Страница:
Все также согласились, что, будучи лояльными постоянными заместителями, мы просто обязаны делать все возможное для разумной государственной политики и ее практического осуществления.
Вместе с тем, однако, нам всем показалось, что наши политические господа не до конца подумали о возможных последствиях. В силу чего мы обсудили эти последствия в деталях, чтобы своевременно предупредить о них, когда ПМ поднимет вопрос об этом завтра на заседании Кабинета министров.
По мнению Дика, у МИДа неизбежно возникнут определенные вопросы. Ведь американцы просто не потерпят таких перемен. Нет-нет, дело совсем не в том, что они определяют политику Великобритании – Упаси господи! – Но на самом деле, мы же все знаем, что, когда речь идет о любых креативных инновациях, всегда имеет смысл посоветоваться с Вашингтоном. В последний раз мы этим пренебрегли, и результаты, как оказалось, были довольно печальны. (Суэцкий кризис 1956 года. – Ред.)
Я предупредил Дика, что поскольку ПМ, вполне возможно, не очень в курсе деталей этого кризиса, то он, скорее всего, даже не обратит на него внимания. Более того, ему совсем не захочется выглядеть так, будто он раболепствует перед американцами.
Тогда Дик, согласно кивнув, поднял еще один вопрос: отказ от „трайдентов“ в самом начале премьерства может быть воспринят, как слабость. Как потакание Советам. Как недостаток воли и решимости. Мы все согласились, что именно это и должно лечь в основу точки зрения МИДа. Наш премьер-министр обожает восторгаться проявлениями воли и решимости, но… только глядя на это со стороны. Так сказать, на безопасном расстоянии. Я поинтересовался, высказывает ли он точку зрения своего министра. Дик заверил меня, что так оно и будет не позднее завтрашнего дня.
Больше всего „новая политика“ ПМ беспокоит Нормана, поскольку она непосредственно касается министерства обороны. Его министр оказался в довольно затруднительном положении. Проблема заключается в том, что мнения армии, ВМС и ВВС в этом вопросе, к сожалению, не всегда, так сказать, совпадают. Они, само собой разумеется, едины в главном, но им не с кем спорить о своих воинственных намерениях, кроме как только друг с другом. Впрочем, у них есть и то, что их безусловно объединяет – они все категорически против обязательной воинской повинности! Ничего не имея против британской молодежи вообще, они, тем не менее, совсем не хотят, чтобы их элитные, высокопрофессиональные подразделения „разбавлялись“ всякими там недоумками, обкуренными панками и прочим уличным сбродом. Британские офицеры считаются лучшими в НАТО!
Я заметил Норману, что ПМ может не принять противостояние трех родов войск друг другу как достаточно убедительный аргумент.
Он ответил, что примет, только для этого аргумент должен быть предельно простым: „трайденты“ сейчас – это самое лучшее, а Британия всегда должна иметь только самое лучшее. Против этого не будет возражать даже сам министр обороны. Он парень довольно простой и охотно последует этому совету. Надо только его к этому достаточно аккуратно подвести.
Затем мы обсудили вопросы, связанные с министерством образования и науки (МОН – Ред.). По мнению Джила, и у МОН военный призыв может вызвать большие проблемы. Наша образовательная система добилась потрясающих успехов в подготовке социально интегрированных и более чем созидательных молодых юношей, которые великолепно владеют… техникой самовыражения. Нет сомнения, МОН вполне может гордиться этим – первоклассная работа, ничего не скажешь. И вместе с тем Джил считает, что всеобщая воинская повинность наглядно продемонстрирует тот самый печальный факт, что многие из выпускников наших школ фактически не умеют ни читать, ни писать, ни даже производить простейшие арифметические действия. Поэтому национальный союз учителей (НСУ – Ред.) наверняка будет категорически возражать против военного призыва.
Более того, существует, хотя и отдаленная, но в каком-то смысле вполне реальная возможность того, что военные ведомства подомнут под себя большинство государственных колледжей. Якобы для специализированных учебных целей. Мы все согласились с тем, что такое откровенное вмешательство произведет шокирующий эффект.
Да, всеобщий военный призыв не имеет и не может иметь прямого отношения к сфере образования и науки. Это факт, который трудно оспорить. Но НСУ может наложить неформальное вето на решение министра, тем самым сделав его жизнь практически невыносимой. Начнутся массовые акции протеста, появятся публикации в самых различных СМИ, ну и так далее, и тому подобное…
Я спросил Джила, какой совет он собирается дать своему политическому господину. Его ответ прозвучал несколько странно: „Хотя всеобщий военный призыв в строгом смысле слова трудно причислить к сфере образования, он, тем не менее, вполне может способствовать обучению молодых людей различным полезным вещам. Значит, выступать против него вроде как не совсем логично, и вряд ли многие из нас готовы пойти на такое“.
Норман тактично поинтересовался, нельзя ли отложить рассмотрение этого вопроса на более позднее время, поскольку времени на его обдумывание осталось слишком мало, а торопить события – всегда чревато никому не нужными последствиями.
– А может, поставить под вопрос компетентность того, кто выдвинул эту никому не нужную идею? Скажем, профессора Розенблюма, – предложил я.
Джил был в восторге. Точность расчетов профессора, конечно же, можно поставить под сомнение, а значит, и компетентность Розенблюма в данной области. Это и станет точкой зрения его министра. Кстати, Джил вовремя припомнил, что, насколько ему известно, уже на подходе некий документ, вполне аргументировано оспаривающий саму суть научных воззрений профессора Розенблюма. Он будет готов не позже чем завтра утром. (Государственные служащие подобного рода технологию применяют в соответствии с одним из принципов футбола: „играй не в мяч, а в игрока“. – Ред.)
