Страница:
Принца, окончательно отнимет у него последнюю надежду на примирение, и ее
замысел в скором времени увенчался успехом. Этот выбор министров наглядно
показал Принцу, что ему больше незачем считаться с двором, и побудил его
мгновенно ко всем тем решениям, которые он не мог принять по собственному
почину. Он уехал в Три, к герцогу Лонгвилю, написав королю о причинах,
препятствующих ему находиться при нем в день его совершеннолетия; {4}
передать это письмо он поручил принцу Конти, которого оставил в Париже для
присутствия на церемонии. Герцог Ларошфуко также остался там, якобы ради
того же, но в действительности чтобы попытаться заключить соглашение с
герцогом Буйонским, сделавшим новые предложения, состоявшие в том, что он
изъявлял готовность примкнуть к Принцу и привлечь на его сторону г-на де
Тюренна, принца Тарентского {5} и маркиза Лафорса, {6} как только Принц
будет принят в Бордо и бордосский парламент открыто примкнет к нему, вынеся
постановление о заключении с ним союза. Герцог Ларошфуко от имени Принца,
пообещал герцогу Буйонскому нижеследующее:
передать ему крепость Стене {7} вместе с относящимся к ней доменом для
владения на тех же правах, что и Принц, до тех пор, пока тот не добьется
возвращения в его руки Седана или не обеспечит ему возмещения, которое двор
обещал взамен этой крепости;
снабдить его известной суммой денег, о размерах которой они договорятся
впоследствии, для набора войск и ведения войны;
добиться, чтобы его приняли в Бельгарде с предоставлением ему
начальствования над этой крепостью;
отказаться в его пользу от притязаний на герцогство Альбре и никоим
образом не заключать соглашения без включения в него статьи о ранге,
подобающем его дому.
Герцог Ларошфуко предлагал ему кроме того послать г-на де Тюренна в
Стене, Клермон и Дамвиллье, дабы тот стал во главе долженствовавших отойти
туда старых войск Принца, {8} каковые вместе с войсками, которые испанцы
должны были направить из Фландрии, доставили бы г-ну де Тюренну возможность
занять ту самую крепость, {9} где г-жа де Лонгвиль и он, герцог Ларошфуко,
держались во время пребывания принцев в заточении. Наконец, Принц поручил
герцогу Ларошфуко поставить герцога Буйонского в известность о его намерении
оставить принца Конти, г-жу де Лонгвиль и г-на де Немура в Бурже и в Муроне,
чтобы произвести там наборы и прочно подчинить своей власти Берри, Бурбонне
и часть Оверни, тогда как он сам отправится в Бордо, куда приглашен
Парламентом и народом и куда испанцы доставят ему войска, деньги и корабли
соответственно соглашению маркиза Сильери с графом Фуенсальданья, дабы
облегчить набор войск, который он будет вынужден произвести и в Гиени; что к
его партии примкнет граф Дюдоньон {10} с крепостями Бруаж, Ре, Олерон и
Ла-Рошель; что герцог Ришелье сделает то же и проведет свои наборы в
Сентонже и в области Онис, маршал Лафорс - в Гиени, а герцог Ларошфуко - в
Пуату и Ангумуа, маркиз Монтеспан {11} - в Гаскони, г-н д'Арпажон {12} - в
Руэрге и что Принц не обойдет своею признательностью г-на де Марсена,
командующего армией в Каталонии.
Столь блестящие виды на будущее укрепили герцога Буйонского в намерении
примкнуть к Принцу, и он дал герцогу Ларошфуко слово, что сделает это на
перечисленных выше условиях. Принцу, однако, не удалось столь же преуспеть в
привлечении герцога Лонгвиля и добиться от него, сколько он ни настаивал,
окончательного и твердого обещания, то ли из-за его нерешительности, то ли
потому, что тот не хотел поддержать образованную его женой партию, или так
как счел, что, связав себя обязательствами пред Принцем, окажется втянутым в
это дело сильнее, чем было в его обычае.
Так и не сумев чего-либо от него добиться, Принц направился в Шантийи,
где ему стало известно, что против него повсюду принимаются меры и что,
невзирая на увещания герцога Орлеанского, королева не пожелала отложить хотя
бы на двадцать четыре часа назначение трех названных мною министров. Итак,
увидев, как складываются дела, он решил, что пора прекратить колебания и
удалиться в свои губернаторства. Он немедленно известил об этом герцога
Орлеанского и пригласил принца Конти, а также герцогов Немура и Ларошфуко
прибыть на следующий день и Эссонн для совместной посадки и Муром. Этот
отъезд, который все предвидели уже очень давно, который Принц считал
необходимым для своей безопасности и который всегда был желателен королеве
как некий шаг к возвращению Кардинала, смутил тем не менее и приверженцев
Принца, и двор. Обе стороны стали раскаиваться, что допели дела до такого
состояния, в каком они оказались, и перед каждым предстали образы
гражданской войны со всем неведомым и ужасным, чем чреваты ее события. Тогда
и герцог Орлеанский располагал возможностью с успехом использовать
сложившуюся обстановку, и Принц провел полный день в Ожервиле у президента
Перро {13} в ожидании, не пришлет ли ему его королевское высочество
каких-нибудь предложений, но поскольку мельчайшие обстоятельства обычно
имеют в наиважнейших делах исключительное значение, так и в данном деле
случилось, что герцог Орлеанский, склонив королеву удовлетворить Принца в
вопросе о назначении трех министров, не пожелал взять на себя труд сразу же
собственноручно об этом ему написать и отложил на день свое сообщение. Таким
образом, Круасси, {14} получивший поручение доставить Принцу это послание,
не нашел его в Ожервиле, {15} когда Принц еще колебался, как ему поступить,
и ждал, не наметится ли примирение, и встреча между ними произошла лишь по
прибытии Принца в Бурж, где восторженные приветствия народа и знати
настолько укрепили его надежды, что он проникся уверенностью в поддержке
всего королевства, которое, как он считал, последует их примеру и возьмет
его сторону.
Поездка Круасси, таким образом, оказалась бесплодной, и Принц,
продолжив свой путь, прибыл в Мурон, где его ждали Принцесса и г-жа де
Лонгвиль. Он задержался там на день, чтобы осмотреть крепость, которую нашел
превосходной и в отличнейшем состоянии. Итак, поскольку все способствовало
укреплению в нем надежд и благоприятствовало его новому замыслу, он больше
не колебался, начинать ли войну, я в тот же день набросал пространную
инструкцию на предмет заключения договора с королем Испании, причем учел в
ней интересы как своей ближайшей родни, так и главнейших своих приверженцев.
