, он не принадлежал к ее кругу. Он предпочел бы мир иной, попроще, менее аристократичный, космополитичный – это она понимала. Но она, Джанет Саксон Скарлетт, сделает все, чтобы удержать его, она приспособится к его взглядам и вкусам.
Когда все это кончится – если это когда-либо кончится, – они изыщут возможность быть вместе. Должен же быть какой-то выход! Она любит его, тревожится за него. «Как же замечательно!» – подумала Джанет Саксон Скарлетт.
Накануне, вернувшись в гостиницу в сопровождении сотрудника Дерека, Фергюсона, она застала Кэнфилда в гостиной Элизабет. Казалось, он был в ярости, лицо у него осунулось, постарело, и она не знала почему. Он извинился за свое настроение, а потом без всяких объяснений, чуть ли не силком, увел ее из гостиницы.
Они поужинали в маленьком ресторанчике в Сохо. Оба изрядно выпили – его страх передался ей. Но он так и не сказал, что тревожило его.
Они вернулись в его номер, прихватив с собой бутылку виски. Они занимались любовью, но Джанет чувствовала, что он чего-то боится и изо всех сил старается скрыть свой страх.
И сейчас, наблюдая за ним, сидящим за письменным столом, она вдруг каким-то шестым чувством прозрела правду... Правду о ночном визитере Элизабет Скарлатти.
Этим визитером был ее муж. Предчувствие не обмануло ее. А возникло оно еще накануне, когда он вдруг сказал: «Джанет, боюсь, к нам пожалует визитер».
Она чуть приподнялась на локте.
– Мэтью?
– О... доброе утро, милая.
– Мэтью... ты боишься его?
Кэнфилд весь напрягся. Она знает! Ну конечно же она знает!
– Когда я с ним встречусь, я не испугаюсь.
– Всегда так бывает, верно? Мы боимся чего-то или кого-то неведомого нам. – Джанет вдруг ощутила сильную резь в глазах.
– Почти то же сказала и Элизабет. Джанет села в постели, прикрыв одеялом плечи. Ей было холодно, боль в глазах усилилась.
– Она тебе рассказала?
– В конце концов да... Она не хотела рассказывать, но ей пришлось это сделать.
Джанет смотрела прямо перед собой.
– Я знала это, – спокойно произнесла она. – И боюсь.
– Конечно, ты напугана... Но бояться тебе нечего. Он тебя не тронет.
– Почему ты так уверен? Не думаю, что прошлой ночью ты чувствовал себя так же уверенно.
– Вчера я еще не был в этом уверен... И только потому, что он оказался живым. И хотя мы предполагали, что он может воскреснуть из мертвых, его появление было шоком и для меня, но взошло солнце, и развеялся мрак. – Он взял карандаш и сделал какую-то очередную запись.
Вдруг Джанет Саксон Скарлетт сжалась в комок и покатилась по постели.
– О Боже, Боже, Боже! – Она уткнулась головой в подушку.
Сначала Кэнфилд не понял, в чем дело, – он слышал ее, но был целиком сосредоточен на своих записях.
– Джэн, – не отрываясь от работы, начал он. – Джанет! – Кэнфилд повернулся, отбросил свой карандаш и поспешил к постели. – Джанет!.. Родная моя, не надо, прошу тебя. Не надо, Джанет! – Он взял ее руки, повернул к себе – и тут только увидел ее лицо.
По нему градом катились слезы, но это были не обычные рыдания. Глаза были широко открыты, точно она находилась в трансе. В трансе, порожденном ужасом.
Он снова и снова повторял:
– Джанет, Джанет, Джанет, Джанет!..
Она не отвечала. Казалось, она все глубже и глубже погружается во что-то страшное, в какую-то бездну. Она начала стонать, сначала тихо, потом все громче и громче.
– Джанет! Успокойся! Успокойся! Милая, успокойся!
Она не внимала его словам.
Напротив, она отталкивала его от себя, колотила кулаками.
Он чуть ослабил объятия, испугавшись, что может сделать ей больно.
Вдруг она успокоилась. Запрокинула голову назад и каким-то чужим, не свойственным ей голосом, закричала:
– Черт бы тебя побрал!.. Черт бы тебя побрал!!! – Она тянула слово «побрал!» долго, пока крик не срывался на визг, и медленно, словно под воздействием какой-то невидимой силы, развела ноги.
