Ларошфуко Ф д. Мемуары

фрондерами и что он может уверенно предложить им поддержку двора, а, также
совместное выступление против Принца, нисколько не опасаясь, что они
используют это предложение для примирения с ним. Сам Принц снабдил его
вполне благовидным предлогом к этому, ибо, узнав, что г-жа де Лонгвиль с
некоторых пор тайно хлопочет о заключении брака между герцогом Ришелье {20}
и г-жой де Пон, {21} он отвез их в Три {22} и пожелал почтить своим
присутствием обряд венчания. Вслед за этим он открыто взял новобрачных под
свое покровительство, пойдя в этом наперекор их родне и двору. {23}
Кардиналу не стоило большого труда усмотреть в его поведении злокозненный
умысел и убедить королеву, что старания Принца и г-жи де Лонгвиль были
вызваны не столько заботой об устройстве замужества г-жи де Пон, сколько
желанием заручиться поддержкою Гавра, комендантом которого был ее муж,
руководимый и опекаемый своей тетушкой герцогинею Эгийон. Кардинал в таком
свете изобразил герцогу Орлеанскому происшедшее, что легко заставил его
проникнуться убеждением, будто он имеет все основания жаловаться на Принца,
утаившего от него этот брак. Итак, видя, что дело идет на лад и что уже
можно заняться подготовкой к аресту Принца, Кардинал решил повидаться с
г-жой де Шеврез, не высказываясь перед ней с полною откровенностью, но та,
искусно воспользовавшись удобным случаем, повела себя с ним с большей
непринужденностью и сразу предложила лишить Принца свободы, о чем он не
осмеливался первым открыто с нею заговорить. Они пришли к соглашению в самых
общих чертах; что же касается частностей их договора, то они были уточнены
Легом, которому незадолго пред тем Принц нанес оскорбление и который все еще
был чрезвычайно озлоблен против него. Таким образом, и Лег не преминул
воспользоваться столь благоприятной возможностью проявить свою злобу; он
имел удовольствие определить условия заключения Принца и наглядно показать
всем, насколько важно даже для высоких особ никогда не доводить смелых людей
до необходимости мстить за себя.
Итак, все складывалось соответственно намерениям Кардинала. Однако
оставалось еще препятствие, преодолеть которое, как он считал, было труднее
всего. Оно состояло в необходимости привлечь к осуществлению замысла герцога
Орлеанского и заставить его сменить дружеское расположение к Принцу на
желание способствовать его гибели. Следовало еще, и притом мгновенно,
уничтожить доверие, которое на протяжении целых двадцати лет герцог питал к
советам аббата Ларивьера, крайне заинтересованного в сохранении за Принцем
его положения. Г-жа де Шеврез взялась справиться с этой последней трудностью
и, чтобы достигнуть этого, пожаловалась герцогу Орлеанскому, что
поддерживать с ним близкие отношения стало небезопасно, так как все его
слова и мысли сразу же докладываются аббатом Ларивьером Принцу и г-же де
Лонгвиль, и что аббат Ларивьер, предавшийся им из боязни, как бы они не
помешали в Риме его притязаниям на кардинальскую шляпу, сделал их
свидетелями и судьями тайн и поведения своего господина. Она убедила герцога
Орлеанского также и в том, что аббат Ларивьер вступил с ними в сношения в
связи с замужеством г-жи де Пон, а в доказательство того, что их сговор
зашел весьма далеко, сообщила ему, что Принцесса-мать с такою горячностью
помогла м-ль де Сожон {24} в осуществлении ее желания стать кармелиткой
исключительно для того, чтобы удалить ее о глаз Месье, который доверял ей во
всем, и тем самым не допустить, чтобы она обратила его внимание на слепое
подчинение аббата Ларивьера дому Конде. Наконец, г-жа де Шеврез сумела
настолько восстановить герцога Орлеанского против его подручного, что он
стал с полной готовностью прислушиваться к любым мнениям и суждениям об
аббате Ларивьере, какие бы ни пожелали ему сообщить.
