Лей Тамара. Пламя страсти

   — О, Боже, ужасно жарко, — застонала Эмма. — Это настоящая пытка.
   Джослин торопливо направилась к окну и отдернула шерстяную занавеску. Но воздух, ворвавшийся в дом, вряд ли можно было назвать свежим из-за дыма костров, горевших возле соседних домов. И все-таки, вдохнув его, хозяйка Эшлингфорда испытала некоторое облегчение. Почувствовав холод, она набросила на плечи накидку и начала застегивать ее края брошью. Внезапно ее рука замерла, а взгляд остановился на подарке Лайма.
   Серебряная безделушка была единственным, что напоминало о нем. И единственным, что он мог подарить ей. Мысль о возможной смерти Оливера казалась невыносимой, но воспоминание о том, что ей уже не суждено ощутить тепло рук Лайма, причиняло еще большую боль. Неужели ее жизнь станет кошмаром? Джослин очень хотелось верить в то, что Бог не заставит ее страдать долгие годы. Возможно, ей осталось мучиться недолго. Может, через день… через неделю или две она, Джослин, тоже станет жертвой болезни, которая сейчас отнимала у нее сына.
   До боли сжав брошь в руке, женщина прислонилась спиной к стене и, подняв голову, устремила взор вверх. Господи, как она устала! Устала не от бессонной ночи, проведенной у постели Оливера, вытирая пот с его лба и нашептывая ласковые слова, и от мыслей, постоянно терзавших ее измученную душу, а от отчаяния и сознания того, что она не в силах что-нибудь изменить. Как она устала…

Глава 27

   Лайм уловил зловонный запах еще до того, как увидел обуглившиеся дома деревни. Судя по всему, дела обстояли хуже, чем он предполагал. Однако Ахмед, сопровождавший лорда Фока, воспринимал происходящее как само собой разумеющееся. Он на своем веку повидал и не такое.
   — Здесь много смертей, — заметил араб, останавливая жеребца рядом с конем хозяина.
   Думая об Оливере и Эмме, о болезни которых Лайм узнал накануне отъезда в Эшлингфорд, он перехватил взгляд лекаря.
   — Именно поэтому я и привез тебя сюда, — ответил барон.
   Ахмед почтительно склонил голову.
   — Если ваши священники согласятся выслушать меня, я объясню им, что нужно делать, — напомнил он Лайму о том, что сможет помочь больным только в том случае, если отец Уоррен и монахи согласятся продолжать назначенное им лечение и после того, как он вернется в Торнмид.
   Барон молча спешился. Едва его ноги коснулись земли, как из ближайшего дома в сопровождении одного из монахов вышел отец Уоррен.
   — Лорд Фок! — воскликнул он, увидев Лайма. — Что вы делаете в Белл-Глене? Нам не сказали, что вы приехали. Вы… вы не должны здесь оставаться.
   Именно поэтому барон оставил своих людей в замке Эшлингфорда и отправился в деревню в сопровождении одного араба.
   — Где леди Джослин? — не теряя времени на объяснения, спросил он.
   — В дальнем доме. Вместе с сыном и Эммой, — ответил священник.
   Лайм окликнул Ахмеда и решительно зашагал к дому, указанному святым отцом. Переступив порог, он сразу увидел Эмму, которая лежала на первой от двери кровати и, отвернувшись к стене, казалось, спала. На следующей постели мужчина заметил Оливера. Рядом с ним, опустившись на колени, неподвижно застыла Джослин. На ее плечи были небрежно накинута накидка, тяжелые пряди ее черных волос спадали на спину. Склонившись над сыном, она что-то тихим голосом говорила ему.
   Подойдя ближе, лорд Фок смог разобрать слова.
   — Мама здесь, мой хороший, — шептала женщина, не осознавая, что они уже не одни в комнате. — Спи, мой дорогой.
   Отчаяние, прозвучавшее в ее голосе, заставило сердце Лайма сжаться от боли. Он понимал, что Джослин не верила в выздоровление сына, потому что еще не встречала никого, кто переболел бы чумой и остался в живых. Понимал он и то, что единственным человеком, способным спасти мальчика, был Ахмед.
