Ларошфуко Ф д. Мемуары

Стаффор, куда и прибыл, не подвергшись преследованию со стороны неприятеля.
Этот город нисколько не больше и не лучше Мираду, но так как граф Аркур
находился на том берегу Гаронны и мог через нее переправиться лишь в месте,
именуемом Овиллар, Принц, свободно распоряжаясь другой частью этого края,
расквартировал свои войска не кучно, а порознь. При этом он исходил из того,
что совершенно достаточно расположить кое-какие части близ Овиллара и отдать
приказ о постоянном отряжении дозоров в его направлении, дабы знать обо
всем, что намерены предпринять враги. Но вновь набранные войска и нерадивые
офицеры обычно выполняют отданные им приказы совсем не так, как это делают
надежные и привычные к войне люди. Так и этот приказ, которого было
совершенно достаточно, чтобы оградить от опасности лагерь, был так дурно
исполнен, что Принц оказался под угрозою позорно попасться врасплох и
потерпеть поражение, ибо из всех отряженных дозоров ни один не выполнил, как
должно, отданного ему приказания, и вместо того чтобы собирать сведения о
графе Аркуре, все они занялись грабежом окрестных деревень. Итак, граф Аркур
переправился через реку, прошел в боевых порядках между квартирами Принца и
приблизился к нему на расстояние четверти лье, и притом таким образом, что
никто не поднял тревоги и ни о чем его не оповестил. Наконец, когда
отброшенные врагом солдаты принесли ему эту весть с обычной в таких случаях
сбивчивостью, он вскочил на коня и, сопровождаемый герцогом Ларошфуко,
графом Марсеном и маркизом Монтеспаном, двинулся выяснить намерения
неприятеля, но, не сделав и пятисот шагов, увидел его эскадроны,
отделявшиеся от основных сил для нападения на его квартиры и уже пришедшие в
движение, чтобы кинуться на него. В этом отчаянном положении ему только и
оставалось, что направить гонцов с распоряжением кавалеристам, размещенным в
самых дальних квартирах, без промедления сесть на коней и выступить на
соединение с его стоявшей лагерем у Стаффора пехотою, которой он приказал
выступить к Буе, чтобы оттуда переправиться на судах через Гаронну и затем
отступить в Ажен. Все свои обозы он отослал в порт Сент-Мари, а в Стаффоре
оставил капитана с шестьюдесятью мушкетерами и двенадцатифунтовым орудием,
которое не мог увезти. Этим столь благоприятным для него обстоятельством
граф Аркур воспользовался не лучше, чем теми, что могли доставить ему успех
у Тонне-Шаранта и Сент-Андра. Ибо, вместо того чтобы преследовать Принца и
напасть на него в сумятице отступления без прикрывающей кавалерии и к тому
же во время вынужденной переправы через Гаронну, предпринятой, чтобы выйти
из-под удара, граф задержался для окружения и захвата наиболее близкой к
Стаффору войсковой квартиры противника в месте, именуемом Перген, где стояло
триста или четыреста конных гвардейцев Принца и его генералов. Таким
образом, граф Аркур подарил Принцу двенадцать или тринадцать часов,
б_о_льшую часть которых тот провел в Буе, переправляя свои войска через реку
в полнейшем беспорядке и с невероятными трудностями и все время под угрозою
быть разбитым наголову в случае нападения неприятеля.
Немного спустя после прибытия Принца со всею его пехотой в Ажен, на
другом берегу реки было замечено несколько кавалерийских отрядов,
выскочивших вперед с целью захвата обозов, подготовленных к переправе через
реку, но они встретили сильный отпор от шестидесяти всадников Монтеспана,
которые своим сопротивлением дали время подойти лодкам с мушкетерами,
вынудившими врагов отступить. В тот же день Принцу стало известно, что его
кавалерия прибыла в Сент-Мари, ни разу не вступив в бой и не растеряв своего
снаряжения, а также что его гвардейцы все еще обороняются в Пергене и прийти
им на выручку, по-видимому, нет ни малейшей возможности. И действительно, на
следующий день они сдались в плен, и это все, что граф Аркур извлек для себя
из обстоятельств, в которых его счастливая звезда и небрежность войск Принца
едва не дали ему возможности одержать сокрушительную победу.

