Страница:
Я был в полной растерянности. Ну и как мне теперь быть? Хамфри сочувственно пробормотал, что поскольку Соумса пока еще не сняли с гонки, можно остановить свой выбор и на нем. Если мне, конечно, этого так уж хочется… Естественно, мне не хочется! Но кого же мне тогда выбрать из двух других кандидатов?
Пришлось снова вернуться к декану Бейли-колледж. И снова перечислять все аргументы против него.
– Нет-нет, это совсем не то, что надо. Говорят, он очень ленив, непомерно тщеславен и… совершенно не интересуется христианством.
– Да, не интересуется, – согласился Хамфри и тут же возразил: – Но зато и не против! По-моему, из него мог бы получиться вполне приемлемый британский епископ: крикет, паровые машины и… полнейшее равнодушие к теологии. А теология, должен заметить, может причинить серьезный ущерб вере.
Не говоря уж о главном препятствии – его абсолютной профессиональной непригодности! Ему никогда не приходилось заниматься настоящей церковной деятельностью, поскольку всю свою сознательную жизнь он провел в Оксфорде. Хотя, с другой стороны, он показал себя с самой лучшей стороны в кумранской миссии, поэтому его назначение было бы весьма благоприятно встречено избирателями…
Но тут секретарь Кабинета, как говорят, «достал скелет из шкафа».
– Простите, господин премьер-министр, но у нас, кажется, образовалась небольшая проблема. Дело в том, что декан собирается объявить прессе, будто идея кумранской миссии милосердия принадлежит совсем не вам, господин премьер-министр. У него сохранилось соответствующее письмо от епископа Банбурийского, датированное еще до того, как вы проявили практический интерес к этому делу.
Ужасные новости! Которые могут поставить меня в крайне нелепое положение. Теперь все может выглядеть так, как если бы я пытался присвоить себе заслугу за то, чего на самом деле не совершал! У меня перед глазами уже стояли крупные заголовки ведущих газет:
На первый взгляд ответ казался вполне простым. Я попросил Бернарда пригласить декана сегодня вечером ко мне на «рюмку чая». А заодно и нескольких фотокорреспондентов. Думаю, пара моих хороших снимков вместе с деканом не помешает…
Однако Хамфри со свойственным ему сарказмом тут же зарезал эту идею на корню. Сказал, что пока я рассматриваю двух кандидатов на столь высокий пост, как епископство, принимать одного из них в домашней обстановке было бы, на его взгляд, по меньшей мере весьма неуместным.
Наверное, он прав. Но ведь надо же хоть что-нибудь делать! Нельзя же допустить, чтобы он нес всякую чушь перед прессой!
Впрочем, тут у секретаря Кабинета, слава богу, промелькнула неожиданная идея. Возможно, совсем не плохая.
– Вот если бы вы уже назначили его на этот пост, господин премьер-министр, то тогда…
Да! Чем больше я думал над всем этим, тем больше мне казалось, что декан вполне мог бы оказаться совсем неплохим епископом Бери Сент-Эдмундс. В конце концов, он не такой уж и размазня, прекрасно проявил себя в Кумране.
– Ну а что касается эксцентричности, – многозначительно заметил я своему главному личному секретарю, – то ее можно считать и достоинством: достаточно лишь назвать ее индивидуальностью, и все станет на свои места.
Бернард с готовностью согласился.
– Это ведь одно из тех самых неоднозначных определений, не так ли? «У меня независимое мышление, ты эксцентрик, у него сдвиг по фазе». Что-то вроде этого?
Мы обсудили это в деталях и пришли к единодушному выводу, что в палате лордов нам нужен человек, который хорошо разбирается в арабском мире. И в крикете. И, само собой разумеется, в паровых машинах. Поэтому после зрелого размышления я принял твердое решение остановить свой выбор на достопочтенном Кристофере Смите, декане Бейли-колледж. После чего попросил Бернарда доставить мою официальную рекомендацию во дворец. Незамедлительно! Кроме того, я выразил свое настоятельное желание: (а) чтобы данное назначение было объявлено еще до обеда, (б) чтобы декана информировали об этом немедленно и (в) чтобы сегодня вечером, не позже шести, он был у меня с дружеским визитом. Вместе с парой фотокорреспондентов.
Итак, все разрешилось к всеобщему удовлетворению. Надвигавшийся кризис был благополучно предотвращен, у нас появился новый епископ Бери Сент-Эдмундс, британская медсестра успешно освобождена из этой ужасной кумранской тюрьмы, и все лавры заслуженно достались премьер-министру, то есть вашему покорному слуге!
Хамфри был тоже в высшей степени доволен. Не поленился даже одобрительно заметить, что назначение декана на епископство было настоящим актом мудрости. Государственной мудрости. Вообще-то секретарь Кабинета был настолько доволен, что у меня невольно возникло подозрение – с чего бы это?
Мне вдруг вспомнилось, что Бейли – это ведь альма-матер Хамфри!
Вот почему ему было так много известно о декане. Поэтому я поинтересовался, уж нет ли здесь варианта «теплых местечек для своих парней».
Он возмущенно отверг саму возможность такого варианта.
– Наоборот, господин премьер-министр, мы с ним вряд ли даже знакомы. Более того, насколько мне известно, он меня недолюбливает. Можете сами его об этом спросить. Кстати, мне он тоже не очень-то нравится.
– Значит, вы от этого назначения ничего не выигрываете?
– Каким бы, интересно, образом, господин премьер-министр?
Откуда мне знать, каким? Но не слишком ли много мелких совпадений? Нет, все-таки надо проверить. Поэтому, когда мы с новым епископом позировали перед фотографом на фоне весело потрескивающего камина, я шепотом спросил у него, как он относится к сэру Хамфри Эплби.
– Честно говоря, терпеть его не могу, – тоже шепотом произнес он. – По-моему, он слишком самодоволен.
Значит, Хамфри сказал мне чистую правду. Я очень, очень признателен ему за добрый и, главное, непредвзятый совет в лучших традициях нашей государственной службы.
9
Поэтому сразу же после окончания рабочего дня я поспешил наверх, в свою квартиру, чтобы успеть посмотреть вечерние новости. Энни уже сидела перед телевизором, и я первым делом спросил ее, главная ли это тема.
