Страница:
– А Либле все-таки уволили… – начал он.
– Ну да…
– Что же теперь будет? Так ведь…
– Тыниссон повернулся к Арно, все еще не глядя на него.
– Я думал – ты уже забыл…
– Нет, как же это… ведь это как-то… и куда же ему идти? Виноваты мы с тобой, а его увольняют.
Только теперь Тыниссон посмотрел на Арно. Слова «виноваты мы с тобой» удивили его. Откуда взялось это «мы», в то время как виноват только он один, Тыниссон? Почему Арно так говорит?
– Да, Либле, конечно, не виноват, но…
– Я не знаю… надо бы кистеру сказать…
– Нет! – Тыниссон покачал головой и снова опустил глаза. Арно растерянно посмотрел на него. Ему казалось, что самый правильный путь – это во всем признаться, а там – будь что будет. Но так этого оставить нельзя. Помолчав, он спросил:
– А что же нам тогда делать?
– Тебе-то ничего не будет, а меня из школы выгонят, – ответил Тыниссон.
– И меня тоже.
– А тебя за что?
– Я ведь соврал, что мы вместе ушли из школы в ту субботу… Помнишь?
– Ну, за это тебя не выгонят. А меня – наверняка.
Они снова замолчали. Ни один ни другой не знали, что сказать. Арно стало жаль Тыниссона. Он готов был сделать что угодно, лишь бы отвести беду; у него даже мелькнула мысль – а нельзя ли все оставить так, как есть… Но вдруг по всему телу у него пробежала жаркая струя, он почувствовал, как во рту все пересохло… Быстро, словно в лихорадке, он шепнул Тыниссону:
– Нет, нет, я расскажу.
Тыниссон, густо покраснев, снова покачал головой; губы его шевельнулись, но он не произнес ни слова.
Потом отвернулся к окну и стал глядеть во двор.
Прозвенел звонок, перемена кончилась. Хорошо еще, что Арно на уроке не спрашивали, он, наверное, отвечал бы невпопад. Голова его была сейчас занята одной лишь мыслью, и эта мысль так его мучила, что он ни на чем другом не мог сосредоточиться.
Уроки уже подходили к концу, а он все еще не мог прийти к твердому решению. Что-то необходимо было предпринять, но что именно, он и сам ясно не представлял себе. Как нужен был ему сейчас хороший советчик! Но кому рассказать, кому доверить свою тайну? Матери? Арно уже заранее предвидел, как поступит в таком случае его мать: если она узнает, что сынок ее тоже замешан в этом деле, она, конечно, постарается все сохранить в тайне. Рассказать отцу? Нет, отцу нельзя было говорить. Отец никогда не позволил бы сыну врать. Отец его в этих вещах очень строг. Что же остается? Да опять-таки одно-единственное: пойти домой и чистосердечно признаться матери. Может быть, она все же придумает способ все так объяснить и устроить, чтобы ни его, ни Тыниссона не исключили из школы. Но тогда дело это затянулось бы еще дня на два, на три. А ведь Арно так ждал момента, когда сможет опять пойти в школу и сейчас же, немедля, признаться, что виноват и он сам, и Тыниссон.
После уроков Арно опять подошел к Тыниссону. Тот в это время заворачивал в платок свои книжки. Арно несколько минут наблюдал за ним, не говоря ни слова. Потом вдруг выпалил решительно:
– Пойду сейчас и расскажу все кистеру.
– Иди! – помолчав, тихо ответил Тыниссон.
Такого ответа Арно не ожидал. Ему опять стало жаль Тыниссона. Он чуть было не начал объяснять ему, что даже если их и выгонят, это не такая уж беда – можно ведь поступить в какую-нибудь другую приходскую школу; но Тыниссон посмотрел на него такими злыми глазами, что он промолчал. Ему подумалось: начни он сейчас еще что-нибудь говорить – Тыниссон скажет: «Что ты болтаешь, ведь этим делу не поможешь. Иди!» И Арно пошел. С сильно бьющимся сердцем, на цыпочках прошел он через переднюю, отделяющую класс от кабинета кистера, и, остановившись у дверей, прислушался.