Кардинал со своей стороны ловко возобновил уже бывший как-то у него
разговор с герцогом Роганом {25} о том, чтобы тот склонил Принца
ходатайствовать о предоставлении ему должности коннетабля, {26} на которую
Принц никогда не изъявлял желания притязать, чтобы не вызвать зависти в
герцоге Орлеанском. И действительно, хотя он и на этот раз по тем же
соображениям отклонил предложение Кардинала, тот сумел так искусно
использовать свои частные беседы с герцогом Роганом, что придал им видимость
тайных переговоров, которые Принц якобы вел с ним, без ведома герцога
Орлеанского и в некотором роде в ущерб его интересам. Месье, усмотрев в
таком поведении Принца неискренность и непочтительность, счел себя свободным
от соблюдения всех данных ему обещаний и, не колеблясь, одобрил намерение
Кардинала подвергнуть его заключению.
Для его осуществления они выбрали день, {27} на который был назначен
ближайший Совет. Они решили арестовать также принца Конти и герцога
Лонгвиля, рассчитывая этой мерой предупредить беспорядки, которые мог
возбудить предпринимаемый ими шаг. Эти принцы с некоторых пор избегали, по
настоянию г-жи де Лонгвиль, находиться одновременно все трое в Палэ-Рояле,
впрочем, скорее идя навстречу ее пожеланию, чем из убеждения, что такой
образ действий и в самом деле необходим для их безопасности. И не потому,
чтобы они не получили нескольких предупреждений о том, что в недалеком
будущем должно с ними произойти. Но Принц придавал им слишком мало значения,
чтобы внять содержавшимся в них советам. Порою он принимал их с горькой
усмешкой и уклонялся от их обсуждения, чтобы не признаваться, что его
поведение относительно двора было ошибочным, так что его ближайшие родичи и
друзья опасались сообщать ему свои мнения по этому поводу. И все же принц
Марсийак, заметив различие в обхождении герцога Орлеанского с Принцем, с
одной стороны, и с фрондерами - с другой, сказал принцу Конти в день, когда
тот был арестован, что аббат Ларивьер несомненно подкуплен двором или
окончательно уничтожен в глазах своего господина и что, таким образом, по
его мнению, сейчас не может быть и речи о какой-либо безопасности Принца и
принца Конти. Тот же принц Марсийак за день перед тем рассказал Ламуссэ,
{28} что к нему явился старшина его околотка, который сообщил, что за ним
прислали от имени короля и доставили его в Люксембургский дворец {29} и что,
когда он находился там в галерее, г-н Летеллье в присутствии герцога
Орлеанского задал ему вопрос, встретит ли народ с одобрением кое-какие
крайне решительные действия короля с целью восстановления своей власти, на
что он ответил, что если дело идет не об аресте герцога Бофора, то нет
ничего такого, на что народ не дал бы своего согласия. После чего упомянутый
старшина околотка и явился к принцу Марсийаку с сообщением о намерении
расправиться с Принцем и о том, что это, судя по всему, произойдет в
ближайшее время. Ламуссэ пообещал пересказать это Принцу, но тот
впоследствии утверждал, что он никогда ему об этом не говорил.
Между тем Кардинал, желая вдобавок к тому, что он готовил для Принца,
еще и насмеяться над ним, сказал ему, что в тот же день хочет выдать ему
головою фрондеров и что им сделано распоряжение арестовать де Кутюра,30
главного виновника мятежа Жоли и возглавлявшего тех, кто на Новом мосту
напал на людей и карету Принца, но поскольку он опасается, как бы фрондеры,
увидев, что их, следовательно, разоблачили, не предприняли какой-нибудь
попытки вырвать де Кутюра из рук офицера, которому поручено доставить его в
Венсеннский лес, необходимо, чтобы Принц взял на себя труд приказать
жандармам и легкой кавалерии короля сопровождать арестованного во избежание
беспорядков. Принц отнесся к этим словам Кардинала с полным доверием,
которое только и требовалось, чтобы он дал себя обмануть. Он в точности
исполнил это поручение Кардинала и принял все необходимые меры
предосторожности, дабы его самого беспрепятственно отвезли в тюрьму.
Герцог Лонгвиль находился тогда в Шайо, и Кардинал через состоявшего
при нем для поручений некоего Приоло {31} передал, чтобы он в тот же день
предложил в Совете закрепить право на замещение должности коменданта Старого
дворца в Руане, когда она станет свободной, за сыном маркиза Беврона {32} и
чтобы грамоту об этом он вручил ему самолично, дабы это семейство получило
ее непосредственно от него. Герцог Лонгвиль незамедлительно, вечером
восемнадцатого января 1650 года, отправился в Палэ-Рояль, и Принц, принц
Конти и он, едва войдя в галерею у покоев королевы, были арестованы
капитаном ее гвардейцев Гито. {33} Немного спустя их усадили в карету
короля, поджидавшую у Малых ворот дворцового сада. Конвой был более слабым,
чем можно было предположить; возглавлял его лейтенант жандармов граф
Миоссанс, тогда как Комменж, {34} лейтенант гвардейцев королевы, над
которыми начальствовал его дядя Гито, был приставлен сторожить принцев
внутри кареты.
