Страница:
Урузбаев — продюсер. Я никогда его не видел, но много раз уже разговаривал с ним по телефону. Дело в том, что я очень хочу, чтобы Наташка сделалась рок-звездой. И сама она пассивно хочет сделаться рок-звездой. С ее голосом и внешними данными ей, на мой взгляд, будет вовсе не трудно стать супер-стар. У нее даже есть начальное музыкальное образование. Она восемь лет посещала в Советском Союзе музыкальную школу. Урузбаев тоже считает, что она может сделаться рок-стар в два счета. Правда, мы оба считаем, что Наташке следует сделаться дисциплинированной и отказаться от своего принципиального анархизма. Сам тигр относится к моим и урузбаевским мечтам скептически. «Все равно ничего из этого не выйдет! Зачем все это!» — обычный ее припев. Я время от времени прочитываю ей лекции на тему «Как сделаться рок-стар» и рисую красочные заманчивые картинки ожидающего ее блестящего будущего. Читаю я всегда, сидя на одном и том же месте, в столовой, она же прихожая, Наташка напротив меня, между нами злосчастный, много раз залитый вином и отчищенный мною столик мадам Юпп.
— Позвони Урузбаеву сейчас… — предложил я.
— Ой, ну его в жопу… — Она так и осталась в двери, с кофейником в руке. Она всегда счастлива отвлечь меня от работы. — По-моему, ни хуя из этой истории не выйдет.
— Но ведь он сделал недавно диск с этой девкой, которую ты видела. И девка немедленно сделалась известной. Ты же мне сама рассказывала?
— Рассказывала.
— Ну вот. И Урузбаев даже привез в отель, где проходил музыкальный конкурс, свинью. Это свидетельствует о его умении устраивать паблисити, о его американском стиле…
Закурившая уже Наташка расхохоталась:
— Какой же ты, Лимончиков, глупый! Вслушайся только в то, что ты говоришь: «Свинья свидетельствует о его американском стиле…»
— А что? Разве не так? В «сингл», который сделала эта пизда, ведь речь идет о мисс Пигги — она же свинья, известнейший американский телевизионный персонаж. Урузбаев прекрасно знает свое продюсерское дело, если додумался, чтобы девка явилась на музыкальный конкурс, ведя на поводке свинью. Прекрасный паблисити-ход. И именно скорее в американском, чем во французском стиле.
Урузбаев дал Наташке контракт для подписания, но она невнимательно сунула контракт мне, под предлогом, что я читаю по-французски много лучше ее. В контракте двенадцать страниц, и он обстоятельно заранее делит деньги за золотые и платиновые диски, которые тигр и Урузбаев когда-нибудь произведут. Большее количество денег, конечно, достанется Урузбаеву, но и тигру перепадает несколько куч денег. Зачем бы Урузбаев давал ей контракт, если бы он не надеялся, что их деловые отношения будут успешными? Единственное другое возможное объяснение: Урузбаеву нравится Наташка, и он надеется с ней выспаться. Но даже если шестидесятилетний Урузбаев и хочет секса с ней, то в ее силах и возможностях заставить Урузбаева сделать диск, но не ебаться с ним. Или поебаться пару раз. В конце концов мы не живем во времена, когда проникновение в дыру между ног не принадлежащей тебе женщины наказывалось смертной казнью. «У Наташки очень тяжелый и резкий характер, — пожаловался мне Урузбаев по телефону. — С ней трудно иметь дело. Но голос!.. — восхищенно зацокал он языком в телефонной трубке. — Такой голос, уверяю вас, Эдуард, один в Париже и, может быть, во всей Франции… Однако я тоже упрямый… — Урузбаев засмеялся, — я буду с ней работать.»
Вот он и пытается с ней работать. Один раз она уже не явилась на запись. За пару часов до записи ей стало скучно, и она вышла из дому раньше, чтобы развеять свою скуку визитом к Нинке. У Нинки она выпила… Бедняга Урузбаев специально снял на этот вечер студию. На следующий день я не сумел заставить ее позвонить Урузбаеву и извиниться, но через неделю она все же извинилась, и они помирились. Теперь Урузбаев усиленно ищет Наташке группу, с которой она сможет работать. Очевидно, найти группу нелегко, потому как несколько уже были опробованы и отвергнуты.
— Звони Урузбаеву! — я указал ей на телефон и, чтобы вдохновить ее, попытался подогреть в ней тщеславие. — Чем ты хуже этой пизды Нины Хаген! Она тоже эмигрантка из Восточной Германии. Влезла в бизнес, пожалуйста, делает, что хочет. Подрисовывает под носом усы, шипит, воет, вопит, прыгает по сценам в мундирах и капроновых платьях. Ты же любишь орать, вот и будешь вопить на сценах. Найдешь, наконец, применение своей могучей энергии!
— Да, я знаю, ты мечтаешь, Лимонов, чтобы я вопила где-нибудь, а не с тобой, здесь. Ты хочешь, чтобы я оставила тебя в покое. А ты будешь вставать рано утром, пить кофе, писать свои романы, делать гимнастику и варить куриный суп…
— Звони! — приказал я, не обращая внимания на ее демагогию. — Немедленно!
Она фыркнула презрительно, но все же, водрузив кофейник на шоффаж, пошла к телефону. Я пошел в туалет, слил воду несколько раз, а потом даже запел что-то, стараясь не слышать голоса Наташки, грубо разговаривающей с продюсером. Для того, чтобы не делать ей потом замечаний. Я считаю, что она не умеет себя вести с людьми. Она или слишком груба или фамильярна. Урузбаев же личность странноватая. Может быть, как и полагается продюсеру этого бизнеса? Кавказец русского происхождения, бывший полковник американской армии, француз (каким, интересно, образом?!), сделал деньги, кажется, в химической промышленности. Наташку он нашел в кабаре. Могу себе представить, как она там орала «Ой, вы, кони залетны-йя!» к восторгу полковника. Теперь этот человек, с биографией героя Хемингуэя, занимается устройством тигриного рыка, пытается продать рычание в мир…
— Спрятался в туалет, Лимончиков? — довольным голосом вызвала меня будущая звезда рок-н-ролла.
— По жопе хочешь, Наташа? — ласково спросил я, делая ударение на последнем слоге, на «а», как делают французы.
— Ну вот, он нашел мне новых ребят. Черных. — Она схватила меня за талию и, приблизив свое лицо к моему, вдруг загудела негритянским блюзом. Что-то из репертуара Билли Холидэй. В Лос-Анджелесе Наташка даже пела в негритянской церкви вместе с черными. Такой у нее голосище.
— Черные, зеленые, кто угодно… Ты должна сделать карьеру в поп-музыке. С твоими данными…
— Сидеть на жопе всю жизнь — преступление! — подхватила Наташка, имитируя мой звонкий пионерский голос. — Зануда ты, Лимончиков. Правильная зануда!
