Страница:
– На улице у повозки отскочило колесо, господин Эмери.
– Собаке прищемили дверью хвост, господин Эмери.
– Служанка выплеснула помои из окна в канаву, но сдуру выронила и горшок.
Эмери, подскакивавший при каждом появлении Фоллона, наконец не выдержал:
– Доложишь, если придет мой брат.
– Возможно, следует сказать господину Ренье, что вас нет дома? – осведомился Фоллон.
Эмери раскричался:
– Как ты смеешь?! Он – мой брат. Для него я всегда дома, даже если он пьян и осаждаем кредиторами.
– В таком случае я непременно доложу о его появлении, – сказал Фоллон и вышел.
Но Ренье так и не явился, и к середине дня Эмери немного расслабился.
Роговой оркестр репетировал день и ночь. Эмери снял для музыкантов целый трактир на окраине.
Софена по приглашению Эмери гостила у него в доме. Ни девушку, ни ее отца ничуть не смущало то обстоятельство, что она жила в доме холостяка, где, кроме стряпухи, не было ни одной женщины.
Эмери держался с ней очень церемонно, даже отчужденно, при встрече целовал руку. Они виделись только за обедом и на репетициях и лишь время от времени, вечерами, сходились в нижней гостиной, где Эмери часами играл на клавикордах. Обычно в таких случаях девушка усаживалась в кресло и замирала, так что Эмери даже забывал о ее присутствии.
Точнее, ему думалось, что он забывает, потому что на самом деле он ощущал близость Софены каждый миг. Та простота, с которой они поцеловались в запущенном саду Русалочьей заводи, исчезла. Они нарочно воздвигали между собой преграды и старательно изображали светских людей, связанных между собой лишь музицированием.
Эмери подкупало то спокойное достоинство, с которым держалась Софена. Она не пыталась выяснять отношения. Не провоцировала пикантные ситуации, даже не ловила его взглядов. Она просто жила в соседних комнатах, слушала его игру на клавикордах и добросовестно дула в свой рожок, когда наступала нора звучать самой тонкой ноте в оркестре.
Ренье возник в нижней гостиной Эмери только под вечер – благоухающий вином, развеселый, со свежими жирными пятнами на одежде. Эмери встретил его с более кислым видом, чем обычно, и Ренье мгновенно оценил это. Громко захохотал:
– В чем дело, брат? Уж не супруга ли нашего регента водворилась у тебя в гостях?
– Нечего шутить, – буркнул Эмери. – Я отделывал последний фрагмент.
– А что, – осведомился Ренье, бесцеремонно плюхаясь в кресло и хватаясь за кувшин с вином, – ты ведь, кажется, набрал каких-то землепашцев, и они у тебя дудят кто во что горазд? Я, брат, все выяснил. У меня там знакомая девочка живет по соседству. Говорит, трактир весь гудит, как осиное гнездо. Жу-жу-жу, каждый вечер до изумления.
– Ренье! – предостерегающе произнес Эмери.
Но на брата никакие намеки не действовали.
– Я называю эту музыку – пляска рогоносцев, – заметил Ренье скромно.
Эмери взорвался:
– Ты полагаешь, это смешно?
– Ну… да.
И тут оба поняли, что в комнате находится еще один человек. Дружно повернулись в сторону дверного проема.
Софена чуть покраснела.
– Простите, я не знала, что у вас гости, господин Эмери.
– Мой брат Ренье, – представил Эмери. И перевел строгий взгляд на Ренье: – А это – Софена.
– Софена?
Ренье даже подскочил, так неожиданно прозвучало для него это имя. Потом обмяк в кресле и с облегчением рассмеялся.
– Дочка Роола, ну конечно! – Ренье обезоруживающе улыбнулся. – Значит, вы – Софена-«маленькая»! Можно я поцелую вас? На братских правах. Точнее, на правах дядюшки. Я ведь знавал вашу тетку, стало быть, в какой-то мере ваш дядя.
Он вскочил и быстро расцеловал Софену в обе щеки.
– Ну вот, так лучше, – сообщил он, хватая ее за руку и втаскивая в комнату. – Ай, она покраснела! – закричал он, обращаясь к брату. – Провинциалка! Чудо! Ты уже влюблен? – становясь строгим, спросил Ренье у Эмери. – Если нет, влюбись немедленно, иначе я отобью ее у тебя.
– Мы говорим о молодой девушке, – сказал Эмери. – Просто не верится, что ты до сих пор сидишь в гостиной как ни в чем не бывало.
– А что я должен, по-твоему, сделать? – удивился Ренье.
– Вылететь из этого окна и шмякнуться о мостовую.
– Мы на первом этаже, здесь невысоко.
– Ну сделай мне одолжение! Тут отличная сточная канава. Можешь нацелиться прямо туда.
Софена протянула руки обоим братьям.
– Господин Ренье прав, – сказала она и ясно улыбнулась. – Потому что господин Эмери и я – мы действительно любим друг друга. Я хочу просить королеву поженить нас… Если господни Эмери согласен.
– Ура, Софена! – завопил Ренье. – Узнаю кровь твоей тетки! Натиск, ураган, решительность – и вся эта роскошь в сочетании с девической стыдливостью. Эмери, почему ты молчишь? Ты – негодяй?
– Нет, – сказал Эмери. – Это… очень неожиданно. – Он глубоко вздохнул и закрыл лицо руками. – Я не верил, что со мной такое случится.
– Давай, давай, – азартно шептал Ренье, не сводя с него глаз.
Эмери раздвинул пальцы, глянул на него.
– А ты, конечно, радуешься?
– Я ликую! – сообщил Ренье. – Хочешь, я сам поговорю с королевой? Она меня, кажется, ненавидит. Подозревает во всех возможных преступлениях. Смотрит знаешь, как иногда девочки в ее возрасте: как будто все ребра тебе мысленно пересчитывает. Я должен произвести на нее хорошее впечатление. Свадьба вполне сойдет как повод.
– Ренье, – сказал Эмери, – если ты не замолчишь, я тебя убью.
– Жду, – кратко обронил Ренье.
Эмери подошел к Софене, взял ее лицо в ладони и поцеловал в послушно закрывшиеся глаза.
– Софена, я хочу жениться на тебе, – сказал он.
Она потерлась о его ладони щеками и носом и тихо засмеялась.
– Какой у вас хороший брат, – сказала она. – Возьмем его завтра на репетицию?
– Ни за что, – прошептал Эмери ей на ухо. – И вообще, завтра никакой репетиции не будет. Послезавтра, никак не раньше.
