Лутс Оскар. Весна

   – А вы что, хотите, чтоб я еще приплачивал? Какой же это купец будет себе в убыток торговать? Да ну вас!
   И вот теперь его собираются уволить – не столько за самый проступок, сколько за то, что он не хочет в нем сознаться; за долгие годы службы на паунвереской церковной мызе Кристьян Либле натворил уже немало дел, но ему всегда удавалось выйти сухим из воды, так как он признавался: да, это сделал я, и сделал потому, что так считал нужным.
   Арно был уверен, что Либле никак не мог потопить плот, что это сделал кто-то другой – наверное, какой-то страшный, злой человек. И если теперь Либле лишится места, виноват будет тот неизвестный недруг.
   – А все-таки кистер очень плохой человек, – сказал наконец Арно. – Сразу так на тебя и напал. На меня он тоже каждый день тявкает.
   – А на тебя за что? – спросил Либле.
   – Дразнит меня, что я водку пил, вместе с тобой в лесу пьянствовал. Каждый день спрашивает, когда я опять пойду с Либле пить. И ребята надо мной смеются…
   Либле вскипел. Он разразился злобным хохотом.
   – Ну, разве ж я не говорил – дерьмо, оно дерьмо и есть. Вишь ты, ребят – и тех в покое не оставляет, что уж тут о взрослых говорить. Каков гусь! Ему какое дело ежели ты и перехватил каплю! Словно ты убил кого или дом поджег, или же этот самый плот на дно пустил! А сам погляди, что делает: на крестинах у Метсанурка так нализался, что когда начал дитя крестить и надо было водой ему лоб окропить, так он тарелку с водой – хлоп! – и опрокинул. Ну куда это годится! А он, вишь, еще и за другими подсматривает, тля этакая. Знаешь, саареский хозяин, как он опять к тебе начнет придираться, ты его прямо так и спроси: слушай-ка, Юри-Коротышка, когда мы с тобой к Метсанурку на крестины пойдем? Там втроем и выпьем: Либле тоже придет. Спросишь?
   – Нет.
   – Ну да, конечно, не надо, это я просто так, ради красного словца. Тебе-то не стоит ему такое говорить, но и себя не давай в бараний рог скрутить. Ежели знаешь, что прав, – давай сдачи. Чего тебе бояться, коли ты прав? Ведь вот как мужики из Вильяндимаа говорят: правда есть правда, правду никто не согнет. Ну конечно… Так вот и я с этим самым плотом: ты меня хоть на куски режь, а вот не топил я его и не топил – что ты мне сделаешь? На куски меня изрубишь – и то каждый ноготь на пальце будет кричать: не топил я плота! А будь он сейчас на реке, обязательно утопил бы. Да, таковы дела, саареский хозяин. Подрастешь, сам увидишь: не все то золото, что блестит. Иного мужика бог по макушке погладил так, что череп блестит, но ты не думай еще, будто это чистое золото.

   Они подошли к хутору Сааре. Женщины как раз в это время возвращались из хлева, где кормили скотину, и, когда Либле вкратце рассказал им о своей беде, то батрачка Мари от волнения чуть было не угодила ногой в ведро для свиного пойла. Дело в том, что Либле как-то с пьяных глаз пообещал на ней жениться, и эта мысль так крепко засела у нее в голове, что девушка и впрямь стала возлагать на Либле кое-какие надежды. Услышав же теперь, что в жизни его предстоят такие изменения, она испугалась. Либле, заметив это, тут же съязвил:
   – Погляди-ка на нее! Сама неуклюжа, как мешок с толокном, а туда же, к звонарю в супруги метит.
   Мари покраснела и, проведя запачканной навозом рукой по румяной щеке, ответила:
   – Фу ты, господи, да кабы еще звонарь! А то ведь скоро дадут тебе отставку – соси тогда лапу, как медведь в берлоге. Небось скоро сам зубы на полку положишь, чем тогда жену кормить будешь.
