— Видишь, — сказала звезда укоризненно, — ни отрава, ни электрический стул их не берут. А ты испугался, Лимонов! Маму вспомнил. «Мамочка!» Ха-ха-ха!
   Она даже забыла о своем страхе перед мышами, так ей было приятно, что писатель испугался, проявил слабость.
   — Не страх, но гадливость заставила меня закричать «мамочка!» Почему эти животные пробегают у меня под ногами? Я что, живу в подполье?
   Приготовив, со многими предосторожностями, кофе, они сели у стола и стали совещаться. Ей было легче. Звезда должна была завтра улететь в Лос-Анджелес на две недели. Он должен был остаться с мышами на рю дез'Экуфф.
   — Ты осмотрел мышеловки?
   — Нет еще… Сомневаюсь, чтобы они попались… Они умнее нас. Мыши Марэ древнее и породистее многих наций. Если рю дез'Экуфф существовала уже в 1233 году, то мыши Марэ…
   В этот момент из ванной спокойно вышла мышь и, пересекши прихожую, скрылась в китченетт.
   — А-аааааааааа! — закричала Наташка.
   — Еб твою мать! — выругался писатель.
   Сообща они создали гипотезу, более или менее удовлетворительно объясняющую появление мышей в квартире и их странное поведение. Дело в том, что соседний дом реконструировали. По парижскому обычаю, его, как рыбу, очистили от внутренностей, и, вывезя их на свалку, стали нафаршировывать дом новыми внутренностями. Совершая эти действия, ленивая бригада рабочих несколько лет вгрызалась в почву под домом, сотрясала и переворачивала жилища обитателей подполья. Осатаневшие от непрерывного грохота отбойных молотков, возможно, заваленные и изолированные от своих привычных древних нор, мыши зубами выгрызли себе путь на свободу… В квартиру к писателю и певице… Мыши не бегают обычно среди бела дня и не расхаживают так вот запросто вперевалочку из ванной в кухню. Стадо их забежало в квартиру по несчастью и теперь, может быть, и хотело бы вернуться в родное подполье, но проклятые рабочие отрезали им путь. В довершение всего, у писателя было подозрение, что вместе с отступающим мышиным отрядом в окружении оказалось и несколько крыс. Он понял, что предстоит тяжелая борьба. Они решили купить котенка.
   — Даже запах кошачьей мочи отпугивает мышей, — заверила его Наташка.
   В зверином магазине на набережной Сены, недалеко от Лувра они выбрали среди нескольких с виду одинаковых черных братьев и сестер, прыгавших в вольере, самого энергичного. Служитель в грязном белом халате запустил руку в вольер и выловил животное. Вцепившись когтями в рукав халата, котенок раскрывал миниатюрную пасть и пищал.
   — Какой хорошенький котик… У нас теперь есть котик… — причитала звезда кабаре. — Как мы назовем нашего котика?
   Они тут же назвали животное Казимиром, сокращенно Кузя, и передали человеку в грязном халате 350 франков. Звезда кабаре получила пятисотфранковый билет прошлой ночью от арабского шейха, за то что сумела растрогать его душу мощным исполнением «Москвы златоглавой». Купленного на арабские деньги Кузю упаковали в коробку с дырками, завязали коробку бечевкой и отправились вдоль Сены домой, неся мышам врага.
   — Мыши и не подозревают, что сейчас прибудет Кузя, который их всех передушит! — сказала Наташка.
   — Я сомневаюсь, что такой маленький котенок будет душить мышей, но уж, наверное, подлые животные не станут расхаживать среди бела дня по квартире.
   — Спасибо, Лимонов! — звезда, дернув писателя на себя, поцеловала его. Казимир, его тряхнуло вместе с коробкой, запищал.
   — За что спасибо? — не понял писатель.
   — За Кузю. Спасибо, что ты согласился, чтоб мы имели котеночка.
   Наташка не раз заговаривала с писателем на тему покупки «собачки или котика».
   Писатель всякий раз наотрез отказывался:
   — Мы что, буржуа? Или мы старики на пенсии?
