Страница:
Единственный серьезный недостаток такого подхода заключается в том, что он допускает аргументацию в пользу легализации продажи марихуаны, кокаина, мышьяка и гелигнита.[32]
Поэтому предлагаю следующее. Когда Хэкер возглавлял министерство административных дел, он, в качестве гостя БТГ, нередко сопровождал меня не только в Королевскую оперу и балет, но также на теннисные турниры в Уимблдоне, клуб „Лордз“ и прочие элитные места.
Правда, на „Спящей красавице“ можно было подумать, что он пробуется на главную роль. Искусство, как таковое, его совершенно не интересует, поэтому спонсорство во имя спасения национального искусства от Совета по делам искусств вряд ли можно рассматривать в качестве подходящей аргументации. Во время практически всего балета Хэкер сидел молча, если не считать его периодических всхрапываний. Когда на Вагнере в Ковент Гарден начался IV акт, он поинтересовался, почему они играют после окончания спектакля. А V акт назвал „издевательством над временем зрителей“. Абсолютный примитивизм!
Впрочем, я несколько отклонился. Похоже, наш ПМ тоже грешен в получении подарков от БТГ стоимостью в несколько сотен, если не тысяч, фунтов. Если такое вдруг просочится в прессу, что было бы просто ужасно, ему это, поверьте, может доставить немало неприятных минут».
(Сэр Хамфри явно переоценил силу своей угрозы. Во время указанной встречи несколько дней спустя Хэкер справился с ней с легкостью, которая заставила удивиться самого секретаря Кабинета. – Ред.)
Я осторожно поинтересовался, так ли все это хорошо. Ведь, в конечном итоге, канцлер – член его собственного правительства.
– Конечно же, хорошо, – не задумываясь, ответил он. – Его давно пора поставить на место. И научить уважать партнеров.
Я спросил, что, собственно, он имеет в виду под „научить уважать партнеров“. ПМ объяснил, что уважать партнеров означает выполнять его команды!
– Это то, что означает партнерство, когда ты премьер-министр, – назидательным тоном произнес он.
Это невольно напомнило мне коротенький отрывок из знаменитой детской сказки Льюиса Кэрролла „Алиса в Зазеркалье“[33]
– Ведь еще совсем недавно наш канцлер сам хотел стать премьером, помните? Причем был основным претендентом. А я его перехитрил! – Такое разве забудешь?! От восторга ПМ чуть ли не сплясал джигу. Прямо перед окнами своего кабинета. А потом продолжил. – Перехитрю и на этот раз, не сомневайтесь! Ему прекрасно известно: если он потеряет 4 миллиарда фунтов табачных поступлений, то ему придется либо повышать как минимум на ту же сумму ряд других налогов, что неизбежно сделает его крайне непопулярным среди избирателей, либо сократить на 4 миллиарда фунтов государственные расходы, что сделает его еще более непопулярным среди членов Кабинета. Они и так все в ужасе от последних инициатив доктора Питера Торна – потеря голосов курильщиков, потеря табачных поступлений, потеря рабочих мест… – это же просто великолепно! Поэтому я намерен оказывать поддержку доктору Торну до тех пор, пока казначейство не прекратит ставить мне палки в колеса. То есть пока не перестанет мешать мне совершить то, чего я добиваюсь – сократить подоходные налоги на полтора миллиарда фунтов».
(В упомянутом листке излагались комментарии сэра Хамфри на предложение доктора Питера Торна, представленное на рассмотрение министерству здравоохранения. – Ред.)
Он на секунду задумался, затем действительно коротко сказал:
– На ваших руках следы никотина, господин премьер-министр.
Сначала я даже не понял, что он, собственно, имеет в виду? Я же не курящий! А затем догадался, что Хамфри говорит не буквально, а, скорее, фигурально. Заметив мой недоумевающий взгляд, он сочувственным голосом, хотя и не без видимого удовольствия, пояснил:
– Здесь имеется в виду все то гостеприимство, которое вам оказывалось за счет БТГ. Шампанское, приемы, роскошные ланчи в самых дорогих ресторанах, лучшие места на элитных спортивных и культурных мероприятиях…
Судя по всему, он думает, что табачные компании готовы «слить» эту якобы компрометирующую информацию прессе, если мне удастся провести свой антитабачный проект.
А что в ней, собственно, компрометирующего? Я, например, неоднократно выпивал на приемах «а ля фуршет» в советском посольстве, но это ведь не делает меня шпионом! Если это самое лучшее, на что Хамфри способен, пытаясь меня остановить, то, боюсь, мне просто придется дать «зеленый свет» предложению доктора Торна. Да, похоже, мой секретарь Кабинета теряет былую хватку – с более слабой угрозой мне, честно говоря, давно уже не приходилось встречаться.
Хамфри, очевидно, и сам это понял, поскольку вдруг замолчал.
– Что-нибудь еще? – Вежливо спросил я, искренне надеясь, что он приберег кое-что поумнее.
– Да, господин премьер-министр. – Он не собирался так просто сдаваться, однако уверенности у него заметно поубавилось. – Мне настоятельно дали понять, что поскольку курение не является политическим вопросом, правительству не следует принимать чью-либо сторону.
– То есть надо быть беспристрастным?
– Вот именно, – благодарно подтвердил он.
– Вы хотите сказать, – с невинным видом поинтересовался я, – проявлять такую же беспристрастность, как при выборе между пожарной машиной и пожаром?
Хамфри торопливо перешел к следующей теме – он ведь всегда славился умением вовремя понимать, когда проигрывает.
– Дело в том, господин премьер-министр, что имеется намного более серьезное возражение. Большое количество людей, видных людей, весьма влиятельных людей считают, что в случае принятия предложения доктора Торна будет нанесен губительный удар по самому понятию свободы выбора.