Для ведения переговоров был избран Лене. {16} Затем своему брату и г-ну де
Немуру Принц вручил деньги на проведение наборов в соседних провинциях и,
оставив их в Муроме с г-жой де Лонгвиль, оставил там же и интенданта
правосудия {17} г-на де Винея, чтобы тот начал обложение подушною податью
Берри и Бурбонне, настоятельно посоветовав ему щадить город Бурж, дабы
удержать его в том же расположении духа, в каком, он тогда находился. Отдав
надлежащие распоряжения. Принц назавтра вместе с герцогом Ларошфуко выехал
из Мурона. Остановившись проездом в поместье герцога, {18} Принц нашел там
много присоединившейся к нему знати и с нею поспешил в Бордо, куда немного
погодя прибыли {19} Принцесса с герцогом Энгиенским. Там все сословия города
приняли его с ликованием, и трудно сказать, что больше воодушевляло этот
горячий и привычный к мятежам люд - блеск рода, к которому принадлежал
Принц, и его личная слава или, быть может, то, что они видели в нем самого
могущественного врага герцога Эпернона. Такое же настроение нашел Принц и в
Парламенте, который вынес все, какие только Принц мог пожелать,
благоприятствующие его целям постановления. {20}
Ободренный столь удачным началом, Принц посчитал, что нет ничего столь
же безотлагательного и столь же для него важного, как завладеть всей
наличной в Бордо королевской казной и употребить эти деньги на срочное
проведение воинских наборов, ибо он хорошо понимал, что двор немедленно
бросит против него, какие только возможно, войска, дабы не дать ему времени
снарядить свои. В этих видах он распределил деньги между всеми, вступившими
с ним в соглашение, и так торопил их ускорить свои наборы, что эта
торопливость доставила им предлог пренебречь их качеством.
Спустя несколько дней по его прибытии в Бордо к нему явился граф
Дюдоньон и открыто объявил, что принимает его сторону. Герцог Ришелье и
маршал Лафорс поступили так же, а принц Тарентский, вступив в Тайбур,
известил Принца о том же. С г-ном д'Арпажоном дело обстояло сложнее: он и в
этом случае предпочел держаться того самого поведения, из которого успел уже
ранее, во время заточения принцев, извлечь для себя немалые выгоды, выдвинув
заведомо неприемлемые условия, а когда увидел, что дело Принца проиграно,
договорился с двором. Тем временем герцог Ларошфуко довел до сведения
герцога Буйонского о происшедшем в бордоском парламенте и указал, что,
поскольку желательные для него условия налицо, ожидают, что и он поступит
соответственно своим обещаниям. Герцог Буйонский довольно долго уклонялся от
прямого ответа, стремясь ладить с не скупившимся на щедрые посулы двором и
вместе с тем не порывать с Принцем, в котором у него могла явиться нужда. Он
видел и то, что г-н де Тюренн, с которым, как он считал, неразрывно связан
общностью интересов, отказывается выступить на стороне Принца; что принц
Тарентский, несмотря на это, примкнул к нему, а маркиз Лафорс продолжает
оставаться заодно с г-ном де Тюренном. Герцог также предвидел, что,
поскольку его не поддержит брат {21} и прочие, кого я назвал и за кого он
поручился пред герцогом Ларошфуко, его влияние в стане тех, с кем он
собирался объединиться, уменьшится и что Принц, возможно, отплатит за то,
что г-н де Тюренн и он смогли бы в будущем для него сделать, не большей
признательностью, нежели та, какой он отплатил им за прошлое. Больше того,
он хорошо понимал, что придется заключить новое соглашение с Принцем, и при-
том менее выгодное, нежели то, о котором они предварительно договорились, и
в конце концов все эти соображения вместе с обещаниями двора, поддержанные
влиянием и ловкостью г-жи де Буйои, располагавшей властью над мужем,
помешали ему последовать своему первому побуждению и примкнуть к Принцу. Но,
чтобы выйти из этого затруднения, он захотел взять на себя посредничество в
примирении Принца с двором и после нескольких проведенных им наедине с
королевою и посвященных этому совещаний отослал обратно Гурвиля,
направленного к нему с письмами герцогом Ларошфуко, поручив Гурвилю
предложить Принцу все, испрошенное тем для себя и своих друзей. Кроме того,
Принцу предоставлялось начальствование над Блэ и не предъявлялось каких-либо
иных условий, кроме перечисленных господами Сервьеном и де Лионном в
предварительном проекте соглашения, который был составлен в Париже по выходе
Принца из заключения и о котором я уже говорил.
Помимо этого, г-н де Шатонеф намеревался предложить через того же
Гурвиля другие условия примирения, но поскольку они клонились к тому, чтобы
воспрепятствовать возвращению Кардинала, он не мог противопоставить их
предложениям королевы, сообщенным ею через герцога Буйонского. Что касается
самого г-на де Шатонефа, то он изъявлял готовность безраздельно объединиться
с Принцем и предоставить ему в руководстве государственными делами столько
участия, сколько тот пожелает, лишь после падения Кардинала. От имени двора
Принцу также было предложено дать согласие на свидание с герцогом Орлеанским
в городе Ришелье, дабы они сообща обсудили условия, на которых могло бы
состояться чистосердечное примирение, причем двор, видимо, искренне
стремился его достигнуть. Но, к несчастью для Франции и самого Принца, он
остался глух к этим призывам и отверг столько благоприятных возможностей, и
как бы значительны и существенны ни были предложения королевы, они вызвали в
нем раздражение, потому что были сделаны при посредстве герцога Буйонского.
