Лонгиер Барри. Враг мой (Авторский сборник)

   В ту ночь ответом Ухе было молчание. Ухе наблюдал, как умирает еще один ребенок, а его родитель, некогда гордый охотник, с тоской смотрит ему в глаза. Подле одного из костров сидели восемь охотников и ждали последнего вздоха ребенка. Когда он испустит дух, его тело будет разделено между ними.
   Наблюдая за лицами охотников, Ухе заметил, что один из них шепчет проклятие, приближающее смерть. Проклятие предназначалось ребенку, а проклинавший был его родителем. И в глазах родителя горел один только голод.
   От ярости Ухе забыл о боли и о страхе. У первого ночного костра, когда почва еще оставалась теплой от прикосновения Ааквы, Ухе поднялся перед старейшинами племени.
   — Бантумех, великий и досточтимый вождь старейшин маведах, этой ночью ты вкусил плоть моего дитя, Леуно. Бантумех закрыл руками лицо.
   — Твой стыд — это наш стыд, безутешный Ухе.
   Потом Бантумех убрал руки от лица, покрытого морщинами возраста и боли, а также шрамами, напоминающими о сражениях за предводительство в маведах.
   — Но за этот год каждый из нас вкушал собственного ребенка, брата, родителя, друга. У нас нет выбора. Единственное наше спасение — это не думать, когда мы насыщаемся, дабы не погибло племя маведах. Горе твое понятно, но напоминание о нем неуместно.
   Получив отповедь, Ухе не отошел от старейшин, а указал на восток, на горы Аккуйя.
   — Там есть еда для маведах, Бантумех. Бантумех вскочил с перекошенным от гнева лицом.
   — Ты говоришь о нарушении племенем маведах табу? Если бы это было возможно, неужто я давно не сделал бы этого?
   Старейшина по имени Ииджиа, главный среди жрецов Ааквы, тоже вскочил.
   — Ухе, ты — зверь, представший перед старейшинами, а не жрец Ааквы! — Ииджиа восполнял громким криком свой малый рост и худобу. — Закон ясно гласит, что маведах запрещено заходить на земли иррведах, а иррведах запрещено заходить на земли маведах. Для нас табу — даже просить у иррведах пищи. Даже возжелать этого — табу!
   Большинство старейшин закивали и согласно загудели. Повиноваться такому закону было нелегко, но мудрость его была понятна всем. Нарушение закона опять принесло бы на Синдие войны. Таково было обещание Ааквы, а войны были слишком страшной расплатой.
   Ухе раскинул руки и воздел лик к ночному небу.
   — Но Ааква посылает мне новое видение. Прежний закон относился к прежнему времени и прежнему месту. Сейчас Ааква говорит мне: то время прошло. Ааква говорит всем нам, что и место теперь иное. Настало время для другого закона.
   Ииджиа смолк, ибо спорить с видением было опасно. Если молодой Ухе солгал, его ждала кара. Но и сам Ииджиа понесет наказание, если восстанет против видения, которое окажется истинным законом.
   И еще увидел Ииджиа, как к старейшинам потянулось все племя. Истинен закон или нет, но он обещал пищу, а значит, не мог не получить поддержки у вооруженных охотников.
   Ииджиа возвратился на свое место в кругу старейшин и сказал Ухе:
   — Расскажи нам свое видение.
   Согласно обычаю, Ухе сбросил наземь покрывавшие его шкуры и предстал перед всеми нагим, дабы подтвердить истину своих слов.
   — Сейчас моими устами глаголет Ааква. И говорит он о сонных травах на склонах восточных гор, где лениво утоляют жажду из неиссякаемых источников даргаты и суды, где ветви деревьев клонятся до земли под тяжким грузом плодов, где стоят тучные поля спелого зерна.