Я поинтересовался, почему. Секретарь Кабинета начал было многословно, но совсем неубедительно разглагольствовать о том, какую опасность для свободы выбора представляют собой введение карательного налогообложения и запрет на рекламу продукта, который сам по себе является абсолютно законным. Однако я не дал ему договорить, категорически заявив, что все это не более, чем сплошная демагогия и чушь! Никто не говорит о запрете на курение, как таковое. Я также поинтересовался, следует ли считать ударом по свободе любое повышение налогов…
От прямого ответа он, как всегда, попытался уклониться.
– Ну… это зависит от того, насколько велико повышение налогов.
Забавный ответ. Что ж, попробую развить его, с позволения сказать, аргументацию.
– Значит, повышение на двадцать пенсов можно считать ударом по свободе?
– Господин премьер-министр… – запротестовал он.
Но я не стал выслушивать его надуманных возражений, а продолжил свой нажим.
– Ну а двадцать пять пенсов? Тридцать? Тридцать один пенс? Может ли это считаться наступлением на свободу только потому, что наносится заметный ущерб вашему благосостоянию?
А что, по-моему, ничего! Хотя Хамфри даже не улыбнулся. Только мрачно заметил, что это очень остроумно.
В конце концов мы согласились, что рекламирование является существенным только при наличии свободного выбора, поскольку свободный выбор зависит от наличия полной информации. Таким образом, рекламирование должно осуществляться в интересах обеих сторон процесса. Значит, если табачные компании тратят по меньшей мере 100 миллионов фунтов на рекламу и продвижение своей продукции, то не должны ли они платить такую же сумму на доведение до сведения общественности аргументов против курения? Такой справедливый подход, уверен, найдет полное понимание у всех тех видных и влиятельных людей, которые, как утверждает Хамфри, выступают в защиту свободы выбора.
– Господин премьер-министр, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Боюсь, мне придется еще раз напомнить вам, что принятие этого предложения вызовет весьма серьезные осложнения. Я предвижу возникновение непредвиденных проблем…
– Таких как?… – спросил я.
Мой совершенно невинный вопрос вызвал у Хамфри приступ острого раздражения.
– Если бы я мог их предвидеть, они не были бы непредвиденными! – резко ответил он.
– Но вы сами только что сказали, что уже предвидите их, – бодрым тоном напомнил я ему.
Поняв, что его загнали в угол, секретарь Кабинета предпринял последнюю отчаянную попытку спасти положение.
– Господин премьер-министр, ну а как, в таком случае, насчет создания соответствующего независимого комитета? Скажем, парламентского… или королевской комиссии?
Тут я задал ему вопрос, который очень хотел задать еще несколько дней назад и только ждал подходящего случая.
– Послушайте, Хамфри, а почему вы так радеете за табачную промышленность?
Как я и ожидал, он предпочел этот вопрос проигнорировать, вместо ответа продолжив:
– А может, комитет казначейства? В качестве первой инстанции…
А вот, наконец, пришел и мой черед.
– Даже не говорите мне о казначействе, Хамфри! Ведь они делают все наоборот. В частности, возражают против моего, казалось бы, логического намерения включить сокращение налогов на полтора миллиарда фунтов в мою новую оборонную стратегию. – Я демонстративно вздохнул, подумал, не переигрываю ли в смысле драматизма, и продолжил: – Конечно, если бы казначейство проявило определенную гибкость, то…
Хамфри, как и ожидалось, тут же все понял. И с просветленным от радости лицом торопливо забормотал.
– Да-да, конечно же… э-э-э… Вряд ли они уже приняли окончательное решение по тому, другому вопросу.
Я изобразил на своем лице самое искреннее удивление.
– На самом деле?
– Естественно, нет, господин премьер-министр. Ведь гибкость в таких вопросах – это самое главное. При желании они вполне смогли бы найти приемлемый вариант, нисколько не сомневаюсь.
– Думаете, смогли бы? – недоверчиво переспросил я.
– Безусловно, – уже совершенно другим тоном произнес Хамфри, быстро приспосабливаясь к своему новому статусу переговорщика. – Единственным камнем преткновения здесь может стать то, что в случае принятия антитабачного предложения казначейство будет слишком занято проведением его в жизнь и у руководства просто не останется времени на какие-либо иные сокращения.
Теперь мы говорили на одном, понятном только нам языке.
– Видите ли, Хамфри, – со значением заметил я. – Дело в том, что в смысле приоритетности интересы табачных компаний не идут ни в какое сравнение с интересами национальной обороны.
Теперь Хамфри точно знал, на какую именно сделку я готов согласиться. И ее условия – quid pro quo[34] – были для него вполне приемлемы, это было видно невооруженным глазом. Оставалось только согласовать их с казначейством…
Ко мне довольно неожиданно явился Питер Торн.
– У меня потрясающее известие, господин премьер-министр, – начал он, едва переступив порог моего кабинета в палате общин. – Нас полностью поддерживают Британская медицинская ассоциация, Королевский педиатрический колледж и по меньшей мере восемь других высших научных и медицинских колледжей Великобритании!
От такой потрясающей новости у меня сердце ушло в пятки. Так быстро? Нет, такого стремительного прогресса не ожидал даже я! Пришлось объяснить ему, что хотя сама по себе новость, конечно же, преотличная, провести его предложение в жизнь немедленно все равно не удастся.
– Да-да, конечно же не удастся, это понятно, – неожиданно быстро согласился он. – Надо только, чтобы в течение ближайших трех месяцев о его поддержке сначала официально объявили как о правительственной политике, а затем в течение года включили в Белую книгу.[35] Так что времени у нас хоть отбавляй!