Она пожала плечами.
– Нет, об этом ничего не говорили.
– Вполне типично для «Би-би-си», – недовольно поморщившись, заметил я.
– Это не «Би-би-си».
– Значит, вполне типично для «Ай-ти-ви».
– Это «Четвертый канал», Джим.
– Ах, четвертый… – Я тяжело вздохнул. – Ну, от этих иного трудно и ожидать.
Я все-таки досмотрел остаток новостей, которые были практически полностью посвящены судьбе Бенджи, старой английской овчарки, которая каким-то образом умудрилась пролезть под проволокой ограждения и оказаться на артиллерийском полигоне министерства обороны в районе Солсберийской равнины.
По словам диктора, Бенджи принадлежит восьмилетней девочке-сироте по имени Линда Флетчер, которая потеряла обоих родителей в автокатастрофе. В живых тогда остались только она сама и собака.
Полигон, на котором затерялась Бенджи, буквально нашпигован неразорвавшимися минами и снарядами, и ходить по нему смертельно опасно. Через него проходит только одна «чистая» дорога, но Бенджи от нее, судя по всему, далеко. В репортаже то и дело мелькали многочисленные знаки: «Проход запрещен», «Опасность!» – и снимки собаки, которая то и дело останавливалась, садилась и тревожно оглядывалась вокруг, а также фото заплаканной девочки в окружении родственников – она в отчаянии смотрела через проволочную изгородь, а они, как могли, старались ее утешить.
В заключение репортажа показали, как представители МО выражают свои искренние сожаления, но говорят, что помочь собаке можно, только если она сама вернется к изгороди… Короче говоря, либо Бенджи умрет с голода, либо ее в клочья разорвет миной.
На этом выпуск новостей закончился. Невероятно! Ни слова обо мне или моем сегодняшнем триумфе в палате общин. Ничего вообще! Я спросил Энни, не могла ли она пропустить это.
– Я смотрела все от начала и до конца, – ответила она, выходя на кухню, чтобы приготовить ужин. – Но ведь сам знаешь: когда смотришь новости, то невольно пропускаешь самые занудные куски.
– И на том спасибо, – обиженно произнес я и налил себе виски. На целых три пальца…
Видимо, заметив мое состояние, Энни извиняющимся тоном поспешила добавить:
– Нет-нет, к тебе это не относится, дорогой. Для меня ты совсем не зануда… Даже если все остальные считают иначе. – Конечно же, она имеет в виду не меня лично, а, скорее, политиков вообще.
Все равно, это несправедливо: вместо того, чтобы как можно подробнее показать британским избирателям по-настоящему значительное событие, только что произошедшее в палате общин, они кормят их сопливой историей о какой-то никому не известной маленькой девочке и ее заблудившейся собаке!
(Хэкер рассматривал политические дебаты в палате общин, как по-настоящему значительное событие, а вот Четвертый канал, похоже, считал их не более чем очередным рекламным шоу с участием заштатных парламентских горлопанов. – Ред.)
– Лично мне передача об осиротевшей девочке и ее собаке показалась очень интересной, – заметила Энни, нарезая помидоры для салата.
– Возможно, но в любом случае она совершенно пустая и не имеет особого значения, – заметил я, выковыривая из ванночки кусочки льда для своего виски.
– Джим, а с чего ты взял, что ответы на вопросы в палате общин имеют большее значение? – неожиданно поинтересовалась она.
– С того, что вся передача была посвящена именно мне, – со свойственной мне скромностью ответил я. – Как-никак, а я все-таки премьер-министр великой державы. Неужели, по-твоему, это не должно впечатлять наши СМИ?
– Хватит и того, что это впечатляет тебя одного! – почему-то скептически ухмыльнувшись, сказала моя жена.
Не понимаю, откуда у моей жены такое пренебрежительное отношение к действительно важному событию. Я попытался объяснить ей, что все это совсем не пустяки.
– Послушай, Энни, на самый представительный форум страны выносится судьбоносный вопрос о будущем обороноспособности Британии, и что же телевизионщики предлагают зрителям? Сладенький сиропчик типа «Лэсси, вернись домой!».
– Ну и что же вам удалось решить на этом самом представительном форуме страны?
Иногда моя жена задает на редкость нелепые вопросы. Что значит, удалось решить? Мы ничего и не пытались решить. Кто же доверит решение столь важных вопросов депутатам парламента?! Вся важность этих дебатов в том, что победителем из них вышел я! И думаю, наши СМИ просто обязаны адекватно освещать такого рода события. Мои избиратели должны знать своих героев. (После пяти месяцев пребывания в Номере 10 у Хэкера, похоже, начал развиваться явный комплекс библейского пророка Моисея. – Ред.) Я несколько раздраженно объяснил Энни, что журналисты живут в своем собственном, далеком от реальности мире, и предложил закончить разговор на эту тему.
Но Энни почему-то очень хотелось его продолжить.
– А вот мне кажется, что девочка, потерявшая свою любимую собаку, куда более реальна, чем толпа взрослых-переростков, с детским восторгом обменивающихся взаимными оскорблениями, – заявила она. – По-моему, армия просто обязана сделать все возможное, чтобы спасти эту собаку!
Глупее не придумаешь! Тратить тысячи и тысячи фунтов на спецоперацию по спасению какой-то престарелой собаки, когда точно такую же можно совершенно бесплатно взять в Лондонском приюте для бездомных животных? Детвора теряет своих собак и кошек чуть ли не каждый день. И что, армия должна их всех спасать? Все это не более, чем самая банальная сентиментальная дребедень.
Энни возразила, что я просто не понимаю естественных чувств простых людей.
– Вообще-то я и сам тот самый простой человек, – с чувством превосходства заметил я.
– Интересно, с чего бы это?
На мне же лежит ответственность за контроль над расходованием государственных средств, неужели это так трудно понять?
– Энни, пойми, я не могу тратить деньги налогоплательщиков только для того, чтобы купить себе немного дешевой популярности!
– Но если популярность купить так легко, – язвительно спросила она, нанося удар ниже пояса, – то чем же тогда объяснить твой низкий рейтинг в общественных опросах?
