Литовченко Тимур. Число зверя, или Лейтенант дьявола

   Надо сказать, что к этому времени девочки отбросили всякую осторожность, и результаты каждого дикого эксперимента над Эймером мигом становились известны всему отделу. Лонни прибежала к Мамочке с сообщением о прощупывании, но начальница и без неё была в курсе.
   - Видишь, я же говорила, что Эймер притворяется! - прямо с порога начала тогда Лонни.
   - В чём выражается это притворство? - с деланным интересом спросила Мамочка.
   - Он реагирует на заигрывания девочек, как ты не понимаешь? Какой же из него имик?! - возмутилась Лонни.
   - Полное равнодушие ты называешь реакцией? - съехидничала Мамочка. Лонни подчеркнула, что Ника прощупала Эймера, а природу не обманешь. Они спорили едва не до хрипоты, но выяснить, кто прав, всё же не смогли.
   А между тем на большом военном совете было решено пустить в ход артиллерию. Теперь уже Ника взялась за пошив платья для Чикиты всерьёз. Все примерки производились в одиннадцать часов или в обеденные перерывы прямо посреди комнаты. Чтобы им лучше было видно, на стену напротив Эймера повесили зеркало. Правда, развернули его почему-то так, чтобы в нём отражалась не Чикита, а лицо юноши. Зато и Эймеру девушка была таким образом отлично видна.
   Безрезультатно!
   Калибр орудий увеличили. В один прекрасный день соблазнительницы явились на работу в мини-юбках. Для того чтобы прихватить и обметать раскроенную ткань, девочкам понадобилась куча булавок и нитки с иголкой. Весь мелкий хлам хранился в низенькой тумбочке, стоявшей как раз под вывешенным на стене зеркалом. И вот Ника с Чикитой принялись по очереди бегать к тумбочке и искать подушечку с иголками или коробочку с булавками на самом дне, наклоняясь на прямых ногах так, чтобы Эймер мог лицезреть прелестные кружева нижнего белья.
   Увы, юноша не реагировал.
   Калибр осадных орудий был увеличен по крайней мере до размера жюльверновской "Колумбиады", пославшей на Луну снаряд с Николем, Барбикеном и Арданом, когда Чикита забыла надеть трусики.
   Всё оставалось по-прежнему. Эймер был непоколебимо твёрд как скала и равнодушен как индеец-могиканин перед лицом врагов-гуронов.
   Раздражение девочек достигло предела. Они решили, что если крепость нельзя взять штурмом, то по крайней мере, её можно навсегда стереть с лица земли ядерной бомбой и посыпать дымящиеся развалины солью. Именно такую Херосиму с Нагасакой (по не слишком приличному выражению Чикиты) устроили разъярённые "детушки" Эймеру, когда на следующий день после неудачи с "Колумбиадой" Чикита принесла Нике совершенно потрясающее нижнее бельё, и та принялась примерять его на той же позиции, где перед этим примерялось платье. "Сбросить ядерную бомбу" было доверено именно Нике, потому что (но только строго между нами, девочками!) Чикита была несколько старше юноши, и у компаньонок возникло опасение, что на её прелести Эймер не отреагирует. Хотя с другой стороны, Ника не могла не признать, что несколько проигрывает Чиките в привлекательности форм (но это опять же между нами).
   Однако девочки зря старались: Эймер не отреагировал ни на примерку комбинации, ни бюстгальтера, хотя был заранее предупреждён строгим окриком: "Не подглядывай". Он, дурак, и не смотрел! А должен был, вот что досаднее всего...
   Тогда выведенная из равновесия Ника вдруг испуганно охнула: "Ой, у меня резинка лопнула", - и держа в руке последнюю часть своей одежды, продефилировала к тумбочке за новой резинкой, английской булавкой, иглой и ниткой в соблазнительном костюме Евы, который был на праматери до грехопадения. Юноша размеренно потягивал дрянной одиннадцатичасовый чаёк из дурацкой эмалированной кружки и жевал кусок чёрствой булки.
   - Эймер! - позвала его отчаявшаяся Ника. Юноша обернулся и совершенно равнодушно уставился ей в глаза. Ну хоть бы чуть-чуть ниже посмотрел, болван, дубина, тупица!!! Это же не обычный, это ядерный Пёрл-Харбор! Ника специально свела внизу эпилятором все волосы, оставив один-единственный соблазнительный локон!
   - Эймер, у меня нет ножниц, чтобы отрезать новую резинку. Дай свои.