   — Но разве только буржуа или старики имеют котов и собак, Лимонов?
   — Люди, которым нечем заняться в жизни, во всяком случае. Творческий человек не имеет права иметь животное. — Далее писатель яркими примерами обычно обосновывал свою теорию. У него был вполне крестьянский, практичный подход к животным. Животное должно приносить пользу, считал он. Собака должна принимать участие в охоте и охранять дом. Коровы и козы должны давать молоко и мясо, овцы — шерсть. Казимир был куплен, чтобы он изгнал мышей из квартиры и держал их впоследствии на почтительном расстоянии. — Ни в коем случае не будем его кастрировать. Кот-кастрат, храпящий на подушке, — игрушка ленивых хозяев, нам не нужен, — сказал писатель — Когда подрастет, будем выпускать его на улицу.
   Они вошли в квартиру и развязали бечевку на ящике. Котенок, обнюхав стенки, осторожно выбрался из ящика и занялся исследованием квартиры.
   — Ну держитесь, мыши! — воскликнула Наташка.
   Под диваном в ливинг-рум котенок застрял надолго. Только прутик хвоста торчал наружу из-под покрывала. Приподняв покрывало, писатель обнаружил, что котенок заинтересованно обнюхивает… мышь. Приплюснутая ударом пружины, мышь обнажила коготки и зубы в агонии, да так и не успела втянуть их. Когда писатель поднял с пола мышеловку, хвост мыши не обвис как полагалось бы, но по-прежнему торчал проволокой. Смерть накрахмалила его навечно.
   Увидев писателя, шагающего с мышеловкой в руке, Наташка, разумеется, закричала:
   — Какой ужас! Не подходи ко мне, Лимонов! — и спряталась в ванной.
   Так как у них уже было верное, долгоиграющее оружие для борьбы с мышами — Казимир, писатель не стал заниматься грязным бизнесом вынимания мыши из мышеловки, а снес и жертву и гильотину в мусорный бак. Котенку Казимиру было выдано молоко и были открыты купленные уже Наташкой кошачьи консервы, в которые он жадно вгрызся.
   Ночь они проспали мирно, не думая о мышах. Во второй половине ночи в постель взобрался котенок и стал бродить по ним, больно втыкая в них маленькие когти. Писатель сердито шлепнул бродягу, за что получил от певицы сонным голосом прочитанное нравоучение:
   — Он еще маленький, он не знает, что нужно втягивать когти, когда бродишь по людям. Какой ты грубый, Лимонов, как солдат! Иди сюда маленький!
   Наташка нашарила черного в темноте и прижала его к груди. Котенок довольно заурчал.
 
   Самолет, долженствующий перенести его подругу в Лос-Анджелес, отправлялся из Орли в пять. Сфотографировавшись с Казимиром, писатель выполнял функции фотографа, множество раз прижав котенка к себе, расцеловав его, Наташка в сопровождении писателя (он нес чемодан) отправилась на остановку такси, к метро Сен-Поль. Погрузив чемодан в багажник такси, Лимонов поцеловал Наташку и помахал ей, глядящей через заднее стекло удаляющегося автомобиля, рукой. Последние слова Наташки были «Береги Кузю!».
   Вернувшись на рю дез'Экуфф, писатель нашел котенка сидящим на пледе, которым покрыт диван, и вылизывающим собственный мокрый хвост. Несколько желтых комков слюны и кошачьего поноса украшали плед. Мышей не было видно или слышно, но от пледа воняло, а получалось, что один котенок уже приносит больше забот и неприятностей, чем стадо мышей. Вздохнув, писатель взял пластиковый пакет и отправился на пляс де Вож, где он видел только что привезенную добрую тонну песка, предназначавшегося для перестройки одного из домов знаменитого архитектурного ансамбля.