Кистер сидел за письменным столом. Арно ясно слышал, как поскрипывает по бумаге перо, как шелестят станицы книги. Он обдумывал, с чего ему начать. Это казалось неимоверно трудным, гораздо труднее, чем признать свою вину. Только бы начать, потом уж пойдет, но вот начало…
Он попробовал составить в уме первые фразы: «Я пришел сказать, что Либле ни в чем не виноват. Плот потопил Тыниссон. Я тогда соврал, будто мы вместе пошли домой».
В это время кто-то вошел в кабинет из других дверей, и Арно показалось, что шаги приближаются к той двери, за которой он стоял. Теперь нужно было на что-то решиться – либо войти, либо убежать. Войти у него не хватало смелости. Он ведь думал, что успеет еще немного подготовиться, а теперь получилось так, что надо было сразу предстать перед кистером.
Арно как ужаленный отбежал от дверей, к классной комнате. В то же мгновение дверь классной отворилась, и Арно стремглав полетел прямо в чьи-то объятия.
– Ну, это что такое? – спросил человек, на которого он натолкнулся.
Арно поднял глаза и покраснел от стыда. Перед ним стоял учитель. Арно так ничего и не смог ответить и продолжал растерянно стоять у дверей. Когда же учитель с удивлением вопросительно посмотрел на него, он не смог выдержать его взгляда и громко расплакался.
Лаур не знал, что ему и думать об этом мальчугане. Вот уже второй раз Арно, как только учитель с ним заговаривал, сразу начинал плакать. Но сейчас учитель решил, что не отпустит его так легко, как тогда у реки. Он провел мальчугана к себе в комнату через другую дверь, чтобы им не пришлось проходить через классную, и усадил его, на стул. Сам сел возле него и положил ему руку на плечо.
– Что с тобой, Арно, в самом деле? Тебя что-то мучает. Почему ты мне не скажешь?
Но Арно не успел еще ответить, как из классной кто-то вошел. Это был Тоотс – он явился за своими вещами и за своим «львом». Увидев, что и Арно здесь, он слегка опешил и остановился.
– Что, Тоотс, собираешься домой? – спросил учитель.
– Собираюсь.
– Ну, ну, иди. Забирай свои вещи и будь послушным мальчиком: завтра не бери их с собой. Я только что пересмотрел их и, поверишь ли, не нашел ни одной вещи, которая была бы тебе нужна в школе. Возможно, это все очень хорошие и полезные вещи, но дома, дома, а не здесь. Обещаешь сделать так, как я говорю?
– Обещаю.
– Серьезно, Тоотс? А ну-ка, посмотри мне в глаза. Если ты не уверен, что сможешь, так лучше скажи сразу. Главное – говори правду.
– Смогу, вот увидите!
– Ладно. Я тебе верю. Будь же мужчиной и сдержи свое слово. И еще одно: постарайся лучше учиться. Если ты и не справишься со всеми уроками, не беда. За это я тебя наказывать не буду. Главное – то, что учишь, старайся выучить хорошо.
– Я на завтра половину урока выучу по русскому языку.
– Прекрасно, выучи половину. Но главное – хорошо.
– А если я две задачи не успею решить, так можно одну?
– Можно. Хорошо, если и одну решишь. Решай столько, сколько сможешь. Но списывать у других, а потом мне лгать, будто сам решил, – этого никогда не делай. Значит, так и условимся?
– Да.
Тоотс рассовал свое добро по карманам; он сейчас и в самом деле казался чуть серьезнее, чем всегда. Ласковый, сердечный тон учителя все же на него повлиял.
Как видно, слова учителя проняли и его, толстокожего. Собираясь уходить, он попрощался с учителем вежливее, чем обычно: но тот вдруг позвал его обратно.
– А щенка-то, щенка своего забыл?
– Ах да! – спохватился Тоотс и стал искать собачонку.
Но собака как в воду канула. Ее нигде не было. И сам учитель, и Арно, уже переставший плакать, помогали Тоотсу в поисках. Тоотс, залезая под кровать, звал:
– Цуцик, цуцик! Куть-куть-куть!
Но цуцика нигде не было.
Потом собачонку все же нашли на кровати учителя под подушкой: она спала безмятежным сном, укрывшись здесь от всех мирских тревог.
Когда Тоотс ушел, Лаур снова обратился к Арно.
– Ну так как же, Арно? Ты ведь обещал мне рассказать, чем ты расстроен. Знаешь, что бы там ни было, не бойся ничего. Смотри на меня как на друга, которому можно поведать все свои горести. Я не стану тебя наказывать или бранить, об этом даже и не думай. Ну, будь хорошим мальчиком, расскажи!