Он рассчитывал, что тот и г-н де Тюрснн будут обладать в его партии большим
весом, и находил, что никто, кроме них, не сможет защитить укрепления
Бельгарда и Стене. Он видел, что его прежние войска, оставленные им с тем,
чтобы их возглавил г-н де Тюренн, становились там решительно бесполезными и
им угрожала опасность либо распасться, либо подвергнуться разгрому; он также
видел, что меры, принятые им совместно с испанцами для обеспечения
безопасности его крепостей в Шампани, ничего не дадут, и что ни его войска,
ни испанцы не станут оказывать никакому военачальнику, который мог бы занять
этот пост, такое же доверие и уважение, с каким они относились к г-ну де
Тюренну. Все это чувствительно беспокоило Принца, хоть он и старался
совладать с охватившей его досадой. И все же он весьма сухо ответил герцогу
Буйонскому: он написал, что теперь больше не время выслушивать предложения,
осуществить которые заведомо не хотят; чтобы герцог, соответственно своим
обещаниям, открыто встал на его сторону; чтобы г-н де Тюренн возглавил его
выступившие в Стене войска и что лишь после этого он сочтет возможным
рассмотреть предложения двора и заключить надежное и почетное соглашение. Он
поручил Гурвилю доставить этот ответ и изложить герцогу Орлеанскому
соображения, вынудившие его отказаться от свидания в Ришелье. Главнейшие из
них состояли в следующем: это совещание намечалось отнюдь не с целью
заключить мир, а лишь для того, чтобы помешать ему устоять в войне; что в то
самое время, когда все сословия государства вот-вот выступят против двора,
когда испанцы готовятся оказать существенную помощь людьми, деньгами и
кораблями, его хотят втянуть в гласные переговоры, один слух о которых
сорвал бы проводимые им наборы в войска и изменил бы умонастроение всех
собирающихся примкнуть к его партии.
Помимо этих общих причин были и другие, особого рода, не позволявшие
Принцу верить в благожелательность герцога Орлеанского, и среди них - его
тесная связь с коадъютором Парижским, заклятым врагом Принца и его партии,
снова сблизившимся с двором, который заверил его, что добудет ему
кардинальскую шляпу. {22} Это последнее обстоятельство крайне заботило
Принца и повело к тому, что возложенные им на Гурвиля поручения не
ограничились только что мною отмеченными и что к ним он добавил еще одно,
более трудное и опасное. Ибо, видя, что Коадъютор в своей вражде к нему
по-прежнему не останавливается ни перед чем и, преследуя свои цели, а также
из тщеславия, старается чинить ему помехи во всем, Принц решил приказать,
чтобы Коадъютора похитили и увезли из Парижа в одну из крепостей Принца.
Сколь бы неосуществимым этот замысел ни казался, Гурвиль взялся за его
исполнение, предварительно получив соответствующее, написанное рукою Принца
и подписанное им приказание, и он, без сомнения, успел бы в своем
предприятии, если бы Коадъютор, приехав однажды вечером в особняк де Шеврез,
отбыл оттуда в той же карете, которая его привезла. Но так как он отослал ее
вместе со своими людьми, нельзя было наверное установить, в какой именно он
уедет. Таким образом, это дело затянулось на несколько дней, а затем и вовсе
было раскрыто, потому что почти невозможно, чтобы те, чьими услугами в
подобных случаях приходится пользоваться, были в достаточной мере скромны и
удовольствовались лишь теми сведениями, которые им хотят сообщить, или
достаточно преданы и скрытны, чтобы надежно выполнить то, что им доверили.
{23}
Итак, все со всех сторон вело к развязыванию войны. Г-н де Шатонеф,
возглавлявший тогда Совет, побудил двор отправиться в Бурж, и присутствие
короля сразу же привело этот город к покорности его воле. Прослышав об этой
одержанной двором с первого шага победе, принц Конти, г-жа де Лонгвиль и г-н
де Немур оказались в необходимости покинуть со своими войсками Мурон и
удалиться в Гиень. Они оставили шевалье Ларошфуко {24} при смерти, и он умер
в день их выступления. Все, знавшие шевалье, имели основания его оплакивать,
ибо, не говоря уж о том, что у него были все необходимые для человека его
положения качества, немного найдется людей столь юного возраста, которые
явили бы столько свидетельств безупречности поведения, преданности и
бескорыстия и притом в столь важных и опасных обстоятельствах, какие выпали
на его долю. В крепости, чтобы принять начальствование над нею, остался
маркиз Персан. {25} Она была обложена небольшим соединением королевской
армии, которое было расквартировано в Сент-Амане и которым командовал
генерал-лейтенант Палюо. {26} Затем двор двинулся дальше и остановился в
Пуатье. Г-н де Шатонеф настаивал на его переезде в Ангулем. Он считал, что
единственным поводом к гражданской войне был вопрос о возвращении Кардинала,
и хотел воспользоваться его отсутствием, чтобы закрепиться на своем месте.
Он также указывал, что при зарождении беспорядков, присутствие короля -
могущественное средство к удержанию народа в повиновении, что власть Принца
над Гиенью и бордосским парламентом еще не упрочена и что, приблизившись к
Принцу, можно с легкостью расстроить его замыслы, которые, напротив,
окрепнут из-за пребывания двора вдалеке от него. Но советы г-на де Шатонефа
внушали слишком сильное подозрении Кардиналу, чтобы им следовали в Пуатье
без предварительного рассмотрения в Кельне. А так как надлежало ждать его
указаний, то промедление с их доставкой и их противоречивость постоянно
повергали двор в нерешительности и в этой неопределенности удерживали его в
Пуатье вплоть до случившегося вскоре возвращения Кардинала.
Что касается лагеря Принца, то сюда прибыл барон Баттвиль {27} с
испанской эскадрою в составе восьми боевых кораблей и нескольких брандеров,
вошедшей в реку, на которой стоит Бордо. Барон Баттвиль укрепил Тальмон, где
размещался пехотный отряд численностью в полторы тысячи человек; город Сект,
не оказав сопротивления, сдался; Тайбур со своим мостом через Шаранту был
достаточно хорошо укреплен. Таким образом, за исключением Коньяка, Принц
держал в своих руках всю реку вплоть до Ангулема. Граф Жонзак, {28}
наместник короля в Сентонже и королевский комендант Коньяка, все еще не
зная, кому отдать предпочтение, укрылся в этой крепости, дабы, располагая
ею, улучшить свое положение в партии, к которой в конце концов он решится
примкнуть. Охваченный этими колебаниями, он вошел в письменные сношения с
Принцем и написал ему в таком роде, который подал тому основание счесть, что
единственное, чего он добивается, - это соблюсти некоторую
благопристойность, и что он не замедлит передать Принцу город, если будет
создана видимость, что его собираются осадить. Скорее в надежде на это, чем
трезво рассчитав свои силы, тогда еще очень малые, Принц проникся намерением
двинуться на Коньяк. Он понимал, насколько для него важно внушить почтение к
своему оружию, но он хорошо знал и то, что при нехватке войск и всего
необходимого для осады, лишь в отношении этого города он может достигнуть
успеха. И вот, основывая свои надежды исключительно на его коменданте, он
повелел герцогу Ларошфуко выехать из Бордо и собрать вместе всех, готовых к
выступлению на противника, которых набралось всего-навсего три пехотных
полка и триста кавалеристов, и отдал ему приказ отправиться осадить Коньяк,
куда со всеми своими войсками должен был подойти и принц Тарентский.
