Страница:
Сегодня Аваскейну представился единственный случай побыть по-настоящему наедине с горами. Он не колебался.
Ущелье сомкнулось вокруг него. Узкая полоска света впереди и тонкая линия неба – над головой. Конь ступал почти в полной темноте. Осторожно постукивали камни. Аваскейн протянул руку и дотронулся кончиками пальцев до холодной и влажной отвесной стены ущелья.
Он ехал бесконечно долго в полумраке, среди потаенной опасности, и даже пожалел о том, что ущелье закончилось. Теперь вокруг всадника плескал бескрайний простор, и каждая горная вершина была обманчиво близка, так что Аваскейн, подняв руку, несколько раз сжал и разжал кулак, словно захватывая великие горы в свою малую горсть и ощущая их прикосновение к ладони.
Конь не без опаски ступил на узкую тропу.
Аваскейн ехал шагом, осторожно, медленно. Он не испытывал страха перед бездной, что разверзлась под его ногами, потому что твердо верил: здесь его место. Горы не могут злоумышлять против него. Что бы ни случилось с ним в горах, все будет ему во благо.
Мысли мальчика текли неспешно, успокоенно. Он больше не чувствовал себя ущербным, обделенным. Ничто не мешало ему дышать полной грудью, ощущать себя значительной частью прекрасного мира – человеком, с которым считаются.
Он подумал о матери и нашел ее жалкой. Особенно – ее пухлые щеки, в минуты волнения трясущиеся, как пудинг.
Он вспоминал всех тех людей, от которых прежде зависела его жизнь: слуг, которые выбирали для него одежду и приносили ему завтрак по собственному усмотрению, воспитателей, которые определяли для него занятия на день. Все они были ничтожны. Аваскейн мог избавиться от них единственным мановением руки. Здесь, в горах, это стало ему очевидно.
Отец поймет его и оценит. Отец наконец осознает, что его наследник стоит герцогства, которым ему предстоит управлять. И что бы ни задумывал Вейенто, Аваскейн всегда будет рядом – умный собеседник, верный соратник.
«Это будет! – думал мальчик, захлебываясь от восторга. – Именно так все и будет!»
В это мгновение конь оступился. Несколько секунд шла отчаянная борьба, а затем конь вместе со всадником, запутавшимся в стременах, полетел в пропасть.
– Человек! – Бельтран с отвращением смотрел на труп.
Второй гном по имени Бенно, известный своей неприязнью к людям, присел на корточки перед телом. Потом поднял к приятелю хмурое лицо.
– Это был всадник.
– Разумеется, всадник! – нервно отозвался Бельтран. – Если второй труп лошадь, значит, первый – всадник. Но это человек.
– Гномы не ездят верхом. Это человек. Он мертв, – раздумчиво проговорил Бенно. – Какие выводы?
– Он упал в пропасть, вот какие выводы. Что с этим делать?
Бенно поднял два пальца:
– Оставить все как есть. Пойти к Бальяну и рассказать ему.
– А ты что предпочитаешь?
– По уму, лучше бы оставить все как есть, а по совести – рассказать Бальяну.
– И переложить дело на его совесть, – добавил Бельтран. – Мы ничем не рискуем.
– Полагаешь?
Бенно задумался.
Бальян пользовался у народа гномов определенным уважением. И доверием. И это – невзирая на его почти преступную молодость. Поступки Бальяна, как правило, были хорошо предсказуемы. С точки зрения большинства гномов, это было лучшим из достоинств молодого человека.
– И что он, по-твоему, сделает с трупом?
– Похоронит. – Бенно пожал плечами. – У них принято закапывать мертвецов в землю, потому что мертвые люди превращаются в землю. Знаешь, в такую, рыхлую, из которой потом растут деревья, травы и посевы.
– А, – сказал Бельтран, – ну да. Я помню.
Они еще раз осмотрели тело, и Бельтран спросил:
– Ты уверен, Бенно, что это был человек? Больно уж он для человека маленький.
И они дружно зашагали туда, где накануне видели костер Бальяна.
Едва заслышав о несчастье, Бальян бросился к тому месту, где произошла катастрофа. Гномы с любопытством наблюдали за ним. Бальян опустился на колени перед изуродованным телом, осторожно прикоснулся к холодной руке. Ощутил нежную ладонь и удивленно поднял глаза на своих спутников:
– Он не был воином.
– Разумеется, коль скоро он был маленьким! – отозвался Бенно с легкой досадой. – Решай скорей, что ты будешь с ним делать!
– Ты ведь его закопаешь? – добавил Бельтран.
– Его нужно отнести к людям, – решил Бальян. – Видишь ли, если бы его готовили к карьере воина, у него уже сейчас были бы мозоли на руках.
– Балованный маменькин сынок, – буркнул Бенно. – Среди людей это не редкость. Магистр Даланн рассказывала нам о таких, не жалея красок.
Оба гнома вздохнули, вспоминая умершую даму. Затем Бенно спросил:
– Эта одежда, которая на нем, – она богатая?
– Вполне, – кивнул Бальян. – Еще одна причина отнести его к людям. О нем хорошо заботились, теперь его воспитатели не находят себе места от беспокойства.
Бельтран и Бенно переглянулись, затем Бенно сказал:
– Мы тут подумали, Бальян… Тебе, конечно, видней, но вот Даланн считала тебя наивным. Люди не решат, часом, что это ты его убил?
– Для того, чтобы кого-то убить, нужна серьезная причина, – рассудил Бальян. – Это одинаково, что у людей, что у гномов. У меня не было никаких причин желать смерти этому богатенькому мальчику. – Он помолчал и добавил: – Вам его разве не жаль?
– Какое отношение наша жалость имеет к глупым подозрениям, которые могут появиться у людей? – отозвался Бенно. – Впрочем, поступай как знаешь. Мы позвали тебя только потому, что нам обоим неохота было рыть могилу. Ты, видать, тоже не жаждешь этим заниматься. Предпочитаешь умереть по ложному обвинению. Что ж, отвращение некоторых персонажей к труду доходит до абсурдного. Прощай, Бальян.
Не отвечая, Бальян вытащил ноги погибшего мальчика из стремян, взвалил изломанное тело себе на плечи и, небрежно махнув приятелям на ходу, зашагал в сторону замка. Гномы проводили его долгим взглядом.
– А если мы больше никогда его не увидим? – спросил Бенно как бы сам себя.
Бельтран пожал плечами.
– Лично я не видел его больше пятидесяти лет и даже не скучал.
– Тогда ты не знал о его существовании, – возразил Бенно. – А теперь знаешь. Вот в чем разница.