Арно все еще медлил с ответом, но продолжалось это недолго – вскоре он заговорил; доброе слово и вражью силу ломит. Да и почему бы ему не рассказать все своему учителю? Ведь тот всегда был так ласков и приветлив с ним. Потом Арно и сам удивлялся, как ему сразу не пришло в голову пойти к учителю. К кистеру он теперь ни за что не пошел бы.
– Я хотел про плот сказать… Тот самый плот, что в реке потопили… это не Либле его потопил.
Первые слова он произнес запинаясь, но с каждой минутой все элыпе смелел и речь его становилась более складной.
– Плот? Откуда ты знаешь, что не Либле его потопил? – спросил Лаур.
– Я знаю… Я пришел сказать, что… что… я тогда соврал, будто мы с Тыниссоном вместе ушли домой. В ту субботу, когда мы оставались здесь вдвоем… Плот потопил…
Тут речь Арно оборвалась. Ему было страшно выдавать товарища.
– Как, как? Я не понимаю, что ты хочешь сказать, Арно. Что такое ты соврал и кто потопил плот? Говори яснее, не бойся, – поддержал его учитель, видя, что Арно снова стал запинаться.
– Я соврал, будто мы вместе домой пошли. Когда я ушел, Тыниссон еще оставался здесь.
– Ну хорошо, ты соврал, но разве это такая уж большая беда? Так… неужели ты хочешь сказать, что это Тыниссон потопил плот? Неужели это Тыниссон?
– Да, Тыниссон. – Арно низко опустил голову. У него было сейчас такое лицо, будто он признался в собственной вине. Глаза его снова наполнились слезами, он готов был расплакаться.
Учитель с минуту удивленно смотрел на своего ученика, потом тем же дружеским тоном:
– Откуда ты это знаешь, Арно?
– Мне Тыниссон сказал.
– Так. А говорил он тебе, зачем он это сделал? Или погоди… Тыниссон уже ушел домой?
– Нет. Тыниссон в классной. Он, наверно, меня ждет.
– Ты хотел сказать обо всем этом кистеру? И сказал уже?
– Нет.
– Почему?
– Духу не хватило. Страшно стало.
– Ага, теперь я понимаю – когда ты попался мне навстречу, ты от дверей кистерского кабинета. А туда ты не заходил?
– Нет.
– Хорошо. Но прежде всего успокойся, Арно. Не плачь, слезами не поможешь. Лучше расскажи мне все по порядку, тогда посмотрим, может быть, придумаем, как это дело уладить.
– Теперь нас с Тыниссоном выгонят из школы.
– Да ну тебя, глупенький! Кто тебе сказал, что вас выгонят? Как вообще могла тебе в голову прийти такая мысль?
– Я так подумал.
Учитель на минуту призадумался, затем встал и открыл дверь в классную. Остановившись в дверях, он спросил:
– Тыниссон еще здесь? – Но тут же, увидев Тыниссона, сказал: – Ага… поди-ка сюда, Тыниссон! Тыниссон вошел и стал у дверей. Учитель пристально посмотрел на него, потом начал:
– Слушай, Тыниссон, скажешь ли ты мне всю правду, если я тебя кое о чем спрошу?
– Скажу, – глухо, но решительно ответил тот.
– Хорошо. Подойди поближе, садись на этот вот стул и поговорим. Так. Это ты потопил плот мальчиков с церковной мызы?
– Я.
Краснощекий Тыниссон покраснел еще сильнее и опустил глаза. Видно было, что, сидя здесь, он чувствует себя очень неловко. Он все время ерзал на стуле и уселся, наконец, на самый краешек.
– Почему ты это сделал?
Молчание. Ни звука. Учитель взял со стола разрезной ножик и стал его сгибать между пальцами, словно хотел проверить его прочность. В то же время он не спускал глаз с Тыниссона.
– Почему ты молчишь? Ты же обещал ответить на мой вопрос и сказать правду. Скажи, почему ты это сделал?
– А чего они к нам во двор лезут драться? – ответил наконец Тыниссон, вертя пуговицу своей куртки.
– Вот как? Значит, ты хотел им отомстить. Мстить вообще нехорошо, но пусть будет так. А скажи, Тыниссон, почему ты отпирался, когда тебя спросили, не ты ли это сделал?