Праздник для обладателей Знака Королевской Руки должен был начаться вечером, а утром того же дня Ренье получил пакет. Маленький сверток доставил ему мальчишка, которым обычно помыкали дворцовые служанки. По обыкновению, этот сорванец ровным счетом ничего не мог объяснить. Просто буркнул: «Вот, велели передать» – и удрал.
Ренье осторожно развернул пакет. Внутри оказалась наволочка на маленькую подушку – из тех, что кладут на сиденье кресла или под локоть. Ее украшал гобелен, вытканный довольно поспешно, крупной нитью, однако не без искусности. С первого же взгляда Ренье, сам умевший «рисовать иглой», определил работу мастера.
Гобелен представлял собой мужской портрет. Ренье отошел на несколько шагов, любуясь подарком.
Сперва Ренье подумалось, что портрет изображает его брата, придворного композитора, и только миг спустя до него дошло: неведомая дарительница, несомненно, выткала образ его самого, Ренье!
Он не сомневался в том, что подарок прислан одной из его возлюбленных. Только вот какой? Среди них, как он ни напрягал память, не было ни одной ткачихи.
Все это было более чем странно. Он бережно прикрепил гобелен к стене над своей постелью. Не слишком скромно, быть может, зато с полным уважением к работе искусницы.
– Надеюсь, ты не догадалась вплести сюда золотую нитку, чтобы приворожить меня? – обратился к картине Ренье. – Потому что это было бы бесполезно. И для меня, и для тебя. В особенности – для тебя.
Гобелен безмолвствовал. Ренье провел по ткани, ощущая подушечками пальцев выпуклое плетение, глубоко вздохнул и взялся за щипцы для завивки волос.
Праздничный день был для Эмери совершенно особенным: в разгар празднества королева даст его браку с Софеной эльфийское благословение. Эмери проснулся очень рано, еще затемно. Заглянул в комнату, где лежало приготовленное для невесты платье – темно-красное, узкое, с низким вырезом. Светловолосая девушка была в нем похожа на язык пламени.
О платье позаботился «дядюшка» Ренье. Просто принес и, скромненько улыбаясь, выложил на спинку кресла.
– Что это? – нахмурился Эмери.
– Сам видишь. Наряд для Софены.
– Откуда ты это взял?
– А ты как считаешь?
– Завел любовницу-портниху?
– Не исключено, – сказал Ренье, отводя глаза.
Эмери вдруг схватил брата за плечи, прижал к себе, после чего стремительно оттолкнул.
– Что это с тобой? – удивился Ренье.
– Ничего, – отрывисто бросил Эмери. – Просто я счастлив.
– А, – сказал Ренье. – Я так и думал.
И ушел, беспечно насвистывая.
…Эмери прошелся по комнатам. Выглянул в окно. Город уже приглушенно шумел, предвкушая торжество. Все постоялые дворы в столице и на несколько округов вокруг столицы были переполнены. Нарядно одетые горожане, ремесленники, ученые, торговцы, содержатели харчевен – все они стекались в столицу с раннего утра. Те, кто расположился за городом, ждали открытия ворот еще с рассвета. Люди выглядели счастливыми и взволнованными.
Разноцветные фонарики висели над каждой дверью, хворост для костров, которые разожгут после наступления темноты, был разложен на каждом перекрестке, и там же ждали часа заклания пузатые бочки с сидром. Стражники в разноцветных одеждах расхаживали возле бочек, не столько охраняя напиток от преждевременного истребления, сколько развлекаясь болтовней с горожанами. Кое-кому все равно то и дело наливали кружечку-другую, особенно женщинам, которых старались подпоить пораньше и уговорить потом прыгать через костры, чтобы можно было заглядывать к ним под юбки.
Уличные разносчики еще не появились. Берегли силы для вечера, когда все площади заполнятся народом и можно будет вволю толкаться со своим лотком и предлагать сладкие булочки, соленую рыбку, ягоды в сиропе, чистую воду, а также безделушки – на память о столице.
Легкие шаги прозвучали за спиной у Эмери. Он обернулся. Софена в просторной белой тунике улыбалась ему. Свет заливал ее лицо, и казалось, будто она сияет сама по себе, как некое маленькое светило.
В белых одеждах Софена-«маленькая» вдруг напомнила Эмери старшую Софену – в тот день, когда та погибла. Он поскорее отогнал воспоминание и, протянув к девушке руки, прижал ее к себе.
– Твой отец приедет?
– Нет. – Она вздохнула. – У него сейчас горячая пора. Он прислал письмо. Регент помирил наших соседей – представь себе, он заставил их пожениться! – так что отцу придется помогать им со свадьбой. Не говоря уж о делах на мельнице. Да он и не успел бы добраться до столицы.
– Роол не любит больших городов, суеты и шума, – сказал Эмери. – Не могу винить его за это. Что ж, мы сами к нему приедем, как только выпадет возможность.
– Я волнуюсь, – призналась Софена.
– Обычное дело, – согласился Эмери и погладил ее волосы. – Думай только о своей ноте. Фью. Фью. Ты участвуешь лишь в нескольких тактах, не собьешься.
– Эта симфония так важна! – сказала Софена. – Супруга регента потратила столько денег!
– Уида придает большое значение праздникам, которые проходят в столице. Она считает, что они укрепляют королевскую власть. Народ учится любить новую королеву. Но, что важнее, Уида намерена преподнести очередной символический подарок своему мужу.
– Какой?
– Симфонию.
– Да, я знаю, что симфония предназначается в дар Талиессину, – Софена чуть нахмурилась, – но в чем смысл этого дара?
Эмери, к удивлению девушки, чуть покраснел.
– Лучше не спрашивай… Просто музыка о любви. О вечных поисках возлюбленной, о неожиданных встречах, о болезненных разлуках. О хитростях, ловушках, о коварстве любви, о ее простоте и силе. Словом, это жизнь.
– Понятно, – сказала Софена. Было очевидно, что она ничего не поняла, и Эмери еще больше любил ее за это.
«Он уже получил мой подарок, – думала Эскива. – Интересно, он смутился? И что он решил? Что некая дама без ума от него? Ха-ха, ну и глупый у него, должно быть, вид…»
Королева с удовольствием наряжалась. Синее шелковое платье красиво оттеняло кожу, смуглую, с золотистым отливом. Широкая тяжелая юбка немного сковывала движения: обычно Эскива повадкой напоминала верткую, стремительную ящерицу, но одежда диктовала ей совсем другую походку, и королева поневоле начала выступать величественно, как и подобает. Она немного смущалась: ей казалось, что при ее небольшом росте это будет выглядеть смешно.
Уида мимоходом заглянула в комнаты дочери. Осмотрела ее с ног до головы, помогла укрепить диадему в пышных темных волосах с медным отливом, потуже затянула пояс под маленькой грудью.
