Лоуэлл Элизабет. Рубиновое кольцо

   Очертания бронзового, мерцающего, темного болота были изящны, как движения балерины.
   – Потрясающе, – прошептала Фейт. Уокер хмыкнул.
   – Посмотрим, что ты скажешь, когда тебя облепят насекомые.
   – Тебе не нравится? Ты ведь здесь родился.
   Он пожал плечами:
   – Это место у меня в крови.
   Улыбка на лице Фейт возникла и исчезла так же быстро, как прикосновение легкого ветерка.
   – Ты его любишь?
   – Здесь я узнал, что такое нужда, так что любить эти края мне не за что.
   – После того, как твои родители развелись? – предположила Фейт.
   – Намного раньше. Отец пил, работал механиком, воровал на плантациях, охотился на аллигаторов. Мать была официанткой в забегаловке, где подавали креветки. Иногда она крала там еду, когда нам не везло на охоте.
   Фейт почти вздрогнула от смертельного спокойствия в голосе Уокера.
   – Ее можно понять. А что можно украсть на плантациях?
   – Растения.
   – Где?
   – В болоте. Это правительственная земля. Там растут редкие растения, за которые люди платят бешеные деньги. Растения надо собрать, обработать, и получатся разные средства против всех напастей: от желчно-каменной болезни и до слабости после пива.
   – От желчно-каменной болезни – это я понимаю. А что такое слабость после пива – понятия не имею.
   – Это когда выпьешь слишком много пива, намного больше, чем положено.
   Фейт заморгала, а потом засмеялась:
   – Значит, твой отец помогал людям.
   Уокер улыбнулся:
   – Если посмотреть с этой точки зрения, то он действительно делал доброе дело. Но маме приходилось работать в две смены, чтобы заплатить за отца штраф. Отец, как я говорил, охотился на крокодилов.
   – Тоже незаконно?
   – Да. Хотя ему платили по-настоящему хорошо. И мясо было хорошим, должен заметить.
   – Как у всего, когда очень хочешь есть, – добавила Фейт.
   – Мы очень голодали и могли есть даже грязь. Когда мне было шесть лет, у меня были капканы. Что в них попадало, то мы и ели. Когда они были пустыми, меня колотили – учили, что нельзя приходить домой без добычи.
   Фейт не слышала горечи в голосе Уокера. Он казался равнодушным. Мысль о маленьком худеньком мальчике, который бродил по болоту в поисках чего-то съестного, повергла ее в печаль. Ее ужасала мысль о том, что ему пришлось расти в нужде и самому заботиться о пропитании.
   – Стало немного легче после того, как Лот подрос и начал ставить собственные капканы, – вспоминал Уокер. – Поэтому я мог сосредоточиться на охоте. Отец был не в счет – он часто пил, но трезвый он был прекрасный охотник и лучший в округе механик. Он уехал в Техас, когда мне было двенадцать. Сказал, что вернется и заберет нас, когда найдет работу.
   – И что? – спросила Фейт.
   – А как ты думаешь?
   – Я думаю, что вы с братом не видели его, пока мать не купила вам билеты в Техас.
   – Ты быстро все улавливаешь.
   Она посмотрела в окно, но продолжала думать о мальччике, который ходит по трясине, чтобы найти хоть какую-то еду.
   – Брось печалиться, – сказал он наконец. – В рассказе всегда все кажется гораздо хуже, чем на самом деле. Мы с Лотом прекрасно охотились и рыбачили, нам чертовски везло. Мы знали местность лучше, чем отличники – таблицу умножения. Когда Стив был совсем невыносим, мы с Лотом уходили в болото.
   – Отчим бил вас? – Фейт услышала в своем голосе потрясение и быстро сказала:
   – Прости, но мать… позволяла?
   Уокер снова пожал плечами. Он никогда не понимал свою мать.
   – Маме нужен был мужчина рядом, она не возражала даже против пьяницы. Вот почему, когда пришло время выбирать, она выбрала пьяницу, этого сукина сына, который бил ее.
