Страница:
– Да, несдержанности, – охотно подтвердил я.
– Из-за чего крайне щепетильная информация легко может оказаться в распоряжении какого-нибудь безответственного журналиста.
– На самом деле? – с надеждой спросил я. – Интересно, одного или даже нескольких?
По мнению Хамфри, такая возможность отнюдь не исключена.
Однако я тут же ясно дал понять, что мне ни в коем случае нельзя быть замешанным в подобного рода делах. Они оба, и секретарь Кабинета, и мой главный личный секретарь, выразили единодушное возражение против какого-либо участия премьер-министра в организации подобного рода «утечек».
Мы также быстро пришли к соглашению, что дальнейшее обсуждение данного плана следует отложить до более благоприятного момента в будущем (то есть практически его похоронить – Ред.), а до этого времени сэр Хамфри постарается навести должный порядок в «политической канализации».
После того, как он ушел, Бернард, которому иногда так не хватает тонкости восприятия, повернулся ко мне.
– Когда именно нам следует ожидать «утечку»? – деловито спросил он, доставая блокнот.
Его, казалось бы, простой вопрос вызвал у меня чуть ли не шок.
– Я что, просил устроить «утечку»?
– Ну… не так явно, но… – Он бросил на меня затравленный взгляд. – Нет, господин премьер-министр, не просили.
– Естественно, нет, – жестко произнес я. – Такое мне не могло даже прийти в голову! Время от времени я, конечно, устраиваю конфиденциальные брифинги для журналистов, но не более того.
Бернард понимающе улыбнулся.
– Это что, еще один из так называемых неправильных глаголов? Я устраиваю конфиденциальный брифинг, ты организуешь утечку, его обвиняют в нарушении части 2а закона о государственной тайне…
В них вполне доказательно приводились все наиболее важные аргументы, откровенно направленные против реализации указанного плана министра занятости:
(а) МО практически не сможет достаточно выгодно продать большую часть своих «дорогостоящих» зданий, расположенных в лондонском округе;
(б) реальные страхи перед огромным ростом безработицы на юге Британии, весьма неадекватно покрываемым созданием новых рабочих мест на севере;
(в) достаточно важные соображения военного и стратегического характера…
Причем по меньшей мере в двух из вышеприведенных пунктов содержались напоминания читателям, что один из избирательных округов северо-востока страны представлен в парламенте самим министром занятости.
Все это, само собой разумеется, тут же подхватили и растиражировали теленовости. (В 1980-х телеканалы практически никогда – или во всяком случае, крайне редко – не производили новости сами. – Ред.)
Но сегодня нарыв вскрылся. Я пришел в ужас, увидев в «Гардиан» первую полосу.
Оказывается, им все уже было известно – газеты они тоже читают, причем достаточно регулярно.
– Дадли заявил прессе о новой утечке, – сказал я.
– Это ужасно, – сказал сэр Хамфри.
– Он утверждает, что не имеет к ней никакого отношения и что кто-то явно пытается причинить ему вред.
– Это ужасно.
– Он настаивает на проведении публичного расследования!
– Ужасно! – снова промурлыкал секретарь Кабинета, но на этот раз, похоже, по-настоящему. Бернард же, напротив, был странно молчалив.
– Можно подумать, ему все известно, – с досадой продолжал я. – Будто он не знает, что публичные расследования никогда не ведут к раскрытию настоящего источника.
– Да, но зато он известен нам, господин премьер-министр, – неожиданно вмешался Бернард. – Строго между нами. Вы сами попросили нас…
Я более чем красноречивым взглядом заставил его замолчать.
– Бернард, надеюсь, вы не имеете в виду, что заслуга в организации этой, так сказать, утечки принадлежит именно мне?
Мой главный личный секретарь явно заколебался.
– Да, но… то есть… нет-нет, я все вспомнил! Простите…
Но мне надо было быть уверенным.
– Что именно вы вспомнили, Бернард?
– Э-э-э… Все, что вы хотите, господин премьер-министр.
– Что я хочу? Я хочу показать общественности, что в моем Кабинете нет разногласий.
– Но они есть! – упрямо возразил Бернард. – И об этом все знают.
– В таком случае я не хочу их приумножать!
– Господин премьер-министр, если вы приумножите разногласия, вы вернетесь туда, откуда начали. – Смысл его высказывания мне был совершенно неясен. А он, как ни в чем ни бывало, продолжал: – Если вы сначала разделите четыре на два и получите два, а затем умножите на два, то снова получите четыре. Если только не захотите умножить это на какое-нибудь другое число, но в таком случае…
– Благодарю вас, Бернард, – тоскливо прошептал я. Нет, для этой работы мой главный личный секретарь, боюсь, мыслит слишком буквально. А у нас уже нет времени. Члены комитета вот-вот появятся, а нам надо, как минимум, успеть выработать общую стратегию поведения. Я торопливо высказал им некоторые из моих соображений.
– Хамфри, мне надо, чтобы министр занятости остался в моем кабинете! Равно как и Поль, наш министр обороны. Значит, этому скандалу надо положить конец. Как можно быстрее. Мы не должны допустить, чтобы создалось впечатление, будто Дадли Беллинг сумел меня переиграть. Это слишком рискованно. Короче говоря, этому скандальному проекту надо положить конец. Немедленно!
Хамфри целых полминуты задумчиво смотрел на носки своих безукоризненно начищенных туфель, а затем, почему-то вздохнув, наконец предложил свой план.
– Предлагаю вам добиться согласия членов комитета на следующие три пункта:
во-первых, на признание коллегиальности решения комитета;
во-вторых, на введение так называемого периода моратория, что автоматически предполагает прекращение каких-либо публичных дискуссий; и,
в-третьих, на предварительное одобрение аппаратом Кабинета всех выступлений и заявлений в прессе на данную тему.