— Что ж ты со мной живешь, если я зануда?
— Потому что я тебя, Лимончиков, люблю, — тигр поцеловал меня и вдруг хулигански схватил за член. — Что это у тебя там такое?
Тигр захохотал. И скривился от боли: «Ой-ййй!» В очередной раз тигр ударился о шаткую перегородку, отделяющую китченетт от квартиры. У нее плохая координация движений, и в сочетаний с повышенным содержанием глюкозы в крови, нога ее постоянно украшены синяками. «Блядь!» — Наташка пнула перегородку.
Я лег в два ночи, но никак не мог заснуть, предчувствуя что-то недоброе. Так матери, говорят, чувствуют на расстоянии несчастья, приключающиеся с детьми. В спальне, хотя ее окно и выходит во двор, мне было слышно притормаживание автомобилей на углу. Мне казалось, что каждый автомобиль, протискивающийся по ночной улице, сейчас остановится и высадит тигра.
С улицы раздались голоса. Я поднял голову с подушки. Мне показалось, что я узнал голос тигра. Слов невозможно было различить, но интонации показались мне ее интонациями. Я прислушался… Тишина. Внезапно раздался топот ног по лестнице, уже безошибочно, вскрик тигра и дикий, истерический звонок в дверь.
«Бля, что могло случиться?» — успел подумать я и выскочил голый к двери.
— Там! Он идет за мной! — вскричал тигр и, оттолкнув меня, влетел в квартиру. Сумка тигра хлестнула меня по бедру. Голый, я шагнул на лестничную площадку. Некто, тип с усами, неопрятные волосы, в куртке с меховым воротником, стоял на несколько ступеней ниже, лицо различимо в свете фонаря соседнего дома, просачивающегося в окно на лестнице.
— Что происходит? — спросил я вполне спокойно, хотя уже был дико зол на надравшегося вдребезги, если судить по запаху, проскочившего в квартиру тигра.
— Я подумал, что она меня зовет… — пробормотал тип. — Она делала мне знаки…
— Спасибо за внимание. Бон нюи! — сказал я еще спокойнее и, войдя в квартиру, закрыл дверь.
Вот тебе и репетиция! Наташка специально отпросилась из кабаре на этот вечер. Я старательно переписал ей начисто английские тексты, мною для нее сочиненные: один о фашистах и анархистах, которые заняли город, и второй о «найтклаб-сингэр»… Она собрала тексты, сочиненные ею, и, красивая, прижимая ноты к груди, довольная, отправилась на первую репетицию с черными музыкантами. Сейчас она лежит в спальне (бросилась на кровать в пальто) и тяжело дышит.
— Где он? — прохрипела она, когда я вошел в спальню.
— Ушел, — ответил я односложно, зная по опыту, что с нею лучше сейчас совсем не разговаривать. Я лег на самый край кровати.
К счастью, она, кажется, очень пьяна, и от этого у нее мало сил. Она завозилась в темноте, освобождаясь от пальто лежа. Стащила с себя еще что-то. Вползла под одеяло оригинальным способом вытаскивания одеяла из-под себя. Еще повозилась. Уснула.
Я заложил руки за спину и в тысячный раз стал размышлять о том, почему я живу с такой неудобной для жизни бабой. Завтра же, когда она отрезвеет, скажу ей, чтобы она уходила! Сколько можно тянуть эту агонию, Лимонов! Шит! Шит, шит и сто тысяч раз шит! Что ты — воспитатель в колонии для особо опасных преступниц? Ты что, знаменитый советский педагог Макаренко, возившийся с малолетними убийцами и ворюгами? На кой тебе эти переживания? Завтра она будет винить этого усатого еврея или араба, который пошел за нею. Но при чем здесь по сути дела еврей или араб? Пьяная баба автоматически воспринимается как блядь, а блядь вызывает желание попробовать ее выебать. Сам бы я не пошел за пьяной бабой… (Или пошел бы?) Но что ожидать от шляющихся по улицам в три часа ночи полупреступных простых людей? Нет, этот кудлатый жлоб в куртке не виноват. Ебаный тигр виноват… Где она напилась? С музыкантами? Почему она напилась?..
Тигр перевернулся и вдруг положил на меня ногу. Заигрывание. Рука тигра впилась мне в плечо.
— Больно! — я снял руку.
— Эй ты, дурак! — Тигр снял ногу и отвернулся от меня. В знак презрения ко мне она еще толкнула меня тяжелой попкой.
— Эй, легче, алкоголичка! — прошипел я.
— Ду-рааак!
Я промолчал. Если поддаться на ее заигрывания и начать ебать тигра, то нет никакой гарантии, что она успокоится. В зависимости от степени ее нервности она может еще больше разозлиться от процесса полового акта и накричать на меня или наговорить гадостей. Несколько раз она выскакивала из-под меня, а однажды пьяница даже спихнула меня на пол! Резкая русская женщина. Может быть, именно поэтому браки иностранцев с русскими женщинами часто разваливаются. Невозможно долго жить в квартире, где несколько раз на день взрываются гранаты. Разумеется, тигр — редкое существо, большинство русских женщин не такие резкие, как тигр, но их постоянная эмоциональная неудовлетворенность делает их опасными партнерами.
В одиннадцать позвонил Урузбаев. Грустным голосом.
— Можно Наташу?
— Она еще спит, полковник.
— Ох! — Урузбаев тяжело вздохнул. — Она вчера поскандалила с музыкантами. Поскандалила и убежала. Какой бес в нее вселился?
— Если бы я знал!
— Попросите ее, пожалуйста, позвонить мне, когда она проснется…
Голоса у нас с полковником были усталые.
Не так легко сделать из тигра рок-звезду. Устанешь делать. Но, действительно, стала бы она рок-стар, всем бы было хорошо. И ей, и мне, и полковнику. Ее дикая энергия была бы направлена по определенному руслу и крутила бы мирные турбины шоу-бизнеса вместо того, чтобы разрушать себя и близкого человека — Лимонова. И деньги бы у нее были. Она же страдает от недостатка денег…
Подойдя к двери спальни, я прислушался. Ровное сопение. Я приоткрыл дверь и заглянул. Укрывшись одеялами с головой, тигр спал, дыша через отверстие в одеялах. Кисть одной руки на подушке была раскрыта, как будто ожидая, что в нее что-нибудь положат. За ночь небольшая наша спальня наполнилась запахом сладкого крепкого алкоголя, выделяемого без устали могучими легкими русской девушки. Я подумал: «Интересно, если ебать тигра много больше, чем я это делаю, сократит ли она потребление алкоголя?..» Подумал с любопытством исследователя…
— Урузбаев просил тебя позвонить, — передал я ей полковничий мэссидж, [10]застав ее через несколько часов голой у распахнутого холодильника с пакетом сока в руке. Она бы предпочла пиво, разумеется, но, согласно моему очередному запрету, пиво в доме держать не полагается.
