Ларошфуко Ф д. Мемуары

двор, ибо Летеллье, единственного, кто был повинен в постигших его
преследованиях, прогнали оттуда. И, наконец, столько доводов и столько
примеров склоняло Принца последовать внутреннему желанию помириться с
двором, что он, без сомнения, так бы и поступил, если бы можно было
довериться слову Кардинала. Но страх перед тюрьмой все еще не оставил
Принца, и он не решался положиться на добросовестное соблюдение этим
министром своих обещаний. Кроме того, г-жа де Лонгвиль, от которой ее муж
снова настоятельно требовал, чтобы она выехала к нему в Нормандию, не могла
бы избежать этой поездки, если бы Принц заключил с двором соглашение.
При всех этих противоречащих друг другу суждениях и побуждениях герцог
Ларошфуко все же хотел избавить г-жу де Лонгвиль от поездки в Руан и вместе
с тем убедить Принца договориться с двором. Положение дел, однако, крайне не
благоприятствовало его намерению: спустя немного часов по прибытии в Сен-Мор
Принц отказался от беседы наедине с маршалом Грамоном, который явился от
имени короля спросить его о причине отъезда, пригласить возвратиться в Париж
и пообещать ему полную безопасность. Принц в присутствии всех ответил ему,
что, хотя кардинал Мазарини и удален от двора, а господа Сервьен, Летеллье и
де Лионн покинули его по приказанию королевы, тем не менее дух и правила
Кардинала царят в нем по-прежнему, и, претерпев столь суровое и
несправедливое заключение, он испытал на себе, что отсутствие какой-либо
вины отнюдь не достаточно для обеспечения безопасности, и надеется найти ее
в уединении, где сохранит те же взгляды на благо государства и славу короля,
которые уже многократно высказывал. Маршала Грамона эта речь поразила и
уязвила. Он рассчитывал изложить Принцу содержание своего поручения и от
имени двора начать с ним переговоры, но не мог, по справедливости, обижаться
на Принца за отказ в доверии словам о его безопасности, которые он только
что ему передал, поскольку г-н де Лионн по секрету рассказал ему о принятом
у графа Монтрезора решении вторично арестовать Принца. Принцесса, принц
Конти и г-жа де Лонгвиль прибыли в Сен-Мор вскоре после Принца, и в первые
дни этот новый двор был полон знати не менее, чем королевский. Больше того,
чтобы послужить политике, здесь оказались налицо всевозможные развлечения, и
балы, спектакли, карты, охота и изысканный стол привлекали сюда бесчисленное
множество тех подбитых ветром людей, которые всегда предлагают себя при
образовании партий и обычно предают или покидают их в зависимости от своих
страхов или выгод. Тем не менее нашли, что их многочисленность способна
расстроить вполне возможные приготовления к нападению на Сен-Мор и что эта
толпа, бесполезная и стеснительная при всех других обстоятельствах, в данных
условиях может сослужить службу и произвести известное впечатление. Никогда
еще двор не бывал возбужден столькими интригами, как тогда. Желания
королевы, как я сказал, ограничивались возвращением Кардинала. Фрондеры
домогались возвращения г-на де Шатонефа; он был им нужен для осуществления
многих замыслов, ибо, будь он восстановлен в своей прежней должности, все
было бы много проще: он мог бы исподволь и неприметно расстраивать замыслы
Кардинала и занять его пост, если бы того удалось свалить. Маршал Вильруа
старался, сколько мог, склонить королеву вернуть г-на де Шатонефа, но решить
этот вопрос, как и все прочие, можно было только с согласия Кардинала.
Пока при дворе ожидали его распоряжений в связи с создавшейся
обстановкой, Принц продолжал колебаться, как ему поступить, все еще не
решив, чему отдать предпочтение, миру или войне. Герцог Ларошфуко, видя его
нерешительность, нашел, что этим обстоятельством должно воспользоваться,
дабы убедить Принца благожелательнее отнестись к предложениям о мирном
разрешении спора, от чего, видимо, старалась отвратить его г-жа де Лонгвиль.
