– Ты! – заорал Ранкилео, ничуть не стесняясь присутствия регента. – Ты! Злобная тварь! Будь ты проклята, Дигне! Ты украла мой мост!
   – Мост? – Молодая женщина изобразила полнейшее недоумение. – О чем идет речь, милый Ранкилео? – Она повернулась к регенту и поклонилась. – Ваша милость, мой брат малость обезумел. Здесь никогда не было никакого моста. Это – предмет его вечной скорби. Его жалкие попытки устроить удобную переправу через реку всегда заканчивались провалом. И коль скоро никакого моста здесь нет, а вашей милости не пристало пачкаться в болотной грязи, то осмелюсь ли предложить вашей милости остановиться в моей усадьбе «Облака и всадники»? Это здесь неподалеку. Хвала небесам, «Облака и всадники» у меня никто не оспаривает, так что все коварные происки моего брата…
   – Ведьма! – прорычал Ранкилео. – Я тебе этого так не оставлю!
   Дигне обернулась к нему с очаровательной улыбкой.
   – Ты – милый, Ранкилео, но чрезвычайно глупый. Твои любовницы уже говорили тебе об этом?
   С этим она двинулась вдоль реки, и Талиессин, немало забавляясь, поехал рядом с ней. Ранкилео скрежетал зубами так, что удалявшихся всадников этот неприятный звук преследовал почти до самых ворот усадьбы.
   «Облака и всадники» обладали огромным и весьма ухоженным садом. Все аллеи были чисто выметены и посыпаны желтым песком. Имелся даже фонтанчик, правда довольно вялый: он напоминал поникший стебелек растения, которому недостает воды. Сходство усугублялось тем, что фонтанчику тоже недоставало воды.
   Большие розовые кусты украшали главный вход в дом. По всему фасаду здания тянулась мозаичная картина, изображавшая четырех всадников, чьи кони осторожно ступали по облакам: эта картина, вероятно знаменитая, и дала название всей усадьбе.
   – Смею ли предложить вашей милости комнаты в простой сельской усадьбе? – с горделивой скромностью осведомилась Дигне у Талиессина.
   – Я с удовольствием воспользуюсь вашим гостеприимством, – ответил он.
   – Для ваших людей будут приготовлены особые комнаты, – продолжала Дигне.
   – Рядом с моей, если нетрудно, – сказал регент.
   Дигне чуть подняла бесцветные брови.
   – Но ведь это слуги. Для слуг у нас отведена отдельная половина усадьбы. Так удобнее.
   – Мне удобнее, когда мои люди под рукой.
   – Как будет угодно вашей милости, – сказала Дигне. – Я не хочу ничем нарушать ваши привычки.
   – Вот и хорошо, – молвил Талиессин.
 
* * *
 
   За обедом, где подавали фаршированного гуся, густой луковый суп, устрашающий с виду соус зеленого цвета и два сорта домашних вин – очень кислый и переслащенный, – Дигне подробно повествовала о тяжбе.
   – Мы ни за что не стали бы тревожить покой регента, ибо знаем, как много забот у правящей королевы… – вздыхала она. – Но тяжба наша зашла слишком далеко, и без милостивого и справедливого суда…
   Талиессин бесстрашно обмакнул кусок мяса в зеленый соус и перебил Дигне:
   – Давайте сразу уточним, какой именно суд вам требуется – справедливый или милостивый.
   Дигне поперхнулась.
   – Разве это не одно и то же?
   – Разумеется, нет. Если всем воздавать по справедливости, в стране не останется ни одного праздного плотника.
   – Плотника? Простите недогадливую женщину, ваша милость, но какое отношение к справедливости имеют плотники?
   – Плотники сооружают плахи и виселицы, – сказал Талиессин.
   Дигне залилась густой краской.
   – Я лишь хотела сказать, ваша милость…
   – Давайте сперва насладимся обедом, – предложил Талиессин. – Потом я хотел бы посидеть у вас в саду и полюбоваться цветами. Я немного устал с дороги и не в состоянии сейчас вникать в проблему.
