Страница:
Бернард недоуменно пожал плечами.
– Не знаю, господин премьер-министр. Откуда мне знать, чего именно вы не знаете?
Никакой намеренной дерзости в его словах, похоже, не было, так как он сразу же дал мне полезный совет – переговорить на интересующую меня тему со старшим научным консультантом Кабинета. Вполне возможно, он видит эту проблему несколько иначе, чем военные в МО.
Не желая откладывать столь важное дело в долгий ящик, я попросил Бернарда немедленно пригласить его ко мне.
– Само собой разумеется, господин премьер-министр, но лучше не сейчас, а после работы, так сказать, «за рюмкой чая», – посоветовал он. – Лучше, чтобы сэр Хамфри ничего не знал об этом. Иначе он может очень расстроиться. Поскольку не считает старшего научного консультанта одним из нас.
Я не поленился заглянуть в «Кто есть кто». Оказалось, старшим консультантом Кабинета служит профессор Исаак Розенблюм, который был на нашей стороне в битве при Арленде[20] и даже был награжден Его Величеством «За храбрость». Ну и как же такому человеку можно не верить? Неужели сэр Хамфри стал таким подозрительным?
– Боюсь, с его австрийским акцентом ему вообще мало кто верит. – заметил Бернард. – И к тому же он вряд ли учился в Оксфорде или Кембридже. Или хотя бы в ЛШЭ (Лондонская школа экономики – Ред.).
Надеюсь, это всего лишь одна из дежурных шуточек моего главного личного секретаря.
Итак, профессор Исаак Розенблюм, старший научный консультант Кабинета. Низенький, жилистый человечек. Где-то за семьдесят. Но на редкость активный, с горящими глазами, и, главное, мозг по-прежнему, как стальная мышеловка!
В какой-то момент я почувствовал себя абитуриентом, который готовится к встрече с безжалостным, неподкупным профессором на вступительном экзамене в самый престижный университет страны.
Зато потом… потом у меня вдруг появилось ощущение, что наша беседа будет иметь решающее значение для будущего моего, моего правительства и, может, даже для всей моей страны! Значит, грядут неизбежные перемены… (Джеймс Хэкер настолько возбудился, что, надиктовывая свои воспоминания, совершенно забыл о государственной службе. Которая была, есть и всегда будет! – Ред.)
Он пришел где-то после восьми, когда Хамфри уже давно ушел. Нашу службу безопасности Бернард предупредил, чтобы его провели через задний ход. Не дай бог эти чертовы журналисты пронюхают о его приходе…
Розенблюм сразу же начал разговор с вопроса, верю ли я в так называемую теорию «ядерного сдерживания».
– Да, верю, – не раздумывая ответил я.
– Интересно, почему? – поинтересовался он.
Не зная, что, собственно, сказать, я просто ответил, что мы все верим в теорию ядерного сдерживания.
– Интересно, почему? – терпеливо повторил он.
– Ну… ну потому, что это сдерживает.
– От чего? И главное – кого?
Честно говоря, лично мне никогда еще не приходилось иметь дело с людьми, которые умеют так коротко и емко, я бы сказал, даже слишком емко выражать свои мысли. И, тем не менее, к чему он клонит?
– Что, собственно, вы имеете в виду? – спросил я.
– Как что? – искренне удивился он. А затем попытался выразиться чуть подробнее и яснее. – Кого это должно сдерживать?
Не знаю, как ему, но мне все предельно ясно – естественно, русских! Чтобы они даже и не мечтали нападать на нас!
– Интересно, почему?
Он явно сомневался в том, что политика сдерживания способна удержать русских от нападения на нас. Пришлось уточнить.
– Потому что они будут знать: если они только попробуют, я нажму на кнопку, – твердо сказал я.
– На самом деле нажмете? – не скрывая некоторого нажима в голосе, спросил он.
– А что, вы думаете, не надо?
– Так вы на самом деле нажмете?
– Да, конечно же… В качестве самой крайней меры. – Я снова подумал. – По меньшей мере, думаю, что нажму. Да нет же, обязательно нажму! А как иначе?
– Простите, господин премьер-министр, но когда именно, по-вашему, можно применить эту самую крайнюю меру?
Как когда? Это же очевидно.
– Когда русские вторгнутся в Западную Европу.
Профессор Розенблюм снисходительно улыбнулся.
– Но тогда у вас будет всего только двенадцать часов, чтобы лично принять решение об этой, так сказать, самой крайней мере. Разве нет?
Неужели он прав? Но это же… Безумие какое-то!
Старший научный консультант Кабинета бросил на меня критический взгляд.
– Пожалуй, вам не следует так волноваться. С чего бы русским вот так взять и захотеть аннексировать всю Европу? Зачем? Им это не удалось сделать даже с маленьким Афганистаном. – Он многозначительно покачал головой. – Нет, если они что и задумают сделать, то это почти наверняка будет хорошо известная «тактика салями».
(«Тактика салями» – это на самом деле хорошо известный тактический прием, когда добычу отрезают кусочек за кусочком. То есть не всю Европу сразу, а постепенно. Сначала один регион, потом другой, потом третий, ну и так далее… Причем сначала, как правило, будет не захват территории как таковой, а публичные угрозы, мелкие нарушения границы, неизвестно откуда взявшиеся блокпосты на дорогах… – Ред.)
Розенблюм вдруг встал. Внимательным взглядом обвел мою гостиную. Затем, не выпуская из руки бокал с апельсиновым соком, с важным видом продолжил рассуждать на тему об оборонных проблемах. Прежде всего, упомянул об уличных беспорядках в Западном Берлине, о неизвестно каким образом возникших пожарах и неожиданно прибывших из Восточного Берлина пожарных бригадах, которые тут же пришли на помощь. Невзирая даже на государственную границу! Затем он остановился, бросил на меня пристальный взгляд и спросил, хватит ли у меня мужества нажать на кнопку в таких обстоятельствах.
– Конечно же нет!
Довольно кивнув, Розенблюм поинтересовался, нажму ли я на кнопку, если вместе с пожарными туда также прибудет и полицейский наряд. Я снова отрицательно покачал головой. Не начинать же ядерную войну из-за незначительного пограничного инцидента.
На лице старшего научного консультанта появилась кривая улыбка.