   Он спокойно, недрогнувшей рукой подал Нике ножницы.
   - Не подсматривай.
   Крепость устояла и после Пёрл-Харбора в ядерном исполнении: юноша равнодушно отвернулся и принялся допивать чай.
   Ника вдёрнула в трусики новую резинку, оделась, и разочарованные, опозоренные, потерпевшие самое сокрушительное фиаско в истории всех международных войн девочки проследовали в туалет. Там Чикита прежде всего попыталась выказать удивление загадочным поведением Эймера, но Ника просто взвыла от негодования, и черноокой красавице пришлось срочно переменить тему разговора. Вот тут "детушки" ругались минут двадцать без перерыва! Причём самые мягкие и самые цензурные прозвища, которые они находили для Эймера, были: "фуфло", "молокосос", "молодой мерин", "недоносок", "жертва акушерки", "бирюк" и "недорезанный импотент". В конце концов Ника и Чикита принялись жалеть друг дружку, оплакивать горькую судьбу-злодейку, давшую им в сотрудники вместо мужика "нуль с..." (...сами понимаете, с чем), расцеловались, прослезились, отревели и разошлись по местам.
   После этого Ника вновь занялась деталировкой, а Чикита - электрикой (кстати, давно пора было браться за дело!), Эймер же был оставлен в покое в своём белом уголке. Других охотниц пытаться пробудить к жизни мифическую мужскую силу и покорить его сердце не нашлось. Таким образом, после всего происшедшего в отделе воцарились мир, тишина и спокойствие, словно на покинутом враждующими армиями поле брани, укрытом лишь искалеченными трупами погибших солдат да поломанным, сплошь негодным оружием.
   Мамочка торжествовала. На повторном консилиуме психоаналитиков Лонни вынуждена была признать, что либо юноша притворяется слишком уж хорошо, не по годам мастерски, либо она не права. Тётушка Иниль высказалась в том же духе, и инцидент сочли исчерпанным. Отныне к Эймеру надлежало относиться так, словно он "родился в юбке", по меткому выражению оскорбившейся Ники, которая пыталась разнести такое определение по всем комнатам.
   Кстати, Ника и Чикита наперебой старались наградить юношу каким-нибудь обидным прозвищем вроде "нестоячий наш". Однако ничего путного из этого не вышло. Эймера стали называть Мальчиком, а ещё Братиком, причём просто так, без имени.
   Вообще все сотрудницы отдела называли друг друга только по имени, за исключением самой Мамочки и Тётушки Иниль. Но по отношению к Тётушке Иниль никто и никогда не употреблял одно прозвище без имени, значит, звание "тётушки" было чем-то вроде почётной награды. С Мамочкой дело другое, её прозвище являлось титулом, выше которого и быть-то ничего не может. А тут вдруг - Мальчик...
   Однако если честно, Мамочка и не возражала особо против столь вопиющего нарушения традиций. Надо же было хоть как-то вознаградить Эймера за то, что он с честью выдержал труднейшее испытание! Более того, Эймеру торжественно разрешили заходить на пять шагов в женский туалет, предварительно покричав из коридора, чтобы он мог набирать воду для одиннадцатичасового и обеденного чая прямо на этом этаже, а не бегать каждый раз вниз. Однако Мальчик с неизменной вежливостью отказался от такой чести, хотя за столь наглядную демонстрацию доверия поблагодарил от всего сердца. С тех пор воду ему носила лично "десятница" Пиоль, потому что Ника, игравшая в дальней комнате роль водоноса, категорически отказалась делать это.
   Так что получив сразу два прозвища, Эймер стал как бы третьим орденоносцем отдела после Мамочки и Тётушки Иниль. Начальница была чрезвычайно довольна этим обстоятельством. Особенно по душе ей пришлось второе прозвище Эймера - "Братик". Очень даже мило получалось: Мамочка, пятнадцать девочек и один Мальчик. Пятнадцать "детушек" и Братик.
   И растроганная Мамочка всё чаще представляла себе Соломона, автора замечательных "Песней песней" именно таким симпатичным юношей, светленьким, сероглазеньким, почти что мальчиком. В Мамочкиных фантазиях он протягивал возлюбленной своей Суламите руку и с тихой нежностью вечернего ветерка, ласкающего сонную поверхность заводи, говорил: "Сестра моя, невеста..." А Суламита отвечала ему: "Братик мой, жених мой возлюбленный Эймер..." То есть, конечно же Соломон! Эймером он назывался потому, что Мамочка смотрела на жениха как бы из невесты, глазами и сердцем невесты. Вот и видела Эймера. Интересно, кто же тогда невеста Эймера-Соломона из этих грёз...