Этот документ будет подготовлен (в данном случае сэр Хамфри, судя по всему, намеренно оговорился, ему следовало бы сказать „уже подготовлен“ – Ред.) одним из профессоров, которого не назначили на пост главного научного консультанта. Причем дело здесь совсем не в зависти, нет, просто он всегда был абсолютно уверен, что назначение на эту ответственную должность его коллеги Розенблюма принесет не столько пользы, сколько вреда.
По нашему единодушному мнению, знакомить с этим документом профессора Розенблюма не имеет смысла – зачем оскорблять его чувства? Джил доведет его содержание до сведения своего министра в виде личного совета.
(Когда играешь по правилу „играй не в мяч, а в игрока“, крайне важно, чтобы человек, с которым вы так поступаете, даже не догадывался об этом. – Ред.)
Затем мы обсудили не менее важные вопросы занятости или, точнее говоря, безработицы. С одной стороны, существенным элементом новой схемы, конечно, следует считать так называемую „альтернативную службу“, когда молодых людей можно привлекать к общественно полезным работам, но с другой, это, без сомнения, вызовет серьезные проблемы с профсоюзами. Стоит только отдать рабочие места не членам профсоюза, и ты переступаешь опасную черту. Не успеешь послать пару молодых альтернативников три раза в неделю прибирать в домах престарелых, как все каменщики, штукатуры, маляры, сантехники, электрики, столяры и плотники, которые искренне считают, что правительство лишает их работы и зарплаты, поднимут такой шум, что мало не покажется…
Да, общество от этого, скорее всего, не выиграет. Хотя остается большая вероятность того, что ПМ будет настаивать на том, что если молодые парни будут честно зарабатывать на жизнь, а пожилые будут ими довольны, то ничего плохого не произойдет. Подобного рода аргумент, естественно, является сильным упрощением, но нашего премьера такие упрощения никогда особенно не волновали. Он их просто не замечал.
Дэвид предложил поистине великолепную идею. Его министр занятости практически наверняка не будет возражать, что безработные молодые люди не имеют должной подготовки, не приспособлены к жизни и в высшей степени недисциплинированны. Но они представляют собой всего лишь проблему, а никак не угрозу! В силу чего всеобщий военный призыв неизбежно приведет к тому, что со временем на улицы Британии будет выпущена целая армия молодых сильных людей, профессионально обученных в основном убивать.
Единодушно признав, что это ответственный и дальновидный подход, мы порекомендовали Дэвиду проследить за тем, чтобы завтра его министр обязательно поднял этот вопрос на заседании Кабинета.
В заключение мы все пришли к соглашению, что никто из нас даже и не думает выступать против новой политики премьер-министра, которую мы все считаем поистине новаторской и по-настоящему креативной. Единственно против чего мы все возражаем, это против излишней поспешности в столь важных делах».
В повестке дня этот вопрос стоял одним из последних. Я сообщил, что собираюсь объявить о нем в своем телеобращении к народу в пятницу, и если комитет его одобрит, то представлю мой «великий почин» сначала Кабинету – утром в четверг, а уже днем – палате общин.
Последовало необычно долгое молчание, которое я, как обычно, принял за молчаливое согласие и уже был готов перейти к следующему пункту, когда совершенно неожиданно слово попросил Дункан (Дункан Шорт, министр иностранных дел – Ред.).
– Господин премьер-министр, у меня есть превосходная идея, – начал он.
Я довольно кивнул головой.
– Что ж, отлично. Излагайте.
– Боюсь, с «великим почином» нужно повременить. Все, конечно, прекрасно, но дело в том, что… отказ от «трайдентов» в самом начале вашего премьерства может быть воспринят Советами, как признак слабости.
Хамфри невнятно, но, похоже, намеренно хмыкнул, задумчиво кивнул головой и молча повернулся ко мне с вопросительным выражением лица.
Я даже несколько растерялся. Ведь когда мы с Дунканом говорили «тет-а-тет», он был полностью «за».
– Послушайте, вы ведь, кажется, полностью одобряете мой «новый почин», разве нет? Наши надежные обычные вооруженные силы, помимо всего прочего, позволят нам значительно усилить НАТО…
Дункан понимающе кивнул, но, похоже, не совсем согласился.
– Да, само собой разумеется, господин премьер-министр, но… но это может выглядеть, как отсутствие решимости и политической воли, может быть воспринято, как желание ублажить противника.
Я сказал Дункану, что приму во внимание его «особую точку зрения», хотя это мнение всего одного члена комитета.
Боюсь, я поторопился, потому что сразу за ним слова попросил Поль (Поль Сидгвиг, министр обороны – Ред.).
– Вообще-то эта мысль мне тоже кажется вполне разумной, господин премьер-министр. Действительно, на данный момент «трайденты» – это лучшее, а Британия всегда должна иметь только самое лучшее…
– Но, Поль, – удивленно перебил я его. – Мне казалось, вы хотели избавиться от «трайдентов». «Бессмысленная трата государственных средств, выбрасывание денег на ветер…» – это ведь ваши слова, разве нет?
– Да, мои, – почему-то смущенно ответил он. – Я на самом деле придерживался такого мнения, но теперь, боюсь, не очень уверен. Мне тут совсем недавно довелось ознакомиться с кое-какими бумагами, и там некоторые вещи трактуются не совсем так, как мне представлялось. – Я холодно посмотрел на него. – Вообще-то, лично мне кажется, что вряд ли стоит объявлять об этом раньше времени, только и всего, господин премьер-министр.
– Я тоже против преждевременных заявлений, господин премьер-министр, – неожиданно заявил Патрик (Патрик Снодграсс, министр образования и науки – Ред.).
– Интересно, почему? – спросил я.