   Фейт бросила на Уокера быстрый взгляд. В лице его сейчас не было ничего нежного. Даже борода не могла скрыть окаменевшую линию рта.
   – Тебе было лучше с отцом.
   – Не было большого выбора. В тот вечер, когда я взбунтовался против Стива, мама купила Лоту и мне билеты и отослала нас прежде, чем он добрался до меня. За три недели мы нашли отца. Он работал со всяким сбродом в небольшом аэропорту. Отец научил меня разбираться в двигателях, один из летчиков копался со мной в самолетах и в книгах. Я накинулся на знания, как огонь на сосновую хвою.
   Фейт посмотрела на Уокера с восторгом.
   – К тому времени когда"не стукнуло девятнадцать, я работал на чартерных перевозках грузов. Это была первая моя настоящая работа.
   – А что перевозил?
   – Еду, почту, лекарства большей частью. Брошюры миссионеров и Библию, богатых экотуристов. – Он искоса посмотрел на нее. – Никаких наркотиков. Я был молод, но не глуп. Я оставил это моему брату. – Грустная улыбка Уокера была под стать его воспоминаниям. – У Лота молодости и глупости было на двоих.
   Уокер не сказал о том, что время от времени он перевозил оружие по заданию американского правительства. Об этом он никому не рассказывал. Платили ему хорошо, и банковские счета росли как на дрожжах. На эти деньги жили он, отец и младший брат.
   Пронесшийся над болотом порыв ветра, словно невидимый гребень, расчесал траву и заставил ее наклониться. Уокер опустил окно, разрешая свежему ветерку пробежаться по волосам.
   Из воды выходил какой-то ловец креветок. Рабочие руки его держали сеть на двух длинных палках. Они были сложены, как крылья бабочки, и добавляли к иллюзии покоя что-то еще.
   – Если бы у нас было время, – сказал Уокер, – я бы отвез тебя на остров Тайби. Тебе бы стоило посмотреть, как работают ловцы креветок, и на чудесный закат в тех местах. Пеликаны там стоят в ряд, как дети, которые наблюдают за парадом.
   – Правда?
   Он улыбнулся:
   – Правда, ей-богу. Но дельфины – вот кто там устраивает настоящее представление. Им почему-то всегда известно, когда лодка подходит на разгрузку. Дельфины приплывают из океана и начинают прыгать и играть возле причала. Они знают, что, когда лодки наполнены креветками до краев, им перепадет много лакомых кусочков. Фейт засмеялась:
   – Хотела бы посмотреть.
   Смех ее был похож на мягкий и теплый воздух, полный невероятных обещаний.
   – Я бы тоже хотел.
   – Сколько еще осталось до Руби-Байю?
   – Скоро приедем.
   Джип сделал еще один поворот, прогромыхал колесами по хрупкому деревянному мосту через ручей и уперся в ряд дубов, которые были высокими еще до того, как прозвучал первый выстрел Гражданской войны. С обеих сторон вдаль тянулись большие поля, дорога извивалась на целую милю вперед. Внизу стоял огромный двухэтажный белый плантаторский дом, обращенный одной стороной к морю, другой – к болоту.
   Особняк Монтегю возвышался над всем этим великолепием. У него была двойная галерея, которую поддерживали колонны, выстроенные вокруг дома. Нижняя галерея была застеклена.
   Все требовало ремонта. В саду неистовствовали гардении, азалии, магнолии и розы. Хотя все еще красивые, земля и дом молили об уходе, а это требовало хороших денет, Уокер хмыкнул.
   – Похоже, Плачущая Девочка все еще не вывела Монтегю на благословенный ларец.
   – Плачущая Девочка?
   – Один из призраков Монтегю.
   – Мел не говорила о ней.
   – Неудивительно. Как и все, что связано с Монтегю, это печальная история.
   – Что ты имеешь в виду?
   Уокер откинулся на спинку сиденья и повернулся к Фейт.