Лично мне этот план очень понравился, поскольку в нем все было ясно, и я сразу же его понял. Однако когда заседание комитета началось, Дадли Беллинг сразу же выступил с резкими возражениями против повестки.
– Простите, господин премьер-министр… у меня вопрос по ведению… В повестке нет моего плана перемещения части наших вооруженных сил. Почему?
– Потому что все эти неизвестно откуда появившиеся «утечки» и скандальная шумиха в прессе создают впечатление, будто у нас в Кабинете имеются серьезные разногласия.
– Да, но они действительно имеются, – возразил Дадли.
Поразительно, но иногда наш министр занятости умеет не видеть очевидное.
– Именно поэтому общественность не должна даже догадываться об этом, – терпеливо объяснил я и добавил, что в силу исключительной сложности и запутанности вопроса принял решение отложить его рассмотрение на более поздний срок.
– Но, господин премьер-министр, как это прикажете понимать? – с искренним недоумением произнес Беллинг. – Вы же сами всегда выступали в поддержку моего предложения.
Столь категоричных заявлений в свой адрес я не мог допустить ни со стороны министра занятости, ни со стороны кого-либо еще. Даже если на самом деле так оно и было.
– Нет, не выступал! – твердо сказал я.
Может, мне и следовало бы признать, что когда-то я выступал, а сейчас передумал, но простой отказ всегда надежней. Исключает возможные толкования…
Дадли Беллинг смотрел на меня так, как будто я лгал. (Что, кстати, полностью соответствовало действительности. – Ред.)
– Нет, выступали, – упрямо повторил он. – Равно как и все остальные члены Кабинета, за исключением министра обороны.
– Нет, не выступали! – твердо заявил я, понимая, что тем самым окончательно отрезаю себе путь к отступлению.
– Нет, выступали, – стоял на своем Беллинг. – Более того, вы настаивали на дальнейшем обсуждении.
Да, это была чистая правда. Я совсем растерялся, не зная толком, как возразить, когда в наш разговор неожиданно вмешался секретарь Кабинета. Не помню точно, что именно он тогда сказал, но его интерпретация содержания протокола того заседания, на которое, очевидно, ссылался министр занятости, безусловно, помогла мне «спасти лицо».
После чего мы благополучно перешли к плану Хамфри из трех пунктов. Я не знаю и даже толком не понимаю, как все это вышло, но компромиссный вариант с министром занятости совершенно неожиданно для меня превратился в форму ультиматума. В результате которого я услышал, как сам говорю Дадли, что он должен внимательно обдумать свое положение. (В переводе на нормальный язык это означало: соглашайся или уходи в отставку. – Ред.)
Боюсь, мы его все-таки потеряем. До сих пор не могу понять, как такое могло случиться. Сэр Хамфри тоже выглядит несколько растерянным…
В отличие от Хэкера, секретаря Кабинета результаты совещания совершенно не смутили, ибо все прошло в точном соответствии с его планом. Наблюдая за ним как бы со стороны, я, тем не менее, искренне восхищался как его продуманной до мелочей концепцией, так и ее поистине блистательным исполнением.
Предлагая свой план из трех пунктов, сэр Хамфри уже тогда, до совещания, прекрасно знал, что это будет не компромисс, а, скорее, coup de grace[46]. Заявление Хэкера, что ему все было ясно и что он сразу же этот план понял, было по меньшей мере опрометчивым: во-первых, если бы он на самом деле его понял, то сразу же увидел бы все возможные последствия и немедленно отказался бы от него; во-вторых, он находился в таком невнятном состоянии, что не смог толком вспомнить, о чем там, собственно, шла речь.
– Ваш план, Хамфри, напомните мне суть этого плана, – лихорадочно прошептал он, когда члены комитета уже входили в кабинет.
– Вы попросите их, господин премьер-министр, согласиться с тремя, всего тремя пунктами. Во-первых, с признанием коллегиальности решения комитета; во-вторых, с введением так называемого периода моратория, что автоматически предполагает прекращение каких-либо публичных дискуссий; в-третьих, с предварительным одобрением аппаратом Кабинета всех выступлений и заявлений в прессе на данную тему.
– Превосходно, – довольно пробормотал тогда Хэкер. – Это именно то, что нам надо. Пункт первый, они должны перестать суетиться и… э-э-э… никаких дальнейших дискуссий и… Кстати, какой второй?… коллективность решений и… Извините, Хамфри, я, кажется, не все запомнил…
Он действительно был в настолько „разобранном“ состоянии, что не мог членораздельно говорить. Видя это, секретарь Кабинета предложил ему записать все три пункта на бумаге и во время заседания просто зачитывать. Хэкер, не раздумывая, с благодарностью согласился.
Но не успело заседание начаться, как Дадли Беллинг резко возразил против повестки и первым делом напомнил премьер-министру, что тот всячески поддерживал его предложение и обещал более детально обсудить его именно на этом заседании.
Через несколько минут Хэкер уже „висел на канатах“ и фактически готов был капитулировать, но тут, к его счастью, в дело неожиданно вмешался сэр Хамфри.
– Нет, такого обещания не было, – сказал он, как всегда, достаточно вольно обращаясь с истиной. – И господин премьер-министр всячески не поддерживал данное предложение. Иначе это было бы должным образом отражено в соответствующем протоколе. Но этого там нет!
– Нет? – растерянно пролепетал Дадли. И лихорадочно пробежал глазами протокол нашего предыдущего заседания, с точностью которого все тогда согласились, одобрительно кивнув головой. Да, со стороны господина Беллинга было непредусмотрительно, весьма непредусмотрительно подписывать данный протокол, не удосужившись даже внимательно его просмотреть.