VI

(март-октябрь 1652)

Эти неудачи заставили Принца удалиться в Ажен, происки и раздоры в
котором вскоре показали ему, что удержать этот город в верности может только
его присутствие или сильный гарнизон {1}. Чтобы обеспечить это второе
условие, он и решил ввести в Ажен полк пехоты Конти и поручить ему охрану
одних из ворот города. Но горожане сразу же взялись за оружие и возвели
баррикады. Извещенный об этом, Принц сел на коня, чтобы своим присутствием
воспрепятствовать мятежу и удержать за собою Гравские ворота, пока полк
Конти не возьмет их в свои руки. Но прибытие войск, вместо того чтобы
положить конец беспорядкам, повело только к их усилению. Вошедшие войска
устроили привал на первой же улице, и, хотя Принц, принц Конти и их высшие
офицеры всячески старались успокоить народ, они не смогли помешать тому,
чтобы все улицы мгновенно не оказались перегорожены баррикадами. Горожане
все же сохранили почтительность к Принцу и его высшим офицерам, но где их не
было, там повсюду нарастало всеобщее возбуждение. Терпеть такое положение
дел было более невозможно. Войска, как я сказал, удерживали Гравские ворота
и половину ведущей к ним улицы; народ вооружился; все улицы были
перегорожены баррикадами и повсюду расставлены дозоры. Близилась ночь, с
наступлением которой нужно было ждать усиления беспорядков. Принц понял, что
ему придется либо с позором выйти из города, либо отдать его на разграбление
или поджечь. И то и другое решение было бы одинаково пагубным для его дела,
так как, если бы он покинул Ажен, туда были бы впущены войска короля, а если
бы предал его огню, такая расправа подняла бы против него нею провинцию,
важнейшие города которой еще держали его сторону. Эти соображения заставили
его стремиться к какому-нибудь умиротворению, которое с соблюдением внешней
благопристойности спасло бы его достоинство и вместе с тем доставило бы ему
предлог простить народу его вину. Герцог Ларошфуко поговорил с виднейшими
горожанами и склонил; их отправиться в магистрат, дабы послать к Принцу
кого-нибудь из них своим представителем с поручением попросить у него
прощения и молить о том, чтобы он явился на их собрание указать способы, как
им сохранить Ажен в повиновении и преданности, в которых они ему поклялись.
Принц явился туда и сказал, что его намерение неизменно состояло лишь в том,
чтобы оставить им ничем не ограниченную свободу, и что войска вошли в город
не для чего иного, как для того, чтобы облегчить горожанам его охрану, но,
поскольку они этого не хотят, он готов их увести, однако же с тем, чтобы
город своим иждивением набрал полк пехоты, офицеров которого назначит он
сам. Эти условия были с готовностью приняты. Баррикады были разобраны,
войска вышли, и город стал спокоен и послушен, как до восстания. Хотя Принц
и не мог доверять столь сомнительной покорности, все же он пробыл некоторое
время в Ажене, дабы вернуть город к его обычному состоянию.
Тогда же он получил известие, что фландрская армия {1} под
командованием герцога Немура и войска герцога Орлеанского под командованием
герцога Нофора соединились и направляются к реке Луаре. Узнав, что внутри
Франции появилась испанская армия, которую он так долго ждал и которая может
двинуться на помощь Муроку или прийти на соединение с ним в Гиень, Принц
испытал чувство радости. Но к этой радости примешалось и беспокойство; ему
стало известно, что нелады и взаимная неприязнь между герцогами Немуром и
Бофором дошли до чрезвычайно опасной крайности: {2} они решительно не могли
ужиться, а сил каждого из них по отдельности недоставало на то, чтобы
противостоять королевской армии под командованием г-на де Тюренна и маршала
Окенкура, усиленной к тому же войсками, которые привел Кардинал из Германии
и из соседних с резиденцией двора местностей.