   – Вишь куда хватила! – заметил Либле. – А ты что думаешь – я себе жену возьму, чтоб ее откармливать, как на убой? Жена сама должна меня кормить. Будешь у меня сложа руки сидеть – так полезай в щель за печку да и ешь там глину, как таракан.
   – Правильно, Кристьян, – поддержал его батрак. – Но ежели ты Мари посадишь глину есть, скоро без печки останешься.
   – Пхе! Будто на свете других печек нет – только глиняные да кирпичные. Не могу я себе железную купить, что ли, продолжал зубоскалить Кристьян.
   – Наша Мари у тебя и железо сожрет, сказал батрак.
   Но слова Кристьяна: «Будешь у меня сложа руки сидеть» – в ушах Мари прозвучали сладкой музыкой, и она сказала:
   – Да-да, не думай, что я на тебя работать стану, а ты в это время будешь пить да буянить.
   На это Либле, к ее величайшему удовольствию, ответил:
   – Не беспокойся, продену тебе в ноздри кольцо. Заставлю еще и в колокол бить.
   Хозяйка сунула руку под передник и промолвила со вздохом, как всегда делала в таких случаях:
   – Вот, значит, какие дела. А кто же теперь будет у нас в колокол звонить?
   – Кухарка Лийза, а кто же, – ответил Либле. – Потащит наверх, на самую колокольню, жаркое или что там еще у нее, разведет огонь и будет сразу и жарить, и в колокол бить.
   – Этак она вместе с курицей и людей в церкви изжарит, – решил батрак.
   Все вошли в дом. На хуторе Сааре Либле был своим человеком; он сел у плиты и стал подбрасывать хворост в огонь. Было много еще разговоров и шуток, а Либле и Мари, как обычно, ядовито, подтрунивали друг над другом.
   Вечером, улегшись в постель, Арно еще раз задумался над всей этой историей с плотом. Он не находил себе покоя. Он снова и снова перебирал в памяти одно и то же. Его недавняя грусть отошла куда-то, а возвращаясь, теряла свою прежнюю остроту, уступая место мыслям о ионом, значительном событии. Когда он уже стал засыпать и его усталые веки сомкнулись, мозг вдруг молнией прорезала новая мысль. Она пришла так внезапно и так его взволновала, что он даже поднялся и сел в кровати.
   Почему Тыниссон велел ему соврать, будто они в субботу вечером ушли домой вместе? Почему он тут же добавил, что иначе всю вину взвалят на него? Почему Тыниссон так странно держался с ним в последние дни? Почему с другими ребятами был еще менее общителен, чем раньше? Не сам ли он и потопил плот? Но неужели у него хватило силы это сделать?
   Он, правда, ужас какой сильный и может сделать все, что захочет…
   Арно долго, долго думал об этом. Наконец, уже около полуночи, утомленная голова его снова опустилась на подушку, и клопы теперь могли спокойно приниматься за спящего.

XIII

   Каким образом, с помощью каких волшебных сил и конфет удалось Тоотсу убедить девочек пойти к реке поглядеть на первый ледок – это знал один лишь Тоотс да разве еще святые ангелы господни. Видно, он, помимо всяких вкусных вещей, пустил в ход и ложь, уверяя, что лед нынче ослепительно белый и крепкий, как подошва сапога. В изображении Тоотса вообще любая вещь оказывалась «прямой», как дуга: ему ничего не стоило сказать, что солнце заходит синее, как василек, а у чесальщика с шерстобитни на носу колбаса выросла. Что же тут удивляться, если и лед у него был такой белый и на редкость прочный.
   Девочки пришли к реке. Мальчики явились туда еще раньше, страшно шумели и устраивали «тарарам», как они сами называли свою игру. Если бы можно было собрать воедино весь этот гвалт и визг, то его хватило бы, чтобы пустить в ход водяное колесо на шерстобитне, и даже если бы Либле удалось повернуть реку вспять, то ему пришлось бы, к великому сожалению, убедиться, что шерстобитня все-таки работает.