Наконец, закончив чтение, он поднял голову и гневно спросил:
– Сэр Хамфри, почему, интересно, ни моя просьба о дальнейшем обсуждении этого вопроса, ни ответ господина премьер-министра не были занесены в протокол?
Но к такому вопросу секретарь Кабинета был полностью готов. И поскольку его ответ, безусловно, мог бы стать одним из классических уроков ведения переговоров с противником, я помню его в мельчайших деталях.
– Хотя указанный протокол на самом деле является вполне официальным отражением размышлений членов комитета Кабинета на данную тему, в равной мере не подлежит сомнению, что любая преднамеренная попытка предельно всесторонне и, главное, адекватно представить каждую отдельную точку зрения и различные дополнения к ней неизбежно потребовала бы неоправданного усложнения и слишком утомительного расширения столь важного документа.
ПМ тупо уставился на него. Все члены комитета тоже. Позже министр иностранных дел сказал мне, что в тот момент он предпочел бы оказаться на заседании в ООН, где, по крайней мере, смог бы воспользоваться преимуществами синхронного перевода. Для большинства людей слова Хамфри были бы предельно ясными, но политики – это, увы, как правило, простые души…
Затем Хэкер с надеждой в голосе спросил:
– Полагаю, это означает, что вы просто не припоминаете всех деталей нашего обсуждения?
Ответ сэра Хамфри иначе, чем мастерским, назвать нельзя.
– Отличительной характеристикой обсуждений и решений любого комитета является тот факт, что каждый из его членов прекрасно их помнит и что таковые воспоминания каждого из его членов, как правило, разительно отличаются от воспоминаний любого иного из его членов. Соответственно, мы должны исходить из того, что официальными решениями считаются те, которые были официально зарегистрированы в соответствующих протоколах соответствующими официальными лицами, из чего со своеобразной неизбежностью следует, что официально принятым считается только решение, должным образом зарегистрированное в соответствующем протоколе, в то время как то, которое не было официально зарегистрировано в соответствующем протоколе, не считается официально принятым, даже если один или более членов такового комитета искренне полагают, что точно помнят, как оно принималось. – Настоящим же шедевром логической констатации этого очевидного факта стало его на редкость лапидарное по форме и безукоризненно точное по сути заключение. – Соответственно, оно не является таковым, если не было таковым.
Последовала еще одна довольно долгая пауза. Затем Дадли Беллинг, не скрывая возмущения, прошипел:
– Это надувательство! Самое настоящее надувательство…
– Этому пора положить конец! – ни с того ни с сего вставил Хэкер.
– Вот именно, пора! – рявкнул Дадли, хотя, как мне показалось, они оба вкладывали в эту простую фразу диаметрально противоположный смысл.
Воспользовавшись представившейся возможностью, Хэкер призвал всех присутствующих вернуться к сути вопроса.
– Я тут подготовил план из трех пунктов, с которым предлагаю вам согласиться, – начал он. – Пункт первый… э-э-э… В чем, вы сказали, то есть, извините, я сказал, состоит пункт первый, Хамфри?
Секретарь Кабинета молча раскрыл свой узенький кейс для документов, стоявший рядом с его стулом, вынул из него рукописный план и подтолкнул листок по полированному столу в направлении премьер-министра.
– Благодарю вас, – произнес Хэкер и торопливо прочитал: – Итак, пункт первый: все без исключения соглашаются с коллегиальными решениями, Дадли?
– В принципе, у меня нет возражений, – осторожно ответил он. – Как именно они определяются?
Правильный человек. Знает, какие вопросы следует задавать.
– Их определяю я! – не глядя на него, заметил премьер-министр. – Пункт два: мы должны ввести определенный период моратория на обсуждение всех вопросов, так или иначе связанных с вопросом перемещения наших вооруженных сил. И, наконец, пункт три…
Он вдруг запнулся. Мы все замерли в ожидании. А он наклонился к Хамфри и как можно тише пробормотал, что не может разобрать, что написано в пункте три.
– Предварительное очищение, чего?
– Предварительное одобрение всех выступлений, – прошептал секретарь Кабинета.
– Ах да, – довольно громко произнес ПМ. – Так вот, в будущем все выступления и заявления в прессе на данную тему должны в обязательном порядке получать предварительное одобрение аппарата Кабинета.
На первый взгляд, пункт три выглядел как вполне разумный способ оградить членов Кабинета от возможности публично делать откровенно противоречивые заявления, которые иногда ставят в крайне неудобное положение как их самих, так и правительство Ее Величества. Более того, он содержал еще одно немаловажное достоинство – возлагал на сэра Хамфри ответственность за полный контроль над всеми без исключения формами общения Уайтхолла с прессой.
Этот маленький, но на самом деле достаточно важный нюанс не ускользнул от подозрительного внимания министра занятости.
– Меня никак не устраивает пункт два, – заявил он. – Мы не можем вводить мораторий на обсуждение того, что не обсуждалось только потому, что некоторые официальные лица отказались или просто не удосужились внести в официальный протокол мое требование провести более детальное обсуждение, хотя на это было получено ваше личное согласие, господин премьер-министр. Что же касается третьего пункта, то для меня в принципе не приемлем тот факт, что все мои публичные выступления должны получать его предварительное одобрение. – Он кивком головы показал на секретаря Кабинета, не удосужившись даже назвать его по имени или должности. И, как бы в заключение, добавил: – У меня нет ни малейших сомнений, что он не одобрит практически все, что я захочу сказать народу.
Хэкеру не оставалось ничего, кроме как поставить вопрос ребром.
– Это мое решение, и я вынужден настоятельно попросить вас принять его.
– Я категорически отказываюсь, – непримиримо воскликнул Беллинг.