– Ну а если вместе с полицейскими восточные немцы пришлют военных? Для начала совсем немного, но потом еще и еще… Только для того, чтобы помочь прекратить беспорядки, не более того. А затем на смену им придут русские войска. В таком случае вы готовы нажать на кнопку?
Русские войска в Западном Берлине? Готов ли я в таком случае начать ядерную войну? Нет, нет, это же нелепость. Конечно же нет!
– Правильно, – с неожиданной готовностью согласился старший консультант. И тут же продолжил: – А что делать, если русских «попросят» не уходить? Чтобы, скажем, помочь гражданской администрации. И на всякий случай закрыть дороги. Равно как и международный аэропорт Темплхоф, тем самым отрезав Западный Берлин от внешнего мира. (Западный Берлин был всего лишь крохотным островком ФРГ внутри Германской демократической республики. «Демократической» в данном случае означает «коммунистической», не более того. – Ред.)
Так нажму ли я кнопку в этом случае? Не знаю. Мне надо подумать, мне нужно время…
– В вашем распоряжении всего двенадцать часов, господин премьер-министр. Или, по-вашему, целых двенадцать часов?
Двенадцать часов! Сначала я чуть было не запаниковал, но вовремя вспомнил, что все это не более, чем теоретические догадки. И напомнил ему об этом.
Он пожал плечами.
– Вы ведь премьер-министр. Причем не вчера, а сегодня. Телефонный звонок из штаб-квартиры НАТО может прозвучать в любую минуту.
Вы не поверите, но он… действительно прозвучал! Тут же! Я застыл на месте. Как завороженный. Бернард торопливо подбежал к письменному столу и снял трубку.
– Да? Приемная премьер-министра. Мы вас слушаем. Да-да, секундочку. – Прикрыв трубку рукой, он повернулся ко мне. – Это из штаб-квартиры НАТО, господин премьер-министр. Будете говорить?
Господи, неужели кошмарные сны воплощаются в реальность?! Неужели этот чертов научный консультант, пусть даже и старший, все-таки накаркал?
Слава богу, мой главный личный секретарь снова выручил меня, пояснив:
– Они спрашивают, не хотите ли вы выступить на ежегодном собрании НАТО в апреле.
Вообще-то я хотел, но теперь уже не был в этом уверен. Не уверен ни в чем! Поэтому не мог ничего ответить. Мой верный Бернард Вули коротко ответил за меня «да» и положил трубку.
– Прекрасно, – с довольным видом продолжил профессор Розенблюм. – Теперь давайте рассмотрим сценарий номер два. В ходе запланированных маневров русская армия «совершенно случайно» пересекает границы Западной Германии… В данном случае вы прибегнете к вашей самой крайней мере?
– Пожалуй, нет, – подумав, ответил я.
Крайняя мера тут, вроде бы, ни при чем. Во всяком случае, пока…
– Ладно, – с еще более довольным видом продолжил профессор. – Тогда сценарий номер три. Предположим, русские так или иначе уже вторглись в Западную Германию, в Бельгию, Голландию и Францию. Предположим, их танки и солдаты уже подошли к Ла-Маншу. Предположим, они намерены вторгнуться в Англию. Это станет для вас тем «крайним случаем»?
Я испытал крайнюю степень затруднения.
– Нет, наверное, все еще нет, – сказал я медленно.
– Интересно, почему? – не скрывая язвительности, поинтересовался он. – Почему нет?
А действительно, почему нет? В голове была сплошная каша. Я изо всех сил пытался разобраться, что к чему, но, честно признаюсь, как ни старался, так и не смог. Поэтому не совсем внятно пробормотал:
– Потому что… потому что мы готовы вступить в войну только для того, чтобы защитить самих себя. А разве можно защитить самих себя, совершая откровенное самоубийство?
– Так когда же для вас наступает «крайний случай»? – с ухмылкой спросил профессор. – Когда русские на Пикадилли? У Центрального вокзала? В Букингемском дворце? Когда именно? – Затем сел и с довольным видом откинулся на спинку кресла у камина.
Я долго смотрел на него, тщетно пытаясь сосредоточиться.
– Ну… если вы имеете в виду, что концепция ядерного сдерживания не имеет смысла, то… Кстати, профессор, не это ли именно вы имеете в виду?
Он покачал головой.
– Нет-нет, вот этого, заметьте, я не говорил. Если либо у русских, либо у американцев есть бомба, то и другая сторона должна ее иметь. Вот почему у нас должен быть свой «поларис». Так сказать, на всякий случай…
Что он хочет этим сказать? Что, собственно, предлагает?
– Отмените «трайденты», господин премьер-министр. Потратьте эти пятнадцать миллиардов на обычные вооружения. Поскольку вы в любом случае не нажмете на кнопку. Разве нет?
– Почему бы и нет? – осторожно спросил я. – А если у меня не будет другого выбора?
Он тяжело вздохнул.
– Увы, это мы уже проходили. Но пока еще никто и никогда не ставил нас в ситуацию, когда у нас не было выбора. Не забывайте: если они что и задумают, то, скорее всего, прибегнут к тактике «салями». Только так, господин премьер-министр. И никак иначе.
– Хорошо. Допустим, мы отменим эти пятнадцать миллиардов фунтов на «трайденты». И на что мы их потратим? На пушки и танки?
– Нет-нет. Мы потратим их на ГТ – И, заметив на моем лице следы непонимания, с энтузиазмом пояснил: – Горячие технологии. Умные ракеты, умеющие сами находить цель, инфракрасные лучи и тому подобные навороты. Но находиться они должны будут на вооружении обычной армии. Но при этом, учтите, не только и не столько обычной, сколько мощной и сильной.
Вдохновение – это поистине великая сила. До меня вдруг дошло, что надо делать. Когда на тебя снисходит вдохновение, то «щелк!» – и все сразу становится на свои места. До нелепости просто, но на редкость эффективно. Значит так: прежде всего мы отменяем «трайденты» и не покупаем «крылатые ракеты», после чего вводим призыв на военную службу, который решит наши проблемы не только с созданием мощной и сильной армии, а значит, и с повышением обороноспособности страны, но и с угрожающе растущей безработицей. Потрясающе! Я поделился своей находкой с Бернардом, но тот почему-то заметно нахмурился.