   Когда он вернулся, поносные пятна дерьма украшали уже и прихожую. Высыпав песок в пластиковый таз, он поймал смешно, одним боком убегающего от него зверька и подтащил его к пледу. Согласно древнейшему методу воспитания детей и зверей наказанием, писатель ткнул котенка черным маленьким носом в его экскременты и прокричал выразительно:
   — Нельзя! Нельзя! Нельзя срать на плед! — и шлепнул котенка по тощему крупу. Один, два, три раза. Опять ткнул Казимира носом в дерьмо: — Нельзя срать, где попало… Нельзя! Нужно». — тут писатель сделал паузу, и, перетащив котенка в прихожую, ткнул его носом в песок и насильно посадил его в таз, — срать здесь! Вот твой туалет. Здесь можно какать, писать, блевать — все, что ты хочешь.
   Котенок выдал серию недовольных пищаний и выпрыгнул из ящика. Брезгливо отряхивая с лап песок, он ушел к двери, сел неподалеку от поносных луж и стал мыться, вылизывая лапы. Время от времени он неодобрительно поглядывал на писателя, так что тому даже стало стыдно.
   — Я извиняюсь, — сказал он, — но это было необходимо, Казимир. Я же не могу объяснить тебе словами, что нельзя гадить, где попало. Посему мне пришлось объяснить тебе это знаками и действиями. Я уверен, что тебе было скорее обидно, чем больно, Казимир. Вы, коты, деретесь между собой так, что только шерсть летит. Мои несколько шлепков не могли принести тебе вреда.
   Писатель взял тряпку и стал подтирать кошачье дерьмо. Плед он сорвал с дивана. Налив в ванную горячей воды, насыпал туда стирального порошка и бросил туда же плед. Котенок сидел в углу и исподлобья глядел оттуда. Погрузив руки в ванну, писатель стал стирать плед мадам Юпп. Стирая, он обратился к Казимиру с речью.
   — Моя последняя жена почему-то считала, что я не люблю животных, Казимир. Основанием для этого утверждения служило то обстоятельство, что в первые месяцы нашей совместной жизни я пытался избавиться от ее собаки, королевской пуделицы по имени Двося. Она явилась ко мне с Двосей от бывшего мужа, Казимир. Каюсь, я да, уговаривал своего приятеля художника Стасика сбросить в мое отсутствие собаку с шестого этажа или «потерять» ее на прогулке. Сам я не мог этого сделать, Елена не поверила бы мне и не простила бы. Но та собака была безнадежно больна и избалована, Казимир. У нее вылезла шерсть на спине и на брюхе, и оголенные розовые бока отвратительно воняли. У нее болели и гнили где-то в глубине уши. От болезни ушей она и умерла впоследствии… Елена приучила собаку спать вместе с ней в постели, и можешь себе представить, Казимир, как я себя чувствовал в свой медовый месяц, когда вонючая облезлая туша топталась по мне в постели или выла ночи напролет, возя ушами по полу, ей было больно…
   Казимир подошел поближе и сел на пороге ванной.
   — …Елена угробила пуделицу тем, что избаловала ее. Человеческие существа вообще удивительно эгоистичны, особенно городская разновидность человеческих существ. Они содержат в десятиметровых студиях борзых и немецких овчарок, мучают животных ради своей прихоти. Собака должна бегать, как лошадь. Бегать, охотиться, двигаться, а не разделять с хозяином и его семьей нездоровую клетку. В деревне без собаки не обойтись, и ей там место. В городе собака — узник прихотей человека. Уже не говоря о том, что сукин сын человек по большей части кастрирует бедных животных, дабы избавить себя от лишних хлопот… Я тебя не кастрирую, казимир, даю тебе честное слово…
   Я суров, но справедлив… Я считаю, что животное должно сожительствовать с человеком на равных. Если однажды, поселившись в деревне, я заведу себе собаку, я уверен, что она будет уважать меня и любить, хотя я не стану лобызать ее в нос. Ты, Казимир, — кот. Коты более самостоятельные животные… Должен сказать, что я больше уважаю котов, чем собак…
   Казимир недовольно направился к тазику с песком, обнюхал его, стал на задние лапы, положил передние на край тазика, подумал, поводил головой, принюхиваясь, влез в тазик. Побродил по песку, устраиваясь… Наконец, сменив несколько мест, пописал.
