Страница:
Шатонеф только что восстановил их обоих, равно как и герцога Лонгвиля, в
отправлении их прежних должностей. Наконец, Принц считал, что для него и
опасно, и постыдно порывать с теми людьми, которые принесли ему столько
пользы и так способствовали его освобождению.
Хотя из-за раздумий подобного рода Принц колебался, королева отнюдь не
отказалась от своего замысла и так же горячо желала вступить с Принцем в
переговоры, рассчитывая либо добиться его полного и окончательного перехода
на ее сторону и тем самым обеспечить возвращение Кардинала, либо снова
навлечь на него подозрения всех его друзей и приверженцев. В этих видах она
поторопила принцессу Пфальцскую добиться от Принца разъяснений, чего он
хотел бы для себя и своих друзей, и подала ей такую надежду на
удовлетворение его пожеланий, что эта принцесса убедила его наконец решиться
начать переговоры и тайно свидеться у нее с господами Сервьеном и де
Лионном. Принц пожелал, чтобы при этом присутствовал и герцог Ларошфуко, что
тот и сделал совместно с принцем Конти и г-жой де Лонгвиль.
Первый проект соглашения, представленный принцессою Пфальцской,
предусматривал, что Принцу будет дана Гиень, {7} а должность генерального
наместника в ней - тому из его приверженцев, кого он сам назовет, тогда как
губернаторство Прованс - принцу Конти; {8} что будут розданы денежные
награды всем, державшим сторону Принца; что от него потребуется только одно:
выехать в свое губернаторство, взяв с собой для обеспечения безопасности те
подразделения своих войск, какие он сам изберет; что, пребывая там, он не
обязан содействовать возвращению кардинала Мазарини, но не должен вместе с
тем и препятствовать этому, и уж во всяком случае Принц волен быть его
другом или врагом, смотря по тому, что подскажет ему образ действий
Кардинала. Эти условия были не только подтверждены, но и дополнены господами
Сервьеном и де Лионном, ибо на выраженное Принцем желание, чтобы герцогу
Ларошфуко была предоставлена должность генерального наместника Гиени с
передачей в его ведение также Блэ, они ответили как нельзя более
обнадеживающим образом. Правда, они попросили предоставить им время, чтобы
договориться о губернаторстве Прованс с герцогом Ангулемским {9} и
окончательно склонить королеву к согласию относительно Блэ, но, вероятно,
это было сделано ими, чтобы доложить Кардиналу о ходе переговоров и получить
от него дальнейшие указания. Они также коснулись причин неодобрения
королевою женитьбы принца Конти на м-ль де Шеврез, но им не дали подробнее
остановиться на этом и ограничились разъяснением, что обязательства,
принятые на этот счет по отношению к г-же де Шеврез, слишком определенны,
чтобы заниматься поисками благовидных предлогов для их нарушения. По этому
пункту господа Сервьен и де Лионн не стали настаивать. Таким образом
создалось впечатление, что соглашение между королевой и Принцем - дело,
можно сказать, решенное.
Они оба в равной мере были заинтересованы в сохранении тайны этих
переговоров. Королеве приходилось соблюдать осторожность, чтобы не усилить
недоверия герцога Орлеанского и фрондеров, тем более что она готовилась
вскоре поступить, и притом без всякого объяснения, вопреки своим же
направленным Парламенту заявлениям, предусматривавшим Невозвращение
Кардинала. {10} Принц со своей стороны должен был принимать не меньшие
предосторожности, поскольку молва о его соглашении с королевою, заключенном,
как справедливо сочли бы его друзья и приверженцы, за их спиною, могла
явиться причиною отпадения от него герцога Буйонского и г-на де Тюренна. К
тому же Принц опасался, как бы, наново порвав с фрондерами и г-жой де
Шеврез, не оживить в памяти Парламента и народа страшных картин последней
Парижской войны. Таким образом, эти переговоры в течение некоторого времени
не получили огласки, но тот, кого избрали для их завершения, вскоре подал
поводы к их разрыву и довел дело до крайностей, свидетелями которых мы
впоследствии стали.
Между тем, хотя принцы были уже на свободе, собрание знати {11} не
разошлось и продолжало заседать, используя для этого различные предлоги.
Прежде всего дворянство потребовало восстановления своих привилегий и
устранения кое-каких отдельных непорядков, но истинной его целью было
добиться созыва Генеральных штатов, что и впрямь являлось бы самым надежным
и безболезненным средством восстановления древних основ государства, с
некоторых пор, как представлялось, вконец расшатанных чрезмерным могуществом
временщиков. Последовавшие события с очевидностью показали, насколько этот
исходивший от знати проект был бы полезен для королевства. Но герцог
Орлеанский и Принц, не понимая своих подлинных интересов и стремясь угодить
двору и Парламенту, в равной мере боявшихся влиятельности Генеральных
штатов, не только не поддержали требований знати и не заслужили тем самым
признательности за установление общественного спокойствия, но помышляли лишь
о способах распустить собрание и сочли свой долг до конца исполненным,
добившись от двора обещания созвать Генеральные штаты через полгода по
достижении королем совершеннолетия. {12} За этим пустым обещанием последовал
самороспуск собрания.
Двор в ту пору разделялся на несколько группировок, но все они
сходились в стремлении воспрепятствовать возвращению Кардинала. Однако их
образ действий был различен: фрондеры открыто заявляли о своей враждебности
к Кардиналу, но хранитель печати де Шатонеф выказывал преданность королеве,
хотя и был смертельным врагом Кардинала. Он находил, что нет лучшего способа
держать Кардинала вдали и занимать его место, как делая вид, что неизменно
разделяешь мнения королевы. Она же во всем отдавала отчет пребывавшему в
изгнании Кардиналу, {13} и его отсутствие служило лишь к усилению его
власти. Но так как его указания доходили медленно и нередко одно отменялось
другим, эта противоречивость вносила такую путаницу в государственные дела,
что разобраться в ней не было ни малейшей возможности.