Вместе с тем он хотел также располагать возможностью избавить ее от
необходимости отправиться в Нормандию, и ничто лучше не отвечало обоим этим
намерениям, как склонить ее перебраться в Мурон. Исходя из этих соображений,
он указал г-же де Лонгвиль, что только ее отъезд из Парижа способен
удовлетворить ее мужа и окончательно расстроить внушавшую ей такой страх
поездку; что Принцу легко может наскучить оказывать ей, как он это делал до
того времени, защиту и покровительство, тем более что он располагает столь
благовидным предлогом, как примирение жены с мужем, в особенности если
рассчитывает привлечь этим путем на свою сторону герцога Лонгвиля. Кроме
того, герцог Ларошфуко сказал ей и о том, что ее одну обвиняют в
подстрекательстве к беспорядкам и что во многих отношениях на нее ляжет
ответственность и перед братом, и перед всеми за разжигание в королевстве
войны, последствия которой окажутся пагубными для ее дома или для всего
государства, тогда как она почти в равной степени заинтересована в
сохранении того и другого. Он указал ей и на то, что огромные издержки,
которые лягут на Принца, лишат его возможности, а может быть, и желания
снабжать ее средствами, и, ничего не получая от г-на де Лонгвиля, она может
быть доведена до нестерпимой нужды; наконец, он советовал ей, во избежание
стольких трудностей, попросить Принца благожелательно отнестись к тому,
чтобы Принцесса, принц Энгиенский и она удалились в Мурон, дабы не стеснять
его в случае неожиданного похода, если он сочтет нужным выступить, и вместе
с тем избавить себя от тягостной необходимости соучаствовать в принятии
ответственного решения, накануне которого он находится, а именно: разжечь в
королевстве пламя гражданской войны или доверить свою жизнь, свою свободу и
свое имущество ненадежному слову кардинала Мазарини. Этот совет был одобрен
г-жой де Лонгвиль, и Принц пожелал, чтобы он был возможно скорее
осуществлен.
Горячность герцога Немура начала понемногу остывать, и, хотя все его
страсти еще его не покинули, он не давал им увлечь себя с такой же
неодолимостью, как это было прежде. Герцог Ларошфуко не преминул этим
воспользоваться, чтобы приобщить его к своим взглядам. Он разъяснил ему, что
гражданская война никоим образом не отвечает их интересам; что Принц и
случае неудачи легко может довести их до потери всего имущества, тогда как
извлечь для себя выгоду из его удач они едва ли когда-нибудь смогут, так как
ослабление государства неминуемо повлечет за собой и их разорение; что если
Принцу трудно решиться поднять оружие, то положить его, после того как он
его поднял, ему будет еще труднее; что обеспечить себе при дворе
безопасность, нанеся ему оскорбление, будет для Принца отнюдь не легко,
поскольку он там не находит ее и ныне, хотя еще ничего против него не
предпринял; и, наконец, что если герцог Немур вынужден считаться с
некоторыми особенностями в характере Принца, то не следует забывать и о том,
что, добившись его удаления из Парижа, он должен будет и сам из него
удалиться и отдать свою судьбу в руки своего соперника.
Герцог Немур обнаружил готовность внять этим доводам и, то ли потому,
что они открыли ему глаза на многое, чего он прежде не видел, то ли по
обычному для людей его возраста легкомыслию, {25} проникся стремлениями,
противоположными тем, которые владели им ранее, и, решив содействовать
сохранению мира с тем же пылом, с каким прежде жаждал войны, условился с
герцогом Ларошфуко о совместных действиях ради достижения этой цели.
Королеву все больше и больше охватывала враждебность к Принцу; фрондеры
старались любыми способами ему отомстить и тем временем утрачивали свое
влияние на народ из-за толков об их союзе с двором. Особую ненависть
Коадъютор питал к герцогу Ларошфуко: он приписывал ему расстройство
замужества м-ль де Шеврез и, считая, что для расправы с ним допустимы все
средства, не забыл ничего, чтобы любыми способами натравить на герцога его
личных врагов. На его карету за одну ночь было произведено три нападения,
причем так и не удалось выяснить, кем они были учинены. Эти проявления
злобности, однако, не помешали ему совместно с герцогом Немуром прилагать
усилия к сохранению мира. Да и г-жа де Лонгвиль, лишь только твердо решила
ехать в Мурон, также стала им в этом содействовать. Но люди были слишком
возбуждены, чтобы прислушиваться к голосу разума, и впоследствии все
явственно почувствовали, что никто не понимал своих истинных интересов. Даже
двор, который поддержала сама судьба, часто допускал значительные ошибки, и
позже все увидели, что каждая партия держалась скорее благодаря промахам
той, которая с ней враждовала, чем благодаря собственному разумному образу
действий.