– Знаешь, на что я рассчитываю? – сказал Бельтран. – На правосудие герцога Вейенто. Он очень умный человек. И законы у него хорошие. А главное – он всегда точно знает, когда нужно следовать закону, а когда просто необходимо его нарушить. С таким отцом Бальян не пропадет.
– Хотелось бы верить, хотелось бы верить, – пробормотал Бенно и поежился.
Почему-то случившееся сильно его настораживало. Хотя падение человека в пропасть – не такое уж из ряда вон выходящее событие.
Бальян со своей ношей беспрепятственно вошел, в ворота. Перед ним расступались, как перед зачумленным. Разговоры смолкали. Слуги отворачивались, солдаты замирали, а затем отходили подальше. И с каждым новым шагом Бальян чувствовал себя все хуже, а камень на сердце все рос и рос.
Ему не хотелось входить во внутренние помещения замка, поэтому он просто остановился посреди двора. Поймал взгляд какого-то детины и негромко сказал ему:
– Постели что-нибудь на землю.
Детина, не смея возражать приказанию, сдернул собственный плащ и разложил его на камнях. Бальян снял свою ношу и устроил мертвого мальчика. Потом уселся рядом на корточки и стал ждать.
Смерть, которую Бальян принес с собой на плечах, как будто короновала его: никто из обитателей замка не дерзал противоречить этому юноше, какой бы бедной ни была его одежда и какими бы простыми ни казались его манеры.
Оповещенный о странном явлении, во двор быстрым шагом вышел сам герцог. Бальян поднялся ему навстречу. Герцог блуждал глазами по двору в поисках того ужасного, что принес в замок молодой бродяга, но не видел.
Бальян загораживал собой тело. На мгновение лицо герцога исказила безумная надежда, но тут Бальян сделал шаг в сторону, и Вейенто наконец увидел тело своего сына. Маленькое, изломанное, с изуродованной головой. Только руки мальчика странным образом сохранились в неприкосновенности, и это были руки Аваскейна, каким его знал Вейенто: тонкие, очень белые, с мягкими ладошками. Вейенто уставился на белое пятнышко на ногте мизинца. Этот мизинец был самым живым из всего, что осталось от Аваскейна, и вместе с тем он не позволял усомниться в очевидном: Аваскейн мертв.
Лицо Вейенто странно перекосилось. Как будто он носил вместо лица тряпичную маску и теперь кто-то пытался сорвать ее, но клей, которым она крепилась к черепу, как назло, не позволял сделать это сразу.
Герцог разразился бурными бабьими завываниями. Он причитал и кричал, звал сына, укорял его, а лицо его все время по-разному искажалось, то растягиваясь вбок, то сморщиваясь в куриную гузку.
Бальян, стоя чуть поодаль, с ужасом наблюдал за этой сценой. Он не знал, что сказать, как себя вести, и поэтому просто не двигался с места.
Неожиданно Вейенто замолчал. Слезы его высохли. Совершенно ровным, спокойным тоном он спросил у Бальяна:
– Это ты его нашел?
– Гномы, – ответил Бальян и кашлянул: его голос прозвучал хрипло.
Герцога передернуло, как будто этот кашель причинил ему немыслимые страдания. Но второй вопрос он задал так же спокойно, как и первый:
– Зачем ты убил его?
– Я не убивал его, ваша милость, – сказал Бальян. – Это невозможно. И бессмысленно.
– Бессмысленно? – Вейенто улыбнулся. – Нет, это имело смысл. Для тебя. Ведь он – твой брат.
– Ваша милость, мне не нужно было убивать моего брата, – повторил Бальян. – Его нашли гномы.
– Ну конечно! – нетерпеливо сказал Вейенто. – Конечно гномы. А ты находился рядом. Ждал, пока они его найдут. Потом принес сюда. Ты ведь мой сын, Бальян, мой старший сын. Мой мальчик. Как ловко ты избавился от заморыша! Теперь герцогство унаследует настоящий воин. Ты ведь думал не о себе, правда? Ты думал о герцогстве. О сильном правителе. Нам необходим сильный правитель.
Он помолчал, потом обнял Бальяна за плечи и развернул его лицом к солдатам гарнизона.
– Смотрите! Смотрите, вот ваш будущий властелин! Подчиняйтесь ему, потому что у него твердая рука и совсем нет того, что слабые люди называют «добрыми чувствами». И когда я стану королем, мне понадобится преданный человек на севере. – Он встряхнул Бальяна, заглянул ему в глаза. – Ты, Бальян! Ты будешь моим преданным вассалом, моей правой рукой. Потом, когда я стану королем. А пока нужно захватить трон. И ты мне в этом поможешь, слышишь, ты? Мой сын! Мой отважный, мой красивый сын. Идем, расскажем твоей мачехе. Она обрадуется, вот увидишь.
Неожиданно он оттолкнул Бальяна и бросился к Аваскейну. Присел рядом, подтолкнул тело, заглянул в изуродованное смятое лицо мальчика.
– Ты ни на что не годился, Аваскейн, – прошептал Вейенто. – И вот ты мертв и годен только на то, чтобы открыть дорогу своему брату. Тебя похоронят и забудут. Ты никому не был нужен, даже мне. Бедное маленькое ничтожество.
Бальян позволил герцогу увести себя в замок. Он ощущал на своих плечах сотни взглядов – и осуждающих, и сочувственных. Единственным утешением ему служило то, что никто из солдат гарнизона и практически никто из слуг не верил в это убийство.
Вейенто втолкнул старшего, сына в одну из комнат, где имелось очень узкое окно без стекол, выходящее во двор, после чего без единого слова объяснений запер за ним дверь. Бальян оказался в заточении.
Он опустился на тюфяк, брошенный в углу. Судя по всему, прежде в этой комнате обитал кто-то из слуг. Каморка была маленькой и убогой, но вместе с тем помещалась неподалеку от господских покоев.
Гномы были правы. Не следовало нести тело мальчика в замок. Нужно было просто похоронить его там, где он погиб, и сделать вид, будто никто ничего не знает. Рано или поздно Вейенто нашел бы коня и понял, что произошло. Но в таком случае Бальян оставался бы в стороне – и, кто знает, может быть, герцог не обвинил бы его в этом преступлении.
«Мой отец сошел с ума, – мысли тянулись одна за другой, оставляя тягостное чувство. – Мало того что он считает меня убийцей, он еще и одобряет подобный поступок! Я глупец… Нужно бежать отсюда при первой же возможности».
Он думал о своей хижине в горах, о своих приятелях-гномах, что время от времени заглядывали к нему на огонек, о тишине одиноких ночей, и ему хотелось плакать.
Он оставил поместье и богатый дом своей матери, чтобы быть подальше от людей с их вечной суетой, пустыми заботами и печалями. Когда необходимость заставляла Бальяна заходить в поселки и договариваться там о выпечке хлеба или о покупке одежды, он торопился поскорее покинуть их.
