Страница:
Почему военные маневры под девизом борьбы с терроризмом и сепаратизмом проводятся на Дальнем Востоке? Кто там отделяться собрался? А на самом деле, посмеивается Кононенко, это просто прикрытие грандиозной кремлевской рыбалки, вертолеты сгоняют рыбу в нужное место, а танками ее глушат.
С чего бы это Шамиль Басаев, опровергая в Интернете слухи о своей гибели, дважды на видеозаписи втыкает нож в протез? А это Владимир Владимирович™, осматривая свою коллекцию сакральных предметов, побаловался: дважды уколол иглой со смертью Басаева его деревянную ногу. (Сломать же иглу Владимир Владимирович™ остерегается, ибо это можно сделать только один раз, а нужно ли это сейчас, он никак не решит.)
Объяснять всем известный газетный факт (иногда вызывающий недоумение) вымышленными причинами, которые кажутся куда более понятными, чем подлинные, – удачная находка.
Газетная новость не живет долго, хотя какое-то время она не сходит с экранов, с газетных страниц, с новостных сайтов. Человек, зашедший на vladimir.vladimirovich.ru после того, как он побродил в Сети, прекрасно соображает, на каком именно событии строит Кононенко свою версию.
Через полгода он уже не помнит ни про кактусы Берлускони, ни про тамбовское совещание, ни про дальневосточные маневры. Такие вещи, как «Норд-Ост», Беслан, арест Ходорковского, «оранжевая революция» на Украине, конечно, не забудутся, но основная масса паркеровских историй замешена как раз на событиях не исторических. Естественно решение снабдить книгу комментариями, позволяющими соотнести байку про Владимира Владимировича™ с реальными новостями, ставшими для нее поводом. Но только ли для этой цели придуман справочный аппарат?
Издание книги сопровождалось шумной презентацией, отголоски которой долго прокатывались по электронным и бумажным СМИ. Авторы сообщений и рецензий, рассказав о заслугах перед Рунетом Максима Кононенко, особо напирали на отличие книги от соответствующего интернет-сайта обилием комментариев и обилием предисловий. В этом жанре отметились скандально популярные Марат Гельман, Глеб Павловский и Станислав Белковский, каждому из которых время от времени приписывается роль кремлевского политтехнолога, а также таинственный профессор Д. П. Васильев (таинственный – потому что ни его специальность, ни место работы, как это принято – ну, скажем, «профессор МГУ», – не указывается, а о научных заслугах Д. П. Васильева решительно ничего не известно не только мне, но и всем поисковым системам). Многие цитировали аннотацию, где подчеркивалась роль профессора Д. П. Васильева и его исследовательской группы, сочинивших к тексту 700 комментариев, а также предисловие самого профессора, где число комментариев возрастало до 1200, а жанр «Владимира Владимировича™» определялся как эпос: «У отдельных народов из эпических стихотворений, образующих циклы преданий, развились эпопеи или героические поэмы. Таковы „Махабхарата“ и „Рамаяна“ у индусов, „Илиада“ и „Одиссея“ у греков, „Эдда“ у скандинавов, „Нибелунги“ у немцев, „Калевала“ у финнов, песни о Марко Кралевиче у сербов. Таков теперь и родившийся из отдельных историй о повседневной работе второго президента России эпос „Владимир Владимирович™“ у русских». Самое смешное, что многие восприняли это прикольное литературоведческое открытие совершенно всерьез и слово «эпос» без всяких кавычек запорхало по заметкам, рассказывающим о проекте Кононенко.
Но если тридцатичетырехлетнего программиста и сетевого журналиста ставят на один уровень с Гомером, должен же его «эпос» обрасти исследованиями и комментариями? Профессор Васильев (кто б он ни был) понимает это и отважно морочит головы читателям, уверяя, что «эпос» «Владимир Владимирович™» является предметом пристального изучения и споров многочисленных ученых, которые до сих пор не пришли к единому мнению о его природе. Но почему-то не приводит ни одного имени, ни одной цитаты, ни единой ссылки на статьи участников научных дебатов. «Исследователи отмечают», – этот оборот то и дело появляется и в тексте комментариев. «Имена, даты, сноски» – так и хочется сказать, перефразируя популярную фразу главного героя «эпоса».
Есть у комментариев еще и такая функция. К одной из ранних баек 2002 года следует примечание: «В этой истории впервые начинается формирование образа Владимира Владимировича™ как человека, попавшего в высшую власть случайно, по воле судьбы. Он пытается встроиться в систему и порой допускает забавные оплошности, которые вызывают у автора эпоса добрую улыбку».
Это не дело комментатора – сообщать об эмоциональной окраске улыбки у автора. Это дело читателя – улыбнуться ему добро или рассмеяться зло. У комментариев, кроме основных, обнаруживаются и побочные задачи: эмоционально настроить читателя, внедрить в его сознание миф о «Владимире Владимировиче™» не просто как о тексте популярном, но – сверхзначимом, уникальном, научно отрефлектированном, откомментированном, исследованном.
Но одновременно сделать это так, чтобы смысл комментариев был достаточно амбивалентным. Пусть одни воспринимают сказанное всерьез, а другие – как забавный прикол, шутку, стёб, шутовство под профессорской маской. В случае чего можно и отшутиться: да кто ж не понимает, что время эпосов ушло: для него нужны боги и герои, а не политики. Это, мол, всего лишь пародия, которая следует рука об руку с оригиналом с самой древности: героическая «Илиада» порождает комическую «Батрахомиомахию» – войну мышей и лягушек.
Но «Владимир Владимирович™» все же не пародия. И не летопись, как то полагает Александр Гаврилов («Книжное обозрение», 2005, № 27–28), отказавшийся записывать Кононенко в Гомеры, но немедленно произведший его в Пимены. Летописец бесстрастен. Кононенко ангажирован. Он не свидетель, он мифолог. Эпос складывается у народа, современный миф создается напором медиа. А вот энергетика проекта «Владимир Владимирович™» стоит сотни газетных статей: потому он так высоко ценится у современных мифотворцев, носящих звание «политтехнолог».
