Лутс Оскар. Весна

 
   Десятого марта, в день весеннего солнцеворота, вечером ребята вдруг услышали доносившиеся с реки душераздирающие вопли о помощи.
   Побежали посмотреть, но на реке никого не было. Вскоре в классе появился Тоотс и сообщил, что в реке утонули двое крестьян из деревни Йонила.
   Впоследствии выяснилось, что на помощь звал сам Тоотс.
 
   Два дня спустя несколько мальчиков, проснувшись утром, обнаружили, что за ночь у них выросли усы и бороды.
   Дело расследовали, и оказалось, что Тоотс ночью покрасил мальчишкам подбородок и верхнюю губу яичным лаком.
 
   В тот же вечер ребята удивились, услышав, что часы в классной комнате вместо восьми ударов пробили всего один.
   Тоотс вздумал поставить стенные часы по своим карманным. А его карманные часы, как он сам объяснил, обладали весьма странным свойством: их никак нельзя было завести, зато они никогда и не останавливались.
 
   Вскоре после этого он без всякой видимой причины залепил маленькому Лесте звонкую оплеуху и с философским спокойствием заявил: – Что само не держится, то надо прибить.
 
   Днем позже Кийр разгуливал по классу с бумажкой на спине. На бумажке была изображена бутылка, а под нею надпись: „Лати патс“.
 
   На следующий день произошла основательная потасовка с Сымером, причем Тоотс обругал его „чучелом“, „бельмом на глазу“ и „жабой“.
 
   В тот же вечер – столкновение с Имеликом. Имелик приказал Тиуксу зажарить на кухне у кистера мясо, которое затем оба тыукреских мужичка принялись за ужином уплетать. К ним в гости явился Тоотс. Те не возражали против такого визита, и некоторое время все трое мирно ели. Но тут вдруг Имелику захотелось пошутить.
   – Говорят, земля вертится, – сказал он и повернул миску так, что лучшие куски оказались перед ним. – Так пусть же вертится.
   – Но когда ударяет молния, так получается сплошная каша, – ото звался Тоотс и изо всех сил метнул свой ломоть хлеба в миску.
   Куски мяса выпрыгнули на пол, Имелику и Куслапу жир брызнул в лицо.
 
   Затем Тоотс перебил ногу собаке пастора и объявил, что едет в Америку охотиться на львов.
   – Пришлю вам оттуда шкуры и рога, – пообещал он ребятам, которые были свидетелями его подвига.
   Когда кто-то из них возразил, что у львов рогов вроде бы не оывает, Тоотс сразу примирился с этим обстоятельством и пообещал прислать одни только шкуры. Как бы там ни было, а школьные занятия ему осточертели. И вообще, заявил он, работа дураков любит, работа – это для бедняков и для старых кляч, да разве еще для болванов – скуки ради.
 
   За этим вскоре последовала крупная неприятность с кистером. Но время обеденного перерыва, когда в спальной никого не было, Тоотс из своего пальто, шапки и сапог смастерил чучело и подвесил его к потолку. На спине повешенного была прикреплена записка: „Прашу в смерти моей никого не венить. Повесился потому что дениг нет“.
 
   Погоня за ворами. Ночью Тоотс, выходя во двор, в дверях завопил истошным голосом:
   – Ты чего там высматриваешь? Ты чего там высматриваешь? Думаешь, я тебя не вижу! – Затем он вернулся в спальню и поднял тех на ноги – воров ловить.
   Конечно, никто не двинулся с места, но ночной покой был нарушен и дело дошло до кистера.
 
   В день рождения кистера на наружной двери школы оказалась салака, приколоченная гвоздиками.
   При лунном свете рыбки блестели, как звезды, и Тоотс заявил, что это иллюминация.
 
   Под окнами дома, где жили школьники с церковной мызы, был устроен кошачий концерт; при этом капельмейстер Тоотс разбил себе бровь, стукнувшись головой о дерево, а на следующий день отец, по настоянию кистера, выпорол Тоотса.
 