   – Хорошо, хорошо, – перепугалась Дигне.
   Она была неплохой хозяйкой, оценил Талиессин. Блюда подавали и уносили бесшумно, напитки подливали без суеты. Обед проходил неторопливо, в полном спокойствии. Когда Талиессин вышел в сад, он заглянул в конюшню и убедился в том, что все лошади выглядят весьма ухоженными.
   Он устроился возле фонтана – растянулся на земле, подставив лицо солнцу. Стал ждать. И скоро к нему приблизился один из его слуг – тот, что постарше, лет сорока пяти.
   Это был громила с плоским лицом и крохотными глазками, в которых затаилось неистребимое крестьянское коварство. Звали его Сиган. Талиессин ценил его за здравомыслие и уравновешенный характер, но более всего – за их общее прошлое.
   Пятнадцать лет назад Сиган находился в числе мятежников, которые взбунтовались против ученого господина Алхвине, заподозрив того в «порче» земли. Господин Алхвине был убит, а его крестьяне пустились в бега.
   Талиессин превратил их из шайки разбойников в отряд солдат и стал их командиром – Гаем по прозванию «Меченый». Сиган сделался его правой рукой.
   Затем на несколько лет Талиессин расстался с Сиганом – тот оставался в армии, с бывшим отрядом Гая. Талиессин уже и думать о нем забыл. У каждого из них была теперь своя жизнь: бывший командир наемников Гай женился на эльфийке, чтобы дать стране наследника крови Эльсион Лакар, а бывший крестьянин Сиган сражался где-то далеко на севере с кочевниками.
   Однажды, дождливым вечером, в Мизене к Талиессину приблизился человек. Регент как раз в этот момент выходил из ратуши, где его чествовали по случаю окончания сложного и долгого судебного процесса, и садился на коня. Человек, промокший с головы до ног, закутанный в испачканный и порванный плащ, схватил Талиессина за Руку.
   – Гай! – хрипло вскрикнул он.
   Талиессин сделал знак страже, чтобы человека этого не трогали, и приказал:
   – Назовись.
   – Ты не узнаешь меня?
   – Сиган, – выдохнул Талиессин. – Я думал, ты на севере.
   – Нет, – сказал Сиган.
   – Давно ты искал меня?
   – К тебе не подступиться, Гай, – кривя губы, проговорил Сиган. – Во дворец меня не пустили. Пришлось подстеречь тебя, когда ты в дороге…
   – Я велю дать тебе коня, – сказал Талиессин. – Не хочешь вернуться в армию?
   – Нет, – просто ответил Сиган.
   – Останешься со мной?
   – Если позволишь.
   – В таком случае будешь называть меня – «господин регент», «ваша милость», «мой господин». «Гай» – только наедине, – сказал Талиессин.
   – Как скажешь, Гай.
   Талиессин повысил голос, крикнул:
   – Дайте ему коня! Он едет с нами.
   О том, что заставило Сигана уйти из армии и пуститься на поиски бывшего командира, Талиессин не расспрашивал. Догадывался, что тот, вероятно, пережил какой-то очень большой страх. Для теперешней жизни это было не важно. Сиган вполне сохранил свое здравомыслие, оставался преданным и наблюдательным.
   И сейчас Талиессин ждал его, чтобы посоветоваться касательно дела Дигне и Ранкилео.
   – Это ведь она, бестия, мост разобрала, – сказал, давясь от смеха, Сиган. – Слуги об этом только и болтают. Прямо из-под ног у своего братца, можно сказать, выдернула! Ранкилео выехал из своей усадьбы, из Осинового Края, рано поутру. Затаился поблизости от харчевни, чтобы вашу милость перехватить и к себе увезти. А Дигне, понятное дело, за братцем следила. Едва он проехал мост, как она сразу выскочила со всеми слугами – даже своих дворовых девок пригнала, даже няньку и стряпуху, словом, всех! – и они по бревнышку мост растащили.