Люди не нравились ему. Ни те, кто усердно работал, ни те, кто бездельничал и наживался на чужом труде. И те, и другие, как казалось Бальяну, не видели дальше своего носа и считали бессмертным то, что не достойно было не только бессмертия, но даже и долголетия: свои заботы и мелкие чаяния.
В горах все выглядело иначе… Бальян не знал о том, что погибший младший брат думал так же, как и он.
Неожиданно печальное течение мыслей Бальяна прервал шум возле двери. Женщина истошно кричала:
– Я хочу его видеть!
Видимо, ее пытались оттащить, потому что она несколько раз стукнула о дверь, потом завизжала и упала: на пол рухнуло тяжелое тело. До Бальяна донесся звук пощечины.
Он встал, подошел к двери и громко сказал:
– Откройте мне!
Снаружи затихли, но на приказ никак не отреагировали. Бальян повторил еще более властным тоном:
– Открывайте!
И тут, к его удивлению, в замке повернулся ключ. Перед Бальяном появился узкий коридор, освещенный дневным светом, попадающим в круглые окошки, вырубленные в потолке. Световые столбы тянулись по всему коридору, как призрачные колонны. В одном таком столбе стояла располневшая женщина мощного сложения с мятым, трясущимся лицом. Она так сильно напоминала госпожу Эмеше, что в первое мгновение Бальян вздрогнул.
– Матушка! – вырвалось у него.
Женщина широко раскрыла рот, помедлила и закричала, медленно, надсадно:
– А-а-а…
Неожиданно Бальян понял, что это – Ибор, мать Аваскейна. Ее сходство с обезумевшей и растолстевшей Эмеше было пугающим.
– Ты убил его! Ты убил его! Ты убил его! – монотонно повторяла Ибор. – Ты убил его!
– Вы этого хотели, молодой господин? – прошипел слуга дюжего сложения, видимо, тот, что открыл Бальяну дверь. – Она завывает уже час.
– Это навсегда, – пробормотал Бальян.
– Что вы говорите? – не понял слуга.
– Она больше не оправится, – сказал Бальян. – Она как моя мать.
– А что ваша мать? – Слуга выглядел удивленным.
– Сошла с ума.
Слуга плюнул.
– Бедный герцог Вейенто, вот что я вам скажу, молодой господин. Он заслуживает лучшего, потому что сам он всегда желал только одного: счастья для своих подданных. Поверьте мне.
Бальян молча смотрел на кричащую Ибор. Люди любили Вейенто. О нем с самой искренней преданностью говорили в рабочих поселках, и даже гномы отзывались о герцоге не без уважения.
Но Бальян держался другого мнения. Он считал Вейенто интриганом и самодуром, не лучше растленных аристократов с юга. Правда, никто не спрашивал у юноши – что именно он думает о своем отце. Однако у Бальяна хватало характера не поддаваться на чужие уговоры.
Смерть Аваскейна пошатнула уверенность Бальяна в собственной правоте. Впервые в жизни он почувствовал, как его решимость стоять на своем дала трещину.
Глава четырнадцатая
Ущелье сомкнулось вокруг него. Узкая полоска света впереди и тонкая линия неба – над головой. Конь ступал почти в полной темноте. Осторожно постукивали камни. Аваскейн протянул руку и дотронулся кончиками пальцев до холодной и влажной отвесной стены ущелья.
Он ехал бесконечно долго в полумраке, среди потаенной опасности, и даже пожалел о том, что ущелье закончилось. Теперь вокруг всадника плескал бескрайний простор, и каждая горная вершина была обманчиво близка, так что Аваскейн, подняв руку, несколько раз сжал и разжал кулак, словно захватывая великие горы в свою малую горсть и ощущая их прикосновение к ладони.
Конь не без опаски ступил на узкую тропу.
Аваскейн ехал шагом, осторожно, медленно. Он не испытывал страха перед бездной, что разверзлась под его ногами, потому что твердо верил: здесь его место. Горы не могут злоумышлять против него. Что бы ни случилось с ним в горах, все будет ему во благо.
Мысли мальчика текли неспешно, успокоенно. Он больше не чувствовал себя ущербным, обделенным. Ничто не мешало ему дышать полной грудью, ощущать себя значительной частью прекрасного мира – человеком, с которым считаются.
Он подумал о матери и нашел ее жалкой. Особенно – ее пухлые щеки, в минуты волнения трясущиеся, как пудинг.
Он вспоминал всех тех людей, от которых прежде зависела его жизнь: слуг, которые выбирали для него одежду и приносили ему завтрак по собственному усмотрению, воспитателей, которые определяли для него занятия на день. Все они были ничтожны. Аваскейн мог избавиться от них единственным мановением руки. Здесь, в горах, это стало ему очевидно.
Отец поймет его и оценит. Отец наконец осознает, что его наследник стоит герцогства, которым ему предстоит управлять. И что бы ни задумывал Вейенто, Аваскейн всегда будет рядом – умный собеседник, верный соратник.
«Это будет! – думал мальчик, захлебываясь от восторга. – Именно так все и будет!»
В это мгновение конь оступился. Несколько секунд шла отчаянная борьба, а затем конь вместе со всадником, запутавшимся в стременах, полетел в пропасть.
* * *
– Человек! – Бельтран с отвращением смотрел на труп.
Второй гном по имени Бенно, известный своей неприязнью к людям, присел на корточки перед телом. Потом поднял к приятелю хмурое лицо.
– Это был всадник.
– Разумеется, всадник! – нервно отозвался Бельтран. – Если второй труп лошадь, значит, первый – всадник. Но это человек.
– Гномы не ездят верхом. Это человек. Он мертв, – раздумчиво проговорил Бенно. – Какие выводы?
– Он упал в пропасть, вот какие выводы. Что с этим делать?
Бенно поднял два пальца:
– Оставить все как есть. Пойти к Бальяну и рассказать ему.
– А ты что предпочитаешь?
– По уму, лучше бы оставить все как есть, а по совести – рассказать Бальяну.
– И переложить дело на его совесть, – добавил Бельтран. – Мы ничем не рискуем.
– Полагаешь?
Бенно задумался.
Бальян пользовался у народа гномов определенным уважением. И доверием. И это – невзирая на его почти преступную молодость. Поступки Бальяна, как правило, были хорошо предсказуемы. С точки зрения большинства гномов, это было лучшим из достоинств молодого человека.
– И что он, по-твоему, сделает с трупом?
– Похоронит. – Бенно пожал плечами. – У них принято закапывать мертвецов в землю, потому что мертвые люди превращаются в землю. Знаешь, в такую, рыхлую, из которой потом растут деревья, травы и посевы.