Поначалу многие воспринимали проект как сатирический. Автор против этого возражал: «Я лоялен к власти. Мне моя власть нравится. Этот проект – развлекательный» (из интервью с Алексом Экслером). «Владимир Владимирович™» действительно не является сатирой по отношению к президенту и его ближайшему окружению – главе кремлевской администрации и его замам. Министры же, губернаторы, парламентарии часто высмеиваются довольно едко. Чего стоит одна только мифология андроидов, изготовленных по заказу кремлевской администрации. У президента на приеме бывают Борис Грызлов, устаревший андроид, то и дело ломается, приходится чинить-паять, Александр Вешняков, новая модель, на атомных батарейках, и Сергей Миронов – вполне исправный андроид. Потом выясняется, что все члены «Единой России» в Государственной Думе – простейшие андроиды. (Уже после выхода книги Кононенко с гордостью рассказывал, что парламентарии не только следят за сайтом, но вполне усвоили его терминологию и обращаются друг к другу: «Ну что, андроид, как будем голосовать?») Слуги президента (за исключением администрации), все эти парламентарии, губернаторы, Совет Федерации, министры, могут быть объектом сатиры (от этого мнимая политическая острота баек). Но над Владимиром Владимировичем™ автор только подшучивает, ставя его в смешные и неловкие ситуации, в которых, впрочем, он выглядит скорее трогательно, чем глупо. Он просто человек, попавший во власть вопреки своей воле (паркеровский Путин все время мечтает уйти с поста, да люди не отпускают). Он томится в золотой клетке, страдает от одиночества, от того, что с ним никто не разговаривает откровенно, кроме марсианина, поселившегося в его голове, рассматривает свою коллекцию сакральных предметов и мечтает о рыбалке. Не его вина, что, кроме собственной администрации, никто в этой стране делом заниматься не хочет, а спину перед ним гнут холопски. Не он выборы губернаторов отменил: пошутил с ними, а те верноподданнически стали восхвалять его предложение – пришлось с ними согласиться. Он и в деле Ходорковского ни при чем: сочувствует ему, Мишенькой называет, в тюрьму к нему ездит, передачки носит, в морской бой играет. И в монетизации льгот неповинен – андроиды напринимали законов. Иногда Путин становится фигурой даже драматической.
Вообще-то драматизм противопоказан жанру иронических скетчей. Но есть события, которые мало годятся для шуток. Прежде всего теракты с большим количеством жертв. Беслан – как раз такое событие. Ему Кононенко посвящает пять историй, и в каждой из них Путин выглядит куда симпатичнее своего окружения. В истории от 3 сентября в кабинете Владимира Владимировича™ собирается Совет безопасности, все горячо спорят о том, что надо делать. Директор ФСБ Патрушев предлагает ограничить информацию, его поддерживает министр обороны Иванов, и только один Владимир Владимирович, в отличие от раздраженных и кричащих собеседников, тих и печален. «Давайте подумаем лучше, как детей спасти», – пытается унять он собравшихся. «Каких детей?» – недоуменно спрашивает директор ФСБ, да и остальные члены Совета безопасности смотрят на президента с удивлением. А в следующей истории Владимир Владимирович™ не может уснуть ночью, ворочается на своей президентской постели, закрывает глаза и видит «пол, усыпанный дымящимися телами мертвых детей», по его щекам стекают «скупые офицерские слезы», и глубокой ночью он отдает распоряжение главе своей администрации: «Закладывай. В Беслан полетим». (Так вот отчего Путин прилетел в Беслан в пять часов утра 4 сентября.)
Комментатор очень настаивает на том, что следующая история – от 4 сентября 2004 года – «общепризнанно считается самой удачной во всем эпосе». Не будем задавать вопрос: «Кем?» Достаточно того, что автор хочет обратить на нее особое внимание. Что ж, такое выступление Путина перед нацией действительно было бы куда уместнее, чем его реальная речь, полная общих мест. И нельзя не видеть, насколько лестно для Путина приписываемое ему выступление, в котором он оказывается единственным совестливым политиком посреди растленного окружения, бессильным справиться с доставшимся ему наследством. «И я, так же как вы, знаю про то, что милиция берет взятки, что высшие чиновники думают только о том, как урвать себе побольше денег, что армия используется как бесплатные строительные рабочие, что олигархи растаскивают нефть и не платят налоги, что федералы в Чечне грабят людей, что все прогнило и сыплется. Это не какие-то мои люди. Это ведь вы и есть».
В одной из историй Владимир Владимирович™ печально думает, что ему досталась в управление страна с плохим климатом. Вот и народ, оказывается, неважный достался. Тяжела президентская доля.
Когда в ноябре 2003 года Кононенко объявил, что права на сайт проданы и покупатель, имя которого не объявляется, оставил за собой право контролировать содержание, обязав продолжать работу как минимум до 1 ноября 2004 года, – интернет-сообщество и некоторые бумажные СМИ принялись гадать о покупателе. «Кто купил Владимира Владимировича™» называлась в «Новой газете» беседа с Кононенко, в которой, впрочем, никаких признаний из него вытянуть не удалось. Подойдем, однако, к делу с другого конца и зададим вопрос: изменилось ли что-либо в проекте после его покупки? На сайте эти изменения были неявны: никто не читает все истории подряд. В книге заметно, что образ Владимира Владимировича™ особо не трансформируется: он и без того обаятелен, а сделать его совсем уж розовым нельзя, читатель уйдет. Зато чрезвычайно любопытно, что место уволенного главы администрации Волошина на сайте vladimir.vladimirovich.ru занимает не новый глава – Медведев, а его заместитель Владислав Юрьевич Сурков. Он становится главным, после Владимира Владимировича™, героем всех историй, а иногда просто затмевает президента. Образ его демонизирован, но смягчен той добродушно-почтительной иронией, с какой, к примеру, Булгаков описывает проделки некоторых своих инфернальных персонажей. Владислав Юрьевич не просто дает советы президенту. Он может все. Он придумал изготовить психотронную пушку, о которой даже президент не осведомлен, – секретное оружие, позволяющее внушить людям все, что угодно. Он знает, отчего обезображено лицо Ющенко, и объясняет неосведомленному президенту: это, мол, 9-я спецлаборатория ФСБ заклятье наложила. (Владимиру Владимировичу™, как и всем прочим, о существовании лаборатории, где занимаются магией, ничего не известно, хотя кое-какие сведения о ней, видимо, просачивались, вон Стругацкие ее описали.) Владислав Юрьевич может даже сделать так, чтобы на выборах в США победил Буш, а не Керри (Владимир Владимирович™ думает об этом с восхищением).