   Поездка на льдинах, во время которой Тоомингас, выступавший в роли Моргана,^[10] по вине Тоотса чуть не утонул.
 
   Курение за углом пасторской бани, которое могло кончиться очень плачевно, если бы не заступничество учителя; благодаря ему Тоотс отделался продолжительным отсиживанием в классе после уроков.
 
   Тоотс с чьей-то помощью сочинил сатирическую песенку о старшем брате Кезамаа и несколько дней подряд исполнял ее на каждой перемене.
   Брат Кезамаа записал хутор на имя своей смазливой двоюродной сестрицы Мари, а теперь эта Мари, которая раньше обещала выйти за него замуж, собиралась выгнать его со двора.
   В песенке этой, которая впоследствии дошла до ушей кистера и принесла Тоотсу немало неприятностей, говорилось:

 
Сердцу больно, нету силы —
пропадает хутор милый,
плуг немецкий, бык здоровый,
поросята и коровы…
Все отнимет злая Мари!
Ох, брожу я как в угаре…
 

   Жестокий спор с Имеликом из-за вешалки; затем стычка, во время которой Тоотс разорвал Имелику карман пальто.
   Имелик: Не суйся со своим пальто на чужую вешалку!
   Тоотс: Вот чудак, то же самое я собирался тебе сказать. Это же моя вешалка.
   Имелик: Нет, не твоя.
   Тоотс: Нет, моя.
   Имелик: Знаешь, Тоотс, тебе, видно, трудно ужиться с людьми, все тебя обижают, – пойди лучше туда, где небо с землей сходится, вбей в небо гвоздь и вешай на него свое пальто.
   Тоотс: Ишь ты, чудак, а когда земной шар повернется… он ведь поворачивается… тогда что?
   Имелик: Тогда пальто останется на небе, а ты можешь сесть на облако и догнать его.
   Тоотс: На облаке-то ездить, конечно, неплохо, а только как слезть?
   Имелик: Ну, ты-то слезешь. Как ты с бутылкой в руках с полки слез?
   Слово за слово, спор разгорался все больше, пока не произошло то, о чем мы уже говорили.

