Страница:
Все, о чем прессе удалось пока узнать, – это о каком-то инвестиционном банке, который сделал „плохие инвестиции“. Впрочем, он тут же весьма прозрачно намекнул, что это всего лишь верхушка айсберга. Они нарушили не только неписанные правила инсайдерской[55] торговли, о которых все сейчас знают, хотя пока еще боятся открыто признаться в этом, но и основополагающий закон Сити! (Если вы некомпетентны, то должны быть честным, если вы бесчестны, то должны быть умным. Объясняется это тем, что если вы честны, то парни соберутся и помогут вам, даже если вы допустили грубейший ляп при осуществлении какой-либо сделки. И наоборот, если вы бесчестны, то до тех пор, пока вам удается приносить солидную прибыль, никто не будет задавать вам никаких вопросов. Идеальные работники Сити должны быть и честными, и умными, хотя таких, честно говоря, находится совсем немного. – Ред.)
Я попытался узнать, не нарушал ли банк „Филипс Беренсон“ закон. Глейзбрук был, как всегда, уклончив и только заметил, что не стал бы называть это именно так. Лично мне эти слова сказали практически все.
Затем я задал ему несколько специальных вопросов:
1) Переводило ли руководство „Филипс Беренсон“ деньги акционеров в свои собственные компании?
2) Занимались ли они налоговым мошенничеством?
3) Имели ли место переводы капитала в компании Лихтенштейна?
4) Насколько велики масштабы взяточничества?
Ответы Десмонда звучали еще более уклончиво, хотя и были предельно ясны из подтекста. Отвечая на вопрос 1, он честно признал, что это действительно случалось, но эти деньги вполне могли быть даны в долг с последующим возвратом. Впрочем, подобные возвраты пока еще не делались. Отвечая на вопрос 2, он согласился с тем, что „Филипс Беренсон“ использовал их собственную интерпретацию предписаний казначейства. По его мнению, кто-то ведь должен их интерпретировать, тем более что собственная интерпретация казначейства далека от совершенства.
Что касается пункта 3, то указанные переводы капитала действительно имели место, но… „в относительно незначительных количествах“. И пункт 4 – ему на самом деле известно о неизвестных авансовых комиссионных официальным лицам иностранных правительств. (Принятое в Сити кодовое название для взяток. – Ред.)
И что же, интересно, разбудило спящую собаку? Банку „Филипс Беренсон“ грозит банкротство. Именно в такие моменты начинает иметь значение, нарушали ли они законы или нет. Теперь вся эта история, скорее всего, выплывет наружу.
По убеждению Десмонда, это дело необходимо замять. Меня это, признаться, весьма удивило. Оказывается, у него там свой интерес. До сегодняшнего дня я даже и не подозревал, что на гигантский „центральный“ банк способно хоть как-то повлиять банкротство незначительного инвестиционного банка. Оказывается, „Бартлетс“ оказывал поддержку „Филипс Беренсон“ с размахом. По словам Глейзбрука, они „увязли“ в нем ни много ни мало, а на целых 400 миллионов фунтов.
В ходе беседы постепенно выяснилось, что в основе всей этой истории с продолжением лежали деньги богатых арабов. Они вложили их в „Бартлетс“ под 11%, и было бы глупо не одолжить эти деньги кому-нибудь под 14%. Проблема заключалась лишь в том, что среди этих „кому-нибудь“ было совсем немного таких, на кого можно было бы рассчитывать в смысле выплат под 14%.
Таким образом, одолжив деньги под 14% людям, которые, как оказалось, не в состоянии платить, „Бартлетс“ продолжал вкладывать в них все больше и больше денег, чтобы помочь их кредиторам удержаться на плаву. И, тем не менее, они все ниже и ниже опускались на дно.
Почему „Бартлетс“ (или Десмонд) не знали, что эти люди мошенники? Почему они не навели соответствующие справки? Задним умом их, конечно, легко понять: в Сити подобного рода расспросы просто не приняты. Все они казались вполне приличными парнями, поэтому к ним полностью относилось Правило приличного парня: приличные парни не проверяют приличных парней, чтобы убедиться в их приличности. К тому же, в этом не было совершенно никакого смысла: если они приличны, то это пустая трата времени, а если нет, то это становится ясным, когда в любом случае уже поздно.
В таком случае придется делать выбор:
(а) либо вы махнете на них рукой и потеряете все свои деньги,
(б) либо не делаете никаких волн и тем самым становитесь невольным соучастником преступления.
Поэтому – и мне полностью понятно, почему, – Десмонд Глейзбрук выбрал третий путь: а именно, продолжал делать вид, будто ему обо всем этом ничего не известно, тем самым давая возможность своему Совету директоров выйти из этой прискорбной истории достойными уважения людьми, которые стали жертвой бесстыдного обмана со стороны кучки прожженных мошенников. В конечном итоге приличные парни Сити поймут это правильно. Никто ведь из них, собственно, не возражает против того, чтобы кто-то был мошенником. Вот против чего они возражают, так это когда люди узнают, что кто-то мошенник. А еще хуже, когда люди узнают, что, оказывается, люди знали, что кто-то мошенник.
Но это, в свою очередь, поднимает вполне законный вопрос. Эта ошибка стоила „Бартлетс“ 400 миллионов фунтов, так стоит ли незнание таких денег?
По мнению Глейзбрука, безусловно стоит. Незнание – это прежде всего безопасность, по меньшей мере, безопасность в смысле закона. Тем более что это не личные деньги членов Совета директоров банка!
Затем мы, отбросив в сторону различные мелочи, перешли к обсуждению возможных решений этой противоречивой проблемы. Глейзбрук считает, что есть только один ответ: „Филипс Беренсон“ должен быть спасен Английским банком! Но… тихо, без какой-либо огласки. Тем самым мы сохраним все внутри семьи, а „Бартлетс“ сможет вернуть свои деньги.