Тем же захлебывающимся от гнева, гортанным голосом она без конца повторяла:
– Ты свинья! Свинья! Свинья! Свинья! Кэнфилд в ужасе наблюдал за ней: она, изнемогая, как бы сопротивлялась насилию.
– Джанет, ради Бога, Джэн... Успокойся! Успокойся! Никто не посмеет прикоснуться к тебе! Пожалуйста, дорогая!
Джанет жутко, истерично хохотала.
– Ты подлец, Алстер! Ты дерьмо... дерьмо... – Она согнула в коленях ноги и ладонями прикрыла грудь. – Оставь меня, Алстер! Христа ради, Алстер, оставь меня!.. Да оставь же ты меня! – Она вновь сжалась в комок, точно ребенок, и начала всхлипывать.
Кэнфилд укрыл ее одеялом.
Теперь он понял, что вытворил с ней Скарлетт, во что он стремился ее превратить.
Она нуждалась в помощи значительно более серьезной, чем ему прежде казалось. Он ласково погладил ее по волосам и лег рядом.
Она закрыла глаза, всхлипывания утихли, перешли в глубокое прерывистое дыхание. Он надеялся, что она заснула, но не был уверен в этом. Ей надо отдохнуть. А ему – обдумать, каким образом посвятить ее во все, что должно произойти.
Потому что следующие четыре недели будут для нее кошмаром.
И не только для нее – для всех троих.
Но теперь появился новый, доселе неизвестный ему фактор, и Кэнфилд был даже рад, что он узнал об этом. Он понимал, что радоваться тут нечему и что ему надлежит сохранять хладнокровие, ибо чувство, возникшее в результате этой информации, могло помешать работе. А он профессионал и должен им оставаться.
И все же он был рад возникшему у него чувству ненависти.
Алстер Стюарт Скарлетт теперь был для Кэнфилда не только преступником международного масштаба, но еще и личным врагом, которого он жаждал убить.
Мэтью Кэнфилд сидел за письменным столом и, подперев рукой подбородок, изучал лежавшие перед ним бумаги.
Джанет устроилась на постели так, чтобы удобнее было наблюдать за ним.
Да, он явно необычный человек, подумала она, хотя, с другой стороны, ничем вроде бы и не выдающийся. Интересно, и что такого она в нем нашла? Он не похож на мужчин ее круга. Те энергичны, изысканны, выхолены и обеспокоены исключительно самими собой. Мэтью Кэнфилд выбивался из этого привычного для нее ряда. Он не просто полон энергии – он постоянно готов к действию, присущая же ему уверенность была дарована не богатством, а давно приобретенным умением просчитывать все свои шаги и действия до мелочей.
Те, другие, были и внешне куда более привлекательны – он скорее относился к категории мужчин «с приятной, но простоватой наружностью». Именно это ее забавляло: и внешне, и в своих поступках он выглядел человеком абсолютно независимым, но наедине с ней менялся, становился мягким, нежным и даже слабым... Но был ли он действительно слабым? Сейчас он был чем-то озабочен. Она подозревала, что Элизабет Скарлатти давала ему деньги, и немалые. А он явно не привык к большим деньгам – она поняла это еще в те две недели, которые они провели в Нью-Йорке. Ему явно было ведено не скупиться – главное: установить с ней отношения, и они ужасно потешались над тем, что и впрямь правительственные деньги шли по назначению – позволили им лучше узнать друг друга. Да за такое она и сама с радостью заплатила бы – ведь ей уже приходилось платить. Но никто в жизни не был еще для нее дороже Мэтью Кэнфилда, естественно, «дороже» – не в смысле денег. Да, он не принадлежал к ее кругу. Он предпочел бы мир иной, попроще, менее аристократичный, космополитичный – это она понимала. Но она, Джанет Саксон Скарлетт, сделает все, чтобы удержать его, она приспособится к его взглядам и вкусам.
Когда все это кончится – если это когда-либо кончится, – они изыщут возможность быть вместе. Должен же быть какой-то выход! Она любит его, тревожится за него. «Как же замечательно!» – подумала Джанет Саксон Скарлетт.