Между тем фрондеры торопили с заключением брака между принцем Конти и
м-ль де Шеврез. Малейшие промедления в этом внушали им подозрения, и они
стали подозревать г-жу де Лонгвиль и герцога Ларошфуко в намерении
расстроить этот брак {14} из опасения, как бы принц Конти не ускользнул из
их рук и не попал в руки г-жи де Шеврез и коадъютора Парижского. Принц
искусно подогревал их подозрения насчет своей сестры и герцога Ларошфуко,
рассчитывая, что, пока фрондерами будет владеть эта мысль, они никогда не
доищутся истинной причины промедления, состоявшей в том, что Принц, не
достигнув соглашения с королевою и вместе с тем не прекратив переговоров о
нем, а также располагая сведениями, что г-н де Шатонеф будет смещен, хотел
дождаться выяснения обстановки и лишь после этого или допустить этот брак,
если г-н де Шатонеф возобладает над Кардиналом, или окончательно расстроить
его, если Кардинал настоит на смещении г-на де Шатонефа.
Между тем отправили в Рим доверенных лиц хлопотать о дозволении этого
брака между родственниками. Принц Конти с нетерпением ждал дозволения на
него столько же потому, что м-ль де Шеврез ему нравилась, сколько и потому,
что перемена в условиях существования привлекала его прелестью новизны. Это
чувство, однако, он со всем присущим ему хитроумием тщательно скрывал от
друзей; но более всего он опасался, как бы ого не заметила г-жа де Лонгвиль,
что принизило бы и се глазах внешние проявления его необыкновенной и
странной страсти, которую, как ему хотелось ее уверить, он к ней питает. В
поисках выхода из этого затруднения он доверительно попросил президента
Виоля, которому было, поручено составить статьи брачного договора, уступить
по всем спорным пунктам и во что бы то ни стало преодолеть все помехи.
Тогда же г-на де Шатонефа отстранили от должности хранителя печати,
назначив на его место Первого президента Моле. {15} Это событие застигло
врасплох и привело в ярость фрондеров, и Коадъютор, личный враг Первого
президента, поспешил в Люксембургский дворец сообщить о случившемся герцогу
Орлеанскому и находившемуся вместе с ним Принцу. Он с такими преувеличениями
и с такой злобой изобразил им образ действий двора, что тотчас же было
созвано совещание, на котором присутствовало много знатных особ и которое
занялось обсуждением вопроса о том, отправиться ли немедля во Дворец
Правосудия и силою отобрать печать у Первого президента или сначала поднять
народ, дабы он поддержал это насилие. Принц, однако, решительно
воспротивился этому, побуждаемый то ли доводами рассудка, то ли
соображениями личного интереса; он даже ввернул в свою речь легкую шутку,
заявив, что недостаточно храбр, чтобы не дрогнуть перед опасностями войны, в
которой противник станет их осыпать камнями и головешками. Фрондеров обидел
этот ответ, и они еще больше укрепились в своем прежнем мнении, что Принц
поддерживает тайные сношения со двором. Они решили, что отстранение г-на де
Шатонефа и возвращение г-на де Шавиньи, в прошлом статс-секретаря и
министра, в это самое время вызванного двором, были согласованы с Принцем,
хотя в действительности он был к этому совсем не причастен. Королева между
тем тотчас же предоставила г-ну де Шавиньи его прежнее место в Совете. Она
сочла, что, вернувшись без чьего-либо заступничества, он будет обязан своим
возвращением ей одной, и действительно, пока г-н де Шавиньи надеялся
завоевать доверенность и расположение королевы, он старался держаться
поодаль от Принца и всех своих главнейших друзей, но после того, как первые
же дни показали ему, что пристрастие, питаемое королевою к Кардиналу,
вытеснить из ее души невозможно, он тайно объединился с Принцем, сочтя, что
этот союз вознесет его ко всему, чего он желал по чрезмерному своему
честолюбию. Он начал с того, что побудил Принца ознакомить герцога
Орлеанского с заключаемым между ним и королевою соглашением, дабы тот помог
ему от него отступиться, и, хотя доверием, которое ему оказывал Принц, г-н
де Шавиньи был обязан исключительно г-же де Лонгвиль и герцогу Ларошфуко, он
настоятельно просил Принца не раскрывать своих намерений в точности и до
конца ни той, ни другому.
Пока г-н де Шавиньи действовал указанным образом, отстранение г-на де
Шатонефа усилило в г-же де Шеврез опасения, как бы не расстроилось столь
желанное для нее замужество ее дочери: ведь она больше не была в состоянии
обеспечить Принцу и его друзьям назначения, которые взялась им доставить. И
все же г-жа де Род {16} по ее указанию договорилась с герцогом Ларошфуко,
что эти назначения и бракосочетание должны состояться одновременно и явиться
доказательствами доброй воли обеих группировок. Но если, с одной стороны,
г-жа де Шеврез понимала, что с ослаблением ее влияния ослабляются и ее
надежды, то, с другой, наново проникалась ими, наблюдая проявления страстной
влюбленности, расточаемые принцем Конти ее дочери. А он и в самом деле
оказывал ей тысячу знаков внимания, тщательно скрывая их от друзей и
особенно от сестры, вел весьма продолжительные и доверительные разговоры с
Легом и Нуармутье, ближайшими друзьями м-ль де Шеврез, и вопреки своему
обыкновению никому об этом ничего не рассказывал. Наконец, его поведение
показалось столь необычным, что президент Немон, {17} особенно ревностный
приверженец Принца, почел себя должным доложить ему о намерениях его брата.
Он сказал, что тот собирается жениться на м-ль де Шеврез, обойдясь без его
содействия и разрешения папы, что сторонится всех своих давних друзей, чтобы
без помех договориться обо всем с Легом, и что если Принц срочно не примет
мер, то ему придется увидеть, как г-жа де Шеврез отнимает у него брата и
доводит до конца дело об этом браке, и притом тогда, когда для Принца,
по-видимому, особенно важно ему воспрепятствовать. Это сообщение прекратило
колебания Принца, и, ни с кем не обсудив того, что задумал, он отправился к
принцу Конти. Разговор с ним он начал с насмешек над безмерностью его
страсти и кончил тем, что рассказал о м-ль де Шеврез, Коадъюторе, Нуармутье
и Комартене {18} все, сочтенное им наиболее подходящим, чтобы внушить
отвращение любовнику или мужу. Ему не стоило большого труда преуспеть в этом
намерении. Принц Конти посчитал, что все рассказанное ему соответствует
истине, или не захотел показать, что сомневается в его достоверности. Он
поблагодарил брата за столь полезное сообщение и решил отказаться от
женитьбы на м-ль де Шеврез. Больше того; он посетовал на г-жу де Лонгвиль и
герцога Ларошфуко, не поставивших его ранее в известность о том, какие толки
ходят на этот счет в обществе. Затем стали изыскивать способы покончить с
этим делом по возможности безболезненно, но затронутые им интересы были
чересчур существенны и сопровождавшие его обстоятельства чересчур щекотливы,
чтобы не возобновить и не распалить с еще большей силой давнюю ненависть
г-жи де Шеврез и фрондеров к Принцу и тем, кто, по их подозрению, подстроил
совместно с ним только что происшедшее. На президента Виоля было возложено
поручение отправиться к г-же де Шеврез и под благовидным предлогом снять с
Принца и его брата взятые ими на себя обязательства в отношении этого брака.
