Страница:
Затем к Адальберге присоединились еще двое из числа местных жителей. Вечерами, лениво не замечая ласк, которыми одаряли ее приближенные, Адальберга пила вино и говорила:
– Я соберу армию и возьму штурмом замок Ларра. Я освобожу мою мать из унизительного рабства. Я надену на Фейнне кандалы и сброшу ее с башни: пусть узнает, какой смертью умерла моя сестра! А когда вернется Элизахар, я встречу его арбалетной стрелой!
Оснегги поцеловал ее грудь, высвобожденную из спущенного платья, и пробормотал:
– Конечно, моя госпожа.
Другие жадно смотрели на нее, и, когда Оснегги встал, чтобы налить еще вина, его место занял Бризбарр, в то время как один из переметнувшихся к Адальберге крестьян, ошалев от собственной смелости, гладил под платьем ее колено.
А потом все разом закончилось, и Бризбарр опрокинулся на спину и молча уставился в небо пустыми глазами.
– К оружию! – закричала Адальберга.
В полумраке угасающего дня испуганно заржали кони.
– Проклятие! – хрипло вопила Адальберга, ловя коня и забираясь к нему на спину.
Со стороны болот в деревню въезжали всадники.
Сумерки непрерывно лгали: предметы казались больше, чем были на самом деле, люди – ближе и опасней. При виде чужаков за оружие взялись не только пятеро прихвостней Адальберги – человек десять местных крестьян похватали ножи и вилы и бросились на всадников.
Ренье никогда еще не приходилось сражаться вот так – конным против разъяренных мужланов. Он боялся не столько за себя, сколько за лошадь: было бы жаль, если бы ни в чем не повинное животное погибло. В полумраке Ренье видел по-звериному блестящие глаза. Острые вилы надвигались на всадника, как если бы Ренье был стогом сена, который нужно разворошить.
Арбалетная стрела остановила крестьянина. Он схватился за раненое плечо, присел на землю, широко разинул рот и только после этого – основательно подготовившись – громко, безутешно завыл.
Радихена перезарядил арбалет и снова поднял его. Ренье подумал вдруг, что Радихена, при других обстоятельствах, и сам мог бы оказаться среди бунтовщиков.
Ренье вряд ли мог бы похвалиться тем, что хорошо владеет копьем, но шпага в условиях этого боя была не слишком подходящим оружием, и выбора не оставалось. Тем более что на Ренье во весь опор мчался всадник, и скорее по посадке, чем по чему-либо другому, Ренье угадал в нем бывшего солдата.
Это был Оснегги. Он заранее поднял меч, готовясь разрубить противника. Старая, давно забытая радость вскипала в нем: много лет прошло с тех пор, как Оснегги сражался с врагами на поле боя! Грабежи на дорогах – не в счет: все его жертвы слишком легко сдавались.
Ренье уклонился от первого столкновения, и Оснегги проскакал мимо, однако он сразу же развернул коня и повторил попытку. Сильный взмах меча перерубил древко копья – Ренье не успел даже опомниться, как остался почти безоружен, с обрубком в руке. И, вне себя от ярости, Ренье набросился на хохочущего Оснегги. Он не видел теперь ничего, кроме этой омерзительной рожи с мокрой от слюны бородой. И когда они сблизились в третий раз, Ренье подтолкнул своего коня коленями так, чтобы тот ударился грудью о бок коня Оснегги. Солдат потерял равновесие и отвел в сторону руку с мечом. В то же самое мгновение Ренье с силой вонзил острый обрубок древка ему под горло.
Звериный визг разнесся над деревней: растрепанная, с распущенным корсажем, Адальберга верхом мчалась по улице и размахивала мечом. За ней скакали еще трое.
Один из егерей преспокойно наклонился и забрал вилы, выпавшие из руки раненого крестьянина. В последний миг, когда всадники поравнялись с ним, егерь вдруг упал на колени и выставил перед собой вилы, и конь со всего маху напоролся на них. Все смешалось: бьющееся животное, кричащие люди. Адальберга полетела дальше, а егерь и упавший всадник сплелись на земле в смертельной схватке. К несчастью для всадника, он не успел вынуть ноги из стремян, и умирающий конь придавил его, так что егерь, опомнившись от падения, попросту перерезал беспомощному врагу горло.
Ренье проехал по улице, оглядываясь по сторонам. В сумятице поединка с Оснегги он выпустил из виду остальных. Деревня выглядела пустынной. Затем впереди послышались крики, и Ренье погнал коня туда.
Трое крестьян с граблями и вилами окружили Радихену. Тот не имел времени для выстрела – ему приходилось внимательно управлять конем, следя за тем, чтобы не ранили животное.
Ренье поспел вовремя. Наклонившись с седла, он ударил шпагой ближайшего к себе крестьянина, и тот, ошеломленно охнув, повалился на землю. Ренье выдернул клинок из тела, едва не упав при этом с седла.
Радихена наконец выпустил давно заряженную стрелу, ранив второго противника. Третий пустился в бегство. Его не стали преследовать.
Ренье поморгал, приходя в себя. Радихена сказал ему:
– Вы убили его.
– Очень хорошо! – разозлился Ренье. – Одним мерзавцем меньше.
– Этот человек принадлежал Элизахару.
– Элизахар бы его повесил.
– Не нам с вами решать…
И тут Ренье наконец понял, почему Радихена, даже и окруженный врагами, сильно рискуя, все-таки медлил с выстрелом: Радихена попросту боялся убивать. Он целился так, чтобы нанести рану болезненную, но не смертельную.
– Ты – безнадежный крестьянин, Радихена.
– Возможно.
– Ты экономишь даже на врагах.
– Да, – сказал Радихена и улыбнулся.
«Проклятие, он начинает мне нравиться», – подумал Ренье.
И тут он увидел Онфруа. Сын Элизахара стоял посреди улицы, возле самого колодца, широко расставив ноги и держа в обеих руках по мечу: в левой – покороче, в правой – подлиннее. Глаза его были плотно завязаны.
А вокруг Онфруа медленно кружил человек, вооруженный длинным мечом. Он двигался беззвучно, мягко ступая по земле. Обе его ладони сомкнулись на рукояти меча, соединившись почти сладострастно, и улыбка появилась на лице Дрогона (это был он).
Онфруа громко расхохотался.
– Ты думаешь, что сможешь подобраться ко мне незаметно? – спросил мальчик.
Дрогон вздрогнул, но не позволил улыбке исчезнуть. И промолчал.
– Нападай, – потребовал Онфруа.
Дрогон сделал молниеносный выпад.
Онфруа принял удар на скрещенные клинки.