Приказания, отданные Принцем герцогу Немуру, предписывали тому
переправиться через реку Луару, чтобы оказать помощь Мурону и вслед за тем
сразу же двинуться к Гиени. Герцог Бофор получал совершенно противоположные
приказания от герцога Орлеанского, который не мог согласиться на уход армии
из-под Парижа и опасался, как бы народ и Парламент не изменили своего
настроения, увидев, что армия г-на де Немура идет в Гиень, тогда как
королевская остается у них под боком. Коадъютор Парижский, как никто иной
пользовавшийся в то время доверием герцога Орлеанского и жаждавший стать
кардиналом, еще больше усиливал его опасения и колебания. Он настаивал на
удержании армии по эту сторону Луары, не только чтобы сделать ее бесполезной
для Принца, врагом которого он был, но и с целью показать тем самым двору,
что он полновластный хозяин образа действий Месье и в состоянии ускорить или
замедлите продвижение армии, смотря по тому, что отвечает его интересам.
С другой стороны, г-н де Шавиньи прислал Принцу несколько писем, торопя
его покинуть Гиень и прибыть к армии, где его присутствие безусловно
необходимо. Он указывал, что если армия распадется, то Принц лишится всех
своих средств и возможностей, и, напротив, если он одержит успехи внутри
королевства на глазах у короля, то сразу же восстановит свое положение не
только в Гиени, но и в своей собственной партии. Это были не единственные
соображения г-на де Шавиньи; вынашивал он и более дерзновенные замыслы: он
стремился руководствовать Месье, дав ему понять, что руководствует Принцем,
и обеспечить себе неограниченную власть над образом действий Принца,
показав, что располагает ею в отношении образа действий Месье. В своих
расчетах он заходил еще дальше: с самого начала войны он приложил все
усилия, чтобы стать посредником между. Принцем и Месье и склонить их к
примирению, и сблизился с герцогом Роганом, полагая, что тот может быть
одинаково полезен ему и около Месье и около Принца. Он находил также, что
при посредстве г-на де Фабера, {3} коменданта Седана, принял все необходимые
предосторожности и в отношении Кардинала. И так как он не ставил пределов ни
своему честолюбию, ни своим упованиям, то нисколько не усомнился в том, что,
добившись частного мира, будет избран и для ведения вместе с Кардиналом
переговоров об общем. Он также проникся уверенностью, что, принимая во
внимание высокое мнение, которое Принц может создать о нем у испанцев, успех
переговоров будет поставлен ему в заслугу, а их неудача, напротив, навлечет
на Кардинала посрамление и порицание, и что, таким образом, он вернется к
руководству государственными делами или прославляемый за заключение мира,
или хотя бы имея то преимущество, что разрыв переговоров всеми будет
поставлен в вину Кардиналу. Доводы, приведенные г-ном де Шавиньи в пользу
этой поездки, с легкостью убедили Принца; но главным побуждением к ней было
его нетерпеливое желание покинуть Гиень в таких обстоятельствах, когда малая
численность его войск и их слабость вынуждали его беспрерывно отступать
перед графом Аркуром. И действительно, Принц тогда держался в Гиени лишь
благодаря своей неусыпной бдительности и уважению, которым было окружено его
имя. А что касается графа Аркура, то своим образом действий и благодаря
своей военной удаче он успел полностью восстановить урон, нанесенный оружию
короля поражением маркиза Сен-Люка при Мираду. Осада Мираду была снята;
гвардейцы Принца и триста или четыреста кавалеристов были захвачены в плен
на своих квартирах в Пергене, да и сам Принц с остальными своими войсками
был принужден покинуть Стаффор, переправиться через Гаронну в Буе и
отступить, как я указал, в Ажен. Здесь он и сообщил герцогу Ларошфуко и
графу Марсену о своем намерении поехать в Париж. {4} И тот и другой
одинаково указали ему на опасения и надежды, возникающие у них в связи с
этой поездкой, но ни тот ни другой не решился подать ему какой-либо
определенный совет, хотя оба настоятельно попросили о дозволении отправиться
вместе с ним. Принц избрал себе в спутники герцога Ларошфуко, оставив графа
Марсена при принце Конти {5} и полностью возложив на него заботу о своей
партии в Гиени и о поддержании в ней единства, а также о сохранении за ним
Бордо, охваченного раздорами, которые постарались посеять во всех сословиях
города, где дела были в таком состоянии, какое я сейчас опишу.