Накануне, вернувшись в гостиницу в сопровождении сотрудника Дерека, Фергюсона, она застала Кэнфилда в гостиной Элизабет. Казалось, он был в ярости, лицо у него осунулось, постарело, и она не знала почему. Он извинился за свое настроение, а потом без всяких объяснений, чуть ли не силком, увел ее из гостиницы.
Они поужинали в маленьком ресторанчике в Сохо. Оба изрядно выпили – его страх передался ей. Но он так и не сказал, что тревожило его.
Они вернулись в его номер, прихватив с собой бутылку виски. Они занимались любовью, но Джанет чувствовала, что он чего-то боится и изо всех сил старается скрыть свой страх.
И сейчас, наблюдая за ним, сидящим за письменным столом, она вдруг каким-то шестым чувством прозрела правду... Правду о ночном визитере Элизабет Скарлатти.
Этим визитером был ее муж. Предчувствие не обмануло ее. А возникло оно еще накануне, когда он вдруг сказал: «Джанет, боюсь, к нам пожалует визитер».
Она чуть приподнялась на локте.
– Мэтью?
– О... доброе утро, милая.
– Мэтью... ты боишься его?
Кэнфилд весь напрягся. Она знает! Ну конечно же она знает!
– Когда я с ним встречусь, я не испугаюсь.
– Всегда так бывает, верно? Мы боимся чего-то или кого-то неведомого нам. – Джанет вдруг ощутила сильную резь в глазах.
– Почти то же сказала и Элизабет. Джанет села в постели, прикрыв одеялом плечи. Ей было холодно, боль в глазах усилилась.
– Она тебе рассказала?
– В конце концов да... Она не хотела рассказывать, но ей пришлось это сделать.
Джанет смотрела прямо перед собой.
– Я знала это, – спокойно произнесла она. – И боюсь.
– Конечно, ты напугана... Но бояться тебе нечего. Он тебя не тронет.
– Почему ты так уверен? Не думаю, что прошлой ночью ты чувствовал себя так же уверенно.
– Вчера я еще не был в этом уверен... И только потому, что он оказался живым. И хотя мы предполагали, что он может воскреснуть из мертвых, его появление было шоком и для меня, но взошло солнце, и развеялся мрак. – Он взял карандаш и сделал какую-то очередную запись.
Вдруг Джанет Саксон Скарлетт сжалась в комок и покатилась по постели.
– О Боже, Боже, Боже! – Она уткнулась головой в подушку.
Сначала Кэнфилд не понял, в чем дело, – он слышал ее, но был целиком сосредоточен на своих записях.
– Джэн, – не отрываясь от работы, начал он. – Джанет! – Кэнфилд повернулся, отбросил свой карандаш и поспешил к постели. – Джанет!.. Родная моя, не надо, прошу тебя. Не надо, Джанет! – Он взял ее руки, повернул к себе – и тут только увидел ее лицо.
По нему градом катились слезы, но это были не обычные рыдания. Глаза были широко открыты, точно она находилась в трансе. В трансе, порожденном ужасом.
Он снова и снова повторял:
– Джанет, Джанет, Джанет, Джанет!..
Она не отвечала. Казалось, она все глубже и глубже погружается во что-то страшное, в какую-то бездну. Она начала стонать, сначала тихо, потом все громче и громче.
– Джанет! Успокойся! Успокойся! Милая, успокойся!
Она не внимала его словам.
Напротив, она отталкивала его от себя, колотила кулаками.
Он чуть ослабил объятия, испугавшись, что может сделать ей больно.
Вдруг она успокоилась. Запрокинула голову назад и каким-то чужим, не свойственным ей голосом, закричала:
– Черт бы тебя побрал!.. Черт бы тебя побрал!!! – Она тянула слово «побрал!» долго, пока крик не срывался на визг, и медленно, словно под воздействием какой-то невидимой силы, развела ноги.
Тем же захлебывающимся от гнева, гортанным голосом она без конца повторяла:
– Ты свинья! Свинья! Свинья! Свинья! Кэнфилд в ужасе наблюдал за ней: она, изнемогая, как бы сопротивлялась насилию.