– Потому что весь этот план основан на цифрах профессора Розенблюма. А его, насколько мне известно, подозревают в научной некомпетентности. Кстати, совсем недавно я получил некий весьма авторитетный документ, в котором серьезнейшему сомнению подвергается сама суть всех его аргументов, и к тому же…
– Но послушайте, Патрик, – перебил я его с нарастающим беспокойством. – Вы же сами были полностью согласны с тем, что всеобщая воинская повинность поможет нам решить не только проблему занятости молодых людей, но и заметно усилить обороноспособность наших вооруженных сил, разве нет?
Вместо Патрика совершенно неожиданно ответил Дадли (Дадли Беллинг, министр занятости – Ред.):
– Да, совершенно верно, господин премьер-министр, но, знаете, после этого до меня вдруг дошло: ведь тем самым мы создадим целую армию тренированных и дисциплинированных молодых людей, которые через два года службы снова окажутся на улице. Без работы, зато хорошо обученные убивать… Просто идеальный материал для организованной преступности.
Я недоуменно посмотрел на него.
– Так вы что, тоже против?
– Нет, господин премьер-министр, я только против чересчур поспешных решений. Мне кажется, нам нужно немного подождать, поглубже разобраться в деталях…
Странно все это. Ведь всего неделю назад они были полностью согласны, что моя новая политика принесет нам много голосов. Что ж, похоже, надо серьезно подумать.
В заключение Хамфри пообещал лично оформить протокол нашего заседания, чтобы, так сказать, оставить двери открытыми. Огромная помощь, ничего не скажешь.
А ближе к полудню принесли стенограмму того самого заседания комитета Кабинета.
У меня нет ни малейшего намерения отказываться от моего «великого почина», но, судя по всему, за него предстоит драться. И еще как драться!
Я немедленно проинформировал Бернарда, что для своего телеобращения предпочитаю светлый костюм, современную обстановку, экстремально-желтые обои, несколько абстрактных картин на стенах и, само собой разумеется, Стравинского.
4
Хотя я говорю «мой» главный политический советник, это вряд ли соответствует действительности, поскольку она занимала этот пост при моем предшественнике, и мне не советовали ее менять. Но сэр Хамфри Эплби откровенно дал понять, что толку от нее мало. Ну нет, мне нужны, очень нужны люди, которые не зависят напрямую от секретаря Кабинета. Однако с тех пор, как я предложил ей остаться, ее нигде не было видно. Каково же было мое удивление, когда я увидел ее сегодня утром, причем вызвано оно было не столько тем, что она вошла в мой кабинет без стука и приглашения, сколько обращением к премьер-министру, то есть ко мне.
– Послушайте, Джим, если я не нужна вам как политический советник, лучше так и скажите, – свойственным ей отрывистым тоном вместо приветствия отчеканила она.
Поразительно! А зачем же тогда я предложил ей остаться? Ведь она была по сути единственной, которой удалось удержать моего предшественника от утраты контакта с реальным миром. Неужели у нее сложилось ложное впечатление, что ее собираются лишить персонального кабинета и отправить на «чердак».
– Мой кабинет всегда находился рядом с вашим, разве не так?
Это что, риторический вопрос, или он требует ответа?
– Да, – на всякий случай осторожно ответил я.
– Значит, это вы распорядились перевести меня на «чердак» в другое крыло здания: три этажа выше, вдоль по коридору, две ступеньки вниз, за угол, четвертая дверь справа? Рядом с фотокопировальной лабораторией!
Для меня это новость. А кстати, где она пропадала?
– Вообще-то мне казалось, что вы в отпуске или что-то в этом роде. – Честно говоря, я был настолько занят все это время, что даже не заметил ее отсутствия. (Что вряд ли следует считать причинно связанным. – Ред.)
– Может и была, – резко ответила она. – Но когда через неделю вернулась, то увидела, что мой кабинет превратили в приемную для членов Кабинета, министров и прочих визитеров, а все мои вещи были перенесены туда, на «чердак». Хамфри сказал, что это было сделано по вашему прямому распоряжению. Ну и как прикажете все это понимать?
Как это понимать? Неужели я на самом деле давал такое распоряжение? Нет-нет, вряд ли. И тут я вспомнил. Да, давал! Не прямое, конечно, а, так сказать, в своем роде.
– Видите ли, Дороти, Хамфри действительно приносил мне на утверждение план, как он тогда сказал, более эффективного использования офисных помещений, ну и…
Она покачала головой. С явным осуждением.
– Неужели вы до сих пор не поняли, что госслужба вот уже три года пытается выгнать меня из этого кабинета. Любыми средствами!
Откуда мне знать?
– А почему?
– Потому что топографически этот кабинет занимает ключевое, стратегическое положение во всем нашем здании.
Я пожал плечами.
– Не вижу здесь никакой разницы. Вы же все равно в Номере 10.
– Не более того, – поджав губы, ответила она.
– Вы получаете все необходимую документацию.
– Да, получаю. Кое-какую, – признала она.
– Вы можете сколько угодно говорить по телефону.
– Только когда коммутатор мне это позволяет.
Мне показалось, что у нее приступ самой обычной женской неврастении, о чем я ей честно и откровенно сказал. В ответ Дороти почему-то начала объяснять мне разницу между Албанией и Кубой. Первая, по ее мнению, практически не имеет никакого влияния на политику Соединенных штатов, а вторая имеет, причем достаточно сильное. Почему? Да потому что Албания далеко, а Куба рядом! Номер 10, по ее мнению, тоже что-то вроде зарубежья, где степень влияния напрямую зависит от расстояния.
– А меня, главного политического советника премьер-министра, взяли и отселили на самую обочину политической жизни! – раздраженно воскликнула она.
– Но вы не в Албании, – заметил я.