Слух об этом походе распространился повсюду, и все, что можно было
вывезти из поместий, спешно отослали в Коньяк. Там же укрылось и много
знати, чтобы выказать свое рвение к королевской службе и, что еще вероятнее,
самолично оберегать свое переправленное туда добро. Это значительное число
дворян легко удержало горожан в верности долгу и заставило их решиться
запереть городские ворота в надежде на то, что вскоре им будет оказана
помощь генералом королевской армии графом Аркуром, уже приближавшимся к
городу. Но, не очень-то доверяя графу Жонзаку, подозревая его почти столько
же в малодушии, сколько и в том, что он подкуплен Принцем, они пристально
следили за ним и так выразительно указали ему на безусловную необходимость
служить королю, что он решил, в конце концов, оборонять крепость, можно
сказать, лишь потому, что ему не позволили ее сдать. Впрочем, лишь в этом
одном знать проявила некоторую настойчивость; что же касается всего
остального, то в течение целой недели, пока горстка войск Принца без оружия,
без боевых припасов и снаряжения, без офицеров и в еще большей мере без
дисциплины стояла перед Коньяком, будучи, кроме того, изнуренной
непрерывными ливнями, унесшими наплавной мост, который был наведен через
Шаранту для поддержания сообщений между войсковыми квартирами, защитники
крепости ни разу не воспользовались всеми этими неурядицами, а сидели вместе
с горожанами взаперти, довольствуясь пальбой из-за стен. Принц, извещенный о
том, что город все же вот-вот сдастся, выехал из Бордо и вместе с герцогом
Немуром прибыл в лагерь осаждающих. Назавтра после его прибытия граф Аркур,
извещенный о том, что наплавной мост разрушен, что генерал-майор Нор отрезан
в предместье на том берегу с пятьюстами людьми и что к нему невозможно
прийти на выручку, двинулся на него с двумя тысячами пехоты французских и
швейцарских гвардейцев, жандармами и легкой кавалерией короля, своей
гвардией и отрядами знати. Он разгромил Нора на его войсковых квартирах,
почти не встретив сопротивления, и таким образом оказал помощь Коньяку на
виду у Принца, располагавшегося по другую сторону реки. Граф Аркур
ограничился тем, что спас эту крепость: он позволил Принцу уйти и не
преследовал отступавших. {29}
Хотя этот успех сам по себе был малозначителен, тем не менее он окрылил
графа Аркура, который счел, что может преуспеть в еще большем, и, узнав, что
маркиз Эстиссак {30} вернул всю Ла-Рошель, кроме запиравших ее гавань башен,
к повиновению королю, вознамерился отправиться туда со своими войсками, так
как убедился в расположении тамошних жителей, которые могли благожелательно
отнестись к нему не только по велению долга, но еще более из-за ненависти,
питаемой ими к графу Дюдоньону, своему губернатору. По его приказу были
укреплены башни, и он держал в них гарнизон из швейцарцев, не доверяя почти
никому на свете и рассчитывая найти в этом народе большую верность, нежели в
своем собственном. Но события вскоре показали ему обманчивость его ожиданий,
ибо страх и своекорыстные побуждения толкнули швейцарцев на нечто худшее,
чем то, чего он опасался со стороны французов. Можно не колеблясь сказать,
что это недоверие и эта подозрительность графа Дюдоньона повели к гибели
партию Принца, так как, если бы не они, Принц с самого начала повел бы все
свои войска в ЛаРошель, чтобы восстановить там старинные укрепления и
сделать эту крепость средоточием всей войны, со всеми преимуществами и
удобствами, какие она могла ему предоставить. Однако вместо этого, ублажая
ревнивый и непостоянный нрав графа Дюдоньона, он был вынужден праздно сидеть
в Тонне-Шаранте и наблюдать, как у него на глазах берут Ла-Рошель, даже не
решаясь предложить свою помощь. Впрочем, верно и то, что слабое
сопротивление гарнизона башен не дало ему подумать на досуге над этим; да и
граф Аркур, приведя свои войска в Ла-Рошель, при поддержке маркиза
Эстиссака, только что наделенного королем губернаторствами графа Дюдоньона,
нашел тамошних жителей расположенными оказать ему всяческое содействие,
какое только он мог пожелать. Тем не менее башни могли бы задержать графа
Аркура на какое-то время, если бы швейцарцы показали себя столь же храбрыми
и преданными, какими они представлялись графу Дюдоньону; но вместо того,
чтобы соответствовать его ожиданиям, всего лишь после трехдневного
сопротивления, услыша объявление графа Аркура, что никто из них не будет им
пощажен, если они предварительно не заколют своего коменданта по имени Бесс,
швейцарцы не только не пришли в ужас от подобного требования, но даже
вменили себе в обязанность его выполнить. Названный Бесс, надеясь найти в
графе Аркуре больше сострадания, чем между своими солдатами, бросился с
верхушки башни, весь израненный, в воду гавани, моля о сохранении ему жизни,
чего не смог, однако, добиться, ибо граф Аркур приказал прикончить его у
себя на глазах, и ничто не могло побороть его непреклонность - ни просьбы
собственных офицеров, убеждавших помиловать Бесса; ни столь прискорбное
зрелище. Потеря этой крепости и то, что ей даже не попытались помочь,
уронили в общем мнении оружие Принца, и ему приписали неверие в собственные
войска, тогда как на самом деле то была лишь излишняя щепетильность, к
которой его принудили непрерывные подозрения графа Дюдоньона. Впрочем, эта
потеря только усугубила их, и, вообразив, что примеру этого укрепления
последуют остальные подчиненные ему крепости, граф укрылся в Бруаже и вышел
оттуда только после того, как договорился с двором.