По ее мнению, спасение собаки будет стоить каждому налогоплательщику всего какую-то жалкую долю пенса, не говоря уж о том, что ради такого благородного дела они с удовольствием пойдут на это.
– В цивилизованном обществе надо уметь быть способным совершать поступки, которые не определяются только экономическими соображениями, – с неожиданным для нее пафосом добавила она.
Я предложил ей написать об этом докладную записку и направить ее в казначейство. Правда, там не очень-то любят шутки подобного рода.
Ко мне пришел сэр Джефри Гастингс, директор «МИ-5».[41] Высокий человек с внешностью сенбернара, шаркающей походкой, печальными, вечно усталыми карими глазами и массивной, слегка отвисшей челюстью.
Бернард ввел его в кабинет, и я, поздоровавшись, пригласил сэра Джефри присесть. Он бросил выразительный взгляд на Бернарда. Я объяснил, что мой главный личный секретарь всегда присутствует на всех моих встречах.
– Только не в этот раз, господин премьер-министр, – мягко, но твердо заявил он.
Чуть подумав, я вдруг вспомнил, что на самом деле Бернард не всегда присутствует на моих встречах, и кивком головы попросил его оставить нас одних. Когда он вышел, я обратил внимание, что мне не дали никаких материалов, касающихся этой встречи. Заметив мое недоумение, Гастингс сказал, что это было сделано по его личному распоряжению. Поскольку наш разговор, судя по всему, носил настолько секретный характер, что предназначался только для нас одних. Иными словами, никаких записей делать нельзя. Невероятно! Это в Уайтхолле, где все протоколируется? Все без исключения!
Теперь я уже буквально сгорал от нетерпения. Которое, должен признаться, через несколько минут было с лихвой вознаграждено.
– Мы только что получили некую информацию, – тихим журчащим голосом начал он.
Честно говоря, такое начало меня несколько озадачило.
– А разве это не то, для чего вы, собственно, существуете?
Он утвердительно кивнул головой.
– Вы знаете сэра Джона Хальстеда? – Я тоже кивнул. Хотя мы с ним лично никогда не были знакомы, в Британии все знают, что в шестидесятых именно он возглавлял «МИ-5». – Так вот, в прошлом месяце сэр Хальстед умер, оставив нам в наследство свой личный архив. Мы начали его изучать и знаете что обнаружили? Что в пятидесятых и шестидесятых он регулярно передавал Москве секретнейшие государственные материалы!
Сначала я не поверил своим ушам. Глава «МИ-5» – русский агент? Невероятно!
Джефри Гастингсу, похоже, самому было неудобно говорить мне такое. Ничего удивительного…
– А зачем, интересно, Хальстеду было оставлять свой архив «МИ-5»? – спросил я.
– В своем завещании он определяет это, как неизбежный результат угрызений совести, хотя лично мне кажется, что это, скорее, э-э-э… нечто вроде посмертного злорадства. Лишний раз тыкнуть нас носом в… Короче говоря, показать всем и прежде всего нам, что он ушел непобежденным. Чудовищный удар!
– Еще какой чудовищный, – тяжелые мешки под глазами Джефри отвисли чуть ли не до середины щек…
– И сколько всего ему удалось передать русским? – обеспокоенно спросил я.
– Это не имеет особого значения, – не задумываясь, ответил Джефри. – Достаточно вспомнить Филби, Берджесса, Маклина, Бланта и Кернкросса,[42] да и сколько еще точно таких же, которые десятилетиями продавали им наши секреты, так что случай с Хальстедом ничего не изменит.
– Тогда в чем же, собственно говоря, проблема? Если речь не идет о государственных тайнах, то к чему тогда весь этот сыр-бор?
Как же я ошибался! Сэр Джефри Гастингс бросил на меня печальный взгляд. Более трагического лица мне давно не приходилось видеть.
– Все дело в том, – глубоко меланхоличным голосом объяснил он, – что Хальстед… один из нас!
– Один из нас!
Очевидно, заметив, что значимость этих слов до меня, видимо, не дошла, а если и дошла, то не полностью, Джефри, чуть подумав, добавил:
– Он ведь попал в «МИ-5» прямо из Оксфорда. Провел всю свою сознательную жизнь на государственной службе. Так что теперь, если это просочится наружу, все те из нас, кто невольно оказался в сфере нашей деятельности благодаря его протекции или вовлечению, или кто много лет был знаком с ним, навсегда окажутся под унизительным колпаком подозрений…
Вот тут вся серьезность создавшегося положения дошла до меня более чем полностью.
– Понятно, – многозначительно протянул я, пристально глядя на него, как бы обвиняюще вопрошая. – Но ведь вы, полагаю, не русский агент, так? – Он бросил на меня такой ледяной взгляд, что я тут же поспешил заверить его в обратном. – Не обращайте внимания, это всего лишь шутка, не более. Но… вы же на самом деле не… – Поскольку он продолжал хранить упорное молчание, я понял: даже если мне удастся вытащить из него хоть какой-либо ответ, полной ясности все равно не будет. Поэтому я снова повторил, что лично его никто не собирается считать русским агентом, но при этом также добавил, что чувства ответственности и долга вынуждают меня сделать этот прискорбный факт достоянием гласности. Как бы это ни было неприятно.
Он настоятельно попросил меня не делать этого. Сославшись на серьезнейшие последствия, связанные с нашей национальной безопасностью. Интересно, какие? Ведь, по его собственным словам, сама по себе эта информация не является важной. Однако Гастингс продолжал упорно настаивать на том, что хранить от врага в секрете, что мы не умеем хранить секреты, – это наша святая обязанность.
– Какой же это секрет, раз о нем и без нас знают все, кому не лень? – задал я риторический вопрос. – Вы же сами только что упомянули о Филби, Берджессе, Маклине, Бланте и Кернкроссе, разве нет? Разве они давным-давно не поведали обо всем этом всему миру?
Но, как оказалось, под врагами Джефри имел в виду совсем не русских, а… прессу. Нашу собственную прессу!
