Лонгиер Барри. Враг мой (Авторский сборник)

   — Ба! Эту нашу потасовочку ты называешь сражением? Черт возьми, Джерри, да мы этот ваш боевой утиль запросто сбиваем...
   — Хо, Дэвидж! То-то же ты и питаешься копченой змеятиной!
   Я выхватил изо рта упомянутый деликатес и замахнулся на дракошку.
   — Твое дыхание тоже отдает змеями, дракошка!
   Джерри с фырканьем отвернулся от огня. Я почувствовал себя последним болваном. Во-первых, потому, что нам все равно не разрешить спора, который вот уже более столетия ведет добрая сотня миров. Во-вторых, мне хотелось, чтобы Джерри проверил мою декламацию. Я ведь успел затвердить свыше ста поколений. Драконианин сидел боком к огню, отблеск огня падал на колени, так что можно было разглядеть шитье.
   — Джерри, что это будет?
   — Нам с тобой не о чем разговаривать, Дэвидж.
   — Да брось ты!
   Джерри посмотрел на меня, опять устремил взгляд на колени и поднял повыше крохотный костюмчик из змеиной кожи.
   — Для Заммиса. — Джерри улыбнулся, я же, покачав головой, рассмеялся.
 
   Речь заходила о философии.
   — Ты изучал Шизумаата, Джерри, — рассказал бы о его учении!
   — Нет, Дэвидж. — Джерри нахмурился.
   — Что, учение Шизумаата — тайна?
   — Нет, — покачал головой Джерри. — Но мы слишком высоко ставим Шизумаата, чтобы о нем распространяться.
   Я потер подбородок.
   — Ты имеешь в виду — просто распространяться или рассказывать человеку?
   — Не землянину, Дэвидж, а именно тебе.
   — Почему?
   Джерри поднял голову, сощурив желтые глаза.
   — Ты ведь помнишь, что говорил... на песчаной косе.
   Почесав в затылке, я смутно припомнил, как последними словами обругал дракошку и его Шизумаата.
   — Но, Джерри, я ведь злой был, прямо бешеный. Нельзя же ставить мне в вину то, что я тогда наплел сгоряча.
   — Можно. Я ставлю.
   — Если я извинюсь, что-нибудь изменится?
   — Нет.
   Я обуздал в себе порыв наговорить гадостей и стал вспоминать тот миг, когда мы с Джерри стояли готовые придушить друг друга. Припомнив кое-какие подробности той первой встречи, я опустил уголки губ, изо всех сил стараясь не расплыться в улыбке.
   — Расскажешь мне об учении Шизумаата, если я тебе прощу... то, как ты тогда отозвался о Микки-Маусе?
   Я склонил голову, изображая благоговение, хотя главной моей целью было подавить смешок.
   Джерри виновато потупился.
   — Меня это все время тяготило, Дэвидж. Если ты меня простишь, я расскажу о Шизумаате.
   — В таком случае я тебя прощаю, Джерри.
   — И еще одно...
   — Что?
   — Ты должен посвятить меня в учение Микки-Мауса.
   — По... постараюсь.
 
   Речь заходила о Заммисе.
   — Джерри, кем ты хочешь, чтоб Заммис стал?
   Драконианин пожал плечами.
   — Заммис должен вырасти достойным своих предков. Я хочу, чтобы имя свое он носил с честью. Больше ни о чем не прошу.
   — Заммис сам выберет профессию?
   — Да.
   — Однако у тебя есть насчет него хоть какое-то заветное желание?
   — Есть.
   — Какое же?
   — Пусть в один прекрасный день Заммис любой ценой покинет эту злосчастную планету.
   — Аминь, — подытожил я.
   — Аминь.