– Повтори, – велел он, чуть сместившись влево. – Ну, давай. Я по хватке чувствую, что ты – бывший солдат. Давай же, солдат! Действуй! Убей подростка с завязанными глазами!
Дрогон почувствовал, что у него от напряженной улыбки начинают болеть скулы. Он снова напал. Улыбка превратилась в оскал – сын Элизахара отбил и этот удар. А затем перешел в атаку сам. Он слышал каждое движение своего противника, угадывал каждое его намерение. Это казалось каким-то волшебством.
Дрогон отскочил, перевел дыхание. Онфруа в тот же миг очутился рядом. Он нанес удар сразу обоими мечами – в плечо и в горло. Казалось, нет силы в мире, способной противостоять этому удару. И Дрогон упал, захлебываясь собственной кровью, а Онфруа отбежал в сторону и вдруг протяжно, жалобно всхлипнул.
Ренье подошел поближе. Онфруа сразу перестал плакать и вскинул голову:
– Кто здесь? Господин Ренье?
– Да, – ничему уже не удивляясь, отозвался Ренье.
– Подайте мне мои мечи, пожалуйста.
Ренье повиновался. Он наклонился над убитым Дрогоном, чтобы извлечь мечи из тела и обтереть их от крови. У мертвеца было удивленное лицо. В полумраке оно казалось почти детским. Наверное, оттого, что Дрогон не носил бороды. А может быть, дело в улыбке, которая не успела сойти с губ.
Ренье выпрямился и, с мечами в руках, повернулся к Онфруа. Мальчик по-прежнему стоял с завязанными глазами. Он беспокойно повернул голову в сторону Ренье, протянул руку, почти безошибочно угадав направление.
Радихена находился поблизости – пеший, с лошадьми в поводу.
И тут серый воздух ожил. Нечто подвижное появилось в нем, нечто стремительное, жадно ищущее цель. Ренье даже не понял, что происходит: он еще не отошел от впечатления, которое произвела на него схватка между рослым солдатом и незрячим юношей. Онфруа, как бы ни был он чуток и быстр, уже не успевал уклониться от смерти, летящей прямо ему в грудь.
Кинжал, брошенный с яростной силой, рассекал пространство и неуклонно приближался к мальчику.
Выпустив поводья, Радихена рванулся к Онфруа, чтобы оттолкнуть его в сторону, и вышло так, что он закрыл мальчика собой. Единственный из троих Радихена успел вовремя: в последний миг лезвие вонзилось ему в живот. Ренье подбежал к нему и подхватил под локти, но было уже поздно.
Закусив губу, чтобы не закричать, Радихена молча опускался на колени. Ренье помог ему лечь. Онфруа, бледный под повязкой, все так же стоял рядом. Ренье поднял к нему лицо:
– Не нужно мешкать. Догоните Адальбергу. Где ваши люди?
– Они найдут меня. – Голос Онфруа прозвучал на удивление спокойно. – Они всегда неподалеку.
– Схватите ее, – повторил Ренье. – Ее нельзя оставлять на свободе. Пока она жива, она останется угрозой для вашего отца. И для вас.
Онфруа свистнул, и конь подбежал к нему. Мальчик схватился за гриву и легко забрался в седло. Как по волшебству, справа и слева от него появились оба егеря.
Не оглядываясь, все трое поскакали прочь из деревни. Ренье остался с Радихеной.
Они не разговаривали. Ночь проходила медленно – как будто кто-то неторопливо тянул у них над головами бесконечный кусок черного бархата. Деревня казалась мертвой: ни в одном окне не мелькал огонек, не слышно было ни одного голоса, молчали даже собаки. На рассвете Радихена попросил пить, и Ренье достал для него воды из колодца. Радихена сказал:
– Спасибо.
Он еще дождался рассвета.
Адальберга скакала прочь из деревни, не разбирая дороги. Всем своим естеством она ощущала погоню. Сын Элизахара, сын проклятого Элизахара, упрямое, ненавистное отродье, – он не отступится. Он будет преследовать ее до тех пор, пока не схватит и не вручит своему отцу как долгожданный трофей. И никому не известно, как поступит с ней Элизахар. Герцог Ларра – из тех, кто в состоянии публично повесить женщину.
Адальберга не боялась смерти – она давно превратила в подобие смерти собственную жизнь, – но одна лишь мысль о том, что она может, беспомощная, оказаться в руках своего врага, приводила ее в ужас.
Только у Элизахара мог родиться такой сын. Онфруа вызывал у Адальберги почти суеверный ужас. Ребенок, способный с завязанными глазами убить мужчину, шел по ее следам. Он наступал ей на пятки, дышал ей в спину. Нет, он не отступится.
Адальберга бросила лошадь и побежала сквозь чащу. Она торопилась к болотам. Там есть островок, на котором можно отсидеться. Когда-то, целую вечность назад, ей показал это укромное местечко Эмилий. Здесь они уединялись, когда хотели побыть вдвоем. Никого из своих любовников Адальберга не приводила сюда. Это место оставалось для нее священным – оно было связано с памятью Эмилия, ее первого мужчины, ее единственной любви.
Воспоминание об Эмилии едва не сделало ее слабой. Она остановилась, чтобы перевести дыхание. Она успеет, если побежит по дороге. Она доберется до едва заметной тропки и свернет на нее, и никто не отыщет ее в трясине.
Адальберга выскочила на поляну и сломя голову понеслась по ней, направляясь к мощеной дороге.
И вдруг она оступилась и полетела вниз. Первым ее чувством было сильнейшее удивление. Не испуг, не злость, а именно удивление: ведь она точно знала, что здесь нет никакого оврага, никакой пещеры. В конце концов, она же выросла в герцогстве Ларра, здесь прошло ее детство, здесь она переживала лучшие дни своей юности! Здесь нет никакой ямы. Никогда не было.
Но яма была, и Адальберга упала на самое дно. Она ударилась спиной о землю, и весь дух из нее вышибло. Ей пришлось долго собираться с силами, чтобы перевести дыхание. А когда она открыла глаза, то увидела над собой не вечернее небо, а косматую образину с разинутой пастью.
Утопленные в гнилом тумане красные глаза медленно вращались, рассматривая женщину. Адальберга быстро отползла к стене и попробовала выбраться на волю. Она не стала тратить сил на крики. Зачем? Лишние звуки только привлекут к ней тех врагов, что наверху, и раздразнят того врага, что прямо перед ней.
Может быть, она еще успеет. Серые чудовища из приграничья плохо видят в человечьем мире и не сразу понимают, что перед ними добыча. Она еще может успеть спастись.
Адальберга хваталась руками за корешки, выступающие из почвы, но корешки рвались; она впивалась ногтями в стенки ямы, но ногти ломались, комья земли крошились, и Адальберга, едва забравшись на высоту в половину человеческого роста, снова опускалась на самое дно.