Впрочем, в этом гладком сценарии имелась одна крошечная закавыка: „Бартлетс“ будет получать свои деньги не от официальных кредиторов, а из кармана налогоплательщиков. Но и это не является каким-то непреодолимым препятствием, поскольку все будет зависеть от нового председателя Английского банка, который пока еще не назначен. К сожалению, по-прежнему остается большая вероятность того, что ПМ назначит некоего Александра Джеймсона.
В Сити чуть ли не все категорически против Джеймсона. Основная причина – он слишком честен. Само по себе это, конечно, ровным счетом ничего не значит и не воспринимается как нечто фатальное, поскольку можно быть честным и при этом весьма преуспевать. Однако Джейсон идет еще дальше и совершает единственное непростительное в Сити преступление – он морализирует (то есть практически пытается положить конец бесчестности в других – Ред.) и даже проводит периодические рейды по выявлению и искоренению подобных случаев. Но ведь, как совершенно справедливо отмечает Десмонд Глейзбрук, мир так работать просто не может!
Мы в Уайтхолле на себе испытали всю силу его вмешательства и морализирования. Он подготовил, честно говоря, „далеко не самый лучший“ отчет о разбазаривании денег и неэффективности работы госаппарата, включивший в себя 209 практических рекомендаций для проведения реформы. Специальному комитету потребовалось восемнадцать месяцев тяжелого труда, чтобы свести их количество к трем.
Десмонд хочет, чтобы Джеймсона остановили. Я целиком и полностью с ним согласен. Однако это будет нелегко. Предложение кандидата на пост председателя Английского банка является прерогативой казначейства. Но и допустить, чтобы он стоял у нас на пути, мы тоже не можем, поскольку дело не только в том, что придется испытать на себе банку „Филипс Беренсон“, если Джеймсон будет назначен. Он начнет свои любительские расследования в духе „а ля Шерлок Холмс“. Тогда неизбежно начнут всплывать самые различные непредсказуемые „мелочи“. Например, он может совершенно случайно раскрыть крупнейший скандал. Последует коллапс доверия. Фунт стерлингов может просто рухнуть на самое дно…
Конечно, для всех нас было бы куда лучше, если бы мы смогли взять и избавиться от всех этих негативных явлений, кто спорит! Но это не более, чем наивный оптимизм. Несбыточная мечта. Журавль в небе. А вот тот факт, что Сити приносит Британии 6 миллиардов фунтов в год, – это реальность. Так стоит ли убивать курицу, которая несет золотые яйца? Убивать только потому, что несколько парней, не советуясь со своими акционерами, делают несколько одолжений нескольким другим парням, которые к тому же оказываются их добрыми друзьями.
Положить такому конец было бы правильно. Но не разумно. Последствия могут оказаться слишком разрушительными. Время для этого еще не пришло».
Дороти начала было объяснять, что это всего лишь первый вариант, но я тут же прервал ее. Проблема не в этом, а в том, что в ней нет ровным счетом никакого позитива. Я указал ей на это, она пожала плечами.
– Ничего не удалось найти.
Слабо! Слабо и невнятно. Найти можно всегда. Если, конечно, знаешь, что искать. И даже если такого позитива все-таки нет, значит, надо сделать так, чтобы негатив выглядел позитивом.
Например, всегда можно сказать пару добрых слов о здравоохранении. Упомянуть заботу о пожилых, женщинах, детях… Что-то вроде этого. Короче говоря, всячески подчеркнуть, что здоровая нация – это наша главная цель!
– Стоит уплаченных денег? – предложила Дороти.
– Нет-нет, такое говорить нельзя, – возразил я. – Про заоблачные цены у нас известно даже ребенку.
Тогда она, не задумываясь, предложила другой вариант.
– Мы тратим больше денег, чем когда-либо ранее, чтобы сделать нашу систему здравоохранения самой лучшей в мире.
– Прекрасно! Это то, что надо.
Следующим был вопрос об обороне. В мои планы входило доложить членам конференции о сокращении оборонных расходов, однако заставить МО пойти на это мне, увы, пока еще не удалось. Слава богу, у Дороти уже была готова иная версия. Да, следует признать, она схватывает все на лету.
– Наше правительство не допустит, чтобы безопасность страны была поставлена под угрозу из-за мелочного и совершенно неприемлемого крохоборства. – Великолепно! (Конечно же, Хэкер вряд ли бы поставил нацию под угрозу, объединив, скажем, три музыкальные школы вооруженных сил, хотя определенный смысл в этом, честно говоря, был. Зачем, например, иметь три отдельных музыкальных колледжа для армии, ВВС и флота? Насколько нам известно, специального военно-морского способа играть на фаготе пока еще не изобрели. – Ред.)
Покончив с этим, мы занялись ЕЭС. Сложная, по-настоящему запутанная проблема. Я не могу допустить никаких нападок на них, потому что для меня крайне важно получить соглашение о сокращении квот. Иначе все эти чертовы европейцы снова объединятся против меня.
– Нужно продемонстрировать самую искреннюю приверженность нашим друзьям в Европе, при этом оставаясь твердыми и последовательными в нашей непоколебимой решимости добиваться справедливого решения для Британии, – подсказала мне Дороти. Она просто великолепна!
Наконец дошла очередь до экономики, моей самой большой головной боли. Тут, как ни крути, вообще ничего хорошего. Одна только мысль о необходимости публично изображать хорошую мину при плохой игре приводила меня в отчаяние.
Дороти со свойственным ей оптимизмом постаралась меня утешить.
– Что-нибудь, да найдем, господин премьер-министр.
Я спросил ее, следует ли ожидать очередных плохих новостей во время проведения нашей партийной конференции.
– Зачем спрашивать меня? Кажется, не мне, а вам на стол кладут секретные документы казначейства.
– Речь совсем не об этом, Дороти – Я тяжело вздохнул. – Речь об этом чертовом банке «Филипс Беренсон».
– Ах, вот оно что, – совершенно нейтральным тоном произнесла она, ухитряясь при этом выглядеть такой же свеженькой и обаятельной, как всегда – изящная, невозмутимая и мудрая блондинка. Один ее вид невольно заставляет меня искренне сожалеть, что в детстве у меня не было нянюшки.