Эскива поделилась с матерью своими опасениями, но Уида только фыркнула:
– Тебе хотелось бы вырасти дылдой, как я? Еще успеется. Ты исключительно хороша сегодня, даже не сомневайся.
– У меня лицо дурацкое, – сказала Эскива.
– Прекрасное у тебя лицо, – возразила Уида. – Держи спину ровнее. И если тебе захочется посмеяться – послушай моего совета, дочка: смейся. Ты не сможешь прыгать через костры, кататься на качелях и отплясывать на бочке с сидром, но все остальные развлечения для тебя вполне доступны.
– Да, сидеть с глупым видом и смотреть, как остальные веселятся.
– К ночи переоденься и отправляйся скакать, маленькая прохиндейка, только не забудь пудру, не то по румянцу в тебе сразу распознают эльфийку. А в столице только одна эльфийка твоих лет, и это – ты.
– Я же говорю: у меня лицо дурацкое.
Уида поцеловала дочь и выскочила из ее покоев. У супруги регента было сегодня очень много дел. Как, впрочем, и всегда.
«Если королеву и впрямь задумали убить, самое удобное время – праздник, – думал Гайфье. – Клянусь, не отойду от нее ни на шаг! Понадобится – закрою собой, как поступила моя мать, спасая моего отца. Пусть Эскива потом плачет и раскаивается…»
Длинный ряд детских проступков Эскивы мгновенно промелькнул в его памяти, но благородный Гайфье отмел их как недостойные. Если уж он решил умереть за сестру, то не отступится. И не важно, кто выдергал гриву у деревянной лошадки, кто подстриг лепестки у любимой орхидеи Гайфье, когда она наконец-то расцвела в оранжерее… и кто утащил у Гайфье его лучшую рубашку, а потом подложил обратно – всю в пятнах от краски… ну и еще с десяток подлежащих забвению историй.
Он проверил, хорошо ли выходит из ножен кинжал. Нарочно подобрал одежду, которая не сковывала бы движений и в то же время выглядела нарядно. Нацепил шапочку с искусственными цветками – из-под беленькой меховой опушки глядело серьезное, даже суровое лицо подростка. Гайфье, впрочем, надеялся, что никто не заметит его мрачный вид: костюм, по замыслу мальчика, будет отвлекать на себя внимание.
Пиндар разрядился в разноцветные одежды с пышными рукавами и множеством лент. Он суетился с раннего утра, докучая своему царственному питомцу советами. Последний как раз касался шапочки, но тут Гайфье резко оборвал компаньона:
– А я нахожу ее весьма поэтичной.
– Образчик дурного вкуса! – волновался Пиндар. Глаза его почему-то были при этом прикованы к кинжалу на поясе Гайфье.
Впрочем, мальчик давно привык к тому, что компаньон никогда не смотрит на ту вещь, о которой говорит. И особенно – если говорит с жаром.
– Да бросьте вы, дружище, а как же эстетика безобразного? – лениво протянул Гайфье.
– Вы слишком много времени проводите с этим забулдыгой Ренье, – возмутился Пиндар.
– Зато он не зануда, – возразил Гайфье. – К тому же мне интересно.
– Что тут может быть интересного? – воззвал к небесам (точнее, к потолку) Пиндар.
– Ну, не замыслил ли он, к примеру… убийство, – выразительно произнес Гайфье.
– Что за глупости лезут вам в голову! – возмутился Пиндар.
– Не забывайтесь, – величественно приказал Гайфье.
И вышел, оставив компаньона стоять с раскрытым ртом. Опомнившись, Пиндар поспешил за Гайфье. Праздник всегда сопровождается ужасной суетой, а в суете чего только не случается! У Пиндара еще свежа в памяти была история с покушением на королеву – бабку нынешней.
Глава двадцать четвертая
– Собаке прищемили дверью хвост, господин Эмери.
– Служанка выплеснула помои из окна в канаву, но сдуру выронила и горшок.
Эмери, подскакивавший при каждом появлении Фоллона, наконец не выдержал:
– Доложишь, если придет мой брат.
– Возможно, следует сказать господину Ренье, что вас нет дома? – осведомился Фоллон.
Эмери раскричался:
– Как ты смеешь?! Он – мой брат. Для него я всегда дома, даже если он пьян и осаждаем кредиторами.
– В таком случае я непременно доложу о его появлении, – сказал Фоллон и вышел.
Но Ренье так и не явился, и к середине дня Эмери немного расслабился.
Роговой оркестр репетировал день и ночь. Эмери снял для музыкантов целый трактир на окраине.
Софена по приглашению Эмери гостила у него в доме. Ни девушку, ни ее отца ничуть не смущало то обстоятельство, что она жила в доме холостяка, где, кроме стряпухи, не было ни одной женщины.
Эмери держался с ней очень церемонно, даже отчужденно, при встрече целовал руку. Они виделись только за обедом и на репетициях и лишь время от времени, вечерами, сходились в нижней гостиной, где Эмери часами играл на клавикордах. Обычно в таких случаях девушка усаживалась в кресло и замирала, так что Эмери даже забывал о ее присутствии.
Точнее, ему думалось, что он забывает, потому что на самом деле он ощущал близость Софены каждый миг. Та простота, с которой они поцеловались в запущенном саду Русалочьей заводи, исчезла. Они нарочно воздвигали между собой преграды и старательно изображали светских людей, связанных между собой лишь музицированием.
Эмери подкупало то спокойное достоинство, с которым держалась Софена. Она не пыталась выяснять отношения. Не провоцировала пикантные ситуации, даже не ловила его взглядов. Она просто жила в соседних комнатах, слушала его игру на клавикордах и добросовестно дула в свой рожок, когда наступала нора звучать самой тонкой ноте в оркестре.
Ренье возник в нижней гостиной Эмери только под вечер – благоухающий вином, развеселый, со свежими жирными пятнами на одежде. Эмери встретил его с более кислым видом, чем обычно, и Ренье мгновенно оценил это. Громко захохотал:
– В чем дело, брат? Уж не супруга ли нашего регента водворилась у тебя в гостях?
– Нечего шутить, – буркнул Эмери. – Я отделывал последний фрагмент.
– А что, – осведомился Ренье, бесцеремонно плюхаясь в кресло и хватаясь за кувшин с вином, – ты ведь, кажется, набрал каких-то землепашцев, и они у тебя дудят кто во что горазд? Я, брат, все выяснил. У меня там знакомая девочка живет по соседству. Говорит, трактир весь гудит, как осиное гнездо. Жу-жу-жу, каждый вечер до изумления.
– Ренье! – предостерегающе произнес Эмери.
Но на брата никакие намеки не действовали.