Никогда особы столь высокого положения не препровождались в тюрьму
столь малым числом людей: всего насчитывалось шестнадцать всадников да еще
помещавшиеся вместе с арестованными в карете. Кромешная тьма и плохая дорога
повели к тому, что карета опрокинулась и, таким образом, тем, кто пожелал бы
предпринять освобождение арестованных, предоставлено было достаточно
времени, но никто не почел своим долгом решиться на это. {35}
Хотели одновременно арестовать также принца Марсийака и Ламуосэ, но их
не нашли. {36} Государственного секретаря г-на де Лаврийера {37} послали
передать г-же де Лонгвиль приказание королевы явиться к ней в Палэ-Рояль,
где имели намерение ее задержать. Но вместо того, чтобы повиноваться, она по
совету принца Марсийака сразу же решила выехать из Парижа, собираясь
направиться как можно быстрее в Нормандию, чтобы склонить эту провинцию и
руанский парламент на сторону принцев и обеспечить себе поддержку друзей,
крепостей герцога Лонгвиля и города Гавр-де-Грас. Но поскольку, чтобы
покинуть Париж, ей нужно было остаться неузнанной, поскольку она хотела
увезти с собой и м-ль де Лонгвиль {38} и поскольку, не имея при себе ни
своей кареты, ни своих слуг, была вынуждена дожидаться их в таком месте, где
не могли бы ее обнаружить, она укрылась в одном частном доме, из которого
видела праздничные огни и другие свидетельства народного ликования по случаю
ареста ее братьев и мужа. Наконец, когда приготовления к отъезду были
закончены, принц Марсийак выехал вместе с нею. Затем, после неудачных
попыток завоевать руанский парламент, она направилась в Дьепп, где пробыла
до приезда двора, который вскоре туда прибыл и прибытие которого посеяло в
ней такую тревогу, что, дабы обеспечить себя от возможности быть задержанной
горожанами Дьеппа, а также Леплесси-Белльером, {39} двигавшимся туда с
отрядами короля, ей пришлось, претерпев много опасностей, взойти на корабль
и переправиться в Голландию, чтобы оттуда добраться затем до Стене, куда
удалился г-н де Тюренн сразу же после ареста принцев.
Принц Марсийак выехал из Дьеппа несколько раньше г-жи де Лонгвиль и
направился в свое губернаторство Пуату, дабы иметь в своем распоряжении все
необходимое для войны и попытаться вместе с герцогом Буйонским, Сен-Симоном
{40} и Лафорсом {41} снова разжечь недовольство в бордоском парламенте и в
горожанах Бордо и таким образом вынудить их принять сторону Принца. Этот
город и этот парламент были тем сильнее восстановлены против двора, что его
манифесты после заключения Принца вменяли тому в вину как наиболее тяжкое
его преступление отстаивание с чрезмерной горячностью интересов Гиени. {42}
Благодаря заточению принцев и примирению с фрондерами власть двора
казалась в ту пору более прочной, чем когда-либо прежде. Нормандия приняла
короля с полной покорностью, и крепости герцога Лонгвиля капитулировали без
всякого сопротивления. Герцог Ришелье был изгнан из Гавра; Бургундия сделала
то же, что и Нормандия; Бельгард оказал постыдно слабое сопротивление;
дижонский замок и Сен-Жан-де-Лон последовали примеру крепостей герцога
Лонгвиля. Герцог Вандом был назначен губернатором Бургундии, граф Аркур {43}
- Нормандии, маршал Лопиталь {44} - Шампани и Бри, а граф Сент-Эньян {45} -
Берри. В Мурон никто не получил назначения ввиду отсутствия в нем гарнизона;
гарнизоны Клермона и Дамвиллье восстали. Марсен, {46} командовавший
каталонской армией, подвергся аресту: у него отняли Тортосу, комендантом
которой он был. Из всей Шампани только Стене сохранил верность партии
принцев, и почти все их сторонники, видя, что в столь короткое время на них
обрушилось столько несчастий, довольствовались тем, что жалели их, не вменив
себе в долг прийти к ним на помощь.