   В этот обеденный час Тоотс был занят тысячей различных дел. Тысяча первым было то, что он одной ногой провалился в воду и, мокрый, как ряпушка, юркнул в свой «вигвам», чтобы заменить испорченные «мокасины» новыми. Быстро натянув на ноги сухие «мокасины», принадлежавшие Мюту, который жил на дальней окраине прихода и держал для себя в школе запасную одежду, Тоотс снова вернулся к товарищам.
   – Гляди, Тоотс шкуру сменил, – сказал какой-то шутник, – другие ее меняют весной, а Тоотс осенью.
   – Что ж, одежда мужчину не портит, – ответил Тоотс и тут же подставил Сымеру ножку, так что тот шлепнулся прямо носом в землю. А Тоотс как ни в чем не бывало спросил его:
   – Сымер, что ты там нашел?
   Но наивысшей точки веселье ребят достигло тогда, когда рыжеголовый Кийр, прикрутив коньки, на своих тонких, как жерди, ножках заскользил по льду.
   Тоотс дал бы, пожалуй, отрезать себе ухо, лишь бы Кийр хоть на минутку одолжил ему свои коньки. Он бегал за ним по пятам, как тень, предлагал ему сплюснутое дуло от ружья, или «пантикристо», как он его называл, а впридачу столовый нож «томагавк», – пусть только Кипр «немножечко-немножечко» даст ему коньки.
   Но Кийр возразил, что «немножко» коньки дать нельзя, их если уж дают, так дают целиком. Сказав это, он, как привидение, помчался дальше вместе с остальными ребятами.
   Девочки находились чуть поодаль, они тоже бегали по льду, делая миленькие круги, и щебетали между собой. У того, кто их, собственно говоря, и пригласил сюда, не было теперь времени с ними возиться, им пришлось обходиться без него. А ведь он привел их к реке только и затем, чтобы заманить в камыши, туда, где лед был еще тонкий, а потом с удовольствием понаблюдать, как кто-нибудь из них провалится. Но конце концов вышло так, что Кийр Тоотсу коньков не дал, и бедняга вынужден был вернуться к своему первоначальному замыслу.
   Он подошел к девочкам и тотчас же начал их просвещать.
   – Ну и чего вы, чудачки, тут зря башмаки треплете, – сказал он, – идите лучше к камышу, там лед прямо как стекло.
   – Почему ж ты сам туда не идешь? – спросили у него.
   – Я-то? Я тоже пойду, мне просто хотелось сначала вам показать.
   – Знаем мы тебя! Опять хочешь какую-нибудь штуку выкинуть. Сам говорил – лед нынче белый как сахар, а какой же он белый? Ты же так врешь, что прямо дым изо рта валит.
   – А разве лед не белый?
   – Ну смотри, где ж он белый?
   – Ну и ладно, пусть будет не белый. А вы все-таки пойдите к камышу.
   – Не пойдем, иди сам.
   – И пойду. Я и ходил уже. Там до чего занятно смотреть, как раки вокруг плота ползают! Один, черт, здоровенный, как рукавица, всех остальных сожрал. А потом подплыла огромная такая рыба, сом, наверно, с большущими выпученными глазами, и рака этого проглотила. Нет, там таких зверей увидишь, что прямо мороз по коже продирает.
   – А плот разве около камышей затонул?
   – Ну конечно.
   – И разные страшные звери вокруг ползают?
   – А как же!
   – Ух! Как страшно! А ты не врешь?
   – Вот дуры, с какой стати я буду врать? А вы сами разве не знаете, что на дне водятся разные страшные звери? В прошлом году наш батрак ловил на реке рыбу и вдруг видит – поплавок как нырнет под воду! Он дергает, дергает, наконец вытаскивает… а там огромная змея! Сама черная как уголь, а на шее белые круги.
   – Ох, ты господи! – послышалось среди слушательниц.
   – И что ж вы думаете, – продолжал Тоотс, – вытащил он эту страшную змею, а та хлоп да и обвилась ему вокруг шеи.
   – Ой, ой, ой! Что же дальше было?