   Каждый вечер Ааква указывает нам в ту сторону огненным перстом. Он показывает мне дируведах и куведах, чьи желудки всегда набиты свежесваренной едой; просторы их полнятся дичью, что сама прыгает на наконечники их копий; дети их крупны и веселы.
   Еще Ааква указывает к западу от тех гор, на эти земли, где правит голод. И речет мне Бог Дневного Света: «Ухе, вот мой знак о том, что маведах должны уйти из этих мест. Старейшины маведах должны пойти к своему народу, поведать ему о законах войны Ааквы и собрать его у подножия гор Аккуйя, где горы эти высятся над Желтым морем.
   Оттуда я поведу маведах через горы, через земли иррведах, к Дирудах. Маведах обратят в бегство дируведах, прогонят иррведах из Великого Разрыва и с южных Аккуйя в горы севера».
   Ухе смолк, но все так же стоял, раскинув руки. Потом он продолжил тихо и грозно:
   — Иррведах попытаются объединиться с куведах, чтобы нанести нам поражение. Но наше наступление будет слишком стремительным. Вдохновляемые Ааквой, озаряющим наши спины, мы ударим в северном направлении, через горы, и опрокинем иррведах. Мы победоносно займем земли куведах! Маведах повсюду станут владыками!
   Ухе опустил руки, нагнулся и подобрал шкуры. Прикрыв свое тело, он предстал перед Ииджиа.
   — Вот что говорит мне Бог Дневного Света. Бантумех внимательно смотрел на Ухе.
   — Воевать? Ты предлагаешь нам поверить, что Бог Дневного Света насылает на нас свою древнюю кару? Чем мы прогневили его?
   Ухе поклонился.
   — Ты добр и мудр, Бантумех, но доброта твоя чрезмерна, чтобы отвечать потребностям маведах. Прошлое теперь не имеет силы. Старый закон доведет маведах до гибели. Новый закон войны от Ааквы спасет нас и наших детей. Маведах будут жить!
   Ухе обратился к старейшинам и к охотникам, столпившимся вокруг костра:
   — Я вижу, что грядут события пострашнее войн. Я вижу, как наши славные охотники копошатся в грязи, как маведах пожирают то, что сейчас не может именоваться даже отбросами, как пожирают и то, что сейчас слишком ценно и священно, чтобы идти в пищу. Это означает конец маведах.
   Ухе повернулся к вождю маведах:
   — Есть вещи пострашнее войн, Бантумех. Ииджиа вскочил и замахал руками.
   — Ты не можешь всего этого знать, Ухе. Даже самый старый из нас не пережил войн. И это только благодаря тому, что мы подчиняемся табу.
   Ухе повернулся к Ииджиа.
   — Маведах не сражаются с маведах. Когда на Синдие останутся одни маведах, войны прекратятся. Только так маведах обретут мир и достаток.
   Ухе смолк, давая слушателям почувствовать смертельную опасность.
   — Ты оспариваешь мое видение, Ииджиа ?
   Охотники плотно обступили круг старейшин. Наконечники охотничьих копий отражали свет костра. Ночь была безмолвной, одни лишь барабаны смерти выбивали свою неумолчную дробь.
   Жрец Ааквы пользовался привилегиями. Племя обеспечивало его едой, шкурами для одежды и для защиты от ночного холода и сырости в обмен на его службу и видения. Оспаривать видение Ухе значило подвергнуться избиению камнями или поджариваниюна костре. Ииджиа дорожил своим положением. Он был стар. И он ответил:
   — Я не оспариваю твоего видения, Ухе. Охотники одобрительно закричали, но тут же смолкли, когда поднялся Бантумех.