Рваный туман, окутывавший чудовище, как бы заменяя ему шерсть, чуть разошелся в стороны. Высвободились когтистые лапы, сильно согнутые в локтевых суставах. Зверь присел, собираясь прыгнуть.
Адальберга вытащила из-за голенища нож и приготовилась к схватке.
Ренье ехал по лесу, ведя в поводу лошадь Радихены. Тело умершего, завернутое в плащ, было привязано поперек седла. Все дела в дальней деревне были закончены; солнце встало, и теперь следовало найти Онфруа и вернуться в замок Ларра.
Они не договаривались о специальном месте встречи и тем не менее сошлись на той самой поляне, где увиделись впервые. Онфруа и оба его спутника – один легкораненый, второй невредимый – жгли маленький костер, коротая ночь. Огонь, по мнению Онфруа, обладал замечательным свойством: человеку никогда не бывает скучно в его присутствии.
Заметив Ренье, Онфруа встал. Взгляд мальчика сместился ко второму коню, и бледность вернулась на лицо Онфруа.
Ренье остановился. Онфруа подошел к Радихене, коснулся тугого свертка, приложился к нему лбом. Затем повернулся к Ренье.
– Когда он умер?
– Полчаса назад.
– Он умер из-за того, что я дрался с завязанными глазами, – сказал Онфруа.
– Да, – ответил Ренье.
– Я бы заметил кинжал, если бы у меня не были завязаны глаза.
– Да, – повторил Ренье, – но в таком случае его заметила бы и госпожа Фейнне. Радихена погиб ради прекрасной женщины, Онфруа. Он сделал то, о чем мечтал много лет.
– Почему? – прошептал Онфруа.
– Потому что когда-то он ударил кинжалом женщину, которая закрыла собой своего любовника, – сказал Ренье. – Это вышло по ошибке. Он хотел убить мужчину, а убил девушку. Вот почему.
– Вы были друзьями? – спросил Онфруа.
– Да, – ответил Ренье. – Мы были друзьями. Очень старыми друзьями.
Онфруа еще раз глубоко вздохнул и уселся на прежнее место.
– Где Адальберга? – Ренье огляделся по сторонам, явно ожидая увидеть поблизости связанную пленницу. Он достаточно успел узнать сына Элизахара, чтобы понять: Онфруа не стал бы отдыхать, не завершив дела.
Онфруа промолчал, стал мрачным. Вместо него ответил один из егерей:
– По правде сказать, господин, когда мы нашли ее, от нее мало что оставалось. – Он указал рукой на яму. – Она там.
Ренье долго соображал, пытаясь понять, что именно ему говорят. «Возраст и бессонная ночь, – подумал он. – Я теряю быстроту соображения».
– Ловушка, где сидел монстр, – тихо проговорил Онфруа. – Чудище из приграничья, которое я не успел убить. Она разрезала ему пасть, но оно… – Мальчик покусал губу. – Я не успел отвернуться, так что моя мать тоже увидела это. Даже если она в эти минуты спала, она все равно видела это – во сне.
Он опустил голову.
– Я подвергаю опасности себя и других людей потому, что госпожа Фейнне не должна даже догадываться о подобных вещах. Радихена умер ради ее неведения. И у меня не хватило ума закрыть глаза, когда я смотрел на труп Адальберги!
Ренье едва удержался от искушения обнять его, прижать к себе, как будто Онфруа был самым обычным ребенком.
– Все кончено, – пробормотал Ренье и вдруг понял, что так оно и есть. – Все кончено, господин Онфруа. Нам пора возвращаться в замок.
Глава тридцать пятая
– Я соберу армию и возьму штурмом замок Ларра. Я освобожу мою мать из унизительного рабства. Я надену на Фейнне кандалы и сброшу ее с башни: пусть узнает, какой смертью умерла моя сестра! А когда вернется Элизахар, я встречу его арбалетной стрелой!
Оснегги поцеловал ее грудь, высвобожденную из спущенного платья, и пробормотал:
– Конечно, моя госпожа.
Другие жадно смотрели на нее, и, когда Оснегги встал, чтобы налить еще вина, его место занял Бризбарр, в то время как один из переметнувшихся к Адальберге крестьян, ошалев от собственной смелости, гладил под платьем ее колено.
А потом все разом закончилось, и Бризбарр опрокинулся на спину и молча уставился в небо пустыми глазами.
– К оружию! – закричала Адальберга.
В полумраке угасающего дня испуганно заржали кони.
– Проклятие! – хрипло вопила Адальберга, ловя коня и забираясь к нему на спину.
Со стороны болот в деревню въезжали всадники.
* * *
Сумерки непрерывно лгали: предметы казались больше, чем были на самом деле, люди – ближе и опасней. При виде чужаков за оружие взялись не только пятеро прихвостней Адальберги – человек десять местных крестьян похватали ножи и вилы и бросились на всадников.
Ренье никогда еще не приходилось сражаться вот так – конным против разъяренных мужланов. Он боялся не столько за себя, сколько за лошадь: было бы жаль, если бы ни в чем не повинное животное погибло. В полумраке Ренье видел по-звериному блестящие глаза. Острые вилы надвигались на всадника, как если бы Ренье был стогом сена, который нужно разворошить.
Арбалетная стрела остановила крестьянина. Он схватился за раненое плечо, присел на землю, широко разинул рот и только после этого – основательно подготовившись – громко, безутешно завыл.
Радихена перезарядил арбалет и снова поднял его. Ренье подумал вдруг, что Радихена, при других обстоятельствах, и сам мог бы оказаться среди бунтовщиков.
Ренье вряд ли мог бы похвалиться тем, что хорошо владеет копьем, но шпага в условиях этого боя была не слишком подходящим оружием, и выбора не оставалось. Тем более что на Ренье во весь опор мчался всадник, и скорее по посадке, чем по чему-либо другому, Ренье угадал в нем бывшего солдата.
Это был Оснегги. Он заранее поднял меч, готовясь разрубить противника. Старая, давно забытая радость вскипала в нем: много лет прошло с тех пор, как Оснегги сражался с врагами на поле боя! Грабежи на дорогах – не в счет: все его жертвы слишком легко сдавались.
Ренье уклонился от первого столкновения, и Оснегги проскакал мимо, однако он сразу же развернул коня и повторил попытку. Сильный взмах меча перерубил древко копья – Ренье не успел даже опомниться, как остался почти безоружен, с обрубком в руке. И, вне себя от ярости, Ренье набросился на хохочущего Оснегги. Он не видел теперь ничего, кроме этой омерзительной рожи с мокрой от слюны бородой. И когда они сблизились в третий раз, Ренье подтолкнул своего коня коленями так, чтобы тот ударился грудью о бок коня Оснегги. Солдат потерял равновесие и отвел в сторону руку с мечом. В то же самое мгновение Ренье с силой вонзил острый обрубок древка ему под горло.