Между тем Принц прилагал всяческие старания, чтобы оправдать свои
взгляды в глазах Парламента и народа. Понимая, что войне, которую он
собирался начать, недостает подобающего предлога, Принц пытался отыскать его
в поведении королевы, снова призвавшей и приблизившей к себе господ Сервьена
и Летеллье, удаленных ранее, дабы уважить его пожелания, и старался уверить
всех в том, что их вернули не столько с целью нанести ему оскорбление,
сколько затем, чтобы ускорить возвращение Кардинала. Этот слух, умышленно
распространявшийся им в народе, произвел известное впечатление. Раскол в
Парламенте достиг невиданных дотоле пределов: Первый президент Моле стал
врагом Принца, считая, что тот способствовал отнятию у него печати, чтобы
передать ее г-ну де Шатонефу. {26} Подкупленные двором примкнули к г-ну
Моле. Фрондеры, однако, вели себя более осторожно: они не решались открыто
выказывать свое сочувствие Кардиналу, тогда как в действительности хотели
сослужить ему службу.
Таково было положение дел, когда Принц покинул Сен-Мор, чтобы вернуться
в Париж. {27} Он счел, что, опираясь на многочисленных друзей и тех, кто был
от него зависим, он в состоянии держаться против двора и что такое
горделивое и смелое поведение внушит уважение к его делу. Одновременно он
отослал в Мурон Принцессу, принца Энгиенского и г-жу де Лонгвиль,
рассчитывая вскоре прибыть туда же и затем вместе с ними перебраться в
Гиень, где обнаруживали готовность оказать ему хороший прием. Графа Таванна
{28} он между тем отправил в Шампань, дабы тот возглавил его числившиеся при
армии войска и по получении соответствующего приказа повел их в полном
составе в Стене. Он позаботился и о других своих крепостях и собрал двести
тысяч экю наличными. Таким образом, он вел подготовку к войне, хотя еще не
полностью утвердился в намерении начать ее. Тем не менее, предвидя ее
возможность, он пытался привлечь на свою сторону знатных особ, и среди них -
герцога Буйонского и г-на де Тюренна.
И тот и другой были ближайшими друзьями герцога Ларошфуко, приложившего
всяческие усилия, чтобы убедить их присоединиться к той партии, следовать за
которой он почитал своим долгом. Герцог Буйонский показался ему
нерешительным: было очевидно, что он стремился обеспечить себе полную
безопасность и верную выгоду, почти одинаково не доверяя как двору, так и
Принцу и желая сначала увидеть, как обернутся дела, и лишь тогда объявить,
чью сторону он принимает. Г-н де Тюренн, напротив, после возвращения из
Стене говорил герцогу Ларошфуко неизменно одно и то же. Он сказал, что после
своего освобождения Принц ничего для него не сделал и что, далекий от того,
чтобы согласовать с ним свои действия и поставить его в известность
относительно своих планов, он не только от него отдалился, но даже предпочел
скорее погубить только что бившиеся за его свободу войска, чем пошевелить
пальцем для предоставления им зимних квартир. Он также добавил, что старался
ни хвалить Принца, ни жаловаться на него, дабы не входить в нежелательные
разъяснения; что, по его мнению, служа Принцу, он сделал решительно все, что
было в его возможностях, но полагает, что срок действия принятых им на себя
обязательств окончился вместе с заточением Принца, и теперь он волен
вступать в соглашения соответственно своим склонностям и интересам. Таковы
были доводы, на основании которых г-н де Тюренн отказался вторично связать
свою судьбу с Принцем.
Герцог Буйонский, не желавший высказаться с полной определенностью,
находился в большом затруднении, как избегнуть прямого ответа. Принц и он
обратились к посредничеству герцога Ларошфуко, но так как тот хорошо
понимал, насколько щекотливы такие обязанности, когда имеешь дело с людьми,
которым надлежит договориться о столь различных и важных предметах, он
обязал их изложить в его присутствии свои взгляды, и вопреки тому, что
обычно бывает при объяснениях подобного рода, вышло так, что их разговор
закончился, не вызвав взаимной досады, и они остались вполне довольны друг
другом, не вступив в союз и не взяв на себя никаких обязательств.