— Ну его в пизду! — прохрипел тигр. — Старый мудак. Развел пиздеж!.. Я пошла работать, как идиотка, петь… В семь тридцать мы встретились, а репетицию с музыкантами он, оказывается, назначил на десять часов! До этого он, оказывается, рассчитывал, что я пойду с ним в ресторан. Я пошла… Но на хуй он мне, спрашивается, нужен, выслушивать его истории о том, как он воевал… — Тигр, расплескивая апельсиновый сок, выдавил его из пакета. Две трети в бокал, одну треть — на пол. Тигр поджал ногу, пол у нас в этой части квартиры холодный, плиточный, глотнул соку и закончил речь: — Не буду звонить ему и его черным мудакам. Где он таких нашел только… — Тигр допил сок и видя, что я все еще стою рядом, ожидая дополнительной информации о вчерашней истории, добавил неохотно: — Этот черный ас-хол Джон стал учить меня, как я должна петь по-английски! Да я куда лучше его говорю по-английски. Я в колледже училась! А он стал учить меня произносить слова, как их произносят в Гарлеме… Я сказала Урузбаеву: — Если вам нужно черное произношение, возьмите черную певицу. На хуй вам я!.. — Тигр издал горловое рычание.
— И вы поскандалили, — закончил я за тигра.
— Мудак Урузбаев! — убежденно проскрежетал тигр. Ее груди агрессивно качнулись в мою сторону.
— Пусть он мудак, но позвони ему. Он просил.
— Не буду.
В этот момент опять позвонил Урузбаев.
— Наташа проснулась, извините?
— Да, проснулась. Одну секунду. Наташа! Полковник!
— Скажи, что меня нет!
— Эй, решай свои дела сама!
Ей пришлось взять трубку.
— Да! — Некоторое время она молчала, очевидно, слушая монолог Урузбаева. Выслушав, закричала:
— А зачем вы приглашаете меня на три часа раньше? Слушать ваши дурацкие истории о вашем детстве и о войне? Мне они неинтересны! Я хочу петь, а не выслушивать нудные истории!
В прихожей я схватился за голову: «Все. Старик никогда не простит ей пренебрежения к своему детству…»
— В пизду! — вскрикнула она и хрустнула трубкой, обрушив ее на телефонный аппарат. Вошла в прихожую. Проходя мимо меня, опять прокричала «В пизду!» и скрылась в нашей крошечной ванной.
— Эй! — заговорил я ей вслед зло. — Почему ты обижаешь людей, желающих тебе добра? Ничто в этом мире не делается без примешивания человеческих чувств, — да будет тебе известно… Он пожилой человек… Ему хочется поговорить с тобой, ты тоже русская… Может, он в тебя даже влюблен немножко, что же тут такого! Все мы люди, не машины же… Я тебе тысячу раз говорил, Наташа, научись ладить с людьми! Научись, как с ними обходиться. В Соединенных Штатах даже платные семинары на эту тему в университетах существуют. В дюжину уроков возможно научиться «Хау ту дил виз пипл»… Ты же — как дикарь, только что вышедший из лесу, — кричишь, ругаешься, руками размахиваешь».
Разъяренная, она выскочила из ванной:
— Да! Я дикая, я простая, я плебейка. Только что вышла из лесу!
Помимо моей воли я полюбовался на нее. Голая, с алыми советскими волосами торчком, с обожженной сиськой, злая-презлая, монгольские, отдаленно друг от друга помещенные глаза потемнели от злости. Об этих глазах я как-то сказал, что они цвета монгольской реки Карулен, через которую только что переправилась вброд тысяча монгольских всадников. Она как бы двигалась отдельными поляроидными моментами. Раз — взмах руки с сигаретой в сторону. Два — полупрофиль, крупная сиська, и детское худое плечо, и кусок мощной женской шеи. Три — отросшие уже до лопаток красные волосы, спина от широких плеч до талии, попка высоко над землей… Ноги модели — кинодива, мечта мужчин прошла от меня в спальню. И с ветром рванула дверь. Хряп — только штукатурка посыпалась.
— Ты что, блядь, делаешь! — закричал я. — Прекрати свои…
Махнув рукой, я ушел в ливинг-рум, осторожно прикрыв за собой дверь. Нельзя поддаваться на провокации дикарки. Дикарка! И все ее реакции на жизнь — дикарские.
Кабаре «Санкт-Петербург»
— Гражданин Лимонов?
— Приготовьте только самое необходимое. Пасту, зубную щетку, мыло, полотенце, теплые носки. Сейчас мы приедем вас забирать.
— Хэй, кто это?
— Ты что ж, блядь, друзей не узнаешь, — хохочут в телефонной трубке. — Ефименков.
— Ты где, Женя?
— Где? Здесь, в Париже. Я тебе звоню из «Санкт-Петербурга». Твоя девушка дала мне телефон. Бери такси и приезжай.
— Да? «Санкт-Петербург» немыслимо дорогой, ты знаешь, Женя?
— Это не твоя забота. Я тебя приглашаю! Скажешь, что ты мой гость.
— Хорошо, приеду. Но, может быть, ты спросишь Наташу, не против ли она? Дело в том, что у нас с ней договоренность. Я обещал ей не появляться в кабаре, дабы ее не смущать…
— Я уже спросил ее, все в порядке. Немедленно хватай такси и приезжай…
Советский писатель Ефименков положил трубку. Несоветский писатель Лимонов стал натягивать брюки. Даже если бы он не давал слова Наташке, он все равно не мог бы появляться в «Санкт-Петербурге» чаще, чем раз в столетие. Как может борющийся с нуждой писатель, годовой доход которого никогда еще не превысил цифры 60.000 франков, пойти в кабаре, где бутылка самого дешевого шампанского стоит 900 франков (далее кривая цен красиво вспархивает в заоблачные высоты двух тысяч и даже более за бутылку!)? То обстоятельство, что его девушка поет в этом кабаре, не меняет дела. Наташка рассказывала, что иной раз артисты понаглее пытаются добиться от администрации скидки для своих личных гостей, но всегда безуспешно. Администрация охотно платит артистам проценты с каждой бутылки, заказанной спровоцированными ими клиентами, но ни обычая «бесплатного» дринка для певцов и музыкантов, ни скидки для друзей артистов не существует. Лимонов этому скорее рад. Бесплатными дринками Наташка надиралась бы еще больше.