– Я называю эту музыку – пляска рогоносцев, – заметил Ренье скромно.
Эмери взорвался:
– Ты полагаешь, это смешно?
– Ну… да.
И тут оба поняли, что в комнате находится еще один человек. Дружно повернулись в сторону дверного проема.
Софена чуть покраснела.
– Простите, я не знала, что у вас гости, господин Эмери.
– Мой брат Ренье, – представил Эмери. И перевел строгий взгляд на Ренье: – А это – Софена.
– Софена?
Ренье даже подскочил, так неожиданно прозвучало для него это имя. Потом обмяк в кресле и с облегчением рассмеялся.
– Дочка Роола, ну конечно! – Ренье обезоруживающе улыбнулся. – Значит, вы – Софена-«маленькая»! Можно я поцелую вас? На братских правах. Точнее, на правах дядюшки. Я ведь знавал вашу тетку, стало быть, в какой-то мере ваш дядя.
Он вскочил и быстро расцеловал Софену в обе щеки.
– Ну вот, так лучше, – сообщил он, хватая ее за руку и втаскивая в комнату. – Ай, она покраснела! – закричал он, обращаясь к брату. – Провинциалка! Чудо! Ты уже влюблен? – становясь строгим, спросил Ренье у Эмери. – Если нет, влюбись немедленно, иначе я отобью ее у тебя.
– Мы говорим о молодой девушке, – сказал Эмери. – Просто не верится, что ты до сих пор сидишь в гостиной как ни в чем не бывало.
– А что я должен, по-твоему, сделать? – удивился Ренье.
– Вылететь из этого окна и шмякнуться о мостовую.
– Мы на первом этаже, здесь невысоко.
– Ну сделай мне одолжение! Тут отличная сточная канава. Можешь нацелиться прямо туда.
Софена протянула руки обоим братьям.
– Господин Ренье прав, – сказала она и ясно улыбнулась. – Потому что господин Эмери и я – мы действительно любим друг друга. Я хочу просить королеву поженить нас… Если господни Эмери согласен.
– Ура, Софена! – завопил Ренье. – Узнаю кровь твоей тетки! Натиск, ураган, решительность – и вся эта роскошь в сочетании с девической стыдливостью. Эмери, почему ты молчишь? Ты – негодяй?
– Нет, – сказал Эмери. – Это… очень неожиданно. – Он глубоко вздохнул и закрыл лицо руками. – Я не верил, что со мной такое случится.
– Давай, давай, – азартно шептал Ренье, не сводя с него глаз.
Эмери раздвинул пальцы, глянул на него.
– А ты, конечно, радуешься?
– Я ликую! – сообщил Ренье. – Хочешь, я сам поговорю с королевой? Она меня, кажется, ненавидит. Подозревает во всех возможных преступлениях. Смотрит знаешь, как иногда девочки в ее возрасте: как будто все ребра тебе мысленно пересчитывает. Я должен произвести на нее хорошее впечатление. Свадьба вполне сойдет как повод.
– Ренье, – сказал Эмери, – если ты не замолчишь, я тебя убью.
– Жду, – кратко обронил Ренье.
Эмери подошел к Софене, взял ее лицо в ладони и поцеловал в послушно закрывшиеся глаза.
– Софена, я хочу жениться на тебе, – сказал он.
Она потерлась о его ладони щеками и носом и тихо засмеялась.
– Какой у вас хороший брат, – сказала она. – Возьмем его завтра на репетицию?
– Ни за что, – прошептал Эмери ей на ухо. – И вообще, завтра никакой репетиции не будет. Послезавтра, никак не раньше.
* * *
Праздник для обладателей Знака Королевской Руки должен был начаться вечером, а утром того же дня Ренье получил пакет. Маленький сверток доставил ему мальчишка, которым обычно помыкали дворцовые служанки. По обыкновению, этот сорванец ровным счетом ничего не мог объяснить. Просто буркнул: «Вот, велели передать» – и удрал.
Ренье осторожно развернул пакет. Внутри оказалась наволочка на маленькую подушку – из тех, что кладут на сиденье кресла или под локоть. Ее украшал гобелен, вытканный довольно поспешно, крупной нитью, однако не без искусности. С первого же взгляда Ренье, сам умевший «рисовать иглой», определил работу мастера.
Гобелен представлял собой мужской портрет. Ренье отошел на несколько шагов, любуясь подарком.
Сперва Ренье подумалось, что портрет изображает его брата, придворного композитора, и только миг спустя до него дошло: неведомая дарительница, несомненно, выткала образ его самого, Ренье!
Он не сомневался в том, что подарок прислан одной из его возлюбленных. Только вот какой? Среди них, как он ни напрягал память, не было ни одной ткачихи.
Все это было более чем странно. Он бережно прикрепил гобелен к стене над своей постелью. Не слишком скромно, быть может, зато с полным уважением к работе искусницы.
– Надеюсь, ты не догадалась вплести сюда золотую нитку, чтобы приворожить меня? – обратился к картине Ренье. – Потому что это было бы бесполезно. И для меня, и для тебя. В особенности – для тебя.
Гобелен безмолвствовал. Ренье провел по ткани, ощущая подушечками пальцев выпуклое плетение, глубоко вздохнул и взялся за щипцы для завивки волос.
* * *
Праздничный день был для Эмери совершенно особенным: в разгар празднества королева даст его браку с Софеной эльфийское благословение. Эмери проснулся очень рано, еще затемно. Заглянул в комнату, где лежало приготовленное для невесты платье – темно-красное, узкое, с низким вырезом. Светловолосая девушка была в нем похожа на язык пламени.
О платье позаботился «дядюшка» Ренье. Просто принес и, скромненько улыбаясь, выложил на спинку кресла.
– Что это? – нахмурился Эмери.
– Сам видишь. Наряд для Софены.
– Откуда ты это взял?
– А ты как считаешь?
– Завел любовницу-портниху?
– Не исключено, – сказал Ренье, отводя глаза.
Эмери вдруг схватил брата за плечи, прижал к себе, после чего стремительно оттолкнул.
– Что это с тобой? – удивился Ренье.
– Ничего, – отрывисто бросил Эмери. – Просто я счастлив.
– А, – сказал Ренье. – Я так и думал.
И ушел, беспечно насвистывая.
…Эмери прошелся по комнатам. Выглянул в окно. Город уже приглушенно шумел, предвкушая торжество. Все постоялые дворы в столице и на несколько округов вокруг столицы были переполнены. Нарядно одетые горожане, ремесленники, ученые, торговцы, содержатели харчевен – все они стекались в столицу с раннего утра. Те, кто расположился за городом, ждали открытия ворот еще с рассвета. Люди выглядели счастливыми и взволнованными.