Граф Аркур, ободренный этими успехами и усилившийся благодаря
присоединению к нему новых войск, решил двинуться на Принца,
располагавшегося в Тонне-Таранте, но Принц, хорошо понимая, что его армия
как численностью, так и вследствие малой дисциплинированности намного слабее
королевской, рассудил, что ему не следует дожидаться ее на этой позиции, и,
замысел в скором времени увенчался успехом. Этот выбор министров наглядно
показал Принцу, что ему больше незачем считаться с двором, и побудил его
мгновенно ко всем тем решениям, которые он не мог принять по собственному
почину. Он уехал в Три, к герцогу Лонгвилю, написав королю о причинах,
препятствующих ему находиться при нем в день его совершеннолетия; {4}
передать это письмо он поручил принцу Конти, которого оставил в Париже для
присутствия на церемонии. Герцог Ларошфуко также остался там, якобы ради
того же, но в действительности чтобы попытаться заключить соглашение с
герцогом Буйонским, сделавшим новые предложения, состоявшие в том, что он
изъявлял готовность примкнуть к Принцу и привлечь на его сторону г-на де
Тюренна, принца Тарентского {5} и маркиза Лафорса, {6} как только Принц
будет принят в Бордо и бордосский парламент открыто примкнет к нему, вынеся
постановление о заключении с ним союза. Герцог Ларошфуко от имени Принца,
пообещал герцогу Буйонскому нижеследующее:
передать ему крепость Стене {7} вместе с относящимся к ней доменом для
владения на тех же правах, что и Принц, до тех пор, пока тот не добьется
возвращения в его руки Седана или не обеспечит ему возмещения, которое двор
обещал взамен этой крепости;
снабдить его известной суммой денег, о размерах которой они договорятся
впоследствии, для набора войск и ведения войны;
добиться, чтобы его приняли в Бельгарде с предоставлением ему
начальствования над этой крепостью;
отказаться в его пользу от притязаний на герцогство Альбре и никоим
образом не заключать соглашения без включения в него статьи о ранге,
подобающем его дому.
Герцог Ларошфуко предлагал ему кроме того послать г-на де Тюренна в
Стене, Клермон и Дамвиллье, дабы тот стал во главе долженствовавших отойти
туда старых войск Принца, {8} каковые вместе с войсками, которые испанцы
должны были направить из Фландрии, доставили бы г-ну де Тюренну возможность
занять ту самую крепость, {9} где г-жа де Лонгвиль и он, герцог Ларошфуко,
держались во время пребывания принцев в заточении. Наконец, Принц поручил
герцогу Ларошфуко поставить герцога Буйонского в известность о его намерении
оставить принца Конти, г-жу де Лонгвиль и г-на де Немура в Бурже и в Муроне,
чтобы произвести там наборы и прочно подчинить своей власти Берри, Бурбонне
и часть Оверни, тогда как он сам отправится в Бордо, куда приглашен
Парламентом и народом и куда испанцы доставят ему войска, деньги и корабли
соответственно соглашению маркиза Сильери с графом Фуенсальданья, дабы
облегчить набор войск, который он будет вынужден произвести и в Гиени; что к
его партии примкнет граф Дюдоньон {10} с крепостями Бруаж, Ре, Олерон и
Ла-Рошель; что герцог Ришелье сделает то же и проведет свои наборы в
Сентонже и в области Онис, маршал Лафорс - в Гиени, а герцог Ларошфуко - в
Пуату и Ангумуа, маркиз Монтеспан {11} - в Гаскони, г-н д'Арпажон {12} - в
Руэрге и что Принц не обойдет своею признательностью г-на де Марсена,
командующего армией в Каталонии.
Столь блестящие виды на будущее укрепили герцога Буйонского в намерении
примкнуть к Принцу, и он дал герцогу Ларошфуко слово, что сделает это на
перечисленных выше условиях. Принцу, однако, не удалось столь же преуспеть в
привлечении герцога Лонгвиля и добиться от него, сколько он ни настаивал,
окончательного и твердого обещания, то ли из-за его нерешительности, то ли
потому, что тот не хотел поддержать образованную его женой партию, или так
как счел, что, связав себя обязательствами пред Принцем, окажется втянутым в
это дело сильнее, чем было в его обычае.
Так и не сумев чего-либо от него добиться, Принц направился в Шантийи,
где ему стало известно, что против него повсюду принимаются меры и что,
невзирая на увещания герцога Орлеанского, королева не пожелала отложить хотя
бы на двадцать четыре часа назначение трех названных мною министров. Итак,
увидев, как складываются дела, он решил, что пора прекратить колебания и
удалиться в свои губернаторства. Он немедленно известил об этом герцога
Орлеанского и пригласил принца Конти, а также герцогов Немура и Ларошфуко
прибыть на следующий день и Эссонн для совместной посадки и Муром. Этот
отъезд, который все предвидели уже очень давно, который Принц считал
необходимым для своей безопасности и который всегда был желателен королеве
как некий шаг к возвращению Кардинала, смутил тем не менее и приверженцев
Принца, и двор. Обе стороны стали раскаиваться, что допели дела до такого
состояния, в каком они оказались, и перед каждым предстали образы
гражданской войны со всем неведомым и ужасным, чем чреваты ее события. Тогда
и герцог Орлеанский располагал возможностью с успехом использовать
сложившуюся обстановку, и Принц провел полный день в Ожервиле у президента
Перро {13} в ожидании, не пришлет ли ему его королевское высочество
каких-нибудь предложений, но поскольку мельчайшие обстоятельства обычно
имеют в наиважнейших делах исключительное значение, так и в данном деле
случилось, что герцог Орлеанский, склонив королеву удовлетворить Принца в
вопросе о назначении трех министров, не пожелал взять на себя труд сразу же
собственноручно об этом ему написать и отложил на день свое сообщение. Таким
образом, Круасси, {14} получивший поручение доставить Принцу это послание,
не нашел его в Ожервиле, {15} когда Принц еще колебался, как ему поступить,
и ждал, не наметится ли примирение, и встреча между ними произошла лишь по
прибытии Принца в Бурж, где восторженные приветствия народа и знати
настолько укрепили его надежды, что он проникся уверенностью в поддержке
всего королевства, которое, как он считал, последует их примеру и возьмет
его сторону.
Поездка Круасси, таким образом, оказалась бесплодной, и Принц,
продолжив свой путь, прибыл в Мурон, где его ждали Принцесса и г-жа де
Лонгвиль. Он задержался там на день, чтобы осмотреть крепость, которую нашел
превосходной и в отличнейшем состоянии. Итак, поскольку все способствовало
укреплению в нем надежд и благоприятствовало его новому замыслу, он больше
не колебался, начинать ли войну, я в тот же день набросал пространную
инструкцию на предмет заключения договора с королем Испании, причем учел в
ней интересы как своей ближайшей родни, так и главнейших своих приверженцев.