Лаур на мгновение задумался, потом спросил снова:
– Отчего ты не пришел сам и не сказал, что виноват ты, когда узнал, что звонаря увольняют с работы? Неужели тебя совсем не мучила совесть, что из-за тебя другой теряет место?
– Конечно, мучила.
– И все-таки ты ничего не сказал. А ты вообще признался бы, если бы Тали не пришел и не рассказал все?
– Не знаю.
– Говори правду, Тыниссон. Ты, конечно, знаешь, как бы ты поступил. Я думаю, что ты ничего не сказал бы. Скажи сам, откровенно, как обещал, – пришел бы ты ко мне и рассказал бы все или нет?
– Нет.
– Ну, так. Это, по крайней мере, честное признание. А ты возражал, когда Тали сказал тебе, что пойдет и расскажет?
– Да.
– Ах, нет! – волнуясь, вмешался Арно. – Правда, сначала он говорил, что не стоит идти, а потом сам сказал – иди!
– Ну вот, тем лучше, – заметил учитель, внимательно глядя в лицо Тыниссону. – Ты все же увидел и понял, что нельзя это дело так оставить? Не правда ли?
– Да.
– Ладно, больше я тебя допрашивать не буду. Ты ведь раскаиваешься, что так поступил?
– Да.
– Я тоже полагаю, что раскаиваешься, так и должно быть. Очень хорошо. Мне этого достаточно, Тыниссон. Иди теперь домой, готовь уроки и не вешай голову. Я уже ради Либле улажу все это дело; наказания тебе бояться нечего. Я не буду тебя наказывать: я уверен, что ты все равно никогда больше так не сделаешь. А ты, отчего ты так приуныл?
Лаур обернулся к Арно.
– А-а, понимаю, тебе больно, что ты вынужден был пойти жаловаться на своего друга. Арно, Арно, я на твоем месте сделал бы то же самое. Тыниссон доверил тебе свою тайну, и ты его не выдал. Я уверен, что ты об этом никому еще не говорил, кроме меня. Верно?
– Нет, не говорил.
– Я это знаю. И, придя ко мне сейчас, ты поступил очень правильно. Ты пойми, ведь теперь и Тыниссону стало ясно, что дела этого так оставлять нельзя, и он сам согласился, чтобы ты пошел и все рассказал. Нет, нет, тебе печалиться нечего, ты сделал именно то, что тебе и следовало сделать. Ты думаешь, Тыниссон сердится на тебя? Тыниссон, ты же не сердишься на Тали?
– Да нет. Чего мне сердиться?
Лицо у Тыниссона постепенно прояснялось. Хмурое, даже чуть злое выражение его исчезло, и он довольно смело и открыто поглядывал то на учителя, то на Арно. Арно сидел, опустив голову, потупив глаза. Ему было грустно, он и сам не отдавал себе отчета, почему. Раньше он думал – какое было бы счастье, если бы удалось избавиться от всей этой истории с плотом, так терзавшей душу; но теперь, когда все уже осталось позади, на сердце все-таки было тяжело.
– Послушай, Арно, – сказал Лаур, беря мальчика за руку и тихонько встряхивая, словно желая его вывести из забытья. – Тыниссон вовсе не сердится. Он тебе такой же друг, как и раньше. Не грусти. Или тебя еще что-то угнетает? Ах да, ты же прежде всего обвинял самого себя. Но скажи – когда ты говорил, что вы из школы ушли вместе, ты уже знал о тайной проделке Тыниссона?
– Да нет, Тали тогда еще ничего не знал, я ему только потом сказал, – вмешался Тыниссон, снова чуть краснея.
– Ну вот, – произнес учитель, – ты даже не знал, для чего, собственно, ты лжешь?
– Это я ему велел. – ответил вместо Арно Тыниссон.
– Ну, тогда это была, значит, до того невинная ложь, что другой такой, пожалуй, и не сыщешь. Нет, из-за нее действительно не стоит огорчаться, – сказал учитель.
После этого он отправил мальчиков домой. Уже в дверях он добавил:
– О Либле вы не беспокойтесь. Либле в следующее же воскресенье снова будет так бить в колокол, что только держись. И не бойтесь, никто об этой истории не узнает. Никто не узнает, если только сами не разболтаете.