Черные брюки и сапоги, желто-бело-черная рубашка в разводах, черная куртка с попугаем во всю спину и названиями стран НАТО — в лучший свой комплект оделся писатель Лимонов, отправляясь на встречу с посланцем страны Советов писателем Ефименковым. Плюс, ему хотелось показаться бравым молодцом, Наташкиным поддельным и настоящим цыганом и русским. Вот какой, мол, у нее мужик. Не какая-нибудь старая жопа, но выглядящий молоденьким парень сорока лет.
Париж был холодный и хмурый. Писатель прошел к станции метро «Отель де Билль» и с удовольствием спустился в теплое желтое подземелье. Пахло жареными семечками и машинным маслом. Выезжая из метро на Елисейские поля, стоя на эскалаторе, он понял, что волнуется. Нет, не перед встречей с Ефименковым, с которым он всегда чувствовал себя свободно, но перед встречей с Наташкой на ее территории. На неизвестной ему территории, в зале, куда она каждый вечер выходит в псевдорусских (скорее еврейско-польских) нарядах и поет тяжелые сильные песни, от которых, очевидно, сжимаются или, напротив, расширяются души богатых гуляк всевозможных национальностей, с преобладанием богатых арабов. И они кричат: «Наташа! Наташа!», нажимая на последний слог, и бросают в Наташку розы, которые Лимонов не выбрасывает, но помещает на кладбище роз, в гольденберговскую банку из-под огурцов, стоящую на шкафу мадам Юпп в ливинг-рум. И богачи пьют шампанское в честь певицы Наташи и бьют об пол бокалы: «Хрясть!»
Он всем сказал, что он «инвите пар мсье Ефименков». Кому нужно и не нужно. Он сообщил это двум здоровенным детинам в блейзерах, стоящим у входа. Спустившись один марш лестницы вниз, он повторил фразу молодому человеку с книгой, поместившемуся на площадке лестницы рядом со столом, где стоял большой букет роз в тяжелой серебряной квашне. Еще один марш лестницы привел его к гардеробной, где женщина в поддельных золотом расшитых жилете, юбке и кокошнике, приняла у него плащ. Он и ей пробормотал, что приглашен Ефименковым, и огляделся. Стены цвета кожицы недоспелой вишни были разделены золотыми полосками на отдельные полотна. Поддельные канделябры на стенах поддерживали гроздья мелких лампочек. Ковер был цвета переспелой вишни, и писатель подумал, что на таком ковре кровь должна быть вовсе не видна…
От гардеробной третий марш привел его к бару и прямо в толпу официантов и метрдотелей в черных смокингах, хищно набросившихся на него. Узнав, однако, что месье в очках приглашен месье Ефименковым, черные вороны оставили его в покое и препоручили не спеша подлетевшему старшему черному ворону. По описанию Наташки, много раз изображавшей для него в лицах команду «Санкт-Петербурга», писатель тотчас узнал старшего метрдотеля Анатолия. — Жэ сюи инвите пар месье Ефименков, [11]— продекламировал писатель и скромно улыбнулся. Волк изобразил из себя Наташу Ростову, явившуюся на первый бал.
— Вы?.. — старший черный ворон издал знак вопроса.
— Лимонов… Эдуард Лимонов…
— Да-да… Лимонов… — Ворон заглянул в какой-то список. — Идемте, я вас посажу. Женя сейчас будет. Он вышел ненадолго…
«Какого же хуя Ефименков требовал, чтобы я приезжал немедленно? Хорошо еще, что я не взял такси», — подумал писатель.
Они прошли в правую часть ресторана, — чуть выше всего остального зала, как бы на террасу, и метрдотель познакомил его с блондинкой, сидящей за столом у самых перил. — Ольга! — представилась маленькая женщина, похожая на полис-вумэн [12]— актрису Энджи Дикинсон. Плотный мужчина, сидящий с нею, представился Архаровым. Анатолий поставил перед писателем свежий бокал, «Ольга» вызвала жестом руки молодого высокого официанта, и тот, держа бутыль шампанского, закутанную до горла в полотенце, странно высоко, наполнил бокал. — «Вдова Клико», — успел заметить на оголившемся боку бутыли близорукий, но остроглазый писатель. «Вдова» приятно уколола горло писателя — А где же сам? — поинтересовался писатель, оглядывая редконаселенное пространство подвала, похожего на противоестественное дитя, родившееся от брака оперного театра с голливудской версией русской церкви. Несколько седых голов там и тут. Несколько женских причесок «а ля Раиса Федоровна» — мама писателя расхаживала с такой по Харькову в пятидесятые годы. А где же пьяные техасские миллионеры, срубающие ножом головки с бутылок шампанского? А где разгульные арабы, соревнующиеся подобно грузинам, — стол против стола, в количестве заказанного шампанского? Для них, наверное, еще рано. Наташка утверждала, что иной раз загулявший клиент поит весь ресторан, и открывается для него одного — тридцать бутылок! Даже если только по тысяче франков бутыль — это тридцать тысяч франков! Джизус Крайст! Галлимер платит своим писателям пять тысяч аванса за первую книгу. За продукт труда интеллекта. По ТиВи пиздят о «новых бедных». Отберите прибыли у клиентов «Санкт-Петербурга»…
— Женя вышел встречать друзей, — сказала «Ольга». — Вы первый раз здесь?
— Да, я у вас первый раз.
Ольга-хозяйка подозрительно посмотрела на него.
— Чего это она? — подумал писатель. — Бедные писатели не ходят в такие места, как ее кабаре. А может быть, у него не смыта мыльная пена с уха. Писатель знал, что иногда после бритья на ушах у него остаются клочки крема «Жиллетт». Он коснулся одного уха, потом другого. Нет, руки вернулись к нему без сухой пены.
— Так вы, значит, знаменитый Лимонов? — сказал назвавшийся Архаровым.
— Ну, положим, не так уж и знаменитый, — отклонил комплимент подозрительный писатель. На всякий случай, вдруг Архаров смеется. — Но Лимонов.
Последовал монолог Архарова, прерываемый скептическим фырканьем писателя. Содержание монолога сводилось к тому, что Архаров читал роман Лимонова, что он даже думает серьезно о сценизации романа… да, он забыл сказать, что он режиссер, что роман «произвел на него сильнейшее впечатление», что, как никто другой, он, Лимонов, сумел изобразить одиночество. Никто до него в русской литературе…
Писатель Лимонов охотно поверил бы режиссеру Архарову и его чувствам, однако все это могло быть и просто любезностью. В последнее время его стали очень часто хвалить. И это подозрительно. И, пожалуй, стоит обратить на этот факт серьезное внимание.
— Спасибо за комплименты, — поблагодарил он. — Не совсем, правда, представляю себе, как вы можете поставить пьесу по моей книге в советском театре. Что, герой будет совокупляться с негром на советской сцене? Плохо себе представляю подобное действо… — Ольга засмеялась. И Архаров вдруг раздвинул рот и улыбнулся в щель. «Как странно устроен его рот, — удивился писатель. — Не изогнувшись, губы строго параллельно раздвинулись».