Ну а уж политическую партиюсоздать – для него раз плюнуть. Заказать партиюандроидов – и дело сделано (хорошая игра омонимами). Правда, когда спешно собирали «Единую Россию», накладка произошла: андроидов сделали из неоцинкованного железа, они ломаются, и Владиславу Юрьевичу приходится вправлять им мозги. «Вы чё тут на кнопки жмете, а? Вы кто? Думаете, что вы депутаты? Вы же роботы, простые казенные роботы с неоцинкованными скелетами... вы все повязаны одной программой», – ворчит Владислав Юрьевич, с паяльником в руках копаясь в головах полуразобранных андроидов. У этой истории есть реальная подоснова: жалоба одного из депутатов на разнос, который устроил им в Кремле «высокопоставленный работник Администрации». Можно написать скетч, в котором грубый чиновник будет посягать на права свободолюбивых депутатов, честно выигравших парламентские выборы. Кононенко пишет историю, в которой Владислав Юрьевич Сурков перепаивает мозги андроидам. Да так им и надо, железякам неоцинкованным, невольно злорадствует читатель.
В этом контексте даже рассказ про то, как Владислав Юрьевич организовал покупку «Юганскнефтегаза», подобрав в тверской рюмочной «Лондон» двух местных экстрасенсов (а то в аукционный зал психотронная пушка не добивает), выглядит не обличением нравов кремлевской администрации, а плутовской историей, в которой весело торжествуют дерзость, находчивость и удача.
Ну а Игорь Иванович Сечин, другой зам. главы администрации, кому в конечном счете и досталась «Байкалфинансгруп», смотрится этаким маркизом Карабасом, которому находчивый Кот в сапогах обеспечивает безбедную жизнь: чужой замок, богатство и женитьбу на царской дочке.
Еще в октябре 2003 года, когда вышла книга «Владимир Владимирович™» в переводе на венгерский, на сайте www.nonews.ru была высказана версия, что «истории про Владимира Владимировича появляются не просто так, а делаются по заказу одного из близких к кремлевской администрации политтехнологов. Цель создания проекта проста: создать положительный и человечный образ главы государства и его ближайшего окружения... Анекдоты живут в народной памяти долго, а образ их героев всегда имеет положительную окраску...»
Что ж, даже если подобное предположение не очевидно, можно только поздравить кремлевских политтехнологов хотя бы с тем, что пресса приписывает им столь высокий интеллектуальный потенциал и столь изощренные методы пропаганды. Недалекие политики закрывают «Кукол». Умные же политтехнологи ищут возможности приручить популярный интернет-проект. Психотронная пушка, как утверждает Владислав Юрьевич Сурков, стоит миллиард долларов. Чтобы такие деньги собрать, Ходорковского мало, приходится Абрамовича доить, а он для другого нужен. Раскрученный сайт обойдется куда дешевле. А эффект не хуже, чем от психотронной пушки.
Новый мир, 2005, № 10
ВОЛЯ К ЖИЗНИ И ВОЛЯ К СМЕРТИ
С чего бы это Шамиль Басаев, опровергая в Интернете слухи о своей гибели, дважды на видеозаписи втыкает нож в протез? А это Владимир Владимирович™, осматривая свою коллекцию сакральных предметов, побаловался: дважды уколол иглой со смертью Басаева его деревянную ногу. (Сломать же иглу Владимир Владимирович™ остерегается, ибо это можно сделать только один раз, а нужно ли это сейчас, он никак не решит.)
Объяснять всем известный газетный факт (иногда вызывающий недоумение) вымышленными причинами, которые кажутся куда более понятными, чем подлинные, – удачная находка.
Газетная новость не живет долго, хотя какое-то время она не сходит с экранов, с газетных страниц, с новостных сайтов. Человек, зашедший на vladimir.vladimirovich.ru после того, как он побродил в Сети, прекрасно соображает, на каком именно событии строит Кононенко свою версию.
Через полгода он уже не помнит ни про кактусы Берлускони, ни про тамбовское совещание, ни про дальневосточные маневры. Такие вещи, как «Норд-Ост», Беслан, арест Ходорковского, «оранжевая революция» на Украине, конечно, не забудутся, но основная масса паркеровских историй замешена как раз на событиях не исторических. Естественно решение снабдить книгу комментариями, позволяющими соотнести байку про Владимира Владимировича™ с реальными новостями, ставшими для нее поводом. Но только ли для этой цели придуман справочный аппарат?
Издание книги сопровождалось шумной презентацией, отголоски которой долго прокатывались по электронным и бумажным СМИ. Авторы сообщений и рецензий, рассказав о заслугах перед Рунетом Максима Кононенко, особо напирали на отличие книги от соответствующего интернет-сайта обилием комментариев и обилием предисловий. В этом жанре отметились скандально популярные Марат Гельман, Глеб Павловский и Станислав Белковский, каждому из которых время от времени приписывается роль кремлевского политтехнолога, а также таинственный профессор Д. П. Васильев (таинственный – потому что ни его специальность, ни место работы, как это принято – ну, скажем, «профессор МГУ», – не указывается, а о научных заслугах Д. П. Васильева решительно ничего не известно не только мне, но и всем поисковым системам). Многие цитировали аннотацию, где подчеркивалась роль профессора Д. П. Васильева и его исследовательской группы, сочинивших к тексту 700 комментариев, а также предисловие самого профессора, где число комментариев возрастало до 1200, а жанр «Владимира Владимировича™» определялся как эпос: «У отдельных народов из эпических стихотворений, образующих циклы преданий, развились эпопеи или героические поэмы. Таковы „Махабхарата“ и „Рамаяна“ у индусов, „Илиада“ и „Одиссея“ у греков, „Эдда“ у скандинавов, „Нибелунги“ у немцев, „Калевала“ у финнов, песни о Марко Кралевиче у сербов. Таков теперь и родившийся из отдельных историй о повседневной работе второго президента России эпос „Владимир Владимирович™“ у русских». Самое смешное, что многие восприняли это прикольное литературоведческое открытие совершенно всерьез и слово «эпос» без всяких кавычек запорхало по заметкам, рассказывающим о проекте Кононенко.