   А реальный Эймер был по горло занят чертежами и только ими... да и чем ещё было парню заниматься?! На девочек он, естественно, не обращал внимания, а если и взглянет, так чисто по-братски. Работал быстро, без ошибок, чертил красиво, так что Пиоль даже стала поговаривать на "кофейниках" о том, чтобы потихоньку перевести Мальчика на сборочные чертежи средней сложности.
   Вот каким молодчиной был Эймер! Неудивительно поэтому, что Мамочка старалась, накладывая макияж. Хотя прекрасно понимала: её старания пропадут втуне, останутся незамеченными. Аудитория, для которой она прихорашивалась, с появлением Братика-Мальчика не стала взыскательней ни на йоту.
   Тем не менее, Мамочка делала макияж теперь гораздо тщательнее, чем раньше, и вдобавок несколько обновила его, даже делала дважды в неделю маску из огуречных очистков. Всё это ей присоветовала Доля, специально призванная для консультации в её кабинет. Кстати, Мамочка почему-то не привлекла для консультации ни Улли из дальней комнаты, ни тем более Чикиту из средней, хотя по личным вопросам обычно советовалась со специалистками соответствующего профиля из всех трёх комнат сразу. Чтобы никого не обижать, то есть. Ну, а изменения в макияже конечно же не прошли незамеченными, и теперь Улли и Чикита как-то странно посматривали на начальницу во время утренних обходов.
   Кроме того, Мамочка вдруг вообразила, что за последние полгода здорово располнела. Поскольку толстой ходить тяжело, а платья становятся в обтяжку, она проконсультировалась с лейбзнахаркой Тётушкой Иниль и с кулинаркой Хелой и села на диету. И опять же: для консультации не привлекались доморощенные специалистки из средней и дальней комнат. Увы, героические её усилия на фронте борьбы с избыточным весом также никто не замечал... правда, и результаты здесь не могли проявиться столь же быстро, как в случае с изменением макияжа.
   А в данный момент Мамочка с особой тщательностью подводила уголки глаз, как научила её Доля и как сейчас было модно, да размышляла о том, что и у неё ведь могут быть причуды, что она как-никак женщина, а женщины всегда должны быть в форме. Затем надела очки, поправила причёску (кстати, почему бы не попросить Долю отвести её к приличной парикмахерше), набросила халат и пустилась в утренний обход. Как обычно, Мамочка начала с дальней комнаты.
   - Здравствуйте, детушки, здравствуйте, мои хорошие, - пропела она обычную песенку под звучное "до" дверного колокольчика. "Детушки" порхнули к ней, правда, не столь дружно, как прежде: Улли насупилась, шла медленно и исподлобья смотрела ей в лицо (чем-то не нравился новый макияж), Ника и Эймер вообще остались на своих местах, хотя ласковый призыв в полной мере относился и к ним. Мамочка с грустью подумала, что это вот тоже повторяется отнюдь не впервые, но Лонни прошла прямо к ней, мягко оттеснила "десятницу" Пиоль и Хенсу, взяла за руку, повела к себе и заговорила о всяких пустячках с такой трогательной нежностью, что Мамочка почти сразу же успокоилась, прогнала всяческие грустные мысли и подозрения, подумала, какая же Лонни молодчина, до чего она чувствительна к малейшим изменениям настроения окружающих и придя в хорошее расположение духа, продолжила обход комнаты.
   К Эймеру она подошла в последнюю очередь. Мальчик низко склонился над кульманом, вписывая в штамп чертежа название очередной детали.
   - Закончил деталировку? - бодро спросила Мамочка, безотчётным жестом поправляя причёску и очки, хотя как раз Эймеру внешность начальницы была совершенно безразлична. Юноша кивнул, не отрываясь от выполнения задания. Деталировка была очень срочной и предназначалась "десятнице" Реде.
   Мамочка подумала, что если бы деталировщицы средней комнаты работали так, как Эймер, не было бы у неё печалей. Сравниться с Мальчиком в скорости и работоспособности могла лишь Лейфа, у которой уже вполне наладились семейные дела (тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!), которая ходила попятам за Тётушкой Иниль и смотрела на неё большими счастливыми глазами. Правда, Лейфа работала лишь на свою комнату, хотя справлялась с этим превосходно. Благодаря "бульдозерному" напору худышки, заказов из ближней комнаты практически не поступало. Один-единственный раз Мальчику пришлось делать вместо Тётушки Иниль "сборку" (когда у той что-то там стряслось с невесткой). Но вот две другие комнаты по-прежнему засыпали Эймера заказами. Бедный Мальчик!..