За спиной писателя кто-то надвигался, шурша. Писатель обернулся и вскочил. Очень большая в золотой кофте и красной юбке с нашитыми по ней повсюду белыми пуговицами — стиль «гриб-мухомор», пред ним стояла его подруга. Очень вежливо, даже чуть присев в реверансе, она сказала Архарову и хозяйке Ольге «бонжур», как обычно зажикав «ж» более, чем это необходимо.
— Позвони Урузбаеву сейчас… — предложил я.
— Ой, ну его в жопу… — Она так и осталась в двери, с кофейником в руке. Она всегда счастлива отвлечь меня от работы. — По-моему, ни хуя из этой истории не выйдет.
— Но ведь он сделал недавно диск с этой девкой, которую ты видела. И девка немедленно сделалась известной. Ты же мне сама рассказывала?
— Рассказывала.
— Ну вот. И Урузбаев даже привез в отель, где проходил музыкальный конкурс, свинью. Это свидетельствует о его умении устраивать паблисити, о его американском стиле…
Закурившая уже Наташка расхохоталась:
— Какой же ты, Лимончиков, глупый! Вслушайся только в то, что ты говоришь: «Свинья свидетельствует о его американском стиле…»
— А что? Разве не так? В «сингл», который сделала эта пизда, ведь речь идет о мисс Пигги — она же свинья, известнейший американский телевизионный персонаж. Урузбаев прекрасно знает свое продюсерское дело, если додумался, чтобы девка явилась на музыкальный конкурс, ведя на поводке свинью. Прекрасный паблисити-ход. И именно скорее в американском, чем во французском стиле.
Урузбаев дал Наташке контракт для подписания, но она невнимательно сунула контракт мне, под предлогом, что я читаю по-французски много лучше ее. В контракте двенадцать страниц, и он обстоятельно заранее делит деньги за золотые и платиновые диски, которые тигр и Урузбаев когда-нибудь произведут. Большее количество денег, конечно, достанется Урузбаеву, но и тигру перепадает несколько куч денег. Зачем бы Урузбаев давал ей контракт, если бы он не надеялся, что их деловые отношения будут успешными? Единственное другое возможное объяснение: Урузбаеву нравится Наташка, и он надеется с ней выспаться. Но даже если шестидесятилетний Урузбаев и хочет секса с ней, то в ее силах и возможностях заставить Урузбаева сделать диск, но не ебаться с ним. Или поебаться пару раз. В конце концов мы не живем во времена, когда проникновение в дыру между ног не принадлежащей тебе женщины наказывалось смертной казнью. «У Наташки очень тяжелый и резкий характер, — пожаловался мне Урузбаев по телефону. — С ней трудно иметь дело. Но голос!.. — восхищенно зацокал он языком в телефонной трубке. — Такой голос, уверяю вас, Эдуард, один в Париже и, может быть, во всей Франции… Однако я тоже упрямый… — Урузбаев засмеялся, — я буду с ней работать.»
Вот он и пытается с ней работать. Один раз она уже не явилась на запись. За пару часов до записи ей стало скучно, и она вышла из дому раньше, чтобы развеять свою скуку визитом к Нинке. У Нинки она выпила… Бедняга Урузбаев специально снял на этот вечер студию. На следующий день я не сумел заставить ее позвонить Урузбаеву и извиниться, но через неделю она все же извинилась, и они помирились. Теперь Урузбаев усиленно ищет Наташке группу, с которой она сможет работать. Очевидно, найти группу нелегко, потому как несколько уже были опробованы и отвергнуты.
— Звони Урузбаеву! — я указал ей на телефон и, чтобы вдохновить ее, попытался подогреть в ней тщеславие. — Чем ты хуже этой пизды Нины Хаген! Она тоже эмигрантка из Восточной Германии. Влезла в бизнес, пожалуйста, делает, что хочет. Подрисовывает под носом усы, шипит, воет, вопит, прыгает по сценам в мундирах и капроновых платьях. Ты же любишь орать, вот и будешь вопить на сценах. Найдешь, наконец, применение своей могучей энергии!
— Да, я знаю, ты мечтаешь, Лимонов, чтобы я вопила где-нибудь, а не с тобой, здесь. Ты хочешь, чтобы я оставила тебя в покое. А ты будешь вставать рано утром, пить кофе, писать свои романы, делать гимнастику и варить куриный суп…
— Звони! — приказал я, не обращая внимания на ее демагогию. — Немедленно!
Она фыркнула презрительно, но все же, водрузив кофейник на шоффаж, пошла к телефону. Я пошел в туалет, слил воду несколько раз, а потом даже запел что-то, стараясь не слышать голоса Наташки, грубо разговаривающей с продюсером. Для того, чтобы не делать ей потом замечаний. Я считаю, что она не умеет себя вести с людьми. Она или слишком груба или фамильярна. Урузбаев же личность странноватая. Может быть, как и полагается продюсеру этого бизнеса? Кавказец русского происхождения, бывший полковник американской армии, француз (каким, интересно, образом?!), сделал деньги, кажется, в химической промышленности. Наташку он нашел в кабаре. Могу себе представить, как она там орала «Ой, вы, кони залетны-йя!» к восторгу полковника. Теперь этот человек, с биографией героя Хемингуэя, занимается устройством тигриного рыка, пытается продать рычание в мир…
— Спрятался в туалет, Лимончиков? — довольным голосом вызвала меня будущая звезда рок-н-ролла.
— По жопе хочешь, Наташа? — ласково спросил я, делая ударение на последнем слоге, на «а», как делают французы.
— Ну вот, он нашел мне новых ребят. Черных. — Она схватила меня за талию и, приблизив свое лицо к моему, вдруг загудела негритянским блюзом. Что-то из репертуара Билли Холидэй. В Лос-Анджелесе Наташка даже пела в негритянской церкви вместе с черными. Такой у нее голосище.
— Черные, зеленые, кто угодно… Ты должна сделать карьеру в поп-музыке. С твоими данными…
— Сидеть на жопе всю жизнь — преступление! — подхватила Наташка, имитируя мой звонкий пионерский голос. — Зануда ты, Лимончиков. Правильная зануда!
— Что ж ты со мной живешь, если я зануда?
— Потому что я тебя, Лимончиков, люблю, — тигр поцеловал меня и вдруг хулигански схватил за член. — Что это у тебя там такое?
Тигр захохотал. И скривился от боли: «Ой-ййй!» В очередной раз тигр ударился о шаткую перегородку, отделяющую китченетт от квартиры. У нее плохая координация движений, и в сочетаний с повышенным содержанием глюкозы в крови, нога ее постоянно украшены синяками. «Блядь!» — Наташка пнула перегородку.