   В следующее мгновение барон услышал за спиной осторожные, почти бесшумные шаги, звук которых быстро заглушил детский голосок.
   — Жарко… жарко, — простонал Оливер, пытаясь ногами сбросить с себя одеяло.
   Джослин окунула кусок ткани в чан с водой.
   — Т-ш-ш, — прошептала она, протирая влажной тряпкой лицо мальчика. — Т-ш-ш.
   Тяжело вздохнув, ребенок затих.
   Тем временем Лайм приблизился к Джослин. Его тень уже нависла над ней, но она так и не оглянулась. Возможно, женщина решила, что пришел один из монахов, а, может, была настолько поглощена мыслями об Оливере, что не замечала ничего вокруг себя.
   Остановившись, мужчина осторожно положил руку на ее плечо.
   — Джослин, — тихо позвал он.
   Почувствовав прикосновение его пальцев, молодая мать моментально напряглась и замерла неподвижно. Прошло немало времени, прежде чем она, наконец, повернулась.
   На ее лице Лайм увидел следы бессонных ночей: кожа побледнела, под глазами образовались темные, как пепел, круги. В ее глазах застыла такая скорбь, что они, потемнев, почти потеряли прежний янтарно-зеленый цвет. Джослин уже, видимо, оплакивала утрату сына.
   Мужчине безумно хотелось заключить ее в объятия и прижать к себе, но чутье подсказывало, что сейчас она могла оттолкнуть его.
   — Я привез человека, который сможет помочь Оливеру, — сказал он. — И остальным.
   Не вымолвив ни слова, женщина продолжала смотреть на него невидящим взором.
   Желая вернуть ее к реальности, Лайм присел рядом с ней и, взяв за плечи, повернул к себе.
   — Ты слышишь меня, Джослин?
   Казалось, что она не понимает его слов. Затем ее ресницы задрожали.
   — Что ты здесь делаешь? — сдавленно спросила обезумевшая от горя мать.
   — Я привез человека, который может помочь Оливеру, — повторил Лайм, указывая на Ахмеда.
   Джослин перевела взгляд на лекаря. Но при виде араба в мусульманских одеждах на ее лице не отразилось ни удивления, ни заинтересованности, потом она повернулась к кровати и снова уставилась на Оливера.
   — Пообещай мне, что он не умрет, — попросила женщина, но в ее голосе не прозвучало ни нотки надежды.
   До сих пор Лайм неосознанно избегал смотреть на Оливера, словно боясь возродить воспоминания о недавних похоронах Майкла. Но сейчас он заставил себя взглянуть на детскую фигурку, беспомощно распростертую на тюфяке. Его сердце, которое еще год назад не знало никаких чувств, кроме ненависти и гнева, сжалось от боли. Оливер так напоминал Майкла! И хотя нарывов на теле незаконнорожденного сына Мейнарда было гораздо больше, мужчине хотелось закричать от бессилия, когда он увидел, как мучается ребенок.
   — Ты можешь мне это пообещать? — поворачиваясь к Лайму, спросила Джослин.
   — Не могу, — неохотно ответил он. — Но мы должны попытаться спасти его.
   Не сумев подавить желание прикоснуться к ней, мужчина протянул руку и обхватил пальцами ее подбородок.
   Джослин, словно ужаленная, отпрянула от его руки и резко выпрямилась.
   — Конечно, разве тебя волнует, что мой мальчик так страдает? — воскликнула она срывающимся от отчаяния голосом. — Тебе осталось лишь подождать, пока Оливер умрет. И тогда все будет, наконец, принадлежать тебе. — Молодая вдова выразительно взмахнула руками. — Все.
   Ее слова глубоко ранили Лайма. Охваченный вспышкой раздражения, он медленно выпрямился.
   — Ты же знаешь, что мне нужно не это, — старательно сдерживая гнев, сказал барон.