   – А где эти бревна?
   – У нее в сарае лежат, за конюшней. Я их видел. Точно, снизу мхом поросли, сырые. До чего ловко все придумала! А сама напустила на себя добродетельное лицо и вокруг вашей милости так и вьется.
   – Да уж, вьется, – согласился Талиессин. – Интересно, харчевня – она тоже неспроста сгорела?
   – Уверен, – кивнул Сиган.
   – Ранкилео?
   – Больше некому.
   – Они друг друга стоят, – сказал Талиессин. – Недаром родственники. И задам же я им перцу!
   Сиган хмыкнул.
   Талиессин приподнялся на локте.
   – Вас с Ротимеем хорошо накормили?
   Ротимеем звали второго слугу Талиессина.
   – Пожаловаться не на что. И комната светлая, удобная. Ротимей утверждает, будто я храплю.
   – Молод еще Ротимей что-то утверждать, – сказал Талиессин, и они с Сиганом рассмеялись.

Глава семнадцатая
ЭМЕРИ И ЕГО КУЧЕР

   Все благие намерения Эмери отправиться на поиски рогового оркестра в одиночку разбились в прах. Поначалу-то все шло как нельзя более благополучно. Придворный композитор велел слугам заложить карету, собрал с собой все самое необходимое – то есть смену белья, нотные тетради и маленькие переносные клавикорды в две октавы, изготовленные специально по его заказу, – и беспрепятственно выбрался из столицы. Эмери не слишком хорошо умел править лошадьми, но в общем и целом на ровной дороге справлялся с задачей недурно.
   В первые несколько часов он постоянно пугливо озирался: нет ли за ним погони. Но, кажется, супруга регента вняла доводам рассудка и если и отбыла из столицы, то сделала это тайно и без компании.
   Затем его начало преследовать назойливое ощущение – казалось, кто-то следит за ним из пустоты. Несколько раз Эмери улавливал краем глаза движение на обочине дороги. Что-то прозрачное скользило на фоне леса, не отставая от кареты.
   И в конце концов Эмери сдался. Натянул поводья, остановился. Поднявшись, крикнул:
   – Уида!
   Смеясь, эльфийка выступила вперед, отделившись от леса, с которым сливалась почти неотличимо.
   – Да, это я.
   – Я же объяснял тебе, почему ты должна была ехать одна, – начал было Эмери.
   Уида весело закивала.
   – Я так и поступила. В столице еще не заметили моего отсутствия. Я оставила кое-какие распоряжения и написала, что вернусь через пару дней. А потом бросилась догонять тебя. Разве ты не рад?
   Эмери многое мог бы ответить ей, но промолчал. Поразмыслив, он признал, что в ее обществе нетрудно отыскать и положительные стороны. Уида забралась на козлы, изгнав Эмери в карету, свистнула, и лошади понеслись по дороге…
   Дальнейшее путешествие – в обществе Уиды – проходило беспокойно, однако имелись и некоторые преимущества, и самым главным было даже не то искусство, с которым супруга регента управлялась с лошадьми. Превыше всего ставя собственные капризы, Уида вместе с тем умела уважать и чужие. Поручив Эмери найти роговой оркестр для исполнения еще не до конца написанной симфонии «Охота на оленя», Уида взялась деятельно помогать ему.
   Они объехали десяток земельных владений – впрочем, неуклонно придерживаясь направления в сторону Балдыкиной Горки и, следовательно, в сторону Талиессина, – и везде задавали один и тот же вопрос. В одном поместье им сильно повезло: владелец, некий Гавр, оказался совершенно помешан на музыке.
   Уида скучала целый вечер, пока два ценителя взахлеб обменивались впечатлениями. Оказалось, Гавр знает многое из написанного Эмери. Эмери, в свою очередь, согласился сыграть для него десяток новых пьес и подарил собственноручно переписанную тетрадь с музыкальной драмой «Проклятие сумерек», которую исполняли в год рождения королевы на праздник возобновления союза земли Королевства и крови Эльсион Лакар.