Мальчики вышли из комнаты учителя. Ребята, находившиеся в это время в классной, посмотрели на них с удивлением, и, конечно, многим хотелось бы расспросить, в чем тут дело, но Арно и Тыниссон, не дав им даже опомниться, быстро прошли через классную. У ворот школы уже стояла лошадь. В санях высился весь закутанный в теплый тулуп бугорок – это была Тээле; рядом с лошадью стоял, покуривая, их батрак. Арно обернулся, чтобы попрощаться с Тыниссоном, но тот уже ушел своей дорогой. Из-за угла школы видно было, как он торопливо шагает по направлению к своему дому. Арно подошел к воротам, где его ожидали: в сердце его закралась новая забота – не рассердился ли все же на него Тыниссон.
Домой они поехали не сразу. Батрак сказал, что ему нужно еще заглянуть в лавку, поэтому сначала поехали туда. Батрак зашел в давку, Арно и Тээле остались в санях. Оба молчали, каждый ждал, когда заговорит другой.
Из трактира, стоявшего невдалеке, вышел, пошатываясь и сердито ругаясь, какой-то человек, с минуту постоял посреди дороги, потом, выписывая зигзаги от одной придорожной канавы к другой, поплелся к давке. Со стороны лавки шли двое каких-то мужиков. На полпути, но поближе к лавке, чем к трактиру, они встретились с Либле, и между ними произошел такой разговор.
– Смотри-ка, звонарь сегодня опять нализался, так и тянет его в канаву, – сказал один из мужиков.
– А то как же, – ответил другой.
– Потом первый мужик сказал:
– Здравия желаем, господин Либле!
– Здравия желаем, здравия желаем, здрр… аввия. ответил Л ибле.
– Куда это ты собрался?
– В пекло!
– Вот дурак, в пекло собрался. Чего тебе туда? На земле места не хватает, что ли?
– Не ваше дело, ик! Каждый может идти куда хочет. Я те-тебя р-разве спрашиваю, куда ты идешь, ик!
Либле остановился и вызывающе взглянул на собеседников.
– Во, во, важный какой! – сказал второй мужик.
– Важный, точно он бог весть кто.
– А сам иной раз такие штуки выкидывает, как дитя малое, – плот у мальчишек потопил, – заметил первый из мужиков. – Я бы ни за что перед всем приходом так срамиться не стал.
– Фу-ты, фу-ты, гляди-ка, до всего ему дело? Чего тебе, по правде говоря, от меня надо?
Либле шагнул к мужикам, готовясь вступить в драку.
– Ну, ты, на рожон не лезь! Драться мы с тобой не собираемся. Иди себе подобру-поздорову. Иди, может, еще что-нибудь на дно пустишь, – сказали мужики и быстро зашагали к трактиру.
Услышав это, Либле еще больше разозлился. Грозя кулаками вслед удаляющимся мужикам, он продолжал шуметь:
– А-а, вот вы как! Откуда такие объявились – меня попрекать!.. Ишь ты!.. Туда же!.. Гляди-ка лучше, как бы я тебя самого не утопил! Да-да, в прорубь – и делу конец! Этому ведь я теперь здорово на учился, ик!
– Какой все-таки этот Либле ужасный человек, – прошептала Тээле, поворачиваясь к Арно настолько, насколько позволял тулуп, в который ее закутали.
– Почему ужасный? – спросил Арно.
– А как же не ужасный. Все время пьянствует и шатается кругом. Говорят, пастор его выгнал.
– Ничего, возьмет обратно.
– Не возьмет.
– Возьмет.
В это время из лавки вышел батрак, уложил в сани, в ноги Арно и Тээле, несколько пачек табаку, поправил на лошади хомут, вытащил из-под него гриву, чтобы лошади больно не было, когда поедут, и сани тронулись. Либле, к этому времени добравшийся уже до лавки, крикнул им вдогонку:
– Эгей, земляк! Постой, возьми и меня. Эге-е-ей!
Но батрак сделал вид, будто он глух и нем от рождения.
XVIII
– Ну да…
– Что же теперь будет? Так ведь…
– Тыниссон повернулся к Арно, все еще не глядя на него.
– Я думал – ты уже забыл…
– Нет, как же это… ведь это как-то… и куда же ему идти? Виноваты мы с тобой, а его увольняют.
