Левандовский Конрад. След оборотня

   Красноглазая осталась одна среди исковерканных тел. Тишина. Безнадежная тишина. Ириан почувствовала, как внутри нее все куда-то проваливается. Она смотрела на беспомощно извивающийся обрубок Каада, на залитого кровью Мино, не в силах сдвинуться с места. Просто не в силах. Судорога исказила ее лицо, плечи сотрясла дрожь. Гордость, самообладание, отвага – все обрушилось в небытие. Она опустилась на колени и разразилась неудержимыми рыданиями. У нее не было больше сил на то, чтобы оставаться смелым воином, предводителем тысяч других. Теперь она была лишь беспомощной одинокой девушкой, растерянно стоявшей посреди мрачного побоища.
   – Ну вот, расклеилась! – мелькнула неожиданная мысль Каада. – Могла хотя бы проверить, в самом ли деле с нами покончено!
   – Каад?.. – прошептала она сквозь слезы. – Ты?..
   – Это всего лишь хвост. Болит дьявольски, но отрастет. Ну, иди же наконец, а то твой рыцарь совсем кровью изойдет! – змей поднял разбитую голову.
   Превозмогая слабость, она бросилась к Мино. Рана выглядела ужасно – она начиналась над ухом и тянулась через затылок до самой лопатки. Кровь хлестала струей, что означало, что сердце еще бьется. Опомнившись, Ириан поспешно оторвала рукава блузки, сложила их в несколько раз и прижала к наиболее кровоточащим местам. Теперь она убедилась, что все кости у парня целы. Каким-то чудом каменный обломок не размозжил череп, а лишь оцарапал его, разорвав кожу и мышцы, словно тупой плуг.
   Каад подполз к девушке, наблюдая за ее действиями.
   – Такой башкой только стены разбивать! – восхищенно заявил он. – Поверить не могу, что человеческий череп мог выдержать такой удар.
   Ириан не ответила. Лишь когда лоб, шея и плечо Мино были обмотаны бинтами, она встала и посмотрела на змея. Его раны перестали кровоточить, но еще не успели затянуться. Серая чешуя была разодрана во многих местах. Он походил на длинную рыбу, неуклюже очищенную тупым ножом.
   – Придется ждать полнолуния. Раньше мне не очухаться, – угадал ее мысли Каад. – Поймай коня и погрузи на него тех двоих. Пора идти! Я как-нибудь доползу…
   – Нельзя, сам же видишь!
   – Предпочитаешь сидеть здесь и ждать летуна? Или новых трупаков, страдающих бессонницей?
   Угроза подействовала. Ириан сделала, что он велел. Когда она поднимала с земли Мино, парень застонал и безуспешно попытался открыть глаза.
   – Больно… – пожаловался он, словно маленький мальчик. – Больно…
   – Все хорошо, любимый, я с тобой. – Она мягко коснулась его лица, чувствуя, что перестает владеть собой, но это уже было неважно.
   – Любимый… – нежно повторила она.
   – Рида? – Он положил голову ей на плечо.
   Чары рассеялись. Робкий радужный мотылек погиб, раздавленный сапогом прошлого. Одно-единственное слово разорвало душу Красноглазой. Каждая его буква казалась кривым когтем. Девушка сжалась, словно обруганная хозяином служанка, и поспешно втолкнула Мино на лошадиную спину. Обернувшись, она заметила, что пронзенный суком урод все время следит за ней глазами. Парализованный, но не мертвый, он бесстрастно наблюдал за ней, словно ученый, пытающийся запомнить черты исследуемого мутанта.
   Ненависть взорвалась подобно солнцу. Ириан схватила кол и вонзила его в один из черных зрачков. Треснуло дно глазницы. Дерево застряло в кости. Она встала, подняла ногу.
   – Вот тебе! – Она ударила каблуком сандалии. Осиновая палка с хрустом погрузилась в череп. Второй глаз помутнел.