ХVIII

   Но мы должны быть справедливыми. Рассказывая о проделках Тоотса, нельзя упускать из виду и его добродетели. Ведь не может быть, чтобы человек с головы до ног был начинен одним лишь озорством. В каждом человеке таится хоть зернышко добра.
   Время от времени у Тоотса пробуждалась страсть к наукам.
   Правда, такие случаи бывали очень редко, но тем большего внимания они заслуживают.
   Как-то в обеденный перерыв Антс Виппер стоял в раздумье перед географической картой. Проходивший мимо Тоотс остановился возле него.
   – О чем ты думаешь, Виппер? – спросил он.
   Виппер окинул его долгим задумчивым взглядом и ничего не ответил.
   – Где здесь Германия? – спросил Тоотс.
   – А ну-ка, покажи сам, где Германия, – отозвался Виппер.
   Тоотс указал рукой на восток.
   – Вон там.
   – Да ну, неужели там? – воскликнул Виппер. – Ты покажи по карте.
   Тоотс пожал плечами. По правде говоря, ему было совершенно безразлично, где находится эта самая Германия; по мне, думал он, пусть будет хоть на самом верху. Но все же удивительная штука —эта географическая карта; хватило же терпения у того, кто испещрил ее черточками, точечками и названиями! Вся карта казалась усеянной песком.
   – Ну, так где же Германия, на востоке или на западе?
   – На западе.
   – А почему ты показал на восток?
   – Видишь ли, я и сам не знаю, – ответил Тоотс. – Но мне представляется, что все эти Германии, Франции и Англии находятся на востоке, а на западе ничего нет, одно только большое озеро – и за ним конец!
   – Как это конец? Что за конец? Что ты подразумеваешь под этим концом?
   – Ну, словом, конец!
   – Конец земного шара? Ах, значит, земной шар кончается у тебя на западе, как железная дорога под Таллином, – так, что ли?
   – Ну да…
   – Э, нет, голубчик! Подожди чуточку, я тебе покажу, какой он, этот земной шар.
   Виппер принес из шкафа глобус и поставил его перед Тоотсом.
   – Смотри, Тоотс, – сказал он, – где тут начало и где конец? Земной шар круглый, как твоя башка, и обращается вокруг солнца. При этом он еще и сам поворачивается за сутки один раз.
   „Как кошка вокруг горячей каши“, – подумалось Тоотсу.
   Виппер взял чернильницу, которая должна была изображать солнце, и обвел вокруг нее глобусом, вращая в то же время и сам глобус.
   Тоотс вспомнил, что учитель однажды уже объяснял им нечто подобное, но Тоотс тогда ровно ничего не понял. Да и откуда ему было так хорошо знать русский язык? Но теперь он стал немного во всем разбираться, и в то же время у него появился интерес к географии.
   – Удивительное дело – как это они не падают! – воскликнул он, рассматривая глобус со всех сторон.
   – Не падают? Кто?
   – Ну, те, что там внизу живут, американцы эти, или кто они там такие. Они же ходят вверх ногами, точно мухи по потолку. Как же это получается, что они не падают?
   Виппер объяснил ему, почему люди не падают с земного шара. У земного шара, сказал он, имеется такая сила, или магнит, которая притягивает к себе все предметы. В этом Тоотс и сам может убедиться: если камень подбросить в воздух, он обязательно упадет назад, на землю.
   – Но американцы-то все-таки ходят вверх ногами?
   – Нет. Тут нет ни верха, ни низа. Если подвесишь к потолку на веревочке клубок ниток, то можешь показать, где верх и где низ. А земной шар – это совсем особенный шар. Он со всех сторон окружен воздухом и всюду у него сила притяжения.
   – А как же он вертится? Ведь говорят, будто вертится. Вертится он?
   – Конечно, вертится! У земного шара имеется ось.
   – Ось – ого! Ну, это, наверно, крепкая штука… раз она не ломается?
   – Об этом не беспокойся. Ось эта – не что иное, как воображаемая линия, которая пронизывает земной шар и соединяет Северный полюс с Южным. Оси-то самой нет, а земной шар вертится так, как если б она была; он всегда остается в одинаковом, наклонном положении. Понимаешь?
   – Понимать-то понимаю, но что это за полюсы такие?