В то время казалось, что основная цель как двора, так и Принца
заручиться благожелательностью Парламента. Фрондеры старались показать, что
у них нет иных интересов, кроме общественной пользы, и под этим предлогом по
любому поводу всячески задевали Принца и прямо противодействовали всем его
замыслам. Вначале, возводя на него обвинения, они соблюдали известную
сдержанность, но, видя, что двор их открыто поддерживает, Коадъютор начал
как бы бахвалиться своей подчеркнуто непримиримой враждебностью к Принцу и с
той поры не только стал, нарушая всякую меру, противиться любому исходившему
от того предложению, но и появляться во Дворце Правосудия не иначе как в
сопровождении своих приверженцев и целой толпы вооруженных слуг. Столь
надменное поведение, естественно, не понравилось Принцу: он считал, что
заботиться в силу необходимости об охране, которая сопровождала бы его во
Дворец Правосудия, чтобы он добивался там победы над Коадъютором, не менее
нестерпимо, чем приходить туда одному и тем самым отдавать спою жизнь и
свободу в руки самого опасного из своих врагов. Все же он рассудил, что свою
безопасность должен предпочесть всему остальному, и в конце концов принял
решение впредь не появляться в Парламенте иначе, чем сопутствуемый своими
сторонниками.
Люди сочли, что королеве доставляло немалое удовольствие наблюдать, как
рождается новый повод к раздорам между обоими этими лицами, к которым в
глубине души она питала почти равную ненависть, и что она достаточно хорошо
представляла себе, какие последствия могут из этого проистечь, чтобы
надеяться отомстить тому и другому их же собственными стараниями и увидеть
гибель обоих. Тем не менее она стремилась всячески показать, что благоволит
к Коадъютору, и пожелала, чтобы к нему был приставлен эскорт из отряда
жандармов, и легкой кавалерии короля, а также офицеров и солдат гвардии.
{29} Принца сопровождало большое число знатных особ, несколько офицеров и
множество людей разного рода занятий, не покидавших его после возвращения из
Сен-Мора. Это смешение приверженцев враждующих партий, собиравшихся вместе в
Большом зале Дворца, возбудило в Парламенте опасения, как бы не вспыхнули
беспорядки, которые могли бы ввергнуть всех в одинаковую опасность и
успокоить которые никто не был бы в состоянии. {30} Первый президент ради
предупреждения этого зла решил попросить Принца больше не приводить своих
сторонников во Дворец Правосудия. Но однажды, когда принца Орлеанского не
оказалось в Парламенте, а Принц и Коадъютор явились туда со всеми своими
приверженцами, случилось, что их многочисленность и явные признаки взаимного
озлобления еще больше усилили опасения Первого президента. Принц произнес
несколько колких слов, имевших в виду Коадъютора. Тот, нисколько не
растерявшись, ответил тем же к посмел публично сказать, что даже его враги
никоим образом не могут его обвинить в неисполнении данных им обещаний и что
ныне мало кто свободен от такого упрека, намекая тем самым на Принца и
молчаливо упрекая его в расстройстве замужества м-ль де Шеврез, нарушении
договора в Нуази и оставлении им фрондеров после примирения с Кардиналом.