– Когда в семидесятых мы проводили специальное внутреннее расследование по Джону Хальстеду, наши СМИ ухитрились раздуть из этого самый настоящий скандал. Припоминаете?
– Довольно смутно, – честно признался я.
– Тогда пресса позволяла себе огромное количество совершенно безответственных заявлений, ни на чем не основанных догадок и вводящих в заблуждение выводов, – с нескрываемой горечью в голосе напомнил мне Джефри.
– Вы хотите сказать, они намекали на то, что Хальстед был шпионом?
– Да.
– Но ведь он на самом деле был шпионом!
Джефри нетерпеливо дернул головой.
– Да, но им-то это было неизвестно! Они вели себя на редкость нагло и безответственно. Просто кое-какие из их нелепейших догадок оказались довольно точны, только и всего. В любом случае, проведенное расследование сняло с него все подозрения. Полностью и окончательно. Выдало ему, так сказать, чистую медицинскую карту. Впрочем, от их чересчур пристального внимания все-таки ускользнули некоторые вполне очевидные вопросы и ответы. Так что… невольно вызывает сомнение…
Он произнес это настолько многозначительно, что у меня тоже появились невольные сомнения. Догадаться мне не удалось, поэтому пришлось попросить разъяснений.
– Сомнений насчет тех, кто с такой легкостью выдал ему эту чистую медицинскую карту. Не были ли они…
– Вы имеете в виду, простодушными? – спросил я и тут же понял, что сказал глупость. – О Господи! Неужели?… То есть, вы хотите сказать, тоже шпионами! – Он молча кивнул и беспомощно пожал плечами. – А кто возглавлял расследование? – поинтересовался я.
– Старый лорд Макивер. Но он практически все время болел.
– Болел? Чем именно?
– Чем именно? М-м-м… Скорее всего, это можно назвать возрастным слабоумием. Поэтому фактически оно проводилось под руководством исполнительного секретаря.
– Ну и кто был этим исполнительным секретарем?
Джефри Гастингс бросил на меня горестный взгляд, нервно посмотрел по сторонам и почему-то извиняющимся тоном произнес:
– Кажется, сэр Хамфри Эплби.
– Значит, у вас есть все основания полагать, что он тоже работал на русских?
– Теоретически – да, господин премьер-министр, но… но такое весьма маловероятно. В конце концов, он же один из нас!
– Равно как и Джон Хальстед, – напомнил я ему.
Отрицать очевидное он, естественно, и не подумал.
– В общем-то… да. – Но затем добавил, что других доказательств не нашли. Во всяком случае, против Хамфри.
Я попытался собраться с мыслями.
– Кстати, а не мог он пытаться покрыть одного из нас… нет, одного из них… то есть, одного из вас?
По мнению Джефри, вероятность этого, конечно же, существовала. Правда, весьма отдаленная. Лично он в лояльности Хамфри нисколько не сомневается, и если уж его в чем-то и можно обвинить, то только в чудовищной некомпетентности.
Неужели этого мало? Ведь речь идет о национальной безопасности! Я попросил Гастингса посоветовать мне, как поступить с Хамфри.
– Решать вам, господин премьер-министр. Мы еще не просмотрели все материалы. Вы могли бы, например, начать специальное расследование по деятельности сэра Хамфри. Если, конечно, хотите.
А что, по-моему, совсем неплохой вариант. Хотя при более детальном обсуждении этой перспективы оказалось, что Джефри имел в виду нечто иное.
– Только не на данном этапе, господин премьер-министр. Это может повлечь за собой нежелательные утечки. Новые домыслы и безответственные заявления прессы нам сейчас совсем ни к чему.
– Даже если они совершенно случайно окажутся точными? – не без сарказма заметил я.
– Особенно если они окажутся точными, – охотно согласился Джефри. – Нет ничего хуже, чем точные, но безответственные, а иногда и крайне нелепые догадки наших журналистов. Что же касается сэра Хамфри, вы вполне можете предоставить ему временный отпуск, так сказать, «для приведения в порядок своего загородного садика», пока мы не закончим с оставшимися бумагами Хальстеда.
Мысль привлекательная, что и говорить. И, главное, здравая. Но… Хамфри, несмотря на все его недостатки, выполняет, причем иногда весьма успешно, довольно много важных функций. И, кроме того, он, как-никак, секретарь Кабинета! Нет-нет, пусть работает. Во всяком случае, до тех пор, пока его лояльность не будет поставлена под самые серьезные сомнения.
Джефри Гастингс только пожал плечами и протянул мне папку, на которой крупными буквами было написано: «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ТОЛЬКО ДЛЯ ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА», и сказал, что я в любой момент могу предъявить сэру Хамфри содержащиеся в ней свидетельства и потребовать объяснений.
Допрашивать Хамфри? Ну нет, увольте.
– Джефри, если у вас против него нет по-настоящему серьезных подозрений, то, может, нам лучше забыть обо всем этом? – предложил я.
– Что ж, решение, как всегда, за вами, господин премьер-министр, – погребальным тоном пробормотал он. – Хотя, с другой стороны, если вы сейчас ничего не сделаете, а впоследствии вдруг выяснится, что сэр Хамфри… был… одним из них, то… все это может быть совсем неправильно понято. Не говоря уж о том, что, являясь секретарем Кабинета, он отвечает за координацию всех наших секретных служб. То есть от него нет секретов…
Мне не оставалось ничего иного, кроме как согласиться. Джефри поднялся со стула, разгладил свой мешковатый серый костюм в полоску и как бы в заключение сказал:
– Лично мне довольно трудно поверить в то, что один из нас был одним из них. Но если бы двое из нас были бы одним из них… – Он понял, что это логически невозможно и торопливо попытался исправиться: – Двумя из них, то тогда все из нас могли бы… могли бы…
Он сам себя загнал в угол и, безнадежно махнув рукой, направился к выходу.
Пришлось снова вернуться к декану Бейли-колледж. И снова перечислять все аргументы против него.
– Нет-нет, это совсем не то, что надо. Говорят, он очень ленив, непомерно тщеславен и… совершенно не интересуется христианством.