   – Ну, что дальше было. Батрак знал разные слова – как змей ы говаривать, его мать научила, он и сказал:

 
Ой, змея, уйди скорее,
не дави так больно шею,
хоть за речку,
хоть за печку
от меня ты уползай!
 

   И змея завертелась в воздухе и сразу же пропала… Куда ж она девалась?
   – Бог знает, куда, только сразу же пропала. Завертелась и пропала.
   Среди девочек началось движение. Каждая из них знала какую-нибудь страшную историю про змей, и каждой хотелось, чтобы ее слупили, когда она будет рассказывать.
   – Тоотс, какие же это были змеиные слова? Скажи их еще раз.
   – И Тоотс, сделав таинственное лицо, продекламировал:

 
Ой, змея, уйди скорее,
отпусти ты мою шею,
в куст ольховый,
в лес еловый —
куда хочешь уползай!
 

   И та девочка, которая его спросила, и другие сразу же стали заучивать наизусть змеиные слова. Зажмурив глаза, они бормотали про себя: «Ой, змея, уйди скорее, отпусти ты мою шею…»
   – Ну, а идти в камыши плот смотреть боитесь? – спросил Тоотс помолчав.
   – Раз вокруг плота такие страшные звери ползают – не пойду.
   – Дура, так они же через лед на тебя напасть не могут. Ты на льду, а они там, на дне.
   – А вдруг этот самый сом… такой страшный, большой…
   – Ну, уж он не бог знает какой большой. Так… так… ну, чуточку побольше селедки.
   – Я пойду посмотрю, – сказала наконец одна из девочек. Все оглянулись кто там такой смелый нашелся. Велико же было общее изумление, когда из толпы вышла Тээле и направилась к камышу.
   – Не ходи! – предостерегающе крикнули ей девочки. Но Тээле, обернувшись, стала звать с собой остальных.
   – Идемте! Идемте посмотрим! А ты, Тоотс, запомни: если ты опять наврал, мы тебя отдуем. Идем с нами, покажешь место, где плот затонул.
   – Ступай, ступай, я потом приду, – ответил Тоотс и отошел от девочек подальше, туда, где ребята, держась друг за друга, огромным живым комом с криком и шумом неслись по льду.
   Здесь он остановился и круглыми, точно у филина, глазами стал смотреть на Тээле. В нем происходила внутренняя борьба. Было ясно, что Тээле провалится, – лед вокруг камышей был совсем еще тонкий. Чтобы предостеречь ее, следовало сейчас же, немедля, крикнуть, позвать ее обратно. Она могла вот-вот провалиться. Но Тоотса обуяло любопытство – ему не терпелось посмотреть, как она бухнется в реку и как оттуда выберется. Было мгновение, когда он чуть не окликнул ее, но тут у него мелькнула мысль, что уже поздно, что делу ничем не поможешь. Он следил теперь за Тээле с таким волнением, что даже глаза его увлажнились, а сердце громко застучало. Тээле приближались к камышам; здесь вокруг каждого пучка стеблей чернели ямки, в которых, казалось, еще поблескивала вода.
   Не все школьники в этот день были на реке. Четыре или пять девочек и столько же мальчиков остались в классе, готовили уроки или просто разговаривали. Среди них были также Тали и Тыниссон. Они стояли у окна и беседовали, поглядывая на реку: когда там становилось особенно шумно, крики ребят доносились и в классную комнату.
   – Ты слышал, Либле увольняют? – спросил Тали.
   – Кого увольняют? – переспросил Тыниссон.
   – Либле. Пастор и кистер думают, что это он потопил плот.
   – Тыниссон слегка покраснел. Продолжая разговор, он уже не смотрел Арно прямо в глаза.
   – Откуда ты знаешь?
   – Либле сам говорил. Но я не верю, что это Либле сделал. Если бы он потопил плот, он бы не скрывал. Это сделал кто-то другой.
   Тыниссон ничего не ответил и стал пристально смотреть в окно, словно там что-то привлекло его внимание.