   — Не это? Но ведь ты всегда хотел стать владельцем Эшлингфорда, к этому стремился всю жизнь. Скоро твоя мечта сбудется.
   Нет, Джослин не думала так, как говорила. Страх и отчаяние затуманили ее разум. Ослепленная горем, она не отдавала отчета своим словам. Лайм с трудом сдерживал обиду и гнев.
   Женщина устало уронила голову на руки.
   — Ты победил, Лайм Фок, — вымолвила она. — Теперь ни Мейнард, ни Иво не смогут тебе помешать. Теперь Эшлингфорд твой.
   В комнате воцарилась гробовое молчание. Кровь бешено стучала в висках мужчины.
   — Неужели ты действительно думаешь так, как говоришь? — охрипшим от волнения голосом спросил он. — Неужели веришь, что я способен желать смерти ребенку ради того, чтобы получить Эшлингфорд?
   С губ Джослин сорвались приглушенные рыдания, на глазах заблестели слезы. Неимоверным усилием воли женщина сохранила самообладание. Нет, только не сейчас. Позднее, когда она останется наедине со своей болью, она даст волю слезам. Но не сейчас. Однако в следующее мгновение Джослин почувствовала, что силы начали покидать ее. Она слабела с каждой секундой, все яснее и яснее осознавая свою беспомощность перед лицом беды.
   Неожиданно сильные руки Лайма опустились на ее плечи и, подняв обезумевшую от горя мать на ноги, потянули к двери. Он вывел ее из дома и повернул к себе лицом.
   — Скажи, Джослин, — потребовал мужчина, — ты действительно так думаешь?
   Ей отчаянно хотелось забиться в угол и, прижав колени к груди, выплакать боль, накопившуюся в душе. И все-таки она нашла в себе силы поднять глаза и встретить суровый взгляд Лайма.
   — Что же ты молчишь? — продолжал настаивать он. Его лицо побагровело от гнева, глаза потемнели, став почти черными. — Значит, я, по-твоему, животное? Или нет?
   Глядя ему в лицо, Джослин ощутила, как любовь, которую она так старательно душила с того момента, когда чума поразила Оливера, снова прокралась в ее сердце.
   Женщина мысленно напоминала себе о том, что сын расплачивается за ее грехи. Но она вынуждена была признать, что обвинила Лайма несправедливо, что ее рассудок победил страх и боль… и тоска, терзавшая душу в течение долгих месяцев одиночества.
   В следующее мгновение по ее щеке побежала первая робкая слеза.
   — Я искренне сожалею, Лайм, — глотая слезы, прошептала Джослин. — Я не хотела причинить тебе боль. Просто отчаяние и горе сводят меня с ума.
   Его гнев мгновенно рассеялся, пальцы, сжимавшие плечи женщины, разжались. Спустя секунду она уже находилась в его объятиях.
   Прижавшись к широкой груди возлюбленного, Джослин не смогла больше сдерживать рыдания, плечи ее задрожали, слезы покатились по щекам. Мать оплакивала горькую участь сына, оплакивала годы, которые ему уже не суждено было прожить, и звонкий детский смех, который она никогда не услышит. Боже, неужели ей больше никогда не ощутить запах его чистого, только что вымытого тельца? Неужели его маленькая розовая ручка уже не ляжет на ее ладонь? Как мучительно больно осознавать, что он не будет никогда засыпать ее своими бесчисленными «почему». Жестокая судьба разлучала ее с единственным огоньком, освещавшим ее жизнь.
   Джослин не помнила, как долго находилась в объятиях Лайма. Когда же она, наконец, пришла в себя и открыла опухшие от слез глаза, то обнаружила, что он прижимал ее к груди, сидя на бревне и опираясь спиной о ствол дерева. Видимо, женщина так глубоко погрузилась в свою скорбь, что не заметила, как лорд Фок увел ее от дома. От дома, где умирал ее сын.
   — Оливер! — встрепенувшись, воскликнула молодая мать и попыталась вырваться из объятий Лайма. — Я должна вернуться к нему!
   Однако сильные руки мужчины удержали ее на месте.