– Господин премьер-министр, а вам не кажется, что призыв может оказаться довольно смелым решением?
Вот тут он не прав. Совсем не прав! Военный призыв был бы «смелым решением» в ситуации полной занятости, но сейчас… сейчас он прежде всего даст молодым людям возможность найти себе достойное применение, делать хоть что-нибудь полезное. И для себя, и для страны. Не говоря уж о жизненном опыте, приобретенных навыках, профессиях, ну и всем прочем. Многих из них армия заставит даже научиться читать! Ведь неграмотным оттуда пока еще никто не ушел.
Назовем же мы все это не службой в армии, а «Национальной службой» – пусть каждый британец знает, что молодые люди служат на благо нашего общества и всей нации в целом.
Великолепная идея, дающая колоссальный шанс для политического развития Британии и ее народа! Более того, я знаю, как все это назвать – Великий почин! Мой великий почин! Великий почин Джима Хэкера! Я уже сделал черновые наброски своего выступления в палате общин, где прозвучат основные мотивы концепции: «…в истории нашего великого островного государства время от времени возникают моменты, когда должен появиться хотя бы один человек, которому всевышний доверил вывести свой народ из долины теней на солнечную поляну мира и процветания…».
Интересно, почему эта мысль никогда не приходила ко мне раньше? (Одной из причин этого, возможно, является тот простой факт, что Хэкер и профессор Розенблюм встретились в первый раз. – Ред.)
Почти все утро провел на заседании комитета Кабинета, назначая оставшихся членов моего правительства и младших министров.[21] Затем поднялся наверх немного перекусить.
Но, к моему глубочайшему удивлению, на столе ничего не было. А моя жена Энни уже застегивала плащ. Причем была явно не в самом лучшем настроении. На мой вполне невинный вопрос, куда это она собирается, она напомнила мне, что опаздывает на заседание ее благотворительного комитета.
Тогда я спросил, могу ли я рассчитывать на самый простой омлет. Всего из двух яиц. Или хотя бы на что-либо еще… Она, не отворачиваясь от зеркала, ответила, что яйца в холодильнике.
Невероятно! Моя жена хочет, чтобы я сам себе делал омлет! Нет-нет, не принимайте меня за шовиниста или даже антифеминиста. Упаси господь! Но ведь я премьер-министр, и у меня по горло других забот. Не менее важных… Кроме того, мне с этической точки зрения просто не положено обедать вместе с моими подчиненными в нашем служебном буфете.
Что ж, ее позиция в принципе мне вполне ясна. Мы ведь еще раньше договорились, что она будет продолжать свою благотворительную деятельность, даже когда я стану ПМ и нам придется переехать на Даунинг-10, несмотря на все связанные с этим неудобства. Похоже, теперь я начинаю понимать почему. Здесь нет и не может быть личной жизни. Вообще никакой! Например, когда мы с Энни, в общем-то вполне мирно, обсуждали проблему омлета, раздался вдруг стук в дверь и в гостиную, не дожидаясь приглашения, решительно вошла молодая, совсем не симпатичная женщина – курьер МИДа, с «зеленым кейсом» в руках. (Специальный чемоданчик зеленого цвета, в котором перевозят важные государственные документы министерства иностранных дел. – Ред.)
– Вам срочные материалы из МИДа, господин премьер-министр, – извинившись, сказала она. – Пожалуйста, примите и распишитесь.
Энни выразительно развела руками.
– Вот видишь? Видишь, каково это жить в стеклянном аквариуме? У меня должно, понимаешь, должно быть право ходить куда я хочу и жить своей собственной жизнью. А здесь? Стоит мне только захотеть выйти, чтобы купить сигареты, как приходится проходить через несколько десятков журналистов, телевизионщиков с камерами, посыльных, секьюрити в штатском у дверей. Не говоря уж о зеваках на улице. О какой личной жизни тут можно говорить? Оказывается, у меня на нее нет никакого права!
Я неуверенно заметил, что в случае необходимости всегда можно воспользоваться черным ходом.
– Какая разница, через которую дверь выходить? – рассерженно возразила она. – Личной жизни у нас нет даже здесь, в нашей квартире. Например, сегодня – звонок президента из Белого дома в два часа ночи. На целых сорок минут!
– Да, но в Вашингтоне было уже девять утра, – заметил я, думаю, не совсем умно.
Звонок был, конечно, важный, напрямую связанный с моей предстоящей встречей с американским президентом. Правда, сразу за этим в нашу спальню ворвались два охранника с громадными служебными собаками – они получили анонимный сигнал о возможном теракте и хотели немедленно принять соответствующие меры. То есть проверить помещение на предмет наличия взрывного устройства.
Помню, Энни тогда бросила на меня выразительный взгляд.
– По-твоему, это и называется «личная жизнь»?
По-моему, она не совсем права: ведь куда лучше перетерпеть неудобства с поисками бомбы, чем разлететься от нее на клочки, разве нет? А так называемой «личной жизнью» можно насладиться, просто погуляв… ну, скажем, в нашем внутреннем садике. Там вообще никогда никого не бывает. Идеальное место для того, чтобы отдохнуть душой…
– Джим, это я уже пробовала. И гуляла, и ходила. Или, если хочешь, наоборот, ходила и гуляла, – с явным вызовом выкрикнула она. – И за мной наблюдало человек шестьдесят, не меньше. Из кустов, из окон Номера десять, Номера одиннадцать, Номера двенадцать и даже из офиса Кабинета министров! Совсем как в тюремном дворике для прогулок, когда на тебя глазеют как собратья по заключению, так и псы-охранники. И при всем этом, обрати внимание, за нашу, с позволения сказать, «личную жизнь» платят не они, а мы сами! Хотя все должно было бы быть наоборот – именно они должны платить за то, что мы здесь живем.
Должен признаться, в каком-то смысле она права. Мне всегда казалось, что за особые заслуги перед отечеством таких как я можно было бы и освободить от квартплаты. Ведь они же не просто живут там вместе с семьей, но и работают… (Тем, кто не имеет прямого отношения к политике, трудно понять, что, взваливая на себя бремя ответственности за судьбы страны, человек совершает нечто вроде «самопожертвования». Хотя многие другие не менее искренне удивляются: с чего это Хэкер вообразил, что, придя к власти, он может не платить за квартиру? – Ред.)