Его энтузиазм просто трогателен. Честно говоря, мне даже жаль, что его проекту суждено пойти под нож. Особенно после того, как его обсуждение с секретарем Кабинета было настолько триумфальным, что я сам почти поверил в него. Стараясь, по возможности, не подать виду, я сказал ему, что у меня назревают серьезные проблемы с казначейством. Он тут же догадался, откуда ветер дует. И главное, куда…
Его глаза сузились.
– Не думаю, что это что-нибудь, о чем вы не знали заранее, так ведь?
– Все не так просто, как вы думаете, Питер…
Он сделал глубокий вдох. Как будто собирался прыгнуть в ледяную прорубь. А затем… затем последовала угроза. Реальная угроза!
– Послушай, Джим, и поверь – это серьезно. Единственное по-настоящему важное и стоящее, что можно сделать в политике. Если ты проволынишь мое предложение, мне придется подать в отставку. И рассказать всем, почему!
Я попросил его успокоиться, но он истерическим тоном заверил меня, что уже полностью спокоен.
– Джим, перечисленные мной влиятельные медицинские и исследовательские организации не меньше меня заинтересованы в этом. Возможно, мне не следовало бы говорить им о твоей поддержке, но теперь они полны решимости заявить на всю страну, что табачные компании на тебя надавили и ты капитулировал.
Значит, он тоже все продумал заранее! Поэтому почти не удивился моей новой позиции в этом вопросе. Возможно, даже в каком-то смысле ее ожидал.
Я просто не знал, что делать или хотя бы что ему ответить. Слава богу, меня спас звонок. Телефонный звонок.
Бернард снял трубку, послушал, коротко попросил секунду подождать и повернулся ко мне.
– Простите, господин премьер-министр, сэр Хамфри хотел бы срочно переговорить с вами. Буквально несколько минут…
Я пожал плечами и попросил доктора Торна немного подождать снаружи. Хамфри буквально ворвался в кабинет, весь сияя от добрых новостей: оказывается, он уже успел побывать в казначействе и – о сюрприз! – они готовы пойти мне навстречу в вопросе о снижении подоходных налогов. Само собой разумеется, при условии, что им больше не придется тратить столько времени на антитабачную кампанию.
Я вкратце рассказал ему о возникшем осложнении – доктор Торн пригрозил мне своей отставкой, при которой все британское медицинское сообщество будет публично обвинять меня в позорном капитулянтстве перед табачными баронами страны.
Эта новость Хамфри явно обеспокоила, но… совсем ненадолго, поскольку у него тут же появилась блестящая идея. Одна из тех, которые делают его незаменимым, несмотря на все причиняемые им лично мне неудобства, а порой даже головную боль.
– Господин премьер-министр, у вас ведь, кажется, все еще открыта правительственная вакансия в казначействе, так?
Гениально! Просто гениально, ничего не скажешь. Для Питера Торна это будет несказанное повышение. Причем на редкость стремительное. Но почему бы и нет? Для такого способного министра? Да, да и еще раз да!
Мы тут же пригласили его к нам присоединиться.
– Питер, – почти торжественным тоном обратился я к нему. – Знаешь, мне только что пришло в голову, что у нас в казначействе еще не заполнена вакансия. Мы долго ломали голову, кого бы рекомендовать, а тут твой гениальный проект… Который, признаюсь, произвел на всех нас просто неизгладимое впечатление. Ну, вот мы и подумали…
Он бросил на меня подозрительный взгляд. Неудивительно – на его месте любой поступил бы точно также.
– Вы что, собираетесь от меня избавиться?
– Ни в коем случае, Питер. Совсем наоборот.
Доктор Торн явно заколебался. Такой соблазн…
– Да, но это… это же такой шаг наверх…
– Но заслуженный, – отеческим голосом промурлыкал я. – Целиком и полностью заслуженный!
Однако сомнения, похоже, все-таки не отпускали Питера. Во всяком случае, не до конца.
– Надеюсь, это не предполагает, что я должен поставить крест на моем антитабачном проекте? – медленно и со значением спросил он.
– Питер, позволь мне быть с тобой до конца откровенным. Провести твой законопроект в любом случае было бы… будет… – Надеюсь, я вовремя сумел исправить свою ошибку, и он не заметил мою случайную оговорку, – … будет очень трудно провести через все необходимые инстанции. Причем ключевым из них является казначейство. Камень преткновения именно оно, а совсем не министерство здравоохранения. Такие процедуры обычно требуют много, очень много времени, но теперь, когда ты сам будешь там, внутри, то есть в самой системе и сможешь быстрее понять, за какие веревочки надо дергать, тебе удастся значительно ускорить весь этот процесс и, может даже, довести его до стадии юридического утверждения. Поверь мне. – Мои слова звучали настолько убедительно, что я сам чуть в них не поверил.
К счастью, Питер проглотил наживку, не заставив себя долго ждать.
– Значит, мои предложения остаются в силе? – нерешительно спросил он, и желание услышать «да!» огромными буквами было написано у него на лице.
– Естественно, да, – поспешил я его успокоить. Причем мои слова можно было не считать ложью, поскольку существует возможность того, что мне придется повторить их в другом контексте. В должное время. При иных обстоятельствах…
Его колебания продлились не больше секунды.
– Согласен, – торопливо проговорил он. – Я принимаю предложение и искренне вас благодарю за оказанную честь.
Мы торжественно пожали друг другу руки, и доктор Торн, весь сияя от счастья, вышел, нет, буквально выпорхнул из моего кабинета. Все-таки какое это великое дело быть премьер-министром – ты можешь делать людей такими счастливыми, позволить им так гордиться своими великими достижениями!