   — Мальчик сейчас не один, Джослин, — заверил он ее. — Лекарь, которого я привез, знает свое дело. Он поможет Оливеру.
   — Но я…
   — Ахмед спас жизнь Эмрису и многим другим. Не стоит мешать ему.
   Араб спас Эмриса! В душе Джослин зародился робкий росток надежды. Боже, неужели лекарь вылечит Оливера? Она умоляюще посмотрела на Лайма, желая убедиться, что он говорит правду. Ее страх начал отступать.
   Лорд Фок ласково отбросил черную прядь волос со лба женщины и вытер слезы на ее щеках.
   — Кажется, что прошло очень много времени, не так ли?
   Да, казалось, что с момента, когда заболели Эмма и Оливер, прошла вечность.
   Несколько мгновений Лайм не сводил с нее глаз.
   — Я хотел приехать раньше, но, к сожалению, не смог.
   — Я знаю.
   Мужчина поднял ее руку, все еще сжатую в кулак. Только теперь Джослин заметила, что до сих пор продолжала держать серебряную брошь с рубинами. Он осторожно разжал ее пальцы и, взяв брошь, посмотрел на четыре отметины, оставшиеся на ладони молодой вдовы — по форме они напоминали розы.
   Лайм заглянул в ее прекрасные печальные глаза и поднес ее руку к губам.
   — Я люблю тебя, Джослин Фок, — прошептал он.
   Женщина удивленно уставилась на него. Боже, неужели она ослышалась? А, может, она бредит?
   Лорд Фок робко улыбнулся.
   — Ведь именно это ты хотела услышать, правда? — уточнил он.
   Еще секунду назад Джослин думала, что выплакала все слезы, но сейчас ее глаза снова увлажнились. Лайм Фок признался ей в любви! Несмотря на то, что у их любви нет будущего.
   — Я боялась, что ты никогда не скажешь этих слов, — растерянно пробормотала она.
   Он пробежал губами по ее руке и прижал ладонь к своей щеке.
   — Еще год назад я бы не поверил в то, что смогу полюбить. Но все месяцы, когда тебя не было рядом, я мечтал о тебе.
   — Но почему же ты не признался, что любишь меня, раньше?
   Опустив ее руку, Лайм запрокинул голову, оперся затылком о дерево и тяжело вздохнул.
   — Я не мог.
   Слегка отстранившись, Джослин заглянула ему в лицо.
   — Но почему? Ты же знал, что я люблю тебя.
   — Да, но я также знал, что у нас с тобой нет будущего, — обнажая жестокую правду, вымолвил лорд Фок.
   Его слова отозвались ноющей болью в сердце вдовы Мейнарда, однако в ушах снова и снова звучало признание в любви. Она понимала, что никогда не забудет этот день и этот час, как понимала, что ей не суждено стать счастливой. Не суждено каждое утро просыпаться рядом с любимым, не суждено носить под сердцем его детей, слышать их смех и утирать их слезы. Не суждено чувствовать его сильную руку, поддерживающую ее в горе, и не суждено состариться рядом с ним, наблюдая, как вокруг расцветает молодая жизнь.
   Джослин заставила себя не думать о будущем. Она должна вернуться к Оливеру.
   — Мне пора идти. Я и так слишком долго здесь задержалась, — поднимаясь с его колен, проронила она.
   Лайм тоже встал и, не позволив ей отвернуться, обнял ее.
   — Я останусь с тобой столько времени, сколько потребуется.
   Но не навсегда!
   — А как же Торнмид?
   Притянув женщину к себе, он прильнул губами к ее губам.
   — Он подождет, — разжав объятия, ответил мужчина, потом отступил назад, запахнул полы ее накидки, аккуратно застегнул их брошью и, взяв Джослин за руку, повел обратно к деревне. Едва молодая мать переступила порог дома, как в нос ударил резкий едкий запах. Осознав, что он исходил от кровати, на которой лежал Оливер, она высвободила руку из ладони Лайма и бросилась к сыну.
   — Что вы делаете? — в ярости крикнула женщина арабу, склонившемуся над мальчиком.