– Нет, на «чердаке»! Вот, смотрите! – и мой главный политический советник начала двигать все, что находилось на моем письменном столе. – Перед вами схематический план Номера 10. Эта папка – кабинет, в котором мы с вами сейчас находимся. Там, за дверью, – она приложила первую попавшуюся книгу к одной из сторон папки, – ваша комната для отдыха. Эта линейка – коридор. Этот коридор, – Дороти схватила нож для резки бумаги и положила его вдоль папки и книги, – идет от вашего кабинета к закрытой светло-зеленой двери, за которой находится кабинет секретаря Кабинета, которым будет вот это пресс-папье. Эта кофейная чашка будет лестницей к вашему кабинету, это блюдце – мужской туалет, а вот это – мой кабинет, то есть было моим кабинетом, – она поставила пепельницу рядом с папкой, изображавшей рабочий кабинет ПМ.
– Итак, мой письменный стол стоял прямо напротив входной двери, которая практически всегда была открыта. И что, по-вашему, мне было там видно?
– Ну, наверное, вам было видно, как кто-либо входил или выходил из моего кабинета или из кабинета секретаря Кабинета, или поднимался или спускался по лестнице, – медленно и осторожно ответил я.
Последовала многозначительная пауза, затем Дороти подняла блюдце и снова поставила его на место.
– Кроме того, я сидела напротив мужского туалета. Мне просто положено находиться против этого туалета.
Я поинтересовался, не стоит ли ей обратиться к доктору, но, похоже, чего-то недопонял.
– Мужского туалета, Джим, – напомнила она мне. – И поскольку практически все члены Кабинета – мужчины, то мне удавалось услышать почти все, о чем они говорили, входя туда. Тем самым я имела прекрасную возможность информировать вашего предшественника о всех их недостатках и слабостях.
– А его это интересовало? – удивленно спросил я.
– Когда они готовили против него очередную интригу или даже заговор, то, естественно, да!
Потрясающе! Теперь понятно, почему Хамфри превратил ее кабинет в приемную, а саму Дороти сослал на чердак.
Я вызвал Бернарда, который практически немедленно вошел через двойные белые двери своего кабинета и сказал:
– Послушайте, Бернард, я хочу, чтобы вы вернули Дороти в ее кабинет.
– Вы хотите сказать, отправить ее туда? – он ткнул пальцем в потолок.
– Нет, я хочу сказать, отправить ее в нашу приемную рядом с моим кабинетом.
– Вы хотите сказать, до того, как она вернется в свой кабинет? – озадаченно спросил он.
– Нет, Бернард, я хочу сказать – в нашу приемную, которая раньше была ее кабинетом и которая снова будет ее кабинетом, – терпеливо объяснил я своему главному личному секретарю.
– Ну а как же тогда быть с приемной?
Все еще сохраняя спокойствие, я попросил его напрячься, внимательно слушать и смотреть на движения моих губ.
– При-ем-ная сно-ва станет ка-би-не-том Дороти Уэйнрай!
Он вроде бы понял, но почему-то продолжал спорить.
– Да, конечно же, господин премьер-министр, но ожидание…
Потеряв терпение, я рявкнул:
– Нет, нет, никаких ожиданий, Бернард, немедленно!
И все равно до него, похоже, не все дошло. Потому что он продолжал упрямо стоять на своем.
– Да, я понимаю, господин премьер-министр, немедленно, никаких ожиданий, но если нет приемной, то где же люди будут ждать, пока их пригласят пройти?
Ах, вот что он, оказывается, имеет в виду… Наша короткая перепалка была не более чем небольшим недоразумением, только и всего. Хотя его вопрос, честно говоря, был не самым умным.
– В здании полно комнат, где можно ждать, – назидательно заметил я. – Например, все залы для приемов, которыми редко кто пользуется, вот этот холл, – я ткнул пальцем на свой письменный стол.
– Где-где? – недоуменно переспросил Бернард.
– Вот тут. Между пепельницей, чашкой и блюдцем, видите?
Он удивленно посмотрел сначала на письменный стол, затем снова на меня.
– Между кофейной чашкой и блюдцем?…
Иногда мой главный личный секретарь такой тупой! Не может понять с первого раза.
– Блюдце – это мужской туалет, Бернард. Проснитесь!
Иногда мне даже приходит в голову странная мысль: а соответствует ли он своей должности.
На следующий день он сам позвонил мне и потребовал объяснений. Я сказал ему, что объяснять, собственно, нечего – какой-то пустяковый, самый обычный рутинный вопрос, не заслуживающий особого внимания.
Вместе с тем, однако, нам всем показалось, что наши политические господа не до конца подумали о возможных последствиях. В силу чего мы обсудили эти последствия в деталях, чтобы своевременно предупредить о них, когда ПМ поднимет вопрос об этом завтра на заседании Кабинета министров.
По мнению Дика, у МИДа неизбежно возникнут определенные вопросы. Ведь американцы просто не потерпят таких перемен. Нет-нет, дело совсем не в том, что они определяют политику Великобритании – Упаси господи! – Но на самом деле, мы же все знаем, что, когда речь идет о любых креативных инновациях, всегда имеет смысл посоветоваться с Вашингтоном. В последний раз мы этим пренебрегли, и результаты, как оказалось, были довольно печальны. (Суэцкий кризис 1956 года. – Ред.)
Я предупредил Дика, что поскольку ПМ, вполне возможно, не очень в курсе деталей этого кризиса, то он, скорее всего, даже не обратит на него внимания. Более того, ему совсем не захочется выглядеть так, будто он раболепствует перед американцами.