 
   Зима тянулась томительно долго, мы уж было всерьез заопасались с Джерри, что начался новый ледниковый период. За стенами пещеры все покрылось толстым слоем льда, а из-за низких температур в сочетании с неутихающими ветрами всякая вылазка превращалась в самоубийственную пытку, чреватую опасными падениями или обморожениями. Но все равно, по молчаливой договоренности, нужду мы справляли снаружи. В дебрях пещеры было несколько изолированных естественных гротов, однако мы боялись загрязнить источники воды, не говоря уж о воздухе в самой пещере. А снаружи главной опасностью было сидеть без штанов на таком леденящем ветру, что пар дыхания замерзал, не успев пройти через тоненькие шарфы, сделанные из нашей летной формы (ими мы укутывали лица). Мы приучились не волынить на морозе. Как-то утром Джерри пошел до ветру, а я возился у очага — растирал сушеные коренья и разбавлял водой, намереваясь печь оладьи. Вдруг послышался голос Джерри:
   — Дэвидж!
   — Чего?
   — Дэвидж, иди скорее!
   Корабль! Не иначе! Я положил раковину-кастрюльку на песок, нахлобучил шапку, натянул рукавицы и опрометью кинулся к выходу. Возле самой двери я укутал нос и рот шарфом во избежание воспаления легких. Джерри, чья голова была обмотана на аналогичный манер, заглядывал в дверь и, поторапливая, отчаянно махал мне руками.
   — Что случилось?
   Джерри шагнул в сторону, уступая мне дорогу.
   — Иди смотри!
   Солнце. Голубое небо и солнце. Вдали, над морем, сгущались новые тучи, однако над головой у нас сияла безоблачная голубизна. Оба мы не могли смотреть прямо на солнце, но все равно повернулись к нему лицом и ощутили кожей прикосновение лучей Файрина. Заиндевелые скалы и деревья блестели и искрились.
   — Красиво.
   — Да. — Рукой в варежке Джерри ухватил меня за рукав. — Дэвидж, ты хоть понимаешь, что это значит?
   — Что?
   — Сигнальные костры по ночам. В ясную ночь большой костер будет заметен с орбиты, на?
   Я поглядел сперва на Джерри, потом на небо.
   — Не уверен. Если костер достаточно велик, да ночь безоблачна, да кто-нибудь поглядит вниз именно в нужную минуту... — Я поник головой. — Не говоря уж о том, чтоб вообще было кому поглядеть. — У меня начали зябнуть пальцы. — Пошли обратно.
   — Дэвидж, ведь это шанс!
   — А чем костер жечь, Джерри? — Я обвел рукой деревья, растущие возле пещеры и над нею. — Все, что может гореть, покрыто ледяной коркой сантиметров пятнадцать в толщину.
   — В пещере...
   — Наше топливо? — Я помотал головой. — Неизвестно, сколько еще продлится зима. Ты уверен, что дров у нас достаточно и мы можем позволить себе роскошь швырять их на ветер или, что одно и то же, на сигнальные костры?
   — Это ведь шанс, Дэвидж. Наш шанс! Выживем мы или погибнем — орел или решка.
   Я решил рискнуть:
   — Была не была!
   За последующие несколько часов мы вытащили наружу четверть любовно собранного запаса дров и свалили у входа в пещеру. Когда мы закончили — задолго до наступления вечера, — небо опять закуталось в толстенное серое одеяло. Каждую ночь мы то и дело проверяли небо, ожидая появления звезд. Днем же нам частенько приходилось часами скалывать наледь с поленницы. И все-таки в нас тлела искорка надежды; но вот в один прекрасный день запасы топлива в пещере иссякли, и мы были вынуждены позаимствовать дрова из сигнальной поленницы.
   Той ночью, впервые за все время нашего знакомства, вид у драконианина был вконец пришибленный. Джерри сидел у очага, глядя в огонь. Но вот рука его нырнула за пазуху, под куртку змеиной кожи, и извлекла оттуда подвешенный на цепочке золотой кубик. Сжав кубик в обеих руках, Джерри закрыл глаза и забормотал что-то по-дракониански. Я, лежа на постели, молча следил за происходящим, пока Джерри не умолк. Но вот драконианин со вздохом вернул загадочный предмет на место, под куртку.
   — Что это за штука?
   Джерри поглядел на меня, нахмурился, потрогал свою куртку.
   — Ты об этом? Это мой Талман — то, что у вас зовется Библией.
   — Наша Библия — книга. Знаешь, там страницы, их можно перелистывать.