Кроме того предполагалось, что на следующий день они - и тот и другой -
посетят ее лично. Но то ли потому, что они не могли заставить себя предстать
перед особою, которой доставили столь чувствительную неприятность, или, быть
может, из-за того, что оба брата, раздражавшиеся что ни день по поводу любых
пустяков, довели себя до крайней степени раздражения, обсуждая, как подобает
держаться при этом посещении г-жи де Шеврез, - в конце концов ни они, ни
президент Виоль так у нее и не побывали. Таким образом, брак был расстроен
по их воле и побуждению, причем они не попытались ни соблюсти хоть
какую-либо учтивость, ни сохранить хотя бы малейшее благоприличие.
Не могу сказать, при участии ли г-на де Шавиньи Принц согласился
принять губернаторство Гиень в обмен на губернаторство Бургундия, которое
было дано герцогу Эпернону, но в конце концов соглашение об этом он
заключил, не упомянув в нем ни словом о том, что требовал ранее для своего
брата, для герцога Ларошфуко и всех прочих своих друзей и приверженцев.
Теперь Принц неуклонно следовал советам г-на де Шавиньи. Он один пользовался
полным доверием Принца, и это он побудил его отступиться от соглашения с
королевою, не посчитавшись с мнением г-жи де Лонгвиль, принцессы Пфальцской,
а также герцогов Буйонского и Ларошфуко. Господа Сервьен и де Лионн в связи
с этими переговорами подверглись нападкам с обеих сторон и вслед за тем были
отставлены. Королева отрицала, что когда-либо слышала о предложении
касательно Блэ, и обвиняла г-на Сервьена в том, что он выдвинул его с
умыслом, чтобы сделать требования Принца столь непомерными, что ей было бы
невозможно согласиться на них. Принц, со своей стороны, жаловался на то, что
г-н Сервьен, войдя с ним от имени королевы в рассмотрение условий, о которых
она ничего не знала, сделал ему столько пустых предложений, чтобы обмануть
видимостью добросердечного соглашения, за которым в действительности
скрывалось заранее обдуманное намерение его погубить. Наконец, хотя г-н
Сервьен навлек на себя подозрения обеих сторон, это нисколько не ослабило
напряженности, которая вновь появилась в отношениях между королевой и
Принцем. К расхождению их почти в равной мере подталкивали псе приближенные.
Королеву старались убедить в том, что нелады между Принцем и г-жой де Шеврез
заставят фрондеров принять сторону Кардинала и что положение дел вскоре
окажется точно таким же, каким оно было при аресте Принца. Он же со своей
стороны дошел до разрыва с двором и потому, что больше не доверял королеве и
опасался, как бы на него не свалились уже испытанные им злоключения, и
потому, что его толкнули на это другие. Г-жа де Лонгвиль знала о том, что
Коадъютор безвозвратно восстановил против нее ее мужа и что после сообщений,
сделанных Коадъютором о ее поведении, она не может поехать к нему в
Нормандию, не подвергнув опасности по меньшей мере свою свободу. А между тем
герцог Лонгвиль всеми средствами добивался ее приезда, и она не располагала
иною возможностью избегнуть этой столь опасной поездки, как склонив своего
брата к гражданской войне. У принца Конти не было твердо намеченной цели.
Тем не менее он следовал за мнениями сестры, не зная, что лежит в их основе,
и хотел войны, потому что она отдалила бы его от принятия столь нелюбимого
им духовного сана. {19} Герцог Немур также был горячим сторонником войны, но
за этим стояли не столько честолюбивые побуждения, сколько ревность к
Принцу. Для него было невыносимо, чтобы тот встречался с г-жою де Шатильон
{20} и любил ее, и так как этому нельзя было помешать иначе, как разлучив их
навсегда, он решил, что сделать это может только война, и в этом была
единственная причина, почему он стремился к ней. Герцоги Буйонский и
Ларошфуко были далеки от подобных желаний: они только что испытали, сколько
забот и неодолимых трудностей выпадает на долю того, кто ведет гражданскую
войну со своим королем; они знали, как легко идут друзья на предательство,
когда оно щедро оплачивается двором и доставляет благовидный предлог
вернуться к исполнению своего долга. Они знали, насколько слабы испанцы,
насколько никчемны и обманчивы их обещания и насколько им безразлично,
станет ли хозяином положения Принц или Кардинал, и единственное, чего они
добиваются, - это углублять разлад между ними, чтобы использовать наши
распри для достижения своих целей. Герцог Буйонский, помимо общественных
интересов, учитывал и свои личные: он надеялся заслужить расположение
королевы, способствуя удержанию Принца в повиновении. Герцог Ларошфуко не
мог с такою же откровенностью говорить о своем отвращении к войне: он связал
себя словом разделять взгляды г-жи де Лонгвиль и единственное, что тогда
было в его возможностях, - это попытаться убедить ее желать мира. Но образ
действий как двора, так и Принца вскоре доставил обильные поводы ко
взаимному недоверию, последствия чего подвергли стольким опасностям
государство и столь многие знатные фамилии королевства.
И вот при том, что все повсюду вело к окончательному разрыву, Принц
незадолго пред тем отправил во Фландрию маркиза Сильери якобы для того,
чтобы освободить г-жу де Лонгвиль и г-на де Тюренна от обязательств, взятых
ими на себя перед испанцами, дабы доставить ему свободу. В действительности,
однако, маркиз Сильери получил приказание связаться с графом Фуенсальданья и
выяснить, какую помощь мог бы оказать Принцу испанский король, если бы ему
пришлось повести войну. Фуенсальданья ответил в соответствии с принятым у
испанцев обыкновением и, посулив, в общем, гораздо больше того, что, не
утратив благоразумия, можно было у них попросить, не упустил ничего, чтобы
склонить Принца поднять оружие.