   – Вот тебе! Вот тебе! – Она не переставала бить ногой, пока острие не вышло через затылок. Ириан отошла, тяжело дыша и глотая слезы. Она испытывала ни с чем не сравнимое облегчение.
   – Все хорошо… – прошептала она. – Все хорошо…
   – Готово? – спросил Каад, только что проглотивший отрубленную часть собственного хвоста.
   – Да, – спокойно ответила Ириан. – Можно идти.
   До монастыря оставалось еще пять часов пути.

МАСТЕР ЯКОБ

 
   Красноглазая предложила настоятелю выбор из числа тех, что сразу же делают дальнейшую дискуссию бесплодной, то есть: или он и подчиненные ему монахи оказывают ей всяческую помощь, или все они повиснут на окрестных деревьях. Причиной тому был Закон Чистоты – старый кодекс, принятый вскоре после появления Онно, по которому любое сверхъестественное существо подлежало немедленному уничтожению. С течением времени применение этого закона ограничилось лишь существами, охотившимися на людей или причинявших им иной вред. Только профессиональные истребители и жившие в духе старых принципов монахи не приняли новых обычаев. Теперь и для них пришло время встретиться с действительностью.
   С Мино, которым немедленно занялись братья-медики, не было никаких проблем. Мефто тоже без лишних церемоний поместили в запертом на крепкий замок подвале, но от Красноглазой и Каада настоятель в категорической форме потребовал, чтобы они немедленно покинули святую обитель. Девушка оказалась не менее решительной, бросив на весы честь королевского судьи, то есть представителя верховной власти в провинции. После ее слов в келье главы монастыря наступила тяжелая тишина. Кроме настоятеля и Ириан там был еще один монах, лицо которого было полностью закрыто капюшоном. Он неподвижно стоял у стены, столь поглощенный собственными мыслями, что до него, похоже, не дошло то, что сказала Красноглазая. Он даже не дрогнул. Зато собеседник Ириан производил такое впечатление, будто сейчас задохнется. Его круглое, как тарелка, лицо исказилось от злобы.
   – Король – безбожник! – наконец заявил он.
   – У нашего господина есть сейчас дела поважнее, чем вопросы веры. Обязанность добродетельных подданных – сделать все, что в их силах, чтобы заговор не удался. Поступать иным образом – это измена, и именно так она будет рассматриваться, – ответила Красноглазая. – Так как?
   – Это беззаконие! – прошипел настоятель. – Пренебрежение святыми заповедями! И уже не в первый раз! Из-за таких, как… чародеи распоясались! – он инстинктивно сдержался, чтобы не сказать лишнего. – Если бы не…
   – За оскорбление чести и достоинства короля предусмотрено наказание от трехсот до тысячи палок. Думай, что говоришь, монах! – Ириан стиснула зубы. – Мне хватит сил, чтобы запихнуть твои слова обратно тебе в глотку!
   – О каком законе смеешь рассуждать ты, которая…
   – Оскорбление королевского судьи тоже является преступлением.
   Настоятель замолчал, загнанный в угол. Видно было, что он пытается найти подходящие слова. Вскоре, однако, он полностью овладел собой, и лицо его посуровело.
   – Я уступаю под принуждением, – сухо проговорил он. – Тем не менее я считаю святотатством нарушение святых заповедей, когда на службу приняли существо, которое следовало уничтожить. То, что тебе, госпожа, доверили пост судьи, стража закона, – явное издевательство над самими основами права. То же, что ты стоишь здесь передо мной и смеешь грозить мне от имени короля, – богохульство и святотатство еще большее. Тот, кто находится вне закона, не может на него ссылаться в своих поступках!