   Джерри опять вытащил из-за пазухи диковинную вещицу, пробормотал какую-то фразу по-дракониански и принялся возиться с маленькой застежкой. Из первого золотистого кубика вывалился второй, его-то драконианин и протянул мне.
   — Поосторожнее, Дэвидж.
   Я уселся на постели и, приняв загадочный предмет, осмотрел при свете огня в очаге.
   Три откидные пластинки золотистого металла служили переплетом для книжицы толщиной сантиметра два с половиной. Раскрыв книгу примерно на середине, я окинул взглядом сдвоенные столбцы точек, черточек и закорючек.
   — По-дракониански написано.
   — Конечно.
   — Но ведь я не умею читать.
   У Джерри брови взмыли вверх.
   — Ты так хорошо владеешь драконианским языком, мне даже в голову не приходило... хочешь, я тебя научу?
   — Читать?
   — А что тут такого? Ты ведь не опаздываешь на свидание?
   — Что верно, то верно. — Я повел плечами. И попытался пальцем перевернуть крохотную страничку. Перелистнул я страниц пятьдесят разом. — Страницы слиплись.
   Джерри показал на бугорочек в верхней части корешка.
   — Вытащи булавку. Она для того, чтобы перелистывать страницы.
   Я извлек коротенькую иглу, тронул ею страницу, и она, отделясь от соседних, легко перевернулась.
   — Кто написал твой Талман, Джерри?
   — Многие авторы. Все великие учители.
   — Шизумаат?
   — В том числе Шизумаат, — кивнул Джерри. Захлопнув книжечку, я подержал ее на ладони.
   — Джерри, почему ты вынул ее именно сейчас?
   — Искал в ней утешения. — Драконианин развел руками. — Этот клочок суши. Возможно, мы тут состаримся и умрем. Возможно, нас никогда не отыщут. Сегодня я это понял, когда мы понесли сигнальные поленья в пещеру. — Джерри сложил руки на животе. — Здесь будет рожден Заммис. Талман помогает мне примириться с тем, чего я не в силах изменить.
   — А до Заммиса долго еще осталось?
   — Недолго, — улыбнулся Джерри. Я взглянул на крохотную книжицу.
   — Хорошо бы, ты научил меня читать, Джерри.
   Сняв с шеи цепочку и футляр, Джерри подал мне то и другое.
   — Вот так полагается хранить Талман.
   С секунду я подержал книжечку, но тут же опомнился.
   — Не могу я ее принять, Джерри. Она явно дорога тебе до чрезвычайности. Вдруг потеряю?
   — Не потеряешь. Держи у себя, пока учишься. Ученику так положено.
   Я надел цепочку на шею.
   — Ты мне оказываешь немалую честь.
   Джерри слегка удивился.
   — Гораздо меньшую, чем оказываешь мне ты, заучивая родословную семейства Джерриба. В твоем изложении она звучит правильно и трогательно.
   Взяв в очаге уголек, Джерри подошел к стене. В тот вечер я выучил тридцать одну букву драконианского алфавита и дополнительно девять букв, употребляемых в литературных текстах.
 
   В конце концов дрова подошли к концу. Ближе к тому времени, как Заммису появиться на свет, Джерри здорово отяжелел и очень-очень недомогал, и под силу ему было разве что, опираясь на мою руку, выбираться из пещеры по нужде. Поэтому на мою долю приходился сбор дров (для чего я с помощью единственной уцелевшей палки сбивал наледь с промерзшего сухостоя), а также стряпня.
   Однажды вьюжным днем я заметил, что льда на деревьях вроде как поубавилось. По всей видимости, зима шла на убыль и дело повернуло к весне. Лед я сбивал в превосходном расположении духа, предвкушая приход весны и думая о том, что от такой новости Джерри приободрится. Зима страшно угнетала моего дракошу. Я как раз работал в лесу над пещерой (скидывал вниз охапки заготовленных дров), когда раздался вопль. Я так и застыл на месте, потом огляделся. Ничего не видно, кроме моря да льда вокруг. Тут вопль повторился:
   — Дэвидж!