   — Джослин! — позвал ее Лайм.
   Она слышала его, но не отозвалась. Подойдя к постели, Джослин резко остановилась, словно натолкнувшись на невидимое препятствие. Ее глаза округлились от ужаса: лекарь выпрямился, и она увидела в его руках кусок раскаленного докрасна железа.
   — Не волнуйтесь, госпожа. Ребенок не чувствует боли, — заверил ее араб. — Я недавно дал ему успокоительное, и он заснул.
   На плечи молодой матери опустились руки Лайма. Именно они не позволили ей помчаться вперед и оттолкнуть этого необычно одетого темнокожего человека от кровати.
   — Точно так же он спас Эмриса, — сжимая плечи Джослин, объяснил лорд Фок. — Доверься мне, Джослин. Не мешай Ахмеду. Только он может спасти Оливера.
   Охваченная безумным страхом, с трудом воспринимая происходящее, женщина пыталась понять смысл его слов. Мысли беспорядочно путались, ее трясло, будто в лихорадке. Неужели этот человек из далекой страны мог сделать то, что еще не удавалось никому в Эшлингфорде? Неужели он действительно мог спасти Оливера? Усилием воли отогнав страх, Джослин решила: будь что будет. Судьба давала сыну шанс выжить, значит, надо попытаться.
   — Я хочу видеть Оливера.
   Ахмед перевел взгляд с Джослин на Лайма. Получив одобрение от господина, он послушно отошел в сторону.
   Оливер лежал на кровати без одеяла и без одежды. Хотя некоторые из нарывов были вскрыты, мальчик выглядел безмятежно спокойным. И все-таки холодная рука страха продолжала сжимать сердце матери. Ее сынок, ее маленький мальчик…
   — Нарывы нужно очистить, госпожа, — осторожно объяснил Ахмед. — И тогда яд уйдет из тела.
   Повернувшись, Джослин уткнулась лицом в плечо Лайма и судорожно вцепилась руками в его плащ.
   — Не позволь ему умереть, — взмолилась она. — Я не смогу жить без него.
   Мужчина прижал ее к груди и ласково погладил по спине.
   — Ахмед сделает все возможное, — заверил он, подводя женщину к пустой кровати и усаживая ее на тюфяк. — Тебе необходимо поспать. Когда Оливер проснется, тебе потребуются свежие силы.
   — Я… я не смогу заснуть, — сдавленным голосом пробормотала она.
   — Попытайся. Ты должна отдохнуть.
   Джослин беспокоилась напрасно. Едва ее голова коснулась подушки, как она погрузилась в сон.
   Лайм продолжал сидеть рядом с возлюбленной, охраняя ее сон. Но вскоре его внимание привлек громкий стон Эммы. Осторожно поднявшись, лорд Фок шагнул к кровати, на которой беспокойно металась старая няня.
   — Оливер! — учащенно дыша, звала женщина. — Мальчик мой!
   Лайм присел на край кровати.
   — Не волнуйся, Эмма. Оливера вылечат.
   Услышав его голос, служанка открыла воспаленные глаза.
   — Это действительно ты, Лайм? — шаря рукой по одеялу, спросила она.
   Протянув руку, он накрыл ладонью уродливо искривленные старостью пальцы Эммы.
   — Да, это я.
   Ее лицо просветлело.
   — Я знала, что ты приедешь. Ты слишком сильно любишь их, чтобы бросить их в беде.
   Понимая, что она имела в виду Джослин и Оливера, Лайм кивнул головой.
   — Да, ты права.
   — Оливеру… лучше? — с трудом спросила старая служанка.
   — Да, — без колебаний, ответил лорд Фок.
   Услышав ее облегченный вздох, он понял, что сказал именно то, что она хотела услышать.
   Тем временем Эмма снова закрыла глаза.
   — Он хороший мальчик, — пробормотала она. — Такой же, как мой Мейнард.
   Лайм старался не думать о том, в кого превратился Мейнард из хорошего мальчика.