Только теперь Тыниссон посмотрел на Арно. Слова «виноваты мы с тобой» удивили его. Откуда взялось это «мы», в то время как виноват только он один, Тыниссон? Почему Арно так говорит?
– Да, Либле, конечно, не виноват, но…
– Я не знаю… надо бы кистеру сказать…
– Нет! – Тыниссон покачал головой и снова опустил глаза. Арно растерянно посмотрел на него. Ему казалось, что самый правильный путь – это во всем признаться, а там – будь что будет. Но так этого оставить нельзя. Помолчав, он спросил:
– А что же нам тогда делать?
– Тебе-то ничего не будет, а меня из школы выгонят, – ответил Тыниссон.
– И меня тоже.
– А тебя за что?
– Я ведь соврал, что мы вместе ушли из школы в ту субботу… Помнишь?
– Ну, за это тебя не выгонят. А меня – наверняка.
Они снова замолчали. Ни один ни другой не знали, что сказать. Арно стало жаль Тыниссона. Он готов был сделать что угодно, лишь бы отвести беду; у него даже мелькнула мысль – а нельзя ли все оставить так, как есть… Но вдруг по всему телу у него пробежала жаркая струя, он почувствовал, как во рту все пересохло… Быстро, словно в лихорадке, он шепнул Тыниссону:
– Нет, нет, я расскажу.
Тыниссон, густо покраснев, снова покачал головой; губы его шевельнулись, но он не произнес ни слова.
Потом отвернулся к окну и стал глядеть во двор.
Прозвенел звонок, перемена кончилась. Хорошо еще, что Арно на уроке не спрашивали, он, наверное, отвечал бы невпопад. Голова его была сейчас занята одной лишь мыслью, и эта мысль так его мучила, что он ни на чем другом не мог сосредоточиться.
Уроки уже подходили к концу, а он все еще не мог прийти к твердому решению. Что-то необходимо было предпринять, но что именно, он и сам ясно не представлял себе. Как нужен был ему сейчас хороший советчик! Но кому рассказать, кому доверить свою тайну? Матери? Арно уже заранее предвидел, как поступит в таком случае его мать: если она узнает, что сынок ее тоже замешан в этом деле, она, конечно, постарается все сохранить в тайне. Рассказать отцу? Нет, отцу нельзя было говорить. Отец никогда не позволил бы сыну врать. Отец его в этих вещах очень строг. Что же остается? Да опять-таки одно-единственное: пойти домой и чистосердечно признаться матери. Может быть, она все же придумает способ все так объяснить и устроить, чтобы ни его, ни Тыниссона не исключили из школы. Но тогда дело это затянулось бы еще дня на два, на три. А ведь Арно так ждал момента, когда сможет опять пойти в школу и сейчас же, немедля, признаться, что виноват и он сам, и Тыниссон.
После уроков Арно опять подошел к Тыниссону. Тот в это время заворачивал в платок свои книжки. Арно несколько минут наблюдал за ним, не говоря ни слова. Потом вдруг выпалил решительно:
– Пойду сейчас и расскажу все кистеру.
– Иди! – помолчав, тихо ответил Тыниссон.
Такого ответа Арно не ожидал. Ему опять стало жаль Тыниссона. Он чуть было не начал объяснять ему, что даже если их и выгонят, это не такая уж беда – можно ведь поступить в какую-нибудь другую приходскую школу; но Тыниссон посмотрел на него такими злыми глазами, что он промолчал. Ему подумалось: начни он сейчас еще что-нибудь говорить – Тыниссон скажет: «Что ты болтаешь, ведь этим делу не поможешь. Иди!» И Арно пошел. С сильно бьющимся сердцем, на цыпочках прошел он через переднюю, отделяющую класс от кабинета кистера, и, остановившись у дверей, прислушался.
Кистер сидел за письменным столом. Арно ясно слышал, как поскрипывает по бумаге перо, как шелестят станицы книги. Он обдумывал, с чего ему начать. Это казалось неимоверно трудным, гораздо труднее, чем признать свою вину. Только бы начать, потом уж пойдет, но вот начало…
Он попробовал составить в уме первые фразы: «Я пришел сказать, что Либле ни в чем не виноват. Плот потопил Тыниссон. Я тогда соврал, будто мы вместе пошли домой».