   — А я оспариваю твое видение, Ухе! — Бантумех обратился к Ииджиа: — Да завалит Ааква нечистотами твой трусливый рот. — Вождь маведах повернулся к Ухе: — Посмотрим, кого из нас Ааква обречет на побитие камнями!
   Но тут в ночи просвистело копье. Его острый наконечник пронзил грудь Банту меха. Банту мех удивленно опустил глаза, после чего обвел охотников взглядом.
   — Один решил за всех.
   С этими словами Бантумех упал.
   Те, кто стоял вокруг неподвижного тела Бантумеха, ощутили затылками ледяное дыхание табу: Ааква запрещал убийство. Однако никто не осмелился найти оставшегося без копья, никто не вырвал копье из груди Бантумеха, чтобы узнать, чьим знаком оно помечено. Сам Ухе вырвал копье из груди убитого и воздел его над головой.
   — Все видят, что Ааква сказал свое слово!
   И Ухе бросил копье в костер. Если на древке копья было чье-то личное клеймо, то у всех на глазах оно превратилось в пепел. Среди охотников пробежал ропот, что то было клеймо самого Ааквы.
   Кто-то из охотников издал крик торжества, его подхватили остальные, и всеобщий вопль заглушил рокот барабанов смерти. Все поклялись в верности Ухе и новому Закону Войны Ааквы. Старейшины разбрелись от костра в разные стороны, чтобы оповестить о новом Законе свой народ, а охотники ушли готовиться к грядущим нелегким временам.
   Ночной воздух снова наполнился рокотом барабанов смерти. Ухе остался у костра один, не считая охотника по имени Консех, присевшего на корточки у огня. Консех сплел пальцы, ибо не держал копья, а лицо его ничего не выражало, ибо скрывало то, чего не следовало предавать огласке.
   — Хочу задать тебе один вопрос, Ухе.
   — Спрашивай, Консех.
   — Когда Ааква обращается к тебе, чем ты его слышишь: головой, сердцем, брюхом?
   Ухе посмотрел на охотника. Жрецу Ааквы привиделось, что божьи табу превратились в призраков, зловеще танцующих у охотника над головой.
   — Ты дерзишь, Консех.
   Охотник встал, и видение исчезло.
   — Это не дерзость. Мир в моей душе требует ответа. Новые законы Ааквы все мы слышим сердцем и брюхом.
   — Ты оспариваешь новый Закон, Консех? Охотник замахал руками и ответил жрецу Ааквы:
   — Я не стану спорить с тобой, ибо Бог Дневного Света обращается ко всем нам, и голос его нельзя заглушить. Но такой закон мог бы предложить любой из нас.
   Слуга Ааквы уставился в огонь. Смертоносного копья уже нельзя было различить в куче пылающего хвороста.
   — У меня нет для тебя ответа, Консех. Консех проводил взглядом других охотников, шедших готовиться к войне.
   — Посмотрим, как поступят охотники, когда Ааква перестанет обращаться к их желудкам и голос его снова зазвучит у них в головах.
   Охотник ушел от костра, оставив Ухе свой вопрос и свою правду».
   Джоанн остановила запись и обернулась к Вунзелеху. Тот вытирал руки.
   — Вунзелех, этот Ухе — дикарь. Что делает дикарь в вашем Талмане, на вашем жизненном пути?
   Драк убрал медикаменты и долго стоял молча.
   — Джоанн Никол, в каждом разделе Талмана, в «Кода», содержится много истин. Через события, описываемые в Преданиях, они раскрываются одна за другой. Постигающий Талман самостоятельно находит истины, наилучшим образом служащие его собственной талме. Для меня Ухе — первый за всю историю моей расы, кто встал и сказал «Бог не прав!» Совершив этот поступок, он взвалил на себя всю тяжесть последствий.
   Шаги драка смолкли; Джоанн, надев халат, продолжала слушать историю злополучного жреца из Мадаха — отравленной земли.
 