Для ведения переговоров был избран Лене. {16} Затем своему брату и г-ну де
Немуру Принц вручил деньги на проведение наборов в соседних провинциях и,
оставив их в Муроме с г-жой де Лонгвиль, оставил там же и интенданта
правосудия {17} г-на де Винея, чтобы тот начал обложение подушною податью
Берри и Бурбонне, настоятельно посоветовав ему щадить город Бурж, дабы
удержать его в том же расположении духа, в каком, он тогда находился. Отдав
надлежащие распоряжения. Принц назавтра вместе с герцогом Ларошфуко выехал
из Мурона. Остановившись проездом в поместье герцога, {18} Принц нашел там
много присоединившейся к нему знати и с нею поспешил в Бордо, куда немного
погодя прибыли {19} Принцесса с герцогом Энгиенским. Там все сословия города
приняли его с ликованием, и трудно сказать, что больше воодушевляло этот
горячий и привычный к мятежам люд - блеск рода, к которому принадлежал
Принц, и его личная слава или, быть может, то, что они видели в нем самого
могущественного врага герцога Эпернона. Такое же настроение нашел Принц и в
Парламенте, который вынес все, какие только Принц мог пожелать,
благоприятствующие его целям постановления. {20}
Ободренный столь удачным началом, Принц посчитал, что нет ничего столь
же безотлагательного и столь же для него важного, как завладеть всей
наличной в Бордо королевской казной и употребить эти деньги на срочное
проведение воинских наборов, ибо он хорошо понимал, что двор немедленно
бросит против него, какие только возможно, войска, дабы не дать ему времени
снарядить свои. В этих видах он распределил деньги между всеми, вступившими
с ним в соглашение, и так торопил их ускорить свои наборы, что эта
торопливость доставила им предлог пренебречь их качеством.
Спустя несколько дней по его прибытии в Бордо к нему явился граф
Дюдоньон и открыто объявил, что принимает его сторону. Герцог Ришелье и
маршал Лафорс поступили так же, а принц Тарентский, вступив в Тайбур,
известил Принца о том же. С г-ном д'Арпажоном дело обстояло сложнее: он и в
этом случае предпочел держаться того самого поведения, из которого успел уже
ранее, во время заточения принцев, извлечь для себя немалые выгоды, выдвинув
заведомо неприемлемые условия, а когда увидел, что дело Принца проиграно,
договорился с двором. Тем временем герцог Ларошфуко довел до сведения
герцога Буйонского о происшедшем в бордоском парламенте и указал, что,
поскольку желательные для него условия налицо, ожидают, что и он поступит
соответственно своим обещаниям. Герцог Буйонский довольно долго уклонялся от
прямого ответа, стремясь ладить с не скупившимся на щедрые посулы двором и
вместе с тем не порывать с Принцем, в котором у него могла явиться нужда. Он
видел и то, что г-н де Тюренн, с которым, как он считал, неразрывно связан
общностью интересов, отказывается выступить на стороне Принца; что принц
Тарентский, несмотря на это, примкнул к нему, а маркиз Лафорс продолжает
оставаться заодно с г-ном де Тюренном. Герцог также предвидел, что,
поскольку его не поддержит брат {21} и прочие, кого я назвал и за кого он
поручился пред герцогом Ларошфуко, его влияние в стане тех, с кем он
собирался объединиться, уменьшится и что Принц, возможно, отплатит за то,
что г-н де Тюренн и он смогли бы в будущем для него сделать, не большей
признательностью, нежели та, какой он отплатил им за прошлое. Больше того,
он хорошо понимал, что придется заключить новое соглашение с Принцем, и при-
том менее выгодное, нежели то, о котором они предварительно договорились, и
в конце концов все эти соображения вместе с обещаниями двора, поддержанные
влиянием и ловкостью г-жи де Буйои, располагавшей властью над мужем,
помешали ему последовать своему первому побуждению и примкнуть к Принцу. Но,
чтобы выйти из этого затруднения, он захотел взять на себя посредничество в
примирении Принца с двором и после нескольких проведенных им наедине с
королевою и посвященных этому совещаний отослал обратно Гурвиля,
направленного к нему с письмами герцогом Ларошфуко, поручив Гурвилю
предложить Принцу все, испрошенное тем для себя и своих друзей. Кроме того,
Принцу предоставлялось начальствование над Блэ и не предъявлялось каких-либо
иных условий, кроме перечисленных господами Сервьеном и де Лионном в
предварительном проекте соглашения, который был составлен в Париже по выходе
Принца из заключения и о котором я уже говорил.
Помимо этого, г-н де Шатонеф намеревался предложить через того же
Гурвиля другие условия примирения, но поскольку они клонились к тому, чтобы
воспрепятствовать возвращению Кардинала, он не мог противопоставить их
предложениям королевы, сообщенным ею через герцога Буйонского. Что касается
самого г-на де Шатонефа, то он изъявлял готовность безраздельно объединиться
с Принцем и предоставить ему в руководстве государственными делами столько
участия, сколько тот пожелает, лишь после падения Кардинала. От имени двора
Принцу также было предложено дать согласие на свидание с герцогом Орлеанским
в городе Ришелье, дабы они сообща обсудили условия, на которых могло бы
состояться чистосердечное примирение, причем двор, видимо, искренне
стремился его достигнуть. Но, к несчастью для Франции и самого Принца, он
остался глух к этим призывам и отверг столько благоприятных возможностей, и
как бы значительны и существенны ни были предложения королевы, они вызвали в
нем раздражение, потому что были сделаны при посредстве герцога Буйонского.