   Арно взглянул на товарища и решил задать ему прямой и откровенный вопрос. Арно сам удивился, почему вдруг поколебалось возникшее у него позавчера вечером убеждение, что плот потопил Тыниссон. Тогда Арно был в этом уверен, а сейчас ему было как-то неловко требовать у Тыниссона объяснения. В его присутствии Арно чувствовал себя скованным.
   После продолжительного молчания он все же решил спросить друга. Он подошел к Тыниссону совсем близко, тронул его за рукав и боязливо, почти умоляюще сказал:
   – Тыниссон!
   Тот молча обернулся.
   – Скажи, Тыниссон, а может, это все-таки ты утопил плот? Скажи, не бойся, я никому не расскажу.
   – Как это я его утопил?
   – Нет, ну… я думал, может, это ты. Ведь ты велел мне сказать, что мы ушли домой вместе… и… я думал, может, ты и пустил его на дно, когда меня не было.
   Тыниссон снова повернулся к окну, и если бы Арно мог сейчас видеть его лицо, то заметил бы, что тот покраснел до ушей.
   – Значит, ты не топил его?
   – Нет, не топил.
   – Почему же ты велел мне говорить, что мы ушли домой вместе? Почему ты не сказал, что еще остался здесь, когда я ушел?
   – Ну, иначе бы взвалили вину на меня.
   – Да, да, конечно. Но к реке ты все-таки ходил? Не то кухарка не увидела бы тебя.
   – Да, ходил… мыл рамку от грифельной доски.
   – Но рамка у тебя такая же грязная, как и раньше…
   – У меня мыла не было. Одной холодной водой не вымоешь.
   – А плот был еще там, когда ты к реке ходил?
   – Ну, был. Да что ты меня допрашиваешь?
   Это уже кое-что значило. Подозрения Арно ожили с новой силой. Теперь он был снова уверен, так же, как и позавчера ночью, что только Тыниссон и мог потопить плот. Арно теперь не отстал бы от него, но храбрости не хватило. Ему казалось, что каждый новый вопрос все больше раздражает Тыниссона. Арно отошел от окна и направился к двери.
   – Куда ты? – спросил Тыниссон, тоже отворачиваясь от окна.
   – К реке. Возьму в спальне шапку и пойду посмотрю, что там ребята делают.
   – Не ходи. Чего ты туда идешь?
   – Пойду посмотрю…
   – Не ходи.
   – Почему?
   – Иди сюда!
   Арно снова вернулся к окну.
   Ему показалось, что Тыниссон стал вдруг какой-то странный, как бывало на уроках, когда его спрашивали, а он не знал, что ответить. Вид у него был растерянный и беспомощный.
   – Знаешь, Тали, чуть заикаясь, начал он, – плот… все-таки потопил я. Но смотри, никому не говори. А зачем они к нам во двор драться лезут, барчуки паршивые! Ходят с хлыстами и дерутся. Пусть теперь без плота сидят, так им и надо.
   – Ах, значит, все-таки это ты? – с изумлением переспросил Арно. Его не столько удивила эта новость, сколько то, что Тыниссон сам ему признался. – Неужели ты потопил? Как же ты смог, ведь он страшно тяжелый?
   – Говори тише – ребята услышат. Я толкнул плот подальше от берега, потом положил несколько досок – одним концом на берег, другим на плот – и стал носить на него камни, вот он и пошел ко дну. Когда плот стал уже погружаться в воду, я быстро по доскам перебежал на берег, а доски потом отбросил в сторону.
   – Ой!
   – Молчи! Видишь, Тоомингас уже уставился на нас, как чучело пучеглазое. И никому, смотри, не заикайся, что это я сделал.
   – Да нет, что ты.
   Они долго молча стояли у окна. Наконец Арно пришла в голову еще одна мысль.
   – А если Либле уволят, тогда что?
   – Так Либле же может сказать, что он этого не делал, – возразил Тыниссон.
   – Ну да, он и скажет. А вдруг ему не поверят? Если его уволят, тогда… ты будешь виноват.
   – Не уволят.
   – А если уволят?