   «Ухе шел, смотрел на небеса и обращался к свету красных облаков:
   — Ааква, если Ты существуешь и если Ты — Бог, то почему Ты так играешь с Тобою созданными?
   Ухе пришел к своим воинам, и те приветствовали его в доказательство истинности видения о новом Законе Войны».
   «... Почему. Ты так играешь с Тобою созданными?»
 
   Джоанн нажала кнопку «стоп», ощутив смутную тревогу. Страх? Нет, чувство вины, в котором она не могла разобраться.
   Как часто люди задавали вопрос Ухе? Когда его в последний раз задавала она сама?
 
   ... Тело Маллика на циновке; загорелые лица рыбаков, их глаза, выражающие сострадание, но одновременно требующие не унывать, проявить силу духа.
   Ради себя и неродившегося ребенка Маллика...
   Ухе был древним, чужеродным существом, гермафродитом, дикарем, полным суеверий, каннибалом. Однако этот образ затронул какие-то струны в душе Джоанн. Она сочувствовала отчаянию Ухе, его гневу, надежде, пожирающему его чувству вины. Что руководило Ухе — беды племени маведах, горе утраты ребенка? И так ли это важно?
   Ухе испытывал чувство вины перед архаичным богом солнца. А она? Ведь она так никогда и не узнала, как зовут его... ее...
   — У вас несчастный вид, Джоанн Никол. — Голос принадлежал Венче Эбану.
   — У тебя есть дети, Венча Эбан?
   — Нет. — В ответе драка прозвучала боль, неизжитая печаль. — После рождения моего единственного ребенка, Хируода, у меня удалили... органы размножения. Хируод погиб в битве на станции Чаддук.
   — Прости.
   Венча Эбан немного помолчал.
   — А у вас есть дети, Джоанн Никол?
   Она отвернулась и закрыла глаза.
   — Больше не хочу разговаривать.
 
   .. Каннибал из Мадаха.
   На протяжении нескольких дней подряд Джоанн слушала и слушала «Кода Овида». В снах ей являлся Ухе, и она шла следом за древним инопланетным созданием по его кровавой тропе из Мадаха, по землям, подлежавшим завоеванию и наречению Синдие.
   Еще она видела Ухе, взирающего на старейшин Маведах, обгладывающих косточки его Леуно...
   Она просыпалась от собственных воплей, а иногда — в слезах.
   И снова слушала ту же самую историю, при этом закрывая глаза, и ждала погружения в сон, чтобы снова увидеть лицо Ухе.
   И лицо это не было для нее чужим.

8

   И сказал Малтак Ди школяру:
   — У меня в руке шестнадцать бусин. Если я отдам тебе шесть из них, сколько у меня останется?
   — Десять, джетах.
   — Протяни руку.
   Школяр повиновался. Малтак Ди_ отсчитал ему шесть бусин и разжал ладонь. Она осталась пустой.
   — Ты солгал, джетах!
   — Верно. На мой вопрос ты должен был ответить: «Сперва раскрой ладонь, джетах, и дай мне увидеть твои шестнадцать бусин». Твой же ответ основывался на незнании.
   — Это несправедливо, джетах!
   — А этот ответ основан на глупости.