– Вот как? – несколько растерянно пробормотал Хэкер и бросил умоляющий взгляд на Хамфри. Тот что-то прошептал ему на ухо, после чего Джим печально кивнул и повернулся к министру занятости.
– В таком случае, Дадли, – почти патетически произнес он, – мне придется попросить вас обдумать свое положение.
Все присутствующие поняли, что карьере Дадли Беллинга пришел конец».
– У меня для вас новости, господин премьер-министр.
Я вопросительно посмотрел на него, нетерпеливо ожидая продолжения.
– С каких новостей начать? С плохих? – наконец произнес он.
– Хотите сказать, у вас есть плохие новости и хорошие новости, Бернард? – чуть воспрянув духом, спросил я.
– Увы, господин премьер-министр… К сожалению, есть плохие новости и очень плохие новости…
Что ж, все это было вполне предсказуемо. Дадли Беллинг подал в отставку. Прислал обычное прошение, правда, намного более лаконичное, чем можно было ожидать. Бернард протянул мне его на подпись и сообщил, что Хамфри и его пресс-секретариат готовят текст моего официального заявления для прессы.
Мне надо было срочно переговорить с Хамфри, и я попросил Бернарда немедленно пригласить его ко мне. Он послушно кивнул, но перед уходом успел сообщить мне очень плохую новость: Дадли выступил на ступеньках министерства занятости с прощальной речью, в которой открыто обвинил меня в диктаторских замашках в стиле правления.
Вначале мрачный вид Бернарда показался мне вполне оправданным, однако потом я понял, что, возможно, все далеко не так уж плохо. Обвинение моего бывшего коллеги, скорее всего, принесет мне больше пользы, чем вреда. Ведь людям нравится, когда у них сильный лидер, разве нет? Этим соображением я не преминул поделиться с Бернардом.
Он сразу все понял.
– Да-да, конечно же. Более того, они наверняка будут рады.
– Нет, не будут! – коротко возразил я.
– Да, конечно же, не будут, – не колеблясь, согласился он.
В этот момент в кабинете появился Хамфри. Я, не тратя лишних слов, напомнил ему, что эта отставка совершенно не входила в мои намерения и что теперь – увы, слишком поздно, – становится все более очевидным, что спровоцировал ее именно предложенный им план из трех пунктов.
Однако у секретаря Кабинета имелись для меня и другие, не менее удивительные новости. Согласившись, что его план в каком-то смысле стал «последней каплей», он, впрочем, тут же добавил:
– Насколько я понимаю, господин премьер-министр, наш министр занятости в любом случае собирался подавать в отставку…
– Собирался? Подавать в отставку? – Поразительно! – Но почему? Когда?
– Месяца через два. В день принятия осеннего бюджета. На том основании, что принятый бюджет лишает его реальной возможности эффективно бороться с безработицей.
Я был потрясен. Да, отставка, связанная с принятием осеннего бюджета, ударила бы по мне куда сильнее. И сделала бы опального Дадли Беллинга недопустимо популярным! Вообще-то чем больше я обо всем этом думаю, тем больше мне кажется, что с неожиданно возникшей кризисной ситуацией мне удалось справиться совсем неплохо. Если не сказать – блестяще! Ведь не сам Дадли подал в отставку в связи с важным политическим событием, а лично премьер-министр вынудил его сделать это по причине незначительного административного недоразумения. Причем ни избиратели, ни наши заднескамеечники даже и не подумают оказать ему поддержку по той простой причине, что никто из них толком не поймет, что, собственно, заставило его принять такое решение.
Я рассказал все это Хамфри, который с готовностью согласился, что мои действия в данном вопросе достойны самой высокой похвалы.
(Самое забавное было в том, что Джим Хэкер не удосужился хотя бы поинтересоваться тем, откуда у сэра Хамфри вдруг появилась информация о намерении министра занятости довольно скоро подать в отставку. Очевидно, это позволяло ПМ искренне считать произошедшее не своим поражением, а, скорее, триумфальной победой.
В отличие от него, Бернард Вули обратил на это внимание – слишком уж удобной и своевременной оказалась эта информация, и серьезно задумался над ее вероятным источником.
Позднее, в тот же самый день, он частным образом переговорил об этом с сэром Хамфри, который должным образом отразил их разговор в своих личных дневниках. – Ред.)
– Из-за чего крайне щепетильная информация легко может оказаться в распоряжении какого-нибудь безответственного журналиста.
– На самом деле? – с надеждой спросил я. – Интересно, одного или даже нескольких?
По мнению Хамфри, такая возможность отнюдь не исключена.
Однако я тут же ясно дал понять, что мне ни в коем случае нельзя быть замешанным в подобного рода делах. Они оба, и секретарь Кабинета, и мой главный личный секретарь, выразили единодушное возражение против какого-либо участия премьер-министра в организации подобного рода «утечек».
Мы также быстро пришли к соглашению, что дальнейшее обсуждение данного плана следует отложить до более благоприятного момента в будущем (то есть практически его похоронить – Ред.), а до этого времени сэр Хамфри постарается навести должный порядок в «политической канализации».
После того, как он ушел, Бернард, которому иногда так не хватает тонкости восприятия, повернулся ко мне.
– Когда именно нам следует ожидать «утечку»? – деловито спросил он, доставая блокнот.
Его, казалось бы, простой вопрос вызвал у меня чуть ли не шок.
– Я что, просил устроить «утечку»?
– Ну… не так явно, но… – Он бросил на меня затравленный взгляд. – Нет, господин премьер-министр, не просили.
– Естественно, нет, – жестко произнес я. – Такое мне не могло даже прийти в голову! Время от времени я, конечно, устраиваю конфиденциальные брифинги для журналистов, но не более того.
Бернард понимающе улыбнулся.