   — Браво, Казимир! — прокомментировал писатель.
   Котенок, угрюмый, вылез из тазика, отряхивая с лап песок, пошел в большую комнату. Там он, встав на задние лапы, взялся бодро рвать когтями кресло.
   — Нельзя, негодяй! — Писателю пришлось опять шлепнуть котенка по крупу. Испуганный черныш спрятался под диван. — Кресло не принадлежит мне, — оправдался писатель. — Что скажет мадам Юпп? Если бы кресло было мое, терзал бы ты его на здоровье.
   Казимир пропищал что-то недовольное из-под дивана.
 
   Писатель ушел и вернулся поздно ночью, пьяный. Еще поворачивая ключ в замке, он услышал приветственный писк. Как обычно бывало с ним ночами, он захотел есть и, налив себе тарелку куриного супа, уселся за стол в прихожей.
   — Ну как ты тут без меня справлялся? Много ли мышей поймал? Что происходило? Телефон звонил?
   Котенок пискнул и вдруг, подтягиваясь на когтях, полез по штанине. Забравшись на колени, зверь затоптался на них и потянулся мордочкой к тарелке с супом.
   — Есть хочешь? Я же оставил тебе полбанки кошачьей пищи? — писатель поглядел на кошачье блюдце. Консервы были не тронуты. Еще вчера он жрал их с невероятным аппетитом уличного кота-бродяги. — Не нравится? — Он пропищал что-то, чего пьяный писатель не понял.
   — Может быть, хочешь кусочек курицы? — Писатель отщипнул куриного мяса от ляжки, лежащей в его тарелке, и столкнул Казимира и куриное филе, поместив их на шашечку пола. На белую шашечку. Казимир понюхал филе, но есть не стал. В песке видны были по меньшей мере три лужицы жидкого дерьма. — Животом страдаешь, бедняга! — понял наконец пьяный. Котенок утвердительно пропищал. — Ну, ничего, ваш брат кот на новом месте долго устраивается. Через пару дней будешь O.K.! — И выпив залпом стакан вина, алкоголик ушел в спальню, закрывшись дверью, чтобы котенок не мешал ему спать.
 
   Через пару дней Казимир, однако, не стал O.K. Он совсем перестал есть и только пил воду, подрагивая на тонких лапах у чашки. Обеспокоенный писатель позвонил женщине, у которой было два кота.
   — Что делать? Купил котенка, а у него рвота, понос, и он ничего не жрет вот уже несколько дней?
   — Ничего страшного, — сказала она. — Коты могут жить без пищи неделю.
   — Его все время рвет, он сделался очень тощим и дрожит…
   — Ты чем его кормил?
   — Кошачьими консервами. Еще давал молоко.
   — Молоко ему нельзя было давать. От молока его рвет.
   — Но в магазине, где мы его купили, нам сказали, что он может есть все.
   — Ты купил котенка в магазине?!
   — Ну да… У Сены, в зоомагазине. Где же еще…
   — Нельзя покупать там животных. Они часто заражены вирусом. Он привит?
   — Привит?
   — Ну да… Вам дали бумагу, свидетельствующую о том, что ему сделаны прививки.
   — Нет…
   — Нужно было потребовать!
   Его начал раздражать этот разговор. Он представил ее, полную блондинку, поглаживающую по загривку толстого кастрированного кота номер один, в то время как кот номер два лежит у нее в ногах… Писатель посмотрел на свое, первое в жизни, животное. Котенок-тень застыл у чашки с водой, уперев подбородок в высокий край. Он стоял в таком положении уже долгое время, и только по чуть подрагивающим задним лапам можно было понять, что он жив. Зачем он так стоит? У него нет сил сменить положение?
   — Что же мне делать с ним?..
   — Купи ему кошачьей травы, он сам вылечится. — Она объяснила, что такое кошачья трава.