Но если тридцатичетырехлетнего программиста и сетевого журналиста ставят на один уровень с Гомером, должен же его «эпос» обрасти исследованиями и комментариями? Профессор Васильев (кто б он ни был) понимает это и отважно морочит головы читателям, уверяя, что «эпос» «Владимир Владимирович™» является предметом пристального изучения и споров многочисленных ученых, которые до сих пор не пришли к единому мнению о его природе. Но почему-то не приводит ни одного имени, ни одной цитаты, ни единой ссылки на статьи участников научных дебатов. «Исследователи отмечают», – этот оборот то и дело появляется и в тексте комментариев. «Имена, даты, сноски» – так и хочется сказать, перефразируя популярную фразу главного героя «эпоса».
Есть у комментариев еще и такая функция. К одной из ранних баек 2002 года следует примечание: «В этой истории впервые начинается формирование образа Владимира Владимировича™ как человека, попавшего в высшую власть случайно, по воле судьбы. Он пытается встроиться в систему и порой допускает забавные оплошности, которые вызывают у автора эпоса добрую улыбку».
Это не дело комментатора – сообщать об эмоциональной окраске улыбки у автора. Это дело читателя – улыбнуться ему добро или рассмеяться зло. У комментариев, кроме основных, обнаруживаются и побочные задачи: эмоционально настроить читателя, внедрить в его сознание миф о «Владимире Владимировиче™» не просто как о тексте популярном, но – сверхзначимом, уникальном, научно отрефлектированном, откомментированном, исследованном.
Но одновременно сделать это так, чтобы смысл комментариев был достаточно амбивалентным. Пусть одни воспринимают сказанное всерьез, а другие – как забавный прикол, шутку, стёб, шутовство под профессорской маской. В случае чего можно и отшутиться: да кто ж не понимает, что время эпосов ушло: для него нужны боги и герои, а не политики. Это, мол, всего лишь пародия, которая следует рука об руку с оригиналом с самой древности: героическая «Илиада» порождает комическую «Батрахомиомахию» – войну мышей и лягушек.
Но «Владимир Владимирович™» все же не пародия. И не летопись, как то полагает Александр Гаврилов («Книжное обозрение», 2005, № 27–28), отказавшийся записывать Кононенко в Гомеры, но немедленно произведший его в Пимены. Летописец бесстрастен. Кононенко ангажирован. Он не свидетель, он мифолог. Эпос складывается у народа, современный миф создается напором медиа. А вот энергетика проекта «Владимир Владимирович™» стоит сотни газетных статей: потому он так высоко ценится у современных мифотворцев, носящих звание «политтехнолог».
Поначалу многие воспринимали проект как сатирический. Автор против этого возражал: «Я лоялен к власти. Мне моя власть нравится. Этот проект – развлекательный» (из интервью с Алексом Экслером). «Владимир Владимирович™» действительно не является сатирой по отношению к президенту и его ближайшему окружению – главе кремлевской администрации и его замам. Министры же, губернаторы, парламентарии часто высмеиваются довольно едко. Чего стоит одна только мифология андроидов, изготовленных по заказу кремлевской администрации. У президента на приеме бывают Борис Грызлов, устаревший андроид, то и дело ломается, приходится чинить-паять, Александр Вешняков, новая модель, на атомных батарейках, и Сергей Миронов – вполне исправный андроид. Потом выясняется, что все члены «Единой России» в Государственной Думе – простейшие андроиды. (Уже после выхода книги Кононенко с гордостью рассказывал, что парламентарии не только следят за сайтом, но вполне усвоили его терминологию и обращаются друг к другу: «Ну что, андроид, как будем голосовать?») Слуги президента (за исключением администрации), все эти парламентарии, губернаторы, Совет Федерации, министры, могут быть объектом сатиры (от этого мнимая политическая острота баек). Но над Владимиром Владимировичем™ автор только подшучивает, ставя его в смешные и неловкие ситуации, в которых, впрочем, он выглядит скорее трогательно, чем глупо. Он просто человек, попавший во власть вопреки своей воле (паркеровский Путин все время мечтает уйти с поста, да люди не отпускают). Он томится в золотой клетке, страдает от одиночества, от того, что с ним никто не разговаривает откровенно, кроме марсианина, поселившегося в его голове, рассматривает свою коллекцию сакральных предметов и мечтает о рыбалке. Не его вина, что, кроме собственной администрации, никто в этой стране делом заниматься не хочет, а спину перед ним гнут холопски. Не он выборы губернаторов отменил: пошутил с ними, а те верноподданнически стали восхвалять его предложение – пришлось с ними согласиться. Он и в деле Ходорковского ни при чем: сочувствует ему, Мишенькой называет, в тюрьму к нему ездит, передачки носит, в морской бой играет. И в монетизации льгот неповинен – андроиды напринимали законов. Иногда Путин становится фигурой даже драматической.
Вообще-то драматизм противопоказан жанру иронических скетчей. Но есть события, которые мало годятся для шуток. Прежде всего теракты с большим количеством жертв. Беслан – как раз такое событие. Ему Кононенко посвящает пять историй, и в каждой из них Путин выглядит куда симпатичнее своего окружения. В истории от 3 сентября в кабинете Владимира Владимировича™ собирается Совет безопасности, все горячо спорят о том, что надо делать. Директор ФСБ Патрушев предлагает ограничить информацию, его поддерживает министр обороны Иванов, и только один Владимир Владимирович, в отличие от раздраженных и кричащих собеседников, тих и печален. «Давайте подумаем лучше, как детей спасти», – пытается унять он собравшихся. «Каких детей?» – недоуменно спрашивает директор ФСБ, да и остальные члены Совета безопасности смотрят на президента с удивлением. А в следующей истории Владимир Владимирович™ не может уснуть ночью, ворочается на своей президентской постели, закрывает глаза и видит «пол, усыпанный дымящимися телами мертвых детей», по его щекам стекают «скупые офицерские слезы», и глубокой ночью он отдает распоряжение главе своей администрации: «Закладывай. В Беслан полетим». (Так вот отчего Путин прилетел в Беслан в пять часов утра 4 сентября.)