Он рассчитывал, что тот и г-н де Тюрснн будут обладать в его партии большим
весом, и находил, что никто, кроме них, не сможет защитить укрепления
Бельгарда и Стене. Он видел, что его прежние войска, оставленные им с тем,
чтобы их возглавил г-н де Тюренн, становились там решительно бесполезными и
им угрожала опасность либо распасться, либо подвергнуться разгрому; он также
видел, что меры, принятые им совместно с испанцами для обеспечения
безопасности его крепостей в Шампани, ничего не дадут, и что ни его войска,
ни испанцы не станут оказывать никакому военачальнику, который мог бы занять
этот пост, такое же доверие и уважение, с каким они относились к г-ну де
Тюренну. Все это чувствительно беспокоило Принца, хоть он и старался
совладать с охватившей его досадой. И все же он весьма сухо ответил герцогу
Буйонскому: он написал, что теперь больше не время выслушивать предложения,
осуществить которые заведомо не хотят; чтобы герцог, соответственно своим
обещаниям, открыто встал на его сторону; чтобы г-н де Тюренн возглавил его
выступившие в Стене войска и что лишь после этого он сочтет возможным
рассмотреть предложения двора и заключить надежное и почетное соглашение. Он
поручил Гурвилю доставить этот ответ и изложить герцогу Орлеанскому
соображения, вынудившие его отказаться от свидания в Ришелье. Главнейшие из
них состояли в следующем: это совещание намечалось отнюдь не с целью
заключить мир, а лишь для того, чтобы помешать ему устоять в войне; что в то
самое время, когда все сословия государства вот-вот выступят против двора,
когда испанцы готовятся оказать существенную помощь людьми, деньгами и
кораблями, его хотят втянуть в гласные переговоры, один слух о которых
сорвал бы проводимые им наборы в войска и изменил бы умонастроение всех
собирающихся примкнуть к его партии.
Помимо этих общих причин были и другие, особого рода, не позволявшие
Принцу верить в благожелательность герцога Орлеанского, и среди них - его
тесная связь с коадъютором Парижским, заклятым врагом Принца и его партии,
снова сблизившимся с двором, который заверил его, что добудет ему
кардинальскую шляпу. {22} Это последнее обстоятельство крайне заботило
Принца и повело к тому, что возложенные им на Гурвиля поручения не
ограничились только что мною отмеченными и что к ним он добавил еще одно,
более трудное и опасное. Ибо, видя, что Коадъютор в своей вражде к нему
по-прежнему не останавливается ни перед чем и, преследуя свои цели, а также
из тщеславия, старается чинить ему помехи во всем, Принц решил приказать,
чтобы Коадъютора похитили и увезли из Парижа в одну из крепостей Принца.
Сколь бы неосуществимым этот замысел ни казался, Гурвиль взялся за его
исполнение, предварительно получив соответствующее, написанное рукою Принца
и подписанное им приказание, и он, без сомнения, успел бы в своем
предприятии, если бы Коадъютор, приехав однажды вечером в особняк де Шеврез,
отбыл оттуда в той же карете, которая его привезла. Но так как он отослал ее
вместе со своими людьми, нельзя было наверное установить, в какой именно он
уедет. Таким образом, это дело затянулось на несколько дней, а затем и вовсе
было раскрыто, потому что почти невозможно, чтобы те, чьими услугами в
подобных случаях приходится пользоваться, были в достаточной мере скромны и
удовольствовались лишь теми сведениями, которые им хотят сообщить, или
достаточно преданы и скрытны, чтобы надежно выполнить то, что им доверили.
{23}
Итак, все со всех сторон вело к развязыванию войны. Г-н де Шатонеф,
возглавлявший тогда Совет, побудил двор отправиться в Бурж, и присутствие
короля сразу же привело этот город к покорности его воле. Прослышав об этой
одержанной двором с первого шага победе, принц Конти, г-жа де Лонгвиль и г-н
де Немур оказались в необходимости покинуть со своими войсками Мурон и
удалиться в Гиень. Они оставили шевалье Ларошфуко {24} при смерти, и он умер
в день их выступления. Все, знавшие шевалье, имели основания его оплакивать,
ибо, не говоря уж о том, что у него были все необходимые для человека его
положения качества, немного найдется людей столь юного возраста, которые
явили бы столько свидетельств безупречности поведения, преданности и
бескорыстия и притом в столь важных и опасных обстоятельствах, какие выпали
на его долю. В крепости, чтобы принять начальствование над нею, остался
маркиз Персан. {25} Она была обложена небольшим соединением королевской
армии, которое было расквартировано в Сент-Амане и которым командовал
генерал-лейтенант Палюо. {26} Затем двор двинулся дальше и остановился в
Пуатье. Г-н де Шатонеф настаивал на его переезде в Ангулем. Он считал, что
единственным поводом к гражданской войне был вопрос о возвращении Кардинала,
и хотел воспользоваться его отсутствием, чтобы закрепиться на своем месте.
Он также указывал, что при зарождении беспорядков, присутствие короля -
могущественное средство к удержанию народа в повиновении, что власть Принца
над Гиенью и бордосским парламентом еще не упрочена и что, приблизившись к
Принцу, можно с легкостью расстроить его замыслы, которые, напротив,
окрепнут из-за пребывания двора вдалеке от него. Но советы г-на де Шатонефа
внушали слишком сильное подозрении Кардиналу, чтобы им следовали в Пуатье
без предварительного рассмотрения в Кельне. А так как надлежало ждать его
указаний, то промедление с их доставкой и их противоречивость постоянно
повергали двор в нерешительности и в этой неопределенности удерживали его в
Пуатье вплоть до случившегося вскоре возвращения Кардинала.
Что касается лагеря Принца, то сюда прибыл барон Баттвиль {27} с
испанской эскадрою в составе восьми боевых кораблей и нескольких брандеров,
вошедшей в реку, на которой стоит Бордо. Барон Баттвиль укрепил Тальмон, где
размещался пехотный отряд численностью в полторы тысячи человек; город Сект,
не оказав сопротивления, сдался; Тайбур со своим мостом через Шаранту был
достаточно хорошо укреплен. Таким образом, за исключением Коньяка, Принц
держал в своих руках всю реку вплоть до Ангулема. Граф Жонзак, {28}
наместник короля в Сентонже и королевский комендант Коньяка, все еще не
зная, кому отдать предпочтение, укрылся в этой крепости, дабы, располагая
ею, улучшить свое положение в партии, к которой в конце концов он решится
примкнуть. Охваченный этими колебаниями, он вошел в письменные сношения с
Принцем и написал ему в таком роде, который подал тому основание счесть, что
единственное, чего он добивается, - это соблюсти некоторую
благопристойность, и что он не замедлит передать Принцу город, если будет
создана видимость, что его собираются осадить. Скорее в надежде на это, чем
трезво рассчитав свои силы, тогда еще очень малые, Принц проникся намерением
двинуться на Коньяк. Он понимал, насколько для него важно внушить почтение к
своему оружию, но он хорошо знал и то, что при нехватке войск и всего
необходимого для осады, лишь в отношении этого города он может достигнуть
успеха. И вот, основывая свои надежды исключительно на его коменданте, он
повелел герцогу Ларошфуко выехать из Бордо и собрать вместе всех, готовых к
выступлению на противника, которых набралось всего-навсего три пехотных
полка и триста кавалеристов, и отдал ему приказ отправиться осадить Коньяк,
куда со всеми своими войсками должен был подойти и принц Тарентский.