Когда ищейки с полицейскими поводырями наконец-то ушли, кстати, ничего не найдя, я сказал Энни.
– Послушай, и все-таки жить здесь совсем не так уж и плохо. По крайней мере, район здесь достаточно тихий…
Говорить это было на редкость глупо, поскольку не успел я закончить фразу, как на улице загремел духовой оркестр, сопровождавший традиционный парад конных королевских гвардейцев. Во всю силу и прямо под нашим окном!
Взгляд, которым Энни одарила меня, был, мягко говоря, более чем выразительным.
– Это происходит с семи утра, Джим! – рявкнула она.
Да, это на самом деле парад королевских конных гвардейцев. И на самом деле традиционный. И им, само собой разумеется, надо где-то тренироваться. И мне, конечно же, крупно повезло, потому что мой рабочий день в любом случае начинается еще до семи утра.
Я, как мог, попытался ее успокоить.
– Энни, дорогая, ну будь ты хоть чуть-чуть более разумной. Служение обществу всегда предполагает… э-э-э… определенные жертвы.
– Определенные жертвы? Отлично. В таком случае, я жертвую своим сном, а ты своим обедом!
И с видом оскорбленной добродетели удалилась. Я выбежал за ней.
– Энни, Энни, а что ты ела на обед?
– Половину датского бутерброда!
Весь кипя от гнева, я вернулся в квартиру. Но второй половины нигде не нашел. В холодильнике, конечно, были яйца, но не готовить же их премьер-министру самому! Поэтому я мрачно спустился вниз, бесцельно пошатался по коридорам, зашел к себе в кабинет. Постоял у окна, голодным взглядом следя за тем, как духовой оркестр конных гвардейцев с британским упорством репетирует этот чертов традиционный парад, оставил в приемной записку Бернарду с настоятельной просьбой зайти ко мне сразу же после того, как он вернется с обеда…
Ровно через сорок пять минут мой главный личный секретарь с очень довольным и, главное, очень сытым видом, постучавшись, вошел в мой кабинет. Первым делом я поинтересовался, хорошо ли он пообедал.
– Да, как всегда, сэр, – несколько удивленно ответил он.
– И где вы сегодня обедали?
– Как всегда, в нашей столовой.
– Обед, как всегда, из трех блюд?
– Естественно.
– С вином?
– Да, как всегда, бокал «бордо», но… – Он на секунду запнулся, явно пытаясь понять, к чему, собственно, я клоню. – Вообще-то… если вас это так интересует, господин премьер-министр, то извольте: классический индийский суп с острыми приправами, телячья отбивная с картофелем «соте» и…
– Нет-нет, Бернард, не интересует, не волнуйтесь… Скорее наоборот! Скажите, а вас не интересует, что сегодня ел на обед ваш премьер-министр, то есть я, Джеймс Хэкер?
Явно почувствовав, что я чем-то расстроен, но не будучи полностью уверен, чем именно, Бернард сочувственно поинтересовался:
– Э-э-э… может, вам самому интересно поделиться?
– Да, интересно, – неожиданно для самого себя рявкнул я. – Так вот, к вашему сведению, ничего. Ни-че-го!
– Господин премьер-министр, вы что, сели на диету?
Я насколько возможно кратко объяснил, что диета здесь ни при чем, а затем выразил искреннее удивление тем фактом, что у нас на Даунинг-10 есть все условия, чтобы кормить Бернарда Вули, всех личных секретарей, помощников, наших оранжерейных дам[22] и даже курьеров, но… только не премьера, то есть меня. А ведь жить здесь, черт побери, приходится не им, а именно мне!
Бернард вежливо поинтересовался, не могла бы готовить для меня миссис Хэкер. Ведь все условия для этого имеются. Я напомнил ему, что у миссис Хэкер есть своя работа. В ответ он предложил мне нанять личного повара. А что, совсем неплохая идея, но… но только на первый взгляд – оказывается, ему придется платить. Из своего собственного кармана. Где-то около восьми-десяти тысяч в год. А этого я, увы, позволить себе не могу. Тогда мой главный личный секретарь посоветовал мне переговорить на эту тему с секретарем Кабинета. На мой вполне естественный вопрос, почему бы это не сделать ему самому, он, с искренним сожалением пожав плечами, ответил, что не в его привычках вести переговоры, если он сам «не в силах изменить систему».
Честно говоря, такая беспомощность начала меня раздражать. Я махнул рукой и молча отвернулся к окну.
Через некоторое время Бернард осторожно кашлянул.
– Э-э-э… секретарь Кабинета в любом случае будет здесь с минуту на минуту, господин премьер-министр. Так что, пока у нас есть немного времени, может, продолжим заниматься делами королевства?
– Чтобы заниматься делами королевства, нужно нормально питаться, – моментально отреагировал я. – Мне нужен повар!
Бернард пообещал вплотную заняться этим вопросом и через интерком попросил секретаря пригласить в кабинет нашего пресс-атташе Малькольма Уоррена. Крупный, простоватого вида йоркширец, профессиональный государственный служащий, но с пониманием того, что, собственно, происходит в реальном мире. Хотя Малькольм был человеком моего предшественника, я не стал от него избавляться, ценя его железную хватку в общении с парламентскими журналистами и вообще всей пиаровской братией Уайт-холла.
Я попросил его быть как можно короче, так как у меня назначена встреча с секретарем Кабинета. Причем начаться она может в любой момент.
– Само собой разумеется, господин премьер-министр. У меня, собственно, всего два маленьких вопроса. Первое и самое главное: нам нужно обсудить ваше первое выступление по телевидению в качестве премьер-министра.
– Не знаю, господин премьер-министр. Откуда мне знать, чего именно вы не знаете?
Никакой намеренной дерзости в его словах, похоже, не было, так как он сразу же дал мне полезный совет – переговорить на интересующую меня тему со старшим научным консультантом Кабинета. Вполне возможно, он видит эту проблему несколько иначе, чем военные в МО.
Не желая откладывать столь важное дело в долгий ящик, я попросил Бернарда немедленно пригласить его ко мне.