Комментатор очень настаивает на том, что следующая история – от 4 сентября 2004 года – «общепризнанно считается самой удачной во всем эпосе». Не будем задавать вопрос: «Кем?» Достаточно того, что автор хочет обратить на нее особое внимание. Что ж, такое выступление Путина перед нацией действительно было бы куда уместнее, чем его реальная речь, полная общих мест. И нельзя не видеть, насколько лестно для Путина приписываемое ему выступление, в котором он оказывается единственным совестливым политиком посреди растленного окружения, бессильным справиться с доставшимся ему наследством. «И я, так же как вы, знаю про то, что милиция берет взятки, что высшие чиновники думают только о том, как урвать себе побольше денег, что армия используется как бесплатные строительные рабочие, что олигархи растаскивают нефть и не платят налоги, что федералы в Чечне грабят людей, что все прогнило и сыплется. Это не какие-то мои люди. Это ведь вы и есть».
В одной из историй Владимир Владимирович™ печально думает, что ему досталась в управление страна с плохим климатом. Вот и народ, оказывается, неважный достался. Тяжела президентская доля.
Когда в ноябре 2003 года Кононенко объявил, что права на сайт проданы и покупатель, имя которого не объявляется, оставил за собой право контролировать содержание, обязав продолжать работу как минимум до 1 ноября 2004 года, – интернет-сообщество и некоторые бумажные СМИ принялись гадать о покупателе. «Кто купил Владимира Владимировича™» называлась в «Новой газете» беседа с Кононенко, в которой, впрочем, никаких признаний из него вытянуть не удалось. Подойдем, однако, к делу с другого конца и зададим вопрос: изменилось ли что-либо в проекте после его покупки? На сайте эти изменения были неявны: никто не читает все истории подряд. В книге заметно, что образ Владимира Владимировича™ особо не трансформируется: он и без того обаятелен, а сделать его совсем уж розовым нельзя, читатель уйдет. Зато чрезвычайно любопытно, что место уволенного главы администрации Волошина на сайте vladimir.vladimirovich.ru занимает не новый глава – Медведев, а его заместитель Владислав Юрьевич Сурков. Он становится главным, после Владимира Владимировича™, героем всех историй, а иногда просто затмевает президента. Образ его демонизирован, но смягчен той добродушно-почтительной иронией, с какой, к примеру, Булгаков описывает проделки некоторых своих инфернальных персонажей. Владислав Юрьевич не просто дает советы президенту. Он может все. Он придумал изготовить психотронную пушку, о которой даже президент не осведомлен, – секретное оружие, позволяющее внушить людям все, что угодно. Он знает, отчего обезображено лицо Ющенко, и объясняет неосведомленному президенту: это, мол, 9-я спецлаборатория ФСБ заклятье наложила. (Владимиру Владимировичу™, как и всем прочим, о существовании лаборатории, где занимаются магией, ничего не известно, хотя кое-какие сведения о ней, видимо, просачивались, вон Стругацкие ее описали.) Владислав Юрьевич может даже сделать так, чтобы на выборах в США победил Буш, а не Керри (Владимир Владимирович™ думает об этом с восхищением).
Ну а уж политическую партиюсоздать – для него раз плюнуть. Заказать партиюандроидов – и дело сделано (хорошая игра омонимами). Правда, когда спешно собирали «Единую Россию», накладка произошла: андроидов сделали из неоцинкованного железа, они ломаются, и Владиславу Юрьевичу приходится вправлять им мозги. «Вы чё тут на кнопки жмете, а? Вы кто? Думаете, что вы депутаты? Вы же роботы, простые казенные роботы с неоцинкованными скелетами... вы все повязаны одной программой», – ворчит Владислав Юрьевич, с паяльником в руках копаясь в головах полуразобранных андроидов. У этой истории есть реальная подоснова: жалоба одного из депутатов на разнос, который устроил им в Кремле «высокопоставленный работник Администрации». Можно написать скетч, в котором грубый чиновник будет посягать на права свободолюбивых депутатов, честно выигравших парламентские выборы. Кононенко пишет историю, в которой Владислав Юрьевич Сурков перепаивает мозги андроидам. Да так им и надо, железякам неоцинкованным, невольно злорадствует читатель.
В этом контексте даже рассказ про то, как Владислав Юрьевич организовал покупку «Юганскнефтегаза», подобрав в тверской рюмочной «Лондон» двух местных экстрасенсов (а то в аукционный зал психотронная пушка не добивает), выглядит не обличением нравов кремлевской администрации, а плутовской историей, в которой весело торжествуют дерзость, находчивость и удача.
Ну а Игорь Иванович Сечин, другой зам. главы администрации, кому в конечном счете и досталась «Байкалфинансгруп», смотрится этаким маркизом Карабасом, которому находчивый Кот в сапогах обеспечивает безбедную жизнь: чужой замок, богатство и женитьбу на царской дочке.
Еще в октябре 2003 года, когда вышла книга «Владимир Владимирович™» в переводе на венгерский, на сайте www.nonews.ru была высказана версия, что «истории про Владимира Владимировича появляются не просто так, а делаются по заказу одного из близких к кремлевской администрации политтехнологов. Цель создания проекта проста: создать положительный и человечный образ главы государства и его ближайшего окружения... Анекдоты живут в народной памяти долго, а образ их героев всегда имеет положительную окраску...»
Что ж, даже если подобное предположение не очевидно, можно только поздравить кремлевских политтехнологов хотя бы с тем, что пресса приписывает им столь высокий интеллектуальный потенциал и столь изощренные методы пропаганды. Недалекие политики закрывают «Кукол». Умные же политтехнологи ищут возможности приручить популярный интернет-проект. Психотронная пушка, как утверждает Владислав Юрьевич Сурков, стоит миллиард долларов. Чтобы такие деньги собрать, Ходорковского мало, приходится Абрамовича доить, а он для другого нужен. Раскрученный сайт обойдется куда дешевле. А эффект не хуже, чем от психотронной пушки.