   – Опомнись, господин! – воскликнула Ириан. – То, о чем ты говоришь, – лишь тень из глубин прошлого. Многое изменилось. Этот закон устарел и уже почти забыт…
   – Для нас, слуг божьих, время не имеет значения. Важно лишь то, что король Редрен пренебрег одной из основ своей власти. Делай что хочешь, госпожа, я же немедленно пошлю гонца, чтобы известить обо всем Совет Жрецов. Его величество не в первый раз удивляет и пугает нас своим поведением. Возможно, чаша беззакония наконец переполнилась! – он повернулся и вышел из кельи..
   У Красноглазой по спине пробежал холодок. Как она могла об этом забыть? Она собиралась избавить короля от хлопот, а вместо этого лишь стократ их приумножила. Мино! Мино! Если бы по дороге до монастыря она хоть на мгновение перестала о нем думать и хладнокровно взвесила все свои действия, возможно, она предусмотрела бы и такой вариант.
   Она раздраженно подошла к окну. В помутневшей от грязи вуали, с всклокоченными и слипшимися волосами, в коротких кожаных штанах и куртке на голое тело, поскольку блузка пошла на бинты для Мино, она походила на богиню гнева после сражения. Однако настоящее сражение было еще впереди!
   Она оперлась о подоконник. Внизу, на газоне посреди двора, лежал Каад. Монахи, проходившие мимо, делали вид, будто его не замечают. Истерзанный и истощенный змей не шевелился. Он переоценил свои силы и едва дотащился сюда. Где-то в другом месте, в какой-то из келий, сейчас зашивают израненную спину Мино… Чтоб его! Снова она о нем думает! Все шло не так, разваливалось и рассыпалось, а она думала только об одном! Спокойно. Что может случиться? Этот дурак-настоятель даст Совету Жрецов лишний повод. Редрен уже много лет доводил их своим образом жизни до бешенства. Король-шут! Так они наверняка о нем думают. Ослы… Теперь им подвернулся удачный случай. Достаточно, если они неофициально прикажут настоятелю отказать ей в убежище. Тот же сумеет прогнать ее отсюда иначе как силой. То есть – мятеж… Как судья и начальник королевской стражи Суминора, она не сможет оставить подобное безнаказанным. Она приведет из Карды солдат и в открытую сожжет этот монастырь. Тогда Совет Жрецов объявит, что король преследует религию. Они потребуют отречения, потом обратятся к нескольким недовольным баронам с просьбой о регентстве. Гражданская война, ни больше ни меньше! И ко всему прочему еще этот Тагеро! Такой возможности он не прозевает… Ее снова пробрала дрожь. Неужели Редрена в конце концов подвел инстинкт хладнокровного игрока? Неужели он совершил ошибку? А откуда он мог знать, что она все настолько осложнит? Но что еще она могла сделать? Может быть, новые чудовища уже в пути? Лишь стены освященных сооружений недоступны для переполняющей их ненависти. Ей придется торчать здесь, если она хочет остаться в живых и хоть что-то сделать. Вдобавок ко всему она осталась практически одна. Помощи ждать неоткуда. Она должна была это предвидеть, придумать что-то другое… Слишком поздно. Она сама все запутала. Никто иной. Идиотка! Идиотка! Влюбленная идиотка!
   – Госпожа, я жду твоих распоряжений.
   Она удивленно вздрогнула. Голос этот не был писклявым фальцетом монаха, оставившего свое мужское достоинство в урне на алтаре бога Рэха, к тому же он показался ей странно знакомым. Она повернулась. Фигура у стены, о существовании которой она совершенно забыла, медленным движением сняла с головы капюшон.
   – Мастер Якоб?! – недоверчиво воскликнула Ириан.
   Ответом был легкий поклон.
   – Что ты здесь делаешь, господин?
   – Монастырская тишина, заполненная лишь шепотом молитв, позволяет отвлечься от реальности камеры пыток… – начал палач.
   – Ты здесь что, каешься, мастер? – Изумление Ириан было столь велико, что от прежних переживаний не осталось и следа.