   — Ты уверена, что он знает, что такое кошачья трава, и будет ее есть?
   — Лимонов, — возмутилась она, — это инстинкт, мы тоже подсознательно знаем массу вещей, которым нас никто не учил…
   — Спасибо за информацию.
   В цветочном магазине на рю Вьей дю Тампль писателю продали за пять франков горшочек с изумрудно-свежими стебельками.
   Беднягу Казимира он застал в момент попытки взобраться на низкую скамейку мадам Юпп, стоящую у шоффажа. Он вцепился одной лапой в покрывающую скамейку тряпку, но не мог собрать сил для обычного прыжка и не мог освободить из тряпки когти. Увидев писателя, он чуть повернул голову и жалобно пискнул один раз. Владелец животного взял его за хрупкое туловище и поместил на заплеванную и загаженную подушку мадам Юпп, на ней котенок теперь все время лежал. Казимир закрыл глаза-бусинки с желтым надрезом зрачка и погрузился в забытье.
   — Я принес тебе лекарство, Казимир. — Писатель развернул бумагу и извлек горшочек. — На, понюхай эту траву и пожуй ее, пожалуйста. Специалистка сказала, что именно эта трава очищает котам желудки…
   Казимир открыл глаза и безучастно поглядел на горшочек. Когда писатель пощекотал травой его нос, он отодвинулся, проволочив туловище по подушечке задним ходом. Оторвав несколько стеблей травы, писатель положил стебли рядом с его мордочкой. Может быть, ему необходимо учуять запах срезанной травы?
   Вечером зашел Генрих. Он потрогал котенка, все так же возлежавшего, накрыв тонким хвостом нос, на загаженной подушке, и тот, открыв глаза, тускло посмотрел на Генриха. Пошевелился, подвигался и сполз со скамейки на пол. Сел рядом с тазом с песком и, подрожав, написал на пол. Писатель простил больному безобразие. Не бить же его…
   — Он в прекрасном состоянии! — сказал оптимист Генрих. — А вы сказали мне по телефону, что он умирает… Он молодцом. Как его зовут?
   — Казимир… Вы называете это прекрасным состоянием? Да он еле двигается Наверное, скоро умрет…
   — Ну, Эдвард! Вы преувеличиваете! Посмотрите, какая у него блестящая шерсть. Шерсть блестит только у здоровых животных. А нос… — Генрих коснулся носа котенка. Радостно захохотал. — Холодный! Совершенно холодный! Да он нас с вами переживет, этот котенок! Он притворяется больным, чтобы вас разжалобить. Смотрите, какой хитрый взгляд у него…
   — То же самое, я помню, вы говорили по поводу вашего Лаки. Хитрый, притворяется… А наутро Лаки умер…
   — Ну один раз ошибся… — Генрих застеснялся.
   Они выпили вина.
   — Как мыши? — осведомился Генрих.
   — Исчезли. Но теперь я предпочел бы мышей, если бы у меня был выбор. С мышами легче. Они здоровое стадо. Этот… — писатель кивнул на котенка, — разрывает мое сердце. Я всегда считал котов сильной и выносливой расой. Оказалось, какой-то вшивый вирус может…
   — Вшивый вирус? — Генрих обиженно фыркнул. — Разве вы не знаете, что вирус всесилен. Все человечество может быть уничтожено однажды вирусом!
   Писатель наполнил бокалы еще раз, и они опять выпили.
   — Ох, Генри… — писатель вздохнул. — Как вы с тремя детьми сумели остаться таким жизнерадостным? Удивлюсь вам… Мне, я это окончательно понял сейчас, нельзя иметь близких людей. Нельзя иметь даже животное. Я слишком соучаствую во всем, что с ними происходит… Вот, первый раз в жизни, завел животное, и, пожалуйста, вирус, оно умирает…
   — Вы хотите, чтобы оно умерло! — воскликнул Генрих. — Подсознательно! Чтобы избавиться от новых забот. Чтобы снова думать только о себе, снова быть свободным!
   — Скажите еще, что я специально заразил котенка вирусом.