Звериный визг разнесся над деревней: растрепанная, с распущенным корсажем, Адальберга верхом мчалась по улице и размахивала мечом. За ней скакали еще трое.
Один из егерей преспокойно наклонился и забрал вилы, выпавшие из руки раненого крестьянина. В последний миг, когда всадники поравнялись с ним, егерь вдруг упал на колени и выставил перед собой вилы, и конь со всего маху напоролся на них. Все смешалось: бьющееся животное, кричащие люди. Адальберга полетела дальше, а егерь и упавший всадник сплелись на земле в смертельной схватке. К несчастью для всадника, он не успел вынуть ноги из стремян, и умирающий конь придавил его, так что егерь, опомнившись от падения, попросту перерезал беспомощному врагу горло.
Ренье проехал по улице, оглядываясь по сторонам. В сумятице поединка с Оснегги он выпустил из виду остальных. Деревня выглядела пустынной. Затем впереди послышались крики, и Ренье погнал коня туда.
Трое крестьян с граблями и вилами окружили Радихену. Тот не имел времени для выстрела – ему приходилось внимательно управлять конем, следя за тем, чтобы не ранили животное.
Ренье поспел вовремя. Наклонившись с седла, он ударил шпагой ближайшего к себе крестьянина, и тот, ошеломленно охнув, повалился на землю. Ренье выдернул клинок из тела, едва не упав при этом с седла.
Радихена наконец выпустил давно заряженную стрелу, ранив второго противника. Третий пустился в бегство. Его не стали преследовать.
Ренье поморгал, приходя в себя. Радихена сказал ему:
– Вы убили его.
– Очень хорошо! – разозлился Ренье. – Одним мерзавцем меньше.
– Этот человек принадлежал Элизахару.
– Элизахар бы его повесил.
– Не нам с вами решать…
И тут Ренье наконец понял, почему Радихена, даже и окруженный врагами, сильно рискуя, все-таки медлил с выстрелом: Радихена попросту боялся убивать. Он целился так, чтобы нанести рану болезненную, но не смертельную.
– Ты – безнадежный крестьянин, Радихена.
– Возможно.
– Ты экономишь даже на врагах.
– Да, – сказал Радихена и улыбнулся.
«Проклятие, он начинает мне нравиться», – подумал Ренье.
И тут он увидел Онфруа. Сын Элизахара стоял посреди улицы, возле самого колодца, широко расставив ноги и держа в обеих руках по мечу: в левой – покороче, в правой – подлиннее. Глаза его были плотно завязаны.
А вокруг Онфруа медленно кружил человек, вооруженный длинным мечом. Он двигался беззвучно, мягко ступая по земле. Обе его ладони сомкнулись на рукояти меча, соединившись почти сладострастно, и улыбка появилась на лице Дрогона (это был он).
Онфруа громко расхохотался.
– Ты думаешь, что сможешь подобраться ко мне незаметно? – спросил мальчик.
Дрогон вздрогнул, но не позволил улыбке исчезнуть. И промолчал.
– Нападай, – потребовал Онфруа.
Дрогон сделал молниеносный выпад.
Онфруа принял удар на скрещенные клинки.
– Повтори, – велел он, чуть сместившись влево. – Ну, давай. Я по хватке чувствую, что ты – бывший солдат. Давай же, солдат! Действуй! Убей подростка с завязанными глазами!
Дрогон почувствовал, что у него от напряженной улыбки начинают болеть скулы. Он снова напал. Улыбка превратилась в оскал – сын Элизахара отбил и этот удар. А затем перешел в атаку сам. Он слышал каждое движение своего противника, угадывал каждое его намерение. Это казалось каким-то волшебством.
Дрогон отскочил, перевел дыхание. Онфруа в тот же миг очутился рядом. Он нанес удар сразу обоими мечами – в плечо и в горло. Казалось, нет силы в мире, способной противостоять этому удару. И Дрогон упал, захлебываясь собственной кровью, а Онфруа отбежал в сторону и вдруг протяжно, жалобно всхлипнул.
Ренье подошел поближе. Онфруа сразу перестал плакать и вскинул голову:
– Кто здесь? Господин Ренье?
– Да, – ничему уже не удивляясь, отозвался Ренье.
– Подайте мне мои мечи, пожалуйста.
Ренье повиновался. Он наклонился над убитым Дрогоном, чтобы извлечь мечи из тела и обтереть их от крови. У мертвеца было удивленное лицо. В полумраке оно казалось почти детским. Наверное, оттого, что Дрогон не носил бороды. А может быть, дело в улыбке, которая не успела сойти с губ.
Ренье выпрямился и, с мечами в руках, повернулся к Онфруа. Мальчик по-прежнему стоял с завязанными глазами. Он беспокойно повернул голову в сторону Ренье, протянул руку, почти безошибочно угадав направление.
Радихена находился поблизости – пеший, с лошадьми в поводу.
И тут серый воздух ожил. Нечто подвижное появилось в нем, нечто стремительное, жадно ищущее цель. Ренье даже не понял, что происходит: он еще не отошел от впечатления, которое произвела на него схватка между рослым солдатом и незрячим юношей. Онфруа, как бы ни был он чуток и быстр, уже не успевал уклониться от смерти, летящей прямо ему в грудь.
Кинжал, брошенный с яростной силой, рассекал пространство и неуклонно приближался к мальчику.
Выпустив поводья, Радихена рванулся к Онфруа, чтобы оттолкнуть его в сторону, и вышло так, что он закрыл мальчика собой. Единственный из троих Радихена успел вовремя: в последний миг лезвие вонзилось ему в живот. Ренье подбежал к нему и подхватил под локти, но было уже поздно.
Закусив губу, чтобы не закричать, Радихена молча опускался на колени. Ренье помог ему лечь. Онфруа, бледный под повязкой, все так же стоял рядом. Ренье поднял к нему лицо:
– Не нужно мешкать. Догоните Адальбергу. Где ваши люди?
– Они найдут меня. – Голос Онфруа прозвучал на удивление спокойно. – Они всегда неподалеку.
– Схватите ее, – повторил Ренье. – Ее нельзя оставлять на свободе. Пока она жива, она останется угрозой для вашего отца. И для вас.
Онфруа свистнул, и конь подбежал к нему. Мальчик схватился за гриву и легко забрался в седло. Как по волшебству, справа и слева от него появились оба егеря.