   – Убийство, кровосмешение, прелюбодеяние, вымогательство, безумие, – перечислил он. – Все это ты найдешь в истории этого рода. Плачущая Девочка – только одна из легенд.
   – Продолжай.
   – Я не рассказываю сказки на ночь.
   – Это прекрасно, но я большая девочка.
   Уокер едва ли мог поспорить с этим. Он пожал плечами:
   – Похоже, один из Монтегю увлекся собственной дочерью.
   Фейт скривилась,
   – Да, – сказал Уокер, – ничего хорошего. Существуют два варианта легенды, и тебе выбирать, в какую из них верить. Плачущая Девочка может быть ребенком от кровосмешения или той самой дочерью. Она появляется в полночь и ищет свою потерянную душу или новорожденного младенца, которого забрала у нее собственная мать и утопила в болоте.
   Фейт длинно выдохнула.
   – Прекрасно.
   Улыбка Уокера была такой же сардонической, как и ее голос.
   – Добро пожаловать в Руби-Байю. Добро пожаловать в ад.

Глава 19

   Джефферсон Монтегю был взволнован: услышанное от отца не успокаивало ничуть, а, напротив, еще больше тревожило.
   – Погоди, – сказал Джефф, перебивая Дэвиса Монтегю, – ты обещал мне объяснить, почему свадьбу нужно устроить здесь, а не в городе и именно в День святого Валентина. Давай объясняй. Фейт с дружком появятся с минуту на минуту, и я, черт побери, хочу знать, что за причина, по которой ты решился разрушить столь красивый план свадьбы, которую хотела устроить Мел.
   Дэвис Монтегю с тоской посмотрел на стол красного дерева, сделанный в девятнадцатом веке. На нем стоял графин.
   У Монтегю было много старинных графинов, но этот был особенный. В нем налит любимый бурбон Дэвиса.
   Кончики пальцев покалывало. Он почти ощущал легкий звон от прикосновения хрустальных бокалов, прохладный звук льющейся жидкости, которая заполняет сверкающий гранями хрусталь. Еще немного – и горячий глоток жидкости обожжет горло и мозг, подернет приятным красным туманом слепящий окружающий мир.
   – Папа?
   Дэвис со вздохом потер лицо. Сегодня он не брился и вообще был в плохой форме. С детства он знал, что старик никогда не должен позволять себе выходить к завтраку с серой щетиной на лице. Дрожащими пальцами он пригладил свои редкие белые волосы. Трудно было сказать, умывался ли он сегодня.
   – Папа!
   Дэвис думал о том, как хочется ему выпить. Он резко поднялся со стула и подошел к столу красного дерева. Вынув из хрустального графина пробку, он налил в бокал бурбон.
   Хотелось поскорее обжечь им все внутри, этот напиток ударяет сначала по горлу, потом по мозгам, словно это личное благословение Люцифера.
   Когда Дэвис стал наливать еще, Джефф вцепился пальцами в запястье отца.
   – Хватит.
   Дэвис сфокусировал свой взгляд на высоком белокуром сыне, который когда-то был светловолосым малышом.
   – О чем ты? – спросил он, с трудом ворочая языком и выговаривая слова.
   – О выпивке. Ты выпил достаточно.
   – Ничего подобного, мальчик. Если я дышу, значит, недостаточно. Отпусти мою руку.
   Джефф смотрел на налитые кровью серые глаза отца. В них был какой-то животный страх. Джефф переживал уже несколько недель за странное состояние отца.
   – Поговори сомной, отец. Отнесись ко мне как к взрослому. Позволь мне помочь тебе разобраться с тем, что тебя беспокоит.
   Смех отца был еще ужаснее, чем улыбка.
   – Конечно, мой мальчик. Как насчет полумиллиона долларов наличными?
   Ясные серые глаза Джеффа расширились.
   – Ты шутишь.
   – Я готов умереть.
   – Ты не отдаешь себе отчета.