– А, – сказал Бельтран, – ну да. Я помню.
Они еще раз осмотрели тело, и Бельтран спросил:
– Ты уверен, Бенно, что это был человек? Больно уж он для человека маленький.
И они дружно зашагали туда, где накануне видели костер Бальяна.
Едва заслышав о несчастье, Бальян бросился к тому месту, где произошла катастрофа. Гномы с любопытством наблюдали за ним. Бальян опустился на колени перед изуродованным телом, осторожно прикоснулся к холодной руке. Ощутил нежную ладонь и удивленно поднял глаза на своих спутников:
– Он не был воином.
– Разумеется, коль скоро он был маленьким! – отозвался Бенно с легкой досадой. – Решай скорей, что ты будешь с ним делать!
– Ты ведь его закопаешь? – добавил Бельтран.
– Его нужно отнести к людям, – решил Бальян. – Видишь ли, если бы его готовили к карьере воина, у него уже сейчас были бы мозоли на руках.
– Балованный маменькин сынок, – буркнул Бенно. – Среди людей это не редкость. Магистр Даланн рассказывала нам о таких, не жалея красок.
Оба гнома вздохнули, вспоминая умершую даму. Затем Бенно спросил:
– Эта одежда, которая на нем, – она богатая?
– Вполне, – кивнул Бальян. – Еще одна причина отнести его к людям. О нем хорошо заботились, теперь его воспитатели не находят себе места от беспокойства.
Бельтран и Бенно переглянулись, затем Бенно сказал:
– Мы тут подумали, Бальян… Тебе, конечно, видней, но вот Даланн считала тебя наивным. Люди не решат, часом, что это ты его убил?
– Для того, чтобы кого-то убить, нужна серьезная причина, – рассудил Бальян. – Это одинаково, что у людей, что у гномов. У меня не было никаких причин желать смерти этому богатенькому мальчику. – Он помолчал и добавил: – Вам его разве не жаль?
– Какое отношение наша жалость имеет к глупым подозрениям, которые могут появиться у людей? – отозвался Бенно. – Впрочем, поступай как знаешь. Мы позвали тебя только потому, что нам обоим неохота было рыть могилу. Ты, видать, тоже не жаждешь этим заниматься. Предпочитаешь умереть по ложному обвинению. Что ж, отвращение некоторых персонажей к труду доходит до абсурдного. Прощай, Бальян.
Не отвечая, Бальян вытащил ноги погибшего мальчика из стремян, взвалил изломанное тело себе на плечи и, небрежно махнув приятелям на ходу, зашагал в сторону замка. Гномы проводили его долгим взглядом.
– А если мы больше никогда его не увидим? – спросил Бенно как бы сам себя.
Бельтран пожал плечами.
– Лично я не видел его больше пятидесяти лет и даже не скучал.
– Тогда ты не знал о его существовании, – возразил Бенно. – А теперь знаешь. Вот в чем разница.
– Знаешь, на что я рассчитываю? – сказал Бельтран. – На правосудие герцога Вейенто. Он очень умный человек. И законы у него хорошие. А главное – он всегда точно знает, когда нужно следовать закону, а когда просто необходимо его нарушить. С таким отцом Бальян не пропадет.
– Хотелось бы верить, хотелось бы верить, – пробормотал Бенно и поежился.
Почему-то случившееся сильно его настораживало. Хотя падение человека в пропасть – не такое уж из ряда вон выходящее событие.
* * *
Бальян со своей ношей беспрепятственно вошел, в ворота. Перед ним расступались, как перед зачумленным. Разговоры смолкали. Слуги отворачивались, солдаты замирали, а затем отходили подальше. И с каждым новым шагом Бальян чувствовал себя все хуже, а камень на сердце все рос и рос.
Ему не хотелось входить во внутренние помещения замка, поэтому он просто остановился посреди двора. Поймал взгляд какого-то детины и негромко сказал ему:
– Постели что-нибудь на землю.
Детина, не смея возражать приказанию, сдернул собственный плащ и разложил его на камнях. Бальян снял свою ношу и устроил мертвого мальчика. Потом уселся рядом на корточки и стал ждать.
Смерть, которую Бальян принес с собой на плечах, как будто короновала его: никто из обитателей замка не дерзал противоречить этому юноше, какой бы бедной ни была его одежда и какими бы простыми ни казались его манеры.
Оповещенный о странном явлении, во двор быстрым шагом вышел сам герцог. Бальян поднялся ему навстречу. Герцог блуждал глазами по двору в поисках того ужасного, что принес в замок молодой бродяга, но не видел.
Бальян загораживал собой тело. На мгновение лицо герцога исказила безумная надежда, но тут Бальян сделал шаг в сторону, и Вейенто наконец увидел тело своего сына. Маленькое, изломанное, с изуродованной головой. Только руки мальчика странным образом сохранились в неприкосновенности, и это были руки Аваскейна, каким его знал Вейенто: тонкие, очень белые, с мягкими ладошками. Вейенто уставился на белое пятнышко на ногте мизинца. Этот мизинец был самым живым из всего, что осталось от Аваскейна, и вместе с тем он не позволял усомниться в очевидном: Аваскейн мертв.
Лицо Вейенто странно перекосилось. Как будто он носил вместо лица тряпичную маску и теперь кто-то пытался сорвать ее, но клей, которым она крепилась к черепу, как назло, не позволял сделать это сразу.
Герцог разразился бурными бабьими завываниями. Он причитал и кричал, звал сына, укорял его, а лицо его все время по-разному искажалось, то растягиваясь вбок, то сморщиваясь в куриную гузку.
Бальян, стоя чуть поодаль, с ужасом наблюдал за этой сценой. Он не знал, что сказать, как себя вести, и поэтому просто не двигался с места.
Неожиданно Вейенто замолчал. Слезы его высохли. Совершенно ровным, спокойным тоном он спросил у Бальяна:
– Это ты его нашел?
– Гномы, – ответил Бальян и кашлянул: его голос прозвучал хрипло.
Герцога передернуло, как будто этот кашель причинил ему немыслимые страдания. Но второй вопрос он задал так же спокойно, как и первый:
– Зачем ты убил его?
– Я не убивал его, ваша милость, – сказал Бальян. – Это невозможно. И бессмысленно.
– Бессмысленно? – Вейенто улыбнулся. – Нет, это имело смысл. Для тебя. Ведь он – твой брат.
– Ваша милость, мне не нужно было убивать моего брата, – повторил Бальян. – Его нашли гномы.