Новый мир, 2005, № 10
ВОЛЯ К ЖИЗНИ И ВОЛЯ К СМЕРТИ
Когда на традиционном Букеровском обеде было объявлено, что лучшим романом 2003 года жюри признало «Белое на черном» Рубена Давида Гонсалеса Гальего, зал разразился аплодисментами. Аплодируют в таких случаях, впрочем, всегда, и за шумом не углядишь тех, кто лишь вежливо складывает ладони, а то и демонстративно не выпускает из рук бокала с вином, всем своим видом показывая, что не одобряет принятого решения.
Я аплодировала искренне. Мне хотелось, чтобы победила книга, которая обещала занять в литературе совершенно особое место не на один лишь год, а на годы. Хотелось, чтобы в нечеловеческой, страдальческой жизни русского испанца, с младенчества обреченного на неподвижность страшным диагнозом «детский церебральный паралич» и на скитания по детским домам, был бы этот если и не хеппи-энд, то все же момент триумфа, признания, торжества воли к жизни, духа и таланта над физической немощью. Ну и, наконец, если все эти мотивы кому-то представляются слишком отвлеченными – мне было приятно, что решение жюри совпало с моими предпочтениями и моим прогнозом.
– Вы в самом деле довольны выбором? – поинтересовался сидящий за соседним столом критик.
– Вполне, – ответила я.
– Очень политкорректное решение, – согласился он. – Но при чем здесь литература?
Этот вопрос не раз потом звучал в критике. За пределы художественной литературы практически вывел книгу Андрей Немзер, отнесший ее к разряду нон-фикшн и скупо заметивший, что «автобиографическое повествование инвалида детства, перенесшего разлуку с матерью и ад советских детдомов, привлекло жюри незаурядным мужеством автора». Других достоинств, кроме мужества, критик у автора не обнаружил. Мнение о том, что книга Гальего – это человеческий документ, сила которого в достоверности, часто разделяют даже те, кто принял ее с восторженным сочувствием. Меж тем впечатление безыскусности прозы Гонсалеса Гальего достигается не литературной неискушенностью автора, но чувством формы и чувством слова, которыми он прекрасно владеет.
Да, жизненный материал, лежащий в основе цикла лаконичных рассказов, страшен, необычен и выразителен. Но если отвлечься от литературы – разве мало писалось в прессе о страшных вещах, творящихся в детских домах и домах престарелых? О тяжелой участи детей, больных ДЦП? Разве не рассказывали журналисты о нравах, царящих в детских приютах, о воровстве, равнодушии персонала, забитости детей, обстановке концлагеря? Разве не били тревогу правозащитники, не распространяли докладов, в которых изложены факты пострашнее? Чуть копнуть в Интернете – и такие истории выползут, что детдом Гонсалеса Гальего раем покажется. Вон заголовок газетной статьи: «Шестнадцать человек в детском доме умерли от голода». Как раз когда я пишу эти строки, по разным телеканалам прошли сюжеты с процесса над руководителями детского дома «Надежда»: детей истязали, надолго сажали в холодную комнату, вроде карцера, держали там без еды и питья, не водили в уборную, отбирали белье и одежду. В «Белом на черном» дети едят плохо и невкусно, но не голодают. Они страдают от равнодушия и черствости взрослых, но их никто не бьет и в карцере не держит. Знали ли мы, что быть сиротой-инвалидом куда страшнее, чем просто сиротой? Без сомнения.
Почему же эту книгу читали как откровение? Да потому, что автор нашел художественный язык, адекватный материалу. Это не значит, что биография писателя не имеет значения для восприятия текста. Имеет, и очень большое. В литературе такое случается нередко. «Записки из Мертвого дома» произвели на читающую публику особое впечатление именно потому, что рассматривались в свете судьбы самого автора. «Архипелаг ГУЛаг» Солженицына, «Колымские рассказы» Шаламова не могли быть созданы без соответствующего лагерного опыта писателей. Но такой опыт имели многие, и их рассказы легли в гигантскую папку свидетельских показаний, не став литературой. Эффект свидетельских показаний Гонсалеса Гальего заключается именно в том, что это – литература.
Однако тесная связь биографии и прозы делает писателя заложником собственной биографии. О чем писать дальше?
После успеха первой книги все газеты рассказывали одну и ту же историю про то, как у дочери генерального секретаря испанской компартии и молодого венесуэльского революционера родился сын, заболел церебральным параличом, как политика вмешалась в судьбу матери, у нее отняли ребенка, а ей сообщили, что сын умер. Большинство журналистов, наперебой бросившихся брать интервью у писателя после невероятного успеха первой его книги, задавали вопросы, почему он не описал подробнее свою жизнь после детдома, женитьбу, рождение дочерей, работу программистом, а главное – встречу с матерью. Рубен отвечал уклончиво. Это не мешало интервьюерам выражать надежду, что все это он вскоре опишет. Не уверена. Слишком много в этой биографии несуразностей, и если писатель их не опровергает – для этого должны быть основания.
Владимир Бондаренко в статье «Чтобы жить» («День литературы», 2005, № 7), информационным поводом к которой явилась новая книга писателя,[6] первым публично обратил внимание на то, что в биографии Гонсалеса Гальего, растиражированной массой изданий, концы не сходятся с концами. Например – зачем «нашим доблестным чекистам» объявлять ребенка мертвым и не отдавать матери? Что от этого выиграли «ужасные советские власти»? По своему обыкновению, Бондаренко не преминул все сомнительные сообщения прессы связать с деятельностью ненавистных «либеральных и русофобских сил», которым лишь бы укусить родную страну.
На самом же деле что либеральные, что нелиберальные СМИ повторяли сведения, содержащиеся в биографическом очерке Сергея Юрьенена, предварявшем первую публикацию рассказов Рубена Гонсалеса Гальего в «Иностранной литературе» (2002, № 1).