   - Это последний лист? - участливо спросила Мамочка.
   Эймер кивнул, ловко подцепил рукой в жёлтой перчатке трафарет с радиусами, не примериваясь приложил его к правому нижнему углу чертежа, быстро начертил кружок, в который нужно было вписать порядковый номер листа в проекте, обмахнул ватман щёточкой и сообщил:
   - Ну вот, финальный штрих. Теперь всё.
   - И часто ты чертишь на глазок? А как же размеры? - поинтересовалась Мамочка, с удивлением наблюдавшая за действиями Эймера. Тот с обиженным видом отодвинулся от кульмана, кивнул на чертёж и сказал:
   - У меня глаз - алмаз. Не верите - можете проверить.
   Мамочка измерила расстояние от центра кружка до штампа: пятнадцать миллиметров, как и полагается. Тютелька в тютельку!
   - Ну, ты даёшь, Братик, - она пришла в полное восхищение и не удержалась от комплимента: - Ты прямо художник.
   И всей кожей и ещё каким-то шестым чувством уловила, как Эймер вздрогнул, весь съёжился. Обернувшись увидела, что Мальчик в самом деле сжался, сгорбился, спрятал руки за спину и стоит потупившись, несчастный и потерянный.
   - Что с тобой? - удивилась Мамочка. Эймер отвернулся. Мамочка недоумевала: в самом деле, что расстроило Мальчика? Она же не обидела его, не оскорбила, скорее наоборот - хотела польстить. Да тут и льстить нечего: у Мальчика действительно острый глаз и твёрдая рука.
   - Ладно, давай лист, я отнесу его Реде.
   В такой поспешности не было ничего удивительного. Мальчик потрудился на славу, очень быстро справился с заданием. А у Реды проект на выходе, вот и следовало поторапливаться. Эймер же в соседние комнаты не ходил, мышкой отсиживался у себя за кульманом; так что, ждать, пока Реда пойдёт к нему?..
   Тем не менее, едва Мамочка протянула руку, чтобы отколоть кнопки, удерживавшие лист ватмана, Эймер неожиданно стремительно бросился вперёд, встал между ней и кульманом, словно защищая чертёж, и моляще прошептал:
   - Нет-нет, прошу вас, не делайте этого! Не надо. Я сам сниму лист. Скажите Реде, пусть подойдёт минуты через три, я его отдам.
   Мамочка сначала опешила, но быстро опомнившись, возразила:
   - Глупости ты говоришь. Она к тебе только после обхода подойдёт, а работа сверхсрочная. Ты же понимаешь, мы всё вручную чертим, а делать это надо быстро, на это никто внимания не обращает. Для нас каждая минута дорога, не то что четверть часа. И кроме того, если я иду в среднюю комнату, то как раз отдам лист Реде, зачем ей ещё бегать к тебе?
   Не обращая больше внимания на протесты Мальчика, Мамочка отколола две нижние кнопки и подковырнула ногтем третью.
   - И вообще, Братик, у тебя очаровательная привычка: не подходить ни к кому. Ну, почему ты так себя ведёшь? Вот я начальница, а и то обхожу с утра все комнаты.
   Мамочка справилась уже почти со всеми кнопками. Осталась лишь последняя верхняя, когда Эймер страшно покраснел, по привычке спрятал руки за спину и трагичным голосом заявил:
   - Только не эту!
   Мамочка крайне изумилась. В глазах Мальчика прыгал неподдельный испуг. Да что случилось?!
   Тем решительнее Мамочка отколола последнюю кнопку... и из-за ватмана с аккуратно вычерченными деталями показался край другого листа, меньшего по размерам. Этот лист не падал на пол, удерживаемый полочкой для карандашей.
   - Ну, всё... - в голосе Мальчика была полная безнадёжность.
   - Эймер! - воскликнула Мамочка и принялась журить его: - Ну, кто ж так делает! Я спрашиваю, разве можно подкладывать под чертёж лист меньшего формата? Так только верхний портится, - и она указала на несколько линий, изменивших цвет и толщину и прерывавшихся вмятинами, как бывает, когда чертишь на неровной поверхности. Не ожидала она, что Мальчик сделает такую глупость, просто не ожидала! Вроде бы опытный человек... Что это он выдумал?!