– Ну конечно! – нетерпеливо сказал Вейенто. – Конечно гномы. А ты находился рядом. Ждал, пока они его найдут. Потом принес сюда. Ты ведь мой сын, Бальян, мой старший сын. Мой мальчик. Как ловко ты избавился от заморыша! Теперь герцогство унаследует настоящий воин. Ты ведь думал не о себе, правда? Ты думал о герцогстве. О сильном правителе. Нам необходим сильный правитель.
Он помолчал, потом обнял Бальяна за плечи и развернул его лицом к солдатам гарнизона.
– Смотрите! Смотрите, вот ваш будущий властелин! Подчиняйтесь ему, потому что у него твердая рука и совсем нет того, что слабые люди называют «добрыми чувствами». И когда я стану королем, мне понадобится преданный человек на севере. – Он встряхнул Бальяна, заглянул ему в глаза. – Ты, Бальян! Ты будешь моим преданным вассалом, моей правой рукой. Потом, когда я стану королем. А пока нужно захватить трон. И ты мне в этом поможешь, слышишь, ты? Мой сын! Мой отважный, мой красивый сын. Идем, расскажем твоей мачехе. Она обрадуется, вот увидишь.
Неожиданно он оттолкнул Бальяна и бросился к Аваскейну. Присел рядом, подтолкнул тело, заглянул в изуродованное смятое лицо мальчика.
– Ты ни на что не годился, Аваскейн, – прошептал Вейенто. – И вот ты мертв и годен только на то, чтобы открыть дорогу своему брату. Тебя похоронят и забудут. Ты никому не был нужен, даже мне. Бедное маленькое ничтожество.
Бальян позволил герцогу увести себя в замок. Он ощущал на своих плечах сотни взглядов – и осуждающих, и сочувственных. Единственным утешением ему служило то, что никто из солдат гарнизона и практически никто из слуг не верил в это убийство.
* * *
Вейенто втолкнул старшего, сына в одну из комнат, где имелось очень узкое окно без стекол, выходящее во двор, после чего без единого слова объяснений запер за ним дверь. Бальян оказался в заточении.
Он опустился на тюфяк, брошенный в углу. Судя по всему, прежде в этой комнате обитал кто-то из слуг. Каморка была маленькой и убогой, но вместе с тем помещалась неподалеку от господских покоев.
Гномы были правы. Не следовало нести тело мальчика в замок. Нужно было просто похоронить его там, где он погиб, и сделать вид, будто никто ничего не знает. Рано или поздно Вейенто нашел бы коня и понял, что произошло. Но в таком случае Бальян оставался бы в стороне – и, кто знает, может быть, герцог не обвинил бы его в этом преступлении.
«Мой отец сошел с ума, – мысли тянулись одна за другой, оставляя тягостное чувство. – Мало того что он считает меня убийцей, он еще и одобряет подобный поступок! Я глупец… Нужно бежать отсюда при первой же возможности».
Он думал о своей хижине в горах, о своих приятелях-гномах, что время от времени заглядывали к нему на огонек, о тишине одиноких ночей, и ему хотелось плакать.
Он оставил поместье и богатый дом своей матери, чтобы быть подальше от людей с их вечной суетой, пустыми заботами и печалями. Когда необходимость заставляла Бальяна заходить в поселки и договариваться там о выпечке хлеба или о покупке одежды, он торопился поскорее покинуть их.
Люди не нравились ему. Ни те, кто усердно работал, ни те, кто бездельничал и наживался на чужом труде. И те, и другие, как казалось Бальяну, не видели дальше своего носа и считали бессмертным то, что не достойно было не только бессмертия, но даже и долголетия: свои заботы и мелкие чаяния.
В горах все выглядело иначе… Бальян не знал о том, что погибший младший брат думал так же, как и он.
Неожиданно печальное течение мыслей Бальяна прервал шум возле двери. Женщина истошно кричала:
– Я хочу его видеть!
Видимо, ее пытались оттащить, потому что она несколько раз стукнула о дверь, потом завизжала и упала: на пол рухнуло тяжелое тело. До Бальяна донесся звук пощечины.
Он встал, подошел к двери и громко сказал:
– Откройте мне!
Снаружи затихли, но на приказ никак не отреагировали. Бальян повторил еще более властным тоном:
– Открывайте!
И тут, к его удивлению, в замке повернулся ключ. Перед Бальяном появился узкий коридор, освещенный дневным светом, попадающим в круглые окошки, вырубленные в потолке. Световые столбы тянулись по всему коридору, как призрачные колонны. В одном таком столбе стояла располневшая женщина мощного сложения с мятым, трясущимся лицом. Она так сильно напоминала госпожу Эмеше, что в первое мгновение Бальян вздрогнул.
– Матушка! – вырвалось у него.
Женщина широко раскрыла рот, помедлила и закричала, медленно, надсадно:
– А-а-а…
Неожиданно Бальян понял, что это – Ибор, мать Аваскейна. Ее сходство с обезумевшей и растолстевшей Эмеше было пугающим.
– Ты убил его! Ты убил его! Ты убил его! – монотонно повторяла Ибор. – Ты убил его!
– Вы этого хотели, молодой господин? – прошипел слуга дюжего сложения, видимо, тот, что открыл Бальяну дверь. – Она завывает уже час.
– Это навсегда, – пробормотал Бальян.
– Что вы говорите? – не понял слуга.
– Она больше не оправится, – сказал Бальян. – Она как моя мать.
– А что ваша мать? – Слуга выглядел удивленным.
– Сошла с ума.
Слуга плюнул.
– Бедный герцог Вейенто, вот что я вам скажу, молодой господин. Он заслуживает лучшего, потому что сам он всегда желал только одного: счастья для своих подданных. Поверьте мне.
Бальян молча смотрел на кричащую Ибор. Люди любили Вейенто. О нем с самой искренней преданностью говорили в рабочих поселках, и даже гномы отзывались о герцоге не без уважения.
Но Бальян держался другого мнения. Он считал Вейенто интриганом и самодуром, не лучше растленных аристократов с юга. Правда, никто не спрашивал у юноши – что именно он думает о своем отце. Однако у Бальяна хватало характера не поддаваться на чужие уговоры.
Смерть Аваскейна пошатнула уверенность Бальяна в собственной правоте. Впервые в жизни он почувствовал, как его решимость стоять на своем дала трещину.
Глава четырнадцатая
ПРИЗРАК ТАВЕРНЫ «СЕРДЦЕ И ГВОЗДЬ»
Одна из комнат в таверне «Сердце и гвоздь», что располагалась в одном дневном переходе от столицы, считалась «нехорошей». Точнее, большую часть года комната была самой обыкновенной, а «нехорошей» становилась только время от времени. И сейчас как раз наступило такое время.
Так хозяин таверны и объявил некоему толстяку, который пожелал остановиться в «Сердце и гвозде» на одну ночь.