   — Я могу что-нибудь сделать для тебя, Эмма? Может, тебя мучает жажда? Воды?
   — Да, ужасно мучает, — прошептала женщина. — И все болит.
   Выпустив ее руку, барон направился было к столу, где стояли кувшины с водой, однако Ахмед, опередив его, уже спешил к больной, неся в руках наполовину наполненную кружку.
   Лайм невольно улыбнулся. «Даже хорошо, — подумал он, — что Эмма закрыла глаза, иначе незнакомое лицо араба до смерти испугало бы ее».
   Сделав маленький глоток, служанка отвернулась. Но Ахмед, продолжая держать кружку у ее губ, настоял, чтобы она выпила содержимое до дна, потом выпрямился и отошел в сторону.
   — Как она? — с тревогой спросил лорд Фок.
   Лекарь печально покачал головой.
   — Я дал ей настой. Он облегчит ее страдания. Но, боюсь, мне не удастся спасти ее. До утра она не доживет.
   Слова араба не удивили Лайма, но в глубине души он почувствовал боль, боль за женщину, которую знал с детства и к судьбе которой никогда не оставался равнодушным.
   — А Оливер? — осторожно поинтересовался он, бросая взгляд на маленькую детскую фигурку, распластанную на кровати.
   — Ночь покажет, — сухо ответил Ахмед.

Глава 28

   Ночь тянулась мучительно долго. Беспокойные крики и стоны метавшегося в бреду Оливера чо и дело нарушали сон Джослин. Несмотря на уговоры Лайма, ей так и не удалось отдохнуть. Мать чутко прислушивалась к каждому движению сына. Казалось, все попытки араба спасти ее мальчика не привели к ожидаемому результату. Она уже была уверена в том, что Оливер умрет, и решила не отходить от него до самого конца. Он нуждался в ней, и Джослин хотела провести возле сына его последние мучительные часы жизни.
   Почти позабыв о присутствии Лайма, который не покидал ее ни на минуту, ощущая прикосновения его руки, покоившейся на ее плече, женщина стояла на коленях перед кроватью Оливера. Она не сдерживала слез, и они беспрепятственно струились по ее щекам. Промакивая влажной тряпкой испарину на горячем лбу сына, мать нашептывала ему ласковые слова, которые он, увы, не слышал.
   Ахмед приходил, затем снова уходил к другим больным. Он то хмурился, то задумчиво качал головой, но лицо его оставалось непроницаемым, а с губ вот уже несколько часов не сорвалось ни слова. Заставив Оливера, находящегося в беспамятстве, выпить лечебный настой, лекарь прижался щекой к голове мальчика, чтобы определить, насколько высока температура. Потом он наложил мазь на нарывы и пробормотал что-то на родном языке. В его монотонной речи Джослин безошибочно узнала молитву.
   Наконец, переломный момент миновал и лихорадка отступила.
   Ахмед отошел от кровати Оливера и склонил голову.
   — О, Аллах Акбар! — громче и увереннее, чем прежде, произнес он, поднял голову и удовлетворенно взглянул на Джослин. — Аллах велик! Ваш сын будет жить.
   Некоторое время женщина с недоверием смотрела на араба, после чего в растерянности повернулась к Лайму, стоявшему за ее спиной.
   Он радостно улыбнулся.
   — Это правда? — боясь поверить, выдохнула она и, протянув руку, дрожащими пальцами прикоснулась ко лбу Оливера.
   Теперь Джослин и сама убедилась в том, что огонь, пожиравший тело ее сына, ослабел. Ее малыш будет жить! Сердце матери ликовало. Спеша отблагодарить Ахмеда, она перевела затуманенный слезами взгляд на место, где только что стоял араб, однако обнаружила, что он уже ушел.
   Джослин порывисто закрыла лицо руками, давая волю слезам радости, которые еще несколько минут назад были слезами горя и отчаяния. Она благодарила Бога за спасение Оливера, уже забыв о том, что всю ночь напролет обвиняла его в несчастье, постигшем ее. Благодаря человеку, верившему в другого Бога, Господь смилостивился над ее сыном и сохранил ему жизнь.