Народ был разделен на две партии: в одну из них входили богатые
горожане, стремившиеся поддержать власть своего магистрата и стать столь
могущественными и нужными, чтобы Принц видел в них тех, кто более всего
способен служить ему прочной опорой; другая партия была образована менее
богатыми и более крамольными, которые случайно несколько раз собрались в
месте, находящемся близ замка А и прозываемом Орме, каковое название в
дальнейшем за нею и удержалось. {6} Парламент со своей стороны был не менее
разъединен, чем народ. Даже те из его чинов, которые были противниками
двора, также подразделялись на две группировки: одна из них именовались
Большою Фрондой, другая - Малою Фрондой, и хотя они обе сходились в
намерении благоприятствовать Принцу, каждая горячо стремилась к тому, чтобы
закрепиться при нем, отстранив от него другую. {7} Вначале Орме объединялась
с обеими Фрондами, хотя неоднократно и порывала с ними из-за несовпадения
интересов, которые обычно и побуждают действовать людей подобного рода, как
вдруг, не поладившие, к несчастью, между собой принц Конти и г-жа де
Лонгвиль, желая привязать к себе эту партию, настолько усилили ее влияние, а
вместе с ним и заносчивость, что ускорили распад своей собственной и довели
до отчаяния Парламент и лучшую часть народа, открыв тем самым возможность
для нескольких заговоров и иных злоумышленных козней двора, в конце концов
отнявших Бордо у партии Принца.
Я лишь мимоходом коснусь причин, приведших к стольким раздорам, и, не
входя в подробности относительно многого, писать о чем невозможно, {8} скажу
только, что принц Конти, поддавшись убеждениям своих подкупленных кардиналом
Мазарини приверженцев, пошел на открытый разрыв с г-жой де Лонгвиль, вменив
ей в вину такие вещи, скрыть которые его обязывали благопристойность и
кровная близость. Объятые взаимною ненавистью, они оба еще больше распалили
неистовство Орме и так часто насущнейшие выгоды своей партии приносили в
жертву своим страстям и своему безграничному озлоблению, что, и место того
чтобы укрепить к себе уважение и благодаря этому стать полезными Принцу - а
это входило в намерения их обоих, - проложили путь беспорядкам и народным
волнениям, в которые едва не были вовлечены сами и которые довели их до
необходимости оставить Принца и принять все условия, какие Кардиналу было
угодно им навязать.
Герцог Ларошфуко, многократно на опыте убеждавшийся в том, что их общее
благо и величие зависит от их единения, больше чем кто-либо иной оказался в
состоянии поддержать его во время Парижской войны. Но на этот раз г-жа де
Лонгвиль сочла, что ей выгоднее изменить этому правилу, и случилось так, что
средства, которые она применяла для достижения своих целей, поссорили ее с
братьями.
Принцу Конти хотелось мира, потому что ему наскучила и его утомила
война, с которою он связал себя лишь в угоду сестре, в чем и раскаялся,
когда у них начался разлад. Впоследствии он в свое оправдание ссылался на
то, что его брат, пообещав ему письменно, что не станет заключать
соглашений, не добившись для него губернаторства Прованс, полностью
отступился от отстаивания его интересов. Но истинная причина его отчуждения
- это злобное чувство к сестре, о котором я только что говорил и которое
ввергло его в ослепление гнева и ревности, более извинительных для
возлюбленного, чем для брата. С другой стороны, Принц, хотя он и говорил
меньше, чем его брат, о чувствах г-жи де Лонгвиль и о ее поведении, в
глубине души был о ней не лучшего мнения. Он знал, что ее сближение с
герцогом Немуром неминуемо нанесет ущерб интересам партии и опасался, как бы
его сестра не оказалась способной вступить и в новые связи, которые могут
вызвать, быть может, еще большие осложнения. {9}
Трудность положения, в каком оказалась тогда г-жа де Лонгвиль,
усугублялась ее неверием в возможность примирения с мужем и потому, что ее
не преминули очернить перед ним, и потому, что ее роль в этой войне
представлялась ему чрезмерно большой. При посредстве принцессы Пфальцской
она тщетно попыталась помириться с двором. Итак, видя, что ее дела равно
плохи повсюду, она была вынуждена искать, как последнего средства, поддержки
Орме и постараться сделать эту партию настолько могущественной, чтобы,
располагая ею, придать себе значительность в глазах Принца или двора. Принц