   Тыниссон промолчал. Арно, углубившись в свои мысли, смотрел в окно. Вдруг он побледнел и, прежде чем Тыниссон успел что-нибудь сообразить, а тем более сказать, Арно стрелой вылетел из класса с криком:
   – Она провалится!
   Еще раньше, во время своих прогулок к реке, Арно заметил, что у камышей, где течение сильнее, река еще не совсем затянута льдом; а сейчас он вдруг увидел, что Тээле идет как раз к этому самому месту. Он во весь дух помчался к реке, крича еще издали:
   – Тээле, не ходи туда, там вода! Не ходи, Тээле!
   Но не успел он пробежать и половины пути, как лед проломился и Тээле упала в воду.
   Девочки подняли страшный крик. Мальчики, перепуганные, тоже подбежали поближе. Арно подоспел в это время к берегу. Он был очень бледен и тяжело дышал. Словно в тумане видел он, как ребята мечутся из стороны в сторону, размахивая руками. Их крики, казалось ему, доносились откуда-то издалека, словно это пастушки перекликались между собой летним днем. А потом он увидел, как Тээле по пояс выбралась из воды, словно ощупью оперлась о кромку льда, как эта кромка обломилась и Тээле снова погрузилась в воду, Он слышал, как Тээле, захлебываясь, громко зовет на помощь.

   С минуту Арно стоял неподвижно, как столб, потом побежал прямо к Тээле, присел на корточки у края полыньи и протянул девочке руку.
   – Сейчас упадет! Сейчас оба провалятся! – закричали вокруг.
   И они действительно оба провалились. В тот миг, когда Тээле ухватилась за руку Арно, и он стал ее вытаскивать, лед под ними снова проломился, и теперь в ледяной воде барахтались уже двое.
   Вокруг опять поднялся страшный визг. Ребята вопили так громко, что их услышали в своих комнатах и учитель, и кистер. Они сразу поняли, что дело неладно, и выбежали во двор. Увидев, что случилось несчастье, Лаур схватил стоявшую у школьной стены длинную доску и как был, без шапки, в матерчатых домашних туфлях, помчался к реке. За ним, бранясь и размахивая руками, засеменил кистер.
   И это время и с другого берега, со стороны хутора Кооли, бросился к реке какой-то человек. Он бежал прямо через вспаханное поле, спотыкался, падал, но тут же поднимался и подоспел к месту происшествия одновременно с Лауром. Это был Либле. В руках у него была связка веревок. Он как раз шел через поле в лес, чтобы набрать прутьев для метелок, и, услышав крик, понял, что кто-то из ребят упал в реку.
   Быстро размотав веревку, он остановился поодаль от камыша, где лед еще выдерживал его тяжесть, и бросил конец веревки утопающим. Арно ухватился за нее.
   Тоотс тем временем объяснял товарищам, какое это, собственно, простое дело – спасти сейчас Арно и Тээле. Вот кабы такой мостик, который тянулся бы от берега прямо к ним… Но увидев, что у Либле дело продвигается довольно успешно, Тоотс немедленно решил помочь ему. Обойдя камыш стороной, он перебрался на другой берег, ухватился за веревку и тоже стал ее тащить, сопровождая это отчаянными криками и возгласами.
   И когда Арно наконец вытянули на берег, а вместе с ним и Тээле, все время судорожно цеплявшуюся за него… то одним из их спасителей оказался, конечно, Тоотс!
   Даже кистер, не имевший обыкновения смотреть на Тоотса сквозь розовые очки, теперь, видимо, было тронут его отвагой и самопожертвованием. Тоотс, заметил он, хотя иногда и сильно проказничает, но в общем – совсем не плохой малый. Либле кистер не сказал ни единого слова.
   Арно быстро отвели в спальню, сняли с него все мокрое и дали ему взамен сухую одежду кистера. То же самое проделали и с Тээле: ее отправили на квартиру к кистеру и облачили в платье госпожи кистерши.
   Так было вначале. Потом, когда дети уже обогрелись у печки, кистер счел нужным поставить их в угол за то, что они были так неосторожны и продлились в воду.