Когда я читала это предисловие впервые, я понятия не имела о том, что именно Сергей Юрьенен был тем человеком, за которого дочь генерального секретаря испанской компартии Аврора Гальего вышла замуж после неудачного брака с венесуэльцем Гонсалесом, отцом Рубена. Но несуразность некоторых утверждений биографа озадачивала. Как, например, можно сделать заложницей Кремля дочь лидера испанской компартии, объявив ее ребенка умершим? Наоборот – шантажировать можно лишь живым ребенком. Далее. Мать несчастного малыша, по версии Юрьенена, вызвали в кремлевскую больницу, где находился ребенок, и сказали, что он умер. И что – она повернулась и ушла? А попрощаться, а похоронить, а цветы на могилку? Что-то трудно вообразить мать, которая оставит в больнице тело своего ребенка.
Можно предположить, что Аврора Гальего вполне добровольно отдала ребенка в специализированный детский дом, как, очевидно, ей советовали врачи кремлевской больницы, где Рубен провел первые полтора года жизни: больница в общем-то не предназначена для постоянной жизни парализованного ребенка. Советское законодательство позволяло это сделать, не отказываясь от родительских прав. Как свидетельствует первая жена Рубена Давида Гонсалеса Гальего в статье, помещенной на сайте Новочеркасска, в личном деле Рубена, которое они исхитрились заполучить в интернате, было свидетельство о рождении и имена родителей Рубена, но заявления об отказе от ребенка не было. Это и подвигло сына искать мать.
Вполне вероятно, что, когда через семь лет молодая женщина решила вернуться в Париж (где жила раньше) и забрать с собой парализованного сына, ей действительно сказали, что он умер. Возможно – по российскому бюрократическому разгильдяйству: ребенка переводили и переводили из дома в дом (не забывая, впрочем, его личное дело). Возможно – чтобы скрыть следы врачебных просчетов и ненадлежащего ухода. Но, как бы то ни было, легенда, запущенная Сергеем Юрьененом, имеет целью не осудить советскую власть (как полагает Бондаренко), а оправдать Аврору Гальего. Сын же избегает говорить об этой истории по вполне понятным причинам. И это означает, что продолжения биографии Гонсалеса Гальего, душещипательного рассказа о встрече с матерью, которого от него так настойчиво просят, скорее всего, так и не будет. Зато тема брошенного ребенка звучит в его новой книге даже пронзительней, чем в предыдущей.
Понятны сложности, которые испытывал Рубен Гонсалес Гальего, приступая ко второй книге. Продолжить писать о своем детдомовском детстве? Есть риск, что она станет разжиженной копией первой, как щи в рассказе писателя, которые развели водой. Резко сменить тему? Это значит предать тех несчастных, голосом которых суждено было стать писателю, потерять точку опоры. Несомненно также, что автора по-своему уязвляли неумеренные похвалы его мужеству, сочетавшиеся с некоторой снисходительностью к нему как к писателю.
В новой книге Гонсалеса Гальего «Я сижу на берегу...» отчетливо выступает намерение автора изменить манеру повествования, продемонстрировать, что он хорошо знаком с современной литературой, знает, что такое условность, театр абсурда и интеллектуальная проза, и может экспериментировать с жанрами. Слава богу, он не решился изменить тому жизненному материалу, который, видимо, еще не скоро его отпустит.
Свою новую книгу писатель разделил не на главы, а на акты. Первый и третий – это действительно опыт в жанре драматургии, второй же – проза, цикл рассказов с одним сквозным героем, сильно отличающихся, однако, от рассказов, составивших предыдущую книгу.
Я аплодировала искренне. Мне хотелось, чтобы победила книга, которая обещала занять в литературе совершенно особое место не на один лишь год, а на годы. Хотелось, чтобы в нечеловеческой, страдальческой жизни русского испанца, с младенчества обреченного на неподвижность страшным диагнозом «детский церебральный паралич» и на скитания по детским домам, был бы этот если и не хеппи-энд, то все же момент триумфа, признания, торжества воли к жизни, духа и таланта над физической немощью. Ну и, наконец, если все эти мотивы кому-то представляются слишком отвлеченными – мне было приятно, что решение жюри совпало с моими предпочтениями и моим прогнозом.
– Вы в самом деле довольны выбором? – поинтересовался сидящий за соседним столом критик.
– Вполне, – ответила я.
– Очень политкорректное решение, – согласился он. – Но при чем здесь литература?
Этот вопрос не раз потом звучал в критике. За пределы художественной литературы практически вывел книгу Андрей Немзер, отнесший ее к разряду нон-фикшн и скупо заметивший, что «автобиографическое повествование инвалида детства, перенесшего разлуку с матерью и ад советских детдомов, привлекло жюри незаурядным мужеством автора». Других достоинств, кроме мужества, критик у автора не обнаружил. Мнение о том, что книга Гальего – это человеческий документ, сила которого в достоверности, часто разделяют даже те, кто принял ее с восторженным сочувствием. Меж тем впечатление безыскусности прозы Гонсалеса Гальего достигается не литературной неискушенностью автора, но чувством формы и чувством слова, которыми он прекрасно владеет.
Да, жизненный материал, лежащий в основе цикла лаконичных рассказов, страшен, необычен и выразителен. Но если отвлечься от литературы – разве мало писалось в прессе о страшных вещах, творящихся в детских домах и домах престарелых? О тяжелой участи детей, больных ДЦП? Разве не рассказывали журналисты о нравах, царящих в детских приютах, о воровстве, равнодушии персонала, забитости детей, обстановке концлагеря? Разве не били тревогу правозащитники, не распространяли докладов, в которых изложены факты пострашнее? Чуть копнуть в Интернете – и такие истории выползут, что детдом Гонсалеса Гальего раем покажется. Вон заголовок газетной статьи: «Шестнадцать человек в детском доме умерли от голода». Как раз когда я пишу эти строки, по разным телеканалам прошли сюжеты с процесса над руководителями детского дома «Надежда»: детей истязали, надолго сажали в холодную комнату, вроде карцера, держали там без еды и питья, не водили в уборную, отбирали белье и одежду. В «Белом на черном» дети едят плохо и невкусно, но не голодают. Они страдают от равнодушия и черствости взрослых, но их никто не бьет и в карцере не держит. Знали ли мы, что быть сиротой-инвалидом куда страшнее, чем просто сиротой? Без сомнения.