В это время кто-то вошел в кабинет из других дверей, и Арно показалось, что шаги приближаются к той двери, за которой он стоял. Теперь нужно было на что-то решиться – либо войти, либо убежать. Войти у него не хватало смелости. Он ведь думал, что успеет еще немного подготовиться, а теперь получилось так, что надо было сразу предстать перед кистером.
Арно как ужаленный отбежал от дверей, к классной комнате. В то же мгновение дверь классной отворилась, и Арно стремглав полетел прямо в чьи-то объятия.
– Ну, это что такое? – спросил человек, на которого он натолкнулся.
Арно поднял глаза и покраснел от стыда. Перед ним стоял учитель. Арно так ничего и не смог ответить и продолжал растерянно стоять у дверей. Когда же учитель с удивлением вопросительно посмотрел на него, он не смог выдержать его взгляда и громко расплакался.
Лаур не знал, что ему и думать об этом мальчугане. Вот уже второй раз Арно, как только учитель с ним заговаривал, сразу начинал плакать. Но сейчас учитель решил, что не отпустит его так легко, как тогда у реки. Он провел мальчугана к себе в комнату через другую дверь, чтобы им не пришлось проходить через классную, и усадил его, на стул. Сам сел возле него и положил ему руку на плечо.
– Что с тобой, Арно, в самом деле? Тебя что-то мучает. Почему ты мне не скажешь?
Но Арно не успел еще ответить, как из классной кто-то вошел. Это был Тоотс – он явился за своими вещами и за своим «львом». Увидев, что и Арно здесь, он слегка опешил и остановился.
– Что, Тоотс, собираешься домой? – спросил учитель.
– Собираюсь.
– Ну, ну, иди. Забирай свои вещи и будь послушным мальчиком: завтра не бери их с собой. Я только что пересмотрел их и, поверишь ли, не нашел ни одной вещи, которая была бы тебе нужна в школе. Возможно, это все очень хорошие и полезные вещи, но дома, дома, а не здесь. Обещаешь сделать так, как я говорю?
– Обещаю.
– Серьезно, Тоотс? А ну-ка, посмотри мне в глаза. Если ты не уверен, что сможешь, так лучше скажи сразу. Главное – говори правду.
– Смогу, вот увидите!
– Ладно. Я тебе верю. Будь же мужчиной и сдержи свое слово. И еще одно: постарайся лучше учиться. Если ты и не справишься со всеми уроками, не беда. За это я тебя наказывать не буду. Главное – то, что учишь, старайся выучить хорошо.
– Я на завтра половину урока выучу по русскому языку.
– Прекрасно, выучи половину. Но главное – хорошо.
– А если я две задачи не успею решить, так можно одну?
– Можно. Хорошо, если и одну решишь. Решай столько, сколько сможешь. Но списывать у других, а потом мне лгать, будто сам решил, – этого никогда не делай. Значит, так и условимся?
– Да.
Тоотс рассовал свое добро по карманам; он сейчас и в самом деле казался чуть серьезнее, чем всегда. Ласковый, сердечный тон учителя все же на него повлиял.
Как видно, слова учителя проняли и его, толстокожего. Собираясь уходить, он попрощался с учителем вежливее, чем обычно: но тот вдруг позвал его обратно.
– А щенка-то, щенка своего забыл?
– Ах да! – спохватился Тоотс и стал искать собачонку.
Но собака как в воду канула. Ее нигде не было. И сам учитель, и Арно, уже переставший плакать, помогали Тоотсу в поисках. Тоотс, залезая под кровать, звал:
– Цуцик, цуцик! Куть-куть-куть!
Но цуцика нигде не было.
Потом собачонку все же нашли на кровати учителя под подушкой: она спала безмятежным сном, укрывшись здесь от всех мирских тревог.
Когда Тоотс ушел, Лаур снова обратился к Арно.
– Ну так как же, Арно? Ты ведь обещал мне рассказать, чем ты расстроен. Знаешь, что бы там ни было, не бойся ничего. Смотри на меня как на друга, которому можно поведать все свои горести. Я не стану тебя наказывать или бранить, об этом даже и не думай. Ну, будь хорошим мальчиком, расскажи!
Арно все еще медлил с ответом, но продолжалось это недолго – вскоре он заговорил; доброе слово и вражью силу ломит. Да и почему бы ему не рассказать все своему учителю? Ведь тот всегда был так ласков и приветлив с ним. Потом Арно и сам удивлялся, как ему сразу не пришло в голову пойти к учителю. К кистеру он теперь ни за что не пошел бы.