Толки об этом, широко распространенные сторонниками Коадъютора и
возобновленные теперь с такой наглостью перед собравшимся в полном составе
Парламентом и в присутствии Принца, должны были, без сомнения, задеть его
своей оскорбительностью намного чувствительнее, чем он это выказал; Принц
тем не менее совладал со своим гневом и ничего не ответил Коадъютору. В это
мгновение пришли сообщить Первому президенту, что Большой зал полон
вооруженных людей и что, поскольку они принадлежат к охваченным такой
враждой партиям, не исключено, что может случиться большое несчастье, если
не будут срочно приняты меры. Тогда Первый президент сказал Принцу, что он
крайне обязал бы Парламент, если бы соблаговолил приказать явившимся вместе
с ним удалиться; что Парламент собрался для пресечения смуты в государстве,
а не для того, чтобы ее усилить, и что никто не может считать, что
располагает возможностью свободно подать свой голос, пока Дворец, призванный
быть убежищем правосудия, на глазах у всех превращается в место проведения
боевых смотров. Принц, не колеблясь, изъявил готовность приказать своим
приверженцам удалиться и попросил герцога Ларошфуко отдать им распоряжение
выйти, не нарушая порядка. Сразу же со своего места поднялся и Коадъютор и,
стремясь показать, что в этих обстоятельствах с ним должно обращаться как с
равным Принцу, сказал, что и он со своей стороны идет выполнить то же самое,
и, не дождавшись ответа, вышел из Первой палаты, чтобы переговорить со
своими приверженцами. Возмущенный этим поступком, герцог Ларошфуко шел в
восьми или десяти шагах позади Коадъютора и еще находился в помещении
судебных приставов, когда Коадъютор уже вошел в Большой зал. Увидев
Коадъютора, все, принадлежавшие к его партии, ничего не зная о причине его
появления, схватились за шпаги, приверженцы Принца сделали то же. {31}
Каждый пристроился к своим единомышленникам, и в одно мгновение оба отряда
оказались друг от друга на длину их скрестившихся шпаг, но, несмотря на это,
среди такого множества отважных людей, охваченных такою взаимной ненавистью
и преследовавших столь противоположные цели, не нашлось никого, кто бы нанес
удар шпагою или выстрелил из пистолета. Коадъютор, увидев, до чего дошло
дело, и понимая, какой опасности он подвергается, вознамерился уйти от нее и
вернуться в Первую палату, но, подойдя к двери зала, через которую он туда
вошел, обнаружил, что ею завладел герцог Ларошфуко. Он попытался отворить ее
силою, но, поскольку она приоткрылась только наполовину, а герцог Ларошфуко
не отпускал ее и, когда Коадъютор в нее проходил, притянул снова к себе, тот
был им остановлен и притом таким образом, что его голова оказалась
просунутой в помещение приставов, тогда как туловище оставалось по ту
сторону, в Большом зале. Как нетрудно представить себе, этот случай после
всего, что произошло между ними, мог бы ввести в соблазн герцога Ларошфуко и
соображения общего и личного свойства могли бы толкнуть его покончить со
своим злейшим врагом, тем более что наряду с удовлетворением, которое
принесло бы ему отмщение за себя, он отметил бы также за Принца, за наглые
слова, только что брошенные тому в поношение. К тому же герцог Ларошфуко
находил справедливым, чтобы Коадъютор ответил жизнью за подстроенные им
беспорядки, которые, несомненно, могли повести к ужасным последствиям. Но,
принимая во внимание, что в зале не дрались и что никто из приверженцев
Коадъютора, оказавшихся тогда в помещении приставов, не обнажил шпаги, чтобы
его защитить, у герцога Ларошфуко не было предлога к нападению на него,
который возник бы, если бы где-нибудь началась схватка. К тому же
находившиеся рядом с герцогом Ларошфуко люди Принца не понимали, сколь
важную услугу они могли бы оказать своему господину, и в конце концов
получилось, что один, не захотев совершить поступок, который мог бы
показаться жестоким, а другие, проявив нерешительность в столь значительном
деле, предоставили время Шамплатре, сыну Первого президента, явиться с
поручением Первой палаты вызволить Коадъютора, что он и сделал, и, таким
образом, тот был избавлен от самой большой опасности, какую когда-либо
испытал. {32} Герцог Ларошфуко, выпустив Коадъютора и сдав его на руки
Шамплатре, вернулся в Первую палату занять. свое место, и одновременно с ним
туда же вошел Коадъютор, крайне взволнованный только что избегнутой им
опасностью. Он начал с того, что принес собранию жалобу на учиненное
герцогом Ларошфуко насилие. Он заявил, что его едва не убили и что его
держали в дверях лишь затем, чтобы подвергнуть всему, что его враги пожелали
бы над ним совершить. Герцог Ларошфуко, повернувшись к Первому президенту,
ответил, что вне всяких сомнений страх отнял у Коадъютора способность здраво
судить о случившемся; иначе, он бы увидел, что герцог Ларошфуко не имел и в
мыслях лишить его жизни, поскольку не сделал этого, невзирая на то, что
долгое время имел возможность распорядиться ею по своему усмотрению; что он
действительно завладел дверью и помешал Коадъютору выйти из зала, но ведь он
отнюдь не считал, что обязан помочь Коадъютору освободиться от страха и тем
самым подставить Принца и Парламент разнузданности его приверженцев, которые
стали бесчинствовать, как только он предстал перед ними. К этой речи герцог
Ларошфуко присовокупил несколько резких и язвительных слов, побудивших
герцога Бриссака, зятя герцога Реца, {33} ответить тем же, и они порешили в
тот же день драться без секундантов, но, поскольку повод к их ссоре был
общественного, а не личного свойства, она была улажена герцогом Орлеанским,
когда они покидали Дворец Правосудия.