Я лег в два ночи, но никак не мог заснуть, предчувствуя что-то недоброе. Так матери, говорят, чувствуют на расстоянии несчастья, приключающиеся с детьми. В спальне, хотя ее окно и выходит во двор, мне было слышно притормаживание автомобилей на углу. Мне казалось, что каждый автомобиль, протискивающийся по ночной улице, сейчас остановится и высадит тигра.
С улицы раздались голоса. Я поднял голову с подушки. Мне показалось, что я узнал голос тигра. Слов невозможно было различить, но интонации показались мне ее интонациями. Я прислушался… Тишина. Внезапно раздался топот ног по лестнице, уже безошибочно, вскрик тигра и дикий, истерический звонок в дверь.
«Бля, что могло случиться?» — успел подумать я и выскочил голый к двери.
— Там! Он идет за мной! — вскричал тигр и, оттолкнув меня, влетел в квартиру. Сумка тигра хлестнула меня по бедру. Голый, я шагнул на лестничную площадку. Некто, тип с усами, неопрятные волосы, в куртке с меховым воротником, стоял на несколько ступеней ниже, лицо различимо в свете фонаря соседнего дома, просачивающегося в окно на лестнице.
— Что происходит? — спросил я вполне спокойно, хотя уже был дико зол на надравшегося вдребезги, если судить по запаху, проскочившего в квартиру тигра.
— Я подумал, что она меня зовет… — пробормотал тип. — Она делала мне знаки…
— Спасибо за внимание. Бон нюи! — сказал я еще спокойнее и, войдя в квартиру, закрыл дверь.
Вот тебе и репетиция! Наташка специально отпросилась из кабаре на этот вечер. Я старательно переписал ей начисто английские тексты, мною для нее сочиненные: один о фашистах и анархистах, которые заняли город, и второй о «найтклаб-сингэр»… Она собрала тексты, сочиненные ею, и, красивая, прижимая ноты к груди, довольная, отправилась на первую репетицию с черными музыкантами. Сейчас она лежит в спальне (бросилась на кровать в пальто) и тяжело дышит.
— Где он? — прохрипела она, когда я вошел в спальню.
— Ушел, — ответил я односложно, зная по опыту, что с нею лучше сейчас совсем не разговаривать. Я лег на самый край кровати.
К счастью, она, кажется, очень пьяна, и от этого у нее мало сил. Она завозилась в темноте, освобождаясь от пальто лежа. Стащила с себя еще что-то. Вползла под одеяло оригинальным способом вытаскивания одеяла из-под себя. Еще повозилась. Уснула.
Я заложил руки за спину и в тысячный раз стал размышлять о том, почему я живу с такой неудобной для жизни бабой. Завтра же, когда она отрезвеет, скажу ей, чтобы она уходила! Сколько можно тянуть эту агонию, Лимонов! Шит! Шит, шит и сто тысяч раз шит! Что ты — воспитатель в колонии для особо опасных преступниц? Ты что, знаменитый советский педагог Макаренко, возившийся с малолетними убийцами и ворюгами? На кой тебе эти переживания? Завтра она будет винить этого усатого еврея или араба, который пошел за нею. Но при чем здесь по сути дела еврей или араб? Пьяная баба автоматически воспринимается как блядь, а блядь вызывает желание попробовать ее выебать. Сам бы я не пошел за пьяной бабой… (Или пошел бы?) Но что ожидать от шляющихся по улицам в три часа ночи полупреступных простых людей? Нет, этот кудлатый жлоб в куртке не виноват. Ебаный тигр виноват… Где она напилась? С музыкантами? Почему она напилась?..
Тигр перевернулся и вдруг положил на меня ногу. Заигрывание. Рука тигра впилась мне в плечо.
— Больно! — я снял руку.
— Эй ты, дурак! — Тигр снял ногу и отвернулся от меня. В знак презрения ко мне она еще толкнула меня тяжелой попкой.
— Эй, легче, алкоголичка! — прошипел я.
— Ду-рааак!
Я промолчал. Если поддаться на ее заигрывания и начать ебать тигра, то нет никакой гарантии, что она успокоится. В зависимости от степени ее нервности она может еще больше разозлиться от процесса полового акта и накричать на меня или наговорить гадостей. Несколько раз она выскакивала из-под меня, а однажды пьяница даже спихнула меня на пол! Резкая русская женщина. Может быть, именно поэтому браки иностранцев с русскими женщинами часто разваливаются. Невозможно долго жить в квартире, где несколько раз на день взрываются гранаты. Разумеется, тигр — редкое существо, большинство русских женщин не такие резкие, как тигр, но их постоянная эмоциональная неудовлетворенность делает их опасными партнерами.
В одиннадцать позвонил Урузбаев. Грустным голосом.
— Можно Наташу?
— Она еще спит, полковник.
— Ох! — Урузбаев тяжело вздохнул. — Она вчера поскандалила с музыкантами. Поскандалила и убежала. Какой бес в нее вселился?
— Если бы я знал!
— Попросите ее, пожалуйста, позвонить мне, когда она проснется…
Голоса у нас с полковником были усталые.
Не так легко сделать из тигра рок-звезду. Устанешь делать. Но, действительно, стала бы она рок-стар, всем бы было хорошо. И ей, и мне, и полковнику. Ее дикая энергия была бы направлена по определенному руслу и крутила бы мирные турбины шоу-бизнеса вместо того, чтобы разрушать себя и близкого человека — Лимонова. И деньги бы у нее были. Она же страдает от недостатка денег…
Подойдя к двери спальни, я прислушался. Ровное сопение. Я приоткрыл дверь и заглянул. Укрывшись одеялами с головой, тигр спал, дыша через отверстие в одеялах. Кисть одной руки на подушке была раскрыта, как будто ожидая, что в нее что-нибудь положат. За ночь небольшая наша спальня наполнилась запахом сладкого крепкого алкоголя, выделяемого без устали могучими легкими русской девушки. Я подумал: «Интересно, если ебать тигра много больше, чем я это делаю, сократит ли она потребление алкоголя?..» Подумал с любопытством исследователя…
— Урузбаев просил тебя позвонить, — передал я ей полковничий мэссидж, [10]застав ее через несколько часов голой у распахнутого холодильника с пакетом сока в руке. Она бы предпочла пиво, разумеется, но, согласно моему очередному запрету, пиво в доме держать не полагается.