– Ну и какие мысли у вас все это вызывает? – спросил я, усилием воли отогнав от себя неожиданное наваждение.
– Никаких, кроме подозрения.
– Интересно, почему?
– Потому что… – Она на секунду задумалась. – На это меня наводят заявления председателя лондонской биржи, председателя ассоциации клиринговых банков и председателя Английского банка.
Ее слова меня весьма озадачили.
– Но ведь, кажется, никто из них пока не делал никаких заявлений.
Дороти улыбнулась.
– Вот как раз это и вызывает у меня подозрения. Если бы за этими слухами ничего не стояло, ни один из них не упустил бы столь удобной возможности тут же об этом заявить. Причем как можно публичнее!
Проницательное, очень мудрое наблюдение, ничего не скажешь. Конечно же, она права – что-то в этом, безусловно, есть.
– Вы можете найти об этом что-нибудь еще?
– Попробую, – коротко пообещала она.
Все это так несправедливо! Связанные с Сити скандалы всегда выставляют правительство не в самом лучшем свете, но ведь ко мне это не имеет никакого, ни малейшего отношения! И тем не менее, если эта в высшей степени сомнительная история всплывет во время нашей партийной конференции, то под ударом может оказаться не чей-нибудь, а прежде всего мой престиж!
Чтобы максимально минимизировать возможный ущерб, если таковой будет иметь место, Дороти посоветовала мне объявить о проведении широкомасштабной проверки сложившейся практики должностных преступлений. В принципе, идея совсем не плохая, но все-таки несколько сыроватая и, скажем, не совсем адекватная.
И тут до меня дошло, что именно можно сделать. Нужно объявить о назначении нового председателя Английского банка.
– Если мне удастся найти хорошую кандидатуру, то это произведет впечатление, будто с подобного рода незаконной практикой мы больше не собираемся мириться.
На лице у Дороти неожиданно появилось выражение легкого смущения.
– Вы… вы собираетесь назначить действительно хорошего человека?
Как ни странно, но мой главный политический советник, похоже, не уловила саму суть моего подхода.
Я яростно закивал, встал со стула, возбужденно зашагал по кабинету.
– Да! Кого-нибудь по-настоящему честного, решительного и неподкупного! Человека, который не пожалеет ни времени, ни усилий, чтобы добиться своего.
Теперь легкое смущение на ее лице превратилось в явное недоумение.
– Но это же нарушает незыблемые каноны и традиции, – заметила она и поинтересовалась, не имею ли я виду Александра Джеймсона.
Она не глупа, совсем не глупа. Впрочем, окончательного решения я еще не принял. Да и особой нужды в этом пока нет. Как это назначение воспримут в Сити, мне было прекрасно известно, но… если окажется, что с «Филипс Беренсон» все в порядке, то необходимость в этом сама собой отпадет.
– Если! – коротко, но выразительно хмыкнула Дороти.
После чего мы продолжили работу над моим выступлением. Снова вернулись к экономике, на которой прервались, чтобы обсудить описанную выше проблему. Эта чертова экономика! Что о ней можно сказать на партийной конференции? Лично мне ничего в голову не приходило. То есть если бы я унаследовал этот бардак от другой партии, то смог бы винить во всем их одних. По крайней мере, в течение ближайших трех лет. А как мне прикажете сказать своей партии, что мой покойный, никем не оплакиваемый предшественник умудрился завести страну на необитаемые острова, а затем покинул нас, прихватив с собой весла?
Дороти, естественно, попыталась мне помочь.
– Вы могли бы сказать: Мы рука об руку прошли через трудные времена.
Я даже не удостоил столь патетическое предложение ответом. Только бросил на нее недовольный взгляд. Она попробовала другой вариант.
– С серьезнейшими проблемами сейчас приходится сталкиваться всему индустриальному миру.
Я покачал головой.
– Америке и Японии не приходится.
– Ладно, – согласилась она. – Тогда как насчет: С серьезнейшими проблемами сейчас приходится сталкиваться всем европейским странам?
Лучше этого придумать нам ничего не удалось, хотя, честно говоря, этим не поднимешь ни партийного духа, ни настроения рядовых членов.
Дороти попросила меня дать ей чуть больше информации.
– Кстати, как у нас с промышленным производством?
– Падает!
– Такими же темпами, как и в прошлом году?
– Нет.
– Великолепно! Тогда: Нам удалось сдержать темпы падения промышленного производства.
Что ж, неплохо. Совсем неплохо. Дороти снова ненадолго задумалась.
– А безработица? Она снижается?
– Не очень.
– А вот это не подойдет? Мы сделаем наступление на безработицу нашим главным приоритетом!
Тоже неплохо.
– Как у нас обстоят дела с заработной платой?
– Растет, но не слишком быстрыми темпами, – признал я.
– Мы не можем себе позволить платить больше, чем зарабатываем. Мир нам ничего не должен.
Правильно, конечно, но совсем не вдохновляет. Звучит почти как пасхальная речь Джимми Картера.[56] Наставлений и поучений никто не любит, особенно если они исходят от политиков. Интересно, а нельзя ли обратить этот пассаж против прожорливых профсоюзов и бесхребетных менеджеров высшего звена, тем самым отводя удар от меня и честно перекладывая вину на тех, кто ее по праву заслужил?
Дороти предложила более гибкую, как она выразилась, дипломатическую формулировку.
– Обе стороны промышленности, и трудовая, и менеджерская, должны стремиться работать вместе в мире и согласии ради будущего Британии.
Оставался только еще один важный аспект, о котором надо было обязательно упомянуть – непомерно высокие процентные ставки. Ведь если бы они хоть чуть-чуть упали до конференции, это могло бы реально помочь мне спасти лицо. Боюсь, такого подарка мне, судя по всему, не дождаться. Мы час за часом думали об этом, однако так и не смогли найти хоть что-нибудь стоящее или, по крайней мере, позитивное в области процентных ставок, о чем можно было бы с уверенностью говорить своим коллегам по партии.