– Сегодня не подходящая лунная фаза для того, чтобы сдавать эту комнату, а прочие все заняты.
Толстяк смотрел на хозяина гневно. Толстяк отдувался, обмахивался большим синим платком, и казалось, что каждая крупная капля пота на его складчатом лбу отливает индиго.
– Мне ведь нужно где-то переночевать? – вопросил толстяк.
Хозяин ответил утвердительно.
– А здесь, если только вывеска не лжет, – постоялый двор? – продолжал настаивать толстяк.
– Именно так, господин хороший, но у меня все комнаты сейчас действительно заняты, кроме одной, а нынче не подходящая фаза…
Хозяин оказался человеком не менее упорным, нежели постоялец.
– Если пожелаете, могу приготовить для вас постель в общем зале, – добавил он. – Двое господ уже согласились, так почему бы не согласиться и вам?
– Проклятье! – взревел толстяк. – По-вашему, мне стоит равнять себя с какими-то извозчиками, что спят у вас на полатях вповалку? За кого вы меня принимаете? У меня есть деньги!
– Господин хороший, – терпеливо произнес хозяин, – я не могу взять ваши деньги, потому что, ежели я сдам вам ту комнату, вы сами же потребуете эти деньги назад… Если вообще сможете что-то требовать, – прибавил он многозначительно.
– Да что там у вас в этой комнате? – вопросил толстяк. – И если «оно» там существует, почему вы от «него» не избавитесь? Клопы там, что ли?
Хозяин вздохнул.
– Клопы, господин хороший, никак не зависят от лунных фаз…
И вполголоса заключил:
– Нет, у меня там призрак…
Толстяк сперва ошеломленно молчал, а потом широко разинул рот, словно намеревался проглотить хозяина вместе с его фартуком, засаленной повязкой на голове и встревоженной физиономией.
Наконец, обретя дар речи, толстяк внушительно произнес:
– Послушайте, милейший. Меня зовут Маргофрон. Тесьма, ленты, пуговицы. Пятнадцать лет неустанного труда. И вот наконец у меня достало известности и средств сделать заказ у королевских мастериц. Вам понятно, что это означает?
Хозяин кивнул:
– Что вы потратили кучу денег и намерены как можно скорее забрать готовые изделия, дабы выставить их в своем магазине с соответствующим сертификатом. Это поднимет ваш престиж и все такое.
– Именно. – Маргофрон шумно выдохнул. – Вы точно все поняли. Я сам настаивал на том, чтобы заказ был выполнен точно в срок. И забрать его я обязан точно в срок.
– И это мне ясно, господин Маргофрон. Непонятно только одно: каким образом ночь, проведенная в общей комнате, помешает вам исполнить ваше намерение?
– Да таким, что после спанья на полу я проснусь весь измятый и мне придется полдня приводить себя в порядок… Так что сдайте мне свою «нехорошую» комнату, и покончим на этом!
– Боюсь, что после ночи в той комнате вы вообще не проснетесь, – брякнул хозяин и выложил перед Маргофроном ключи. – Впрочем, не смею вас отговаривать. Денег я не возьму. Мне искренне жаль вас, мой господин. Вы поступаете весьма опрометчиво.
Маргофрон буркнул что-то невнятное, сцапал ключи и затопал наверх по лестнице.
Ничего странного в комнате он не заметил. Кровать широкая и удобная, окно со ставнями, и засов достаточно крепкий. Толстяк повалился на кровать, заложил руки за голову. Поворочался немного, привыкая к новому матрасу.
Для Маргофрона всегда составляло некоторую трудность обживать новые матрасы. К счастью, ему нечасто доводилось путешествовать. Обычно этим занимались его доверенные лица.
Но нынешний случай – особый. Заказ из королевского дворца! Придворный композитор, конечно, немало помог…
Хорошо иметь связи. Вероятно, связи – лучшее из всего, что дала Маргофрону Академия. Если не считать, конечно, славных воспоминаний юности.
Маргофрону не спалось. Завтра он увидит столицу, дворец! Он договорился о том, что остановится у Эмери. Проживет день или два.
Жаль, что Эмери так и не женился. Видный был парень. И с характером. Наверное, слишком многого хочет от жизни. Разыскивал себе такую женщину, чтобы полностью отвечала идеалам; а разве такую найдешь?
Маргофрон, например, это давно понял и женился на первой же из тех, что более-менее ему подходила. И доволен. Даже, можно сказать, счастлив.
Детей у него трое. Три дочки. Все три – тощие, как хворостины, так что даже на людях с ними показаться неудобно: создается впечатление, будто отец съедает всю пищу, какая только находится в доме, и неудержимо жиреет, в то время как домочадцы его чахнут с голоду.
Разумеется, это не так: все три девицы обладают завидным аппетитом. Просто сложением пошли в мать. Не толстеют, и все!
Маргофрон улыбнулся, думая о дочерях. Старшая и младшая – мастерицы. Уже сейчас пуговицы и ленты их работы раскупают лучше, чем привозные. Средняя – со странностями. Иногда вдруг на нее найдет, и она по целым дням рисует узоры дивной красоты. А то вдруг бродит скучная.
Маргофрон предполагал отправить ее в Академию. Потом, когда войдет в возраст. Сейчас все три еще малы для того, чтобы покинуть родительский дом.
Надо будет купить для них подарков. Альбомы, шелковые нити, кисти. И какие-нибудь наряды. Эмери подскажет, где лучше взять.
В таких приятных мыслях к нему наконец пришла дрема. Он смежил веки и погрузился в спокойный сон.
Маргофрон не мог бы сказать, как долго продолжалось забытье. Внезапно он пробудился. В комнате было темно. Маргофрон вспомнил о том, что забыл закрыть ставни. Точно: отметил про себя, что ставни наличествуют и что засовы – и на ставнях, и на двери – прочные, а вот задвинуть забыл. Надо бы восполнить это упущение. Хозяин все-таки недаром намекал… В темноте предостережения всплыли в памяти и вдруг показались куда менее смехотворными, нежели в зале, полном народу, да еще при зажженных лампах.
Маргофрон пошевелился на кровати, чтобы встать и выполнить свое намерение, как вдруг кто-то рядом с ним встревоженно произнес:
– Кто здесь?
Этого оказалось достаточно, чтобы Маргофрон подскочил на месте и сипло взвизгнул:
– Ай!
Тот, второй, казался испуганным ничуть не менее. Он шарахнулся от толстяка и принялся шлепать ладонями по стене – явно в поисках выхода. Но дверь почему-то никак не могла найтись.
Маргофрон сел, матрас скрипнул. Толстяк нащупал лампу и трясущимися руками зажег ее. Огонек запрыгал по комнате, распугивая тени, и Маргофрон увидел человека, забившегося в угол.