– Само собой разумеется, господин премьер-министр, но лучше не сейчас, а после работы, так сказать, «за рюмкой чая», – посоветовал он. – Лучше, чтобы сэр Хамфри ничего не знал об этом. Иначе он может очень расстроиться. Поскольку не считает старшего научного консультанта одним из нас.
Я не поленился заглянуть в «Кто есть кто». Оказалось, старшим консультантом Кабинета служит профессор Исаак Розенблюм, который был на нашей стороне в битве при Арленде[20] и даже был награжден Его Величеством «За храбрость». Ну и как же такому человеку можно не верить? Неужели сэр Хамфри стал таким подозрительным?
– Боюсь, с его австрийским акцентом ему вообще мало кто верит. – заметил Бернард. – И к тому же он вряд ли учился в Оксфорде или Кембридже. Или хотя бы в ЛШЭ (Лондонская школа экономики – Ред.).
Надеюсь, это всего лишь одна из дежурных шуточек моего главного личного секретаря.
25 января
Сегодня вечером, естественно, после работы, я пригласил профессора Исаака Розенблюма к себе домой. Как говорят, на «рюмку чая». После чего у меня чуть не «поехала крыша». Ведь в политике редко когда удается познакомиться и побеседовать с действительно интеллектуальным человеком! В свое время я сам читал лекции в политехническом училище, но даже там, в научной среде, не так уж часто встречал интеллектуалов. (Хэкер, похоже, вполне искренне считал преподавание в политехническом училище убедительным подтверждением своей принадлежности к академическому миру. – Ред.) Таковые, разумеется, встречаются и в политике, и в науке, хотя, честно говоря, и там и там их совсем немного. Но политики откровенно стыдятся в этом признаваться, а ученые по этому поводу почему-то мало беспокоятся.Итак, профессор Исаак Розенблюм, старший научный консультант Кабинета. Низенький, жилистый человечек. Где-то за семьдесят. Но на редкость активный, с горящими глазами, и, главное, мозг по-прежнему, как стальная мышеловка!
В какой-то момент я почувствовал себя абитуриентом, который готовится к встрече с безжалостным, неподкупным профессором на вступительном экзамене в самый престижный университет страны.
Зато потом… потом у меня вдруг появилось ощущение, что наша беседа будет иметь решающее значение для будущего моего, моего правительства и, может, даже для всей моей страны! Значит, грядут неизбежные перемены… (Джеймс Хэкер настолько возбудился, что, надиктовывая свои воспоминания, совершенно забыл о государственной службе. Которая была, есть и всегда будет! – Ред.)
Он пришел где-то после восьми, когда Хамфри уже давно ушел. Нашу службу безопасности Бернард предупредил, чтобы его провели через задний ход. Не дай бог эти чертовы журналисты пронюхают о его приходе…
Розенблюм сразу же начал разговор с вопроса, верю ли я в так называемую теорию «ядерного сдерживания».
– Да, верю, – не раздумывая ответил я.
– Интересно, почему? – поинтересовался он.
Не зная, что, собственно, сказать, я просто ответил, что мы все верим в теорию ядерного сдерживания.
– Интересно, почему? – терпеливо повторил он.
– Ну… ну потому, что это сдерживает.
– От чего? И главное – кого?
Честно говоря, лично мне никогда еще не приходилось иметь дело с людьми, которые умеют так коротко и емко, я бы сказал, даже слишком емко выражать свои мысли. И, тем не менее, к чему он клонит?
– Что, собственно, вы имеете в виду? – спросил я.
– Как что? – искренне удивился он. А затем попытался выразиться чуть подробнее и яснее. – Кого это должно сдерживать?
Не знаю, как ему, но мне все предельно ясно – естественно, русских! Чтобы они даже и не мечтали нападать на нас!
– Интересно, почему?
Он явно сомневался в том, что политика сдерживания способна удержать русских от нападения на нас. Пришлось уточнить.
– Потому что они будут знать: если они только попробуют, я нажму на кнопку, – твердо сказал я.
– На самом деле нажмете? – не скрывая некоторого нажима в голосе, спросил он.
– А что, вы думаете, не надо?
– Так вы на самом деле нажмете?
– Да, конечно же… В качестве самой крайней меры. – Я снова подумал. – По меньшей мере, думаю, что нажму. Да нет же, обязательно нажму! А как иначе?
– Простите, господин премьер-министр, но когда именно, по-вашему, можно применить эту самую крайнюю меру?
Как когда? Это же очевидно.
– Когда русские вторгнутся в Западную Европу.
Профессор Розенблюм снисходительно улыбнулся.
– Но тогда у вас будет всего только двенадцать часов, чтобы лично принять решение об этой, так сказать, самой крайней мере. Разве нет?
Неужели он прав? Но это же… Безумие какое-то!
Старший научный консультант Кабинета бросил на меня критический взгляд.
– Пожалуй, вам не следует так волноваться. С чего бы русским вот так взять и захотеть аннексировать всю Европу? Зачем? Им это не удалось сделать даже с маленьким Афганистаном. – Он многозначительно покачал головой. – Нет, если они что и задумают сделать, то это почти наверняка будет хорошо известная «тактика салями».
(«Тактика салями» – это на самом деле хорошо известный тактический прием, когда добычу отрезают кусочек за кусочком. То есть не всю Европу сразу, а постепенно. Сначала один регион, потом другой, потом третий, ну и так далее… Причем сначала, как правило, будет не захват территории как таковой, а публичные угрозы, мелкие нарушения границы, неизвестно откуда взявшиеся блокпосты на дорогах… – Ред.)
Розенблюм вдруг встал. Внимательным взглядом обвел мою гостиную. Затем, не выпуская из руки бокал с апельсиновым соком, с важным видом продолжил рассуждать на тему об оборонных проблемах. Прежде всего, упомянул об уличных беспорядках в Западном Берлине, о неизвестно каким образом возникших пожарах и неожиданно прибывших из Восточного Берлина пожарных бригадах, которые тут же пришли на помощь. Невзирая даже на государственную границу! Затем он остановился, бросил на меня пристальный взгляд и спросил, хватит ли у меня мужества нажать на кнопку в таких обстоятельствах.
– Конечно же нет!