– Это что, еще один из так называемых неправильных глаголов? Я устраиваю конфиденциальный брифинг, ты организуешь утечку, его обвиняют в нарушении части 2а закона о государственной тайне…
18 июля
Все шло как по нотам… до сегодняшнего дня. Не далее, чем позавчера, в нескольких газетах появились материалы со ссылкой на надежные, но не назвавшие себя источники, которые, казалось бы, ставили на пресловутом плане Дадли жирный крест.В них вполне доказательно приводились все наиболее важные аргументы, откровенно направленные против реализации указанного плана министра занятости:
(а) МО практически не сможет достаточно выгодно продать большую часть своих «дорогостоящих» зданий, расположенных в лондонском округе;
(б) реальные страхи перед огромным ростом безработицы на юге Британии, весьма неадекватно покрываемым созданием новых рабочих мест на севере;
(в) достаточно важные соображения военного и стратегического характера…
Причем по меньшей мере в двух из вышеприведенных пунктов содержались напоминания читателям, что один из избирательных округов северо-востока страны представлен в парламенте самим министром занятости.
Все это, само собой разумеется, тут же подхватили и растиражировали теленовости. (В 1980-х телеканалы практически никогда – или во всяком случае, крайне редко – не производили новости сами. – Ред.)
Но сегодня нарыв вскрылся. Я пришел в ужас, увидев в «Гардиан» первую полосу.
«Дадли Беллинг предполагает наличие заговораДень начался с заседания комитета Кабинета. Ожидавшие меня Хамфри и Бернард пожелали мне доброго утра. Я сердито ответил им, что лично для меня утро далеко не такое уж доброе.
МИНИСТР ЗАНЯТОСТИ ОТРИЦАЕТ ОРГАНИЗАЦИЮ УТЕЧКИ!
Дэвид Toy
Вчера министр занятости Дадли Беллинг отверг обвинение в организации утечки деталей своего плана, в котором сообщалось о том, что правительство рассматривает возможность перемещения части вооруженных сил в отсталые районы с высоким уровнем безработицы.
По утверждению господина Беллинга, его план уже получил одобрение членов Кабинета, включая самого премьер-министра, Джима Хэкера, однако данная прискорбная утечка вызвала цепную реакцию других утечек, которые нанесли значительный ущерб как его репутации, так и проводимой им политике. Вчера вечером, выступая перед журналистами, он, не скрывая гнева, потребовал проведения публичного расследования…»
Оказывается, им все уже было известно – газеты они тоже читают, причем достаточно регулярно.
– Дадли заявил прессе о новой утечке, – сказал я.
– Это ужасно, – сказал сэр Хамфри.
– Он утверждает, что не имеет к ней никакого отношения и что кто-то явно пытается причинить ему вред.
– Это ужасно.
– Он настаивает на проведении публичного расследования!
– Ужасно! – снова промурлыкал секретарь Кабинета, но на этот раз, похоже, по-настоящему. Бернард же, напротив, был странно молчалив.
– Можно подумать, ему все известно, – с досадой продолжал я. – Будто он не знает, что публичные расследования никогда не ведут к раскрытию настоящего источника.
– Да, но зато он известен нам, господин премьер-министр, – неожиданно вмешался Бернард. – Строго между нами. Вы сами попросили нас…
Я более чем красноречивым взглядом заставил его замолчать.
– Бернард, надеюсь, вы не имеете в виду, что заслуга в организации этой, так сказать, утечки принадлежит именно мне?
Мой главный личный секретарь явно заколебался.
– Да, но… то есть… нет-нет, я все вспомнил! Простите…
Но мне надо было быть уверенным.
– Что именно вы вспомнили, Бернард?
– Э-э-э… Все, что вы хотите, господин премьер-министр.
– Что я хочу? Я хочу показать общественности, что в моем Кабинете нет разногласий.
– Но они есть! – упрямо возразил Бернард. – И об этом все знают.
– В таком случае я не хочу их приумножать!
– Господин премьер-министр, если вы приумножите разногласия, вы вернетесь туда, откуда начали. – Смысл его высказывания мне был совершенно неясен. А он, как ни в чем ни бывало, продолжал: – Если вы сначала разделите четыре на два и получите два, а затем умножите на два, то снова получите четыре. Если только не захотите умножить это на какое-нибудь другое число, но в таком случае…
– Благодарю вас, Бернард, – тоскливо прошептал я. Нет, для этой работы мой главный личный секретарь, боюсь, мыслит слишком буквально. А у нас уже нет времени. Члены комитета вот-вот появятся, а нам надо, как минимум, успеть выработать общую стратегию поведения. Я торопливо высказал им некоторые из моих соображений.
– Хамфри, мне надо, чтобы министр занятости остался в моем кабинете! Равно как и Поль, наш министр обороны. Значит, этому скандалу надо положить конец. Как можно быстрее. Мы не должны допустить, чтобы создалось впечатление, будто Дадли Беллинг сумел меня переиграть. Это слишком рискованно. Короче говоря, этому скандальному проекту надо положить конец. Немедленно!
Хамфри целых полминуты задумчиво смотрел на носки своих безукоризненно начищенных туфель, а затем, почему-то вздохнув, наконец предложил свой план.
– Предлагаю вам добиться согласия членов комитета на следующие три пункта:
во-первых, на признание коллегиальности решения комитета;
во-вторых, на введение так называемого периода моратория, что автоматически предполагает прекращение каких-либо публичных дискуссий; и,
в-третьих, на предварительное одобрение аппаратом Кабинета всех выступлений и заявлений в прессе на данную тему.
Лично мне этот план очень понравился, поскольку в нем все было ясно, и я сразу же его понял. Однако когда заседание комитета началось, Дадли Беллинг сразу же выступил с резкими возражениями против повестки.