Тогда Дик, согласно кивнув, поднял еще один вопрос: отказ от „трайдентов“ в самом начале премьерства может быть воспринят, как слабость. Как потакание Советам. Как недостаток воли и решимости. Мы все согласились, что именно это и должно лечь в основу точки зрения МИДа. Наш премьер-министр обожает восторгаться проявлениями воли и решимости, но… только глядя на это со стороны. Так сказать, на безопасном расстоянии. Я поинтересовался, высказывает ли он точку зрения своего министра. Дик заверил меня, что так оно и будет не позднее завтрашнего дня.
Больше всего „новая политика“ ПМ беспокоит Нормана, поскольку она непосредственно касается министерства обороны. Его министр оказался в довольно затруднительном положении. Проблема заключается в том, что мнения армии, ВМС и ВВС в этом вопросе, к сожалению, не всегда, так сказать, совпадают. Они, само собой разумеется, едины в главном, но им не с кем спорить о своих воинственных намерениях, кроме как только друг с другом. Впрочем, у них есть и то, что их безусловно объединяет – они все категорически против обязательной воинской повинности! Ничего не имея против британской молодежи вообще, они, тем не менее, совсем не хотят, чтобы их элитные, высокопрофессиональные подразделения „разбавлялись“ всякими там недоумками, обкуренными панками и прочим уличным сбродом. Британские офицеры считаются лучшими в НАТО!
Я заметил Норману, что ПМ может не принять противостояние трех родов войск друг другу как достаточно убедительный аргумент.
Он ответил, что примет, только для этого аргумент должен быть предельно простым: „трайденты“ сейчас – это самое лучшее, а Британия всегда должна иметь только самое лучшее. Против этого не будет возражать даже сам министр обороны. Он парень довольно простой и охотно последует этому совету. Надо только его к этому достаточно аккуратно подвести.
Затем мы обсудили вопросы, связанные с министерством образования и науки (МОН – Ред.). По мнению Джила, и у МОН военный призыв может вызвать большие проблемы. Наша образовательная система добилась потрясающих успехов в подготовке социально интегрированных и более чем созидательных молодых юношей, которые великолепно владеют… техникой самовыражения. Нет сомнения, МОН вполне может гордиться этим – первоклассная работа, ничего не скажешь. И вместе с тем Джил считает, что всеобщая воинская повинность наглядно продемонстрирует тот самый печальный факт, что многие из выпускников наших школ фактически не умеют ни читать, ни писать, ни даже производить простейшие арифметические действия. Поэтому национальный союз учителей (НСУ – Ред.) наверняка будет категорически возражать против военного призыва.
Более того, существует, хотя и отдаленная, но в каком-то смысле вполне реальная возможность того, что военные ведомства подомнут под себя большинство государственных колледжей. Якобы для специализированных учебных целей. Мы все согласились с тем, что такое откровенное вмешательство произведет шокирующий эффект.
Да, всеобщий военный призыв не имеет и не может иметь прямого отношения к сфере образования и науки. Это факт, который трудно оспорить. Но НСУ может наложить неформальное вето на решение министра, тем самым сделав его жизнь практически невыносимой. Начнутся массовые акции протеста, появятся публикации в самых различных СМИ, ну и так далее, и тому подобное…
Я спросил Джила, какой совет он собирается дать своему политическому господину. Его ответ прозвучал несколько странно: „Хотя всеобщий военный призыв в строгом смысле слова трудно причислить к сфере образования, он, тем не менее, вполне может способствовать обучению молодых людей различным полезным вещам. Значит, выступать против него вроде как не совсем логично, и вряд ли многие из нас готовы пойти на такое“.
Норман тактично поинтересовался, нельзя ли отложить рассмотрение этого вопроса на более позднее время, поскольку времени на его обдумывание осталось слишком мало, а торопить события – всегда чревато никому не нужными последствиями.
– А может, поставить под вопрос компетентность того, кто выдвинул эту никому не нужную идею? Скажем, профессора Розенблюма, – предложил я.
Джил был в восторге. Точность расчетов профессора, конечно же, можно поставить под сомнение, а значит, и компетентность Розенблюма в данной области. Это и станет точкой зрения его министра. Кстати, Джил вовремя припомнил, что, насколько ему известно, уже на подходе некий документ, вполне аргументировано оспаривающий саму суть научных воззрений профессора Розенблюма. Он будет готов не позже чем завтра утром. (Государственные служащие подобного рода технологию применяют в соответствии с одним из принципов футбола: „играй не в мяч, а в игрока“. – Ред.)
Этот документ будет подготовлен (в данном случае сэр Хамфри, судя по всему, намеренно оговорился, ему следовало бы сказать „уже подготовлен“ – Ред.) одним из профессоров, которого не назначили на пост главного научного консультанта. Причем дело здесь совсем не в зависти, нет, просто он всегда был абсолютно уверен, что назначение на эту ответственную должность его коллеги Розенблюма принесет не столько пользы, сколько вреда.
По нашему единодушному мнению, знакомить с этим документом профессора Розенблюма не имеет смысла – зачем оскорблять его чувства? Джил доведет его содержание до сведения своего министра в виде личного совета.
(Когда играешь по правилу „играй не в мяч, а в игрока“, крайне важно, чтобы человек, с которым вы так поступаете, даже не догадывался об этом. – Ред.)
Затем мы обсудили не менее важные вопросы занятости или, точнее говоря, безработицы. С одной стороны, существенным элементом новой схемы, конечно, следует считать так называемую „альтернативную службу“, когда молодых людей можно привлекать к общественно полезным работам, но с другой, это, без сомнения, вызовет серьезные проблемы с профсоюзами. Стоит только отдать рабочие места не членам профсоюза, и ты переступаешь опасную черту. Не успеешь послать пару молодых альтернативников три раза в неделю прибирать в домах престарелых, как все каменщики, штукатуры, маляры, сантехники, электрики, столяры и плотники, которые искренне считают, что правительство лишает их работы и зарплаты, поднимут такой шум, что мало не покажется…
Да, общество от этого, скорее всего, не выиграет. Хотя остается большая вероятность того, что ПМ будет настаивать на том, что если молодые парни будут честно зарабатывать на жизнь, а пожилые будут ими довольны, то ничего плохого не произойдет. Подобного рода аргумент, естественно, является сильным упрощением, но нашего премьера такие упрощения никогда особенно не волновали. Он их просто не замечал.