Разноцветные фонарики висели над каждой дверью, хворост для костров, которые разожгут после наступления темноты, был разложен на каждом перекрестке, и там же ждали часа заклания пузатые бочки с сидром. Стражники в разноцветных одеждах расхаживали возле бочек, не столько охраняя напиток от преждевременного истребления, сколько развлекаясь болтовней с горожанами. Кое-кому все равно то и дело наливали кружечку-другую, особенно женщинам, которых старались подпоить пораньше и уговорить потом прыгать через костры, чтобы можно было заглядывать к ним под юбки.
Уличные разносчики еще не появились. Берегли силы для вечера, когда все площади заполнятся народом и можно будет вволю толкаться со своим лотком и предлагать сладкие булочки, соленую рыбку, ягоды в сиропе, чистую воду, а также безделушки – на память о столице.
Легкие шаги прозвучали за спиной у Эмери. Он обернулся. Софена в просторной белой тунике улыбалась ему. Свет заливал ее лицо, и казалось, будто она сияет сама по себе, как некое маленькое светило.
В белых одеждах Софена-«маленькая» вдруг напомнила Эмери старшую Софену – в тот день, когда та погибла. Он поскорее отогнал воспоминание и, протянув к девушке руки, прижал ее к себе.
– Твой отец приедет?
– Нет. – Она вздохнула. – У него сейчас горячая пора. Он прислал письмо. Регент помирил наших соседей – представь себе, он заставил их пожениться! – так что отцу придется помогать им со свадьбой. Не говоря уж о делах на мельнице. Да он и не успел бы добраться до столицы.
– Роол не любит больших городов, суеты и шума, – сказал Эмери. – Не могу винить его за это. Что ж, мы сами к нему приедем, как только выпадет возможность.
– Я волнуюсь, – призналась Софена.
– Обычное дело, – согласился Эмери и погладил ее волосы. – Думай только о своей ноте. Фью. Фью. Ты участвуешь лишь в нескольких тактах, не собьешься.
– Эта симфония так важна! – сказала Софена. – Супруга регента потратила столько денег!
– Уида придает большое значение праздникам, которые проходят в столице. Она считает, что они укрепляют королевскую власть. Народ учится любить новую королеву. Но, что важнее, Уида намерена преподнести очередной символический подарок своему мужу.
– Какой?
– Симфонию.
– Да, я знаю, что симфония предназначается в дар Талиессину, – Софена чуть нахмурилась, – но в чем смысл этого дара?
Эмери, к удивлению девушки, чуть покраснел.
– Лучше не спрашивай… Просто музыка о любви. О вечных поисках возлюбленной, о неожиданных встречах, о болезненных разлуках. О хитростях, ловушках, о коварстве любви, о ее простоте и силе. Словом, это жизнь.
– Понятно, – сказала Софена. Было очевидно, что она ничего не поняла, и Эмери еще больше любил ее за это.
* * *
«Он уже получил мой подарок, – думала Эскива. – Интересно, он смутился? И что он решил? Что некая дама без ума от него? Ха-ха, ну и глупый у него, должно быть, вид…»
Королева с удовольствием наряжалась. Синее шелковое платье красиво оттеняло кожу, смуглую, с золотистым отливом. Широкая тяжелая юбка немного сковывала движения: обычно Эскива повадкой напоминала верткую, стремительную ящерицу, но одежда диктовала ей совсем другую походку, и королева поневоле начала выступать величественно, как и подобает. Она немного смущалась: ей казалось, что при ее небольшом росте это будет выглядеть смешно.
Уида мимоходом заглянула в комнаты дочери. Осмотрела ее с ног до головы, помогла укрепить диадему в пышных темных волосах с медным отливом, потуже затянула пояс под маленькой грудью.
Эскива поделилась с матерью своими опасениями, но Уида только фыркнула:
– Тебе хотелось бы вырасти дылдой, как я? Еще успеется. Ты исключительно хороша сегодня, даже не сомневайся.
– У меня лицо дурацкое, – сказала Эскива.
– Прекрасное у тебя лицо, – возразила Уида. – Держи спину ровнее. И если тебе захочется посмеяться – послушай моего совета, дочка: смейся. Ты не сможешь прыгать через костры, кататься на качелях и отплясывать на бочке с сидром, но все остальные развлечения для тебя вполне доступны.
– Да, сидеть с глупым видом и смотреть, как остальные веселятся.
– К ночи переоденься и отправляйся скакать, маленькая прохиндейка, только не забудь пудру, не то по румянцу в тебе сразу распознают эльфийку. А в столице только одна эльфийка твоих лет, и это – ты.
– Я же говорю: у меня лицо дурацкое.
Уида поцеловала дочь и выскочила из ее покоев. У супруги регента было сегодня очень много дел. Как, впрочем, и всегда.
* * *
«Если королеву и впрямь задумали убить, самое удобное время – праздник, – думал Гайфье. – Клянусь, не отойду от нее ни на шаг! Понадобится – закрою собой, как поступила моя мать, спасая моего отца. Пусть Эскива потом плачет и раскаивается…»
Длинный ряд детских проступков Эскивы мгновенно промелькнул в его памяти, но благородный Гайфье отмел их как недостойные. Если уж он решил умереть за сестру, то не отступится. И не важно, кто выдергал гриву у деревянной лошадки, кто подстриг лепестки у любимой орхидеи Гайфье, когда она наконец-то расцвела в оранжерее… и кто утащил у Гайфье его лучшую рубашку, а потом подложил обратно – всю в пятнах от краски… ну и еще с десяток подлежащих забвению историй.
Он проверил, хорошо ли выходит из ножен кинжал. Нарочно подобрал одежду, которая не сковывала бы движений и в то же время выглядела нарядно. Нацепил шапочку с искусственными цветками – из-под беленькой меховой опушки глядело серьезное, даже суровое лицо подростка. Гайфье, впрочем, надеялся, что никто не заметит его мрачный вид: костюм, по замыслу мальчика, будет отвлекать на себя внимание.
Пиндар разрядился в разноцветные одежды с пышными рукавами и множеством лент. Он суетился с раннего утра, докучая своему царственному питомцу советами. Последний как раз касался шапочки, но тут Гайфье резко оборвал компаньона:
– А я нахожу ее весьма поэтичной.
– Образчик дурного вкуса! – волновался Пиндар. Глаза его почему-то были при этом прикованы к кинжалу на поясе Гайфье.
Впрочем, мальчик давно привык к тому, что компаньон никогда не смотрит на ту вещь, о которой говорит. И особенно – если говорит с жаром.
– Да бросьте вы, дружище, а как же эстетика безобразного? – лениво протянул Гайфье.