Не оглядываясь, все трое поскакали прочь из деревни. Ренье остался с Радихеной.
Они не разговаривали. Ночь проходила медленно – как будто кто-то неторопливо тянул у них над головами бесконечный кусок черного бархата. Деревня казалась мертвой: ни в одном окне не мелькал огонек, не слышно было ни одного голоса, молчали даже собаки. На рассвете Радихена попросил пить, и Ренье достал для него воды из колодца. Радихена сказал:
– Спасибо.
Он еще дождался рассвета.
* * *
Адальберга скакала прочь из деревни, не разбирая дороги. Всем своим естеством она ощущала погоню. Сын Элизахара, сын проклятого Элизахара, упрямое, ненавистное отродье, – он не отступится. Он будет преследовать ее до тех пор, пока не схватит и не вручит своему отцу как долгожданный трофей. И никому не известно, как поступит с ней Элизахар. Герцог Ларра – из тех, кто в состоянии публично повесить женщину.
Адальберга не боялась смерти – она давно превратила в подобие смерти собственную жизнь, – но одна лишь мысль о том, что она может, беспомощная, оказаться в руках своего врага, приводила ее в ужас.
Только у Элизахара мог родиться такой сын. Онфруа вызывал у Адальберги почти суеверный ужас. Ребенок, способный с завязанными глазами убить мужчину, шел по ее следам. Он наступал ей на пятки, дышал ей в спину. Нет, он не отступится.
Адальберга бросила лошадь и побежала сквозь чащу. Она торопилась к болотам. Там есть островок, на котором можно отсидеться. Когда-то, целую вечность назад, ей показал это укромное местечко Эмилий. Здесь они уединялись, когда хотели побыть вдвоем. Никого из своих любовников Адальберга не приводила сюда. Это место оставалось для нее священным – оно было связано с памятью Эмилия, ее первого мужчины, ее единственной любви.
Воспоминание об Эмилии едва не сделало ее слабой. Она остановилась, чтобы перевести дыхание. Она успеет, если побежит по дороге. Она доберется до едва заметной тропки и свернет на нее, и никто не отыщет ее в трясине.
Адальберга выскочила на поляну и сломя голову понеслась по ней, направляясь к мощеной дороге.
И вдруг она оступилась и полетела вниз. Первым ее чувством было сильнейшее удивление. Не испуг, не злость, а именно удивление: ведь она точно знала, что здесь нет никакого оврага, никакой пещеры. В конце концов, она же выросла в герцогстве Ларра, здесь прошло ее детство, здесь она переживала лучшие дни своей юности! Здесь нет никакой ямы. Никогда не было.
Но яма была, и Адальберга упала на самое дно. Она ударилась спиной о землю, и весь дух из нее вышибло. Ей пришлось долго собираться с силами, чтобы перевести дыхание. А когда она открыла глаза, то увидела над собой не вечернее небо, а косматую образину с разинутой пастью.
Утопленные в гнилом тумане красные глаза медленно вращались, рассматривая женщину. Адальберга быстро отползла к стене и попробовала выбраться на волю. Она не стала тратить сил на крики. Зачем? Лишние звуки только привлекут к ней тех врагов, что наверху, и раздразнят того врага, что прямо перед ней.
Может быть, она еще успеет. Серые чудовища из приграничья плохо видят в человечьем мире и не сразу понимают, что перед ними добыча. Она еще может успеть спастись.
Адальберга хваталась руками за корешки, выступающие из почвы, но корешки рвались; она впивалась ногтями в стенки ямы, но ногти ломались, комья земли крошились, и Адальберга, едва забравшись на высоту в половину человеческого роста, снова опускалась на самое дно.
Рваный туман, окутывавший чудовище, как бы заменяя ему шерсть, чуть разошелся в стороны. Высвободились когтистые лапы, сильно согнутые в локтевых суставах. Зверь присел, собираясь прыгнуть.
Адальберга вытащила из-за голенища нож и приготовилась к схватке.
* * *
Ренье ехал по лесу, ведя в поводу лошадь Радихены. Тело умершего, завернутое в плащ, было привязано поперек седла. Все дела в дальней деревне были закончены; солнце встало, и теперь следовало найти Онфруа и вернуться в замок Ларра.
Они не договаривались о специальном месте встречи и тем не менее сошлись на той самой поляне, где увиделись впервые. Онфруа и оба его спутника – один легкораненый, второй невредимый – жгли маленький костер, коротая ночь. Огонь, по мнению Онфруа, обладал замечательным свойством: человеку никогда не бывает скучно в его присутствии.
Заметив Ренье, Онфруа встал. Взгляд мальчика сместился ко второму коню, и бледность вернулась на лицо Онфруа.
Ренье остановился. Онфруа подошел к Радихене, коснулся тугого свертка, приложился к нему лбом. Затем повернулся к Ренье.
– Когда он умер?
– Полчаса назад.
– Он умер из-за того, что я дрался с завязанными глазами, – сказал Онфруа.
– Да, – ответил Ренье.
– Я бы заметил кинжал, если бы у меня не были завязаны глаза.
– Да, – повторил Ренье, – но в таком случае его заметила бы и госпожа Фейнне. Радихена погиб ради прекрасной женщины, Онфруа. Он сделал то, о чем мечтал много лет.
– Почему? – прошептал Онфруа.
– Потому что когда-то он ударил кинжалом женщину, которая закрыла собой своего любовника, – сказал Ренье. – Это вышло по ошибке. Он хотел убить мужчину, а убил девушку. Вот почему.
– Вы были друзьями? – спросил Онфруа.
– Да, – ответил Ренье. – Мы были друзьями. Очень старыми друзьями.
Онфруа еще раз глубоко вздохнул и уселся на прежнее место.
– Где Адальберга? – Ренье огляделся по сторонам, явно ожидая увидеть поблизости связанную пленницу. Он достаточно успел узнать сына Элизахара, чтобы понять: Онфруа не стал бы отдыхать, не завершив дела.
Онфруа промолчал, стал мрачным. Вместо него ответил один из егерей:
– По правде сказать, господин, когда мы нашли ее, от нее мало что оставалось. – Он указал рукой на яму. – Она там.
Ренье долго соображал, пытаясь понять, что именно ему говорят. «Возраст и бессонная ночь, – подумал он. – Я теряю быстроту соображения».
– Ловушка, где сидел монстр, – тихо проговорил Онфруа. – Чудище из приграничья, которое я не успел убить. Она разрезала ему пасть, но оно… – Мальчик покусал губу. – Я не успел отвернуться, так что моя мать тоже увидела это. Даже если она в эти минуты спала, она все равно видела это – во сне.
Он опустил голову.