   — Я этого не утверждаю. — Генрих вскочил и в восторге от своей теории по поводу Лимонова пробежался по шашечному полу. — Но вы индивидуалист. Вы инстинктивно пытаетесь уничтожить все, что вам мешает сосредоточиться на вас самих…
   — Чепуха… Зачем я тогда живу с Наташей? Я мог бы найти себе куда более легкую женщину или жил бы один. Согласитесь, что Наташа не способствует сосредоточению на самом себе.
   — Наташа — ваша слабость. У всех у нас есть свои слабости. Наташа…
   Потомок многих поколений раввинов, Генрих пустился в хитроумные объяснения… В девять они покинули жилище и отправились на парти. Обыкновенно по вечерам писатель сидел дома и читал французские книги, пополняя свое малоудачное образование. Поселившееся в квартире маленькое больное животное выгнало его из дома.
   На парти он, однако, не смог забыть об оставленном на рю дез'Экуфф горе. Писатель не обращал никакого внимания на флиртовавших с ним нескольких молодых женщин и вернулся на рю дез'Экуфф один, сравнительно рано и очень пьяным. Не сумевшее забраться на скамейку животное лежало тощим трупиком под шоффажем. Оно не подошло к Лимонову, как бывало раньше. Оно даже не пискнуло. Оно открыло глаза и поглядело на писателя тускло и невнимательно.
   — Казимир, — сказал он и заплакал пьяно. — Зачем ты пришел в мою жизнь? Сознайся, что тебя подослали, чтобы сделать мне больно. Тебя подослало СиАйЭй. Я, сумевший убежать от старости родителей, от повседневных болей семейной жизни, от страхов отцовства, от родины от всех близких и потому болезненных связей, плачу, как неврастеник, потому что из веселого, сумасшедшего котенка ты, всего лишь за десять дней, превратился на моих глазах в тень. И ты умираешь, я вижу, я знаю, что бы ни говорили оптимист Генрих или специалистка по котам… Другие коты, может быть, и могут не есть по неделе и все равно выздоравливают, но ты не выздоровеешь, ты умрешь! Ты умрешь, чтоб мне было больно…
   Котенок пискнул, поглядел на писателя и попытался встать. Встал. Ковыляя, как паралитик, подошел к ноге в запыленном черном сапоге и задрал дрожащую голову вверх. Пискнул.
   Писатель взял вонючий трупик и положил его к себе на колени. Слезы лились у писателя из глаз, и ему было страшно в квартире. Котенок посидел некоторое время тихо, упрятав нос между ног хозяина, затем, очевидно, согревшись, стал дергаться и икать. Человек посадил его на зеленую подушку, и тот изблевал из себя желто-зеленую пену. Человек выпил все красное вино, бывшее в доме, и лег спать.
 
   Утром он нашел котенка у чашки с водой. Казимир стоял в странной позе: одна лапка и мордочка боком лежали в воде, а задние лапы, перекрещенные, опирались о пол. Писатель было подумал, что котенок захлебнулся, но, присев на корточки и потрогав животное рукой, убедился, что оно живо. Поза котенка напомнила писателю кататоников, двадцать лет назад виденных им в психбольнице. Кататоники могли вдруг застыть в самой невероятной позе и оставаться в ней до тех пор, пока санитары насильственно не заставляли их переменить положение. Бывает ли у котов кататония? Вынув мордочку и лапки из чашки, писатель обтер котенка бумажными салфетками и положил трупик на «его» зеленую подушку. Он взял телефонный справочник четвертого аррондисманта и стал искать телефон ветеринара. В этот момент в окнах сплошной стеной пошел дождь. В квартире сделалось совсем темно.
   Ближайший ветеринарный пункт находился на соседней улице Фердинанд Дюваль. Длинные гудки влились в ухо писателя из телефонной трубки. Никого, очевидно, не было в помещении ветеринарного пункта. Он опять набрал то же сочетание цифр. И вспомнил, что было воскресенье. Перерыв все телефонные книги, оказавшиеся в наличии, он, наконец, обнаружил номер телефона ветеринарного госпиталя, находящегося вблизи Елисейских полей. Женский голос сказал писателю, что он может привезти больное животное.