– Вы слишком много времени проводите с этим забулдыгой Ренье, – возмутился Пиндар.
– Зато он не зануда, – возразил Гайфье. – К тому же мне интересно.
– Что тут может быть интересного? – воззвал к небесам (точнее, к потолку) Пиндар.
– Ну, не замыслил ли он, к примеру… убийство, – выразительно произнес Гайфье.
– Что за глупости лезут вам в голову! – возмутился Пиндар.
– Не забывайтесь, – величественно приказал Гайфье.
И вышел, оставив компаньона стоять с раскрытым ртом. Опомнившись, Пиндар поспешил за Гайфье. Праздник всегда сопровождается ужасной суетой, а в суете чего только не случается! У Пиндара еще свежа в памяти была история с покушением на королеву – бабку нынешней.
Глава двадцать четвертая
МУЗЫКА УИДЫ
Музыка была вездесущей. По замыслу Эмери, несколько оркестров, расположенных на улицах, сразу с четырех сторон, исполняли одновременно одну и ту же мелодию. Эмери управлялся с оркестрами, посылая сигналы – ритмические вспышки большой лампы – с крыши одной из башен. Получалось недурно, хотя пришлось выступать без репетиций на месте: иначе весь сюрприз был бы испорчен.
Королева сидела на высоком троне, который установили на помосте на той самой площади, где тринадцать лет назад Уида произвела ее на свет. Мать и отец стояли за троном, неподвижные, как статуи, а чуть поодаль застыл Гайфье. Музыка гремела на площади, и казалось, что это она поднимает ветер, который шевелит волосы Эскивы и широченный подол ее юбки.
Герои празднества, удостоенные Знака Королевской Руки, были допущены на площадь – и только они; когда музыкальное вступление завершилось, королева приветствовала их милостивой речью. Она говорила, не вставая и почти не шевеля губами, однако ее голос звонко разносился по всей площади: Эмери заранее позаботился об акустике и установил, где надо, щиты-отражатели.
А потом Эскива вскочила и хлопнула в ладоши. На ее лице появилась веселая улыбка.
– Вот и все, мои дорогие! – закричала королева. – Все важное закончилось, теперь можно танцевать и пьянствовать, и будь проклят тот, кто выпьет мало и не упадет от усталости!
Шум людских голосов был ей ответом. Волна звука накатывала все громче и громче, так что в конце концов крик, как океанский прибой, заполнил всю столицу. Люди выкликали здравицы королеве и ее семье, и уже слышны были трещотки, визгливые трубки и откуда-то совсем издалека – заливистый женский хохот.
Королеву вместе с троном понесли по улицам на плечах четверо крепких стражников. Она плыла над толпой, раздавая улыбки и воздушные поцелуи, и на нее отовсюду сыпались цветы.
Эскиву захватило зрелище, открывшееся ей сверху. Она никогда еще не смотрела на людей вот так, как бы пролетая над ними. Совсем невысоко, так, чтобы можно было заглядывать в лица, но все же сверху.
Они тянули к ней руки, смеялись, показывали ей кружки, полные вина и сидра, и она понимала, что кругом пьют за ее здоровье. В ответ Эскива бросала им цветы, что скапливались у нее на коленях, и люди принимали эти дары как великую милость.
«Неужели найдется хотя бы один человек, который желал бы мне зла? – думала Эскива. – Это ведь невозможно… Они так добры, так счастливы, так любят меня!»
Гайфье шагал рядом со стражниками, ни на миг не отрывая глаз от сестры. Она чувствовала на себе его взгляд, и, когда думала об этом, ей становилось не по себе. Но столько сильных и прекрасных впечатлений роилось вокруг, что Эскива в конце концов все-таки сумела позабыть о Гайфье.
Несколько раз ей чудилось, что она видит в толпе то лицо, которое выткала на гобелене. Похож на придворного композитора, но все-таки другой. Ренье – с мягкой, грустной улыбкой, с теплым взглядом. И гораздо более худой. И скулы у него выпирают, а у Эмери – круглое, упитанное лицо благополучного человека. Эмери никогда нельзя было бы заподозрить ни в чем дурном. Ренье – другое дело. Расскажите о дурном – и Ренье будет всегда уместен и кстати. Проигрыш в кости, заем денег, соблазнение чужой жены и наверняка – мелкие кражи. Все – он; так почему бы ему и не согласиться на убийство? Причем вряд ли он убьет за деньги. Скорее – ради интереса. Захватывающее дело: выследить жертву, обмануть стражников…
Она дразнила себя этими мыслями. И не знала, что Гайфье думает приблизительно о том же самом.
Главное действо праздника перенеслось – вместе с королевой – на большую площадь у ворот дворцовой стены. Там уже был выстроен роговой оркестр и подготовлено место для арфиста. Огромная арфа с украшением в виде женской фигуры ждала, напрягаясь всеми струнами, так что пролетающий ветер то и дело задевал их и исторгал невнятные, немного жалобные звуки. Женская фигура, вырезанная из дерева и позолоченная, придавала арфе сходство с кораблем. Ибо, как всем известно, самое главное у корабля – фигура на носу, а все прочее – незначительные детали.
Музыканты, конечно, знали, что сейчас перед ними явится ее величество и с нею – регент с супругой и брат королевы. Но все же им как-то не верилось. В душе они продолжали считать, будто спят и видят странный сон. Им надлежало бы сейчас находиться в поле, убирать урожай, а по вечерам, напившись молока из ледника, заваливаться на жесткие полати под кусачее одеяло.
Вместо этого, облаченные в одинаковые ярко-синие туники, они со своими инструментами стояли полукругом и молча глазели на одинокую арфу. Стража не подпускала к ним праздных зевак, так что после часа ожидания музыкантам начало уже казаться, что они находятся под арестом и скоро их погонят в какую-нибудь исключительно тесную и вонючую тюрьму.
Однако ничего подобного, естественно, не произошло. Гул голосов, заливавший улицы, вдруг сгустился и выплеснулся на площадь. Здесь и прежде было многолюдно, но теперь толпа сделалась такой густой, что, как чудилось, даже за глоток воздуха придется побороться с соседом.
А над головами, покачиваясь на троне, плыла юная женщина с золотой диадемой в темных волосах. Смуглая кожа королевы отливала золотом, зеленые глаза смотрели с любопытством и немного отстраненно. Время от времени она взмахивала руками, и тогда толпа отзывалась криком.
Регента и его жену заметили только после того, как трон установили на ковер, расстеленный поверх мостовой. Талиессин и Уида опять заняли место за спинкой трона, а Гайфье – чуть впереди.