   Джерри. Я выронил из рук очередную охапку дров и помчался к расселине в скале — по этой расселине пролегал кратчайший путь от пещеры к лесу. Джерри вновь завопил; тут я поскользнулся и дальше уж не бежал, а катился вниз до самого выступа, который располагался вровень со входом в пещеру. Я вихрем пронесся по проходу и наконец добрался до жилого грота. На постели, взрывая пальцами песок, корчился Джерри.
   Я упал на колени рядом с драконианином.
   — Я здесь, Джерри. Что с тобой? Что случилось?
   — Дэвидж! — Драконианин закатил невидящие глаза; некоторое время он беззвучно шевелил губами, потом испустил очередной вопль.
   — Джерри, вот я! — Я потряс драконианина за плечи. — Это же я, Джерри, Дэвидж!
   Джерри повернул ко мне искаженное лицо и с силой, какую придает нестерпимая боль, вцепился в мою руку.
   — Дэвидж! Заммис... что-то неладно!
   — Что? Чем тебе помочь?
   Джерри опять закричал, но тут же безвольно обмяк в полуобмороке. Неимоверным усилием драконианин заставил себя очнуться и притянул мою голову к своим губам.
   — Дэвидж, поклянись мне.
   — В чем, Джерри? В чем поклясться?
   — Заммиса... на Драко. Пусть предстанет перед фамильными архивами. Сделай это для меня.
   — Как тебя понять? Ты так говоришь, словно помирать собрался.
   — Собрался, Дэвидж. Заммис — двухсотое поколение... очень важно. Выведи мое дитя в жизнь на прямую дорогу, Дэвидж. Поклянись!
   Свободной рукой я утер взмокший лоб.
   — Ты не умрешь, Джерри. Крепись!
   — Полно! Взгляни правде в лицо, Дэвидж! Я умираю! Ты должен обучить Заммиса родословной Джерриба... и книге Талман, гавей?
   — Прекрати! — Осязаемой тяжестью на меня навалился панический страх. — Прекрати такие разговоры! Ты ведь не умрешь, Джерри. Давай же, борись за жизнь, кизлодда ты, сукин сын...
   Джерри вскрикнул. Дышал он неглубоко, то погружался в забытье, то вновь приходил в сознание.
   — Дэвидж.
   — Что? — Я вдруг понял, что всхлипываю как маленький.
   — Дэвидж, помоги Заммису появиться на свет.
   — Что... как то есть? Ты о чем?
   Джерри отвернулся к пещерной стенке.
   — Подними мне куртку, Дэвидж. Скорее!
   Я задрал вверх куртку змеиной кожи; обнажился вздутый живот. Из ярко-красной складочки посреди живота сочилась прозрачная жидкость.
   — Что же... что я должен делать?
   Джерри учащенно задышал, потом затаил дыхание.
   — Раздвинь! Раздвинь пошире, Дэвидж!
   — Нет!
   — Сделай это! Прошу тебя; иначе Заммис погибнет!
   — Какое мне дело до твоего треклятого ребенка, Джерри? Ты лучше скажи, как спасти тебя?
   — Раздвинь пошире... — прошептал драконианин. — Позаботься о моем малыше, иркмаан. Пусть Заммис предстанет перед архивами рода Джерриба. Поклянись мне в этом.
   — Ох, Джерри...
   — Поклянись же!
   — Клянусь... — Жгучие слезы градом хлынули у меня по щекам. Джерри, закрыв глаза, ослабил хватку на моей кисти. Окаменев от горя, я опустился на колени возле драконианина. — Нет. Нет, нет, нет, нет.
   — Раздвинь! Раздвинь пошире, Дэвидж!
   Я нерешительно дотронулся до складки на животе у Джерри. Под моими пальцами пульсировала жизнь, пытаясь вырваться из безвоздушной темницы драконьего чрева. Эту новую жизнь я возненавидел, люто возненавидел треклятое отродье, как никогда ничего прежде не ненавидел. Меж тем пульсация у меня под пальцами слабела, а там и вовсе замерла.
   Пусть Заммис предстанет перед архивами рода Джерриба. Поклянись мне в этом...
   Клянусь...