Что касается противного лагеря, то королева заключила новый союз с
Коадъютором, главнейшей основой которого была их общая ненависть к Принцу.
{21} Этот договор не подлежал разглашению как в интересах королевы, так и
фрондеров, поскольку она могла ожидать, что они сослужат ей службу благодаря
тому весу, который имели в народе, а сохранять его они могли только пока
народ продолжал верить, что они - враги Кардинала. Обе стороны сошлись,
таким образом, в том, что для их безопасности необходимо ниспровержение
Принца. Больше того, королеве предложили либо его убить, либо арестовать и
бросить в тюрьму, но она с ужасом отвергла первое предложение и охотно дала
согласие на второе. Коадъютор и г-н де Лионн встретились у графа Монтрезора,
чтобы сообща изыскать средства к осуществлению этого замысла; они
согласились в том, что следует попытаться исполнить задуманное, но не
приняли никакого решения ни о сроке, ни о способе его осуществления. Но то
ли потому, что г-н де Лионн опасался, что этот шаг поведет к прискорбным
последствиям для государства, или, может быть, потому, что стремился, как
его в этом подозревали, помешать возвращению Кардинала, - а свободу Принца
он считал самым большим препятствием к этому - он сообщил маршалу Грамону,
который был его другом, все принятые у графа Монтрезора решения в отношении
Принца. Маршал Грамон использовал эту тайну так же, как г-н де Лионн: он
открыл ее г-ну де Шиииньи, обязав его всевозможными клятвами ни с кем не
делиться ею, но г-н де Шавиньи тотчас же обо всем предупредил Принца. Тот
некоторое время считал, что слух о его предстоящем аресте распущен
умышленно, дабы вынудить его оставить Париж, и что было бы проявлением
непростительной слабости поднимать из-за него тревогу: он видел, с какою
горячностью его поддерживает народ, и его постоянно сопровождали офицеры как
королевских войск, так и его собственных, слуги, принадлежавшие к его
домашнему штату, а также ближайшие друзья и приверженцы. Пребывая в
уверенности, что ничто ему не грозит, он ничего не изменил в своем
поведении, кроме разве того, что перестал бывать в Лувре, но эта
предосторожность не могла оградить его от опасностей, которым он сам себя
подвергал и которых хотел избежать, ибо по чистой случайности он как-то
оказался на Куре {22} в то самое время, когда, возвращаясь с охоты, по нему
проезжал король в сопровождении гвардейцев и отряда легкой кавалерии. Эта
встреча, которая могла погубить Принца, прошла для него безо всяких
последствий. Король продолжил свой путь, и никто из находившихся близ него
не посмел что-либо ему посоветовать. Принц поспешно покинул Кур, чтобы у
короля не успело созреть решение. Королева и вместе с нею фрондеры, упустив
столь блистательную возможность, нашли для себя утешение в надежде на то,
что вскоре обретут ее снова.
Между тем предупреждения, со всех сторон непрерывно поступавшие к
Принцу, начали убеждать его в том, что при дворе, очевидно, и в самом деле
задумали избавиться от его особы, и в связи с этим он помирился с г-жой де
Лонгвиль и герцогом Ларошфуко. Тем не менее некоторое время он не принимал
никаких дополнительных предосторожностей, как его к этому ни побуждали.
Однако после упорных отказов считаться со столь обоснованными доводами и
внушающими доверие предупреждениями Принц при ложном известии вдруг сделал
то, чего не пожелал сделать по внушенному истинным положением дел совету
друзей. Однажды, когда он уже улегся и еще беседовал с Винеем, {23} тот
получил записку от одного дворянина по имени Лебуше, который просил его
предупредить Принца, что две роты гвардейцев в полном боевом снаряжении
готовятся выступить в направлении предместья Сен-Жермен. Это известие
заставило его счесть, что им предписано окружить особняк Конде, тогда как в
действительности их отрядили лишь для того, чтобы принуждать к внесению
сбора за провоз товаров через городские ворота. Принц нашел необходимым
тотчас же вскочить в седло и в сопровождении всего шести или семи спутников
ускакал через предместье Сен-Мишель. Некоторое время он простоял на большой
дороге, ожидая известий от принца Конти, к которому послал предупредить о
случившемся, но второе заблуждение, еще более нелепое, нежели первое,
заставило его сняться с места. До него донеслось цоканье копыт большого
числа рысивших в его сторону лошадей, и, подумав, что это - разыскивающий
его отряд, он подался к Флери, близ Медона, но в конце концов обнаружил, что
то были всего лишь торговцы птицей, ехавшие и ночью, чтобы к утру быть в
Париже. Принц Конти, узнав, что его брат выехал, сразу же сообщил об этом
герцогу Ларошфуко, который отправился к Принцу, чтобы за ним последовать, но
тот попросил его тотчас же возвратиться в Париж и поставить в известность
герцога Орлеанского о причинах, вынудивших его уехать, и о том, что он
отправляется в Сен-Мор. {24}
Этот отъезд Принца произвел в обществе впечатление, какое обычно
производят новости о каких-либо больших событиях, и всякий старался дать ему
свое объяснение. Вероятность переворота и связанных с ним перемен обрадовала
народ и напугала обеспеченные слои. Коадъютор, г-жа де Шеврез и фрондеры
сочли, что удаление Принца сплотит их с диором и с ними станут еще больше
считаться, поскольку и них будет нужда. Королева несомненно предвидела
грозившие государству бедствия, но не могла огорчаться из-за того, что могло
способствовать возвращению Кардинала. Принц страшился последствий столь
огромного дела и не мог решиться взять на себя осуществление так далеко
заходящего замысла. Он не доверял толкавшим его на войну, опасался их
ветрености и совершенно справедливо считал, что они недолго станут ему
помогать нести ее бремя. К тому же он знал, что, не порывая открыто, от его
дела отстраняется герцог Буйонский; что г-н де Тюренн уже заявил о том, что
отныне не станет ни в чем участвовать; что герцог Лонгвиль не хочет ни во
что вмешиваться и слишком недоволен своей женой, чтобы споспешествовать
войне, главнейшей причиной которой она, по его мнению, и была. Маршал Ламотт
взял назад данное ранее слово поднять оружие и, что бы ни побудило его
изменить решение, сказал, что у него больше нет оснований жаловаться на
отправлении их прежних должностей. Наконец, Принц считал, что для него и
опасно, и постыдно порывать с теми людьми, которые принесли ему столько
пользы и так способствовали его освобождению.