– Джанет, ради Бога, Джэн... Успокойся! Успокойся! Никто не посмеет прикоснуться к тебе! Пожалуйста, дорогая!
Джанет жутко, истерично хохотала.
– Ты подлец, Алстер! Ты дерьмо... дерьмо... – Она согнула в коленях ноги и ладонями прикрыла грудь. – Оставь меня, Алстер! Христа ради, Алстер, оставь меня!.. Да оставь же ты меня! – Она вновь сжалась в комок, точно ребенок, и начала всхлипывать.
Кэнфилд укрыл ее одеялом.
Теперь он понял, что вытворил с ней Скарлетт, во что он стремился ее превратить.
Она нуждалась в помощи значительно более серьезной, чем ему прежде казалось. Он ласково погладил ее по волосам и лег рядом.
Она закрыла глаза, всхлипывания утихли, перешли в глубокое прерывистое дыхание. Он надеялся, что она заснула, но не был уверен в этом. Ей надо отдохнуть. А ему – обдумать, каким образом посвятить ее во все, что должно произойти.
Потому что следующие четыре недели будут для нее кошмаром.
И не только для нее – для всех троих.
Но теперь появился новый, доселе неизвестный ему фактор, и Кэнфилд был даже рад, что он узнал об этом. Он понимал, что радоваться тут нечему и что ему надлежит сохранять хладнокровие, ибо чувство, возникшее в результате этой информации, могло помешать работе. А он профессионал и должен им оставаться.
И все же он был рад возникшему у него чувству ненависти.
Алстер Стюарт Скарлетт теперь был для Кэнфилда не только преступником международного масштаба, но еще и личным врагом, которого он жаждал убить.
Глава 37
Алстер Скарлетт смотрел на пылающее гневом лицо Адольфа Гитлера. Он отметил про себя, что, несмотря на гнев, Гитлер способен контролировать себя, и это его умение граничит с чудом. Да и сам он был воплощенным чудом. Чудо-человеком, который приведет их в прекраснейший мир.
Гесс, Геббельс и Крюгер всю ночь добирались от Монбелье до Мюнхена, где Гитлер и Людендорф ждали их отчета о встрече с Рейнгардтом. В случае успешного исхода переговоров можно приступать к реализации плана Людендорфа. Все мало-мальским значительные фракции рейхстага всполошатся в связи с возможным созданием коалиции. Прозвучат обещания, угрозы. Как единственный представитель Национал-социалистической партии и ее кандидат на пост президента с речью выступит Людендорф. Его будут слушать. Солдат-мыслитель, он постепенно восстанавливает свою репутацию, утраченную при Мез-Аргонне.
Одновременно с этим в двенадцати городах пройдут антиверсальские демонстрации – без помех со стороны полиции, загодя щедро вознагражденной. Гитлеру предстоит отправиться в Ольденбург, в самое сердце северозападной Пруссии, где взрастают семена былой воинской славы. Будет проведен слет, на котором, согласно договоренности, выступит сам Рейнгардт.
Выступления Рейнгардта достаточно, чтобы всем стало ясно: партию поддерживают военные. Рейнгардт – временный попутчик, один из тех, кто обеспечивает им успех на нынешнем этапе. Поддержка Гитлера Рейнгардтом продемонстрирует, на чью сторону склоняется генералитет.
Людендорф усматривал в этом всего лишь политическую уступку со стороны высшего армейского командования. Гитлер же воспринимал подобную уступку чуть ли не как политический переворот; австрийский фельдфебель был ужасно озабочен отношением генералов. Он понимал, что от этого зависит вся его дальнейшая судьба, и именно потому так упивался собственной гордостью. Но в то же время и отчаянно злился.
Потому что Геббельс уже доложил Людендорфу и Гитлеру о том, как высказался в адрес последнего Рейнгардт.
В просторной комнате, выходящей окнами на Зедлингерштрассе, воцарилась зловещая тишина. Гитлер сидел, судорожно впившись руками в подлокотники кресла, затем вскочил. Он злобно взирал на Геббельса, но тот понимал, что гнев направлен не на него.
– Жирный боров! Пусть проваливает в свое поместье! Ему только коров пасти!