Г-жа де Лонгвиль и г-н де Тюренн, как я сказал, удалились в Стене,
герцог Буйонский - в Тюренн. Принц Марсийак, который вследствие кончины его
отца, {47} последовавшей в это самое время, будет отныне именоваться
герцогом Ларошфуко, находился в своих владениях в Ангумуа, {48} герцог
Сен-Симон - в Блэ, комендантом которого был, а маршал Лафорс - в Гиени.
Сначала все они выказывали одинаковую приверженность Принцу, и, когда
герцоги Буйонский и Ларошфуко совместно составили план военных действий в
Гиени, герцог Сен-Симон, которому они его сообщили, предложил принять в свою
крепость герцога Энгиенского; {49} но он недолго оставался при том же образе
мыслей.
Между тем герцог Ларошфуко, рассудив, как важно для его партии
показать, что она берется за оружие не только ради возвращения Принцу
свободы, но и ради того, чтобы ее сохранил его сын, при соучастии герцога
Буйонского направил Гурвиля к вдовствующей Принцессе, {50} высланной в
Шантийи и пребывавшей там под надзором приставленного к ней полицейского
офицера, равно как и Принцесса, {51} ее невестка, а также герцог Энгиенский.
Гурвиль имел поручение поставить в известность вдовствующую Принцессу о
положении дел и указать ей на то, что, поскольку особе герцога Энгиенского
грозят всевозможные преследования двора, его нужно укрыть в надежном месте,
дабы он мог стать одним из главнейших орудий борьбы за свободу своего отца,
и что для выполнения этого герцогу и его матери необходимо тайно перебраться
в Брезе, в Анжу близ Сомюра. Герцог Ларошфуко изъявляет готовность прибыть
за ними с пятью сотнями дворян и проводить их в Сомюр, если ему удастся
осуществить свой замысел относительно этой крепости. На худой конец он
предлагает перевезти их в Тюренн; там к ним присоединится герцог Буйонский,
чтобы сопровождать их в Блэ, где они пробудут, пока не увенчаются успехом
старания, прилагаемые герцогом Ларошфуко и герцогом Сен-Симоном склонить
бордоский парламент и город Бордо принять их у себя. Сколь бы заманчивым ни
было подобное предложение, трудно было предугадать, будет ли оно принято или
отклонено вдовствующей Принцессой, которая при непостоянстве своего
характера, нерешительности и скупости была мало пригодна к тому, чтобы пойти
на осуществление этого замысла и твердо его держаться.
Хотя герцог Ларошфуко оставался в неведении, какое решение она изберет,
он все же почел своим долгом принять все необходимые меры. чтобы быть в
состоянии выполнить предложенное им через его посланца. В связи с этим он
решил созвать своих друзей и единомышленников, воспользовавшись таким
предлогом, который не выдал бы его истинного намерения, с тем чтобы быть
готовым к выступлению, как только прибудет Гурвиль, ожидавшийся с часу на
час. Он рассудил, что не найти предлога более благовидного, чем похороны его
отца, которые должны были состояться в Вертее, одном из его поместий. Исходя
из этого, он пригласил всю знать соседних провинций, а также приказал всем
способным носить оружие из проживавших на его землях явиться туда же. Так в
короткое время он собрал свыше двух тысяч всадников и восемьсот пехотинцев.
Помимо этого отряда дворян и пехоты немецкий полковник Бенц {52} обещал
присоединиться к нему со своим полком, чтобы послужить Принцу, и герцог
Ларошфуко, таким образом, счел себя в состоянии одновременно взяться за
выполнение двух весьма существенных для создававшейся партии замыслов: один
состоял в том, что он послал предложить вдовствующей Принцессе, другой - в
захвате Сомюра.
Этот город после смерти маршала Брезе был отдан под начало Гито в
награду за арест Принца. Названная крепость могла сделаться в гражданской
войне исключительно важною, поскольку была расположена посредине королевства
и на реке Луаре, между Туром и Анже. При маршале, Брезе над нею
начальствовал некий дворянин по имени Дюмон, {53} который, узнав, что туда
направляется племянник Гито Комменж, имея королевский приказ о своем
назначении ее комендантом, и ведет с собой две тысячи пехотинцев, чтобы ее
осадить в случае отказа Дюмона удалиться, воспользовался каким-то предлогом
и затянул передачу крепости Комменжу, известив герцога Ларошфуко, что готов
отдать ее в его руки и примкнуть к его партии, если он пожелает подойти к
ней с войсками Маркиз Жарзэ также предложил пробиться со своими друзьями в
крепость и ее защищать, если только герцог Ларошфуко пришлет ему письменное
заверение в том, что прибудет к нему на помощь в указанный им самим срок.