   Уида зевала, ковыряла пальцами пирог и в конце концов заснула прямо за столом. Пробудилась она от того, что Эмери трясет ее за плечо:
   – Проснись, Уида! Он проговорился и во всем сознался, хотя поначалу и не хотел: у него есть роговой оркестр.
   Эльфийка тотчас распахнула глаза. Сна как не бывало.
   – Большой?
   – Достаточный. Мне надо послушать, как он звучит.
   Оркестр Гавра состоял из тринадцати музыкантов. Все они были его крепостными. Каждый носил имя той ноты, которую выдувал из своего рога. В оркестре имелись рога очень длинные, тяжелые, их ставили на подставку, потому что такое удержать в руках было невозможно. Подобные рога издавали глубокие низкие звуки. Управлялись с ними крупные мужчины богатырского сложения, с могучими легкими.
   Другие рога, поменьше, звучали более высоко. Задача оркестра состояла в том, чтобы ноты следовали одна за другой без перерыва, как если бы музыку исполнял один человек, а не тринадцать.
   Эмери прослушал несколько пьес и в целом остался доволен. Хотя, по его мнению, оркестр нуждался в серьезных репетициях.
   – Знаю, знаю. – Гавр потирал руки от удовольствия. – Но когда нам репетировать? У меня не настолько богатое имение, чтобы отрывать моих крестьян от полевых работ! Музыкой они занимаются в свободное время. То есть – нечасто, как вы понимаете. Но даже и при таких условиях результаты, по-моему, превосходны.
   – Да, – чуть рассеянно произнес Эмери. – Они нужны мне все. Правда, не хватает нескольких нот.
   Эмери метнулся к своим переносным клавикордам и проиграл десяток тактов недавно сочиненного фрагмента.
   – Слышите? – обернулся он к Гавру. – Вот здесь и здесь. У вас эти ноты отсутствуют.
   Гавр почувствовал себя оскорбленным.
   – Как я уже говорил, – с достоинством произнес он, – я не слишком богат… Что могу себе позволить, то могу. Лично я считаю свой оркестр одним из лучших в Королевстве. Впрочем, можете поискать в другом месте.
   – Зачем же в другом, если мы уже нашли? – удивился Эмери. Он не понимал причину недовольства своего собеседника. Они ведь говорят о музыке! О том, как достичь совершенства в исполнении музыки! Какие могут быть здесь личные обиды?
   – А мне показалось, что вы не удовлетворены найденным, – упрямо произнес Гавр.
   И тут вмешалась Уида:
   – Любезный господин Гавр, мне нужен ваш оркестр, и я его забираю.
   Гавр поперхнулся.
   – Как? – вырвалось у него. – Я ведь только что объяснял, что они – крестьяне, им нужно работать на поле, иначе…
   – Иначе – что? – прищурилась Уида.
   – Да спасут меня небеса, милостивая госпожа, но если землю не обрабатывать, не будет урожая!
   Как всякий лошадник, Уида с полнейшим пренебрежением относилась к проблемам землепашества. Она только рукой махнула.
   – Урожай все равно будет… Не у вас, так у соседа.
   И, заметив, какое лицо сделалось у бедного Гавра, рассмеялась:
   – Я заранее куплю у вас урожай, хотите? – спросила она. – Заплачу за убытки. Вперед. И за найм ваших крепостных тоже. Желаете составить договор? Мой супруг регент приедет к вам, как только сможет, и вы подпишете с ним все надлежащие бумаги.
   – Но как я могу быть уверен… – пробормотал, ошалев, Гавр.
   Эмери напустился на него:
   – Вы ставите под сомнение обещание супруги регента?
   Гавр поднял глаза на придворного композитора и еле слышно ответил:
   – Да.
   – Я обещаю вам лично проследить за тем, чтобы она не забыла. Это вас устроит?
   – Да, – с облегчением вздохнул Гавр. – Я верю, что вы не подведете. Вы – музыкант.