   Бедняга молча ждал продолжения выволочки. Впрочем, Мамочка не собиралась больше упрекать такого скромного юношу. Будет с него! Мамочка просто сняла лист с деталировкой и собралась нести его в другую комнату, полагая, что Мальчик уже достаточно наказан собственным смущением. Как вдруг увидела на скрытом прежде небольшом листе ватмана... саму себя!!!
   Да, Эймер прятал под чертежом её портрет, выполненный простым карандашом. Это не была карикатура. Не было в изображении никакой вычурности, ни фальшивых добавлений, этаких карандашно-ластиковых комплиментов, вносимых художником, желающим польстить натуре. Это был очень живо, реалистически написанный портрет, в котором чувствовался несомненный талант прирождённого творца. Хотя в мелких деталях просматривалось всё же некоторое несовершенство, бывшее следствием то ли недостатка времени, то ли отсутствия длительной практики в живописи. Да ещё местами рисунок был попорчен, так как Мальчик периодически накладывал сверху другие листы и чертил.
   Самым поразительным показалось Мамочке то, что на портрете была запечатлена не сегодняшняя она, а такая, какой видела себя в зеркале лет пять назад. Безусловно, Эймер нигде не мог достать её старую фотографию, это совершенно исключалось. Удивительно было поэтому, сколь верно угадал он за изменёнными временем формами и чертами формы прежние. Это было бы ещё объяснимо, если бы Мамочка нарочно позировала ему. А воссоздать портрет по памяти... да ещё придать ему черты как минимум пятилетней давности... Фантастично, просто фантастично! Тут несомненно нужен особый талант.
   Мамочке пришло в голову, что не зря она прихорашивалась перед утренними обходами, не напрасно усовершенствовала макияж, села на диету. Ведь не мог Эймер создать столь замечательный, столь совершенный портрет, если бы самым тщательным образом не рассматривал и не изучал ничего не подозревавшую модель в каждую их короткую встречу. Значит, Мальчик обращал внимание на начальницу, ещё как обращал!.. И если ни Ника, ни Чикита, ни какая-либо другая девочка не заслонила в глазах Мальчика её образа, значит... значит!..
   Мамочке сделалось жарко, она принялась легонько обмахиваться листом деталировки, который держала в руках, и попыталась разобраться, чем же ещё так понравился ей портрет.
   И по некотором размышлении поняла, что он подкупал выбранной Эймером композицией. Изображённая на рисунке Мамочка была одета как-то странно. Про нарисованное платье по непонятной причине хотелось сказать: древний наряд, очень древний. Теперь ведь никто не носит таких просторных платьев с многочисленными складками. Древним был и головной убор в виде покрывавшей волосы сетчатой накидки с обручем вокруг лба. Очков у нарисованной не было, что лишний раз свидетельствовало о таланте Мальчика, сумевшего "убрать" с натуры очки.
   Кстати, около пяти лет назад она только начинала носить очки и в то время даже частенько обходилась без них! Да очки никак и не пошли бы к старинной одежде. Зато к ней очень подходил напоминавший лилию цветок, приколотый к груди.
   Нарисованная Мамочка сидела у каменной стены, увитой пышными виноградными лозами. Возможно, то была беседка. Один побег нарисованная женщина пропустила между пальцами правой руки, с милой непосредственной улыбкой на устах и рассеянной задумчивостью в глазах глядя на тарелку, стоявшую перед ней на низеньком столике, от которого на ограниченном пространстве портрета поместился всего лишь ближний край. На тарелке лежали крупные виноградные грозди, огромное спелое яблоко и несколько налитых пшеничных колосьев. Далеко на заднем плане виднелась стройная пальма...
   Что-о?! Не может того быть!!!
   Мамочка вспомнила полюбившиеся строки "Песней песней":
   "Чрево твоё - ворох пшеницы, обставленный лилиями... Стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти... И запах от ноздрей твоих, как от яблоков... А мой виноградник у меня при себе..."
   Господи, да откуда же он узнал?! Или не узнал, и это простое совпадение...
   А солнечные блики так и сверкали на спелом яблоке, и искорки света прыгали на ягодках винограда...