Эти условия были приняты и подписаны герцогом Ларошфуко тем охотнее, что оба
замысла, о которых я только что говорил, связывались друг с другом и могли
осуществляться одновременно.
Исходя из этого, герцог Ларошфуко распорядился собрать всю знать,
съехавшуюся на похороны его отца, и, обратившись к ней, сказал, что,
избегнув в Париже ареста совместно с Принцем, он считает себя отнюдь не в
безопасности и на своих землях, со всех сторон окруженных войсками, которые
размещены повсюду в окрестностях якобы на зимних квартирах, а в
действительности, чтобы захватить его у себя дома; что ему предлагают
надежное убежище в крепости по соседству и что он просит своих истинных
друзей соблаговолить проследовать туда вместе с ним, оставляя всем прочим
свободу поступить, как они того пожелают. Многих это приглашение привело в
замешательство, и они под всевозможными предлогами удалились. Полковник Бенц
был одним из первых, нарушивших слово. Но все же семьсот дворян пообещали
герцогу отправиться с ним. С этим количеством конницы и набранной им в своих
землях пехотой он выступил на Сомюр, следуя той же дорогой, держаться
которой, чтобы встретиться с ним, должен был и Гурвиль, что и произошло в
тот же день. Гурвиль доложил, что вдовствующая Принцесса одобрила переданный
ей совет, что она решается ему последовать, но в силу необходимости быть
осмотрительной, чтобы не навлечь на себя подозрений двора, ей нужно время и
множество предосторожностей для осуществления замысла, последствия которого
неминуемо окажутся весьма важными; что она не располагает большими
возможностями споспешествовать задуманному деньгами и все, что она может
сделать, - это послать герцогу двадцать тысяч франков. Герцог Ларошфуко,
видя, что исполнение его первого замысла приходится отложить, решил все же
продолжить начатое против Сомюра. Однако, хотя он прибыл туда за неделю до
истечения срока, в течение которого комендант обещал в нем продержаться, он
узнал, что крепость сдана и что маркиз Жарзэ также не сделал того, о чем с
ним условился, и это заставило герцога возвратиться вспять. По дороге он
рассеял несколько кавалерийских отрядов из войск короля и, вернувшись к
себе, отпустил последовавших за ним дворян. Однако вскоре он снова уехал
оттуда, так как маршал Ламейере со всеми своими войсками двигался на него, и
он оказался вынужденным удалиться в Тюренн к герцогу Буйонскому, оставив в
Муроне пятьсот пехотинцев и сотню всадников, которых набрал и вооружил с
крайней поспешностью. По его прибытии в Тюренн герцог Буйонский и он
получили известие, что Принцесса и герцог Энгиенский, последовав их совету,
тайно выехали из Мурона {54} и находятся по пути в Тюренн, чтобы отдаться
под их защиту. Но одновременно до них дошла весть и о том, что герцог
Сен-Симон, получив письма двора и узнав о взятии Бельгарда, не остался при
своем прежнем образе мыслей и что эта внезапная перемена охладила всех его
бордосских друзей, до той поры слывших за наиболее ревностных приверженцев
Принца. Однако Ланглад, {55} которого герцог Буйонский использовал для
ведения с ними переговоров, с большим трудом, но вместе с тем и весьма
искусно поднял их дух, после чего вернулся для доклада обо всем герцогу,
собравшему из своих друзей и приверженцев триста дворян, чтобы выступить с
ними навстречу Принцессе и ее сыну. Герцог Ларошфуко также вызвал своих
людей, и вскоре, несмотря на угрозу маршала Ламейере отдать войскам на
разграбление их имущество, буде они возвратятся к герцогу, к нему во главе с
маркизом Сильери прибыло триста дворян.