Сегодня утром первым делом попросил пригласить ко мне Лесли Поттса. Он не заставил себя ждать и буквально через несколько минут вошел в мой кабинет, как обычно, окруженный зловонной аурой, отравляющей окружающую среду, сжимая кончиками желтых от никотина узловатых пальцев все еще дымящуюся сигарету.
Тем не менее, я приветствовал его с вполне искренним радушием:
– Заходите, дружище, заходите, – и без дальнейших предисловий перешел сразу к делу. – Скажите, Лесли, вам не хотелось бы стать министром здравоохранения?
Мое неожиданное предложение вызвало у него искреннее и нескрываемое удивление.
– Мне?
Я молча кивнул головой.
Сначала он зашелся в долгом и натужном кашле, от которого даже мне, похоже, стало несколько лучше. Затем, наконец, медленно произнес, глядя на меня с нескрываемым подозрением, очевидно, пытаясь догадаться, чего от меня можно ожидать.
– Да, это очень лестное предложение.
– Но вполне заслуженное, – как можно добродушнее произнес я.
Он задумался, но, судя по всему, так и не нашел каких-либо явных признаков возможной ловушки.
– Ну конечно же, отказываться от такого было бы глупо. Благодарю вас, господин премьер-министр.
Я тут же попросил пригласить сэра Хамфри, и когда он почти немедленно появился, торжественно представил ему нашего нового министра здравоохранения. Секретарь Кабинета прикинулся приятно удивленным, хотя это назначение изначально было его собственной идеей.
Пока мы обменивались положенными в таких случаях любезностями, Лесли, очевидно, показалось, что ловушка все-таки есть, потому что он своим противным голосом вдруг проскрипел:
– Минутку, минутку! Если эта работа предполагает наскоки на табачную индустрию, она мне не нужна!
Заверить его в обратном мне не составило особого труда.
– Ну что вы, Лесли! Мы все в правительстве должны быть прежде всего реалистами. Наоборот, мы хотим, чтобы вы сотрудничали с табачниками как можно плотнее: они прекрасные, заботливые парни и потрясающие предприниматели, искренне желающие помочь своей стране и своим согражданам. Я хочу, чтобы вы работали с ними, а не против них! Ну так как, по рукам?
Лесли Поттс довольно улыбнулся, но когда попытался что-то сказать в ответ, то неожиданно снова сильно закашлялся, от натуги весь стал бордовым, и понять его невразумительное бормотание оказалось просто невозможным.
Поэтому я повернулся к Хамфри.
– Что он сказал?
– Полагаю, – бодрым голосом помог мне секретарь Кабинета, – он сказал да, господин премьер-министр.
8
Ее приговорили к десяти годам заключения и сорока ударам плети, но приговор не может быть приведен в исполнение до тех пор, пока он не будет «подтвержден», что бы это ни означало.
По телевизору показали, как мать девушки и член парламента от их избирательного округа (Стюарт Гордон, один из наших заднескамеечников) пытаются вручить петицию в кумранском посольстве. Которую там в конечном итоге так и не приняли.
В заключение зачитали официальную ноту МИДа, в которой говорилось, что наш министр иностранных дел описал данный инцидент как «достойный сожаления», но добавил, что никаких специальных шагов в этом отношении предпринимать пока не планируется.
Затем диктор заговорил о дальнейшем ослаблении фунта, я выключил телевизор и попросил пригласить ко мне секретаря Кабинета. Когда он вошел, я сказал ему, что ситуация с медсестрой вызывает у меня опасения – симпатии британской общественности, похоже, явно на ее стороне.
Он кивнул головой, соглашаясь.
– Ну и что посоветуете делать? – спросил я.
– Не сомневаюсь, наш министр иностранных дел даст вам куда более квалифицированный совет, – равнодушно ответил он.
– Он советует мне ничего не делать!
– Ему лучше знать.
Обычное противодействие со стороны МИДа. Сколько же это будет продолжаться?!
– Если мы ничего не будем делать, то будем выглядеть бездушными, – объяснил я. – А также слабыми. Правительство не должно выглядеть и бездушным, и слабым одновременно! – Я повернулся к своему главному личному секретарю. – А вы что обо всем это думаете, Бернард?
От неожиданности он даже вскочил со стула.
– Может, попробовать выглядеть бездушными и слабыми не одновременно, а по очереди!
Я проигнорировал его довольно плоскую остроту и еще раз повторил секретарю Кабинета, что нам что-то надо делать. А поскольку мне совсем недавно пришлось, так сказать, «наказывать» и самого сэра Хамфри, и его приятеля Дика Уортона, постоянного заместителя министра иностранных дел, можно было надеяться, что на этот раз их сопротивление будет не таким упорным.
Поэтому предлагаю следующее. Когда Хэкер возглавлял министерство административных дел, он, в качестве гостя БТГ, нередко сопровождал меня не только в Королевскую оперу и балет, но также на теннисные турниры в Уимблдоне, клуб „Лордз“ и прочие элитные места.
Правда, на „Спящей красавице“ можно было подумать, что он пробуется на главную роль. Искусство, как таковое, его совершенно не интересует, поэтому спонсорство во имя спасения национального искусства от Совета по делам искусств вряд ли можно рассматривать в качестве подходящей аргументации. Во время практически всего балета Хэкер сидел молча, если не считать его периодических всхрапываний. Когда на Вагнере в Ковент Гарден начался IV акт, он поинтересовался, почему они играют после окончания спектакля. А V акт назвал „издевательством над временем зрителей“. Абсолютный примитивизм!