   – Вот и сладилось, – весело объявила Уида. – Когда понадобится, за вашими людьми приедут из столицы.
   – Пойду скажу им, – решил Гавр.
   – Я сама.
   Опередив мужчин, Уида вышла в просторный зал, где ждали музыканты. Все тринадцать человек. Уида остановилась в тени дверного проема и, никем не замеченная, осмотрела их еще раз. Огрубевшие руки, очень простая и не вполне чистая одежда. Полное отсутствие одухотворенности на лицах. Просто хозяин велел им дудеть в эти длинные трубы, вот они и дудят. А попробовали бы не дудеть! И наверняка ни один из них не слышит музыки по-настоящему.
   Уида выступила из тени и предстала перед оркестрантами. Они не сразу обратили на нее внимание. Некоторые продолжали болтать между собой, двое или трое, прислонившись к стене, просто отдыхали, полузакрыв глаза.
   – Эй, – негромко произнесла Уида.
   Они сразу же встрепенулись, обратили к ней настороженные взгляды.
   – Я – супруга регента, – сказала Уида и быстро остановила тех, кто выказал явное намерение упасть на колени. – Не королева, – пояснила она, – только супруга регента. Я нанимаю вас. Вы должны будете отправиться в столицу, как только за вами прибудет мой доверенный чиновник. Исполните симфонию на празднике Знака Королевской Руки – и можете возвращаться домой.
   Они молча смотрели на нее. Эти покорные туповатые взгляды начали раздражать Уиду. Она прикрикнула:
   – Ступайте и ждите, пока вас позовут! Вы едете в столицу, говорят вам!
   И топнула ногой, после чего вышла из залы в гневе.
   Оставшись наедине с Эмери, Уида тяжело вздохнула:
   – По-моему, дело почти безнадежное. Вот проблема, с которой я прежде никогда не сталкивалась: могут ли холопы исполнять музыку.
   – Музыка сама по себе освобождает, – задумчиво проговорил Эмери. – Другое дело, что ни один из этих оркестрантов не ощущает себя творцом. Вот что плохо.
   – Ты намерен научить их быть творцами? – Уида прищурилась. – А как на это посмотрит их замечательный хозяйственный господин?
   – Какое мне дело до того, что подумает Гавр! – рассердился Эмери. – Мы говорим о музыке.
   – Мы говорим о его крепостных людях, – резонно возразила Уида. – О том, что ты намерен научить их быть свободными в музыке.
   – Мне нужно, чтобы они исполнили на празднике мое сочинение, – твердо заявил Эмери. – И они исполнят его. И это исполнение будет совершенно.
   – А потом?
   – Что – потом? – удивился Эмери.
   – Потом, когда они вернутся к Гавру, – пояснила Уида.
   – Будут хорошо играть для Гавра, только и всего, – сказал Эмери.
   – Твой премудрый дядя Адобекк, помнится, говаривал: «Нет ничего хуже, чем холоп, умеющий читать или обладающий каким-нибудь талантом. Эдакая полуразвитая душа. Где свет – она уже знает, но как добраться до него – ведать не ведает, и страдает молча, как животное, голодное и раненое».
   Эмери нахмурился. Кажется, нечто в таком роде дядя Адобекк действительно говорил…
   Адобекк! Вот уже почти пятнадцать лет, как он безвылазно сидит у себя в замке. В эту родовую твердыню Эмери наезжал раз в два-три года – проведать дядюшку, узнать пикантные подробности о чьем-либо прошлом, спросить совета.
   Тень Адобекка продолжала незримо витать над его племянниками. Ренье совершал набеги на родовое гнездо значительно реже, чем его добродетельный брат, но и он – Эмери знал об этом достоверно – заглядывал к дядюшке.
   И тот, к кому относилась процитированная Уидой тирада касательно «голодного животного» – холоп, получивший образование, – неизменно следовал за дядей Адобекком. Его телохранитель, его собеседник, хранитель Адобекковой мудрости и исполнитель Адобекковых капризов. Некто рыжий по имени Радихена.