Человек этот был невысоким, крепкого сложения, лет тридцати. Внешность его казалась весьма неказистой, и вообще он принадлежал к числу людей, с которыми можно было бы не считаться. Можно – если бы не длинная шпага, висевшая у него на боку.
При слабеньком свете лампы рассмотрев Маргофрона с его красным, лоснящимся от пота лицом, человек нахмурился и шагнул на середину комнаты.
– Что вы здесь делаете? – резко спросил он.
Маргофрон пожал плечами и ответил по возможности миролюбивым тоном:
– Я снял эту комнату на ночь. Видимо, произошло недоразумение: гостиница сейчас переполнена и хозяин, лукавая бестия, сдал один и тот же номер сразу двум постояльцам…
– А, – протянул незнакомец. Брови его разгладились. – Это многое объясняет. Но не все. Как вы сюда попали?
– Да просто открыл дверь и вошел. – Маргофрон окончательно успокоился и даже развеселился. – А вы?
– Странно. – Гость опять насупился и глянул на Маргофрона с подозрением. – Я не слышал, как вы входили.
– Лично я не вижу в этом ничего странного, – объявил Маргофрон. – Ведь когда я входил, вас здесь не было.
Гость медленно покачал головой.
– Нет, я находился здесь – и все-таки не слышал вас. До тех пор, пока не стемнело.
– Не понимаю… – Теперь и Маргофрон начал хмуриться. – Что вы имеете в виду? Говорят вам, я вошел в эту комнату вечером, когда еще было светло, и внимательно все осмотрел. Здесь не было ни одной живой души. Я улегся на кровать. Вот на эту самую кровать, и клянусь всем, что есть на свете святого, она была пуста! Я размышлял о своих делах, которые предстоят мне завтра в столице, а потом заснул…
– Да! – отрывисто произнес незнакомец. – У меня тоже дела в столице. Очень важные дела.
Он замолчал и некоторое время безмолвно рассматривал Маргофрона. Потом поинтересовался:
– Мы не могли встречаться прежде?
Маргофрон пожал мощными плечами.
– Все возможно. Я ведь держу галантерейную лавку. И небольшую мастерскую при ней. Ко мне заходит много посетителей. Мой товар, знаете ли, расходится хорошо, потому что я люблю свое дело.
– А, – сказал незнакомец. – Это похвально. Я тоже любил мое дело. И мне нужно в столицу, но я никак не могу до нее добраться! А хуже всего, что я не помню, как вы сюда входили.
– Говорят вам, вы вошли сюда после меня! – рассердился наконец Маргофрон.
– Нет, – решительно ответил гость. – Исключено. Потому что я не выходил отсюда. Я не выходил отсюда уже очень много лет.
Маргофрон почувствовал, как холодеет у него в животе. Но он все еще держался. Уголки его губ, растянутых в насмешливой улыбке, задрожали.
– Это розыгрыш, да? – осведомился он.
– Что?
– Если у здешнего хозяина есть тайный завистник, враг, который хочет распугать его постояльцев и по дешевке выкупить таверну, то лучшего способа не придумать. Ну, признавайтесь же и дайте мне поспать. Клянусь, я не испорчу вам игры и наутро всем буду рассказывать, что видел в таверне «Сердце и гвоздь» привидение.
Так хозяин таверны и объявил некоему толстяку, который пожелал остановиться в «Сердце и гвозде» на одну ночь.
– Сегодня не подходящая лунная фаза для того, чтобы сдавать эту комнату, а прочие все заняты.
Толстяк смотрел на хозяина гневно. Толстяк отдувался, обмахивался большим синим платком, и казалось, что каждая крупная капля пота на его складчатом лбу отливает индиго.
– Мне ведь нужно где-то переночевать? – вопросил толстяк.
Хозяин ответил утвердительно.
– А здесь, если только вывеска не лжет, – постоялый двор? – продолжал настаивать толстяк.
– Именно так, господин хороший, но у меня все комнаты сейчас действительно заняты, кроме одной, а нынче не подходящая фаза…
Хозяин оказался человеком не менее упорным, нежели постоялец.
– Если пожелаете, могу приготовить для вас постель в общем зале, – добавил он. – Двое господ уже согласились, так почему бы не согласиться и вам?
– Проклятье! – взревел толстяк. – По-вашему, мне стоит равнять себя с какими-то извозчиками, что спят у вас на полатях вповалку? За кого вы меня принимаете? У меня есть деньги!
– Господин хороший, – терпеливо произнес хозяин, – я не могу взять ваши деньги, потому что, ежели я сдам вам ту комнату, вы сами же потребуете эти деньги назад… Если вообще сможете что-то требовать, – прибавил он многозначительно.
– Да что там у вас в этой комнате? – вопросил толстяк. – И если «оно» там существует, почему вы от «него» не избавитесь? Клопы там, что ли?
Хозяин вздохнул.
– Клопы, господин хороший, никак не зависят от лунных фаз…
И вполголоса заключил:
– Нет, у меня там призрак…
Толстяк сперва ошеломленно молчал, а потом широко разинул рот, словно намеревался проглотить хозяина вместе с его фартуком, засаленной повязкой на голове и встревоженной физиономией.
Наконец, обретя дар речи, толстяк внушительно произнес:
– Послушайте, милейший. Меня зовут Маргофрон. Тесьма, ленты, пуговицы. Пятнадцать лет неустанного труда. И вот наконец у меня достало известности и средств сделать заказ у королевских мастериц. Вам понятно, что это означает?
Хозяин кивнул:
– Что вы потратили кучу денег и намерены как можно скорее забрать готовые изделия, дабы выставить их в своем магазине с соответствующим сертификатом. Это поднимет ваш престиж и все такое.
– Именно. – Маргофрон шумно выдохнул. – Вы точно все поняли. Я сам настаивал на том, чтобы заказ был выполнен точно в срок. И забрать его я обязан точно в срок.
– И это мне ясно, господин Маргофрон. Непонятно только одно: каким образом ночь, проведенная в общей комнате, помешает вам исполнить ваше намерение?
– Да таким, что после спанья на полу я проснусь весь измятый и мне придется полдня приводить себя в порядок… Так что сдайте мне свою «нехорошую» комнату, и покончим на этом!
– Боюсь, что после ночи в той комнате вы вообще не проснетесь, – брякнул хозяин и выложил перед Маргофроном ключи. – Впрочем, не смею вас отговаривать. Денег я не возьму. Мне искренне жаль вас, мой господин. Вы поступаете весьма опрометчиво.
Маргофрон буркнул что-то невнятное, сцапал ключи и затопал наверх по лестнице.