Хотя из-за раздумий подобного рода Принц колебался, королева отнюдь не
отказалась от своего замысла и так же горячо желала вступить с Принцем в
переговоры, рассчитывая либо добиться его полного и окончательного перехода
на ее сторону и тем самым обеспечить возвращение Кардинала, либо снова
навлечь на него подозрения всех его друзей и приверженцев. В этих видах она
поторопила принцессу Пфальцскую добиться от Принца разъяснений, чего он
хотел бы для себя и своих друзей, и подала ей такую надежду на
удовлетворение его пожеланий, что эта принцесса убедила его наконец решиться
начать переговоры и тайно свидеться у нее с господами Сервьеном и де
Лионном. Принц пожелал, чтобы при этом присутствовал и герцог Ларошфуко, что
тот и сделал совместно с принцем Конти и г-жой де Лонгвиль.
Первый проект соглашения, представленный принцессою Пфальцской,
предусматривал, что Принцу будет дана Гиень, {7} а должность генерального
наместника в ней - тому из его приверженцев, кого он сам назовет, тогда как
губернаторство Прованс - принцу Конти; {8} что будут розданы денежные
награды всем, державшим сторону Принца; что от него потребуется только одно:
выехать в свое губернаторство, взяв с собой для обеспечения безопасности те
подразделения своих войск, какие он сам изберет; что, пребывая там, он не
обязан содействовать возвращению кардинала Мазарини, но не должен вместе с
тем и препятствовать этому, и уж во всяком случае Принц волен быть его
другом или врагом, смотря по тому, что подскажет ему образ действий
Кардинала. Эти условия были не только подтверждены, но и дополнены господами
Сервьеном и де Лионном, ибо на выраженное Принцем желание, чтобы герцогу
Ларошфуко была предоставлена должность генерального наместника Гиени с
передачей в его ведение также Блэ, они ответили как нельзя более
обнадеживающим образом. Правда, они попросили предоставить им время, чтобы
договориться о губернаторстве Прованс с герцогом Ангулемским {9} и
окончательно склонить королеву к согласию относительно Блэ, но, вероятно,
это было сделано ими, чтобы доложить Кардиналу о ходе переговоров и получить
от него дальнейшие указания. Они также коснулись причин неодобрения
королевою женитьбы принца Конти на м-ль де Шеврез, но им не дали подробнее
остановиться на этом и ограничились разъяснением, что обязательства,
принятые на этот счет по отношению к г-же де Шеврез, слишком определенны,
чтобы заниматься поисками благовидных предлогов для их нарушения. По этому
пункту господа Сервьен и де Лионн не стали настаивать. Таким образом
создалось впечатление, что соглашение между королевой и Принцем - дело,
можно сказать, решенное.
Они оба в равной мере были заинтересованы в сохранении тайны этих
переговоров. Королеве приходилось соблюдать осторожность, чтобы не усилить
недоверия герцога Орлеанского и фрондеров, тем более что она готовилась
вскоре поступить, и притом без всякого объяснения, вопреки своим же
направленным Парламенту заявлениям, предусматривавшим Невозвращение
Кардинала. {10} Принц со своей стороны должен был принимать не меньшие
предосторожности, поскольку молва о его соглашении с королевою, заключенном,
как справедливо сочли бы его друзья и приверженцы, за их спиною, могла
явиться причиною отпадения от него герцога Буйонского и г-на де Тюренна. К
тому же Принц опасался, как бы, наново порвав с фрондерами и г-жой де
Шеврез, не оживить в памяти Парламента и народа страшных картин последней
Парижской войны. Таким образом, эти переговоры в течение некоторого времени
не получили огласки, но тот, кого избрали для их завершения, вскоре подал
поводы к их разрыву и довел дело до крайностей, свидетелями которых мы
впоследствии стали.
Между тем, хотя принцы были уже на свободе, собрание знати {11} не
разошлось и продолжало заседать, используя для этого различные предлоги.
Прежде всего дворянство потребовало восстановления своих привилегий и
устранения кое-каких отдельных непорядков, но истинной его целью было
добиться созыва Генеральных штатов, что и впрямь являлось бы самым надежным
и безболезненным средством восстановления древних основ государства, с
некоторых пор, как представлялось, вконец расшатанных чрезмерным могуществом
временщиков. Последовавшие события с очевидностью показали, насколько этот
исходивший от знати проект был бы полезен для королевства. Но герцог
Орлеанский и Принц, не понимая своих подлинных интересов и стремясь угодить
двору и Парламенту, в равной мере боявшихся влиятельности Генеральных
штатов, не только не поддержали требований знати и не заслужили тем самым
признательности за установление общественного спокойствия, но помышляли лишь
о способах распустить собрание и сочли свой долг до конца исполненным,
добившись от двора обещания созвать Генеральные штаты через полгода по
достижении королем совершеннолетия. {12} За этим пустым обещанием последовал
самороспуск собрания.
Двор в ту пору разделялся на несколько группировок, но все они
сходились в стремлении воспрепятствовать возвращению Кардинала. Однако их
образ действий был различен: фрондеры открыто заявляли о своей враждебности
к Кардиналу, но хранитель печати де Шатонеф выказывал преданность королеве,
хотя и был смертельным врагом Кардинала. Он находил, что нет лучшего способа
держать Кардинала вдали и занимать его место, как делая вид, что неизменно
разделяешь мнения королевы. Она же во всем отдавала отчет пребывавшему в
изгнании Кардиналу, {13} и его отсутствие служило лишь к усилению его
власти. Но так как его указания доходили медленно и нередко одно отменялось
другим, эта противоречивость вносила такую путаницу в государственные дела,
что разобраться в ней не было ни малейшей возможности.