   – Полюсы – это кончики оси земного шара, то есть точки, которые соединяются этой линией, или, как мы ее назвали, осью. Их два: Северный и Южный.
   С этими словами Виппер указал одним пальцем на Северный, другим – на Южный полюс. Тоотс пришел в восхищение и слушал рассказ Виппера, словно волшебную сказку. Да и не он один, другие ребята тоже с любопытством приблизились к ним.
   – Смотри, Тоотс так заслушался, что у него даже уши шевелятся, – заметил кто-то.
   Виппер между тем продолжал рассказывать, как земной шар обращается вокруг солнца и отчего бывает лето, зима и прочие времена года; как экватор делит земной шар на две части и, в свою очередь, сам делится на градусы. Разговор пошел о земных поясах, о возникновении ветра, о солнечном и лунном затмении и о разных других вещах.
   Раньше, когда, бывало, учитель, объясняя, как возникает ветер, подходил со свечой к дверям, чтобы показать, что вверху пламя склоняется наружу, а внизу – вовнутрь комнаты, Тоотс всегда думал, что учитель просто хочет проверить, может ли ветер потушить свечу. И до сегодняшнего дня он так и не мог понять, почему на одной карте рисуют два земных шара. Со временем у него возникло о земном шаре странное представление: он ведь не знал, сколько же, собственно шаров – два или один. На этой загадочной карте их было два, и Тоотс, с его богатой фантазией, уже ломал себе голову над мыслью, какой же огромной величины должен быть крюк, соединяющий верхнюю и нижнюю части земного шара. И дальше: если обитатели верхней части поссорятся с жителями нижней, то верхним чертовски легко будет отцепить крюк и с грохотом отправить нижних „на дно“.
   Только сейчас, когда Виппер принес глобус и на чистом эстонском языке объяснил, что земля имеет такую же форму, как и тот деревянный шар, который он держит в руке, Тоотсу стало ясно, что, действительно, имеется всего один-единственный земной шар. Был разрешен и другой сложный вопрос: почему американские школьники, хоть они и находятся „под“ ребятами из Паунвере, не соскальзывают с земного шара.
   Потом Тоотс вышел во двор и, подбросив в воздух камень, крикнул:
   – Глядите, ребята, вот так силища!
   – Подумаешь – силища, такой малюсенький камешек подбросить! – отозвались те.
   – Эх вы, дурачье, не у меня – у земного шара! – ответил Тоотс.
   Затем он пошел к дверям, зажег спичку, подержал ее на ветру и, подозвав поближе нескольких мальчишек, объяснил:
   – А ведь правда – теплый воздух вверху, а холодный внизу. Поэтому-то в банях полок наверху устраивают.
   И, нетерпеливо грызя ногти, он решил сегодня же смастерить себе глобус. Дерево для этого найдется, надо только вытесать две половинки, похожие на миски, и их склеить.
   – Как странно, произнес Арно Тали. Он, слушая Виппера, задумался. – Небесных тел так бесконечно много, и все же они двигаются по определенным путям, никогда от них не отклоняясь.
   Он повернулся к Тыниссону.
   – О, они ведь иногда и сталкиваются друг с другом, и падают, – сказал тот, – Ты вот выйди ясным вечером во двор, увидишь, что они выделывают.
   – Что ж это падает?
   – Звезды.
   – Ну хорошо, звезды. Но те ведь не звезды. Те, что вместе с землей вокруг солнца двигаются, те совсем другие.
   – Все равно – звезды.
   – Да нет, как так – все равно!
   – Ладно, пусть будет по-твоему. А знаешь, Тали, что надо сделать, когда звезда падает?
   – Не знаю. А что?
   – Если увидишь, что звезда падает, сразу задумай какое-нибудь желание… Все равно, что ни задумаешь. А в ту минуту, когда ты об этом думаешь, брось что-нибудь в ту сторону, где звезда скатилась; если ничего нет под рукой, так хоть пыль из кармана. И сразу все сбудется.
   – Да ну? Откуда ты знаешь?
   – Говорят так…
   – А сам ты пробовал?
   – Нет, не пробовал. Как тут попробуешь – сразу ведь… не сообразишь, а когда придумаешь, хватишься, звезда уже – поминай как звали…
   – Гм… А знаешь, Тыниссон, я попробую.