   Мастер недовольно поморщился.
   – Почему сразу покаяние? Ведь я всегда честно исполнял свои обязанности и не совершил никакого преступления…
   – Я думала, что…
   – Что я скорблю по тем, кого провел через долину страданий? Нет, госпожа. Это очень распространенное, но ошибочное мнение. Да, когда-то под давлением обстоятельств я совершил зло, которое искупила невинная жертва моего брата. Ты знаешь ту историю, госпожа, и тебе хорошо известно, что к моим обязанностям это не имело никакого отношения. Идем… – Он открыл дверь и вежливо пропустил Красноглазую вперед.
   – Почему принято считать, что занятие моим ремеслом всегда ведет к очерствению души? – спросил он, когда они оказались в коридоре. – Согласен, так бывает в том случае, когда причинение боли доставляет мастеру наслаждение или когда он делает свое дело с полнейшим безразличием к осужденному. Однако есть еще иной путь, который не лишает мастера возможности духовного самосовершенствования. И я стараюсь этим путем идти.
   – Странные вещи ты говоришь. – Любопытство Ириан взяло верх над сомнениями. – Объясни.
   Мастер Якоб задумался.
   – Есть три вида ответственности, и ни один из них не связан и не смешивается с двумя остальными. Преступник отвечает за свое деяние, судья за справедливость вынесенного приговора, а палач – за добросовестность и тщательность своей работы. Ты, госпожа, – королевский судья, я же – палач его величества. Мы не несем вины за насилие, которое, возможно, как раз сейчас совершается где-то неподалеку. Весь позор падает лишь на преступника и с ним остается. Почему он должен впоследствии падать на других? Я, исполняя свой долг, превращаю причиненные преступником зло и несправедливость в его собственный страх, боль или смерть. Ты, госпожа, в соответствии с законом определяешь меру наказания в зависимости от вины или принимаешь решение о пытках, необходимых для получения показаний. Твоя задача – сделать это по справедливости. Если ты осудишь невиновного, то ответишь за это перед лицом богов или перед другим судией. Я согласен с тем, что исполнение приговора есть зло, но не я его совершаю. Я лишь изменяю облик зла уже существующего и обращаю его против преступника. Однако я не делю его с осужденным, во всяком случае мне нет в этом нужды. Если я не черпаю наслаждения из мук пытаемого или не впадаю под их влиянием в нечеловеческое безразличие неразумной машины, то могу считать, что зло, клубящееся под моими пальцами, не имеет доступа к моему разуму и душе.
   – И что помогает достичь подобного? – спросила Красноглазая.
   – Глубокое сочувствие, сожаление и горечь, – серьёзно ответил палач. – Это хорошая защита. Открытая борьба вместо того, чтобы запираться в цитадели безразличия с толстыми стенами, удушающими все человеческое.
   – Да… – Ириан неожиданно помрачнела. – Ты низший слуга Закона и, если я правильно поняла, без колебаний и душевных сомнений исполнишь любой приговор, даже явно несправедливый, лишь бы он был законно вынесен, ибо это освобождает тебя от ответственности. Однако ты был здесь и слышал, что говорил настоятель. Этот человек поставил под сомнение мое право судить, и, рассматривая его доводы с точки зрения сухих формулировок закона, следует согласиться, что он был прав! И тем не менее ты хочешь мне служить?
   – Ты неправильно меня поняла, госпожа, – с обидой ответил мастер Якоб. – Ты забыла об одном. Я свободный человек, у меня есть право выбора, и я могу делать все, что считаю справедливым. Я уже решил и больше не намерен по этому поводу объясняться! – с достоинством закончил он.
   – Прости, – смущенно сказала Ириан. – Я не хотела тебя обидеть…
   Они замолчали. Красноглазая поспешно искала подходящие слова, чтобы сгладить неловкость. Наконец нашла.