Впрочем, я несколько отклонился. Похоже, наш ПМ тоже грешен в получении подарков от БТГ стоимостью в несколько сотен, если не тысяч, фунтов. Если такое вдруг просочится в прессу, что было бы просто ужасно, ему это, поверьте, может доставить немало неприятных минут».
(Сэр Хамфри явно переоценил силу своей угрозы. Во время указанной встречи несколько дней спустя Хэкер справился с ней с легкостью, которая заставила удивиться самого секретаря Кабинета. – Ред.)
Вспоминает сэр Бернард Вули:
«Утром 22 мая премьер-министр был в приподнятом настроении. Сообщил, что все идет очень хорошо и что ему удалось обратить казначейство в бегство. Равно как и самого канцлера.Я осторожно поинтересовался, так ли все это хорошо. Ведь, в конечном итоге, канцлер – член его собственного правительства.
– Конечно же, хорошо, – не задумываясь, ответил он. – Его давно пора поставить на место. И научить уважать партнеров.
Я спросил, что, собственно, он имеет в виду под „научить уважать партнеров“. ПМ объяснил, что уважать партнеров означает выполнять его команды!
– Это то, что означает партнерство, когда ты премьер-министр, – назидательным тоном произнес он.
Это невольно напомнило мне коротенький отрывок из знаменитой детской сказки Льюиса Кэрролла „Алиса в Зазеркалье“[33]
– Ведь еще совсем недавно наш канцлер сам хотел стать премьером, помните? Причем был основным претендентом. А я его перехитрил! – Такое разве забудешь?! От восторга ПМ чуть ли не сплясал джигу. Прямо перед окнами своего кабинета. А потом продолжил. – Перехитрю и на этот раз, не сомневайтесь! Ему прекрасно известно: если он потеряет 4 миллиарда фунтов табачных поступлений, то ему придется либо повышать как минимум на ту же сумму ряд других налогов, что неизбежно сделает его крайне непопулярным среди избирателей, либо сократить на 4 миллиарда фунтов государственные расходы, что сделает его еще более непопулярным среди членов Кабинета. Они и так все в ужасе от последних инициатив доктора Питера Торна – потеря голосов курильщиков, потеря табачных поступлений, потеря рабочих мест… – это же просто великолепно! Поэтому я намерен оказывать поддержку доктору Торну до тех пор, пока казначейство не прекратит ставить мне палки в колеса. То есть пока не перестанет мешать мне совершить то, чего я добиваюсь – сократить подоходные налоги на полтора миллиарда фунтов».
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
22 мая
Совсем неплохая встреча с Хамфри. Он начал с того, что показал мне какой-то листок бумаги с обычной абракадаброй, которую нормальному человеку ни за что не понять. Всегда хороший знак, как я сейчас понимаю. Поэтому ни мистифицировать, ни вводить меня в заблуждение ему больше не удастся. Такие, с позволения сказать, трюки я воспринимаю теперь, как показатель его собственной неуверенности в себе, не более того. (Признак растущего понимания и административного мастерства Хэкера. – Ред.)(В упомянутом листке излагались комментарии сэра Хамфри на предложение доктора Питера Торна, представленное на рассмотрение министерству здравоохранения. – Ред.)
«Невзирая на тот факт, что данное предложение предположительно должно охватывать определенные сопутствующие выгоды, имеющие маргинальную и периферийную релевантность, имеется также соображение безусловно высшего порядка, включающее в себя и подтверждающее ваше личное соучастие в совершении должностного преступления, имеющего своим прямым последствием то, что позор и бесчестие, как результат ваших давних связей и развлечений могут окончательно и непоправимо подорвать ваше нынешнее положение, результатом чего неизбежно станут публичные разоблачения и соответствующие обвинения, откреститься от которых практически не представляется возможным».Я попросил Хамфри коротко изложить суть вопроса. Одним предложением.
Он на секунду задумался, затем действительно коротко сказал:
– На ваших руках следы никотина, господин премьер-министр.
Сначала я даже не понял, что он, собственно, имеет в виду? Я же не курящий! А затем догадался, что Хамфри говорит не буквально, а, скорее, фигурально. Заметив мой недоумевающий взгляд, он сочувственным голосом, хотя и не без видимого удовольствия, пояснил:
– Здесь имеется в виду все то гостеприимство, которое вам оказывалось за счет БТГ. Шампанское, приемы, роскошные ланчи в самых дорогих ресторанах, лучшие места на элитных спортивных и культурных мероприятиях…
Судя по всему, он думает, что табачные компании готовы «слить» эту якобы компрометирующую информацию прессе, если мне удастся провести свой антитабачный проект.
А что в ней, собственно, компрометирующего? Я, например, неоднократно выпивал на приемах «а ля фуршет» в советском посольстве, но это ведь не делает меня шпионом! Если это самое лучшее, на что Хамфри способен, пытаясь меня остановить, то, боюсь, мне просто придется дать «зеленый свет» предложению доктора Торна. Да, похоже, мой секретарь Кабинета теряет былую хватку – с более слабой угрозой мне, честно говоря, давно уже не приходилось встречаться.
Хамфри, очевидно, и сам это понял, поскольку вдруг замолчал.
– Что-нибудь еще? – Вежливо спросил я, искренне надеясь, что он приберег кое-что поумнее.
– Да, господин премьер-министр. – Он не собирался так просто сдаваться, однако уверенности у него заметно поубавилось. – Мне настоятельно дали понять, что поскольку курение не является политическим вопросом, правительству не следует принимать чью-либо сторону.
– То есть надо быть беспристрастным?
– Вот именно, – благодарно подтвердил он.
– Вы хотите сказать, – с невинным видом поинтересовался я, – проявлять такую же беспристрастность, как при выборе между пожарной машиной и пожаром?