   Эмери предпочитал не встречаться с Радихеной, и дядя, зная об этом, приказывал тому не показываться на глаза, пока племянник гостит в замке. Но присутствие Радихены все равно ощущалось. Некто постоянно следовал за Адобекком, куда бы тот ни пошел. Некто всегда оставался начеку и наготове.
   Со свойственной ей бестактностью Уида добавила:
   – Ты, конечно, помнишь этого Радихену? Парня, который зарезал любовницу моего Талиессина? Интересно, каким он теперь стал.
   – По-прежнему рыжий, – буркнул Эмери. – И таскается за Адобекком, как преданная до гроба тень.
   – Любопытно.
   – Нет, если учесть, что Адобекк спас ему жизнь.
   – О, вырвать жертву из когтистых лап моего Талиессина – задача не из легких! И все же великий Адобекк с этим справился, – проговорила Уида, странно усмехаясь. – Я должна быть благодарна Радихене. Будь Эйле жива, я была бы сейчас совсем другой. Ходила бы в темных строгих одеждах, не покидая дворца. Нелюбимая, но законная жена. Объект всеобщей жалости и всеобщих насмешек. А мой муж тем временем развлекался бы с этой простушкой и был бы счастлив.
   Она дернула углом рта.
   – С тех пор, как Гайфье узнал, что он – не мой сын, он как-то переменился… Не находишь, Эмери?
   – О настроениях Гайфье лучше спрашивать моего брата – они, кажется, подружились. Впрочем, в этом возрасте дети всегда начинают по-новому оценивать своих родителей, – попытался утешить ее Эмери. – И родные, и неродные.
   Уида сверкнула глазами.
   – По-моему, я всегда относилась к нему как к родному!
   – То есть пренебрегала им так же легко, как и Эскивой, – добавил Эмери.
   – Кажется, ты меня осуждаешь? У эльфиек вообще не развит материнский инстинкт, если ты об этом.
   – Он развит даже у черепашек, – буркнул Эмери.
   – Все, это были твои последние слова, – фыркнула Уида. – Спокойной ночи.
   Эмери зашипел на нее сквозь зубы и выскочил из комнаты. Захлопывая дверь, он слышал, как Уида тихонько смеется.

Глава восемнадцатая
СМЕРТЬ НА ТЕМНОЙ УЛИЦЕ

   Ренье вновь бродил по темному саду с застывшими в воздухе листьями. Пиндара нигде не было; хлопья пепла сгущались над головой, липли к стволам деревьев. Ренье не искал выхода из этого сада, потому что никакого выхода здесь не было и быть не могло, и он знал об этом. Он просто брел без всякой цели, попавший в ловушку, одинокий человек, ворошил ногами листья и хвою. Обнаженные стволы были изрезаны тысячами шершавых морщин.
   Сон казался таким реальным, что Ренье никак не мог очнуться, хотя его уже несколько минут трясли за плечо и настойчиво повторяли:
   – Господин Ренье! Да что с вами? Вы живы? Господин Ренье!
   Ренье застонал – во сне это было мучительно – и наконец попытался разлепить веки.
   Его лицо было мокрым от слез и пота, волосы слиплись.
   Прямо над ним нависал Талиессин – такой, каким Ренье помнил его в годы юности, без шрамов на лице, с тревожными, чуть раскосыми глазами.
   – Талиессин? – пробормотал Ренье. – Что вы здесь делаете, ваше высочество?
   – Это я, Гайфье, – раздался мальчишеский голос.
   – Проклятье. – Ренье сел, вытер лицо краем покрывала. – Что здесь происходит?
   Сын Талиессина посмотрел на него с неприязнью, и Ренье ощутил себя старым.
   – Я заглянул к вам, чтобы попросить кое о чем, а вы спали, – объяснил мальчик. – Подать вам умыться?
   – Сделайте одолжение.