   – Я до сих пор не знаю, что ты тут делаешь, господин, – осторожно проговорила она. – Надеюсь, это не тайна?
   Мастер Якоб повеселел и улыбнулся.
   – С этого, собственно, я и хотел начать, – ответил он, явно обрадованный вопросом, – но сразу же началась та дискуссия… Дело в том, что нелегко собраться с мыслями в камере пыток или в дворцовой кутерьме. Я люблю тишину и покой. Поэтому раз в год я уединяюсь в этом монастыре, чтобы читать собранные здесь книги и писать стихи.
   – Что? – Ириан остановилась как вкопанная.
   – Я поэт! – решительно заявил он. – Прежде всего поэт! Поэт же должен быть безусловно честен перед самим собой. До самого конца! И потому я служу палачом у его величества. Иначе я не мог бы быть поэтом!
   Не оглядываясь на остолбеневшую девушку, он двинулся вниз по лестнице, ведшей во двор. Она пошла следом, не вполне отдавая себе отчет в том, что делает. Изумление лишило ее способности мыслить. Лишь снаружи она несколько отошла от первого шока. Мастер Якоб ждал ее, и легкая улыбка, блуждавшая в уголках его губ, свидетельствовала о том, что он прекрасно знает, какое впечатление произвели его слова.
   – Ты удивлена, госпожа? – провоцирующе спросил он.
   Красноглазая приняла вызов.
   – Интересно… – она сделала паузу, – что думают об этом другие члены твоей гильдии?
   Палач рассмеялся.
   – Примерно то же самое, что и кроты, которым рассказывают о радуге… Впрочем, хватит об этом! – Он посерьезнел. – Когда я увидел вашего пленника, я сразу подумал, что от него можно добиться толку. Поэтому я и пошел за тобой, госпожа, в келью настоятеля. Теперь я хотел бы увидеть этого человека.
   – Хорошо. – Ириан достала ключ от подвала.
   Они направились через двор в сторону входа в подземелье. Когда они подошли к газону, Красноглазая остановилась возле Каада. Тело змея приобрело пепельный оттенок. Не нужно было быть знатоком, чтобы догадаться, что это дурной признак.
 
   – Как ты себя чувствуешь? – вполголоса спросила она.
   Две пары век сдвинулись вверх и вбок, открыв зеленый глаз.
   – Как поклеванная гусеница, – донеслась слабая мысль. – К тому же еще прикусил язык…
   Она не могла понять, говорит ли он серьезно или шутит.
   – Продержишься до полнолуния? – спросила девушка.
   – Может быть. Впрочем, какое это имеет значение?
   – Ты прав. Я могу для тебя что-нибудь сделать?
   – Помни о настоятеле… – Он закрыл глаз.
   – Помню. Ты даже не представляешь, насколько хорошо!
   Она повернулась и подошла к мастеру Якобу. Они, спустились вниз и вскоре оказались в камере Мефто. Ириан вставила горящую лучину в железную обойму на стене. Палач присел и медленно провел руками по телу и лицу могильщика, исследуя напряжение мышц, биение сердца, дыхание и рефлекс зрачков.
   – Да, это осознанный уход в летаргическое состояние, – сказал он, вставая. – Как звучит приговор, госпожа?
   Ириан подняла голову.
   – Этот человек, – произнесла она официальным тоном, – был сообщником преступника, нарушающего закон при помощи чар. Он виновен в совершенных и задуманных преступлениях. Перед поимкой оказывал активное сопротивление, чем окончательно доказал собственную вину. Приговорен к смерти через повешение. До этого, однако, он должен сообщить все, что ему известно о чародее по имени Тагеро, которому он служил. Если он скажет правду до начала пыток, настоящий приговор будет передан королю вместе с просьбой о помиловании. Мастер Якоб, с этого мгновения осужденный в твоих руках! – она отошла к стене и встала около факела.
   Палач посмотрел на лежащую в полумраке продолговатую фигуру.