Хамфри торопливо перешел к следующей теме – он ведь всегда славился умением вовремя понимать, когда проигрывает.
– Дело в том, господин премьер-министр, что имеется намного более серьезное возражение. Большое количество людей, видных людей, весьма влиятельных людей считают, что в случае принятия предложения доктора Торна будет нанесен губительный удар по самому понятию свободы выбора.
Я поинтересовался, почему. Секретарь Кабинета начал было многословно, но совсем неубедительно разглагольствовать о том, какую опасность для свободы выбора представляют собой введение карательного налогообложения и запрет на рекламу продукта, который сам по себе является абсолютно законным. Однако я не дал ему договорить, категорически заявив, что все это не более, чем сплошная демагогия и чушь! Никто не говорит о запрете на курение, как таковое. Я также поинтересовался, следует ли считать ударом по свободе любое повышение налогов…
От прямого ответа он, как всегда, попытался уклониться.
– Ну… это зависит от того, насколько велико повышение налогов.
Забавный ответ. Что ж, попробую развить его, с позволения сказать, аргументацию.
– Значит, повышение на двадцать пенсов можно считать ударом по свободе?
– Господин премьер-министр… – запротестовал он.
Но я не стал выслушивать его надуманных возражений, а продолжил свой нажим.
– Ну а двадцать пять пенсов? Тридцать? Тридцать один пенс? Может ли это считаться наступлением на свободу только потому, что наносится заметный ущерб вашему благосостоянию?
А что, по-моему, ничего! Хотя Хамфри даже не улыбнулся. Только мрачно заметил, что это очень остроумно.
В конце концов мы согласились, что рекламирование является существенным только при наличии свободного выбора, поскольку свободный выбор зависит от наличия полной информации. Таким образом, рекламирование должно осуществляться в интересах обеих сторон процесса. Значит, если табачные компании тратят по меньшей мере 100 миллионов фунтов на рекламу и продвижение своей продукции, то не должны ли они платить такую же сумму на доведение до сведения общественности аргументов против курения? Такой справедливый подход, уверен, найдет полное понимание у всех тех видных и влиятельных людей, которые, как утверждает Хамфри, выступают в защиту свободы выбора.
– Господин премьер-министр, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Боюсь, мне придется еще раз напомнить вам, что принятие этого предложения вызовет весьма серьезные осложнения. Я предвижу возникновение непредвиденных проблем…
– Таких как?… – спросил я.
Мой совершенно невинный вопрос вызвал у Хамфри приступ острого раздражения.
– Если бы я мог их предвидеть, они не были бы непредвиденными! – резко ответил он.
– Но вы сами только что сказали, что уже предвидите их, – бодрым тоном напомнил я ему.
Поняв, что его загнали в угол, секретарь Кабинета предпринял последнюю отчаянную попытку спасти положение.
– Господин премьер-министр, ну а как, в таком случае, насчет создания соответствующего независимого комитета? Скажем, парламентского… или королевской комиссии?
Тут я задал ему вопрос, который очень хотел задать еще несколько дней назад и только ждал подходящего случая.
– Послушайте, Хамфри, а почему вы так радеете за табачную промышленность?
Как я и ожидал, он предпочел этот вопрос проигнорировать, вместо ответа продолжив:
– А может, комитет казначейства? В качестве первой инстанции…
А вот, наконец, пришел и мой черед.
– Даже не говорите мне о казначействе, Хамфри! Ведь они делают все наоборот. В частности, возражают против моего, казалось бы, логического намерения включить сокращение налогов на полтора миллиарда фунтов в мою новую оборонную стратегию. – Я демонстративно вздохнул, подумал, не переигрываю ли в смысле драматизма, и продолжил: – Конечно, если бы казначейство проявило определенную гибкость, то…
Хамфри, как и ожидалось, тут же все понял. И с просветленным от радости лицом торопливо забормотал.
– Да-да, конечно же… э-э-э… Вряд ли они уже приняли окончательное решение по тому, другому вопросу.
Я изобразил на своем лице самое искреннее удивление.
– На самом деле?
– Естественно, нет, господин премьер-министр. Ведь гибкость в таких вопросах – это самое главное. При желании они вполне смогли бы найти приемлемый вариант, нисколько не сомневаюсь.
– Думаете, смогли бы? – недоверчиво переспросил я.
– Безусловно, – уже совершенно другим тоном произнес Хамфри, быстро приспосабливаясь к своему новому статусу переговорщика. – Единственным камнем преткновения здесь может стать то, что в случае принятия антитабачного предложения казначейство будет слишком занято проведением его в жизнь и у руководства просто не останется времени на какие-либо иные сокращения.
Теперь мы говорили на одном, понятном только нам языке.
– Видите ли, Хамфри, – со значением заметил я. – Дело в том, что в смысле приоритетности интересы табачных компаний не идут ни в какое сравнение с интересами национальной обороны.
Теперь Хамфри точно знал, на какую именно сделку я готов согласиться. И ее условия – quid pro quo[34] – были для него вполне приемлемы, это было видно невооруженным глазом. Оставалось только согласовать их с казначейством…
23 мая
Сегодня узнал о первом, хотя и относительно небольшом осложнении.Ко мне довольно неожиданно явился Питер Торн.
– У меня потрясающее известие, господин премьер-министр, – начал он, едва переступив порог моего кабинета в палате общин. – Нас полностью поддерживают Британская медицинская ассоциация, Королевский педиатрический колледж и по меньшей мере восемь других высших научных и медицинских колледжей Великобритании!
От такой потрясающей новости у меня сердце ушло в пятки. Так быстро? Нет, такого стремительного прогресса не ожидал даже я! Пришлось объяснить ему, что хотя сама по себе новость, конечно же, преотличная, провести его предложение в жизнь немедленно все равно не удастся.