Конти, напротив, побуждаемый жаждою мщения, помышлял лишь о том, чтобы
подорвать доверие к своей сестре со стороны наиболее значительных деятелей
названной партии и таким образом завоевать их для себя, и попустительствовал
им во всякого рода бесчинствах. Предвидя, к чему может повести в его партии
столь резкое столкновение взглядов, и рассудив, что враждебность и
разобщение еще больше усилятся с его отъездом, Принц оставил графа Марсена,
как я сказал, дабы пресекать, насколько возможно, столь великие неурядицы и
препятствовать их последствиям. И, согласовав с ним и г-ном Лене вес,
касавшееся гиенской армии, происков и раздоров в Бордо и внутри его
собственного семейства, он покинул принца Конти в Ажене и, наделив его
верховным командованием, попросил прислушиваться к советам графа Марсена и
г-на Лене. Он также не поскупился на внешние проявления своего
исключительного доверия к президенту Виолю, но в действительности считал,
что не оставляет в Бордо никого, по-настоящему приверженного его интересам,
кроме двоих, только что мной упомянутых. И вот при таком положении дел он
приготовился выехать из Ажена, чтобы отправиться к армии г-на де Немура. Эта
поездка была очень долгой и исполненной таких трудностей, что поистине
нельзя было надеяться на их одоление. Граф Аркур находился возле Ажена; двор
слишком многих подкупил в этом городе, чтобы они не поспешили сообщить об
отъезде Принца; да и принадлежавшие к его партии подозревали, что затевается
эта поездка, и слух о ней прошел раньше, чем она была окончательно решена.
Предстояло проделать путь почти в сто двадцать лье, и притом не сменяя нигде
лошадей. Граф Аркур мог не только выслать в погоню за Принцем свои отряды,
но и сообщить двору через нарочных о пути его следования и дать распоряжение
городам и гарнизонам воспрепятствовать его проезду. К тому же Принц не мог
довериться в этом деле большому числу людей, а малое их число не
обеспечивало его безопасности. Нужно было, кроме того, внушить всем, будто
он уезжает в Бордо, и помешать офицерам последовать за ним ради его охраны,
используя такие предлоги, которые ничем не намекали бы на его истинные
намерения. Ради всего этого Принц повелел принцу Конти оставаться в Ажене и,
сделав вид, будто собирается съездить в Бордо дня на два или три, приказал
всем своим офицерам и волонтерам дожидаться его в Ажене при его брате.
Принц выехал из Ажена в вербное воскресенье, и полдень, вместе с
герцогом Ларошфуко, принцем Марсийаком, графом Гито, {10} Гурвилем и своим
камердинером. Маркиз Леви {11} поджидал его с лошадьми в Ланкэ, поместье
герцога Буйонского, где находился и Берсене, капитан гвардейцев герцога
Ларошфуко, также участник этой поездки. И так как маркиз Леви располагал
охранной грамотой графа Аркура, выданной ему на предмет возвращения вместе с
прислугою к себе в Овернь, то Принц и следовавшие с ним лица сошли за
сопровождающих маркиза Леви, за тех самых слуг, имена которых были вписаны в
охранную грамоту. {12} Но самым тягостным во время этой поездки была
исключительная поспешность, с какой они ехали днем и ночью, почти не сменяя
лошадей и нигде не задерживаясь больше чем на два часа. Останавливались они
у двух-трех дворян, друзей маркиза Леви, чтобы дать себе на несколько часов
роздых и купить лошадей, но принимавшие их у себя настолько не подозревали в
Принце того, кем на самом деле он был, что в непринужденной застольной
беседе говорили достаточно свободно о его близких, благодаря чему он мог
понять, что остается неузнанным. Наконец, проделав путь по виконтству Тюренн
и через Шарлюс в Оверни, он прибыл в субботу вечером в Бек д'Алье в двух лье
от Шарите, откуда беспрепятственно переправился через Луару, хотя в Шарите и
находились две роты кавалерии под командованием Бюсси Рабютена. {13} Из
Шарите Принц отправил Гурвиля в Париж, чтобы сообщить герцогу Орлеанскому и
г-ну де Шавиньи о своей поездке. День пасхи Принц провел в Коне, где все
были настороже, и, так как двор пребывал тогда в Жьене, Принц везде говорил,
что направляется со своими товарищами отбыть очередную службу при короле.
Тем не менее рассудив, что ему не удастся, долгое время оставаясь
неузнанным, следовать по оживленной большой дороге, которую использовал
двор, он решил покинуть ее и перебраться на дорогу к Шатильону-Сюр-Луэн.