   Собравшись с духом, я ввел свои большие пальцы в складку и тихонько потянул на себя. Постепенно я наращивал усилие и наконец исступленно рванул. Складка поддалась, при этом забрызгав мне куртку прозрачной жидкостью. Расширив отверстие, я увидел недвижного Заммиса, скорчившегося как бы в ванночке, наполненной жидкостью.
   Меня стошнило. Когда блевать стало нечем, я погрузил руки в жидкость и подвел их под младенца-драконианина. Приподнял его, вытер свои губы о верхнюю часть рукава, прижался губами к ротику Заммиса и раскрыл крохотные губенки. Трижды, четырежды вталкивал я воздух в легкие младенца, но вот он закашлялся, а там и закричал. Растительным волокном я перетянул две пуповины, затем перерезал их, отделив Джеррибу Заммиса от плоти бездыханного родителя.
 
   Занеся камень высоко над головой, я с размаху изо всех сил ударил по льду. Во все стороны брызнула ледяная крошка, обнажив темную зелень. Я опять поднял камень и опять с силой опустил, выбив изо льда другой камень. Я подобрал этот второй камень и отнес к наполовину засыпанному трупу дракошки. Дракошка, подумал я. Хорошо. Так и называй его в мыслях — дракошка. Жабья рожа. Гермафродит паршивый. Враг. Как угодно называй, лишь бы заглушить боль утраты.
   Оглядев груду камней, я решил, что этого хватит для завершения похорон, и преклонил колени у могилы. Укладывая на пирамиду последние камни, не обращая внимания на мокрый снег, застывающий на змеиной коже моей одежды, я едва сдерживал слезы. Потер руки, чтоб согрелись. Весна не за горами, но слишком долгое пребывание на воздухе по-прежнему опасно. А ведь возиться с могилой драконианина пришлось порядочно. Подняв очередной камень, я уложил его на место. Он придавил кожаное покрывало, и тут я понял, что труп уже окоченел. Торопливо навалил сверху остаток камней и встал.
   Ветер едва не сбил меня с ног, я с трудом балансировал на льду возле могилы. Бросив взгляд на бурлящее море, я поплотнее запахнул на себе змеиные шкуры и глянул вниз, на каменную пирамидку. Хоть бы какие-нибудь слова высечь. Нельзя же просто предать прах земле и тут же как ни в чем не бывало сесть за обед. Нужны хоть какие-нибудь слова.Но какие именно? Я не религиозен, не был религиозным и драконианин. Что касается смерти, то его официальная философия относится к ней так же, как и моя неофициально-личная, отрицающая мусульманские услады, языческие валгаллы, христианское царствие небесное. Смерть есть смерть, конец, финал, прахом был и в прах обратишься... Но все равно нужны хоть какие-нибудь слова.
   Я сунул руку за пазуху и сомкнул ее на золотом кубике Талмана. Ощутив сквозь варежку острые углы, я с закрытыми глазами мысленно перебрал изречения выдающихся драконианских философов. Однако ничего подходящего к случаю не припомнил.
   Талман — книга о жизни. Слово талма означает «жизнь», ею-то и занимается философия дракониан. До смерти у этой философии не доходят руки. Смерть есть непреложный факт, конец жизни. В Талмане не нашлось нужных слов. Порывами налетал леденящий ветер, я зябко ежился. Мои пальцы уже успели онеметь, закоченевшие ноги пронизывала боль. Но все равно нужны слова. Однако на ум приходили только такие, о г которых откроется некий шлюз и меня всего затопит горе, горе осознанной утраты. Но все равно... все равно нужны слова.
   — Джерри, я... — Слов не было. Я отвернулся от могилы, и мои слезы смешались с мокрым снегом.