Ничего странного в комнате он не заметил. Кровать широкая и удобная, окно со ставнями, и засов достаточно крепкий. Толстяк повалился на кровать, заложил руки за голову. Поворочался немного, привыкая к новому матрасу.
Для Маргофрона всегда составляло некоторую трудность обживать новые матрасы. К счастью, ему нечасто доводилось путешествовать. Обычно этим занимались его доверенные лица.
Но нынешний случай – особый. Заказ из королевского дворца! Придворный композитор, конечно, немало помог…
Хорошо иметь связи. Вероятно, связи – лучшее из всего, что дала Маргофрону Академия. Если не считать, конечно, славных воспоминаний юности.
Маргофрону не спалось. Завтра он увидит столицу, дворец! Он договорился о том, что остановится у Эмери. Проживет день или два.
Жаль, что Эмери так и не женился. Видный был парень. И с характером. Наверное, слишком многого хочет от жизни. Разыскивал себе такую женщину, чтобы полностью отвечала идеалам; а разве такую найдешь?
Маргофрон, например, это давно понял и женился на первой же из тех, что более-менее ему подходила. И доволен. Даже, можно сказать, счастлив.
Детей у него трое. Три дочки. Все три – тощие, как хворостины, так что даже на людях с ними показаться неудобно: создается впечатление, будто отец съедает всю пищу, какая только находится в доме, и неудержимо жиреет, в то время как домочадцы его чахнут с голоду.
Разумеется, это не так: все три девицы обладают завидным аппетитом. Просто сложением пошли в мать. Не толстеют, и все!
Маргофрон улыбнулся, думая о дочерях. Старшая и младшая – мастерицы. Уже сейчас пуговицы и ленты их работы раскупают лучше, чем привозные. Средняя – со странностями. Иногда вдруг на нее найдет, и она по целым дням рисует узоры дивной красоты. А то вдруг бродит скучная.
Маргофрон предполагал отправить ее в Академию. Потом, когда войдет в возраст. Сейчас все три еще малы для того, чтобы покинуть родительский дом.
Надо будет купить для них подарков. Альбомы, шелковые нити, кисти. И какие-нибудь наряды. Эмери подскажет, где лучше взять.
В таких приятных мыслях к нему наконец пришла дрема. Он смежил веки и погрузился в спокойный сон.
Маргофрон не мог бы сказать, как долго продолжалось забытье. Внезапно он пробудился. В комнате было темно. Маргофрон вспомнил о том, что забыл закрыть ставни. Точно: отметил про себя, что ставни наличествуют и что засовы – и на ставнях, и на двери – прочные, а вот задвинуть забыл. Надо бы восполнить это упущение. Хозяин все-таки недаром намекал… В темноте предостережения всплыли в памяти и вдруг показались куда менее смехотворными, нежели в зале, полном народу, да еще при зажженных лампах.
Маргофрон пошевелился на кровати, чтобы встать и выполнить свое намерение, как вдруг кто-то рядом с ним встревоженно произнес:
– Кто здесь?
Этого оказалось достаточно, чтобы Маргофрон подскочил на месте и сипло взвизгнул:
– Ай!
Тот, второй, казался испуганным ничуть не менее. Он шарахнулся от толстяка и принялся шлепать ладонями по стене – явно в поисках выхода. Но дверь почему-то никак не могла найтись.
Маргофрон сел, матрас скрипнул. Толстяк нащупал лампу и трясущимися руками зажег ее. Огонек запрыгал по комнате, распугивая тени, и Маргофрон увидел человека, забившегося в угол.
Человек этот был невысоким, крепкого сложения, лет тридцати. Внешность его казалась весьма неказистой, и вообще он принадлежал к числу людей, с которыми можно было бы не считаться. Можно – если бы не длинная шпага, висевшая у него на боку.
При слабеньком свете лампы рассмотрев Маргофрона с его красным, лоснящимся от пота лицом, человек нахмурился и шагнул на середину комнаты.
– Что вы здесь делаете? – резко спросил он.
Маргофрон пожал плечами и ответил по возможности миролюбивым тоном:
– Я снял эту комнату на ночь. Видимо, произошло недоразумение: гостиница сейчас переполнена и хозяин, лукавая бестия, сдал один и тот же номер сразу двум постояльцам…
– А, – протянул незнакомец. Брови его разгладились. – Это многое объясняет. Но не все. Как вы сюда попали?
– Да просто открыл дверь и вошел. – Маргофрон окончательно успокоился и даже развеселился. – А вы?
– Странно. – Гость опять насупился и глянул на Маргофрона с подозрением. – Я не слышал, как вы входили.
– Лично я не вижу в этом ничего странного, – объявил Маргофрон. – Ведь когда я входил, вас здесь не было.
Гость медленно покачал головой.
– Нет, я находился здесь – и все-таки не слышал вас. До тех пор, пока не стемнело.
– Не понимаю… – Теперь и Маргофрон начал хмуриться. – Что вы имеете в виду? Говорят вам, я вошел в эту комнату вечером, когда еще было светло, и внимательно все осмотрел. Здесь не было ни одной живой души. Я улегся на кровать. Вот на эту самую кровать, и клянусь всем, что есть на свете святого, она была пуста! Я размышлял о своих делах, которые предстоят мне завтра в столице, а потом заснул…
– Да! – отрывисто произнес незнакомец. – У меня тоже дела в столице. Очень важные дела.
Он замолчал и некоторое время безмолвно рассматривал Маргофрона. Потом поинтересовался:
– Мы не могли встречаться прежде?
Маргофрон пожал мощными плечами.
– Все возможно. Я ведь держу галантерейную лавку. И небольшую мастерскую при ней. Ко мне заходит много посетителей. Мой товар, знаете ли, расходится хорошо, потому что я люблю свое дело.
– А, – сказал незнакомец. – Это похвально. Я тоже любил мое дело. И мне нужно в столицу, но я никак не могу до нее добраться! А хуже всего, что я не помню, как вы сюда входили.
– Говорят вам, вы вошли сюда после меня! – рассердился наконец Маргофрон.
– Нет, – решительно ответил гость. – Исключено. Потому что я не выходил отсюда. Я не выходил отсюда уже очень много лет.
Маргофрон почувствовал, как холодеет у него в животе. Но он все еще держался. Уголки его губ, растянутых в насмешливой улыбке, задрожали.
– Это розыгрыш, да? – осведомился он.
– Что?
– Если у здешнего хозяина есть тайный завистник, враг, который хочет распугать его постояльцев и по дешевке выкупить таверну, то лучшего способа не придумать. Ну, признавайтесь же и дайте мне поспать. Клянусь, я не испорчу вам игры и наутро всем буду рассказывать, что видел в таверне «Сердце и гвоздь» привидение.