– Я подвергаю опасности себя и других людей потому, что госпожа Фейнне не должна даже догадываться о подобных вещах. Радихена умер ради ее неведения. И у меня не хватило ума закрыть глаза, когда я смотрел на труп Адальберги!
Ренье едва удержался от искушения обнять его, прижать к себе, как будто Онфруа был самым обычным ребенком.
– Все кончено, – пробормотал Ренье и вдруг понял, что так оно и есть. – Все кончено, господин Онфруа. Нам пора возвращаться в замок.
Глава тридцать пятая
СВЕТ В ПРИГРАНИЧЬЕ
Он называл себя Лейдрадэ. Были еще Гуайре и Таолк.
Трое из народа Эльсион Лакар стояли на самой границе туманного приграничья и смотрели с холма вниз, на синюю реку и зеленые холмы, на деревья с ярко-красными стволами. С того места, где находились трое, эльфийский мир выглядел ярким, как детский рисунок, – не замутненным никакой скверной, не доступный ни для какого зла.
И так должно оставаться навечно.
С тех пор как в туманах погиб Аньяр, последний из старых стражей приграничья, граница недолго оставалась без защиты. То, что для Аньяра и остальных его товарищей начиналось как забава, для его преемников превратилось в необходимость.
Аньяр и другие чувствовали странную для своего народа близость с людьми. Время их жизни текло быстрее, чем у остальных Эльсион Лакар, – почти так же торопливо, как у людей. Но главное – им нравилась опасность. Они только тогда и ощущали себя по-настоящему живыми, когда пробирались сквозь густые туманы приграничья, среди каменных лабиринтов, каждый из которых мог оказаться обманным и завести в сердцевину пустоты, откуда не будет выхода. Им нравилось все это. Нравились странные чудища, что обитали в полумраке и могли наброситься на них в любое мгновение. Нравилось выслеживать и убивать их.
После смерти Ринхвивар – первой эльфийской королевы в человеческих землях, после того, как Гион утратил себя и в образе старика Чильбарроэса начал скитаться по приграничью и по человеческим снам, – после этого долгое время границу охранял один только Аньяр.
Теперь Аньяра не стало, а серые существа в поисках добычи повадились выходить не только к людям, но и в земли Эльсион Лакар. Случалось, бесформенные тени мелькали возле самого берега эльфийской реки.
Для Лейдрадэ бесконечное блуждание вдоль полосы тумана стало обязанностью, которую он принял на себя сам. Он, и Гуайре, и Таолк. И еще одна дева по имени Феано.
До сих пор они не убили ни одного монстра. Они лишь загоняли чудищ обратно в туман. Несколько раз Лейдрадэ и Феано решались войти в серую пучину.
– Нам следует привыкать, – сказала она. – Привыкать к миру без солнца, без реки, к миру, где одни только костры сохраняют надежду, если удастся развести огонь на тропинке среди туманных валунов.
Она была рослой, как все Эльсион Лакар, смуглой, с синими глазами. Они провели в туманах долгое время, и Лейдрадэ сказал ей:
– Здесь я не могу полюбить тебя.
Она не ответила. Тогда он сказал ей:
– Означает ли это, что моя любовь к тебе не является истинной? Там, на берегу реки, под нашим солнцем, у меня замирало сердце, когда я смотрел на тебя. А здесь ты как будто стала мне безразлична.
– Этот мир не предназначен для любви, – ответила Феано. – Мы пришли сюда, чтобы лицом к лицу увидеть страх и свыкнуться с ним. Мы пришли, чтобы перестать бояться.
В гнилой темноте, за пределами тропинки, прятался некто. Он внимательно следил за пришельцами, роняя слюну и дрожа. В нем боролись желание порвать их на куски и вылакать их кровь – и потребность приползти к их ногам с мольбой о спасении.
А они были так увлечены исследованием собственных сердец, что даже не заметили его близости. И зверь не решился явить им себя. Сидел в засаде и тихо скулил. Еще придет срок, когда он безнаказанно выскочит перед ними на тропинку, и ничто тогда не преградит ему пути. Зверь знал о проклятии сумерек, которое вот-вот должно было исполниться. Он выжидал очень много лет. Подождет еще несколько дней.
Теперь уже скоро.
Несколько раз после этого Лейдрадэ и Феано возвращались в туманы. Иногда они держались за руки, иногда просто шли друг за другом, уходя от границы все дальше.
– Мы должны научиться улавливать малейшие колебания туманов, – говорил Лейдрадэ. – Аньяр говорил, что от этого умения может зависеть наша жизнь.
– Ты думаешь, чудовища посмеют ворваться в мир Эльсион Лакар? – спросила Феано.
Он покачал головой:
– Мне кажется, здесь невозможно о чем-то «думать» – так, как мы привыкли, мысль за мыслью, фраза за фразой. Здесь все происходит одновременно – и стоит на месте. Здесь может случиться все что угодно.
– Значит, да, – сказала Феано, и Лейдрадэ поразился ее здравомыслию.
Они остановились. Он осторожно взял ее за плечи, приблизил к себе. Она пристально смотрела на него сквозь ресницы, и ей чудилось, будто на нее смотрит странный, печальный уродец: его лицо распадалось на темные вертикальные полосы, и в пустое пространство между этими полосами проникал туман.
– Какой я кажусь тебе сейчас? – прошептала она.
– Страшной, – ответил он.
Она заметила ранку только после того, как вернулась из туманов на берег реки. Маленькая царапинка чуть выше локтя. Но зверь почуял запах эльфийской крови и не смог устоять. По горячему красному следу он выбрался из туманов.
Феано нашли на берегу реки. Она лежала, раскинув руки, и на ее горле зияла огромная рана. В пальцах у нее, как клочья вырванной шерсти, тряслись обрывки гнилого тумана.
Чудище посмело выбраться в мир Эльсион Лакар и убить эльфийку.
Теперь трое оставшихся постоянно ходили вдоль границы. Они больше не решались погружаться в туманы. Они просто охраняли вход в земли Эльсион Лакар.
Лейдрадэ стоял на холме, с мечом в ножнах за спиной и луком через плечо. Смерть Феано обрекла его на безбрачие; теперь в его жизни не оставалось ничего, кроме оружия и границы. Он просто стоял и смотрел в туман.
Неожиданно он насторожился: в приграничье что-то происходило. Туман как будто набух, в его глубинах вздулся готовый лопнуть пузырь, дрожащая радуга побежала по широкой дуге и вдруг раскрылась изогнутой аркой.
Видение длилось лишь миг. Затем все погасло.
Там, где только что переливалась и сверкала семицветная арка, теперь находились двое, мужчина и женщина. Лейдрадэ прищурился, рассматривая их издалека. На всякий случай он снял с плеча лук и вынул стрелу.