– Простите, господин премьер-министр… у меня вопрос по ведению… В повестке нет моего плана перемещения части наших вооруженных сил. Почему?
– Потому что все эти неизвестно откуда появившиеся «утечки» и скандальная шумиха в прессе создают впечатление, будто у нас в Кабинете имеются серьезные разногласия.
– Да, но они действительно имеются, – возразил Дадли.
Поразительно, но иногда наш министр занятости умеет не видеть очевидное.
– Именно поэтому общественность не должна даже догадываться об этом, – терпеливо объяснил я и добавил, что в силу исключительной сложности и запутанности вопроса принял решение отложить его рассмотрение на более поздний срок.
– Но, господин премьер-министр, как это прикажете понимать? – с искренним недоумением произнес Беллинг. – Вы же сами всегда выступали в поддержку моего предложения.
Столь категоричных заявлений в свой адрес я не мог допустить ни со стороны министра занятости, ни со стороны кого-либо еще. Даже если на самом деле так оно и было.
– Нет, не выступал! – твердо сказал я.
Может, мне и следовало бы признать, что когда-то я выступал, а сейчас передумал, но простой отказ всегда надежней. Исключает возможные толкования…
Дадли Беллинг смотрел на меня так, как будто я лгал. (Что, кстати, полностью соответствовало действительности. – Ред.)
– Нет, выступали, – упрямо повторил он. – Равно как и все остальные члены Кабинета, за исключением министра обороны.
– Нет, не выступали! – твердо заявил я, понимая, что тем самым окончательно отрезаю себе путь к отступлению.
– Нет, выступали, – стоял на своем Беллинг. – Более того, вы настаивали на дальнейшем обсуждении.
Да, это была чистая правда. Я совсем растерялся, не зная толком, как возразить, когда в наш разговор неожиданно вмешался секретарь Кабинета. Не помню точно, что именно он тогда сказал, но его интерпретация содержания протокола того заседания, на которое, очевидно, ссылался министр занятости, безусловно, помогла мне «спасти лицо».
После чего мы благополучно перешли к плану Хамфри из трех пунктов. Я не знаю и даже толком не понимаю, как все это вышло, но компромиссный вариант с министром занятости совершенно неожиданно для меня превратился в форму ультиматума. В результате которого я услышал, как сам говорю Дадли, что он должен внимательно обдумать свое положение. (В переводе на нормальный язык это означало: соглашайся или уходи в отставку. – Ред.)
Боюсь, мы его все-таки потеряем. До сих пор не могу понять, как такое могло случиться. Сэр Хамфри тоже выглядит несколько растерянным…
Вспоминает сэр Бернард Вули:
«Встреча закончилась полным триумфом сэра Хамфри. Ему самому очень хотелось убрать министра занятости из Кабинета, поскольку в этом, на его взгляд, заключалась единственная реальная возможность спасти тысячи старших офицеров и функционеров МО от кошмарной ссылки на „сибирский“ север Бирмингема.В отличие от Хэкера, секретаря Кабинета результаты совещания совершенно не смутили, ибо все прошло в точном соответствии с его планом. Наблюдая за ним как бы со стороны, я, тем не менее, искренне восхищался как его продуманной до мелочей концепцией, так и ее поистине блистательным исполнением.
Предлагая свой план из трех пунктов, сэр Хамфри уже тогда, до совещания, прекрасно знал, что это будет не компромисс, а, скорее, coup de grace[46]. Заявление Хэкера, что ему все было ясно и что он сразу же этот план понял, было по меньшей мере опрометчивым: во-первых, если бы он на самом деле его понял, то сразу же увидел бы все возможные последствия и немедленно отказался бы от него; во-вторых, он находился в таком невнятном состоянии, что не смог толком вспомнить, о чем там, собственно, шла речь.
– Ваш план, Хамфри, напомните мне суть этого плана, – лихорадочно прошептал он, когда члены комитета уже входили в кабинет.
– Вы попросите их, господин премьер-министр, согласиться с тремя, всего тремя пунктами. Во-первых, с признанием коллегиальности решения комитета; во-вторых, с введением так называемого периода моратория, что автоматически предполагает прекращение каких-либо публичных дискуссий; в-третьих, с предварительным одобрением аппаратом Кабинета всех выступлений и заявлений в прессе на данную тему.
– Превосходно, – довольно пробормотал тогда Хэкер. – Это именно то, что нам надо. Пункт первый, они должны перестать суетиться и… э-э-э… никаких дальнейших дискуссий и… Кстати, какой второй?… коллективность решений и… Извините, Хамфри, я, кажется, не все запомнил…
Он действительно был в настолько „разобранном“ состоянии, что не мог членораздельно говорить. Видя это, секретарь Кабинета предложил ему записать все три пункта на бумаге и во время заседания просто зачитывать. Хэкер, не раздумывая, с благодарностью согласился.
Но не успело заседание начаться, как Дадли Беллинг резко возразил против повестки и первым делом напомнил премьер-министру, что тот всячески поддерживал его предложение и обещал более детально обсудить его именно на этом заседании.
Через несколько минут Хэкер уже „висел на канатах“ и фактически готов был капитулировать, но тут, к его счастью, в дело неожиданно вмешался сэр Хамфри.
– Нет, такого обещания не было, – сказал он, как всегда, достаточно вольно обращаясь с истиной. – И господин премьер-министр всячески не поддерживал данное предложение. Иначе это было бы должным образом отражено в соответствующем протоколе. Но этого там нет!
– Нет? – растерянно пролепетал Дадли. И лихорадочно пробежал глазами протокол нашего предыдущего заседания, с точностью которого все тогда согласились, одобрительно кивнув головой. Да, со стороны господина Беллинга было непредусмотрительно, весьма непредусмотрительно подписывать данный протокол, не удосужившись даже внимательно его просмотреть.