   Дэвис с отчаянием потер лицо.
   – Я прекрасно отдаю себе отчет во всем. Мне нужно еще выпить.
   – Нет.
   Дэвис попытался завладеть изящным хрустальным графином.
   Джефф схватил графин и бросил его в старый камин, сделанный из толстого камня. Хрусталь разбился, ударившись о закопченный кирпич. От виски янтарного цвета зола стала черной. Острый запах алкоголя заполнил комнату.
   Хрипло закричав, Дэвис бросился к сыну. Джефф даже не пытался увернуться от первого удара. Потом он схватил отца и уложил на ковер.
   От гнева Дэвис протрезвел, адреналин хлынул в кровь.
   – Черт побери! Ты! Отпусти меня!
   – Только после того, как скажешь мне, что происходит.
   – Мне надо выпить. Вот что происходит!
   – Не получишь ни капли до тех пор, пока не расскажешь.
   Дэвис недоверчиво смотрел на сына. Джефф всегда был послушным, покорным сыном, но мало в чем осведомленным.
   – Что на тебя нашло, мальчик?
   – Мне почти сорок лет. – Хотя гнев горел на всегда бледных щеках Джеффа, его руки, прижавшие отца к полу, были осторожными, насколько это возможно. – У меня есть жена. Через несколько месяцев у меня родится ребенок. С тех пор как мать умерла, все, что ты делал, – пил и придумывал одну за другой схемы по купле-продаже недвижимости. Ты терял деньги, а я держал на плаву ювелирный бизнес.
   – Кто раздобыл все эти драгоценности, мальчик? Скажи мне! Кто покупал безделушки и приносил их тебе, чтобы огранить и продать?
   – Ты. Но потом ты же и забирал деньги, которые я получал, чтобы ублажить старых леди и модных дам. Ты спускал все это на сделки с землей. Больше ничего подобного не будет, папа. Все кончено. У меня есть жена и есть семья, о которых я должен думать. Адвокат составил бумаги, я хочу получить от тебя доверенность. Ты все подпишешь. Теперь я буду распоряжаться всеми деньгами, папа.
   Дэвис посмотрел на сына. Правильные черты его лица, густые светлые волосы, ясные, как капли дождя, были совершенны. Он увидел себя в прошлом. От этого ему хотелось смеяться и плакать и, конечно, выпить, пока он не ослеп.
   «Лори, Лори, почему, ты умерла? Черт побери, я устал от старости и одиночества?»
   – Ты сумасшедший, – наконец заявил Дэвис. – С какой стати я буду подписывать бумаги?
   – Пока ты не подпишешь, не получишь ни капли выпивки.
   – Как же ты собираешься меня остановить?
   – Я уже это сделал. – Боль и решимость боролись в душе Джеффа, когда он собирался открыть жестокую правду. –Послушай меня, папа. Я буду делать то, что я должен делать ради жены и будущего ребенка. Все эти годы я пытался следовать твоим дурацким схемам, которые ты выдумывал.
   Дэвис пошевелился, но он не мог состязаться с сыном, который был явно сильнее его.
   – Я считал, что ты сам все поймешь наконец, – продолжал Джефф. – Даже пьяный дурак мог заметить: все, к чему ты прикасаешься, рушится. Не важно, сколько ты потерял, – у тебя всегда был новый план обогащения. Поэтому ты сократил и ювелирный бизнес, и креветочный, а все деньги спускал на бесполезные операции с недвижимостью. Время, папа. У тебя его больше нет. Надо меняться ролями. Приехали.
   Дэвис хотел пуститься в спор, но вдруг увидел слезы, которые текли по щекам сына. Выпивка помогала забыться и отвлечь себя от страшных опасений. Теперь старик увидел все. Дэвис Монтегю с потрясающей ясностью понял, что он натворил.
   – Мне надо выпить.
   Никто сейчас не узнал бы его хриплый, дрожащий голос. Оба поняли, что это голос побежденного мужчины. Джефф залез в карман пиджака и вынул пачку аккуратно свернутых бумаг.