   – Могильщик Мефто, – медленно проговорил он, взвешивая каждое слово, – ты уже слышал, что тебя ожидает. Я знаю, что ты вполне ясно это слышал. Даю слово, что состояние, в которое ты сам себя ввел, не защитит тебя от боли, которую я тебе причиню. Я – Якоб из Катимы. Меня также зовут Чудовищем из Дворца. Даю тебе четверть часа на то, чтобы развязать язык и начать говорить. Я жду.
   Он повернулся и оценил длину горящей лучины, которая должна была остаться по истечении означенного времени, после чего сел рядом с осужденным и склонил голову, касаясь подбородком груди.
   Мерцающий свет отбрасывал тени на влажные стены и выпуклый потолок. Здесь не было окна, и лишь через приоткрытую дверь из соединенных железными поперечинами досок попадало еще немного света из коридора. Начинавшаяся у входа размытая светлая полоса пересекала наискось покрытые соломой каменные плиты пола и исчезала во мраке дальнего угла. Прямоугольная сетка скрепленных раствором кирпичей, казалось, подрагивала и шевелилась, когда на нее смотрели краем глаза. Лишь холод и спертый воздух были неизменными и постоянными. Они невыносимо затягивали время ожидания. Холод коснулся обнаженных рук Ириан и забрался под куртку. Палач внезапно поднялся.
   – Ты сделал свой выбор, – коротко объявил он. – Теперь запомни хорошенько мое имя, чтобы потом ты мог найти меня на том свете! Госпожа, подай мне стилет, – он протянул руку к Красноглазой. Получив то, что просил, он склонился над могильщиком, схватил его за руку и несколькими точными уверенными движениями лишил пальцы ногтей.
   – Пытка начата. С этого мгновения ты имеешь право просить лишь о быстрой смерти, – он отдал Ириан ее кинжал и встал. – Можно идти!
   – И это все? – удивилась девушка, поворачивая ключ в замке.
   – Это лишь начало, – ответил мастер Якоб. – А теперь прикажи, госпожа, прислать сюда как можно скорее машины и инструменты из камеры пыток в Карде. Мефин пусть тоже приедет.
   – Мастера Мефина нет в живых, – сказала Красноглазая. – Он погиб три недели назад. Ты не слышал об этом, господин?
   Палач пристально посмотрел на нее.
   – Здешние монахи строго соблюдают правило, ограничивающее до минимума вести извне. Их ничего больше не интересует. Вижу, госпожа, у тебя есть что мне рассказать, и немало…
   На следующее утро из монастыря выехали трое. Двое направились по дороге в сторону Катимы. Это были монах с письмом настоятеля Совету Жрецов и молодой местный крестьянин, который, соблазненный солидным авансом и обещанием достойного вознаграждения позже, согласился доставить доклад Ириан в королевский дворец. Оба очень спешили и, понимая, сколь многое зависит от того, кто первым завершит свою миссию, быстро разделились, выбрав лишь им одним известные кратчайшие пути. Третьим был тоже парень из ближайшей деревни. Его послали в Карду с поручениями к десятнику Талину и составленным мастером Якобом списком всего необходимого для извлечения на свет правды.
   Красноглазая поставила все на карту. Если препятствием, не дававшим прийти к согласию, являлись взгляды настоятеля, то, возможно, она могла еще рассчитывать на его инстинкт самосохранения. Она решила проверить, останутся ли теоретические заверения в непоколебимой готовности присоединиться к сонму мучеников столь же непреклонными, если она гарантирует ему возможность немедленной и необратимой реализации данных идей. Беспокойство она отложила на потом, до того момента, когда выяснится, действительно ли хозяин монастыря намерен пойти по следам славного брата Арнольда Растерзанного. Пока что справедливость данных рассуждений подтверждало выражение лица настоятеля, когда мастер Якоб, выдававший себя до сих пор за королевского чиновника, объяснил ему, какие именно обязанности скрываются за этим обобщенным термином, и объявил о своей лояльности Ириан.