Это дело, которое, казалось, должно было повлечь за собой столько
последствий, напротив, покончило с тем, что более всего могло способствовать
беспорядкам, ибо Коадъютор прекратил посещения Дворца Правосудия и, таким
образом, не появляясь там, где бывал Принц, не подавал более поводов
опасаться происшествий, подобных тому, какое едва не случилось. Тем не
менее, поскольку событиями чаще управляет судьба, чем избранный людьми образ
действий, она столкнула Принца с Коадъютором, и притом тогда, когда они
менее всего искали встречи друг с другом. Это произошло, правда, при
обстоятельствах, весьма отличных от тех, в каких они сошлись во Дворце
Правосудия, ибо однажды, {34} когда Принц вместе с герцогом Ларошфуко
покидал Парламент, отъезжая в своей карете и провожаемый несметной толпою
народа, он столкнулся с процессией из Нотр-Дам и с Коадъютором в епископском
облачении, идущим позади ковчежцев с мощами и священных реликвий. Принц
тотчас остановился, дабы выразить свою величайшую почтительность к церкви, и
Коадъютор, с полнейшей невозмутимостью продолжая свой путь, когда поравнялся
с Принцем, отвесил ему глубокий поклон и дал ему, равно как и герцогу
Ларошфуко, свое пастырское благословение. И тот и другой приняли его со
всеми внешними проявлениями почтительности, хотя ни одному из них,
разумеется, отнюдь не хотелось, чтобы оно возымело действие, которое
отвечало бы сокровенным пожеланиям Коадъютора. Тогда же народ, следовавший
за каретою Принца и возмущенный происшедшим у него на глазах, обрушил на
голову Коадъютора тысячу проклятий и уже собирался разорвать его в клочья,
но Принц приказал своим людям спешиться и обуздать ярость толпы.

V

(август 1631-март 1632)

Между тем все способствовало усилению недоверия и подозрений в Принце:
он понимал, что совершеннолетие наделит короля самодержавной властью; он
знал, что восстановил против себя королеву, и явственно видел, что, смотря
на него как на единственное препятствие к возвращению Кардинала, она не
остановится ни перед чем, чтобы его погубить или выслать. Дружба герцога
Орлеанского представлялась ему весьма непрочной и ненадежной опорой, едва ли
способной поддержать его в столь трудные времена, и он отнюдь не был уверен,
что она надолго останется искренней, поскольку герцог всегда находился под
очень сильным влиянием Коадъютора. Столь многочисленные поводы к опасениям
могли с достаточным основанием усилить недоверие Принца и воспрепятствовать
ему явиться в Парламент в день объявления короля совершеннолетним, но все
это еще не могло бы склонить его к решению порвать со двором и удалиться в
свои губернаторства, если бы дела обстояли по-прежнему и если бы его
продолжали удерживать надеждою на какую-то возможность договориться.
Герцог Орлеанский хотел воспрепятствовать открытому разрыву между
двором и Принцем, рассчитывая стать необходимым обеим партиям и почти в
равной мере желая избегнуть ссоры и с той, и с другою. Но королева держалась
противоположного мнения; никакое промедление не могло удовлетворить ее
возбужденный ум, и на все предложения заключить соглашение она смотрела как
на пустые уловки с целью продлить отсутствие Кардинала. Исходя из этих
соображений, она предложила вернуть г-на де Шатонефа к руководству
государственными делами, {1} возвратить государственную печать Первому
президенту Моле, {2} а финансы - г-ну де Лавьевилю. {3} Она с полным
основанием рассудила, что выбор трех этих министров, убежденнейших врагов