– Да-да, конечно же не удастся, это понятно, – неожиданно быстро согласился он. – Надо только, чтобы в течение ближайших трех месяцев о его поддержке сначала официально объявили как о правительственной политике, а затем в течение года включили в Белую книгу.[35] Так что времени у нас хоть отбавляй!
Его энтузиазм просто трогателен. Честно говоря, мне даже жаль, что его проекту суждено пойти под нож. Особенно после того, как его обсуждение с секретарем Кабинета было настолько триумфальным, что я сам почти поверил в него. Стараясь, по возможности, не подать виду, я сказал ему, что у меня назревают серьезные проблемы с казначейством. Он тут же догадался, откуда ветер дует. И главное, куда…
Его глаза сузились.
– Не думаю, что это что-нибудь, о чем вы не знали заранее, так ведь?
– Все не так просто, как вы думаете, Питер…
Он сделал глубокий вдох. Как будто собирался прыгнуть в ледяную прорубь. А затем… затем последовала угроза. Реальная угроза!
– Послушай, Джим, и поверь – это серьезно. Единственное по-настоящему важное и стоящее, что можно сделать в политике. Если ты проволынишь мое предложение, мне придется подать в отставку. И рассказать всем, почему!
Я попросил его успокоиться, но он истерическим тоном заверил меня, что уже полностью спокоен.
– Джим, перечисленные мной влиятельные медицинские и исследовательские организации не меньше меня заинтересованы в этом. Возможно, мне не следовало бы говорить им о твоей поддержке, но теперь они полны решимости заявить на всю страну, что табачные компании на тебя надавили и ты капитулировал.
Значит, он тоже все продумал заранее! Поэтому почти не удивился моей новой позиции в этом вопросе. Возможно, даже в каком-то смысле ее ожидал.
Я просто не знал, что делать или хотя бы что ему ответить. Слава богу, меня спас звонок. Телефонный звонок.
Бернард снял трубку, послушал, коротко попросил секунду подождать и повернулся ко мне.
– Простите, господин премьер-министр, сэр Хамфри хотел бы срочно переговорить с вами. Буквально несколько минут…
Я пожал плечами и попросил доктора Торна немного подождать снаружи. Хамфри буквально ворвался в кабинет, весь сияя от добрых новостей: оказывается, он уже успел побывать в казначействе и – о сюрприз! – они готовы пойти мне навстречу в вопросе о снижении подоходных налогов. Само собой разумеется, при условии, что им больше не придется тратить столько времени на антитабачную кампанию.
Я вкратце рассказал ему о возникшем осложнении – доктор Торн пригрозил мне своей отставкой, при которой все британское медицинское сообщество будет публично обвинять меня в позорном капитулянтстве перед табачными баронами страны.
Эта новость Хамфри явно обеспокоила, но… совсем ненадолго, поскольку у него тут же появилась блестящая идея. Одна из тех, которые делают его незаменимым, несмотря на все причиняемые им лично мне неудобства, а порой даже головную боль.
– Господин премьер-министр, у вас ведь, кажется, все еще открыта правительственная вакансия в казначействе, так?
Гениально! Просто гениально, ничего не скажешь. Для Питера Торна это будет несказанное повышение. Причем на редкость стремительное. Но почему бы и нет? Для такого способного министра? Да, да и еще раз да!
Мы тут же пригласили его к нам присоединиться.
– Питер, – почти торжественным тоном обратился я к нему. – Знаешь, мне только что пришло в голову, что у нас в казначействе еще не заполнена вакансия. Мы долго ломали голову, кого бы рекомендовать, а тут твой гениальный проект… Который, признаюсь, произвел на всех нас просто неизгладимое впечатление. Ну, вот мы и подумали…
Он бросил на меня подозрительный взгляд. Неудивительно – на его месте любой поступил бы точно также.
– Вы что, собираетесь от меня избавиться?
– Ни в коем случае, Питер. Совсем наоборот.
Доктор Торн явно заколебался. Такой соблазн…
– Да, но это… это же такой шаг наверх…
– Но заслуженный, – отеческим голосом промурлыкал я. – Целиком и полностью заслуженный!
Однако сомнения, похоже, все-таки не отпускали Питера. Во всяком случае, не до конца.
– Надеюсь, это не предполагает, что я должен поставить крест на моем антитабачном проекте? – медленно и со значением спросил он.
– Питер, позволь мне быть с тобой до конца откровенным. Провести твой законопроект в любом случае было бы… будет… – Надеюсь, я вовремя сумел исправить свою ошибку, и он не заметил мою случайную оговорку, – … будет очень трудно провести через все необходимые инстанции. Причем ключевым из них является казначейство. Камень преткновения именно оно, а совсем не министерство здравоохранения. Такие процедуры обычно требуют много, очень много времени, но теперь, когда ты сам будешь там, внутри, то есть в самой системе и сможешь быстрее понять, за какие веревочки надо дергать, тебе удастся значительно ускорить весь этот процесс и, может даже, довести его до стадии юридического утверждения. Поверь мне. – Мои слова звучали настолько убедительно, что я сам чуть в них не поверил.
К счастью, Питер проглотил наживку, не заставив себя долго ждать.
– Значит, мои предложения остаются в силе? – нерешительно спросил он, и желание услышать «да!» огромными буквами было написано у него на лице.
– Естественно, да, – поспешил я его успокоить. Причем мои слова можно было не считать ложью, поскольку существует возможность того, что мне придется повторить их в другом контексте. В должное время. При иных обстоятельствах…
Его колебания продлились не больше секунды.
– Согласен, – торопливо проговорил он. – Я принимаю предложение и искренне вас благодарю за оказанную честь.