Скарлетт сидел рядом с Гессом. Как обычно, когда разговор шел по-немецки, услужливый Гесс наклонился к Алстеру и тихо пояснил:
– Он очень огорчен. Рейнгардт может стать помехой.
– Почему?
– Геббельс не верит, что Рейнгардт в открытую поддержит движение. Он захочет получить все выгоды, не замарав мундира.
– Но в Монбелье Рейнгардт обещал свою поддержку! Что там говорит Геббельс? – Скарлетт считал, что ему самому надо следить за ходом разговора – он терпеть не мог Геббельса.
– Геббельс наябедничал, как Рейнгардт отзывался о Гитлере, – прошептал Гесс, прикрыв рот ладонью.
Скарлетт громко сказал:
– Пусть тогда Рейнгардту скажут: если он не станет на сторону Гитлера, он ни гроша на свои игрушки не получит! И пусть катится ко всем чертям!
– Что он говорит, Гесс? – Гитлер метнул взгляд на Гесса и Скарлетта.
– Он сказал: пошлите Рейнгардта к черту!
Людендорф слегка улыбнулся.
– Бог мой, какая наивность!
– Передайте Рейнгардту, что мы вполне можем обойтись и без него! А вот как он будет обходиться без войска, без оружия и без амуниции? Я просто не буду за все это платить – и точка! Передайте, он сразу одумается! – Скарлетт говорил быстро, не заботясь о том, успевает ли Гесс переводить его слова.
– Такому человеку, как Рейнгардт, нельзя угрожать. Он настоящий солдат.
Гесс повернулся к Скарлетту.
– Герр Людендорф говорит, что Рейнгардта такими угрозами не возьмешь, он солдат.
– Он трусливый оловянный солдатик, вот он кто такой! Он трясется от страха. Он до смерти боится русских. Он нуждается в нас и прекрасно это знает.
Гесс перевел ответ Скарлетта, Людендорф усмехнулся, прищелкнув пальцами, словно услышал забавную шутку.
– Вы не имеете права смеяться! Я разговаривал с ним, не вы! И это мои деньги – не ваши!
Гессу не было нужды переводить. Людендорф поднялся со своего кресла. Он был в такой же ярости, как и Скарлетт.
– Скажи американцу, что его деньги не дают ему права командовать нами! Гесс помедлил.
– Господин Людендорф не считает, что ваш финансовый вклад... так уж ценен.
– Можете не продолжать, – Скарлетт, до того недвижно сидевший, вдруг оттолкнулся спиной от стены и с завидной легкостью выпрямился во весь свой могучий рост. – Скажите ему, пусть и он катится ко всем чертям! Именно этого ждут от него всякие Рейнгардты.
Старый вояка Людендорф испытал самый настоящий физический страх. Он не доверял этому заокеанскому неврастенику. Людендорф не раз говорил Гитлеру и другим, что этого человека, именующего себя Генрихом Крюгером, опасно вводить в их тесный круг. Но его неизменно одергивали, потому что Крюгер не только владел, казалось, неисчерпаемыми финансовыми источниками, но, судя по всему, мог заручиться поддержкой весьма влиятельных людей или по меньшей мере вызвать у них интерес.
И все-таки Людендорф не доверял ему.
Главным образом потому, что считал этого Крюгера глупым.
– Позвольте напомнить вам, господин Крюгер, что я владею... английским языком в достаточной мере, чтобы изъясняться и понимать.
– Тогда почему же вы им не пользуетесь?
– Я не испытываю в этом – как это говорят? – ни малейшей необходимости.
– Но я этого требую, черт побери!
Адольф Гитлер внезапно хлопнул в ладоши, требуя тишины. Людендорфу этот жест показался оскорбительным, но из уважения к талантам Гитлера он заставил себя смириться.
– Замолчите! Оба!
Гитлер отошел от стола и повернулся ко всем спиной. Завел руки за спину. Несколько секунд он стоял молча, и никто не осмеливался нарушить тишину. Потому что это была его – Гитлера – тишина, и Геббельс, безумно любивший театральность, с удовлетворением наблюдал за тем, какой эффект производило поведение Гитлера на присутствующих.