В конце-концов, устав ловить черную кошку в темной комнате, мы махнули на эти чертовы ставки рукой и обсудили концовку моего выступления. Поскольку вся картина в целом предвещала явный провал, то наиболее логичным было бы закончить ее размахиванием национальным флагом. Поэтому в заключение я решил сказать несколько фраз банальнейшей чепухи об уникальной роли Британии на мировой арене и о той великой судьбе, которая ее ожидает.
Дороти также порекомендовала мне пообещать, что я не пожалею ни усилий, ни времени, чтобы построить процветающее общество для наших детей и для детей наших детей. Что ж, по крайней мере, в отношении времени это обещание будет честным. Будущее всегда требует времени.
Во время нашей встречи он дал мне понять, что планирует назначить Александра Джеймсона председателем Английского банка. Я, в свою очередь, довел это до сведения сэра Хамфри Эплби. Должен честно признаться, что в данном случае я проявил определенную наивность, поскольку воспринял это, как хорошую новость.
Впрочем, сэр Хамфри быстро избавил меня от подобного рода иллюзий.
– Это ужасная новость! – Он настолько возбудился, что выскочил из-за своего письменного стола и сердито зашагал по кабинету, время от времени останавливаясь перед занавешенным ажурной пуленепробиваемой гардиной окном, чтобы взглянуть на красочный парад королевских конных гвардейцев.
Сначала опасность такого назначения мне, в общем-то, была не совсем ясна, однако я предпочел положиться на мудрость сэра Хамфри. Или на его намного более полный объем существенной информации по данному вопросу. Поэтому я спросил его, не собирается ли он попробовать изменить точку зрения премьер-министра.
Он резко обернулся, посмотрел мне прямо в глаза и с характерной для него ясностью выражения мыслей отчеканил:
– Нет, Бернард, я собираюсь изменить точку зрения премьер-министра.
Мне стало искренне интересно, как именно он собирается это сделать. Джеймсон (во всяком случае, насколько мне известно) являл собой вполне достойный выбор, и наш ПМ, похоже, уже его сделал в надежде, что это назначение и окажется тем самым „хорошим известием“, которое должно пафосно прозвучать на их партийном сборище в Блэкпуле.
По мнению сэра Хамфри, нацеленность ПМ на Джеймсона вряд ли следует считать серьезным препятствием. Наоборот, он рассматривает это, скорее, как определенное преимущество.
– Джеймсон станет моей отправной точкой, – пояснил он. – Когда требуется заронить сомнение в том, что данный выбор является идеальным (т.е. обхаять – Ред.), начинать надо с выражения абсолютного одобрения. Одна из главных задач этого – что мне стало ясным чуть позже, – заключается в том, чтобы никто никогда от вас не слышал (и даже не видел) каких-либо слов неодобрения в адрес данного кандидата. Вы должны всегда выглядеть его самым искренним другом. Ведь, – как довольно образно и доходчиво объяснил Хамфри, – чтобы ударить человека ножом в спину, нужно сначала за нее зайти.
Самым интересным в вопросе о поддержке кандидатуры Джеймсона было то, что его стоило поддерживать. Он действительно был хорош: абсолютно честный и при этом на редкость эффективный. О чем сэр Хамфри и собирался как можно скорее заявить Хэкеру. Вот почему его тактика, честно говоря, сначала сбила меня с толку. Этими сомнениями я с ним и поделился. И зря. Мне следовало бы проявить хоть немного терпения, потому что вскоре сэр Хамфри сам все расставил по полочкам.
– Этап 1: выразите абсолютную поддержку.
– Этап 2: перечислите все его качества, безусловно, достойные похвалы, особо выделив те из них, которые делают его практически непригодным для исполнения данной работы.
– Этап 3: продолжайте превозносить эти очевидные достоинства, пока они не станут своей прямой противоположностью – добродетельными пороками.
– Этап 4: упоминайте о его отрицательных качествах исключительно в контексте понимания и прощения.
Самым простым из них можно было смело считать этап 3 – сверхупрощение! Например, приклеиваете требуемой жертве ярлык. Если умному человеку приклеить, скажем, ярлык „мистер Умник“, то лучше от этого ему не станет, это уж точно. Странно, но факт.
В частности, до сэра Хамфри дошли слухи, что Джеймсон регулярно ходит в церковь. Да, ходит, подтвердил я и добавил, что некогда он даже был мирским проповедником.
Лицо Хамфри засветилось от радости. Приятно посмотреть.
– Великолепная, просто великолепная новость! В борьбе против него нам это тоже пригодится.
Я попросил пояснить, каким именно образом. Сэр Хамфри повернулся ко мне, заговорщицки ухмыльнулся и заговорил так, как будто перед ним сам премьер-министр.
– Обаятельнейший человек. Ни единого врага во всем мире… Но ведь ему придется иметь дело с самыми отъявленными жуликами лондонского Сити! Хватит ли у него душевных сил?
Весьма изобретательно, ничего не скажешь. И все-таки меня не оставляли сомнения, что это просто так не пройдет. Поскольку этот Джеймсон, как известно, отнюдь не барышня с кисейными платочками, а, скорее, крутой администратор.
Впрочем, Хамфри это, судя по всему, нисколько не беспокоило.
– В таком случае мы перейдем к этапу 4 и будем твердить, что он слишком крут. Например: „…очевидно, не имеет особого значения, что он отказался проходить военную службу по религиозно-этическим мотивам. Ведь в его истинном патриотизме пока еще никто не выражал открытых сомнений“. Или, скажем: „Мне казалось, в банкротстве той компании его обвиняли не совсем справедливо…“ Что-нибудь в этом роде.
Мне стало ясным, что в планы сэра Хамфри входит не хоронить его, а, наоборот, захваливать. Раньше мне, признаться, даже в голову не могло прийти, какую смертельную опасность способно таить в себе восхваление. По мнению Хамфри, тот же самый принцип вполне применим к личной жизни тех, кого по тем или иным причинам представляется невозможным запачкать безмерным восхвалением их профессиональной жизни. Все, что требуется сделать, это всего лишь намекнуть на некое (причем неважно, какое именно) обстоятельство, которое не так просто опровергнуть. Но даже если это оказывается возможным, вы ведь фактически никогда этого не утверждали, вы всего лишь намекнули на это.