– Да, не интересуется, – согласился Хамфри и тут же возразил: – Но зато и не против! По-моему, из него мог бы получиться вполне приемлемый британский епископ: крикет, паровые машины и… полнейшее равнодушие к теологии. А теология, должен заметить, может причинить серьезный ущерб вере.
Не говоря уж о главном препятствии – его абсолютной профессиональной непригодности! Ему никогда не приходилось заниматься настоящей церковной деятельностью, поскольку всю свою сознательную жизнь он провел в Оксфорде. Хотя, с другой стороны, он показал себя с самой лучшей стороны в кумранской миссии, поэтому его назначение было бы весьма благоприятно встречено избирателями…
Но тут секретарь Кабинета, как говорят, «достал скелет из шкафа».
– Простите, господин премьер-министр, но у нас, кажется, образовалась небольшая проблема. Дело в том, что декан собирается объявить прессе, будто идея кумранской миссии милосердия принадлежит совсем не вам, господин премьер-министр. У него сохранилось соответствующее письмо от епископа Банбурийского, датированное еще до того, как вы проявили практический интерес к этому делу.
Ужасные новости! Которые могут поставить меня в крайне нелепое положение. Теперь все может выглядеть так, как если бы я пытался присвоить себе заслугу за то, чего на самом деле не совершал! У меня перед глазами уже стояли крупные заголовки ведущих газет:
ПРЕМЬЕР-МИНИСТР ПРИСВАИВАЕТ СЕБЕ НЕЗАСЛУЖЕННЫЕ ЛАВРЫ!Или:
ДЖИМ ТУТ СОВЕРШЕННО НИ ПРИ ЧЕМ!Значит, все сводится к тому, чтобы не допустить этих убийственных откровений декана? Судя по информации, имеющейся у Хамфри, его крайне раздражает публичная недооценка его роли в столь успешной кумранской миссии. Или роли Церкви. И вообще!
На первый взгляд ответ казался вполне простым. Я попросил Бернарда пригласить декана сегодня вечером ко мне на «рюмку чая». А заодно и нескольких фотокорреспондентов. Думаю, пара моих хороших снимков вместе с деканом не помешает…
Однако Хамфри со свойственным ему сарказмом тут же зарезал эту идею на корню. Сказал, что пока я рассматриваю двух кандидатов на столь высокий пост, как епископство, принимать одного из них в домашней обстановке было бы, на его взгляд, по меньшей мере весьма неуместным.
Наверное, он прав. Но ведь надо же хоть что-нибудь делать! Нельзя же допустить, чтобы он нес всякую чушь перед прессой!
Впрочем, тут у секретаря Кабинета, слава богу, промелькнула неожиданная идея. Возможно, совсем не плохая.
– Вот если бы вы уже назначили его на этот пост, господин премьер-министр, то тогда…
Да! Чем больше я думал над всем этим, тем больше мне казалось, что декан вполне мог бы оказаться совсем неплохим епископом Бери Сент-Эдмундс. В конце концов, он не такой уж и размазня, прекрасно проявил себя в Кумране.
– Ну а что касается эксцентричности, – многозначительно заметил я своему главному личному секретарю, – то ее можно считать и достоинством: достаточно лишь назвать ее индивидуальностью, и все станет на свои места.
Бернард с готовностью согласился.
– Это ведь одно из тех самых неоднозначных определений, не так ли? «У меня независимое мышление, ты эксцентрик, у него сдвиг по фазе». Что-то вроде этого?
Мы обсудили это в деталях и пришли к единодушному выводу, что в палате лордов нам нужен человек, который хорошо разбирается в арабском мире. И в крикете. И, само собой разумеется, в паровых машинах. Поэтому после зрелого размышления я принял твердое решение остановить свой выбор на достопочтенном Кристофере Смите, декане Бейли-колледж. После чего попросил Бернарда доставить мою официальную рекомендацию во дворец. Незамедлительно! Кроме того, я выразил свое настоятельное желание: (а) чтобы данное назначение было объявлено еще до обеда, (б) чтобы декана информировали об этом немедленно и (в) чтобы сегодня вечером, не позже шести, он был у меня с дружеским визитом. Вместе с парой фотокорреспондентов.
Итак, все разрешилось к всеобщему удовлетворению. Надвигавшийся кризис был благополучно предотвращен, у нас появился новый епископ Бери Сент-Эдмундс, британская медсестра успешно освобождена из этой ужасной кумранской тюрьмы, и все лавры заслуженно достались премьер-министру, то есть вашему покорному слуге!
Хамфри был тоже в высшей степени доволен. Не поленился даже одобрительно заметить, что назначение декана на епископство было настоящим актом мудрости. Государственной мудрости. Вообще-то секретарь Кабинета был настолько доволен, что у меня невольно возникло подозрение – с чего бы это?
Мне вдруг вспомнилось, что Бейли – это ведь альма-матер Хамфри!
Вот почему ему было так много известно о декане. Поэтому я поинтересовался, уж нет ли здесь варианта «теплых местечек для своих парней».
Он возмущенно отверг саму возможность такого варианта.
– Наоборот, господин премьер-министр, мы с ним вряд ли даже знакомы. Более того, насколько мне известно, он меня недолюбливает. Можете сами его об этом спросить. Кстати, мне он тоже не очень-то нравится.
– Значит, вы от этого назначения ничего не выигрываете?
– Каким бы, интересно, образом, господин премьер-министр?
Откуда мне знать, каким? Но не слишком ли много мелких совпадений? Нет, все-таки надо проверить. Поэтому, когда мы с новым епископом позировали перед фотографом на фоне весело потрескивающего камина, я шепотом спросил у него, как он относится к сэру Хамфри Эплби.
– Честно говоря, терпеть его не могу, – тоже шепотом произнес он. – По-моему, он слишком самодоволен.
Значит, Хамфри сказал мне чистую правду. Я очень, очень признателен ему за добрый и, главное, непредвзятый совет в лучших традициях нашей государственной службы.
9
Один из нас
20 июня
Абсолютно сенсационный час вопросов и ответов ПМ в палате общин! Члены парламента яростно атаковали меня со всех сторон, больше всего интересуясь тем, как я контролирую расходы на оборону, но мне все-таки удалось успешно отбить все их нападки.Поэтому сразу же после окончания рабочего дня я поспешил наверх, в свою квартиру, чтобы успеть посмотреть вечерние новости. Энни уже сидела перед телевизором, и я первым делом спросил ее, главная ли это тема.