   В этот момент они услышали за спиной громкий щелчок. Обернувшись, они увидели, что Визак держится обеими руками за голову, скривил рот и плачет.
   – Да разве я виноват? – басом расхохотался кто-то. – Почему ты свою голову не отвел?
   – Тоомингас тут ни при чем, – добавил другой. – Просто голова Визака имеет большую силу притяжения. Разве скажешь после этого, что Визаку ничего в голову не лезет!
   Заглушая плач Визака и смех ребят, до Тали и Тыниссона донеслись слова Тоотса:
   – Вот увидите, глобус я смастерю, пусть обойдется хоть в целый рубль. Увидите, на будущей неделе он у меня будет готов и я при несу его в школу. Сделаю красивый такой, большой и…
   – Ради бога, Тоотс, не делай, – насмешливо попросил Имелик, – а то мы прямо испугаемся.
   – А я сделаю, увидите, сделаю. На том месте, где наша школа, нарисую большой красный крест, чтобы сразу можно было узнать, где мы находимся. И речку нашу нарисую, и…
   – Нарисуй на своем глобусе и кистерову картофельную кучу, – отозвался Имелик. – А когда будешь речку рисовать, не забудь и плот на дне – обязательно отметь.
   – Чудак, кто же такие вещи сможет на глобусе нарисовать!
   После следующего урока Тоотс опять подошел к Випперу и спросил:
   – Откуда ты все это знаешь, Виппер?
   – Что знаю?
   – Ну, всю эту механику… насчет земного шара… как он двигается и…
   – Об этом книги есть.
   – А, книги. Ну да. Значит, ты такие книги читаешь?
   – Читаю.
   – Всегда?
   – Не всегда. Когда время есть.
   – А сам говоришь, что четыре года в школу не ходил.
   – Ну и что же. Можно и дома книги читать и учиться.
   – Читать-то, конечно, можно – рассказы всякие… Я и сам такие читаю… А вот учиться?..
   – И учиться можно.
   – Гм?..
   – Конечно, можно.
   – Зачем же ты тогда в школу пришел?
   – В школу, да… В школе все-таки учение лучше подвигается.
   – Отец заставил?
   – Отец! Почему отец? Я сам захотел.
   – Сам захотел в школу?
   – Да, хотел дальше учиться.
   – Гм… сам уже взрослый мужик, а все еще охота в школу ходить. А дома кто работает?
   – Работа работой… Работать тоже приходится. Летом работаю, коплю деньги, чтобы зимой можно было учиться.
   – А-а! Знаешь что, Виппер, раз ты летом накопил денег и тебе читать охота, купи у меня книжку рассказов – очень интересная.