Мужчина был, несомненно, человеком. Лейдрадэ еще никогда не видел человека и поразился его безобразию. Низкорослый, коренастый, как выкорчеванный пень, человек выглядел испуганным. Он дико водил глазами из стороны в сторону, приседал, озирался. Его волосы цвета дорожной грязи торчали во все стороны. Даже издалека Лейдрадэ видел, что они жесткие и толстые – каждая волосина с соломину.
Его спутница, несомненно, принадлежала к народу Старшей Крови – Эльсион Лакар. По сравнению с уродством человека ее красота была почти непереносима – она ранила, как остро отточенное лезвие. Женщина была высока ростом. Ее отличала та особенная несокрушимая хрупкость, что некогда была отличительной чертой Феано, и оттого, быть может, глаза Лейдрадэ наполнились слезами.
Он рассматривал незнакомку сквозь слезы, как сквозь увеличительное стекло, и отчетливо видел каждую черту ее юного лица: раскосые ярко-зеленые глаза, причудливо изогнутые губы, золотистая кожа.
Близость человека была оскорбительна для эльфийки. Его безобразие как будто держало в плену красоту.
И тут пришельцы начали ссориться. Лейдрадэ не слышал их слов. Он только видел, как они кричат друг на друга, и в нем нарастало возмущение. Как смеет этот коротконогий уродец повышать голос на красавицу?
А между тем взаимная ненависть возрастала в незнакомцах с каждым мгновением. В первые минуты казалось, будто гнев сковал их: они стояли неподвижно, не в силах двинуться с места, и только кричали, кричали, кричали, словно некто незримый постоянно тянул за нитки, привязанные к их нижней челюсти, заставляя широко раскрывать рты.
Затем им было позволено шевельнуться. Женщина грациозно изогнула спину, и волна темных сияющих волос полилась бесконечным потоком. Мужчина медленно поднял кулак. Лейдрадэ увидел, как блестит на солнце нож. Женщина презрительно засмеялась, и Лейдрадэ всем сердцем разделял ее презрение. Человек, поднявший руку на эльфийку, недостоин был даже этого смеха.
Лейдрадэ бросился бежать к чужакам. Он несся вниз с холма, легко, как будто летел. Две фигуры постоянно прыгали у него перед глазами, меняясь местами, но неизменно оставаясь воплощениями всего самого прекрасного и всего самого отвратительного, что только есть на свете.
Отвратительное покушалось на прекрасное. Это было противоестественно. Вот и все, что знал Лейдрадэ.
Ему казалось, что он бежит слишком медленно. Все происходило как будто во сне, когда длинные затяжные прыжки на высоте в ладонь от земли мучительно долго перемещают сновидца навстречу его цели.
Однако миг спустя он уже вломился в ссору, оказавшись между двух кинжалов. Теперь мужчина и женщина целили клинками не друг в друга, а в Лейдрадэ.
Он вскинул руки ладонями навстречу пришельцам.
– Остановитесь.
Голос эльфа властно вторгся в беззвучие чужой ссоры, и незнакомцы замерли, не столько от испуга, сколько от удивления.
Лейдрадэ еще раз посмотрел на эльфийку и с удивлением понял, что перед ним – девочка не старше четырнадцати лет. Жизнь среди людей заставила ее рано повзрослеть. Неожиданно Лейдрадэ понял, что ей это нравится. Нравится быть неправдоподобно юной и вместе с тем устрашающе мудрой, как и подобает деве из народа Эльсион Лакар.
На ее противника-человека Лейдрадэ предпочел бы не смотреть, но все же эльфу пришлось сделать это. Усилием воли он заставил себя повернуть голову и взглянуть на чужака.
Трое из народа Эльсион Лакар стояли на самой границе туманного приграничья и смотрели с холма вниз, на синюю реку и зеленые холмы, на деревья с ярко-красными стволами. С того места, где находились трое, эльфийский мир выглядел ярким, как детский рисунок, – не замутненным никакой скверной, не доступный ни для какого зла.
И так должно оставаться навечно.
С тех пор как в туманах погиб Аньяр, последний из старых стражей приграничья, граница недолго оставалась без защиты. То, что для Аньяра и остальных его товарищей начиналось как забава, для его преемников превратилось в необходимость.
Аньяр и другие чувствовали странную для своего народа близость с людьми. Время их жизни текло быстрее, чем у остальных Эльсион Лакар, – почти так же торопливо, как у людей. Но главное – им нравилась опасность. Они только тогда и ощущали себя по-настоящему живыми, когда пробирались сквозь густые туманы приграничья, среди каменных лабиринтов, каждый из которых мог оказаться обманным и завести в сердцевину пустоты, откуда не будет выхода. Им нравилось все это. Нравились странные чудища, что обитали в полумраке и могли наброситься на них в любое мгновение. Нравилось выслеживать и убивать их.
После смерти Ринхвивар – первой эльфийской королевы в человеческих землях, после того, как Гион утратил себя и в образе старика Чильбарроэса начал скитаться по приграничью и по человеческим снам, – после этого долгое время границу охранял один только Аньяр.
Теперь Аньяра не стало, а серые существа в поисках добычи повадились выходить не только к людям, но и в земли Эльсион Лакар. Случалось, бесформенные тени мелькали возле самого берега эльфийской реки.
Для Лейдрадэ бесконечное блуждание вдоль полосы тумана стало обязанностью, которую он принял на себя сам. Он, и Гуайре, и Таолк. И еще одна дева по имени Феано.
До сих пор они не убили ни одного монстра. Они лишь загоняли чудищ обратно в туман. Несколько раз Лейдрадэ и Феано решались войти в серую пучину.
– Нам следует привыкать, – сказала она. – Привыкать к миру без солнца, без реки, к миру, где одни только костры сохраняют надежду, если удастся развести огонь на тропинке среди туманных валунов.
Она была рослой, как все Эльсион Лакар, смуглой, с синими глазами. Они провели в туманах долгое время, и Лейдрадэ сказал ей:
– Здесь я не могу полюбить тебя.
Она не ответила. Тогда он сказал ей:
– Означает ли это, что моя любовь к тебе не является истинной? Там, на берегу реки, под нашим солнцем, у меня замирало сердце, когда я смотрел на тебя. А здесь ты как будто стала мне безразлична.
– Этот мир не предназначен для любви, – ответила Феано. – Мы пришли сюда, чтобы лицом к лицу увидеть страх и свыкнуться с ним. Мы пришли, чтобы перестать бояться.
В гнилой темноте, за пределами тропинки, прятался некто. Он внимательно следил за пришельцами, роняя слюну и дрожа. В нем боролись желание порвать их на куски и вылакать их кровь – и потребность приползти к их ногам с мольбой о спасении.