Она пожала плечами.
– Нет, об этом ничего не говорили.
– Вполне типично для «Би-би-си», – недовольно поморщившись, заметил я.
– Это не «Би-би-си».
– Значит, вполне типично для «Ай-ти-ви».
– Это «Четвертый канал», Джим.
– Ах, четвертый… – Я тяжело вздохнул. – Ну, от этих иного трудно и ожидать.
Я все-таки досмотрел остаток новостей, которые были практически полностью посвящены судьбе Бенджи, старой английской овчарки, которая каким-то образом умудрилась пролезть под проволокой ограждения и оказаться на артиллерийском полигоне министерства обороны в районе Солсберийской равнины.
По словам диктора, Бенджи принадлежит восьмилетней девочке-сироте по имени Линда Флетчер, которая потеряла обоих родителей в автокатастрофе. В живых тогда остались только она сама и собака.
Полигон, на котором затерялась Бенджи, буквально нашпигован неразорвавшимися минами и снарядами, и ходить по нему смертельно опасно. Через него проходит только одна «чистая» дорога, но Бенджи от нее, судя по всему, далеко. В репортаже то и дело мелькали многочисленные знаки: «Проход запрещен», «Опасность!» – и снимки собаки, которая то и дело останавливалась, садилась и тревожно оглядывалась вокруг, а также фото заплаканной девочки в окружении родственников – она в отчаянии смотрела через проволочную изгородь, а они, как могли, старались ее утешить.
В заключение репортажа показали, как представители МО выражают свои искренние сожаления, но говорят, что помочь собаке можно, только если она сама вернется к изгороди… Короче говоря, либо Бенджи умрет с голода, либо ее в клочья разорвет миной.
На этом выпуск новостей закончился. Невероятно! Ни слова обо мне или моем сегодняшнем триумфе в палате общин. Ничего вообще! Я спросил Энни, не могла ли она пропустить это.
– Я смотрела все от начала и до конца, – ответила она, выходя на кухню, чтобы приготовить ужин. – Но ведь сам знаешь: когда смотришь новости, то невольно пропускаешь самые занудные куски.
– И на том спасибо, – обиженно произнес я и налил себе виски. На целых три пальца…
Видимо, заметив мое состояние, Энни извиняющимся тоном поспешила добавить:
– Нет-нет, к тебе это не относится, дорогой. Для меня ты совсем не зануда… Даже если все остальные считают иначе. – Конечно же, она имеет в виду не меня лично, а, скорее, политиков вообще.
Все равно, это несправедливо: вместо того, чтобы как можно подробнее показать британским избирателям по-настоящему значительное событие, только что произошедшее в палате общин, они кормят их сопливой историей о какой-то никому не известной маленькой девочке и ее заблудившейся собаке!
(Хэкер рассматривал политические дебаты в палате общин, как по-настоящему значительное событие, а вот Четвертый канал, похоже, считал их не более чем очередным рекламным шоу с участием заштатных парламентских горлопанов. – Ред.)
– Лично мне передача об осиротевшей девочке и ее собаке показалась очень интересной, – заметила Энни, нарезая помидоры для салата.
– Возможно, но в любом случае она совершенно пустая и не имеет особого значения, – заметил я, выковыривая из ванночки кусочки льда для своего виски.
– Джим, а с чего ты взял, что ответы на вопросы в палате общин имеют большее значение? – неожиданно поинтересовалась она.
– С того, что вся передача была посвящена именно мне, – со свойственной мне скромностью ответил я. – Как-никак, а я все-таки премьер-министр великой державы. Неужели, по-твоему, это не должно впечатлять наши СМИ?
– Хватит и того, что это впечатляет тебя одного! – почему-то скептически ухмыльнувшись, сказала моя жена.
Не понимаю, откуда у моей жены такое пренебрежительное отношение к действительно важному событию. Я попытался объяснить ей, что все это совсем не пустяки.
– Послушай, Энни, на самый представительный форум страны выносится судьбоносный вопрос о будущем обороноспособности Британии, и что же телевизионщики предлагают зрителям? Сладенький сиропчик типа «Лэсси, вернись домой!».
– Ну и что же вам удалось решить на этом самом представительном форуме страны?
Иногда моя жена задает на редкость нелепые вопросы. Что значит, удалось решить? Мы ничего и не пытались решить. Кто же доверит решение столь важных вопросов депутатам парламента?! Вся важность этих дебатов в том, что победителем из них вышел я! И думаю, наши СМИ просто обязаны адекватно освещать такого рода события. Мои избиратели должны знать своих героев. (После пяти месяцев пребывания в Номере 10 у Хэкера, похоже, начал развиваться явный комплекс библейского пророка Моисея. – Ред.) Я несколько раздраженно объяснил Энни, что журналисты живут в своем собственном, далеком от реальности мире, и предложил закончить разговор на эту тему.
Но Энни почему-то очень хотелось его продолжить.
– А вот мне кажется, что девочка, потерявшая свою любимую собаку, куда более реальна, чем толпа взрослых-переростков, с детским восторгом обменивающихся взаимными оскорблениями, – заявила она. – По-моему, армия просто обязана сделать все возможное, чтобы спасти эту собаку!
Глупее не придумаешь! Тратить тысячи и тысячи фунтов на спецоперацию по спасению какой-то престарелой собаки, когда точно такую же можно совершенно бесплатно взять в Лондонском приюте для бездомных животных? Детвора теряет своих собак и кошек чуть ли не каждый день. И что, армия должна их всех спасать? Все это не более, чем самая банальная сентиментальная дребедень.
Энни возразила, что я просто не понимаю естественных чувств простых людей.
– Вообще-то я и сам тот самый простой человек, – с чувством превосходства заметил я.
– Интересно, с чего бы это?
На мне же лежит ответственность за контроль над расходованием государственных средств, неужели это так трудно понять?
– Энни, пойми, я не могу тратить деньги налогоплательщиков только для того, чтобы купить себе немного дешевой популярности!