XIX

   Идет весна. Уже чернеют холмы и пригорки. На лугу весь день посвистывают веселые скворцы в черных сюртучках. Меж кустов и кочек выглядывают из-под влажного мха желтые головки, словно дети поутру из своих постелек. Всюду столько солнца и света, что даже глазам трудно привыкнуть. Малыши уже вооружились крошечными деревянными лопатками и идут „делать весну“. Ведь ясно – чем больше удастся накопать во дворе маленьких канавок, тем скорее придет весна. Не беда, если промочишь ножки и мама будет сердиться ради наступающей весны можно все вытерпеть.
   Прыгать через канавы и ручейки очень опасно: хотя сверху они еще полны рыхлым снегом, но под ним неосторожного помощника весны подстерегает вода. Каждое утро прибывают все новые пернатые певцы, словно всюду готовятся к большому певческому празднику.
   Субботний полдень. В школе только что кончился последний урок, и ученики собираются домой. Вместе с другими во двор выходит и Арно Тали. За зиму он заметно вытянулся, но бледные щеки и ввалившиеся глаза придают ему болезненный вид. Волосы у него давно не стрижены, и картуз, надетый по случаю теплой погоды, ему чуть мал. Он застегивает пальто и молча направляется к воротам. Он как будто и не замечает визга и крика ребят вокруг – мысли его блуждают где-то далеко. У ворот он вдруг испуганно останавливается, отступает на несколько шагов, затем резко поворачивает назад и делает большой крюк через церковный двор, чтобы выйти на шоссе другой дорогой. Недалеко от ворот стоят Имелик и Тээле. Имелик замечает Арно и, показывая рукой в сторону церковного двора, говорит Тээле:
   – Смотри, куда Тали пошел. Почему он идет другой дорогой?
   – А я откуда знаю? – смеясь, отвечает Тээле.
   – Чудной парень, – замечает Имелик. – И чего он дуется?
   – Не знаю, что с ним такое, – отзывается Тээле и глядит вследАрно.
   – А ты догони его, спроси. Вам ведь по дороге. Раньше вы всегда ходили вместе, а теперь почему не ходите?
   – Он, видно, не хочет. Вечно вперед убегает или ждет, пока я пройду.
   – Почему?
   – Да откуда я знаю!
   – Ну все-таки, что-то должно быть…
   – Ничего не знаю. Может, задается, что умный такой.
   – Может, и так. Поди раскуси его – ни с кем он не разговаривает. С Тыниссоном иногда перекинется словом, да тот такой же бука, тоже ни с кем не говорит, кроме Арно. Интересно бы послушать, о чем они между собой толкуют. А что до ума, то… Да, раньше он все хорошо знал, а теперь у него ничего не получается. То ли заниматься перестал, то ли еще что.
   – Ничего я про него не знаю.
   – А ты побеги за ним, заведи разговор, может, и узнаешь.
   – Стану я еще за ним бегать! Пусть себе летит!
   – Тээле собирается уходить и на прощание протягивает Имелику руку.
   – Ну, до свидания! – До свидания. И завтра приходи, как обещал. – Постараюсь. Имелик с минуту глядит вслед Тээле, потом возвращается в класс. В эту субботу он и Тиукс домой не едут. Делая быстрые шажки, Тээле спешит к шоссе. Пройдя немного, она украдкой оглядывается, но Имелик уже исчез. Он, конечно, не станет так долго смотреть ей вслед, как смотрел, бывало, тот, другой, что сейчас сворачивает на шоссе.
   Она еще раз оглядывается через плечо – на глазах у Имелика она ни за что не побежала бы – и бегом догончет Арно.
   – Обожди, куда ты летишь!
   Арно оборачивается и останавливается, глядя себе под ноги. Сердце его начинает биться учащенно, лицо заливает румянцем. Чего ей от него нужно?
   – Что ты так летишь, тебе некогда?
   – Нет, я думал, что ты… – бормочет Арно.
   – Что ты думал! Ты же знаешь, что я тоже иду домой, в школе не останусь. Ты просто не хочешь больше со мной ходить, вот что.
   Арно молчит. Да и что ему ответить? Ведь Тээле и сама не верит тому, что сейчас сказала. Именно она дала ему понять, что не желает больше с ним ходить. Что же ему – насильно навязываться, что ли?
   Они шагают молча. Тээле тайком с лукавой усмешкой поглядывает на Арно: о-о, она прекрасно знает, что творится сейчас у него в душе, но пусть, пусть помучается, раз не умеет разговаривать. Но Арно говорить не собирается; он упорно смотрит себе под ноги и молчит, так что прямо зло берет.
   – Что с тобой?
   – Со мной… – и Арно грустно глядит на свою спутницу. – Со мной ничего.
   – Ничего, да! Видишь, какой ты скрытный! Только и знаешь, что дуться, и больше ничего. Ходит, лицо сердитое, брови нахмурены, будто… Сказал бы хоть, что с ним, тогда бы еще… А то ведь ни слова! Ты на меня сердишься?
   – Нет!