 
   Окутанный теплом и безмолвием пещеры, я сидел на тюфяке, привалясь к пещерной стенке. Все пытался развлечься игрой теней и бликов света, которые огонь отбрасывал на противоположную стенку. Причудливые фигуры формировались лишь наполовину и тотчас исчезали вприпляску, прежде чем я успевал сосредоточиться и толком их разглядеть. В детстве я любил всматриваться в облака, видел там всякие лица, крепости да замки, зверей, драконов, великанов. Это был мир ухода от действительности, ухода в фантазию, он как бы впрыскивал диво и приключение в скучные и размеренные будни мальчишки, родившегося в обеспеченной семье и ведущего обеспеченное существование. На пещерной же стенке мне удавалось разглядеть всего лишь некую проекцию ада: языки пламени словно лизали искаженное, гротесковое изображение осужденных грешников. При мысли об аде мне стало смешно. Ведь ад рисуется нам этаким пожаром под управлением зубоскала-садиста, облаченного в форму пожарника. На Файрине IV я твердо усвоил другое: ад — это одиночество, голод и нескончаемые холода.
   До меня донеслось повизгивание, я бросил взгляд в полумрак — там в уголке пещеры был припасен тюфячок. Джерри собственноручно приготовил для Заммиса мешочек змеиной кожи и набил его шелухой от семян. Маленькое существо снова пискнуло, и я повернулся к нему, недоумевая, чего же ему надо. От страха я даже похолодел. Что едят драконьи дети? Дракониане ведь не млекопитающие. А нас на боевой подготовке всего-то и научили, что распознавать дракошек... да еще убивать их. Потом меня охватила сущая паника: что же я пущу в ход вместо пеленок?
   Дитя вновь заскулило. Я с усилием поднялся на ноги, подошел к крохе и опустился возле него на песок. Из свертка, когда-то служившего Джерри летной формой, мне замахали пухленькие трехпалые ручонки. Я поднял сверток, перенес поближе к огню и уселся на камень. Кое-как примостив сверток у себя на коленях, я осторожненько развернул его. Под желтыми, налитыми сном веками я приметил поблескивание желтых глазок Заммиса. Начиная от чуть ли не безносой мордочки и сплошных челюстей и кончая насыщенно-желтым цветом кожи, Заммис по всем статьям был миниатюрной копией Джерри, если не считать подкожного жирка. Младенец, можно сказать, оброс складочками жира. Я внимательно осмотрел его и обрадовался, увидев, что дитя нигде не напачкало.
   — Есть-то хочешь? — Я глянул Заммису в личико.
   — Гу.
   Челюсти у него были готовы к действию, и я решил, что дракониане скорее всего с первого же дня жуют твердую пищу. Я отщипнул кусочек сушеной змеятины и коснулся им губок младенца. Заммис отвернул головенку.
   — Ешь давай, ешь. Ничего лучше здесь не сыскать.
   Я опять прижал змеятину к его губам, и тогда Заммис оттолкнул ее пухлой ручонкой.
   — Ладно, проголодаешься — получишь, — уступил я.
   — Гу, ме! — Головенка покачивалась у меня на коленях, крохотная трехпалая ладошка сомкнулась вокруг моего пальца, и дитя вновь захныкало.
   — Есть ты не хочешь, пеленки менять не нужно, так чего ж тебе надо? Кос ва ну?
   Личико Заммиса сморщилось, одна ручонка потянула меня за палец, другая махнула в направлении моей груди. Я взял Заммиса на руки, чтобы завернуть, как раньше, в летную форму, а крохотные ручонки вцепились в змеиную кожу моей куртки, и дитя подтянулось ко мне вплотную. Я прижал его теснее — оно прильнуло щечкой к моей груди и тут же уснуло.
   — Вот оно что... Разрази меня гром!
 
   Пока Джерри-драконианин был жив-здоров, у меня и мысли не возникало о том, как я близок к сумасшествию. Мое теперешнее одиночество было сродни раку и, подобно злокачественной опухоли, питалось ненавистью: ненавистью к планете с ее нескончаемыми морозами, нескончаемыми ветрами и нескончаемой уединенностью; ненавистью к беспомощному желтокожему младенцу, который, цепляясь за меня, требовал заботы, еды и любви, хоть я и не мог дать ему ни того, ни другого, ни третьего; наконец, ненавистью к самому себе. Я ловил себя на том, что совершаю чудовищные и омерзительные поступки. Пытаясь пробить глухую стену одиночества, я, бывало, разговаривал сам с собой, кричал, распевал песни, ругался на чем свет стоит, городил вздор и вообще отводил душу как умел.