Мы торжественно пожали друг другу руки, и доктор Торн, весь сияя от счастья, вышел, нет, буквально выпорхнул из моего кабинета. Все-таки какое это великое дело быть премьер-министром – ты можешь делать людей такими счастливыми, позволить им так гордиться своими великими достижениями!
24 мая
Перевод Питера Торна в казначейство породил другую вакансию – министра здравоохранения. Но нам нужен только такой министр, который не будет расстраивать табачное лобби. И такой кандидат быстро нашелся.Сегодня утром первым делом попросил пригласить ко мне Лесли Поттса. Он не заставил себя ждать и буквально через несколько минут вошел в мой кабинет, как обычно, окруженный зловонной аурой, отравляющей окружающую среду, сжимая кончиками желтых от никотина узловатых пальцев все еще дымящуюся сигарету.
Тем не менее, я приветствовал его с вполне искренним радушием:
– Заходите, дружище, заходите, – и без дальнейших предисловий перешел сразу к делу. – Скажите, Лесли, вам не хотелось бы стать министром здравоохранения?
Мое неожиданное предложение вызвало у него искреннее и нескрываемое удивление.
– Мне?
Я молча кивнул головой.
Сначала он зашелся в долгом и натужном кашле, от которого даже мне, похоже, стало несколько лучше. Затем, наконец, медленно произнес, глядя на меня с нескрываемым подозрением, очевидно, пытаясь догадаться, чего от меня можно ожидать.
– Да, это очень лестное предложение.
– Но вполне заслуженное, – как можно добродушнее произнес я.
Он задумался, но, судя по всему, так и не нашел каких-либо явных признаков возможной ловушки.
– Ну конечно же, отказываться от такого было бы глупо. Благодарю вас, господин премьер-министр.
Я тут же попросил пригласить сэра Хамфри, и когда он почти немедленно появился, торжественно представил ему нашего нового министра здравоохранения. Секретарь Кабинета прикинулся приятно удивленным, хотя это назначение изначально было его собственной идеей.
Пока мы обменивались положенными в таких случаях любезностями, Лесли, очевидно, показалось, что ловушка все-таки есть, потому что он своим противным голосом вдруг проскрипел:
– Минутку, минутку! Если эта работа предполагает наскоки на табачную индустрию, она мне не нужна!
Заверить его в обратном мне не составило особого труда.
– Ну что вы, Лесли! Мы все в правительстве должны быть прежде всего реалистами. Наоборот, мы хотим, чтобы вы сотрудничали с табачниками как можно плотнее: они прекрасные, заботливые парни и потрясающие предприниматели, искренне желающие помочь своей стране и своим согражданам. Я хочу, чтобы вы работали с ними, а не против них! Ну так как, по рукам?
Лесли Поттс довольно улыбнулся, но когда попытался что-то сказать в ответ, то неожиданно снова сильно закашлялся, от натуги весь стал бордовым, и понять его невразумительное бормотание оказалось просто невозможным.
Поэтому я повернулся к Хамфри.
– Что он сказал?
– Полагаю, – бодрым голосом помог мне секретарь Кабинета, – он сказал да, господин премьер-министр.
8
Пенсионный гамбит
5 июня
Закончив всю работу (за исключением «красных кейсов»[36]) к шести вечера, мы с Бернардом удобно уселись перед телевизором смотреть вечерние новости… Ничего нового. Хотя наши средства массовой информации буквально из кожи вон лезут, чтобы «раскрутить» историю молодой британской медсестры по имени Фиона Мак-Грегор, которую задержали в Кумране, одном из крошечных государств Персидского залива, якобы за хранение бутылки шотландского виски.Ее приговорили к десяти годам заключения и сорока ударам плети, но приговор не может быть приведен в исполнение до тех пор, пока он не будет «подтвержден», что бы это ни означало.
По телевизору показали, как мать девушки и член парламента от их избирательного округа (Стюарт Гордон, один из наших заднескамеечников) пытаются вручить петицию в кумранском посольстве. Которую там в конечном итоге так и не приняли.
В заключение зачитали официальную ноту МИДа, в которой говорилось, что наш министр иностранных дел описал данный инцидент как «достойный сожаления», но добавил, что никаких специальных шагов в этом отношении предпринимать пока не планируется.
Затем диктор заговорил о дальнейшем ослаблении фунта, я выключил телевизор и попросил пригласить ко мне секретаря Кабинета. Когда он вошел, я сказал ему, что ситуация с медсестрой вызывает у меня опасения – симпатии британской общественности, похоже, явно на ее стороне.
Он кивнул головой, соглашаясь.
– Ну и что посоветуете делать? – спросил я.
– Не сомневаюсь, наш министр иностранных дел даст вам куда более квалифицированный совет, – равнодушно ответил он.
– Он советует мне ничего не делать!
– Ему лучше знать.
Обычное противодействие со стороны МИДа. Сколько же это будет продолжаться?!
– Если мы ничего не будем делать, то будем выглядеть бездушными, – объяснил я. – А также слабыми. Правительство не должно выглядеть и бездушным, и слабым одновременно! – Я повернулся к своему главному личному секретарю. – А вы что обо всем это думаете, Бернард?
От неожиданности он даже вскочил со стула.
– Может, попробовать выглядеть бездушными и слабыми не одновременно, а по очереди!
Я проигнорировал его довольно плоскую остроту и еще раз повторил секретарю Кабинета, что нам что-то надо делать. А поскольку мне совсем недавно пришлось, так сказать, «наказывать» и самого сэра Хамфри, и его приятеля Дика Уортона, постоянного заместителя министра иностранных дел, можно было надеяться, что на этот раз их сопротивление будет не таким упорным.