– Но если популярность купить так легко, – язвительно спросила она, нанося удар ниже пояса, – то чем же тогда объяснить твой низкий рейтинг в общественных опросах?
По ее мнению, спасение собаки будет стоить каждому налогоплательщику всего какую-то жалкую долю пенса, не говоря уж о том, что ради такого благородного дела они с удовольствием пойдут на это.
– В цивилизованном обществе надо уметь быть способным совершать поступки, которые не определяются только экономическими соображениями, – с неожиданным для нее пафосом добавила она.
Я предложил ей написать об этом докладную записку и направить ее в казначейство. Правда, там не очень-то любят шутки подобного рода.
23 июня
За свою долгую жизнь в большой политике мне приходилось видеть немало взлетов, падений и весьма неожиданных сюрпризов, но сегодня… с таким сюрпризом, как сегодня, боюсь, мне встречаться еще никогда не приходилось.Ко мне пришел сэр Джефри Гастингс, директор «МИ-5».[41] Высокий человек с внешностью сенбернара, шаркающей походкой, печальными, вечно усталыми карими глазами и массивной, слегка отвисшей челюстью.
Бернард ввел его в кабинет, и я, поздоровавшись, пригласил сэра Джефри присесть. Он бросил выразительный взгляд на Бернарда. Я объяснил, что мой главный личный секретарь всегда присутствует на всех моих встречах.
– Только не в этот раз, господин премьер-министр, – мягко, но твердо заявил он.
Чуть подумав, я вдруг вспомнил, что на самом деле Бернард не всегда присутствует на моих встречах, и кивком головы попросил его оставить нас одних. Когда он вышел, я обратил внимание, что мне не дали никаких материалов, касающихся этой встречи. Заметив мое недоумение, Гастингс сказал, что это было сделано по его личному распоряжению. Поскольку наш разговор, судя по всему, носил настолько секретный характер, что предназначался только для нас одних. Иными словами, никаких записей делать нельзя. Невероятно! Это в Уайтхолле, где все протоколируется? Все без исключения!
Теперь я уже буквально сгорал от нетерпения. Которое, должен признаться, через несколько минут было с лихвой вознаграждено.
– Мы только что получили некую информацию, – тихим журчащим голосом начал он.
Честно говоря, такое начало меня несколько озадачило.
– А разве это не то, для чего вы, собственно, существуете?
Он утвердительно кивнул головой.
– Вы знаете сэра Джона Хальстеда? – Я тоже кивнул. Хотя мы с ним лично никогда не были знакомы, в Британии все знают, что в шестидесятых именно он возглавлял «МИ-5». – Так вот, в прошлом месяце сэр Хальстед умер, оставив нам в наследство свой личный архив. Мы начали его изучать и знаете что обнаружили? Что в пятидесятых и шестидесятых он регулярно передавал Москве секретнейшие государственные материалы!
Сначала я не поверил своим ушам. Глава «МИ-5» – русский агент? Невероятно!
Джефри Гастингсу, похоже, самому было неудобно говорить мне такое. Ничего удивительного…
– А зачем, интересно, Хальстеду было оставлять свой архив «МИ-5»? – спросил я.
– В своем завещании он определяет это, как неизбежный результат угрызений совести, хотя лично мне кажется, что это, скорее, э-э-э… нечто вроде посмертного злорадства. Лишний раз тыкнуть нас носом в… Короче говоря, показать всем и прежде всего нам, что он ушел непобежденным. Чудовищный удар!
– Еще какой чудовищный, – тяжелые мешки под глазами Джефри отвисли чуть ли не до середины щек…
– И сколько всего ему удалось передать русским? – обеспокоенно спросил я.
– Это не имеет особого значения, – не задумываясь, ответил Джефри. – Достаточно вспомнить Филби, Берджесса, Маклина, Бланта и Кернкросса,[42] да и сколько еще точно таких же, которые десятилетиями продавали им наши секреты, так что случай с Хальстедом ничего не изменит.
– Тогда в чем же, собственно говоря, проблема? Если речь не идет о государственных тайнах, то к чему тогда весь этот сыр-бор?
Как же я ошибался! Сэр Джефри Гастингс бросил на меня печальный взгляд. Более трагического лица мне давно не приходилось видеть.
– Все дело в том, – глубоко меланхоличным голосом объяснил он, – что Хальстед… один из нас!
– Один из нас!
Очевидно, заметив, что значимость этих слов до меня, видимо, не дошла, а если и дошла, то не полностью, Джефри, чуть подумав, добавил:
– Он ведь попал в «МИ-5» прямо из Оксфорда. Провел всю свою сознательную жизнь на государственной службе. Так что теперь, если это просочится наружу, все те из нас, кто невольно оказался в сфере нашей деятельности благодаря его протекции или вовлечению, или кто много лет был знаком с ним, навсегда окажутся под унизительным колпаком подозрений…
Вот тут вся серьезность создавшегося положения дошла до меня более чем полностью.
– Понятно, – многозначительно протянул я, пристально глядя на него, как бы обвиняюще вопрошая. – Но ведь вы, полагаю, не русский агент, так? – Он бросил на меня такой ледяной взгляд, что я тут же поспешил заверить его в обратном. – Не обращайте внимания, это всего лишь шутка, не более. Но… вы же на самом деле не… – Поскольку он продолжал хранить упорное молчание, я понял: даже если мне удастся вытащить из него хоть какой-либо ответ, полной ясности все равно не будет. Поэтому я снова повторил, что лично его никто не собирается считать русским агентом, но при этом также добавил, что чувства ответственности и долга вынуждают меня сделать этот прискорбный факт достоянием гласности. Как бы это ни было неприятно.
Он настоятельно попросил меня не делать этого. Сославшись на серьезнейшие последствия, связанные с нашей национальной безопасностью. Интересно, какие? Ведь, по его собственным словам, сама по себе эта информация не является важной. Однако Гастингс продолжал упорно настаивать на том, что хранить от врага в секрете, что мы не умеем хранить секреты, – это наша святая обязанность.