Людендорф подыгрывал боссу, хотя все еще испытывал чувство досады. Он хорошо знал, что Гитлер не силен в логическом мышлении. Он воистину велик как провидец, но подчас оказывается немощен и слеп, когда требуется решать сугубо практические вопросы. Это осложняло его деятельность и деятельность Розенберга, а они считали себя истинными архитекторами нового порядка. Людендорф надеялся, что в данном случае Гитлер согласится с его доводами. Ведь Рейнгардт, как и сам Людендорф, – вояка, гордый и неподкупный. С таким нужно обращаться деликатно. Кто же способен понимать это лучше, как не бывший фельдмаршал императорской армии, сохранивший свое достоинство в этом трагическом разгроме?
Адольф Гитлер спокойно произнес:
– Мы поступим так, как говорит герр Крюгер.
– Герр Гитлер согласен с вами, Крюгер! – Гесс коснулся руки Скарлетта. Он никогда не любил самонадеянного Людендорфа и теперь предвкушал свое торжество. Ставкой был Рейнгардт. Если Крюгер одержит верх, Людендорф окажется в дураках.
Гесс, Геббельс и Крюгер всю ночь добирались от Монбелье до Мюнхена, где Гитлер и Людендорф ждали их отчета о встрече с Рейнгардтом. В случае успешного исхода переговоров можно приступать к реализации плана Людендорфа. Все мало-мальским значительные фракции рейхстага всполошатся в связи с возможным созданием коалиции. Прозвучат обещания, угрозы. Как единственный представитель Национал-социалистической партии и ее кандидат на пост президента с речью выступит Людендорф. Его будут слушать. Солдат-мыслитель, он постепенно восстанавливает свою репутацию, утраченную при Мез-Аргонне.
Одновременно с этим в двенадцати городах пройдут антиверсальские демонстрации – без помех со стороны полиции, загодя щедро вознагражденной. Гитлеру предстоит отправиться в Ольденбург, в самое сердце северозападной Пруссии, где взрастают семена былой воинской славы. Будет проведен слет, на котором, согласно договоренности, выступит сам Рейнгардт.
Выступления Рейнгардта достаточно, чтобы всем стало ясно: партию поддерживают военные. Рейнгардт – временный попутчик, один из тех, кто обеспечивает им успех на нынешнем этапе. Поддержка Гитлера Рейнгардтом продемонстрирует, на чью сторону склоняется генералитет.
Людендорф усматривал в этом всего лишь политическую уступку со стороны высшего армейского командования. Гитлер же воспринимал подобную уступку чуть ли не как политический переворот; австрийский фельдфебель был ужасно озабочен отношением генералов. Он понимал, что от этого зависит вся его дальнейшая судьба, и именно потому так упивался собственной гордостью. Но в то же время и отчаянно злился.
Потому что Геббельс уже доложил Людендорфу и Гитлеру о том, как высказался в адрес последнего Рейнгардт.
В просторной комнате, выходящей окнами на Зедлингерштрассе, воцарилась зловещая тишина. Гитлер сидел, судорожно впившись руками в подлокотники кресла, затем вскочил. Он злобно взирал на Геббельса, но тот понимал, что гнев направлен не на него.
– Жирный боров! Пусть проваливает в свое поместье! Ему только коров пасти!
Скарлетт сидел рядом с Гессом. Как обычно, когда разговор шел по-немецки, услужливый Гесс наклонился к Алстеру и тихо пояснил:
– Он очень огорчен. Рейнгардт может стать помехой.
– Почему?
– Геббельс не верит, что Рейнгардт в открытую поддержит движение. Он захочет получить все выгоды, не замарав мундира.
– Но в Монбелье Рейнгардт обещал свою поддержку! Что там говорит Геббельс? – Скарлетт считал, что ему самому надо следить за ходом разговора – он терпеть не мог Геббельса.
– Геббельс наябедничал, как Рейнгардт отзывался о Гитлере, – прошептал Гесс, прикрыв рот ладонью.
Скарлетт громко сказал:
– Пусть тогда Рейнгардту скажут: если он не станет на сторону Гитлера, он ни гроша на свои игрушки не получит! И пусть катится ко всем чертям!
– Что он говорит, Гесс? – Гитлер метнул взгляд на Гесса и Скарлетта.
– Он сказал: пошлите Рейнгардта к черту!