Эмери выскочил откуда-то из толпы. Дико огляделся по сторонам. Придворного композитора было не узнать: его волосы стояли дыбом, глаза горели безумным огнем. Широко и бесформенно разевая рот, он что-то заорал, но в общем гвалте его никто не слышал.
Затем он бросился к стене. Сверху донесся слабый, едва различимый звук, и нужно было обладать слухом Эмери, чтобы выделить его из общего шума.
Это был тонкий зов охотничьего рожка…
…Утром, сразу после завтрака, Софена отправилась в королевский дворец, поскольку одна из фрейлин обещала помочь ей с волосами и платьем. Женщины провозились дольше, чем намеревались, и, когда Софена наконец собралась присоединиться к своему жениху, обнаружилось, что в общей давке она не может его найти. Дворец был наглухо заперт, чтобы толпа не хлынула во внутренние покои. А бегать по многолюдным улицам в узком красном платье невесты и разыскивать Эмери Софена не решалась.
Поэтому она забралась на стену и, трубя в рожок, стала призывать жениха на помощь.
Эмери задрал к ней голову и закричал:
– Софена! Прыгай ко мне!
Она повернулась и увидела его.
Понимая, что она его не услышит, Эмери сделал ей знак, чтобы она прыгала – без страха.
Девушка закрыла глаза, сделала шаг вперед и полетела со стены…
Тонкий красный клинок пронзил воздух и завершил полет в объятиях Эмери. Оба удержались на ногах только чудом. Он схватил ее за локти.
– Цела?
– Сама не понимаю как, – шепнула она, расцветая новой улыбкой.
Королева смотрела на них, подавшись вперед на своем троне. Лицо девочки странно изменилось, узкие зеленые глаза расширились, губы сжались и потемнели. Она жадно ловила каждое мгновение чужой близости. Ее пальцы стиснули подлокотники трона с такой силой, что кольцо на указательном пальце левой руки впилось в плоть.
– Они настоящие, – проговорила она, чуть повернув голову и обращаясь к матери. – Уида, они настоящие!
– Благослови их сегодня, – сказала Уида. – Эмери – мой друг, и он заслужил это.
– Он заслужил это не потому, что он – твой друг, а потому, что он – настоящий, и она – тоже, – сердито возразила девочка.
Эмери, с пятнами пота на одежде, вышел вперед. Волосы липли к его лбу, нос блестел от пота. Мелко ступая, Софена шла следом, шаг в шаг. К груди она прижимала охотничий рожок. Ее красное платье переливалось и сияло.
Эмери вскинул руки к возвышению и громко произнес:
– «Охота на оленя». Симфония для рогового оркестра и арфы!
Уида благодарно улыбнулась ему и стиснула запястье Талиессина. Шепнула мужу прямо в ухо:
– Это тебе! От меня.
Эмери уже занял свое место возле арфы, а Софена встала с краю, рядом с предпоследним из музыкантов.
И загремела музыка. Рога звучали безупречно, ноты следовали одна за другой, чистые и мощные. Арфа гремела, без труда перекрывая сильные голоса рогов, и перед слушателями начали открываться дивные картины.
Музыка Эмери рассказывала о пышных лесах и золотых древесных стволах, о женщине с темным гибким телом – о женщине, что пряталась в лесном полумраке, то выступая вперед и дразня золотыми розами, то исчезая среди листьев. И об олене с его чудесными рогами. И о дереве, которое расщепила молния. И о долгой погоне – сперва за оленем, а потом за возлюбленной.
Потом рога замолчали, все, кроме последнего, самого высокого, который тихо звучал как бы в отдалении, – звук уходящей охоты. Площадью завладела арфа. Охотники удовлетворили жажду погони и убийства, насытились кровью жертвы и теперь остались наедине со своей любовью. И вдруг в нежнейшую музыкальную тему, почти явственно рисующую все более откровенные ласки, отчетливо вплелся странный, как будто стеклянный звук, и, если прислушаться внимательней, можно было догадаться, что то был звонкий и яростный лай фарфоровых собачек.
Королева сидела на высоком троне, который установили на помосте на той самой площади, где тринадцать лет назад Уида произвела ее на свет. Мать и отец стояли за троном, неподвижные, как статуи, а чуть поодаль застыл Гайфье. Музыка гремела на площади, и казалось, что это она поднимает ветер, который шевелит волосы Эскивы и широченный подол ее юбки.
Герои празднества, удостоенные Знака Королевской Руки, были допущены на площадь – и только они; когда музыкальное вступление завершилось, королева приветствовала их милостивой речью. Она говорила, не вставая и почти не шевеля губами, однако ее голос звонко разносился по всей площади: Эмери заранее позаботился об акустике и установил, где надо, щиты-отражатели.
А потом Эскива вскочила и хлопнула в ладоши. На ее лице появилась веселая улыбка.
– Вот и все, мои дорогие! – закричала королева. – Все важное закончилось, теперь можно танцевать и пьянствовать, и будь проклят тот, кто выпьет мало и не упадет от усталости!
Шум людских голосов был ей ответом. Волна звука накатывала все громче и громче, так что в конце концов крик, как океанский прибой, заполнил всю столицу. Люди выкликали здравицы королеве и ее семье, и уже слышны были трещотки, визгливые трубки и откуда-то совсем издалека – заливистый женский хохот.
Королеву вместе с троном понесли по улицам на плечах четверо крепких стражников. Она плыла над толпой, раздавая улыбки и воздушные поцелуи, и на нее отовсюду сыпались цветы.
Эскиву захватило зрелище, открывшееся ей сверху. Она никогда еще не смотрела на людей вот так, как бы пролетая над ними. Совсем невысоко, так, чтобы можно было заглядывать в лица, но все же сверху.
Они тянули к ней руки, смеялись, показывали ей кружки, полные вина и сидра, и она понимала, что кругом пьют за ее здоровье. В ответ Эскива бросала им цветы, что скапливались у нее на коленях, и люди принимали эти дары как великую милость.
«Неужели найдется хотя бы один человек, который желал бы мне зла? – думала Эскива. – Это ведь невозможно… Они так добры, так счастливы, так любят меня!»
Гайфье шагал рядом со стражниками, ни на миг не отрывая глаз от сестры. Она чувствовала на себе его взгляд, и, когда думала об этом, ей становилось не по себе. Но столько сильных и прекрасных впечатлений роилось вокруг, что Эскива в конце концов все-таки сумела позабыть о Гайфье.