Предание о Малтаке Ди, Кода Нушада, Талман

 
   Джоанн проснулась, но осталась лежать неподвижно, размышляя обо всем, что ей привиделось во сне. Ухе подверг сомнению бессмертие законов, развязал на Синдие кровавую войну ради спасения маведах, но в качестве расплаты за прегрешение добился только того, что сохранил собственную жизнь.
   Ухе махнул рукой на Аакве, своего бога; решил для себя, что бог ошибается; наложил на Синдие клеймо, которое оставалось несмываемым на протяжении двенадцати тысяч лет и до настоящего времени.
   Ве-Бутаан на планете Дитаар назван в честь города в горах, где захоронен Ухе. Тзиен денведах, бойцы передовой линии, отправляют трепещущих пленников в мадах. Террористы на Амадине продолжают дело племени маведах и даже нарекли себя тем же именем.
   И Джоанн произнесла вслух последние слова Ухе:
   — «О Ааква, во имя детей твоих, стань лучшим богом!»
   — Тщетная, хоть и древняя, мольба. — Голос был низкий, гулкий, но в нем слышались веселые нотки. Джоанн села.
   — Кто ты?
   Негромкий смешок.
   — Кто я такой? Кто я такой... Глубокий вопрос, Джоанн Никол. Потребовалось бы немало часов, чтобы на него ответить. А зовут меня Тора Соам. Я — главный магистр Талман-коваха. Во время пожара на Дитааре вы спасли моего третьего ребенка, Сина Видака.
   — Наконец-то вы пришли!
   — Да. Пур Сонаан говорил мне, что вас удивляет мое отсутствие; я прошу за это прощения. Но вы так долго были при смерти! К тому же меня буквально раздирают на части.
   Голос звучал таинственно, его обладателя трудно было вообразить.
   — Что со мной станет, Тора Соам?
   — Еще один глубокий вопрос! — Пауза, смешок. — Хотя вы, наверное, имеете в виду свое ближайшее будущее?
   — Естественно.
   — Перед вами откроется не так уж много путей. Несмотря на мою протекцию, вы по-прежнему остаетесь в ранге вемадах. Существует достаточно доводов в пользу того, чтобы вы стали вехивида.
   «Вехивида»? «Из шести». «И сказал Ухе: „Дети их будут посланы в Шестой денве...“
   — Я не ребенок, Тора Соам.
   — Но вы инвалид.
   — Я не служу дракам.
   — Вы уже послужили нашему делу, Джоанн Никол, поставив в ряды тзиен денведах нового бойца.
   Она почувствовала, что заливается краской.
   — Я спасла ребенка, только и всего.
   — М-м-м... Вы проводите грани между мотивами, поступками и ответственностью. Если бы вы не спасли моего ребенка, он бы не стал солдатом. Разве это не делает вас ответственной за появление нового солдата? — В голосе Торы Соама слышалась добродушная насмешка: он, очевидно, забавлялся.
   — Я спасла ребенка, а стать солдатом тзиен денведах — это уже его собственный выбор.
   — Понимаю. Если бы вы знали, что, повзрослев, ребенок пойдет в тзиен денведах, вы бы не стали его спасать?
   — Игра становится скучной, драк.
   — Отвечайте на вопрос, Джоанн Никол. Спасли бы вы его или позволили сгореть?
   Она вспомнила тот полный едкого дыма кошмар. Сотни убитых детей, гарь, вонь... Она вытерла глаза и покачала головой.
   — Не знаю...
   — А по-моему, отлично знаете.
   Джоанн хлопнула себя ладонью по ноге.
   — Согласна! Спасла бы, спасла! Но я спасала просто жизнь, а не солдата для Палаты драков.
   До Джоанн донесся шорох одежды: драк поднялся.
   — Прошу меня простить, Джоанн Никол. В мои намерения не входило вас расстраивать. Если вы настаиваете, вы — вемадах.
   — Настаиваю!
   — Пур Сонаан говорил мне, что скоро вы совсем поправитесь, не считая, конечно, зрения. Как только вы сможете покинуть чирн-ковах, я переведу вас в имение Тора. Мадах — это общественное устройство, а не клочок земли. У меня дома вы сможете оставаться столько, сколько захотите — во всяком случае, до полного выздоровления.
   Джоанн засмеялась и поднесла ладони к лицу.
   — А мои глаза? Когда я прозрею?
   — Пур Сонаан упорно работает над этой задачей...
   — Тора Соам! Сейчас в мадахе много солдат-землян.
   — И что же?
   — Пока вы будете заботиться о моей безопасности, они останутся вемадах. Я предпочла бы положиться на них, а не на милость драка.
   Тора Соам некоторое время молчал. Потом Джоанн почувствовала, как он склоняется к ее койке и берет плейер Пур Сонаана. Щелчок, звук перемотки, снова щелчок. Драк положил включенный плейер ей на колени.
   — Учите старый урок, Джоанн Никол.
   Она услышала его удаляющиеся шаги. Голос из плейера заполнил палату.
 
   Это снова был рассказ Намндаса, молодого наставника Шизумаата из храма Ухе.
 