Наконец, закончив чтение, он поднял голову и гневно спросил:
– Сэр Хамфри, почему, интересно, ни моя просьба о дальнейшем обсуждении этого вопроса, ни ответ господина премьер-министра не были занесены в протокол?
Но к такому вопросу секретарь Кабинета был полностью готов. И поскольку его ответ, безусловно, мог бы стать одним из классических уроков ведения переговоров с противником, я помню его в мельчайших деталях.
– Хотя указанный протокол на самом деле является вполне официальным отражением размышлений членов комитета Кабинета на данную тему, в равной мере не подлежит сомнению, что любая преднамеренная попытка предельно всесторонне и, главное, адекватно представить каждую отдельную точку зрения и различные дополнения к ней неизбежно потребовала бы неоправданного усложнения и слишком утомительного расширения столь важного документа.
ПМ тупо уставился на него. Все члены комитета тоже. Позже министр иностранных дел сказал мне, что в тот момент он предпочел бы оказаться на заседании в ООН, где, по крайней мере, смог бы воспользоваться преимуществами синхронного перевода. Для большинства людей слова Хамфри были бы предельно ясными, но политики – это, увы, как правило, простые души…
Затем Хэкер с надеждой в голосе спросил:
– Полагаю, это означает, что вы просто не припоминаете всех деталей нашего обсуждения?
Ответ сэра Хамфри иначе, чем мастерским, назвать нельзя.
– Отличительной характеристикой обсуждений и решений любого комитета является тот факт, что каждый из его членов прекрасно их помнит и что таковые воспоминания каждого из его членов, как правило, разительно отличаются от воспоминаний любого иного из его членов. Соответственно, мы должны исходить из того, что официальными решениями считаются те, которые были официально зарегистрированы в соответствующих протоколах соответствующими официальными лицами, из чего со своеобразной неизбежностью следует, что официально принятым считается только решение, должным образом зарегистрированное в соответствующем протоколе, в то время как то, которое не было официально зарегистрировано в соответствующем протоколе, не считается официально принятым, даже если один или более членов такового комитета искренне полагают, что точно помнят, как оно принималось. – Настоящим же шедевром логической констатации этого очевидного факта стало его на редкость лапидарное по форме и безукоризненно точное по сути заключение. – Соответственно, оно не является таковым, если не было таковым.
Последовала еще одна довольно долгая пауза. Затем Дадли Беллинг, не скрывая возмущения, прошипел:
– Это надувательство! Самое настоящее надувательство…
– Этому пора положить конец! – ни с того ни с сего вставил Хэкер.
– Вот именно, пора! – рявкнул Дадли, хотя, как мне показалось, они оба вкладывали в эту простую фразу диаметрально противоположный смысл.
Воспользовавшись представившейся возможностью, Хэкер призвал всех присутствующих вернуться к сути вопроса.
– Я тут подготовил план из трех пунктов, с которым предлагаю вам согласиться, – начал он. – Пункт первый… э-э-э… В чем, вы сказали, то есть, извините, я сказал, состоит пункт первый, Хамфри?
Секретарь Кабинета молча раскрыл свой узенький кейс для документов, стоявший рядом с его стулом, вынул из него рукописный план и подтолкнул листок по полированному столу в направлении премьер-министра.
– Благодарю вас, – произнес Хэкер и торопливо прочитал: – Итак, пункт первый: все без исключения соглашаются с коллегиальными решениями, Дадли?
– В принципе, у меня нет возражений, – осторожно ответил он. – Как именно они определяются?
Правильный человек. Знает, какие вопросы следует задавать.
– Их определяю я! – не глядя на него, заметил премьер-министр. – Пункт два: мы должны ввести определенный период моратория на обсуждение всех вопросов, так или иначе связанных с вопросом перемещения наших вооруженных сил. И, наконец, пункт три…
Он вдруг запнулся. Мы все замерли в ожидании. А он наклонился к Хамфри и как можно тише пробормотал, что не может разобрать, что написано в пункте три.
– Предварительное очищение, чего?
– Предварительное одобрение всех выступлений, – прошептал секретарь Кабинета.
– Ах да, – довольно громко произнес ПМ. – Так вот, в будущем все выступления и заявления в прессе на данную тему должны в обязательном порядке получать предварительное одобрение аппарата Кабинета.
На первый взгляд, пункт три выглядел как вполне разумный способ оградить членов Кабинета от возможности публично делать откровенно противоречивые заявления, которые иногда ставят в крайне неудобное положение как их самих, так и правительство Ее Величества. Более того, он содержал еще одно немаловажное достоинство – возлагал на сэра Хамфри ответственность за полный контроль над всеми без исключения формами общения Уайтхолла с прессой.
Этот маленький, но на самом деле достаточно важный нюанс не ускользнул от подозрительного внимания министра занятости.
– Меня никак не устраивает пункт два, – заявил он. – Мы не можем вводить мораторий на обсуждение того, что не обсуждалось только потому, что некоторые официальные лица отказались или просто не удосужились внести в официальный протокол мое требование провести более детальное обсуждение, хотя на это было получено ваше личное согласие, господин премьер-министр. Что же касается третьего пункта, то для меня в принципе не приемлем тот факт, что все мои публичные выступления должны получать его предварительное одобрение. – Он кивком головы показал на секретаря Кабинета, не удосужившись даже назвать его по имени или должности. И, как бы в заключение, добавил: – У меня нет ни малейших сомнений, что он не одобрит практически все, что я захочу сказать народу.
Хэкеру не оставалось ничего, кроме как поставить вопрос ребром.
– Это мое решение, и я вынужден настоятельно попросить вас принять его.
– Я категорически отказываюсь, – непримиримо воскликнул Беллинг.