   Неожиданно молитвы Джослин прервал охрипший голос Эммы.
   — Нет, — простонала она. — Только не мой мальчик.
   Оглянувшись, молодая вдова увидела, что старая женщина подняла трясущуюся от слабости руку и погрозила кулаком кому-то невидимому.
   — Будь ты проклят! — крикнула она.
   Решив, что Эмма оплакивает смерть Оливера, Джослин торопливо поднялась на ноги, сгорая от нетерпения обрадовать ее известием о чудесном спасении своего сына. Однако сильные руки Лайма удержали ее на месте.
   — Я сам скажу.
   Снова опустившись на колени, Джослин взяла маленькую ладошку мальчика, ощущая, как жизнь возвращается в его тело.
   Тем временем Лайм склонился над Эммой.
   — Эмма! Оливер жив.
   Женщина категорично замотала головой, пробормотала что-то и застонала.
   — Не обманывай меня. Он мертв. Я знаю. Мой мальчик умер.
   — Нет, не умер. Лихорадка отступила, Эмма. Оливер поправится.
   Старая служанка застонала.
   — Ты хочешь утешить меня, Лайм? Не нужно. Я знаю правду. Я знаю.
   Джослин не сводила с Эммы испуганных глаз. Неужели она бредит?
   Мужчина осторожно положил руку на плечо больной.
   — Послушай меня, Эмма.
   — Ты тоже должен узнать правду. Сейчас, — продолжала стоять на своем Эмма. — Мне больше некого защищать. Некого. Ох, мой бедный Оливер. Теперь Эшлингфорд твой, Лайм. Он всегда принадлежал тебе.
   Джослин тяжело вздохнула, услышав слова служанки. Вернее было бы сказать, что Эшлингфорд должен был принадлежать Лайму. Но следующие слова Эммы повергли хозяйку баронства в изумление.
   — Мейнард не имел права владеть Эшлингфордом, потому что он не был сыном барона Монтгомери Фока.
   В комнате воцарилась мертвая тишина. Первым ее нарушил Лайм.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Прости меня, Лайм. Я не хотела никого обманывать. Никогда не хотела.
   — Обманывать? О чем ты говоришь?
   — О том, что Анна и Иво решили обмануть всех, и им это удалось.
   Джослин краем глаза заметила, как руки Лайма судорожно сжались в кулаки.
   — Расскажи, расскажи все без утайки.
   — Ах, Лайм, разве ты не понял? — раздраженно воскликнула Эмма. — Я любила Мейнарда не только потому, что вскормила его своей грудью. Я любила его как родного сына потому, что он был моим родным сыном. Моим и Иво. Сыном, рожденным вне брака.
   Признание старой женщины потрясло Джослин до глубины души. Если Эмма говорила правду, то Лайм и Мейнард доводились друг другу кузенами! Значит, Мейнард не имел никаких прав на Эшлингфорд. И Оливер тоже! Боже Всемогущий, разве такое возможно?!
   — Ты потеряла голову, женщина, и не знаешь, что говоришь, — неожиданно резко заявил Лайм.
   — Нет, я нахожусь в здравом уме, — голос Эммы с каждым словом становился сильнее и увереннее. Открыв, наконец, тайну, которую она хранила столько лет, женщина испытывала ни с чем не сравнимое облегчение. Будто гора упала с ее плеч. — Возможно, я потеряла голову тогда, когда полюбила Иво и позволила ему прикоснуться к себе, а потом родила от него ребенка. Да, я заблуждалась, очень сильно заблуждалась на его счет.
   — Расскажи мне все. Все до конца, — попросил Лайм, усилием воли сдерживая эмоции.
   Джослин могла лишь догадываться, что он чувствовал, узнав после стольких лет душевных страданий из-за презрения окружающих, что является единственным законным наследником Эшлингфорда. Все эти годы его обманывали. Словно паутина, ложь окутывала жизнь Эммы, Иво, Анны и Мейнарда. А теперь она коснулась и жизни Оливера.