   «... Шли дни; к тому времени, когда было набрано два новых класса, мои подопечные размещались у южного края стены Мадах. Эбнех стоял перед учениками и слушал, как они рассказывают об Аакве, Раде, Даулте и Ухе.
   Когда все выступили, Эбнех развел руками.
   — Мы называем предание об Ухе «Кода Овида»; какова же первая истина?
   В первой «Кода» содержится, разумеется, много истин. Задача ученика состоит в том, чтобы извлечь из предания главнейшую истину.
   Встал первый ученик и изложил общепризнанную истину из истории:
   — Закон Ааквы заключается в том, что жрецы Ааквы высказывают подлинные пожелания Ааквы. Довольный Эбнех кивнул.
   — Все согласны?
   Все ученики кивнули, кроме Шизумаата. Тот смотрел на колонны вокруг могилы Ухе. Наконец Эбнех обратился к нему:
   — Ты нас слушаешь, Шизумаат ? Шизумаат перевел взгляд на Эбнеха.
   — Я слушал.
   — Ты согласен с тем, как этот ученик понимает «Кода Овида»?
   — Нет. — Шизумаат снова стал смотреть на могилу Ухе. Эбнех подошел к Шизумаату.
   — Встань! — Шизумаат встал и перевел взгляд на Эбнеха. — А какую истину видишь в «Кода Овида» ты?
   — Я вижу, Эбнех, что между племенем маведах и выживанием стоял закон; вижу, что это был не священный закон, а правило, придуманное на Синдие; вижу, что Ухе понял это и пренебрег законом ради спасения племени. Поэтому истина, которую я из всего этого вывожу, состоит в том, что законы должны служить синдие, а не синдие — законам.
   Эбнех долго смотрел на Шизумаата, а потом проговорил:
   — В таком случае скажи, Шизумаат, должны ли мы подчиняться желаниям Ааквы, передаваемым его жрецами?
   — Если это добрый закон, то ему нужно следовать, если нет, то он не должен действовать.
   Эбнех сузил глаза; соседи Шизумаата отодвинулись от него.
   — Не хочешь ли ты сказать, Шизумаат, что законы Ааквы могут быть ложью?
   Я зажмурился. Эбнех принуждал Шизумаата к богохульству. Шизумаат был достаточно разумен, чтобы это понять; но он был и слишком упрям, чтобы испугаться боли, которую испытает, принимая наказание за богохульство.
   — Если законы исходят от жрецов, — молвил Шизумаат, — это значит, что они порождены смертными, обреченными ошибаться, то есть могут оказаться ложными.
   Эбнех выпрямился.
   — А если законы исходят от Ааквы?
   — Тогда Ааква может быть неправ; он даже бывал неправ. Мне подсказывает это Предание об Ухе.
   В храме установилась зловещая тишина. Я подбежал к Шизумаату и схватил его за руку.
   — Думай, Шизумаат! Думай, что говоришь! Шизумаат вырвал у меня руку.
   — Я подумал, Намндас, потому и дал такой ответ. Эбнех оттолкнул меня от ученика.
   — Известно ли тебе, как ты поплатишься за свои слова?
   — Да, Эбнех, я знаком с правилами, — ответил ему Шизумаат с улыбкой.
   — Зная их. ты все равно издеваешься над ними?
   — Я ставлю их под сомнение; я сомневаюсь в их происхождении; мне сомнительна их действенность. Знаю, жрецы выпорют меня за мои слова; но вот какой вопрос я вам задаю: докажет ли порка существование Ааквы и истинность его законов?
   Эбнех не дал ответа.
   Утром, когда Прародитель Всего осветил восточные колонны храма, я поднялся по ступеням и обнаружил Шизумаата стоящим на коленях среди колонн, лицом к Аакве.
   Шизумаат прижимался щекой к камням пола. Камни были забрызганы темно-желтой кровью ученика. Глаза Шизумаата были зажмурены, грудь вздымалась. Позади него стояли двое жрецов с розгами. Сбоку стоял Эбнех и повторял:
   — Подними голову, Шизумаат. Подними голову!
   Шизумаат уперся ладонями в окровавленные камни, оттолкнулся и сел на корточки; утренний свет Ааквы озарил его серое лицо.
   — Поднял.
   — Что же ты видишь?
   Шизумаат поколебался, прищурился, глубоко вздохнул.
   — Я вижу прекрасный утренний свет, который мы именуем Ааквой.
   Эбнех наклонился над ним и прошипел в самое ухо:
   — Является ли свет богом?
   — Не знаю. Что вы подразумеваете, говоря «бог» ?
   — Бог! Бог — это Бог! — Одной рукой Эбнех схватил Шизумаата за плечо, другой указал на Аакву. — Не есть ли это Прародитель Всего? Шизумаат опустил плечи и медленно покачал головой.
   — Я не знаю.
   — А о чем говорит тебе твоя спина, Шизумаат ?
   — Моя спина говорит мне о многом, Эбнех. Она говорит, что вы недовольны мною; она говорит, что, если усердно хлестать по живому мясу, из него брызнет кровь; она говорит, что это больно. — Шизумаат поднял глаза на Эбнеха. — Но она не говорит мне, что Ааква — бог; она не говорит мне, что законы жрецов — священная истина.
   Эбнех поманил двоих с розгами.
   — Секите его до тех пор, пока спина не скажет ему всю правду.
   Один из слуг в ответ развернулся и удалился в храм. Другой некоторое время смотрел на Шизумаата, а потом отдал розгу Эбнеху.
   — Спина уже рассказала Шизумаату все, чему может научить его розга. Возможно, вы придумаете довод поубедительнее.
   И второй слуга тоже развернулся и удалился в храм.
   Эбнех смотрел вслед обоим слугам; потом он отбросил розгу и посмотрел на Шизумаата.
   — Почему ты восстаешь против Ааквы?
   — Я не восстаю. Я только говорю правду, которую вижу, или вы предпочли бы, чтобы я вам лгал? Послужило бы это на благо истине?
   Эбнех покачал головой.
   — Ты позоришь своего родителя.
   — Невежество моего родителя не может служить доказательством существования бога.
   Шизумаат опустил голову. Эбнех отвернулся и ушел в храм. Тогда Шизумаат взглянул на меня.
   — Отведи меня к себе, Намндас. Я поставил ученика на ноги.
   — Хочешь, я отведу тебя в твой дом? Шизумаат усмехнулся.
   — Одно дело — когда меня бьют за то, что я понимаю правду, и совсем другое — когда родитель побьет меня за то, что я уже побит. Это получится уже не честность, а просто глупость.
   Шизумаат закрыл глаза и упал мне на руки. Я потащил ученика из храма в свою келью за площадью...»
 