   – Подпиши их.
   Дэвис, цепенея, кивнул. Словно со стороны он наблюдал, как сам подписывается на каждой строчке, где указывал Джефф. Когда все было закончено, он взял бокал крепкого напитка у сына и выпил его в один прием, испытывая дрожь во всем теле.
   Теперь у него хватит храбрости, чтобы сказать Джеффу, насколько все ужасно на самом деле.

* * *

   Несмотря на суровое описание, которое дал Уокер Руби-Байю и легендам о семействе Монтегю, Фейт с интересом рассматривала окрестные пейзажи. Даже сорняки и неухоженные сады отражали былую славу семейства. Фейт могла с легкостью вообразить, как местное дворянство потя. гивало домашний лимонад и выдержанный веками в дубовых бочках бурбон, как скрипели стулья, а голова шла кругом от чувственного аромата гардений и магнолий, которым дышал теплый летний вечер.
   – Это, должно быть, было захватывающе, – проговорила Фейт, оглядевшись.
   – Да, было.
   Но не так захватывающе, как сама Фейт, стоявшая в потоке лунного света, словно принцесса, сотканная из серебра и прекрасных снов.
   Уокер был достаточно осторожным и не говорил ничего такого, о чем на самом деле думал. Хватит того, что он об этом думал, это само по себе плохо. А хуже то, что он все это чувствовал.
   Несрезанная роза склонилась на спину Фейт, прямо на ее мягкую куртку.
   – Осторожно, не то порвешь куртку. – Уокер надеялся, что она не заметила, каким низким стал его голос от сильного желания. – Он взял куртку за полу и принялся вынимать вцепившийся в нее шип. – Я часто подплывал к этому болоту на ялике и наблюдал, как здешний люд выпивал и танцевал. Лори Монтегю знала, как устраивать вечеринки.
   Фейт не могла ничего сказать. Хотя близость Уокера не была намеренной, у нее перехватило горло от того, что она чувствовала его пальцы на своем бедре. Жар в теле становился нестерпимым.
   – Женщины походили на кружащих в саду бабочек, – хриплым голосом продолжал он.
   И ни одна из них не была так хороша, как Фейт Донован, облитая лунным светом в этом запущенном саду, думал Уокер.
   – Должно быть… – она вздохнула, – должно быть, тебе было тяжело сидеть голодным и смотреть на все это.
   – Нет, сказал Уокер, слегка поглаживая ее бедро, затем нехотя убрал руку и медленно повернул Фейт к себе. – Ты позволишь мне поцеловать тебя?
   – Я поклялась держаться подальше от мужчин. – Но когда Фейт произносила эти слова, ее руки вдруг скользнули по его телу, и она подставила лицо для поцелуя.
   – Как говорила моя учительница в четвертом классе, все мужчины разные, – сказал Уокер. – Я только один из них.
   Последние слова он выдохнул ей в губы. Она задрожала и прильнула к нему.
   – Да.
   – Да что? – Его губы прошлись по ее лицу, словно лунный свет.
   – Просто «да». – Она повернула голову и потянулась к его мучительно теплому рту.
   Когда он наклонился, она была готова к быстрому, резкому поцелую и объятиям. Но то, что последовало, превзошло всё ее ожидания. Поцелуй был медленный, нежный, Уокер словно растягивал наслаждение.
   Фейт потерялась в его бороде и жарком дыхании, она чувствовала прикосновение его зубов, которые нежно покусывали ее губы. Когда он наконец разрешил ей попробовать на вкус его губы, Фейт тихо застонала и выгнулась всем телом. Уокеру казалось, что он вкушал что-то вроде теплой южной ночи, полной тайн.
   Уокер чувствовал, что должен остановиться.
   Она горела у него в руках, она горела у него во рту, она прижималась к его пылавшему от страсти телу. Ее стоны действовали на него как удары тока. Не было ничего слаще, чем ее рот. Не было ничего горячее, чем ее бедра, вжимавшиеся в его тело.