А они были так увлечены исследованием собственных сердец, что даже не заметили его близости. И зверь не решился явить им себя. Сидел в засаде и тихо скулил. Еще придет срок, когда он безнаказанно выскочит перед ними на тропинку, и ничто тогда не преградит ему пути. Зверь знал о проклятии сумерек, которое вот-вот должно было исполниться. Он выжидал очень много лет. Подождет еще несколько дней.
Теперь уже скоро.
Несколько раз после этого Лейдрадэ и Феано возвращались в туманы. Иногда они держались за руки, иногда просто шли друг за другом, уходя от границы все дальше.
– Мы должны научиться улавливать малейшие колебания туманов, – говорил Лейдрадэ. – Аньяр говорил, что от этого умения может зависеть наша жизнь.
– Ты думаешь, чудовища посмеют ворваться в мир Эльсион Лакар? – спросила Феано.
Он покачал головой:
– Мне кажется, здесь невозможно о чем-то «думать» – так, как мы привыкли, мысль за мыслью, фраза за фразой. Здесь все происходит одновременно – и стоит на месте. Здесь может случиться все что угодно.
– Значит, да, – сказала Феано, и Лейдрадэ поразился ее здравомыслию.
Они остановились. Он осторожно взял ее за плечи, приблизил к себе. Она пристально смотрела на него сквозь ресницы, и ей чудилось, будто на нее смотрит странный, печальный уродец: его лицо распадалось на темные вертикальные полосы, и в пустое пространство между этими полосами проникал туман.
– Какой я кажусь тебе сейчас? – прошептала она.
– Страшной, – ответил он.
Она заметила ранку только после того, как вернулась из туманов на берег реки. Маленькая царапинка чуть выше локтя. Но зверь почуял запах эльфийской крови и не смог устоять. По горячему красному следу он выбрался из туманов.
Феано нашли на берегу реки. Она лежала, раскинув руки, и на ее горле зияла огромная рана. В пальцах у нее, как клочья вырванной шерсти, тряслись обрывки гнилого тумана.
Чудище посмело выбраться в мир Эльсион Лакар и убить эльфийку.
Теперь трое оставшихся постоянно ходили вдоль границы. Они больше не решались погружаться в туманы. Они просто охраняли вход в земли Эльсион Лакар.
Лейдрадэ стоял на холме, с мечом в ножнах за спиной и луком через плечо. Смерть Феано обрекла его на безбрачие; теперь в его жизни не оставалось ничего, кроме оружия и границы. Он просто стоял и смотрел в туман.
Неожиданно он насторожился: в приграничье что-то происходило. Туман как будто набух, в его глубинах вздулся готовый лопнуть пузырь, дрожащая радуга побежала по широкой дуге и вдруг раскрылась изогнутой аркой.
Видение длилось лишь миг. Затем все погасло.
Там, где только что переливалась и сверкала семицветная арка, теперь находились двое, мужчина и женщина. Лейдрадэ прищурился, рассматривая их издалека. На всякий случай он снял с плеча лук и вынул стрелу.
Мужчина был, несомненно, человеком. Лейдрадэ еще никогда не видел человека и поразился его безобразию. Низкорослый, коренастый, как выкорчеванный пень, человек выглядел испуганным. Он дико водил глазами из стороны в сторону, приседал, озирался. Его волосы цвета дорожной грязи торчали во все стороны. Даже издалека Лейдрадэ видел, что они жесткие и толстые – каждая волосина с соломину.
Его спутница, несомненно, принадлежала к народу Старшей Крови – Эльсион Лакар. По сравнению с уродством человека ее красота была почти непереносима – она ранила, как остро отточенное лезвие. Женщина была высока ростом. Ее отличала та особенная несокрушимая хрупкость, что некогда была отличительной чертой Феано, и оттого, быть может, глаза Лейдрадэ наполнились слезами.
Он рассматривал незнакомку сквозь слезы, как сквозь увеличительное стекло, и отчетливо видел каждую черту ее юного лица: раскосые ярко-зеленые глаза, причудливо изогнутые губы, золотистая кожа.
Близость человека была оскорбительна для эльфийки. Его безобразие как будто держало в плену красоту.
И тут пришельцы начали ссориться. Лейдрадэ не слышал их слов. Он только видел, как они кричат друг на друга, и в нем нарастало возмущение. Как смеет этот коротконогий уродец повышать голос на красавицу?
А между тем взаимная ненависть возрастала в незнакомцах с каждым мгновением. В первые минуты казалось, будто гнев сковал их: они стояли неподвижно, не в силах двинуться с места, и только кричали, кричали, кричали, словно некто незримый постоянно тянул за нитки, привязанные к их нижней челюсти, заставляя широко раскрывать рты.
Затем им было позволено шевельнуться. Женщина грациозно изогнула спину, и волна темных сияющих волос полилась бесконечным потоком. Мужчина медленно поднял кулак. Лейдрадэ увидел, как блестит на солнце нож. Женщина презрительно засмеялась, и Лейдрадэ всем сердцем разделял ее презрение. Человек, поднявший руку на эльфийку, недостоин был даже этого смеха.
Лейдрадэ бросился бежать к чужакам. Он несся вниз с холма, легко, как будто летел. Две фигуры постоянно прыгали у него перед глазами, меняясь местами, но неизменно оставаясь воплощениями всего самого прекрасного и всего самого отвратительного, что только есть на свете.
Отвратительное покушалось на прекрасное. Это было противоестественно. Вот и все, что знал Лейдрадэ.
Ему казалось, что он бежит слишком медленно. Все происходило как будто во сне, когда длинные затяжные прыжки на высоте в ладонь от земли мучительно долго перемещают сновидца навстречу его цели.
Однако миг спустя он уже вломился в ссору, оказавшись между двух кинжалов. Теперь мужчина и женщина целили клинками не друг в друга, а в Лейдрадэ.
Он вскинул руки ладонями навстречу пришельцам.
– Остановитесь.
Голос эльфа властно вторгся в беззвучие чужой ссоры, и незнакомцы замерли, не столько от испуга, сколько от удивления.
Лейдрадэ еще раз посмотрел на эльфийку и с удивлением понял, что перед ним – девочка не старше четырнадцати лет. Жизнь среди людей заставила ее рано повзрослеть. Неожиданно Лейдрадэ понял, что ей это нравится. Нравится быть неправдоподобно юной и вместе с тем устрашающе мудрой, как и подобает деве из народа Эльсион Лакар.
На ее противника-человека Лейдрадэ предпочел бы не смотреть, но все же эльфу пришлось сделать это. Усилием воли он заставил себя повернуть голову и взглянуть на чужака.