– Какой же это секрет, раз о нем и без нас знают все, кому не лень? – задал я риторический вопрос. – Вы же сами только что упомянули о Филби, Берджессе, Маклине, Бланте и Кернкроссе, разве нет? Разве они давным-давно не поведали обо всем этом всему миру?
Но, как оказалось, под врагами Джефри имел в виду совсем не русских, а… прессу. Нашу собственную прессу!
– Когда в семидесятых мы проводили специальное внутреннее расследование по Джону Хальстеду, наши СМИ ухитрились раздуть из этого самый настоящий скандал. Припоминаете?
– Довольно смутно, – честно признался я.
– Тогда пресса позволяла себе огромное количество совершенно безответственных заявлений, ни на чем не основанных догадок и вводящих в заблуждение выводов, – с нескрываемой горечью в голосе напомнил мне Джефри.
– Вы хотите сказать, они намекали на то, что Хальстед был шпионом?
– Да.
– Но ведь он на самом деле был шпионом!
Джефри нетерпеливо дернул головой.
– Да, но им-то это было неизвестно! Они вели себя на редкость нагло и безответственно. Просто кое-какие из их нелепейших догадок оказались довольно точны, только и всего. В любом случае, проведенное расследование сняло с него все подозрения. Полностью и окончательно. Выдало ему, так сказать, чистую медицинскую карту. Впрочем, от их чересчур пристального внимания все-таки ускользнули некоторые вполне очевидные вопросы и ответы. Так что… невольно вызывает сомнение…
Он произнес это настолько многозначительно, что у меня тоже появились невольные сомнения. Догадаться мне не удалось, поэтому пришлось попросить разъяснений.
– Сомнений насчет тех, кто с такой легкостью выдал ему эту чистую медицинскую карту. Не были ли они…
– Вы имеете в виду, простодушными? – спросил я и тут же понял, что сказал глупость. – О Господи! Неужели?… То есть, вы хотите сказать, тоже шпионами! – Он молча кивнул и беспомощно пожал плечами. – А кто возглавлял расследование? – поинтересовался я.
– Старый лорд Макивер. Но он практически все время болел.
– Болел? Чем именно?
– Чем именно? М-м-м… Скорее всего, это можно назвать возрастным слабоумием. Поэтому фактически оно проводилось под руководством исполнительного секретаря.
– Ну и кто был этим исполнительным секретарем?
Джефри Гастингс бросил на меня горестный взгляд, нервно посмотрел по сторонам и почему-то извиняющимся тоном произнес:
– Кажется, сэр Хамфри Эплби.
– Значит, у вас есть все основания полагать, что он тоже работал на русских?
– Теоретически – да, господин премьер-министр, но… но такое весьма маловероятно. В конце концов, он же один из нас!
– Равно как и Джон Хальстед, – напомнил я ему.
Отрицать очевидное он, естественно, и не подумал.
– В общем-то… да. – Но затем добавил, что других доказательств не нашли. Во всяком случае, против Хамфри.
Я попытался собраться с мыслями.
– Кстати, а не мог он пытаться покрыть одного из нас… нет, одного из них… то есть, одного из вас?
По мнению Джефри, вероятность этого, конечно же, существовала. Правда, весьма отдаленная. Лично он в лояльности Хамфри нисколько не сомневается, и если уж его в чем-то и можно обвинить, то только в чудовищной некомпетентности.
Неужели этого мало? Ведь речь идет о национальной безопасности! Я попросил Гастингса посоветовать мне, как поступить с Хамфри.
– Решать вам, господин премьер-министр. Мы еще не просмотрели все материалы. Вы могли бы, например, начать специальное расследование по деятельности сэра Хамфри. Если, конечно, хотите.
А что, по-моему, совсем неплохой вариант. Хотя при более детальном обсуждении этой перспективы оказалось, что Джефри имел в виду нечто иное.
– Только не на данном этапе, господин премьер-министр. Это может повлечь за собой нежелательные утечки. Новые домыслы и безответственные заявления прессы нам сейчас совсем ни к чему.
– Даже если они совершенно случайно окажутся точными? – не без сарказма заметил я.
– Особенно если они окажутся точными, – охотно согласился Джефри. – Нет ничего хуже, чем точные, но безответственные, а иногда и крайне нелепые догадки наших журналистов. Что же касается сэра Хамфри, вы вполне можете предоставить ему временный отпуск, так сказать, «для приведения в порядок своего загородного садика», пока мы не закончим с оставшимися бумагами Хальстеда.
Мысль привлекательная, что и говорить. И, главное, здравая. Но… Хамфри, несмотря на все его недостатки, выполняет, причем иногда весьма успешно, довольно много важных функций. И, кроме того, он, как-никак, секретарь Кабинета! Нет-нет, пусть работает. Во всяком случае, до тех пор, пока его лояльность не будет поставлена под самые серьезные сомнения.
Джефри Гастингс только пожал плечами и протянул мне папку, на которой крупными буквами было написано: «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ТОЛЬКО ДЛЯ ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА», и сказал, что я в любой момент могу предъявить сэру Хамфри содержащиеся в ней свидетельства и потребовать объяснений.
Допрашивать Хамфри? Ну нет, увольте.
– Джефри, если у вас против него нет по-настоящему серьезных подозрений, то, может, нам лучше забыть обо всем этом? – предложил я.
– Что ж, решение, как всегда, за вами, господин премьер-министр, – погребальным тоном пробормотал он. – Хотя, с другой стороны, если вы сейчас ничего не сделаете, а впоследствии вдруг выяснится, что сэр Хамфри… был… одним из них, то… все это может быть совсем неправильно понято. Не говоря уж о том, что, являясь секретарем Кабинета, он отвечает за координацию всех наших секретных служб. То есть от него нет секретов…
Мне не оставалось ничего иного, кроме как согласиться. Джефри поднялся со стула, разгладил свой мешковатый серый костюм в полоску и как бы в заключение сказал:
– Лично мне довольно трудно поверить в то, что один из нас был одним из них. Но если бы двое из нас были бы одним из них… – Он понял, что это логически невозможно и торопливо попытался исправиться: – Двумя из них, то тогда все из нас могли бы… могли бы…
Он сам себя загнал в угол и, безнадежно махнув рукой, направился к выходу.