   Он заставил себя поднять голову и глотнуть воздуха.
   – Мы не должны этого делать.
   Она едва не задохнулась.
   – Почему?
   Голос, который вырвался из пересохшего горла, поразил его.
   – Я не готов к этому.
   – Ты совершенно готов, сказала Фейт не думая, потом она с гневом вспомнила Тони, когда она однажды намекнула, что он нерешительный, и получила сполна. – Извини.
   – За что? – Его голос дрогнул. Физически он, несомненно, был готов. Он очень хотел ее.
   – Нет, я не имела в виду ничего такого, – быстро сказала она. – Только то, что ты производишь впечатление решительного человека. А я не очень смелая…
   Уокер так удивился, что не мог говорить. Она разожгла его одним поцелуем до самых пяток – и она же называет себя…
   – Несмелая? – переспросил он, думая, что не так расслышал ее слова.
   Она прикусила губу и кивнула.
   – Я знаю, что темпераменты мужчин и женщин отличаются, и я… – она быстро выдохнула, – я испытываю наслаждение не часто. – В этот раз ей было хорошо, пока Уокер не начал говорить. Ее никогда не целовали так страстно.
   – Отличаются? Да? – проговорил Уокер. Он изучал ее красивые серьезные глаза. – Ты говоришь о Тони?
   – Отчасти.
   – Я верю тебе на слово.
   Он наклонился и прижался лбом к ее лбу. Потом мягко выдохнул ей прямо в губы.
   – Все это чепуха. Сладкая моя, нет ничего истинного, и нет ничего ложного. Есть разные обстоятельства. Поверь мне, сегодня вечером все не так, как прежде.
   – Ты уверен?
   – Уверен. – Голос Уокера был напряжен.
   Фейт почувствовала жаркую дрожь. Смесь любопытства и желания читались на лице Фейт так ясно, что Уокер смог представить, как разденет и оближет ее всю, пока она не растает у него во рту.
   – Ты лучше надейся на то, что наши комнаты не окажутся смежными, – прохрипел он.
   – Почему?
   – Потому что я не упущу возможности совратить младшую сестренку своего босса, – заявил он. Глаза Фейт сузились.
   – Да? А что, если она совратит тебя и, как змея, проберется к тебе в постель? – Ее голос почти надломился, когда она представила себе то, о чем подумала. С ним у нее все будет по-другому. Она это точно знала. Уокер стоял к Фейт так близко, что ее груди касались его тела при каждом вдохе. А дышала она часто.
   – С чего же ты начнешь? – спросил он.
   – Оближу тебя… всего, – прошептала она. Он открыл рот от изумления, а его руки стиснули Фейт так крепко, что она не могла дышать.
   – Боже, что я делаю?
   Но эти слова не остановили его, он наклонился и припал губами к ее рту.
   Вдруг Фейт увидела нечто необычное.
   – Что… – Крик едва не вырывался из ее груди.
   Рука Уокера закрыла ей рот. Он покачал головой, призывая молчать. Фейт кивнула. Он убрал руку, и оба они посмотрели в одну сторону.
   Сначала, кроме лунного света и темноты, они не видели ничего. Потом почувствовали какое-то движение в глубине сада. Уокер и Фейт не дышали. Вдруг им отчетливо послышалось, будто плачет девочка.
   Холод пронзил Фейт. Она пыталась что-то сказать, но не могла. Во рту все пересохло, горло сдавило от плохого предчувствия. Даже после того как она проглотила застрявший комок, с губ слетал только шепот. Уокер понял ее состояние.
   – Плачущая Девочка, – тихо объяснил он. – Она идет в Руби-Баню. Сегодня вышла слишком рано. Обычно ее слышат в полночь.
   – Это призрак? – спросила Фейт.
   – Ты не веришь, что они есть?
   – Э… нет. Нет на самом-то деле.