— Ну его в пизду! — прохрипел тигр. — Старый мудак. Развел пиздеж!.. Я пошла работать, как идиотка, петь… В семь тридцать мы встретились, а репетицию с музыкантами он, оказывается, назначил на десять часов! До этого он, оказывается, рассчитывал, что я пойду с ним в ресторан. Я пошла… Но на хуй он мне, спрашивается, нужен, выслушивать его истории о том, как он воевал… — Тигр, расплескивая апельсиновый сок, выдавил его из пакета. Две трети в бокал, одну треть — на пол. Тигр поджал ногу, пол у нас в этой части квартиры холодный, плиточный, глотнул соку и закончил речь: — Не буду звонить ему и его черным мудакам. Где он таких нашел только… — Тигр допил сок и видя, что я все еще стою рядом, ожидая дополнительной информации о вчерашней истории, добавил неохотно: — Этот черный ас-хол Джон стал учить меня, как я должна петь по-английски! Да я куда лучше его говорю по-английски. Я в колледже училась! А он стал учить меня произносить слова, как их произносят в Гарлеме… Я сказала Урузбаеву: — Если вам нужно черное произношение, возьмите черную певицу. На хуй вам я!.. — Тигр издал горловое рычание.
— И вы поскандалили, — закончил я за тигра.
— Мудак Урузбаев! — убежденно проскрежетал тигр. Ее груди агрессивно качнулись в мою сторону.
— Пусть он мудак, но позвони ему. Он просил.
— Не буду.
В этот момент опять позвонил Урузбаев.
— Наташа проснулась, извините?
— Да, проснулась. Одну секунду. Наташа! Полковник!
— Скажи, что меня нет!
— Эй, решай свои дела сама!
Ей пришлось взять трубку.
— Да! — Некоторое время она молчала, очевидно, слушая монолог Урузбаева. Выслушав, закричала:
— А зачем вы приглашаете меня на три часа раньше? Слушать ваши дурацкие истории о вашем детстве и о войне? Мне они неинтересны! Я хочу петь, а не выслушивать нудные истории!
В прихожей я схватился за голову: «Все. Старик никогда не простит ей пренебрежения к своему детству…»
— В пизду! — вскрикнула она и хрустнула трубкой, обрушив ее на телефонный аппарат. Вошла в прихожую. Проходя мимо меня, опять прокричала «В пизду!» и скрылась в нашей крошечной ванной.
— Эй! — заговорил я ей вслед зло. — Почему ты обижаешь людей, желающих тебе добра? Ничто в этом мире не делается без примешивания человеческих чувств, — да будет тебе известно… Он пожилой человек… Ему хочется поговорить с тобой, ты тоже русская… Может, он в тебя даже влюблен немножко, что же тут такого! Все мы люди, не машины же… Я тебе тысячу раз говорил, Наташа, научись ладить с людьми! Научись, как с ними обходиться. В Соединенных Штатах даже платные семинары на эту тему в университетах существуют. В дюжину уроков возможно научиться «Хау ту дил виз пипл»… Ты же — как дикарь, только что вышедший из лесу, — кричишь, ругаешься, руками размахиваешь».
Разъяренная, она выскочила из ванной:
— Да! Я дикая, я простая, я плебейка. Только что вышла из лесу!
Помимо моей воли я полюбовался на нее. Голая, с алыми советскими волосами торчком, с обожженной сиськой, злая-презлая, монгольские, отдаленно друг от друга помещенные глаза потемнели от злости. Об этих глазах я как-то сказал, что они цвета монгольской реки Карулен, через которую только что переправилась вброд тысяча монгольских всадников. Она как бы двигалась отдельными поляроидными моментами. Раз — взмах руки с сигаретой в сторону. Два — полупрофиль, крупная сиська, и детское худое плечо, и кусок мощной женской шеи. Три — отросшие уже до лопаток красные волосы, спина от широких плеч до талии, попка высоко над землей… Ноги модели — кинодива, мечта мужчин прошла от меня в спальню. И с ветром рванула дверь. Хряп — только штукатурка посыпалась.
— Ты что, блядь, делаешь! — закричал я. — Прекрати свои…
Махнув рукой, я ушел в ливинг-рум, осторожно прикрыв за собой дверь. Нельзя поддаваться на провокации дикарки. Дикарка! И все ее реакции на жизнь — дикарские.
Кабаре «Санкт-Петербург»
— Гражданин Лимонов?
— Приготовьте только самое необходимое. Пасту, зубную щетку, мыло, полотенце, теплые носки. Сейчас мы приедем вас забирать.
— Хэй, кто это?
— Ты что ж, блядь, друзей не узнаешь, — хохочут в телефонной трубке. — Ефименков.
— Ты где, Женя?
— Где? Здесь, в Париже. Я тебе звоню из «Санкт-Петербурга». Твоя девушка дала мне телефон. Бери такси и приезжай.
— Да? «Санкт-Петербург» немыслимо дорогой, ты знаешь, Женя?
— Это не твоя забота. Я тебя приглашаю! Скажешь, что ты мой гость.
— Хорошо, приеду. Но, может быть, ты спросишь Наташу, не против ли она? Дело в том, что у нас с ней договоренность. Я обещал ей не появляться в кабаре, дабы ее не смущать…
— Я уже спросил ее, все в порядке. Немедленно хватай такси и приезжай…
Советский писатель Ефименков положил трубку. Несоветский писатель Лимонов стал натягивать брюки. Даже если бы он не давал слова Наташке, он все равно не мог бы появляться в «Санкт-Петербурге» чаще, чем раз в столетие. Как может борющийся с нуждой писатель, годовой доход которого никогда еще не превысил цифры 60.000 франков, пойти в кабаре, где бутылка самого дешевого шампанского стоит 900 франков (далее кривая цен красиво вспархивает в заоблачные высоты двух тысяч и даже более за бутылку!)? То обстоятельство, что его девушка поет в этом кабаре, не меняет дела. Наташка рассказывала, что иной раз артисты понаглее пытаются добиться от администрации скидки для своих личных гостей, но всегда безуспешно. Администрация охотно платит артистам проценты с каждой бутылки, заказанной спровоцированными ими клиентами, но ни обычая «бесплатного» дринка для певцов и музыкантов, ни скидки для друзей артистов не существует. Лимонов этому скорее рад. Бесплатными дринками Наташка надиралась бы еще больше.
Черные брюки и сапоги, желто-бело-черная рубашка в разводах, черная куртка с попугаем во всю спину и названиями стран НАТО — в лучший свой комплект оделся писатель Лимонов, отправляясь на встречу с посланцем страны Советов писателем Ефименковым. Плюс, ему хотелось показаться бравым молодцом, Наташкиным поддельным и настоящим цыганом и русским. Вот какой, мол, у нее мужик. Не какая-нибудь старая жопа, но выглядящий молоденьким парень сорока лет.