   Гайфье притащил наполовину пустой кувшин с водой. Ренье взял кувшин и выпил остаток воды.
   – Спасибо. – Он вздохнул. – Вам снятся сны с продолжением?
   – Ну… не знаю. – Гайфье замялся. Судя по его виду, ему вообще редко снились сны. – Наверное.
   – В последнее время такие сны стали сильно меня донимать, – пояснил Ренье. Постепенно он приходил в себя. – У вас была ко мне какая-то просьба?
   – Просто хотел прогуляться с вами вечером по городу, – объяснил сын регента.
   – Потянуло пройтись по кабакам? – Ренье прищурился. – Ваш отец тоже не упускал такой возможности. Вам как – с дракой или без?
   – Как получится, – ответил Гайфье. – Будьте естественны. Я хочу наблюдать ночной город в его обычном состоянии.
   – Извращенное желание, но, учитывая ваше происхождение, вполне понятное. Я зайду за вами за час до полуночи. Пиндара с собой не берем. В последнее время он стал чересчур вездесущим, не находите? Да и история с призраком его подкосила.
   – Буду ждать, – сказал Гайфье и вышел.
   Ренье вздохнул, пригладил волосы. Оглядел свою холостяцкую берлогу. К счастью, почти никаких примет того, что здесь живут, в комнате не имелось. Разве что смятая постель. Ренье немного времени здесь проводил, так что ни дорогих сердцу безделушек, привезенных из родного имения, ни даров любви, ни каких-либо украшений в комнате не имелось. Ничего, что позволило бы судить о внутреннем мире самого Ренье.
   Все его вещи хранились в большом сундуке, поверх которого и была разложена постель. Удобно, аскетично, герметично.
   И с чего это Гайфье захотелось прогуляться по злачным местам ночной столицы? Обычное юношеское любопытство? В принципе, пора бы. Ознакомление с пороком в его самых неприглядных формах входит в программу воспитания молодого дворянина. И если уж выбирать наставника в этом деле, то лучше Ренье и впрямь никого не сыщешь.
   Ренье по-стариковски крякнул, сам себе напоминая дядюшку Адобекка, и начал приводить себя в порядок.
   Ближе к полуночи он уже полностью утратил встрепанность и смятенность. Был отменно причесан, аккуратно одет, даже строг.
   Гайфье ждал его с нетерпением.
   – Я уж думал, вы не придете! – выпалил мальчик.
   Ренье посмотрел на него чуть свысока.
   – С чего это вы взяли? Я всегда выполняю обещания. Даже если это мне в ущерб.
   Мальчик подбросил на ладони упругий кошелек.
   – Не в этот раз. Вы научите меня мошенничать при игре в кости?
   – Я никогда не мошенничаю, мой господин. Потому и проигрываю так часто.
   Они начали с небольшого кабачка неподалеку от дворцовой стены.
   – Это заведение закрывается раньше других, – объяснил Ренье, – поэтому следует поспешить. Предлагаю для начала отведать здешних блинов. Здесь выпекают изумительные блины.
   Он понизил голос и добавил:
   – Я приводил сюда Эйле. Очень давно.
   После этого признания все вокруг для Гайфье переменилось, все сделалось таинственным и милым: закопченные стены, ямочки на щеках хозяйки, политые маслом сладкие и толстые блины. Гайфье протянул руку и коснулся кончиками пальцев стены, возле которой сидел.
   Его старший приятель грустно наблюдал за ним. Чувства мальчика были видны, как на ладони. Ренье и самому хотелось бы сейчас провести рукой по розовой щеке Эйле, увидеть, как она улыбается, услышать, как она взахлеб рассказывает ему что-то страшно важное…
   – Она очень красиво ела, – сказал Ренье.
   Мальчик медленно перевел на него взгляд.
   – Я иногда скучаю по ней, – признался Ренье. Сегодня он не собирался щадить своего юного спутника. Коль скоро сын Талиессина захотел нахлебаться воспоминаний и впечатлений – Ренье охотно предоставит ему целую лохань.