   – Я тоже не верил. Но Плачущая Девочка существует. Мне было семь, когда я увидел ее впервые. То была моя первая ночь на болоте.
   – Тебе было семь?
   Он кивнул.
   – Мой Бог! – сказала она, пытаясь представить состояние ребенка, который встретил призрак. – Как же ты смог это вынести?
   – Помню, тогда, я намочил штаны. – Уокер улыбнулся. – Но со временем я привык к ней. Но я не видел ее с тех пор, как Лот начал ходить со мной на болото. Он бы слишком шумный, а Плачущая Девочка любит тишину.
   Уокер гладил Фейт по рукам и по спине. Она с опаской посомтрела на сад и не увидела никакого белого мерцания. Не было больше ощущения, что кто-то парил в ночном воздухе…
   – Пусть Плачущая Девочка гуляет себе в одиночестве, – сказала Фейт оживленно.
   Уокер взял ее прохладные пальцы в свои руки и поднес к губам. Поцеловав каждый из них, он положил ее ладонь к себе на шею, согревая их. Потом подумал еще кое о чем, что согреет их обоих.
   – Пошли, – сказал он. – А то в доме станут волноваться, где мы.
   – Я не думаю, что они видели, как мы подъехали.
   Уокер тоже так не думал, но знал, что если не вытащит ее из сада как можно скорее, то они все исколются переросшими сорняками.
   Ветер переменился, он налетел одним порывом, похожим на длинный выдох. Через секунду до них донесся лай собаки.
   – Бумер, – сказала Фейт. – Собака Мел.
   – Хороший у нее нюх, – заметил Уокер. Они были довольно далеко от дома, но собака поймала их запах, когда переменился ветер. – Я возьму вещи.
   – Я помогу тебе.
   К тому времени когда они выгрузили вещи, кто-то позвал собаку. Когда Уокер и Фейт поднялись на крыльцо, в холле зажегся свет. Потом засветилась галерея. Вспыхнули огоньки рождественских лампочек, которые обвивали колонны. Большинство лампочек перегорело, но никто их не заменил. Уокер уже отметил сорняки, пробившиеся между камнями на подъездной дороге. Должного ухода здесь не было. Краска на величественных колоннах облупилась, а веранда требовала серьезного ремонта. Уокер подумал, что Монтегю следует продать рубины из ожерелья Мел и отреставрировать старый особняк, прежде чем он рухнет.
   – Дом такой же печальный, как и Плачущая Девочка, – пробормотала Фейт.
   – Это не первый дом, который рано или поздно превратится в труху. – Голос Уокера был гораздо мягче, чем его слова. Он поставил свои вещи на землю, оторвал надломленный пласт краски от колонны и вспомнил, что двадцать пять лет назад этот дом казался ему волшебным белым дворцом: он горел огнями, в нем играла музыка, и от него исходил свет богатства.
   – Я знаю, что ты чувствуешь, – сказала она.
   Это не был вопрос, поэтому Уокер ничего не ответил. Он растер пальцами осыпавшуюся штукатурку, и она, кружась, устремилась к полу веранды.
   Десятифутовые стеклянные двери с необычайными витражами, казалось, дрогнули. Наконец одна створка открылась, нехотя скрипнув петлями. Свет зажегся и хлынул через стекло на веранду. Волосы Фейт зажглись ярким золотом, а глаза засияли серым светом.
   Женщина, которая открыла дверь, взглянув на Фейт, вскрикнула и потеряла сознание.

Глава 20

   Уокер отпихнул ногой вещи и поймал женщину, не дав ей упасть на пол. Она была худая и очень легкая, словно болотная цапля. Хотя она была в платье до середины икры из блестящей ткани, от нее странно пахло болотом, крабами, а также детской присыпкой и каким-то невинным цветочным ароматом. В ее белокурых волосах было много седины. Они выглядели так, будто она стригла их с завязанными глазами тупым карманным ножом.
   – Что с ней? – спросила Фейт с тревогой.