Довольно кивнув, Розенблюм поинтересовался, нажму ли я на кнопку, если вместе с пожарными туда также прибудет и полицейский наряд. Я снова отрицательно покачал головой. Не начинать же ядерную войну из-за незначительного пограничного инцидента.
На лице старшего научного консультанта появилась кривая улыбка.
– Ну а если вместе с полицейскими восточные немцы пришлют военных? Для начала совсем немного, но потом еще и еще… Только для того, чтобы помочь прекратить беспорядки, не более того. А затем на смену им придут русские войска. В таком случае вы готовы нажать на кнопку?
Русские войска в Западном Берлине? Готов ли я в таком случае начать ядерную войну? Нет, нет, это же нелепость. Конечно же нет!
– Правильно, – с неожиданной готовностью согласился старший консультант. И тут же продолжил: – А что делать, если русских «попросят» не уходить? Чтобы, скажем, помочь гражданской администрации. И на всякий случай закрыть дороги. Равно как и международный аэропорт Темплхоф, тем самым отрезав Западный Берлин от внешнего мира. (Западный Берлин был всего лишь крохотным островком ФРГ внутри Германской демократической республики. «Демократической» в данном случае означает «коммунистической», не более того. – Ред.)
Так нажму ли я кнопку в этом случае? Не знаю. Мне надо подумать, мне нужно время…
– В вашем распоряжении всего двенадцать часов, господин премьер-министр. Или, по-вашему, целых двенадцать часов?
Двенадцать часов! Сначала я чуть было не запаниковал, но вовремя вспомнил, что все это не более, чем теоретические догадки. И напомнил ему об этом.
Он пожал плечами.
– Вы ведь премьер-министр. Причем не вчера, а сегодня. Телефонный звонок из штаб-квартиры НАТО может прозвучать в любую минуту.
Вы не поверите, но он… действительно прозвучал! Тут же! Я застыл на месте. Как завороженный. Бернард торопливо подбежал к письменному столу и снял трубку.
– Да? Приемная премьер-министра. Мы вас слушаем. Да-да, секундочку. – Прикрыв трубку рукой, он повернулся ко мне. – Это из штаб-квартиры НАТО, господин премьер-министр. Будете говорить?
Господи, неужели кошмарные сны воплощаются в реальность?! Неужели этот чертов научный консультант, пусть даже и старший, все-таки накаркал?
Слава богу, мой главный личный секретарь снова выручил меня, пояснив:
– Они спрашивают, не хотите ли вы выступить на ежегодном собрании НАТО в апреле.
Вообще-то я хотел, но теперь уже не был в этом уверен. Не уверен ни в чем! Поэтому не мог ничего ответить. Мой верный Бернард Вули коротко ответил за меня «да» и положил трубку.
– Прекрасно, – с довольным видом продолжил профессор Розенблюм. – Теперь давайте рассмотрим сценарий номер два. В ходе запланированных маневров русская армия «совершенно случайно» пересекает границы Западной Германии… В данном случае вы прибегнете к вашей самой крайней мере?
– Пожалуй, нет, – подумав, ответил я.
Крайняя мера тут, вроде бы, ни при чем. Во всяком случае, пока…
– Ладно, – с еще более довольным видом продолжил профессор. – Тогда сценарий номер три. Предположим, русские так или иначе уже вторглись в Западную Германию, в Бельгию, Голландию и Францию. Предположим, их танки и солдаты уже подошли к Ла-Маншу. Предположим, они намерены вторгнуться в Англию. Это станет для вас тем «крайним случаем»?
Я испытал крайнюю степень затруднения.
– Нет, наверное, все еще нет, – сказал я медленно.
– Интересно, почему? – не скрывая язвительности, поинтересовался он. – Почему нет?
А действительно, почему нет? В голове была сплошная каша. Я изо всех сил пытался разобраться, что к чему, но, честно признаюсь, как ни старался, так и не смог. Поэтому не совсем внятно пробормотал:
– Потому что… потому что мы готовы вступить в войну только для того, чтобы защитить самих себя. А разве можно защитить самих себя, совершая откровенное самоубийство?
– Так когда же для вас наступает «крайний случай»? – с ухмылкой спросил профессор. – Когда русские на Пикадилли? У Центрального вокзала? В Букингемском дворце? Когда именно? – Затем сел и с довольным видом откинулся на спинку кресла у камина.
Я долго смотрел на него, тщетно пытаясь сосредоточиться.
– Ну… если вы имеете в виду, что концепция ядерного сдерживания не имеет смысла, то… Кстати, профессор, не это ли именно вы имеете в виду?
Он покачал головой.
– Нет-нет, вот этого, заметьте, я не говорил. Если либо у русских, либо у американцев есть бомба, то и другая сторона должна ее иметь. Вот почему у нас должен быть свой «поларис». Так сказать, на всякий случай…
Что он хочет этим сказать? Что, собственно, предлагает?
– Отмените «трайденты», господин премьер-министр. Потратьте эти пятнадцать миллиардов на обычные вооружения. Поскольку вы в любом случае не нажмете на кнопку. Разве нет?
– Почему бы и нет? – осторожно спросил я. – А если у меня не будет другого выбора?
Он тяжело вздохнул.
– Увы, это мы уже проходили. Но пока еще никто и никогда не ставил нас в ситуацию, когда у нас не было выбора. Не забывайте: если они что и задумают, то, скорее всего, прибегнут к тактике «салями». Только так, господин премьер-министр. И никак иначе.
– Хорошо. Допустим, мы отменим эти пятнадцать миллиардов фунтов на «трайденты». И на что мы их потратим? На пушки и танки?
– Нет-нет. Мы потратим их на ГТ – И, заметив на моем лице следы непонимания, с энтузиазмом пояснил: – Горячие технологии. Умные ракеты, умеющие сами находить цель, инфракрасные лучи и тому подобные навороты. Но находиться они должны будут на вооружении обычной армии. Но при этом, учтите, не только и не столько обычной, сколько мощной и сильной.
Вдохновение – это поистине великая сила. До меня вдруг дошло, что надо делать. Когда на тебя снисходит вдохновение, то «щелк!» – и все сразу становится на свои места. До нелепости просто, но на редкость эффективно. Значит так: прежде всего мы отменяем «трайденты» и не покупаем «крылатые ракеты», после чего вводим призыв на военную службу, который решит наши проблемы не только с созданием мощной и сильной армии, а значит, и с повышением обороноспособности страны, но и с угрожающе растущей безработицей. Потрясающе! Я поделился своей находкой с Бернардом, но тот почему-то заметно нахмурился.