Людендорф слегка улыбнулся.
– Бог мой, какая наивность!
– Передайте Рейнгардту, что мы вполне можем обойтись и без него! А вот как он будет обходиться без войска, без оружия и без амуниции? Я просто не буду за все это платить – и точка! Передайте, он сразу одумается! – Скарлетт говорил быстро, не заботясь о том, успевает ли Гесс переводить его слова.
– Такому человеку, как Рейнгардт, нельзя угрожать. Он настоящий солдат.
Гесс повернулся к Скарлетту.
– Герр Людендорф говорит, что Рейнгардта такими угрозами не возьмешь, он солдат.
– Он трусливый оловянный солдатик, вот он кто такой! Он трясется от страха. Он до смерти боится русских. Он нуждается в нас и прекрасно это знает.
Гесс перевел ответ Скарлетта, Людендорф усмехнулся, прищелкнув пальцами, словно услышал забавную шутку.
– Вы не имеете права смеяться! Я разговаривал с ним, не вы! И это мои деньги – не ваши!
Гессу не было нужды переводить. Людендорф поднялся со своего кресла. Он был в такой же ярости, как и Скарлетт.
– Скажи американцу, что его деньги не дают ему права командовать нами! Гесс помедлил.
– Господин Людендорф не считает, что ваш финансовый вклад... так уж ценен.
– Можете не продолжать, – Скарлетт, до того недвижно сидевший, вдруг оттолкнулся спиной от стены и с завидной легкостью выпрямился во весь свой могучий рост. – Скажите ему, пусть и он катится ко всем чертям! Именно этого ждут от него всякие Рейнгардты.
Старый вояка Людендорф испытал самый настоящий физический страх. Он не доверял этому заокеанскому неврастенику. Людендорф не раз говорил Гитлеру и другим, что этого человека, именующего себя Генрихом Крюгером, опасно вводить в их тесный круг. Но его неизменно одергивали, потому что Крюгер не только владел, казалось, неисчерпаемыми финансовыми источниками, но, судя по всему, мог заручиться поддержкой весьма влиятельных людей или по меньшей мере вызвать у них интерес.
И все-таки Людендорф не доверял ему.
Главным образом потому, что считал этого Крюгера глупым.
– Позвольте напомнить вам, господин Крюгер, что я владею... английским языком в достаточной мере, чтобы изъясняться и понимать.
– Тогда почему же вы им не пользуетесь?
– Я не испытываю в этом – как это говорят? – ни малейшей необходимости.
– Но я этого требую, черт побери!
Адольф Гитлер внезапно хлопнул в ладоши, требуя тишины. Людендорфу этот жест показался оскорбительным, но из уважения к талантам Гитлера он заставил себя смириться.
– Замолчите! Оба!
Гитлер отошел от стола и повернулся ко всем спиной. Завел руки за спину. Несколько секунд он стоял молча, и никто не осмеливался нарушить тишину. Потому что это была его – Гитлера – тишина, и Геббельс, безумно любивший театральность, с удовлетворением наблюдал за тем, какой эффект производило поведение Гитлера на присутствующих.
Людендорф подыгрывал боссу, хотя все еще испытывал чувство досады. Он хорошо знал, что Гитлер не силен в логическом мышлении. Он воистину велик как провидец, но подчас оказывается немощен и слеп, когда требуется решать сугубо практические вопросы. Это осложняло его деятельность и деятельность Розенберга, а они считали себя истинными архитекторами нового порядка. Людендорф надеялся, что в данном случае Гитлер согласится с его доводами. Ведь Рейнгардт, как и сам Людендорф, – вояка, гордый и неподкупный. С таким нужно обращаться деликатно. Кто же способен понимать это лучше, как не бывший фельдмаршал императорской армии, сохранивший свое достоинство в этом трагическом разгроме?
Адольф Гитлер спокойно произнес:
– Мы поступим так, как говорит герр Крюгер.
– Герр Гитлер согласен с вами, Крюгер! – Гесс коснулся руки Скарлетта. Он никогда не любил самонадеянного Людендорфа и теперь предвкушал свое торжество. Ставкой был Рейнгардт. Если Крюгер одержит верх, Людендорф окажется в дураках.