Несколько раз ей чудилось, что она видит в толпе то лицо, которое выткала на гобелене. Похож на придворного композитора, но все-таки другой. Ренье – с мягкой, грустной улыбкой, с теплым взглядом. И гораздо более худой. И скулы у него выпирают, а у Эмери – круглое, упитанное лицо благополучного человека. Эмери никогда нельзя было бы заподозрить ни в чем дурном. Ренье – другое дело. Расскажите о дурном – и Ренье будет всегда уместен и кстати. Проигрыш в кости, заем денег, соблазнение чужой жены и наверняка – мелкие кражи. Все – он; так почему бы ему и не согласиться на убийство? Причем вряд ли он убьет за деньги. Скорее – ради интереса. Захватывающее дело: выследить жертву, обмануть стражников…
Она дразнила себя этими мыслями. И не знала, что Гайфье думает приблизительно о том же самом.
* * *
Главное действо праздника перенеслось – вместе с королевой – на большую площадь у ворот дворцовой стены. Там уже был выстроен роговой оркестр и подготовлено место для арфиста. Огромная арфа с украшением в виде женской фигуры ждала, напрягаясь всеми струнами, так что пролетающий ветер то и дело задевал их и исторгал невнятные, немного жалобные звуки. Женская фигура, вырезанная из дерева и позолоченная, придавала арфе сходство с кораблем. Ибо, как всем известно, самое главное у корабля – фигура на носу, а все прочее – незначительные детали.
Музыканты, конечно, знали, что сейчас перед ними явится ее величество и с нею – регент с супругой и брат королевы. Но все же им как-то не верилось. В душе они продолжали считать, будто спят и видят странный сон. Им надлежало бы сейчас находиться в поле, убирать урожай, а по вечерам, напившись молока из ледника, заваливаться на жесткие полати под кусачее одеяло.
Вместо этого, облаченные в одинаковые ярко-синие туники, они со своими инструментами стояли полукругом и молча глазели на одинокую арфу. Стража не подпускала к ним праздных зевак, так что после часа ожидания музыкантам начало уже казаться, что они находятся под арестом и скоро их погонят в какую-нибудь исключительно тесную и вонючую тюрьму.
Однако ничего подобного, естественно, не произошло. Гул голосов, заливавший улицы, вдруг сгустился и выплеснулся на площадь. Здесь и прежде было многолюдно, но теперь толпа сделалась такой густой, что, как чудилось, даже за глоток воздуха придется побороться с соседом.
А над головами, покачиваясь на троне, плыла юная женщина с золотой диадемой в темных волосах. Смуглая кожа королевы отливала золотом, зеленые глаза смотрели с любопытством и немного отстраненно. Время от времени она взмахивала руками, и тогда толпа отзывалась криком.
Регента и его жену заметили только после того, как трон установили на ковер, расстеленный поверх мостовой. Талиессин и Уида опять заняли место за спинкой трона, а Гайфье – чуть впереди.
Эмери выскочил откуда-то из толпы. Дико огляделся по сторонам. Придворного композитора было не узнать: его волосы стояли дыбом, глаза горели безумным огнем. Широко и бесформенно разевая рот, он что-то заорал, но в общем гвалте его никто не слышал.
Затем он бросился к стене. Сверху донесся слабый, едва различимый звук, и нужно было обладать слухом Эмери, чтобы выделить его из общего шума.
Это был тонкий зов охотничьего рожка…
* * *
…Утром, сразу после завтрака, Софена отправилась в королевский дворец, поскольку одна из фрейлин обещала помочь ей с волосами и платьем. Женщины провозились дольше, чем намеревались, и, когда Софена наконец собралась присоединиться к своему жениху, обнаружилось, что в общей давке она не может его найти. Дворец был наглухо заперт, чтобы толпа не хлынула во внутренние покои. А бегать по многолюдным улицам в узком красном платье невесты и разыскивать Эмери Софена не решалась.
Поэтому она забралась на стену и, трубя в рожок, стала призывать жениха на помощь.
Эмери задрал к ней голову и закричал:
– Софена! Прыгай ко мне!
Она повернулась и увидела его.
Понимая, что она его не услышит, Эмери сделал ей знак, чтобы она прыгала – без страха.
Девушка закрыла глаза, сделала шаг вперед и полетела со стены…
Тонкий красный клинок пронзил воздух и завершил полет в объятиях Эмери. Оба удержались на ногах только чудом. Он схватил ее за локти.
– Цела?
– Сама не понимаю как, – шепнула она, расцветая новой улыбкой.
Королева смотрела на них, подавшись вперед на своем троне. Лицо девочки странно изменилось, узкие зеленые глаза расширились, губы сжались и потемнели. Она жадно ловила каждое мгновение чужой близости. Ее пальцы стиснули подлокотники трона с такой силой, что кольцо на указательном пальце левой руки впилось в плоть.
– Они настоящие, – проговорила она, чуть повернув голову и обращаясь к матери. – Уида, они настоящие!
– Благослови их сегодня, – сказала Уида. – Эмери – мой друг, и он заслужил это.
– Он заслужил это не потому, что он – твой друг, а потому, что он – настоящий, и она – тоже, – сердито возразила девочка.
Эмери, с пятнами пота на одежде, вышел вперед. Волосы липли к его лбу, нос блестел от пота. Мелко ступая, Софена шла следом, шаг в шаг. К груди она прижимала охотничий рожок. Ее красное платье переливалось и сияло.
Эмери вскинул руки к возвышению и громко произнес:
– «Охота на оленя». Симфония для рогового оркестра и арфы!
Уида благодарно улыбнулась ему и стиснула запястье Талиессина. Шепнула мужу прямо в ухо:
– Это тебе! От меня.
Эмери уже занял свое место возле арфы, а Софена встала с краю, рядом с предпоследним из музыкантов.
И загремела музыка. Рога звучали безупречно, ноты следовали одна за другой, чистые и мощные. Арфа гремела, без труда перекрывая сильные голоса рогов, и перед слушателями начали открываться дивные картины.
Музыка Эмери рассказывала о пышных лесах и золотых древесных стволах, о женщине с темным гибким телом – о женщине, что пряталась в лесном полумраке, то выступая вперед и дразня золотыми розами, то исчезая среди листьев. И об олене с его чудесными рогами. И о дереве, которое расщепила молния. И о долгой погоне – сперва за оленем, а потом за возлюбленной.
Потом рога замолчали, все, кроме последнего, самого высокого, который тихо звучал как бы в отдалении, – звук уходящей охоты. Площадью завладела арфа. Охотники удовлетворили жажду погони и убийства, насытились кровью жертвы и теперь остались наедине со своей любовью. И вдруг в нежнейшую музыкальную тему, почти явственно рисующую все более откровенные ласки, отчетливо вплелся странный, как будто стеклянный звук, и, если прислушаться внимательней, можно было догадаться, что то был звонкий и яростный лай фарфоровых собачек.