Больше того, ему едва не пришлось раскаиваться, почему он не сделал этого
раньше, так как им повстречались двое посланных двором нарочных, один из
которых узнал графа Гито. И хотя этот нарочный не остановился, чтобы
перекинуться с ним словами, лицо его выразило явную настороженность,
наводившую на мысль о зародившемся в нем подозрении, что между этими
всадниками находится и Принц. Вскоре все разъяснилось, ибо, встретив
камердинера Принца, ехавшего в тысяче шагов позади остальных, этот нарочный
остановил его и, сделав вид, будто намерен его убить, выяснил, что запавшее
в него подозрение было вполне обоснованным. Этот случай заставил Принца не
только решиться сразу же покинуть большую дорогу, но и оставить, сверх того,
Берсене в лачугах близ моста у дороги, которой должно было держаться
нарочному на обратном пути ко двору, дабы убить его, если он там покажется.
Но счастливая звезда этого человека побудила его пуститься другим путем,
чтобы возможно скорее сообщить в Жьене о том, что он видел.
Кардинал тотчас же отрядил Сент-Мора {14} с двадцатью кавалеристами,
чтобы подстеречь Принца на дороге, которая вела в Шатильон к армии г-на де
Немура. В другом случае Принц едва не был схвачен. Прибыв к Бриарскому
каналу, он повстречался с вахмистрами двух или трех кавалерийских полков,
направлявшихся на свои расположенные в этом месте квартиры, и так как
подразделения подходили туда с разных сторон, ему тем труднее было выбрать
надежный путь. Шаваньяк, знавший одного проживавшего невдалеке дворянина по
имени Лабрюлери, вздумал отправиться с графом Гито на его розыски, чтобы,
запасшись в его доме съестным, привезти его Принцу, который, однако, не мог
оставаться в том месте, где они с ним расстались, из-за подхода упомянутых
выше войск. Еще раньше Принц отослал своего камердинера в Шатильон с
приказанием привратнику держать ворота парка открытыми, так что при нем были
лишь герцог Ларошфуко и принц Марсийак, с которыми он и направился по
шатильонской дороге. Принц Марсийак двигался на сто шагов впереди Принца,
герцог Ларошфуко на том же расстоянии позади, чтобы, предупрежденный тем или
другим, он мог улучить время спастись. Не успев проехать в этом порядке
сколько-нибудь значительное расстояние, они услышали пистолетные выстрелы с
той стороны, куда направился посланный в Шатильон камердинер, и сразу же
увидели показавшихся с левой руки и рысивших к ним четырех всадников. Не
усомнившись, что это - преследователи, и решив с ними сразиться, они
свернули с дороги и устремились на них с намерением скорее пасть, чем даться
в их руки живыми. Но в этих всадниках они узнали графа Гито и Шаваньяка,
которые их разыскивали в сопровождении еще двух дворян. Принц, справедливо
сочтя, что встреча с нарочным, о которой я только что рассказал, несомненно
откроет тайну его проезда, поспешно направился в Шатильон, но так как
требовалось проделать за один день тридцать пять лье, и притом на тех же
конях, необходимость их покормить задержала его на несколько часов и
предоставила Сент-Мору время, нужное, чтобы настигнуть Принца. Тем не менее
он не встретился с ним; {15} впрочем, впоследствии он как-то сказал, что
видел проезжавшего мимо Принца, но не пожелал учинить на него нападение.
Это путешествие Принца изобиловало, как я сказал, опасными
происшествиями, и даже самые незначительные из них угрожали ему захватом
королевскими силами или смертью. Все же он благополучно добрался до
Шатильона, где расспросил об армии, к которой хотел прибыть, и узнал, что
она располагается в восьми лье оттуда, под Лори, близ Орлеанского леса.
Проделав со всей возможной поспешностью отделявшее его от армии расстояние,
он наткнулся на ее аванпосты, и несколько всадников устремились к нему
навстречу с окликом: "Кто идет?". Когда его опознали, всю армию охватила
нежданная и не поддающаяся описанию радость. {16} Никогда ей не было столь
же необходимо, чтобы он находился при ней, и никогда она не была так далека
от надежды на его прибытие. Рознь между герцогами Немуром и Бофором росла
день ото дня, и распри вождей на глазах у всех влекли к верной гибели армию