Дэвид предложил поистине великолепную идею. Его министр занятости практически наверняка не будет возражать, что безработные молодые люди не имеют должной подготовки, не приспособлены к жизни и в высшей степени недисциплинированны. Но они представляют собой всего лишь проблему, а никак не угрозу! В силу чего всеобщий военный призыв неизбежно приведет к тому, что со временем на улицы Британии будет выпущена целая армия молодых сильных людей, профессионально обученных в основном убивать.
Единодушно признав, что это ответственный и дальновидный подход, мы порекомендовали Дэвиду проследить за тем, чтобы завтра его министр обязательно поднял этот вопрос на заседании Кабинета.
В заключение мы все пришли к соглашению, что никто из нас даже и не думает выступать против новой политики премьер-министра, которую мы все считаем поистине новаторской и по-настоящему креативной. Единственно против чего мы все возражаем, это против излишней поспешности в столь важных делах».
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
16 февраля
Сегодня днем состоялось заседание комитета Кабинета, но мои коллеги почему-то отреагировали на мой «великий почин» совсем не так, как я ожидал.В повестке дня этот вопрос стоял одним из последних. Я сообщил, что собираюсь объявить о нем в своем телеобращении к народу в пятницу, и если комитет его одобрит, то представлю мой «великий почин» сначала Кабинету – утром в четверг, а уже днем – палате общин.
Последовало необычно долгое молчание, которое я, как обычно, принял за молчаливое согласие и уже был готов перейти к следующему пункту, когда совершенно неожиданно слово попросил Дункан (Дункан Шорт, министр иностранных дел – Ред.).
– Господин премьер-министр, у меня есть превосходная идея, – начал он.
Я довольно кивнул головой.
– Что ж, отлично. Излагайте.
– Боюсь, с «великим почином» нужно повременить. Все, конечно, прекрасно, но дело в том, что… отказ от «трайдентов» в самом начале вашего премьерства может быть воспринят Советами, как признак слабости.
Хамфри невнятно, но, похоже, намеренно хмыкнул, задумчиво кивнул головой и молча повернулся ко мне с вопросительным выражением лица.
Я даже несколько растерялся. Ведь когда мы с Дунканом говорили «тет-а-тет», он был полностью «за».
– Послушайте, вы ведь, кажется, полностью одобряете мой «новый почин», разве нет? Наши надежные обычные вооруженные силы, помимо всего прочего, позволят нам значительно усилить НАТО…
Дункан понимающе кивнул, но, похоже, не совсем согласился.
– Да, само собой разумеется, господин премьер-министр, но… но это может выглядеть, как отсутствие решимости и политической воли, может быть воспринято, как желание ублажить противника.
Я сказал Дункану, что приму во внимание его «особую точку зрения», хотя это мнение всего одного члена комитета.
Боюсь, я поторопился, потому что сразу за ним слова попросил Поль (Поль Сидгвиг, министр обороны – Ред.).
– Вообще-то эта мысль мне тоже кажется вполне разумной, господин премьер-министр. Действительно, на данный момент «трайденты» – это лучшее, а Британия всегда должна иметь только самое лучшее…
– Но, Поль, – удивленно перебил я его. – Мне казалось, вы хотели избавиться от «трайдентов». «Бессмысленная трата государственных средств, выбрасывание денег на ветер…» – это ведь ваши слова, разве нет?
– Да, мои, – почему-то смущенно ответил он. – Я на самом деле придерживался такого мнения, но теперь, боюсь, не очень уверен. Мне тут совсем недавно довелось ознакомиться с кое-какими бумагами, и там некоторые вещи трактуются не совсем так, как мне представлялось. – Я холодно посмотрел на него. – Вообще-то, лично мне кажется, что вряд ли стоит объявлять об этом раньше времени, только и всего, господин премьер-министр.
– Я тоже против преждевременных заявлений, господин премьер-министр, – неожиданно заявил Патрик (Патрик Снодграсс, министр образования и науки – Ред.).
– Интересно, почему? – спросил я.
– Потому что весь этот план основан на цифрах профессора Розенблюма. А его, насколько мне известно, подозревают в научной некомпетентности. Кстати, совсем недавно я получил некий весьма авторитетный документ, в котором серьезнейшему сомнению подвергается сама суть всех его аргументов, и к тому же…
– Но послушайте, Патрик, – перебил я его с нарастающим беспокойством. – Вы же сами были полностью согласны с тем, что всеобщая воинская повинность поможет нам решить не только проблему занятости молодых людей, но и заметно усилить обороноспособность наших вооруженных сил, разве нет?
Вместо Патрика совершенно неожиданно ответил Дадли (Дадли Беллинг, министр занятости – Ред.):
– Да, совершенно верно, господин премьер-министр, но, знаете, после этого до меня вдруг дошло: ведь тем самым мы создадим целую армию тренированных и дисциплинированных молодых людей, которые через два года службы снова окажутся на улице. Без работы, зато хорошо обученные убивать… Просто идеальный материал для организованной преступности.
Я недоуменно посмотрел на него.
– Так вы что, тоже против?
– Нет, господин премьер-министр, я только против чересчур поспешных решений. Мне кажется, нам нужно немного подождать, поглубже разобраться в деталях…
Странно все это. Ведь всего неделю назад они были полностью согласны, что моя новая политика принесет нам много голосов. Что ж, похоже, надо серьезно подумать.