   Солдаты прибыли ближе к вечеру. Их было шестнадцать, и в соответствии с распоряжениями Красноглазой они сразу же заняли посты у ворот и на стенах монастыря. Настоятель ограничился несколькими не слишком громкими протестами, после чего заперся в своей келье. Известия из Катимы вселяли надежду. Новые чудовища не появились, а кладбище теперь стерегла группа истребителей, с запозданием прибывших по вызову Марона. Им передали весть о появлении летуна. Так что внешне все было спокойно, но можно было не сомневаться, что это лишь затишье перед бурей. Тагеро явно затевал нечто значительно более изощренное, чем подъем из могил пусть даже легиона мертвецов. Тем временем Родмин открыл на кардийском рынке небольшую палатку, где начал продавать мази против лишая, язв и для роста волос. Слава придворного мага его величества принесла ему десятки клиентов. Лишь Ириан подозревала, что за этим чудачеством кроется поражение, понесенное в столкновении с Тагеро. Разум Родмина, видимо, основательно помутился, а она ничем не могла ему помочь.
   На монастырском газоне страдал Каад. Похоже было, что больше, чем раны, ему повредило проглатывание собственного хвоста. Сей странный поступок он объяснял теперь желанием, чтобы новый хвост, который должен был у него вырасти, был не только таким же самым, но и тем же самым, что и прежний.
   Мино целый день спал после вчерашних процедур, которым подвергли его братья-медики. По их мнению, рана, хотя и огромная, оказалась не слишком глубокой и должна была быстро затянуться и зажить. Они уверяли, что если примененные зелья и лекарства воспрепятствуют заражению, то парень пролежит лишь дня три-четыре. Пока, однако, Мино все время бредил во сне, упорно зовя Риду, чем доводил до отчаяния и слез сидевшую у его постели Ириан. Никогда прежде ей не приходилось испытывать подобного бессилия. Вдвойне мертвая соперница никак не желала сдаваться! Гнев и страдания разрывали душу той, что одержала победу в поединке в судебном зале. Лишь одно явно вырисовывалось в этом хаосе чувств: гордая упыриха Красноглазая проигрывала внутреннюю борьбу Ириан – простой девушке, влюбившейся первый раз в жизни.
   Вечером прибыла повозка, нагруженная орудиями пыток. Двое подмастерьев из Карды под надзором мастера Якоба начали ее разгружать. Сундуки и наполненные железом корзины переносили в помещение, соседнее с тем, где держали Мефто.
   Ириан вышла от Мино, когда ей сообщили о прибытии солдат. С тех пор она все время носилась по монастырю, выслушивая доклады и отдавая мелкие поручения. Она остановилась рядом с палачом.
   – Когда начнешь допрос, господин? – спросила она.
   – Подготовка займет самое меньшее дня два, может быть, три…
   – Так долго?! Я думала, еще сегодня ночью!..
   Мастер Якоб отрицательно покачал головой.
   – Эту разновидность пыток мы между собой называем «черепаховый суп». Суть ее заключается в причинении столь невыносимой боли, чтобы она разорвала все узы воли и ворвалась в разум человека, словно кипяток под панцирь черепахи. Если бы, однако, дело было только в этом, я мог бы начать через несколько часов. Нельзя, однако, допустить, чтобы этот несчастный, когда ощутит всю мощь страданий, через несколько мгновений испустил дух, лишился разума или потерял сознание. Он должен оставаться в сознании и давать показания. Поэтому он сперва должен восстановить силы. Мы будем кормить его через трубку, введенную в желудок, а потом впрыснем в жилы снадобья, которые воспрепятствуют преждевременной смерти и помешательству. Поверь мне, госпожа, излишняя спешка уведет нас в никуда.