Я попытался узнать, не нарушал ли банк „Филипс Беренсон“ закон. Глейзбрук был, как всегда, уклончив и только заметил, что не стал бы называть это именно так. Лично мне эти слова сказали практически все.
Затем я задал ему несколько специальных вопросов:
1) Переводило ли руководство „Филипс Беренсон“ деньги акционеров в свои собственные компании?
2) Занимались ли они налоговым мошенничеством?
3) Имели ли место переводы капитала в компании Лихтенштейна?
4) Насколько велики масштабы взяточничества?
Ответы Десмонда звучали еще более уклончиво, хотя и были предельно ясны из подтекста. Отвечая на вопрос 1, он честно признал, что это действительно случалось, но эти деньги вполне могли быть даны в долг с последующим возвратом. Впрочем, подобные возвраты пока еще не делались. Отвечая на вопрос 2, он согласился с тем, что „Филипс Беренсон“ использовал их собственную интерпретацию предписаний казначейства. По его мнению, кто-то ведь должен их интерпретировать, тем более что собственная интерпретация казначейства далека от совершенства.
Что касается пункта 3, то указанные переводы капитала действительно имели место, но… „в относительно незначительных количествах“. И пункт 4 – ему на самом деле известно о неизвестных авансовых комиссионных официальным лицам иностранных правительств. (Принятое в Сити кодовое название для взяток. – Ред.)
И что же, интересно, разбудило спящую собаку? Банку „Филипс Беренсон“ грозит банкротство. Именно в такие моменты начинает иметь значение, нарушали ли они законы или нет. Теперь вся эта история, скорее всего, выплывет наружу.
По убеждению Десмонда, это дело необходимо замять. Меня это, признаться, весьма удивило. Оказывается, у него там свой интерес. До сегодняшнего дня я даже и не подозревал, что на гигантский „центральный“ банк способно хоть как-то повлиять банкротство незначительного инвестиционного банка. Оказывается, „Бартлетс“ оказывал поддержку „Филипс Беренсон“ с размахом. По словам Глейзбрука, они „увязли“ в нем ни много ни мало, а на целых 400 миллионов фунтов.
В ходе беседы постепенно выяснилось, что в основе всей этой истории с продолжением лежали деньги богатых арабов. Они вложили их в „Бартлетс“ под 11%, и было бы глупо не одолжить эти деньги кому-нибудь под 14%. Проблема заключалась лишь в том, что среди этих „кому-нибудь“ было совсем немного таких, на кого можно было бы рассчитывать в смысле выплат под 14%.
Таким образом, одолжив деньги под 14% людям, которые, как оказалось, не в состоянии платить, „Бартлетс“ продолжал вкладывать в них все больше и больше денег, чтобы помочь их кредиторам удержаться на плаву. И, тем не менее, они все ниже и ниже опускались на дно.
Почему „Бартлетс“ (или Десмонд) не знали, что эти люди мошенники? Почему они не навели соответствующие справки? Задним умом их, конечно, легко понять: в Сити подобного рода расспросы просто не приняты. Все они казались вполне приличными парнями, поэтому к ним полностью относилось Правило приличного парня: приличные парни не проверяют приличных парней, чтобы убедиться в их приличности. К тому же, в этом не было совершенно никакого смысла: если они приличны, то это пустая трата времени, а если нет, то это становится ясным, когда в любом случае уже поздно.
В таком случае придется делать выбор:
(а) либо вы махнете на них рукой и потеряете все свои деньги,
(б) либо не делаете никаких волн и тем самым становитесь невольным соучастником преступления.
Поэтому – и мне полностью понятно, почему, – Десмонд Глейзбрук выбрал третий путь: а именно, продолжал делать вид, будто ему обо всем этом ничего не известно, тем самым давая возможность своему Совету директоров выйти из этой прискорбной истории достойными уважения людьми, которые стали жертвой бесстыдного обмана со стороны кучки прожженных мошенников. В конечном итоге приличные парни Сити поймут это правильно. Никто ведь из них, собственно, не возражает против того, чтобы кто-то был мошенником. Вот против чего они возражают, так это когда люди узнают, что кто-то мошенник. А еще хуже, когда люди узнают, что, оказывается, люди знали, что кто-то мошенник.
Но это, в свою очередь, поднимает вполне законный вопрос. Эта ошибка стоила „Бартлетс“ 400 миллионов фунтов, так стоит ли незнание таких денег?
По мнению Глейзбрука, безусловно стоит. Незнание – это прежде всего безопасность, по меньшей мере, безопасность в смысле закона. Тем более что это не личные деньги членов Совета директоров банка!
Затем мы, отбросив в сторону различные мелочи, перешли к обсуждению возможных решений этой противоречивой проблемы. Глейзбрук считает, что есть только один ответ: „Филипс Беренсон“ должен быть спасен Английским банком! Но… тихо, без какой-либо огласки. Тем самым мы сохраним все внутри семьи, а „Бартлетс“ сможет вернуть свои деньги.
Впрочем, в этом гладком сценарии имелась одна крошечная закавыка: „Бартлетс“ будет получать свои деньги не от официальных кредиторов, а из кармана налогоплательщиков. Но и это не является каким-то непреодолимым препятствием, поскольку все будет зависеть от нового председателя Английского банка, который пока еще не назначен. К сожалению, по-прежнему остается большая вероятность того, что ПМ назначит некоего Александра Джеймсона.
В Сити чуть ли не все категорически против Джеймсона. Основная причина – он слишком честен. Само по себе это, конечно, ровным счетом ничего не значит и не воспринимается как нечто фатальное, поскольку можно быть честным и при этом весьма преуспевать. Однако Джейсон идет еще дальше и совершает единственное непростительное в Сити преступление – он морализирует (то есть практически пытается положить конец бесчестности в других – Ред.) и даже проводит периодические рейды по выявлению и искоренению подобных случаев. Но ведь, как совершенно справедливо отмечает Десмонд Глейзбрук, мир так работать просто не может!