В заключение Хамфри пообещал лично оформить протокол нашего заседания, чтобы, так сказать, оставить двери открытыми. Огромная помощь, ничего не скажешь.
20 февраля
Сегодня утром получил от Поля из МО данные их последнего опроса – 73% высказались против обязательного военного призыва. Странно, ведь наш партийный опрос показал, что 64% населения за него! И как это прикажете понимать?А ближе к полудню принесли стенограмму того самого заседания комитета Кабинета.
Пункт 7: «Великий почин»
В принципе, члены комитета Кабинета полностью согласны с тем, что новая политика ПМ, безусловно, заслуживает всяческого одобрения. Однако в виду некоторых высказанных сомнений было принято решение: после тщательного рассмотрения вопроса комитет считает, что, несмотря на безусловное одобрение предлагаемой новой политики в принципе и полное понимание того, что некоторые из ее принципов имеют достаточно принципиальный характер, а определенные соображения настолько неординарны и практически настолько тонко сбалансированы, что не могут не заслуживать самого глубокого изучения, с учетом высокой важности базовых аргументов в принципе было предложено считать наиболее разумной и приемлемой практикой ее дальнейшее, более детальное рассмотрение, включая, само собой разумеется, требуемые согласования с соответствующими ведомствами с целью подготовки и предложения более всеобъемлющего и масштабного предложения, при этом делая упор на очевидно менее противоречивые аспекты проблемы и обращая особое внимание на преемственность нового предложения в соответствии с существующими принципами, которые должны быть должным образом представлены сначала на рассмотрение парламента, а затем, если, конечно, потребуется, на публичное обсуждение в СМИ и, если, конечно, потребуется, в соответствующих опросах общественного мнения, когда для такового общественного мнения будет создан достаточно подготовленный общественный климат, чтобы адекватно рассмотреть как сам подход к должному рассмотрению, так и сам принцип принципиальных аргументов для принятия сбалансированного решения.
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
Перечитал эту стенограмму несколько раз подряд. Похоже, комитет Кабинета не хочет, чтобы в своем телеобращении к народу я даже упоминал о «великом почине».У меня нет ни малейшего намерения отказываться от моего «великого почина», но, судя по всему, за него предстоит драться. И еще как драться!
Я немедленно проинформировал Бернарда, что для своего телеобращения предпочитаю светлый костюм, современную обстановку, экстремально-желтые обои, несколько абстрактных картин на стенах и, само собой разумеется, Стравинского.
4
Ключ
27 февраля
Первым, кто пришел ко мне в кабинет сегодня утром, была Дороти Уэйнрайт, мой главный политический советник. Весьма привлекательная блондинка лет сорока, стройная, элегантная, деловитая и на редкость прагматичная.Хотя я говорю «мой» главный политический советник, это вряд ли соответствует действительности, поскольку она занимала этот пост при моем предшественнике, и мне не советовали ее менять. Но сэр Хамфри Эплби откровенно дал понять, что толку от нее мало. Ну нет, мне нужны, очень нужны люди, которые не зависят напрямую от секретаря Кабинета. Однако с тех пор, как я предложил ей остаться, ее нигде не было видно. Каково же было мое удивление, когда я увидел ее сегодня утром, причем вызвано оно было не столько тем, что она вошла в мой кабинет без стука и приглашения, сколько обращением к премьер-министру, то есть ко мне.
– Послушайте, Джим, если я не нужна вам как политический советник, лучше так и скажите, – свойственным ей отрывистым тоном вместо приветствия отчеканила она.
Поразительно! А зачем же тогда я предложил ей остаться? Ведь она была по сути единственной, которой удалось удержать моего предшественника от утраты контакта с реальным миром. Неужели у нее сложилось ложное впечатление, что ее собираются лишить персонального кабинета и отправить на «чердак».
– Мой кабинет всегда находился рядом с вашим, разве не так?
Это что, риторический вопрос, или он требует ответа?
– Да, – на всякий случай осторожно ответил я.
– Значит, это вы распорядились перевести меня на «чердак» в другое крыло здания: три этажа выше, вдоль по коридору, две ступеньки вниз, за угол, четвертая дверь справа? Рядом с фотокопировальной лабораторией!
Для меня это новость. А кстати, где она пропадала?
– Вообще-то мне казалось, что вы в отпуске или что-то в этом роде. – Честно говоря, я был настолько занят все это время, что даже не заметил ее отсутствия. (Что вряд ли следует считать причинно связанным. – Ред.)
– Может и была, – резко ответила она. – Но когда через неделю вернулась, то увидела, что мой кабинет превратили в приемную для членов Кабинета, министров и прочих визитеров, а все мои вещи были перенесены туда, на «чердак». Хамфри сказал, что это было сделано по вашему прямому распоряжению. Ну и как прикажете все это понимать?
Как это понимать? Неужели я на самом деле давал такое распоряжение? Нет-нет, вряд ли. И тут я вспомнил. Да, давал! Не прямое, конечно, а, так сказать, в своем роде.
– Видите ли, Дороти, Хамфри действительно приносил мне на утверждение план, как он тогда сказал, более эффективного использования офисных помещений, ну и…
Она покачала головой. С явным осуждением.
– Неужели вы до сих пор не поняли, что госслужба вот уже три года пытается выгнать меня из этого кабинета. Любыми средствами!
Откуда мне знать?
– А почему?
– Потому что топографически этот кабинет занимает ключевое, стратегическое положение во всем нашем здании.
Я пожал плечами.
– Не вижу здесь никакой разницы. Вы же все равно в Номере 10.
– Не более того, – поджав губы, ответила она.
– Вы получаете все необходимую документацию.