   Мамочка посмотрела на потупившегося, скрестившего на груди руки в неизменных жёлтых перчатках Эймера со смешанным чувством удивления, страха и восторга, пробормотала:
   - Да, ты и впрямь художник, - свернула трубочкой лист с деталировкой, сняла с кульмана и отдельно свернула портрет и не сказав более никому ни слова, покинула комнату. Однако прежде, чем продолжить обход, занесла портрет к себе, положила на стол и заперла дверь на два оборота, чтобы в её отсутствие никто не заглянул ненароком в кабинет. После обхода, который был совершён со всей возможной поспешностью, Мамочка опять же заперлась, уселась поудобнее, пришпилила к своему кульману чудо-портрет и долго его разглядывала. В голове проносились бессвязные обрывки мыслей, не успевавшие сплестись воедино и оформиться во что-то конкретное, разрозненные воспоминания мелькали одно за другим. Иногда ещё тихий голос страстно и нежно нашёптывал:
   "О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные..."
   В дверь постучали. Мамочка быстро сорвала портрет с кульмана, сунула его в стопку предназначенных для утверждения чертежей, обогнула стол, отперла дверь. Под звон бубенчиков в кабинет проскользнул Мальчик. В одной руке он держал небольшую спортивного стиля сумку, в которой позвякивали баночки и посуда. В другой был зажат наполовину исписанный листок.
   - Отдайте рисунок, пожалуйста, - вот были первые слова Эймера, обращённые к Мамочке. Начальница молча указала на стул, приглашая садиться, вынула из руки Мальчика бумагу и бегло просмотрела написанное. То было заявление на увольнение по собственному желанию.
   - Эймер, это что такое? - Мамочка ничего не понимала.
   - Отдайте рисунок, - по-прежнему спокойно повторил он, пряча руки в перчатках между бёдрами и отчаянно краснея. Мальчик вообще очень легко краснел, как и все белокожие люди.
   - Не отдам, - тихо, но решительно заявила Мамочка.
   - Тогда порвите... к чертям собачьим, - зло сказал Мальчик. Мамочка впервые слышала слетевшее с его уст бранное слово. - Плохой портрет. Я рисовал его, как представлял... вас... К тому же, не успел докончить.
   - Может, ты видел меня раньше? Или у тебя фото есть? - осторожно спросила Мамочка. Эймер отрицательно мотнул головой и шепнул:
   - Нет, я вас... такой... представляю... представил.
   Потом перевёл дух и уже твёрдо спросил:
   - Когда подходить за расчётом?
   - Но почему, Эймер? Зачем тебе увольняться?
   Мальчик несмело взглянул на начальницу... то есть, на пока ещё начальницу.
   - Ведь вы сами сказали. В кабинете Гия Эвхирьевича, помните? Что если чуть что, вы меня... Вот. И это случилось. Я не смог удержаться...
   Мальчик смотрел на Мамочку, а она с замиранием сердца ждала, когда же этот юнец совершит извечную мужскую ошибку и вслед за дурацким "не смог удержаться" произнесёт роковое: "Простите". Ах, не зря советовал гениальный писатель: никогда не просите у женщины прощения за глупости, которые заставляет совершать любовь, просто молча подарите цветы; цветы прикрывают всё, даже могилы... Откуда же неопытному юнцу знать это великолепное в своей простоте правило! Он непременно ошибётся! Вот сейчас, сейчас!.. И тогда всё будет действительно кончено.
   Но к несказанному удивлению Мамочки, Эймер так и не совершил фатальной ошибки. Глаза Мальчика заблестели, голос задрожал, и вместо рокового слова он сказал:
   - ...и вот нарисовал вас... Вы... вы такая...
   Мамочка вздохнула с невыразимым облегчением. Слава Богу, прощения Мальчик не попросил!
   - Но это может быть превратно истолковано... И пусть никто не подумает... Вот я и принёс заявление. Подпишите, и я исчезну отсюда навсегда, - пролепетал Эймер. Мамочка некоторое время размышляла, не является ли данная тирада завуалированным извинением. Кажется...
   - Я не могу дольше здесь оставаться. Рядом с вами, - сказал Мальчик тихо, но уверенно, решительно.
   Нет, никакое это не извинение! Эймер откровенно признался, что не может спокойно находиться рядом с ней. Поэтому и решил сбежать. Тем более, что его скрытые помыслы отныне известны объекту этих помыслов...
   Мамочка торжествовала. Ведь выходило, что пока юные красотки прилагали все мыслимые и немыслимые усилия, дабы покорить сердце Мальчика, пока они наперебой демонстрировали лакомые телеса, Эймер думал о ней... только о ней... вынашивал её образ... писал свой шедевр...
   Она, отметившая такой юбилей, о котором незамужней и вспоминать негоже, она, толстая, с пуговичным носиком, в очках - она победила их, патентованных невест!..