   Когда учитель заметил ему, что детей, пожалуй, можно бы и совсем не наказывать, кистер ответил, что такие поступки ни при каких условиях не должны оставаться безнаказанными.
   – А то полезут опять, изволь тогда возиться с ними, вытаскивать.
   И даже не спросив у Арно и Тээле, как они очутились в воде, он их обоих поставил в угол.
   Весь класс покатывался со смеху. И правда, было над чем посмеяться.
   Широченные кистерские штаны и еще более широкий сюртук висели на Арно до самых пят, придавая ему вид настоящего огородного пугала. Руки его не доходили и до половины рукавов. Казалось, в углу стоит сейчас какой-то безрукий. Воротник сюртука кистер поднял, чтобы не только проявить свою строгость, но и потешиться над мальчиком; воротник этот почти закрывал Арно лицо, а мокрые растрепанные волосы падали ему на глаза. И это было очень хорошо —иначе все увидели бы, как слезы одна за другой катятся у него по щекам, исчезая в недрах огромного сюртука. Арно плакал. Он готов был от стыда провалиться сквозь землю. Стоять здесь, в углу, наряженным, как чучело гороховое, всем на посмешище – и все это на виду у Тээле! Лицо его покрылось лихорадочным румянцем, он едва держался на ногах.
   Участь, постигшая Тээле, была ничуть не легче. Тээле тоже стояла в углу, в той половине класса, где сидели девочки, и должна была мириться с тем, что над ней хихикают и называют ее снежной бабой.
   Неизвестно, долго ли все это продолжалось бы, если б не учитель; тот, расспросив Тыниссона и других ребят, как было дело, подошел к детям и отвел их на место.
   Кистер, увидев это, пришел в ярость. Вот, значит, как: один поставил озорников в угол, а другой явился и увел их оттуда!
   Но в это время к школе подъехал батрак с хутора Сааре, усадил в повозку хозяйского сына и дочку хозяина хутора Рая, закутал их в одеяло и уехал. Он захватил с собой и их мокрую одежду.
   Оказалось, что Либле успел за это время побывать на хуторе Сааре и сказать, чтобы послали за детьми.

XIV

   Арно лежит больной. В горнице хутора Сааре совсем темно. Окна занавешены, чтобы в комнату не проникал свет. Дверь, ведущая из первой комнаты в горницу, закрыта. Открывают ее тихо-тихо. Все ходят на цыпочках. Хозяйка опечалена, у остальных серьезные лица.
   Ночь… В горнице горит ночник, бросая бледный свет на кровать, где тревожным сном забылся больной ребенок. У постели сидит бабушка. Когда мать уже валится с ног от усталости и не в силах больше дежурить, появляется бабушка и поправляет одеяло, которое больной с себя сбросил. Часто приходится менять и смоченный холодной водой платок, который кладут ему на лоб. Арно тяжело болен.
   В тот самый день, когда он упал в реку, к вечеру у него запылали щеки, разболелась голова, а ночью появился жар. Вот уже третий день, а болезнь не проходит, жар, кажется, даже усиливается.
   Домашние собираются позвать доктора.
   Бабушка, задремав, стукается головой о спинку кровати. Просыпается, трет сонные глаза, что-то бормочет про себя и снова впадает в дремоту. Потом опять вздрагивает… и голова ее опускается. Ох, старость – не радость… Господи боже, ведь ей уже за семьдесят, а это не шутка.
   Кто-то тихонько подходит к кровати, кладет бабушке на плечо руку и шепчет:
   – Ложись, мать, я теперь сама.
   Это мать Арно – она поспала только час-другой, но ей уже кажется, что она бодра и снова может дежурить у постели. Но старушка и не собирается уходить.
   – Иди, иди, поспи еще немножко, глупое ты дитя, а я посижу. Мне и спать-то не очень хочется. Иди, иди!
   Мать Арно слушается ее; несколько минут смотрит она на своего больного ребенка, потом опять ложится.