   Джоанн выключила плейер.
   «Это получится уже не честность, а просто глупость».
   Послужит ли она своей цели, не приняв предложения Торы Соама? Остановит ли войну? Способна ли она вообще на что-либо, или ее удел — причинять страдания вемадах — таким, как Токийская Роза? Не упрямствует ли она ради призрачной цели?..
   — Ну как?
   От неожиданности Джоанн подскочила. Голос принадлежал Торе Соаму.
   — Я думала, вы ушли.
   — Выходит, вы ошибались. Что вы решили?
   Джоанн немного поразмыслила и кивнула.
   — Я перееду в ваше имение, Тора Соам.
   — М-м-м... Есть одна поговорка — кто ее автор, неизвестно. Она гласит: чтобы указать человеку, что загорелась его одежда, требуются острая палка, большое зеркало и громкий голос. — Тора Соам помолчал. — Возможно, палка — это лишнее. Счастливого выздоровления, Джоанн Никол.
   Шаги направились к двери и стихли в коридоре. Джоанн посидела неподвижно, потом опять включила плейер и стала слушать «Кода Нувида» с произвольно взятого места.
 
   «В ту ночь я заметил, что не все храмовые светильники подняты на положенную высоту. Потом я увидел Шизумаата: он, запрокинув голову, медленно танцевал на могиле Ухе!
   Я бросился в центр храма и остановился, ухватившись руками за каменное надгробие.
   — Спустись, Шизумаат! Спустись, не то я накажу тебя прежде, чем до тебя доберутся жрецы со своими розгами! Шизумаат прервал свой танец и глянул на меня сверху.