Герцог Буйонский, помимо своих друзей и приверженцев, набрал на своих
землях еще тысячу двести пехотинцев, и, не дожидаясь отряда маркиза Сильери,
они выступили {56} по направлению к Овернским горам, где должны были
проезжать в сопровождении Шаваньяка {57} Принцесса и ее сын. Герцоги
Буйонский и Ларошфуко два дня прождали их со своими войсками в месте,
называемом Лабоми, куда наконец, претерпев тяготы, невыносимые для особ
такого пола и возраста, добрались Принцесса и ее сын, после чего оба герцога
проводили их в Тюренн. {58} Туда же одновременно с ними съехались графы Мей,
{59} Колиньи, {60} Гито, маркиз Сессак, Бове-Шантерак, {61} Бриоль, {62}
шевалье Ривьер {63} и много других знатных особ, а также офицеров, из войск
Принца, служивших во время этой войны с отменною преданностью и храбростью.
Принцесса провела в Тюренне неделю, в течение которой были захвачены
Брив-ла-Гайярд и сто кавалеристов из роты жандармов принца Томазо, тогда как
остальным удалось оттуда уйти.
Это вынужденное пребывание в Тюренне в ожидании, пока в Бордо будут
вновь завоеваны души большинства тамошних жителей, приведенных в
замешательство и напуганных поведением герцога Сен-Симона, и, таким образом,
откроется возможность без опасений туда направиться, предоставило время
генералу Лавалетту, {64} побочному брату герцога Эпернона, {65} стоявшего во
главе королевской армии, выйти на дорогу Принцессы с целью воспрепятствовать
ее проезду, но герцог Буйонский, находившийся в своем поместье, именуемом
Рошфор, и бывший вместе с ним герцог Ларошфуко выступили против генерала
Лавалетта и наткнулись на него у Монклара в Перигоре, откуда он отступил без
боя и, потеряв свой обоз, лесами прошел в Бержерак. После этого Принцесса
продолжила путь в Бордо, не встретив больше помех при своем проезде.
Оставалось преодолеть лишь трудности в самом городе. Он был расколот на
несколько группировок. Ставленники герцога Эпернона и последователи новейших
воззрений герцога Сен-Симона объединились с приспешниками двора и, среди
прочих, с неким Лави, помощником прокурора бордоского парламента, человеком
ловким и честолюбивым. Они прилагали всяческие усилия, чтобы закрыть пред
Принцессой городские ворота. И все же, когда в Бордо узнали, что она с
герцогом Энгиенским приближается к Лормону, близ города, стали видны
признаки народного ликования: множество горожан вышло навстречу им, дорогу,
где им предстояло проехать, усыпали цветами, и за баркой, которая их везла,
последовали все случившиеся на реке лодки, а корабли в гавани отсалютовали
им всей своей артиллерией, и таким образом они вступили в Бордо, {66}
несмотря на все прилагавшиеся тайно усилия помешать им в этом.
Парламент и городские власти, каковыми в Бордо являются эшевены, {67}
не пришли все вместе приветствовать их, но почти не было таких частных лиц,
кто бы их не заверил в своей готовности им служить. Группировки, о которых я
только что говорил, сначала все же воспрепятствовали тому, чтобы герцоги
Буйонский и Ларошфуко были впущены в город, и они провели два-три дня в
предместье Шартре, куда толпами повалил народ, предлагавший проложить им
дорогу силою. Однако они воздержались от такого образа действий и
ограничились тем, что во избежание беспорядков вошли в город с наступлением
темноты.
Из размещенных тогда в этой провинции королевских войск единственным
крупным соединением были части генерала Лавалетта, стоявшие возле Либурна.
Войска герцогов Буйонского и Ларошфуко состояли, как я сказал, из шестисот
дворян, их друзей и единомышленников, и приведенной из Тюренна пехоты, но
так как эти войска не были регулярными, задерживать их дольше было
невозможно. Итак, было решено поскорее сразиться с генералом Лавалеттом, и
по этой причине оба герцога выступили против него к Либурну, но, узнав об
этом заблаговременно, он отступил и вторично уклонился от боя, рассудив,
что, поскольку дворянство вот-вот разъедется по домам, он, и не сразившись,
без сомнения, возьмет верх.
В это самое время маршалу Ламейерс было приказано двинуться со своей
армией на Бордо через область Антр-де-Мер, а король подошел к Либурну. Эти
известия заставили герцогов Буйонского и Ларошфуко поторопиться с
проведением воинского набора, несмотря на препятствия, с которыми они
постоянно сталкивались столько же из-за недостатка в деньгах, сколько из-за
того, что многие из Парламента и городских властей чинили им тайные помехи в
осуществлении их намерения. Обстановка осложнилась настолько, что едва не