Между тем фрондеры торопили с заключением брака между принцем Конти и
м-ль де Шеврез. Малейшие промедления в этом внушали им подозрения, и они
стали подозревать г-жу де Лонгвиль и герцога Ларошфуко в намерении
расстроить этот брак {14} из опасения, как бы принц Конти не ускользнул из
их рук и не попал в руки г-жи де Шеврез и коадъютора Парижского. Принц
искусно подогревал их подозрения насчет своей сестры и герцога Ларошфуко,
рассчитывая, что, пока фрондерами будет владеть эта мысль, они никогда не
доищутся истинной причины промедления, состоявшей в том, что Принц, не
достигнув соглашения с королевою и вместе с тем не прекратив переговоров о
нем, а также располагая сведениями, что г-н де Шатонеф будет смещен, хотел
дождаться выяснения обстановки и лишь после этого или допустить этот брак,
если г-н де Шатонеф возобладает над Кардиналом, или окончательно расстроить
его, если Кардинал настоит на смещении г-на де Шатонефа.
Между тем отправили в Рим доверенных лиц хлопотать о дозволении этого
брака между родственниками. Принц Конти с нетерпением ждал дозволения на
него столько же потому, что м-ль де Шеврез ему нравилась, сколько и потому,
что перемена в условиях существования привлекала его прелестью новизны. Это
чувство, однако, он со всем присущим ему хитроумием тщательно скрывал от
друзей; но более всего он опасался, как бы ого не заметила г-жа де Лонгвиль,
что принизило бы и се глазах внешние проявления его необыкновенной и
странной страсти, которую, как ему хотелось ее уверить, он к ней питает. В
поисках выхода из этого затруднения он доверительно попросил президента
Виоля, которому было, поручено составить статьи брачного договора, уступить
по всем спорным пунктам и во что бы то ни стало преодолеть все помехи.
Тогда же г-на де Шатонефа отстранили от должности хранителя печати,
назначив на его место Первого президента Моле. {15} Это событие застигло
врасплох и привело в ярость фрондеров, и Коадъютор, личный враг Первого
президента, поспешил в Люксембургский дворец сообщить о случившемся герцогу
Орлеанскому и находившемуся вместе с ним Принцу. Он с такими преувеличениями
и с такой злобой изобразил им образ действий двора, что тотчас же было
созвано совещание, на котором присутствовало много знатных особ и которое
занялось обсуждением вопроса о том, отправиться ли немедля во Дворец
Правосудия и силою отобрать печать у Первого президента или сначала поднять
народ, дабы он поддержал это насилие. Принц, однако, решительно
воспротивился этому, побуждаемый то ли доводами рассудка, то ли
соображениями личного интереса; он даже ввернул в свою речь легкую шутку,
заявив, что недостаточно храбр, чтобы не дрогнуть перед опасностями войны, в
которой противник станет их осыпать камнями и головешками. Фрондеров обидел
этот ответ, и они еще больше укрепились в своем прежнем мнении, что Принц
поддерживает тайные сношения со двором. Они решили, что отстранение г-на де
Шатонефа и возвращение г-на де Шавиньи, в прошлом статс-секретаря и
министра, в это самое время вызванного двором, были согласованы с Принцем,
хотя в действительности он был к этому совсем не причастен. Королева между
тем тотчас же предоставила г-ну де Шавиньи его прежнее место в Совете. Она
сочла, что, вернувшись без чьего-либо заступничества, он будет обязан своим
возвращением ей одной, и действительно, пока г-н де Шавиньи надеялся
завоевать доверенность и расположение королевы, он старался держаться
поодаль от Принца и всех своих главнейших друзей, но после того, как первые
же дни показали ему, что пристрастие, питаемое королевою к Кардиналу,
вытеснить из ее души невозможно, он тайно объединился с Принцем, сочтя, что
этот союз вознесет его ко всему, чего он желал по чрезмерному своему
честолюбию. Он начал с того, что побудил Принца ознакомить герцога
Орлеанского с заключаемым между ним и королевою соглашением, дабы тот помог
ему от него отступиться, и, хотя доверием, которое ему оказывал Принц, г-н
де Шавиньи был обязан исключительно г-же де Лонгвиль и герцогу Ларошфуко, он
настоятельно просил Принца не раскрывать своих намерений в точности и до
конца ни той, ни другому.
Пока г-н де Шавиньи действовал указанным образом, отстранение г-на де
Шатонефа усилило в г-же де Шеврез опасения, как бы не расстроилось столь
желанное для нее замужество ее дочери: ведь она больше не была в состоянии
обеспечить Принцу и его друзьям назначения, которые взялась им доставить. И
все же г-жа де Род {16} по ее указанию договорилась с герцогом Ларошфуко,
что эти назначения и бракосочетание должны состояться одновременно и явиться
доказательствами доброй воли обеих группировок. Но если, с одной стороны,
г-жа де Шеврез понимала, что с ослаблением ее влияния ослабляются и ее
надежды, то, с другой, наново проникалась ими, наблюдая проявления страстной
влюбленности, расточаемые принцем Конти ее дочери. А он и в самом деле
оказывал ей тысячу знаков внимания, тщательно скрывая их от друзей и
особенно от сестры, вел весьма продолжительные и доверительные разговоры с
Легом и Нуармутье, ближайшими друзьями м-ль де Шеврез, и вопреки своему
обыкновению никому об этом ничего не рассказывал. Наконец, его поведение
показалось столь необычным, что президент Немон, {17} особенно ревностный
приверженец Принца, почел себя должным доложить ему о намерениях его брата.
Он сказал, что тот собирается жениться на м-ль де Шеврез, обойдясь без его
содействия и разрешения папы, что сторонится всех своих давних друзей, чтобы
без помех договориться обо всем с Легом, и что если Принц срочно не примет
мер, то ему придется увидеть, как г-жа де Шеврез отнимает у него брата и
доводит до конца дело об этом браке, и притом тогда, когда для Принца,
по-видимому, особенно важно ему воспрепятствовать. Это сообщение прекратило
колебания Принца, и, ни с кем не обсудив того, что задумал, он отправился к
принцу Конти. Разговор с ним он начал с насмешек над безмерностью его
страсти и кончил тем, что рассказал о м-ль де Шеврез, Коадъюторе, Нуармутье
и Комартене {18} все, сочтенное им наиболее подходящим, чтобы внушить
отвращение любовнику или мужу. Ему не стоило большого труда преуспеть в этом
намерении. Принц Конти посчитал, что все рассказанное ему соответствует
истине, или не захотел показать, что сомневается в его достоверности. Он
поблагодарил брата за столь полезное сообщение и решил отказаться от
женитьбы на м-ль де Шеврез. Больше того; он посетовал на г-жу де Лонгвиль и
герцога Ларошфуко, не поставивших его ранее в известность о том, какие толки
ходят на этот счет в обществе. Затем стали изыскивать способы покончить с
этим делом по возможности безболезненно, но затронутые им интересы были
чересчур существенны и сопровождавшие его обстоятельства чересчур щекотливы,
чтобы не возобновить и не распалить с еще большей силой давнюю ненависть
г-жи де Шеврез и фрондеров к Принцу и тем, кто, по их подозрению, подстроил
совместно с ним только что происшедшее. На президента Виоля было возложено
поручение отправиться к г-же де Шеврез и под благовидным предлогом снять с
Принца и его брата взятые ими на себя обязательства в отношении этого брака.