Мы в Уайтхолле на себе испытали всю силу его вмешательства и морализирования. Он подготовил, честно говоря, „далеко не самый лучший“ отчет о разбазаривании денег и неэффективности работы госаппарата, включивший в себя 209 практических рекомендаций для проведения реформы. Специальному комитету потребовалось восемнадцать месяцев тяжелого труда, чтобы свести их количество к трем.
Десмонд хочет, чтобы Джеймсона остановили. Я целиком и полностью с ним согласен. Однако это будет нелегко. Предложение кандидата на пост председателя Английского банка является прерогативой казначейства. Но и допустить, чтобы он стоял у нас на пути, мы тоже не можем, поскольку дело не только в том, что придется испытать на себе банку „Филипс Беренсон“, если Джеймсон будет назначен. Он начнет свои любительские расследования в духе „а ля Шерлок Холмс“. Тогда неизбежно начнут всплывать самые различные непредсказуемые „мелочи“. Например, он может совершенно случайно раскрыть крупнейший скандал. Последует коллапс доверия. Фунт стерлингов может просто рухнуть на самое дно…
Конечно, для всех нас было бы куда лучше, если бы мы смогли взять и избавиться от всех этих негативных явлений, кто спорит! Но это не более, чем наивный оптимизм. Несбыточная мечта. Журавль в небе. А вот тот факт, что Сити приносит Британии 6 миллиардов фунтов в год, – это реальность. Так стоит ли убивать курицу, которая несет золотые яйца? Убивать только потому, что несколько парней, не советуясь со своими акционерами, делают несколько одолжений нескольким другим парням, которые к тому же оказываются их добрыми друзьями.
Положить такому конец было бы правильно. Но не разумно. Последствия могут оказаться слишком разрушительными. Время для этого еще не пришло».
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
5 октября
Наша партийная конференция уже практически на носу. Последние два дня совместно с Дороти Уэйнрайт, моим главным политическим советником, работаю над своей речью, в которой явно чего-то не хватает.Дороти начала было объяснять, что это всего лишь первый вариант, но я тут же прервал ее. Проблема не в этом, а в том, что в ней нет ровным счетом никакого позитива. Я указал ей на это, она пожала плечами.
– Ничего не удалось найти.
Слабо! Слабо и невнятно. Найти можно всегда. Если, конечно, знаешь, что искать. И даже если такого позитива все-таки нет, значит, надо сделать так, чтобы негатив выглядел позитивом.
Например, всегда можно сказать пару добрых слов о здравоохранении. Упомянуть заботу о пожилых, женщинах, детях… Что-то вроде этого. Короче говоря, всячески подчеркнуть, что здоровая нация – это наша главная цель!
– Стоит уплаченных денег? – предложила Дороти.
– Нет-нет, такое говорить нельзя, – возразил я. – Про заоблачные цены у нас известно даже ребенку.
Тогда она, не задумываясь, предложила другой вариант.
– Мы тратим больше денег, чем когда-либо ранее, чтобы сделать нашу систему здравоохранения самой лучшей в мире.
– Прекрасно! Это то, что надо.
Следующим был вопрос об обороне. В мои планы входило доложить членам конференции о сокращении оборонных расходов, однако заставить МО пойти на это мне, увы, пока еще не удалось. Слава богу, у Дороти уже была готова иная версия. Да, следует признать, она схватывает все на лету.
– Наше правительство не допустит, чтобы безопасность страны была поставлена под угрозу из-за мелочного и совершенно неприемлемого крохоборства. – Великолепно! (Конечно же, Хэкер вряд ли бы поставил нацию под угрозу, объединив, скажем, три музыкальные школы вооруженных сил, хотя определенный смысл в этом, честно говоря, был. Зачем, например, иметь три отдельных музыкальных колледжа для армии, ВВС и флота? Насколько нам известно, специального военно-морского способа играть на фаготе пока еще не изобрели. – Ред.)
Покончив с этим, мы занялись ЕЭС. Сложная, по-настоящему запутанная проблема. Я не могу допустить никаких нападок на них, потому что для меня крайне важно получить соглашение о сокращении квот. Иначе все эти чертовы европейцы снова объединятся против меня.
– Нужно продемонстрировать самую искреннюю приверженность нашим друзьям в Европе, при этом оставаясь твердыми и последовательными в нашей непоколебимой решимости добиваться справедливого решения для Британии, – подсказала мне Дороти. Она просто великолепна!
Наконец дошла очередь до экономики, моей самой большой головной боли. Тут, как ни крути, вообще ничего хорошего. Одна только мысль о необходимости публично изображать хорошую мину при плохой игре приводила меня в отчаяние.
Дороти со свойственным ей оптимизмом постаралась меня утешить.
– Что-нибудь, да найдем, господин премьер-министр.
Я спросил ее, следует ли ожидать очередных плохих новостей во время проведения нашей партийной конференции.
– Зачем спрашивать меня? Кажется, не мне, а вам на стол кладут секретные документы казначейства.
– Речь совсем не об этом, Дороти – Я тяжело вздохнул. – Речь об этом чертовом банке «Филипс Беренсон».
– Ах, вот оно что, – совершенно нейтральным тоном произнесла она, ухитряясь при этом выглядеть такой же свеженькой и обаятельной, как всегда – изящная, невозмутимая и мудрая блондинка. Один ее вид невольно заставляет меня искренне сожалеть, что в детстве у меня не было нянюшки.
– Ну и какие мысли у вас все это вызывает? – спросил я, усилием воли отогнав от себя неожиданное наваждение.
– Никаких, кроме подозрения.
– Интересно, почему?
– Потому что… – Она на секунду задумалась. – На это меня наводят заявления председателя лондонской биржи, председателя ассоциации клиринговых банков и председателя Английского банка.
Ее слова меня весьма озадачили.
– Но ведь, кажется, никто из них пока не делал никаких заявлений.
Дороти улыбнулась.