– Господин премьер-министр, а вам не кажется, что призыв может оказаться довольно смелым решением?
Вот тут он не прав. Совсем не прав! Военный призыв был бы «смелым решением» в ситуации полной занятости, но сейчас… сейчас он прежде всего даст молодым людям возможность найти себе достойное применение, делать хоть что-нибудь полезное. И для себя, и для страны. Не говоря уж о жизненном опыте, приобретенных навыках, профессиях, ну и всем прочем. Многих из них армия заставит даже научиться читать! Ведь неграмотным оттуда пока еще никто не ушел.
Назовем же мы все это не службой в армии, а «Национальной службой» – пусть каждый британец знает, что молодые люди служат на благо нашего общества и всей нации в целом.
Великолепная идея, дающая колоссальный шанс для политического развития Британии и ее народа! Более того, я знаю, как все это назвать – Великий почин! Мой великий почин! Великий почин Джима Хэкера! Я уже сделал черновые наброски своего выступления в палате общин, где прозвучат основные мотивы концепции: «…в истории нашего великого островного государства время от времени возникают моменты, когда должен появиться хотя бы один человек, которому всевышний доверил вывести свой народ из долины теней на солнечную поляну мира и процветания…».
Интересно, почему эта мысль никогда не приходила ко мне раньше? (Одной из причин этого, возможно, является тот простой факт, что Хэкер и профессор Розенблюм встретились в первый раз. – Ред.)
26 января
Думаю, нет, просто уверен, что настало время перемен. И я тот самый человек, которому выпало претворить их в жизнь. (Побыв в должности ПМ всего лишь неделю, Джим Хэкер, похоже, уже возомнил себя чуть ли не небожителем. То есть, как это частенько случается, начал утрачивать связь с реальностью. – Ред.)Почти все утро провел на заседании комитета Кабинета, назначая оставшихся членов моего правительства и младших министров.[21] Затем поднялся наверх немного перекусить.
Но, к моему глубочайшему удивлению, на столе ничего не было. А моя жена Энни уже застегивала плащ. Причем была явно не в самом лучшем настроении. На мой вполне невинный вопрос, куда это она собирается, она напомнила мне, что опаздывает на заседание ее благотворительного комитета.
Тогда я спросил, могу ли я рассчитывать на самый простой омлет. Всего из двух яиц. Или хотя бы на что-либо еще… Она, не отворачиваясь от зеркала, ответила, что яйца в холодильнике.
Невероятно! Моя жена хочет, чтобы я сам себе делал омлет! Нет-нет, не принимайте меня за шовиниста или даже антифеминиста. Упаси господь! Но ведь я премьер-министр, и у меня по горло других забот. Не менее важных… Кроме того, мне с этической точки зрения просто не положено обедать вместе с моими подчиненными в нашем служебном буфете.
Что ж, ее позиция в принципе мне вполне ясна. Мы ведь еще раньше договорились, что она будет продолжать свою благотворительную деятельность, даже когда я стану ПМ и нам придется переехать на Даунинг-10, несмотря на все связанные с этим неудобства. Похоже, теперь я начинаю понимать почему. Здесь нет и не может быть личной жизни. Вообще никакой! Например, когда мы с Энни, в общем-то вполне мирно, обсуждали проблему омлета, раздался вдруг стук в дверь и в гостиную, не дожидаясь приглашения, решительно вошла молодая, совсем не симпатичная женщина – курьер МИДа, с «зеленым кейсом» в руках. (Специальный чемоданчик зеленого цвета, в котором перевозят важные государственные документы министерства иностранных дел. – Ред.)
– Вам срочные материалы из МИДа, господин премьер-министр, – извинившись, сказала она. – Пожалуйста, примите и распишитесь.
Энни выразительно развела руками.
– Вот видишь? Видишь, каково это жить в стеклянном аквариуме? У меня должно, понимаешь, должно быть право ходить куда я хочу и жить своей собственной жизнью. А здесь? Стоит мне только захотеть выйти, чтобы купить сигареты, как приходится проходить через несколько десятков журналистов, телевизионщиков с камерами, посыльных, секьюрити в штатском у дверей. Не говоря уж о зеваках на улице. О какой личной жизни тут можно говорить? Оказывается, у меня на нее нет никакого права!
Я неуверенно заметил, что в случае необходимости всегда можно воспользоваться черным ходом.
– Какая разница, через которую дверь выходить? – рассерженно возразила она. – Личной жизни у нас нет даже здесь, в нашей квартире. Например, сегодня – звонок президента из Белого дома в два часа ночи. На целых сорок минут!
– Да, но в Вашингтоне было уже девять утра, – заметил я, думаю, не совсем умно.
Звонок был, конечно, важный, напрямую связанный с моей предстоящей встречей с американским президентом. Правда, сразу за этим в нашу спальню ворвались два охранника с громадными служебными собаками – они получили анонимный сигнал о возможном теракте и хотели немедленно принять соответствующие меры. То есть проверить помещение на предмет наличия взрывного устройства.
Помню, Энни тогда бросила на меня выразительный взгляд.
– По-твоему, это и называется «личная жизнь»?
По-моему, она не совсем права: ведь куда лучше перетерпеть неудобства с поисками бомбы, чем разлететься от нее на клочки, разве нет? А так называемой «личной жизнью» можно насладиться, просто погуляв… ну, скажем, в нашем внутреннем садике. Там вообще никогда никого не бывает. Идеальное место для того, чтобы отдохнуть душой…
– Джим, это я уже пробовала. И гуляла, и ходила. Или, если хочешь, наоборот, ходила и гуляла, – с явным вызовом выкрикнула она. – И за мной наблюдало человек шестьдесят, не меньше. Из кустов, из окон Номера десять, Номера одиннадцать, Номера двенадцать и даже из офиса Кабинета министров! Совсем как в тюремном дворике для прогулок, когда на тебя глазеют как собратья по заключению, так и псы-охранники. И при всем этом, обрати внимание, за нашу, с позволения сказать, «личную жизнь» платят не они, а мы сами! Хотя все должно было бы быть наоборот – именно они должны платить за то, что мы здесь живем.