Кроме того предполагалось, что на следующий день они - и тот и другой -
посетят ее лично. Но то ли потому, что они не могли заставить себя предстать
перед особою, которой доставили столь чувствительную неприятность, или, быть
может, из-за того, что оба брата, раздражавшиеся что ни день по поводу любых
пустяков, довели себя до крайней степени раздражения, обсуждая, как подобает
держаться при этом посещении г-жи де Шеврез, - в конце концов ни они, ни
президент Виоль так у нее и не побывали. Таким образом, брак был расстроен
по их воле и побуждению, причем они не попытались ни соблюсти хоть
какую-либо учтивость, ни сохранить хотя бы малейшее благоприличие.
Не могу сказать, при участии ли г-на де Шавиньи Принц согласился
принять губернаторство Гиень в обмен на губернаторство Бургундия, которое
было дано герцогу Эпернону, но в конце концов соглашение об этом он
заключил, не упомянув в нем ни словом о том, что требовал ранее для своего
брата, для герцога Ларошфуко и всех прочих своих друзей и приверженцев.
Теперь Принц неуклонно следовал советам г-на де Шавиньи. Он один пользовался
полным доверием Принца, и это он побудил его отступиться от соглашения с
королевою, не посчитавшись с мнением г-жи де Лонгвиль, принцессы Пфальцской,
а также герцогов Буйонского и Ларошфуко. Господа Сервьен и де Лионн в связи
с этими переговорами подверглись нападкам с обеих сторон и вслед за тем были
отставлены. Королева отрицала, что когда-либо слышала о предложении
касательно Блэ, и обвиняла г-на Сервьена в том, что он выдвинул его с
умыслом, чтобы сделать требования Принца столь непомерными, что ей было бы
невозможно согласиться на них. Принц, со своей стороны, жаловался на то, что
г-н Сервьен, войдя с ним от имени королевы в рассмотрение условий, о которых
она ничего не знала, сделал ему столько пустых предложений, чтобы обмануть
видимостью добросердечного соглашения, за которым в действительности
скрывалось заранее обдуманное намерение его погубить. Наконец, хотя г-н
Сервьен навлек на себя подозрения обеих сторон, это нисколько не ослабило
напряженности, которая вновь появилась в отношениях между королевой и
Принцем. К расхождению их почти в равной мере подталкивали псе приближенные.
Королеву старались убедить в том, что нелады между Принцем и г-жой де Шеврез
заставят фрондеров принять сторону Кардинала и что положение дел вскоре
окажется точно таким же, каким оно было при аресте Принца. Он же со своей
стороны дошел до разрыва с двором и потому, что больше не доверял королеве и
опасался, как бы на него не свалились уже испытанные им злоключения, и
потому, что его толкнули на это другие. Г-жа де Лонгвиль знала о том, что
Коадъютор безвозвратно восстановил против нее ее мужа и что после сообщений,
сделанных Коадъютором о ее поведении, она не может поехать к нему в
Нормандию, не подвергнув опасности по меньшей мере свою свободу. А между тем
герцог Лонгвиль всеми средствами добивался ее приезда, и она не располагала
иною возможностью избегнуть этой столь опасной поездки, как склонив своего
брата к гражданской войне. У принца Конти не было твердо намеченной цели.
Тем не менее он следовал за мнениями сестры, не зная, что лежит в их основе,
и хотел войны, потому что она отдалила бы его от принятия столь нелюбимого
им духовного сана. {19} Герцог Немур также был горячим сторонником войны, но
за этим стояли не столько честолюбивые побуждения, сколько ревность к
Принцу. Для него было невыносимо, чтобы тот встречался с г-жою де Шатильон
{20} и любил ее, и так как этому нельзя было помешать иначе, как разлучив их
навсегда, он решил, что сделать это может только война, и в этом была
единственная причина, почему он стремился к ней. Герцоги Буйонский и
Ларошфуко были далеки от подобных желаний: они только что испытали, сколько
забот и неодолимых трудностей выпадает на долю того, кто ведет гражданскую
войну со своим королем; они знали, как легко идут друзья на предательство,
когда оно щедро оплачивается двором и доставляет благовидный предлог
вернуться к исполнению своего долга. Они знали, насколько слабы испанцы,
насколько никчемны и обманчивы их обещания и насколько им безразлично,
станет ли хозяином положения Принц или Кардинал, и единственное, чего они
добиваются, - это углублять разлад между ними, чтобы использовать наши
распри для достижения своих целей. Герцог Буйонский, помимо общественных
интересов, учитывал и свои личные: он надеялся заслужить расположение
королевы, способствуя удержанию Принца в повиновении. Герцог Ларошфуко не
мог с такою же откровенностью говорить о своем отвращении к войне: он связал
себя словом разделять взгляды г-жи де Лонгвиль и единственное, что тогда
было в его возможностях, - это попытаться убедить ее желать мира. Но образ
действий как двора, так и Принца вскоре доставил обильные поводы ко
взаимному недоверию, последствия чего подвергли стольким опасностям
государство и столь многие знатные фамилии королевства.
И вот при том, что все повсюду вело к окончательному разрыву, Принц
незадолго пред тем отправил во Фландрию маркиза Сильери якобы для того,
чтобы освободить г-жу де Лонгвиль и г-на де Тюренна от обязательств, взятых
ими на себя перед испанцами, дабы доставить ему свободу. В действительности,
однако, маркиз Сильери получил приказание связаться с графом Фуенсальданья и
выяснить, какую помощь мог бы оказать Принцу испанский король, если бы ему
пришлось повести войну. Фуенсальданья ответил в соответствии с принятым у
испанцев обыкновением и, посулив, в общем, гораздо больше того, что, не
утратив благоразумия, можно было у них попросить, не упустил ничего, чтобы
склонить Принца поднять оружие.