– Вот как раз это и вызывает у меня подозрения. Если бы за этими слухами ничего не стояло, ни один из них не упустил бы столь удобной возможности тут же об этом заявить. Причем как можно публичнее!
Проницательное, очень мудрое наблюдение, ничего не скажешь. Конечно же, она права – что-то в этом, безусловно, есть.
– Вы можете найти об этом что-нибудь еще?
– Попробую, – коротко пообещала она.
Все это так несправедливо! Связанные с Сити скандалы всегда выставляют правительство не в самом лучшем свете, но ведь ко мне это не имеет никакого, ни малейшего отношения! И тем не менее, если эта в высшей степени сомнительная история всплывет во время нашей партийной конференции, то под ударом может оказаться не чей-нибудь, а прежде всего мой престиж!
Чтобы максимально минимизировать возможный ущерб, если таковой будет иметь место, Дороти посоветовала мне объявить о проведении широкомасштабной проверки сложившейся практики должностных преступлений. В принципе, идея совсем не плохая, но все-таки несколько сыроватая и, скажем, не совсем адекватная.
И тут до меня дошло, что именно можно сделать. Нужно объявить о назначении нового председателя Английского банка.
– Если мне удастся найти хорошую кандидатуру, то это произведет впечатление, будто с подобного рода незаконной практикой мы больше не собираемся мириться.
На лице у Дороти неожиданно появилось выражение легкого смущения.
– Вы… вы собираетесь назначить действительно хорошего человека?
Как ни странно, но мой главный политический советник, похоже, не уловила саму суть моего подхода.
Я яростно закивал, встал со стула, возбужденно зашагал по кабинету.
– Да! Кого-нибудь по-настоящему честного, решительного и неподкупного! Человека, который не пожалеет ни времени, ни усилий, чтобы добиться своего.
Теперь легкое смущение на ее лице превратилось в явное недоумение.
– Но это же нарушает незыблемые каноны и традиции, – заметила она и поинтересовалась, не имею ли я виду Александра Джеймсона.
Она не глупа, совсем не глупа. Впрочем, окончательного решения я еще не принял. Да и особой нужды в этом пока нет. Как это назначение воспримут в Сити, мне было прекрасно известно, но… если окажется, что с «Филипс Беренсон» все в порядке, то необходимость в этом сама собой отпадет.
– Если! – коротко, но выразительно хмыкнула Дороти.
После чего мы продолжили работу над моим выступлением. Снова вернулись к экономике, на которой прервались, чтобы обсудить описанную выше проблему. Эта чертова экономика! Что о ней можно сказать на партийной конференции? Лично мне ничего в голову не приходило. То есть если бы я унаследовал этот бардак от другой партии, то смог бы винить во всем их одних. По крайней мере, в течение ближайших трех лет. А как мне прикажете сказать своей партии, что мой покойный, никем не оплакиваемый предшественник умудрился завести страну на необитаемые острова, а затем покинул нас, прихватив с собой весла?
Дороти, естественно, попыталась мне помочь.
– Вы могли бы сказать: Мы рука об руку прошли через трудные времена.
Я даже не удостоил столь патетическое предложение ответом. Только бросил на нее недовольный взгляд. Она попробовала другой вариант.
– С серьезнейшими проблемами сейчас приходится сталкиваться всему индустриальному миру.
Я покачал головой.
– Америке и Японии не приходится.
– Ладно, – согласилась она. – Тогда как насчет: С серьезнейшими проблемами сейчас приходится сталкиваться всем европейским странам?
Лучше этого придумать нам ничего не удалось, хотя, честно говоря, этим не поднимешь ни партийного духа, ни настроения рядовых членов.
Дороти попросила меня дать ей чуть больше информации.
– Кстати, как у нас с промышленным производством?
– Падает!
– Такими же темпами, как и в прошлом году?
– Нет.
– Великолепно! Тогда: Нам удалось сдержать темпы падения промышленного производства.
Что ж, неплохо. Совсем неплохо. Дороти снова ненадолго задумалась.
– А безработица? Она снижается?
– Не очень.
– А вот это не подойдет? Мы сделаем наступление на безработицу нашим главным приоритетом!
Тоже неплохо.
– Как у нас обстоят дела с заработной платой?
– Растет, но не слишком быстрыми темпами, – признал я.
– Мы не можем себе позволить платить больше, чем зарабатываем. Мир нам ничего не должен.
Правильно, конечно, но совсем не вдохновляет. Звучит почти как пасхальная речь Джимми Картера.[56] Наставлений и поучений никто не любит, особенно если они исходят от политиков. Интересно, а нельзя ли обратить этот пассаж против прожорливых профсоюзов и бесхребетных менеджеров высшего звена, тем самым отводя удар от меня и честно перекладывая вину на тех, кто ее по праву заслужил?
Дороти предложила более гибкую, как она выразилась, дипломатическую формулировку.
– Обе стороны промышленности, и трудовая, и менеджерская, должны стремиться работать вместе в мире и согласии ради будущего Британии.
Оставался только еще один важный аспект, о котором надо было обязательно упомянуть – непомерно высокие процентные ставки. Ведь если бы они хоть чуть-чуть упали до конференции, это могло бы реально помочь мне спасти лицо. Боюсь, такого подарка мне, судя по всему, не дождаться. Мы час за часом думали об этом, однако так и не смогли найти хоть что-нибудь стоящее или, по крайней мере, позитивное в области процентных ставок, о чем можно было бы с уверенностью говорить своим коллегам по партии.
В конце-концов, устав ловить черную кошку в темной комнате, мы махнули на эти чертовы ставки рукой и обсудили концовку моего выступления. Поскольку вся картина в целом предвещала явный провал, то наиболее логичным было бы закончить ее размахиванием национальным флагом. Поэтому в заключение я решил сказать несколько фраз банальнейшей чепухи об уникальной роли Британии на мировой арене и о той великой судьбе, которая ее ожидает.
Дороти также порекомендовала мне пообещать, что я не пожалею ни усилий, ни времени, чтобы построить процветающее общество для наших детей и для детей наших детей. Что ж, по крайней мере, в отношении времени это обещание будет честным. Будущее всегда требует времени.