Должен признаться, в каком-то смысле она права. Мне всегда казалось, что за особые заслуги перед отечеством таких как я можно было бы и освободить от квартплаты. Ведь они же не просто живут там вместе с семьей, но и работают… (Тем, кто не имеет прямого отношения к политике, трудно понять, что, взваливая на себя бремя ответственности за судьбы страны, человек совершает нечто вроде «самопожертвования». Хотя многие другие не менее искренне удивляются: с чего это Хэкер вообразил, что, придя к власти, он может не платить за квартиру? – Ред.)
Когда ищейки с полицейскими поводырями наконец-то ушли, кстати, ничего не найдя, я сказал Энни.
– Послушай, и все-таки жить здесь совсем не так уж и плохо. По крайней мере, район здесь достаточно тихий…
Говорить это было на редкость глупо, поскольку не успел я закончить фразу, как на улице загремел духовой оркестр, сопровождавший традиционный парад конных королевских гвардейцев. Во всю силу и прямо под нашим окном!
Взгляд, которым Энни одарила меня, был, мягко говоря, более чем выразительным.
– Это происходит с семи утра, Джим! – рявкнула она.
Да, это на самом деле парад королевских конных гвардейцев. И на самом деле традиционный. И им, само собой разумеется, надо где-то тренироваться. И мне, конечно же, крупно повезло, потому что мой рабочий день в любом случае начинается еще до семи утра.
Я, как мог, попытался ее успокоить.
– Энни, дорогая, ну будь ты хоть чуть-чуть более разумной. Служение обществу всегда предполагает… э-э-э… определенные жертвы.
– Определенные жертвы? Отлично. В таком случае, я жертвую своим сном, а ты своим обедом!
И с видом оскорбленной добродетели удалилась. Я выбежал за ней.
– Энни, Энни, а что ты ела на обед?
– Половину датского бутерброда!
Весь кипя от гнева, я вернулся в квартиру. Но второй половины нигде не нашел. В холодильнике, конечно, были яйца, но не готовить же их премьер-министру самому! Поэтому я мрачно спустился вниз, бесцельно пошатался по коридорам, зашел к себе в кабинет. Постоял у окна, голодным взглядом следя за тем, как духовой оркестр конных гвардейцев с британским упорством репетирует этот чертов традиционный парад, оставил в приемной записку Бернарду с настоятельной просьбой зайти ко мне сразу же после того, как он вернется с обеда…
Ровно через сорок пять минут мой главный личный секретарь с очень довольным и, главное, очень сытым видом, постучавшись, вошел в мой кабинет. Первым делом я поинтересовался, хорошо ли он пообедал.
– Да, как всегда, сэр, – несколько удивленно ответил он.
– И где вы сегодня обедали?
– Как всегда, в нашей столовой.
– Обед, как всегда, из трех блюд?
– Естественно.
– С вином?
– Да, как всегда, бокал «бордо», но… – Он на секунду запнулся, явно пытаясь понять, к чему, собственно, я клоню. – Вообще-то… если вас это так интересует, господин премьер-министр, то извольте: классический индийский суп с острыми приправами, телячья отбивная с картофелем «соте» и…
– Нет-нет, Бернард, не интересует, не волнуйтесь… Скорее наоборот! Скажите, а вас не интересует, что сегодня ел на обед ваш премьер-министр, то есть я, Джеймс Хэкер?
Явно почувствовав, что я чем-то расстроен, но не будучи полностью уверен, чем именно, Бернард сочувственно поинтересовался:
– Э-э-э… может, вам самому интересно поделиться?
– Да, интересно, – неожиданно для самого себя рявкнул я. – Так вот, к вашему сведению, ничего. Ни-че-го!
– Господин премьер-министр, вы что, сели на диету?
Я насколько возможно кратко объяснил, что диета здесь ни при чем, а затем выразил искреннее удивление тем фактом, что у нас на Даунинг-10 есть все условия, чтобы кормить Бернарда Вули, всех личных секретарей, помощников, наших оранжерейных дам[22] и даже курьеров, но… только не премьера, то есть меня. А ведь жить здесь, черт побери, приходится не им, а именно мне!
Бернард вежливо поинтересовался, не могла бы готовить для меня миссис Хэкер. Ведь все условия для этого имеются. Я напомнил ему, что у миссис Хэкер есть своя работа. В ответ он предложил мне нанять личного повара. А что, совсем неплохая идея, но… но только на первый взгляд – оказывается, ему придется платить. Из своего собственного кармана. Где-то около восьми-десяти тысяч в год. А этого я, увы, позволить себе не могу. Тогда мой главный личный секретарь посоветовал мне переговорить на эту тему с секретарем Кабинета. На мой вполне естественный вопрос, почему бы это не сделать ему самому, он, с искренним сожалением пожав плечами, ответил, что не в его привычках вести переговоры, если он сам «не в силах изменить систему».
Честно говоря, такая беспомощность начала меня раздражать. Я махнул рукой и молча отвернулся к окну.
Через некоторое время Бернард осторожно кашлянул.
– Э-э-э… секретарь Кабинета в любом случае будет здесь с минуту на минуту, господин премьер-министр. Так что, пока у нас есть немного времени, может, продолжим заниматься делами королевства?
– Чтобы заниматься делами королевства, нужно нормально питаться, – моментально отреагировал я. – Мне нужен повар!
Бернард пообещал вплотную заняться этим вопросом и через интерком попросил секретаря пригласить в кабинет нашего пресс-атташе Малькольма Уоррена. Крупный, простоватого вида йоркширец, профессиональный государственный служащий, но с пониманием того, что, собственно, происходит в реальном мире. Хотя Малькольм был человеком моего предшественника, я не стал от него избавляться, ценя его железную хватку в общении с парламентскими журналистами и вообще всей пиаровской братией Уайт-холла.
Я попросил его быть как можно короче, так как у меня назначена встреча с секретарем Кабинета. Причем начаться она может в любой момент.
– Само собой разумеется, господин премьер-министр. У меня, собственно, всего два маленьких вопроса. Первое и самое главное: нам нужно обсудить ваше первое выступление по телевидению в качестве премьер-министра.