Почему же эту книгу читали как откровение? Да потому, что автор нашел художественный язык, адекватный материалу. Это не значит, что биография писателя не имеет значения для восприятия текста. Имеет, и очень большое. В литературе такое случается нередко. «Записки из Мертвого дома» произвели на читающую публику особое впечатление именно потому, что рассматривались в свете судьбы самого автора. «Архипелаг ГУЛаг» Солженицына, «Колымские рассказы» Шаламова не могли быть созданы без соответствующего лагерного опыта писателей. Но такой опыт имели многие, и их рассказы легли в гигантскую папку свидетельских показаний, не став литературой. Эффект свидетельских показаний Гонсалеса Гальего заключается именно в том, что это – литература.
Однако тесная связь биографии и прозы делает писателя заложником собственной биографии. О чем писать дальше?
После успеха первой книги все газеты рассказывали одну и ту же историю про то, как у дочери генерального секретаря испанской компартии и молодого венесуэльского революционера родился сын, заболел церебральным параличом, как политика вмешалась в судьбу матери, у нее отняли ребенка, а ей сообщили, что сын умер. Большинство журналистов, наперебой бросившихся брать интервью у писателя после невероятного успеха первой его книги, задавали вопросы, почему он не описал подробнее свою жизнь после детдома, женитьбу, рождение дочерей, работу программистом, а главное – встречу с матерью. Рубен отвечал уклончиво. Это не мешало интервьюерам выражать надежду, что все это он вскоре опишет. Не уверена. Слишком много в этой биографии несуразностей, и если писатель их не опровергает – для этого должны быть основания.
Владимир Бондаренко в статье «Чтобы жить» («День литературы», 2005, № 7), информационным поводом к которой явилась новая книга писателя,[6] первым публично обратил внимание на то, что в биографии Гонсалеса Гальего, растиражированной массой изданий, концы не сходятся с концами. Например – зачем «нашим доблестным чекистам» объявлять ребенка мертвым и не отдавать матери? Что от этого выиграли «ужасные советские власти»? По своему обыкновению, Бондаренко не преминул все сомнительные сообщения прессы связать с деятельностью ненавистных «либеральных и русофобских сил», которым лишь бы укусить родную страну.
На самом же деле что либеральные, что нелиберальные СМИ повторяли сведения, содержащиеся в биографическом очерке Сергея Юрьенена, предварявшем первую публикацию рассказов Рубена Гонсалеса Гальего в «Иностранной литературе» (2002, № 1).
Когда я читала это предисловие впервые, я понятия не имела о том, что именно Сергей Юрьенен был тем человеком, за которого дочь генерального секретаря испанской компартии Аврора Гальего вышла замуж после неудачного брака с венесуэльцем Гонсалесом, отцом Рубена. Но несуразность некоторых утверждений биографа озадачивала. Как, например, можно сделать заложницей Кремля дочь лидера испанской компартии, объявив ее ребенка умершим? Наоборот – шантажировать можно лишь живым ребенком. Далее. Мать несчастного малыша, по версии Юрьенена, вызвали в кремлевскую больницу, где находился ребенок, и сказали, что он умер. И что – она повернулась и ушла? А попрощаться, а похоронить, а цветы на могилку? Что-то трудно вообразить мать, которая оставит в больнице тело своего ребенка.
Можно предположить, что Аврора Гальего вполне добровольно отдала ребенка в специализированный детский дом, как, очевидно, ей советовали врачи кремлевской больницы, где Рубен провел первые полтора года жизни: больница в общем-то не предназначена для постоянной жизни парализованного ребенка. Советское законодательство позволяло это сделать, не отказываясь от родительских прав. Как свидетельствует первая жена Рубена Давида Гонсалеса Гальего в статье, помещенной на сайте Новочеркасска, в личном деле Рубена, которое они исхитрились заполучить в интернате, было свидетельство о рождении и имена родителей Рубена, но заявления об отказе от ребенка не было. Это и подвигло сына искать мать.
Вполне вероятно, что, когда через семь лет молодая женщина решила вернуться в Париж (где жила раньше) и забрать с собой парализованного сына, ей действительно сказали, что он умер. Возможно – по российскому бюрократическому разгильдяйству: ребенка переводили и переводили из дома в дом (не забывая, впрочем, его личное дело). Возможно – чтобы скрыть следы врачебных просчетов и ненадлежащего ухода. Но, как бы то ни было, легенда, запущенная Сергеем Юрьененом, имеет целью не осудить советскую власть (как полагает Бондаренко), а оправдать Аврору Гальего. Сын же избегает говорить об этой истории по вполне понятным причинам. И это означает, что продолжения биографии Гонсалеса Гальего, душещипательного рассказа о встрече с матерью, которого от него так настойчиво просят, скорее всего, так и не будет. Зато тема брошенного ребенка звучит в его новой книге даже пронзительней, чем в предыдущей.
Понятны сложности, которые испытывал Рубен Гонсалес Гальего, приступая ко второй книге. Продолжить писать о своем детдомовском детстве? Есть риск, что она станет разжиженной копией первой, как щи в рассказе писателя, которые развели водой. Резко сменить тему? Это значит предать тех несчастных, голосом которых суждено было стать писателю, потерять точку опоры. Несомненно также, что автора по-своему уязвляли неумеренные похвалы его мужеству, сочетавшиеся с некоторой снисходительностью к нему как к писателю.
В новой книге Гонсалеса Гальего «Я сижу на берегу...» отчетливо выступает намерение автора изменить манеру повествования, продемонстрировать, что он хорошо знаком с современной литературой, знает, что такое условность, театр абсурда и интеллектуальная проза, и может экспериментировать с жанрами. Слава богу, он не решился изменить тому жизненному материалу, который, видимо, еще не скоро его отпустит.
Свою новую книгу писатель разделил не на главы, а на акты. Первый и третий – это действительно опыт в жанре драматургии, второй же – проза, цикл рассказов с одним сквозным героем, сильно отличающихся, однако, от рассказов, составивших предыдущую книгу.