Париж был холодный и хмурый. Писатель прошел к станции метро «Отель де Билль» и с удовольствием спустился в теплое желтое подземелье. Пахло жареными семечками и машинным маслом. Выезжая из метро на Елисейские поля, стоя на эскалаторе, он понял, что волнуется. Нет, не перед встречей с Ефименковым, с которым он всегда чувствовал себя свободно, но перед встречей с Наташкой на ее территории. На неизвестной ему территории, в зале, куда она каждый вечер выходит в псевдорусских (скорее еврейско-польских) нарядах и поет тяжелые сильные песни, от которых, очевидно, сжимаются или, напротив, расширяются души богатых гуляк всевозможных национальностей, с преобладанием богатых арабов. И они кричат: «Наташа! Наташа!», нажимая на последний слог, и бросают в Наташку розы, которые Лимонов не выбрасывает, но помещает на кладбище роз, в гольденберговскую банку из-под огурцов, стоящую на шкафу мадам Юпп в ливинг-рум. И богачи пьют шампанское в честь певицы Наташи и бьют об пол бокалы: «Хрясть!»
Он всем сказал, что он «инвите пар мсье Ефименков». Кому нужно и не нужно. Он сообщил это двум здоровенным детинам в блейзерах, стоящим у входа. Спустившись один марш лестницы вниз, он повторил фразу молодому человеку с книгой, поместившемуся на площадке лестницы рядом со столом, где стоял большой букет роз в тяжелой серебряной квашне. Еще один марш лестницы привел его к гардеробной, где женщина в поддельных золотом расшитых жилете, юбке и кокошнике, приняла у него плащ. Он и ей пробормотал, что приглашен Ефименковым, и огляделся. Стены цвета кожицы недоспелой вишни были разделены золотыми полосками на отдельные полотна. Поддельные канделябры на стенах поддерживали гроздья мелких лампочек. Ковер был цвета переспелой вишни, и писатель подумал, что на таком ковре кровь должна быть вовсе не видна…
От гардеробной третий марш привел его к бару и прямо в толпу официантов и метрдотелей в черных смокингах, хищно набросившихся на него. Узнав, однако, что месье в очках приглашен месье Ефименковым, черные вороны оставили его в покое и препоручили не спеша подлетевшему старшему черному ворону. По описанию Наташки, много раз изображавшей для него в лицах команду «Санкт-Петербурга», писатель тотчас узнал старшего метрдотеля Анатолия. — Жэ сюи инвите пар месье Ефименков, [11]— продекламировал писатель и скромно улыбнулся. Волк изобразил из себя Наташу Ростову, явившуюся на первый бал.
— Вы?.. — старший черный ворон издал знак вопроса.
— Лимонов… Эдуард Лимонов…
— Да-да… Лимонов… — Ворон заглянул в какой-то список. — Идемте, я вас посажу. Женя сейчас будет. Он вышел ненадолго…
«Какого же хуя Ефименков требовал, чтобы я приезжал немедленно? Хорошо еще, что я не взял такси», — подумал писатель.
Они прошли в правую часть ресторана, — чуть выше всего остального зала, как бы на террасу, и метрдотель познакомил его с блондинкой, сидящей за столом у самых перил. — Ольга! — представилась маленькая женщина, похожая на полис-вумэн [12]— актрису Энджи Дикинсон. Плотный мужчина, сидящий с нею, представился Архаровым. Анатолий поставил перед писателем свежий бокал, «Ольга» вызвала жестом руки молодого высокого официанта, и тот, держа бутыль шампанского, закутанную до горла в полотенце, странно высоко, наполнил бокал. — «Вдова Клико», — успел заметить на оголившемся боку бутыли близорукий, но остроглазый писатель. «Вдова» приятно уколола горло писателя — А где же сам? — поинтересовался писатель, оглядывая редконаселенное пространство подвала, похожего на противоестественное дитя, родившееся от брака оперного театра с голливудской версией русской церкви. Несколько седых голов там и тут. Несколько женских причесок «а ля Раиса Федоровна» — мама писателя расхаживала с такой по Харькову в пятидесятые годы. А где же пьяные техасские миллионеры, срубающие ножом головки с бутылок шампанского? А где разгульные арабы, соревнующиеся подобно грузинам, — стол против стола, в количестве заказанного шампанского? Для них, наверное, еще рано. Наташка утверждала, что иной раз загулявший клиент поит весь ресторан, и открывается для него одного — тридцать бутылок! Даже если только по тысяче франков бутыль — это тридцать тысяч франков! Джизус Крайст! Галлимер платит своим писателям пять тысяч аванса за первую книгу. За продукт труда интеллекта. По ТиВи пиздят о «новых бедных». Отберите прибыли у клиентов «Санкт-Петербурга»…
— Женя вышел встречать друзей, — сказала «Ольга». — Вы первый раз здесь?
— Да, я у вас первый раз.
Ольга-хозяйка подозрительно посмотрела на него.
— Чего это она? — подумал писатель. — Бедные писатели не ходят в такие места, как ее кабаре. А может быть, у него не смыта мыльная пена с уха. Писатель знал, что иногда после бритья на ушах у него остаются клочки крема «Жиллетт». Он коснулся одного уха, потом другого. Нет, руки вернулись к нему без сухой пены.
— Так вы, значит, знаменитый Лимонов? — сказал назвавшийся Архаровым.
— Ну, положим, не так уж и знаменитый, — отклонил комплимент подозрительный писатель. На всякий случай, вдруг Архаров смеется. — Но Лимонов.
Последовал монолог Архарова, прерываемый скептическим фырканьем писателя. Содержание монолога сводилось к тому, что Архаров читал роман Лимонова, что он даже думает серьезно о сценизации романа… да, он забыл сказать, что он режиссер, что роман «произвел на него сильнейшее впечатление», что, как никто другой, он, Лимонов, сумел изобразить одиночество. Никто до него в русской литературе…
Писатель Лимонов охотно поверил бы режиссеру Архарову и его чувствам, однако все это могло быть и просто любезностью. В последнее время его стали очень часто хвалить. И это подозрительно. И, пожалуй, стоит обратить на этот факт серьезное внимание.
— Спасибо за комплименты, — поблагодарил он. — Не совсем, правда, представляю себе, как вы можете поставить пьесу по моей книге в советском театре. Что, герой будет совокупляться с негром на советской сцене? Плохо себе представляю подобное действо… — Ольга засмеялась. И Архаров вдруг раздвинул рот и улыбнулся в щель. «Как странно устроен его рот, — удивился писатель. — Не изогнувшись, губы строго параллельно раздвинулись».
За спиной писателя кто-то надвигался, шурша. Писатель обернулся и вскочил. Очень большая в золотой кофте и красной юбке с нашитыми по ней повсюду белыми пуговицами — стиль «гриб-мухомор», пред ним стояла его подруга. Очень вежливо, даже чуть присев в реверансе, она сказала Архарову и хозяйке Ольге «бонжур», как обычно зажикав «ж» более, чем это необходимо.