   — Но если он очень маленький, надежда на то, что мы сможем его спасти, небольшая. Не ожидайте от нас чуда. Привозите, посмотрим…
   Писатель взял сумку. Подошел к сползшему с подушки, головой вниз, котенку. Он, казалось, спал. Рядом лежали так и не тронутые им стебли кошачьей травы.
   — Шит! Шит и фак! — выругался писатель.
   Внезапно он понял, что активно не хочет везти котенка в ветеринарный госпиталь. Активно не желает продолжения своих мук, даже если только еще на несколько дней, даже если только на несколько часов еще… Он подошел к зеркалу над камином и вгляделся в свое отражение. Бледный человек в очках, полунезнакомец, испуганно посмотрел на него из зеркала. — Сильный человек, еб твою мать! — укоризненно выругался он, обращаясь к этому типу. — Неужели ты забыл, что если лошадь ломает ногу, ее пристреливают. Пристреливают и больных и старых собак. Умирающее животное должно быть уничтожено. Ты, столько лет позирующий под супермена, разбит вдребезги болезнью котенка. Ведешь себя, как неврастеник… До чего ты дошел! Как тебе не стыдно, Лимонов! Ты собирался писать книгу во время отсутствия подруги. Ты не написал ни строчки! Ты только и думаешь, что о котенке. Таз с песком невозможно воняет. Повсюду наблевано… Ты должен очнуться и прибрать свою жизнь, привести ее в порядок, как солдат заправляет утром пострадавшую от сна кровать…
   Он сбегал в «Гольденберг» и купил бутылку «Выборовой» Дождь лил и лил, монотонно и обильно, холодный и зимний. Ветер сдувал дождь со стены к стене рю дез'Экуфф.
   Вернувшись, он закрылся в ливинг-рум, отделив себя от своего горя, и стал пить водку, желая, чтоб скорее кончился день и стало совсем темно. Сквозь щель неприкрытой двери дома напротив писатель увидел троих клошаров, разведших на цементном полу небольшой костер. Рядом с клошарами равноправными членами общества сидели на хвостах два уличных кота. «Эти коты никогда не заболеют вирусом, — подумал писатель. — Я не имею права иметь ни детей, ни животных, и судьба, или, кто там, Бог, дьявол, не однажды напоминали мне об этом. Почему же я опять запамятовал Закон?
   Несколько раз писателю пришлось совершить поход на кухню и в туалет и увидеть еговсе так же лежащего головой вниз, туловище на подушке… И всякий раз непонятный страх электрическими разрядами пробегал по писательской коже. Маленькое черное тельце казалось ему средоточием зла, подосланного в квартиру, чтобы сгубить его. Сгустком зла. Он все с большей неохотой выходил из комнаты…
   Когда стало совсем темно и к непрекращающемуся звуку дождя примешался звук усилившегося ветра, налегающего на рамы окон, он уверил себя, что так дальше продолжаться не может, что следует выздороветь от наваждения, излечиться сразу же и одним ударом, следует избавиться от него.
   В одиннадцать тридцать писатель надел плащ, тщательно застегнулся, допил одним движением последний стаканчик водки, взял сумку и, расстегнув на сумке молнию, подошел к котенку. Тот, может быть, понял и открыл глаза первый раз за весь день. Он даже попытался встать, но дрожащие задние ноги ему отказали, и зверек опять упал на подушку. Писатель взял его вместе с подушкой и, стараясь не смотреть ему в глаза, положил подушку и животное в сумку. Трупик даже не попытался вырваться. Он не пискнул. Писатель задернул молнию на сумке и, взяв зонт, оставив свет во всех комнатах (чтобы было не страшно, когда возвратится), стал спускаться по деревянной лестнице. Он никого не встретил. Дети консьержки досматривали ТиВи, сквозь дверь донеслись звуки войны.