Вспоминает сэр Бернард Вули:
«Свое выступление на предстоящей партийной конференции премьер-министр готовил, само собой разумеется, не один. Тем более, что перед ним стояла реальная проблема, причем далеко не маловажная: чтобы поднять моральный дух верных партийцев, необходимо обязательно иметь „хорошие вести“.Во время нашей встречи он дал мне понять, что планирует назначить Александра Джеймсона председателем Английского банка. Я, в свою очередь, довел это до сведения сэра Хамфри Эплби. Должен честно признаться, что в данном случае я проявил определенную наивность, поскольку воспринял это, как хорошую новость.
Впрочем, сэр Хамфри быстро избавил меня от подобного рода иллюзий.
– Это ужасная новость! – Он настолько возбудился, что выскочил из-за своего письменного стола и сердито зашагал по кабинету, время от времени останавливаясь перед занавешенным ажурной пуленепробиваемой гардиной окном, чтобы взглянуть на красочный парад королевских конных гвардейцев.
Сначала опасность такого назначения мне, в общем-то, была не совсем ясна, однако я предпочел положиться на мудрость сэра Хамфри. Или на его намного более полный объем существенной информации по данному вопросу. Поэтому я спросил его, не собирается ли он попробовать изменить точку зрения премьер-министра.
Он резко обернулся, посмотрел мне прямо в глаза и с характерной для него ясностью выражения мыслей отчеканил:
– Нет, Бернард, я собираюсь изменить точку зрения премьер-министра.
Мне стало искренне интересно, как именно он собирается это сделать. Джеймсон (во всяком случае, насколько мне известно) являл собой вполне достойный выбор, и наш ПМ, похоже, уже его сделал в надежде, что это назначение и окажется тем самым „хорошим известием“, которое должно пафосно прозвучать на их партийном сборище в Блэкпуле.
По мнению сэра Хамфри, нацеленность ПМ на Джеймсона вряд ли следует считать серьезным препятствием. Наоборот, он рассматривает это, скорее, как определенное преимущество.
– Джеймсон станет моей отправной точкой, – пояснил он. – Когда требуется заронить сомнение в том, что данный выбор является идеальным (т.е. обхаять – Ред.), начинать надо с выражения абсолютного одобрения. Одна из главных задач этого – что мне стало ясным чуть позже, – заключается в том, чтобы никто никогда от вас не слышал (и даже не видел) каких-либо слов неодобрения в адрес данного кандидата. Вы должны всегда выглядеть его самым искренним другом. Ведь, – как довольно образно и доходчиво объяснил Хамфри, – чтобы ударить человека ножом в спину, нужно сначала за нее зайти.
Самым интересным в вопросе о поддержке кандидатуры Джеймсона было то, что его стоило поддерживать. Он действительно был хорош: абсолютно честный и при этом на редкость эффективный. О чем сэр Хамфри и собирался как можно скорее заявить Хэкеру. Вот почему его тактика, честно говоря, сначала сбила меня с толку. Этими сомнениями я с ним и поделился. И зря. Мне следовало бы проявить хоть немного терпения, потому что вскоре сэр Хамфри сам все расставил по полочкам.
– Этап 1: выразите абсолютную поддержку.
– Этап 2: перечислите все его качества, безусловно, достойные похвалы, особо выделив те из них, которые делают его практически непригодным для исполнения данной работы.
– Этап 3: продолжайте превозносить эти очевидные достоинства, пока они не станут своей прямой противоположностью – добродетельными пороками.
– Этап 4: упоминайте о его отрицательных качествах исключительно в контексте понимания и прощения.
Самым простым из них можно было смело считать этап 3 – сверхупрощение! Например, приклеиваете требуемой жертве ярлык. Если умному человеку приклеить, скажем, ярлык „мистер Умник“, то лучше от этого ему не станет, это уж точно. Странно, но факт.
В частности, до сэра Хамфри дошли слухи, что Джеймсон регулярно ходит в церковь. Да, ходит, подтвердил я и добавил, что некогда он даже был мирским проповедником.
Лицо Хамфри засветилось от радости. Приятно посмотреть.
– Великолепная, просто великолепная новость! В борьбе против него нам это тоже пригодится.
Я попросил пояснить, каким именно образом. Сэр Хамфри повернулся ко мне, заговорщицки ухмыльнулся и заговорил так, как будто перед ним сам премьер-министр.
– Обаятельнейший человек. Ни единого врага во всем мире… Но ведь ему придется иметь дело с самыми отъявленными жуликами лондонского Сити! Хватит ли у него душевных сил?
Весьма изобретательно, ничего не скажешь. И все-таки меня не оставляли сомнения, что это просто так не пройдет. Поскольку этот Джеймсон, как известно, отнюдь не барышня с кисейными платочками, а, скорее, крутой администратор.
Впрочем, Хамфри это, судя по всему, нисколько не беспокоило.
– В таком случае мы перейдем к этапу 4 и будем твердить, что он слишком крут. Например: „…очевидно, не имеет особого значения, что он отказался проходить военную службу по религиозно-этическим мотивам. Ведь в его истинном патриотизме пока еще никто не выражал открытых сомнений“. Или, скажем: „Мне казалось, в банкротстве той компании его обвиняли не совсем справедливо…“ Что-нибудь в этом роде.
Мне стало ясным, что в планы сэра Хамфри входит не хоронить его, а, наоборот, захваливать. Раньше мне, признаться, даже в голову не могло прийти, какую смертельную опасность способно таить в себе восхваление. По мнению Хамфри, тот же самый принцип вполне применим к личной жизни тех, кого по тем или иным причинам представляется невозможным запачкать безмерным восхвалением их профессиональной жизни. Все, что требуется сделать, это всего лишь намекнуть на некое (причем неважно, какое именно) обстоятельство, которое не так просто опровергнуть. Но даже если это оказывается возможным, вы ведь фактически никогда этого не утверждали, вы всего лишь намекнули на это.