   – Нет! Зачем ты врешь! Будто я не понимаю. С тех пор, как я тебе тут нечаянно сказала… С тех пор ты стал прямо бука какой-то. Я же не умею, как ты, каждое слово подбирать. Не все такие умные, как ты.
   – Тээле!
   Это тихое восклицание прозвучало, как крик о помощи. Ведь все, что она говорит, неверно! Неужели Тээле действительно так мало его знает? Или она нарочно хочет его помучить?
   – Тээле!
   – Ну?
   Молчание. Что он может ей сказать, чтобы она его поняла, чтобы увидела, как она ему дорога? Чем доказать ей, что это из-за нее он так страдает?
   – Что ты хотел сказать?
   – Тээле… я не важничаю… я никогда не важничал… Но… я думал – ты сама не хочешь больше со мной ходить… ведь тогда, около школы… ты сказала… Поэтому я и уходил всегда раньше тебя.
   – Вот дурень! Ну да, так я и знала, что ты из-за этого дуешься и ничего тут другого нет, только это…
   – Нет, я…
   – Погоди! Ты сам подумай, – ну что с того, если я так сказала! Неужели из-за этого надо губы надувать? Какой ты все-таки придира!
   – Нет, Тээле, не только это одно… А тогда утром ты… ты меня не подождала у проселка. Это тоже. Я уже был совсем близко на проселке, а ты прошла мимо… и… и не подождала меня.
   – Смотри-ка, что еще вздумал припомнить через полгода!
   – Но ты же меня не подождала.
   – Ну и что с того! Где же мне всегда успеть… Да я этого дня уже и не помню. Кто тебя знает, что ты там еще наврешь, лишь бы ко мне придраться.
   – Тээле, я же не вру.
   – А, брось ты!
   Снова молчание. Глаза Арно наполняются слезами. Так вот, значит, до чего дошло. Он врет, чтобы к ней придраться! Разве ему хотелось к кому-то придираться? Услышь он от Тээле хоть одно ласковое слово – и все его горести забылись бы, как дурной сон. Нет, он даже всю вину взял бы на себя и со слезами просил бы прощения. Он все бы сделал – лишь бы Тээле хоть на мгновение стала с ним такой, как раньше, такой, как была осенью, когда они уходили в школу вместе. Но сейчас Тээле совсем другая.
   – С правдой у него не получается, так он за вранье принялся, – начинает Тээле хмуро. – И чего ты крутишь! Скажи прямо, что ты гордый и не хочешь со мной ходить, тогда другое дело. Тогда я в следующий раз буду знать, что к тебе и близко подходить нельзя.
   – Я не гордый! – восклицает Арно сквозь слезы.
   – А какой же ты?
   – Я… я думал, что ты сама не хочешь со мной ходить, что… что ты хочешь ходить с Имеликом и…
   – Вот дуралей!
   – Нет, ты не сердись, Тээле, я думал, что… Ты всегда с ним разговариваешь…
   – Вот дурень! Как же мне не сердиться, когда ты такую чепуху несешь. Когда это я с Имеликом разговаривала? Ну скажи, когда это я с Имеликом разговаривала? Сегодня говорила, да. Так что из этого? Имелик наш родственник, я могу с ним разговаривать сколько угодно. А ты; как Тоотс, болтаешь все, что в голову взбредет. Мне хочется с Имеликом ходить – какая ерунда! Ты, пожалуй, и дома еще расскажешь, что я хочу с Имеликом ходить.
   – Нет, я дома ничего не буду рассказывать.
   – Кто тебя знает.
   – Не буду!
   Они снова шагают в полном молчании. Арно всхлипывает и ути рает платком глаза. На развилке дороги они останавливаются.
   – Ну что ж, до свидания, – говорит Тээле.
   – До свидания, – тихо отвечает Арно.
   До свидания… Как холодно звучат ее слова! Неужели ей совсем не жаль покинуть его? А ему так хотелось бы еще побыть с нею, быть с нею долго, всегда. С какой радостью он проводил бы ее сейчас… до ворот хутора Рая… как тогда, осенью. Или все равно куда, хоть на край света. Если бы только Тээле знала, как она ему дорога, она не ушла бы! Нет, она и не уйдет. Она, по крайней мере, хоть раз еще обернется и скажет ему что-нибудь… такое ласковое… что все огорчения забудутся. Конечно, она еще что-нибудь скажет. Ну да, вот она уже оглядывается. Сейчас… сейчас… Но она только засмеялась. И пошла дальше. Какие у нее белые зубы! Такие же, как у Куслапа.
   Отчего это у некоторых людей такие белые зубы?
   Больше она уже не обернется. И ничего ему не скажет. Нет, она уже слишком далеко. Нет, нет, больше она ничего не скажет. Она уходит.
   Уходит… уходит… Почему она уходит? Если Имелик… если Имелик ничего для нее не значит… так почему же она уходит? Ах да, она рассердилась из-за его глупых слов. Ну, конечно, она права, что ушла после такого разговора. Но… но… тогда надо попросить прощения! Если она сейчас так уйдет, то никогда больше к нему не вернется… прежней Тээле.
   – Тээле! Тээле!
   Тээле оборачивается, останавливается и что-то говорит, что именно – не слышно, слишком далеко.
   – Тээле, постой, постой, я сейчас!
   И от саареского проселка по шоссе, в сторону хутора Рая, стремглав мчится мальчуган.