   Глаза малыша были раскрыты, он махал пухлыми ручками и гулил. Я подобрал с полу увесистый камень, проковылял в угол и занес каменную тяжесть над крохотным тельцем.
   — Мне ведь недолго и уронить эту штуковину, малыш. Что с тобой тогда станется? — К горлу подступил истерический смех. Я отшвырнул камень. — Но стоит ли пачкать пещеру? Наружу тебя! Вынесу на минутку, и тебе крышка! Слышишь меня? Крышка!
   Дитя покрутило трехпалыми лапками в воздухе, закрыло глазки и расплакалось.
   — Почему ты не ешь? Почему под себя не ходишь? Почему ничего не делаешь, что положено, только ревешь?
   Дитя заплакало еще пуще.
   — Ба! Надо было прикончить тебя тем камнем. Самое милое дело...
   Тут меня захлестнула волна отвращения к себе, я осекся, вернулся к своему тюфяку, взял шапку, варежки, шарф и полез вон из пещеры.
   Еще не дойдя до каменной загородки у входа, я съежился от колючего ветра. Выбравшись на воздух, остановился, обвел взглядом море и небо, увидел перед собой мутную панораму, выдержанную в восхитительных тонах — черном и белом, сером и темно-сером. Очередной порыв ветра кинулся на меня, едва не загнав обратно в пещеру. Я все-таки удержался на ногах, подошел к кромке обрыва и погрозил морю кулаком.
   — Ну давай! Давай же, дуй, бушуй, сучье ты отродье, кизлодда! Меня ты пока не прикончило!
   Я покрепче зажмурил опаленные ветром веки, потом открыл глаза и посмотрел вниз. До ближайшего выступа — метров сорок, но, если разбежаться, это расстояние можно преодолеть. А там уж до скал, что в самом низу, останется каких-нибудь сто пятьдесят метров. Прыгай. Я попятился от обрыва. Прыгай! Конечно, прыгай! Я отрицательно мотнул головой, глядя на море: нет уж, я вместо тебя трудиться не стану! Желаешь мне погибели, так потрудись умертвить меня сам, своими силами!
   Я глянул назад и вверх — небо темнело на глазах, через час-другой весь пейзаж будет укрыт саваном ночи. Я обернулся к расселине — той, что ведет к приземистому лесу над пещерой.
   Присев на корточки у могилы драконианина, я обследовал груду камней: их уже скрепила пленочка льда. Джерри! Как же я теперь без тебя?
 
   Сидит, бывало, драконианин у огня, оба мы что-нибудь шьем. И беседуем.
   — А знаешь, Джерри, все это, — я приподнимаю повыше Талман, — все это я слыхал и прежде. Я-то ожидал чего-нибудь нового.
   Драконианин кладет рукоделие на колени и секунду испытующе смотрит на меня. Затем, качнув головой, вновь принимается за шитье.
   — Не слишком глубоко ты мыслишь, Дэвидж.
   — Это как же понимать?
   Джерри протягивает трехпалую ладонь.
   — Вселенная, Дэвидж, вокруг нас Вселенная — живые существа, неодушевленные предметы, всевозможные события. Не всё, конечно, одинаково, есть и различия, но Вселенная-то одна и та же, и все мы обязаны подчиняться одним и тем же законам природы. Ты об этом задумывался ?
   — Нет.
   — Вот так и надо понимать. Не слишком глубоко мыслишь.
   Я фыркаю.
   — Говорил же я тебе, что все эти мысли мне и раньше были знакомы. Стало быть, как я себе представляю, люди не менее глубоко мыслят, чем дракониане.
   Джерри смеется.
   — Из каждого моего слова ты упорно выводишь какие-то обобщения расового характера. Мое замечание относится к тебе лично, а не к человечеству в целом...
 
   Я сплюнул на мерзлую почву. Вы, дракошки, воображаете себя великими умниками. Ветер крепчал, в нем ощущался солоноватый привкус моря. Надвигался очередной штормяга. Небо приобретало своеобразную темную окраску, не раз вводившую меня в заблуждение: вопреки всему я воспринимал этот цвет не как черный, а как темно-синий. За воротник откуда-то скользнула сосулька.