– Вот как? – несколько растерянно пробормотал Хэкер и бросил умоляющий взгляд на Хамфри. Тот что-то прошептал ему на ухо, после чего Джим печально кивнул и повернулся к министру занятости.
– В таком случае, Дадли, – почти патетически произнес он, – мне придется попросить вас обдумать свое положение.
Все присутствующие поняли, что карьере Дадли Беллинга пришел конец».
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
19 июля
Утром сидел в своем Кабинете, надеясь на лучшее, но ожидая самого худшего, когда, постучав, вошел мой главный личный секретарь. С весьма мрачным выражением лица.– У меня для вас новости, господин премьер-министр.
Я вопросительно посмотрел на него, нетерпеливо ожидая продолжения.
– С каких новостей начать? С плохих? – наконец произнес он.
– Хотите сказать, у вас есть плохие новости и хорошие новости, Бернард? – чуть воспрянув духом, спросил я.
– Увы, господин премьер-министр… К сожалению, есть плохие новости и очень плохие новости…
Что ж, все это было вполне предсказуемо. Дадли Беллинг подал в отставку. Прислал обычное прошение, правда, намного более лаконичное, чем можно было ожидать. Бернард протянул мне его на подпись и сообщил, что Хамфри и его пресс-секретариат готовят текст моего официального заявления для прессы.
Мне надо было срочно переговорить с Хамфри, и я попросил Бернарда немедленно пригласить его ко мне. Он послушно кивнул, но перед уходом успел сообщить мне очень плохую новость: Дадли выступил на ступеньках министерства занятости с прощальной речью, в которой открыто обвинил меня в диктаторских замашках в стиле правления.
Вначале мрачный вид Бернарда показался мне вполне оправданным, однако потом я понял, что, возможно, все далеко не так уж плохо. Обвинение моего бывшего коллеги, скорее всего, принесет мне больше пользы, чем вреда. Ведь людям нравится, когда у них сильный лидер, разве нет? Этим соображением я не преминул поделиться с Бернардом.
Он сразу все понял.
– Да-да, конечно же. Более того, они наверняка будут рады.
– Нет, не будут! – коротко возразил я.
– Да, конечно же, не будут, – не колеблясь, согласился он.
В этот момент в кабинете появился Хамфри. Я, не тратя лишних слов, напомнил ему, что эта отставка совершенно не входила в мои намерения и что теперь – увы, слишком поздно, – становится все более очевидным, что спровоцировал ее именно предложенный им план из трех пунктов.
Однако у секретаря Кабинета имелись для меня и другие, не менее удивительные новости. Согласившись, что его план в каком-то смысле стал «последней каплей», он, впрочем, тут же добавил:
– Насколько я понимаю, господин премьер-министр, наш министр занятости в любом случае собирался подавать в отставку…
– Собирался? Подавать в отставку? – Поразительно! – Но почему? Когда?
– Месяца через два. В день принятия осеннего бюджета. На том основании, что принятый бюджет лишает его реальной возможности эффективно бороться с безработицей.
Я был потрясен. Да, отставка, связанная с принятием осеннего бюджета, ударила бы по мне куда сильнее. И сделала бы опального Дадли Беллинга недопустимо популярным! Вообще-то чем больше я обо всем этом думаю, тем больше мне кажется, что с неожиданно возникшей кризисной ситуацией мне удалось справиться совсем неплохо. Если не сказать – блестяще! Ведь не сам Дадли подал в отставку в связи с важным политическим событием, а лично премьер-министр вынудил его сделать это по причине незначительного административного недоразумения. Причем ни избиратели, ни наши заднескамеечники даже и не подумают оказать ему поддержку по той простой причине, что никто из них толком не поймет, что, собственно, заставило его принять такое решение.
Я рассказал все это Хамфри, который с готовностью согласился, что мои действия в данном вопросе достойны самой высокой похвалы.
(Самое забавное было в том, что Джим Хэкер не удосужился хотя бы поинтересоваться тем, откуда у сэра Хамфри вдруг появилась информация о намерении министра занятости довольно скоро подать в отставку. Очевидно, это позволяло ПМ искренне считать произошедшее не своим поражением, а, скорее, триумфальной победой.
В отличие от него, Бернард Вули обратил на это внимание – слишком уж удобной и своевременной оказалась эта информация, и серьезно задумался над ее вероятным источником.
Позднее, в тот же самый день, он частным образом переговорил об этом с сэром Хамфри, который должным образом отразил их разговор в своих личных дневниках. – Ред.)
«Четверг 19 июля
БВ попросил меня поподробнее рассказать ему о слухах в отношении предполагаемой отставки ДБ в связи с принятием осеннего бюджета.
Оказывается, ему ничего не было известно о каких-либо намерениях министра занятости подавать в отставку по причинам осеннего бюджета. Мне не было известно об этом также.
Он с удивленным видом поинтересовался, так ли это на самом деле, и я попытался, как мог, разъяснить ему суть вопроса. Прежде всего, я никогда не заявлял, что это правда. Моими словами тогда, как мне помнится, были: насколько я понимаю… В этом случае всегда остается возможность того, что я что-то понял не так или, по крайней мере, не совсем так.
Бернард попробовал поймать меня на слове:
– Значит, на самом деле вы не уверены, что это правда?
Да, не уверен. Равно как и в том, что это не правда. Скорее всего, это могло бы быть правдой.
Бернард заметил, что правдой могло бы быть все, что угодно. Я поздравил его с тем, что он наконец-то понял всю суть вопроса. Увы, боюсь, я несколько поторопился, поскольку Бернард, похоже, все еще не до конца понял, почему я сказал ПМ, что Дадли Беллинг ушел бы в отставку в любом случае. Лично мне ответ тогда казался вполне очевидным: чтобы ПМ чувствовал себя лучше!