– Да, получаю. Кое-какую, – признала она.
– Вы можете сколько угодно говорить по телефону.
– Только когда коммутатор мне это позволяет.
Мне показалось, что у нее приступ самой обычной женской неврастении, о чем я ей честно и откровенно сказал. В ответ Дороти почему-то начала объяснять мне разницу между Албанией и Кубой. Первая, по ее мнению, практически не имеет никакого влияния на политику Соединенных штатов, а вторая имеет, причем достаточно сильное. Почему? Да потому что Албания далеко, а Куба рядом! Номер 10, по ее мнению, тоже что-то вроде зарубежья, где степень влияния напрямую зависит от расстояния.
– А меня, главного политического советника премьер-министра, взяли и отселили на самую обочину политической жизни! – раздраженно воскликнула она.
– Но вы не в Албании, – заметил я.
– Нет, на «чердаке»! Вот, смотрите! – и мой главный политический советник начала двигать все, что находилось на моем письменном столе. – Перед вами схематический план Номера 10. Эта папка – кабинет, в котором мы с вами сейчас находимся. Там, за дверью, – она приложила первую попавшуюся книгу к одной из сторон папки, – ваша комната для отдыха. Эта линейка – коридор. Этот коридор, – Дороти схватила нож для резки бумаги и положила его вдоль папки и книги, – идет от вашего кабинета к закрытой светло-зеленой двери, за которой находится кабинет секретаря Кабинета, которым будет вот это пресс-папье. Эта кофейная чашка будет лестницей к вашему кабинету, это блюдце – мужской туалет, а вот это – мой кабинет, то есть было моим кабинетом, – она поставила пепельницу рядом с папкой, изображавшей рабочий кабинет ПМ.
– Итак, мой письменный стол стоял прямо напротив входной двери, которая практически всегда была открыта. И что, по-вашему, мне было там видно?
– Ну, наверное, вам было видно, как кто-либо входил или выходил из моего кабинета или из кабинета секретаря Кабинета, или поднимался или спускался по лестнице, – медленно и осторожно ответил я.
Последовала многозначительная пауза, затем Дороти подняла блюдце и снова поставила его на место.
– Кроме того, я сидела напротив мужского туалета. Мне просто положено находиться против этого туалета.
Я поинтересовался, не стоит ли ей обратиться к доктору, но, похоже, чего-то недопонял.
– Мужского туалета, Джим, – напомнила она мне. – И поскольку практически все члены Кабинета – мужчины, то мне удавалось услышать почти все, о чем они говорили, входя туда. Тем самым я имела прекрасную возможность информировать вашего предшественника о всех их недостатках и слабостях.
– А его это интересовало? – удивленно спросил я.
– Когда они готовили против него очередную интригу или даже заговор, то, естественно, да!
Потрясающе! Теперь понятно, почему Хамфри превратил ее кабинет в приемную, а саму Дороти сослал на чердак.
Я вызвал Бернарда, который практически немедленно вошел через двойные белые двери своего кабинета и сказал:
– Послушайте, Бернард, я хочу, чтобы вы вернули Дороти в ее кабинет.
– Вы хотите сказать, отправить ее туда? – он ткнул пальцем в потолок.
– Нет, я хочу сказать, отправить ее в нашу приемную рядом с моим кабинетом.
– Вы хотите сказать, до того, как она вернется в свой кабинет? – озадаченно спросил он.
– Нет, Бернард, я хочу сказать – в нашу приемную, которая раньше была ее кабинетом и которая снова будет ее кабинетом, – терпеливо объяснил я своему главному личному секретарю.
– Ну а как же тогда быть с приемной?
Все еще сохраняя спокойствие, я попросил его напрячься, внимательно слушать и смотреть на движения моих губ.
– При-ем-ная сно-ва станет ка-би-не-том Дороти Уэйнрай!
Он вроде бы понял, но почему-то продолжал спорить.
– Да, конечно же, господин премьер-министр, но ожидание…
Потеряв терпение, я рявкнул:
– Нет, нет, никаких ожиданий, Бернард, немедленно!
И все равно до него, похоже, не все дошло. Потому что он продолжал упрямо стоять на своем.
– Да, я понимаю, господин премьер-министр, немедленно, никаких ожиданий, но если нет приемной, то где же люди будут ждать, пока их пригласят пройти?
Ах, вот что он, оказывается, имеет в виду… Наша короткая перепалка была не более чем небольшим недоразумением, только и всего. Хотя его вопрос, честно говоря, был не самым умным.
– В здании полно комнат, где можно ждать, – назидательно заметил я. – Например, все залы для приемов, которыми редко кто пользуется, вот этот холл, – я ткнул пальцем на свой письменный стол.
– Где-где? – недоуменно переспросил Бернард.
– Вот тут. Между пепельницей, чашкой и блюдцем, видите?
Он удивленно посмотрел сначала на письменный стол, затем снова на меня.
– Между кофейной чашкой и блюдцем?…
Иногда мой главный личный секретарь такой тупой! Не может понять с первого раза.
– Блюдце – это мужской туалет, Бернард. Проснитесь!
Иногда мне даже приходит в голову странная мысль: а соответствует ли он своей должности.
Вспоминает сэр Бернард Вули:
«Я, само собой разумеется, незамедлительно выполнил указание своего премьер-министра. Ведь лично у меня не имелось никаких корыстных намерений. На перемещении миссис Дороти Уэйнрайт с ее стратегической позиции напротив мужского туалета на „чердак“ настоял никто иной, как секретарь Кабинета сэр Хамфри.На следующий день он сам позвонил мне и потребовал объяснений. Я сказал ему, что объяснять, собственно, нечего – какой-то пустяковый, самый обычный рутинный вопрос, не заслуживающий особого внимания.