Слух об этом походе распространился повсюду, и все, что можно было
вывезти из поместий, спешно отослали в Коньяк. Там же укрылось и много
знати, чтобы выказать свое рвение к королевской службе и, что еще вероятнее,
самолично оберегать свое переправленное туда добро. Это значительное число
дворян легко удержало горожан в верности долгу и заставило их решиться
запереть городские ворота в надежде на то, что вскоре им будет оказана
помощь генералом королевской армии графом Аркуром, уже приближавшимся к
городу. Но, не очень-то доверяя графу Жонзаку, подозревая его почти столько
же в малодушии, сколько и в том, что он подкуплен Принцем, они пристально
следили за ним и так выразительно указали ему на безусловную необходимость
служить королю, что он решил, в конце концов, оборонять крепость, можно
сказать, лишь потому, что ему не позволили ее сдать. Впрочем, лишь в этом
одном знать проявила некоторую настойчивость; что же касается всего
остального, то в течение целой недели, пока горстка войск Принца без оружия,
без боевых припасов и снаряжения, без офицеров и в еще большей мере без
дисциплины стояла перед Коньяком, будучи, кроме того, изнуренной
непрерывными ливнями, унесшими наплавной мост, который был наведен через
Шаранту для поддержания сообщений между войсковыми квартирами, защитники
крепости ни разу не воспользовались всеми этими неурядицами, а сидели вместе
с горожанами взаперти, довольствуясь пальбой из-за стен. Принц, извещенный о
том, что город все же вот-вот сдастся, выехал из Бордо и вместе с герцогом
Немуром прибыл в лагерь осаждающих. Назавтра после его прибытия граф Аркур,
извещенный о том, что наплавной мост разрушен, что генерал-майор Нор отрезан
в предместье на том берегу с пятьюстами людьми и что к нему невозможно
прийти на выручку, двинулся на него с двумя тысячами пехоты французских и
швейцарских гвардейцев, жандармами и легкой кавалерией короля, своей
гвардией и отрядами знати. Он разгромил Нора на его войсковых квартирах,
почти не встретив сопротивления, и таким образом оказал помощь Коньяку на
виду у Принца, располагавшегося по другую сторону реки. Граф Аркур
ограничился тем, что спас эту крепость: он позволил Принцу уйти и не
преследовал отступавших. {29}
Хотя этот успех сам по себе был малозначителен, тем не менее он окрылил
графа Аркура, который счел, что может преуспеть в еще большем, и, узнав, что
маркиз Эстиссак {30} вернул всю Ла-Рошель, кроме запиравших ее гавань башен,
к повиновению королю, вознамерился отправиться туда со своими войсками, так
как убедился в расположении тамошних жителей, которые могли благожелательно
отнестись к нему не только по велению долга, но еще более из-за ненависти,
питаемой ими к графу Дюдоньону, своему губернатору. По его приказу были
укреплены башни, и он держал в них гарнизон из швейцарцев, не доверяя почти
никому на свете и рассчитывая найти в этом народе большую верность, нежели в
своем собственном. Но события вскоре показали ему обманчивость его ожиданий,
ибо страх и своекорыстные побуждения толкнули швейцарцев на нечто худшее,
чем то, чего он опасался со стороны французов. Можно не колеблясь сказать,
что это недоверие и эта подозрительность графа Дюдоньона повели к гибели
партию Принца, так как, если бы не они, Принц с самого начала повел бы все
свои войска в ЛаРошель, чтобы восстановить там старинные укрепления и
сделать эту крепость средоточием всей войны, со всеми преимуществами и
удобствами, какие она могла ему предоставить. Однако вместо этого, ублажая
ревнивый и непостоянный нрав графа Дюдоньона, он был вынужден праздно сидеть
в Тонне-Шаранте и наблюдать, как у него на глазах берут Ла-Рошель, даже не
решаясь предложить свою помощь. Впрочем, верно и то, что слабое
сопротивление гарнизона башен не дало ему подумать на досуге над этим; да и
граф Аркур, приведя свои войска в Ла-Рошель, при поддержке маркиза
Эстиссака, только что наделенного королем губернаторствами графа Дюдоньона,
нашел тамошних жителей расположенными оказать ему всяческое содействие,
какое только он мог пожелать. Тем не менее башни могли бы задержать графа
Аркура на какое-то время, если бы швейцарцы показали себя столь же храбрыми
и преданными, какими они представлялись графу Дюдоньону; но вместо того,
чтобы соответствовать его ожиданиям, всего лишь после трехдневного
сопротивления, услыша объявление графа Аркура, что никто из них не будет им
пощажен, если они предварительно не заколют своего коменданта по имени Бесс,
швейцарцы не только не пришли в ужас от подобного требования, но даже
вменили себе в обязанность его выполнить. Названный Бесс, надеясь найти в
графе Аркуре больше сострадания, чем между своими солдатами, бросился с
верхушки башни, весь израненный, в воду гавани, моля о сохранении ему жизни,
чего не смог, однако, добиться, ибо граф Аркур приказал прикончить его у
себя на глазах, и ничто не могло побороть его непреклонность - ни просьбы
собственных офицеров, убеждавших помиловать Бесса; ни столь прискорбное
зрелище. Потеря этой крепости и то, что ей даже не попытались помочь,
уронили в общем мнении оружие Принца, и ему приписали неверие в собственные
войска, тогда как на самом деле то была лишь излишняя щепетильность, к
которой его принудили непрерывные подозрения графа Дюдоньона. Впрочем, эта
потеря только усугубила их, и, вообразив, что примеру этого укрепления
последуют остальные подчиненные ему крепости, граф укрылся в Бруаже и вышел
оттуда только после того, как договорился с двором.
Граф Аркур, ободренный этими успехами и усилившийся благодаря
присоединению к нему новых войск, решил двинуться на Принца,
располагавшегося в Тонне-Таранте, но Принц, хорошо понимая, что его армия
как численностью, так и вследствие малой дисциплинированности намного слабее
королевской, рассудил, что ему не следует дожидаться ее на этой позиции, и,