Что касается противного лагеря, то королева заключила новый союз с
Коадъютором, главнейшей основой которого была их общая ненависть к Принцу.
{21} Этот договор не подлежал разглашению как в интересах королевы, так и
фрондеров, поскольку она могла ожидать, что они сослужат ей службу благодаря
тому весу, который имели в народе, а сохранять его они могли только пока
народ продолжал верить, что они - враги Кардинала. Обе стороны сошлись,
таким образом, в том, что для их безопасности необходимо ниспровержение
Принца. Больше того, королеве предложили либо его убить, либо арестовать и
бросить в тюрьму, но она с ужасом отвергла первое предложение и охотно дала
согласие на второе. Коадъютор и г-н де Лионн встретились у графа Монтрезора,
чтобы сообща изыскать средства к осуществлению этого замысла; они
согласились в том, что следует попытаться исполнить задуманное, но не
приняли никакого решения ни о сроке, ни о способе его осуществления. Но то
ли потому, что г-н де Лионн опасался, что этот шаг поведет к прискорбным
последствиям для государства, или, может быть, потому, что стремился, как
его в этом подозревали, помешать возвращению Кардинала, - а свободу Принца
он считал самым большим препятствием к этому - он сообщил маршалу Грамону,
который был его другом, все принятые у графа Монтрезора решения в отношении
Принца. Маршал Грамон использовал эту тайну так же, как г-н де Лионн: он
открыл ее г-ну де Шиииньи, обязав его всевозможными клятвами ни с кем не
делиться ею, но г-н де Шавиньи тотчас же обо всем предупредил Принца. Тот
некоторое время считал, что слух о его предстоящем аресте распущен
умышленно, дабы вынудить его оставить Париж, и что было бы проявлением
непростительной слабости поднимать из-за него тревогу: он видел, с какою
горячностью его поддерживает народ, и его постоянно сопровождали офицеры как
королевских войск, так и его собственных, слуги, принадлежавшие к его
домашнему штату, а также ближайшие друзья и приверженцы. Пребывая в
уверенности, что ничто ему не грозит, он ничего не изменил в своем
поведении, кроме разве того, что перестал бывать в Лувре, но эта
предосторожность не могла оградить его от опасностей, которым он сам себя
подвергал и которых хотел избежать, ибо по чистой случайности он как-то
оказался на Куре {22} в то самое время, когда, возвращаясь с охоты, по нему
проезжал король в сопровождении гвардейцев и отряда легкой кавалерии. Эта
встреча, которая могла погубить Принца, прошла для него безо всяких
последствий. Король продолжил свой путь, и никто из находившихся близ него
не посмел что-либо ему посоветовать. Принц поспешно покинул Кур, чтобы у
короля не успело созреть решение. Королева и вместе с нею фрондеры, упустив
столь блистательную возможность, нашли для себя утешение в надежде на то,
что вскоре обретут ее снова.
Между тем предупреждения, со всех сторон непрерывно поступавшие к
Принцу, начали убеждать его в том, что при дворе, очевидно, и в самом деле
задумали избавиться от его особы, и в связи с этим он помирился с г-жой де
Лонгвиль и герцогом Ларошфуко. Тем не менее некоторое время он не принимал
никаких дополнительных предосторожностей, как его к этому ни побуждали.
Однако после упорных отказов считаться со столь обоснованными доводами и
внушающими доверие предупреждениями Принц при ложном известии вдруг сделал
то, чего не пожелал сделать по внушенному истинным положением дел совету
друзей. Однажды, когда он уже улегся и еще беседовал с Винеем, {23} тот
получил записку от одного дворянина по имени Лебуше, который просил его
предупредить Принца, что две роты гвардейцев в полном боевом снаряжении
готовятся выступить в направлении предместья Сен-Жермен. Это известие
заставило его счесть, что им предписано окружить особняк Конде, тогда как в
действительности их отрядили лишь для того, чтобы принуждать к внесению
сбора за провоз товаров через городские ворота. Принц нашел необходимым
тотчас же вскочить в седло и в сопровождении всего шести или семи спутников
ускакал через предместье Сен-Мишель. Некоторое время он простоял на большой
дороге, ожидая известий от принца Конти, к которому послал предупредить о
случившемся, но второе заблуждение, еще более нелепое, нежели первое,
заставило его сняться с места. До него донеслось цоканье копыт большого
числа рысивших в его сторону лошадей, и, подумав, что это - разыскивающий
его отряд, он подался к Флери, близ Медона, но в конце концов обнаружил, что
то были всего лишь торговцы птицей, ехавшие и ночью, чтобы к утру быть в
Париже. Принц Конти, узнав, что его брат выехал, сразу же сообщил об этом
герцогу Ларошфуко, который отправился к Принцу, чтобы за ним последовать, но
тот попросил его тотчас же возвратиться в Париж и поставить в известность
герцога Орлеанского о причинах, вынудивших его уехать, и о том, что он
отправляется в Сен-Мор. {24}
Этот отъезд Принца произвел в обществе впечатление, какое обычно
производят новости о каких-либо больших событиях, и всякий старался дать ему
свое объяснение. Вероятность переворота и связанных с ним перемен обрадовала
народ и напугала обеспеченные слои. Коадъютор, г-жа де Шеврез и фрондеры
сочли, что удаление Принца сплотит их с диором и с ними станут еще больше
считаться, поскольку и них будет нужда. Королева несомненно предвидела
грозившие государству бедствия, но не могла огорчаться из-за того, что могло
способствовать возвращению Кардинала. Принц страшился последствий столь
огромного дела и не мог решиться взять на себя осуществление так далеко
заходящего замысла. Он не доверял толкавшим его на войну, опасался их
ветрености и совершенно справедливо считал, что они недолго станут ему
помогать нести ее бремя. К тому же он знал, что, не порывая открыто, от его
дела отстраняется герцог Буйонский; что г-н де Тюренн уже заявил о том, что
отныне не станет ни в чем участвовать; что герцог Лонгвиль не хочет ни во
что вмешиваться и слишком недоволен своей женой, чтобы споспешествовать
войне, главнейшей причиной которой она, по его мнению, и была. Маршал Ламотт
взял назад данное ранее слово поднять оружие и, что бы ни побудило его
изменить решение, сказал, что у него больше нет оснований жаловаться на