– Я хотел про плот сказать… Тот самый плот, что в реке потопили… это не Либле его потопил.
Первые слова он произнес запинаясь, но с каждой минутой все элыпе смелел и речь его становилась более складной.
– Плот? Откуда ты знаешь, что не Либле его потопил? – спросил Лаур.
– Я знаю… Я пришел сказать, что… что… я тогда соврал, будто мы с Тыниссоном вместе ушли домой. В ту субботу, когда мы оставались здесь вдвоем… Плот потопил…
Тут речь Арно оборвалась. Ему было страшно выдавать товарища.
– Как, как? Я не понимаю, что ты хочешь сказать, Арно. Что такое ты соврал и кто потопил плот? Говори яснее, не бойся, – поддержал его учитель, видя, что Арно снова стал запинаться.
– Я соврал, будто мы вместе домой пошли. Когда я ушел, Тыниссон еще оставался здесь.
– Ну хорошо, ты соврал, но разве это такая уж большая беда? Так… неужели ты хочешь сказать, что это Тыниссон потопил плот? Неужели это Тыниссон?
– Да, Тыниссон. – Арно низко опустил голову. У него было сейчас такое лицо, будто он признался в собственной вине. Глаза его снова наполнились слезами, он готов был расплакаться.
Учитель с минуту удивленно смотрел на своего ученика, потом тем же дружеским тоном:
– Откуда ты это знаешь, Арно?
– Мне Тыниссон сказал.
– Так. А говорил он тебе, зачем он это сделал? Или погоди… Тыниссон уже ушел домой?
– Нет. Тыниссон в классной. Он, наверно, меня ждет.
– Ты хотел сказать обо всем этом кистеру? И сказал уже?
– Нет.
– Почему?
– Духу не хватило. Страшно стало.
– Ага, теперь я понимаю – когда ты попался мне навстречу, ты от дверей кистерского кабинета. А туда ты не заходил?
– Нет.
– Хорошо. Но прежде всего успокойся, Арно. Не плачь, слезами не поможешь. Лучше расскажи мне все по порядку, тогда посмотрим, может быть, придумаем, как это дело уладить.
– Теперь нас с Тыниссоном выгонят из школы.
– Да ну тебя, глупенький! Кто тебе сказал, что вас выгонят? Как вообще могла тебе в голову прийти такая мысль?
– Я так подумал.
– Тыниссон еще здесь? – Но тут же, увидев Тыниссона, сказал: – Ага… поди-ка сюда, Тыниссон! Тыниссон вошел и стал у дверей. Учитель пристально посмотрел на него, потом начал:
– Слушай, Тыниссон, скажешь ли ты мне всю правду, если я тебя кое о чем спрошу?
– Скажу, – глухо, но решительно ответил тот.
– Хорошо. Подойди поближе, садись на этот вот стул и поговорим. Так. Это ты потопил плот мальчиков с церковной мызы?
– Я.
Краснощекий Тыниссон покраснел еще сильнее и опустил глаза. Видно было, что, сидя здесь, он чувствует себя очень неловко. Он все время ерзал на стуле и уселся, наконец, на самый краешек.
– Почему ты это сделал?
Молчание. Ни звука. Учитель взял со стола разрезной ножик и стал его сгибать между пальцами, словно хотел проверить его прочность. В то же время он не спускал глаз с Тыниссона.
– Почему ты молчишь? Ты же обещал ответить на мой вопрос и сказать правду. Скажи, почему ты это сделал?
– А чего они к нам во двор лезут драться? – ответил наконец Тыниссон, вертя пуговицу своей куртки.
– Вот как? Значит, ты хотел им отомстить. Мстить вообще нехорошо, но пусть будет так. А скажи, Тыниссон, почему ты отпирался, когда тебя спросили, не ты ли это сделал?
Лаур на мгновение задумался, потом спросил снова:
– Отчего ты не пришел сам и не сказал, что виноват ты, когда узнал, что звонаря увольняют с работы? Неужели тебя совсем не мучила совесть, что из-за тебя другой теряет место?
– Конечно, мучила.
– И все-таки ты ничего не сказал. А ты вообще признался бы, если бы Тали не пришел и не рассказал все?
– Не знаю.
– Говори правду, Тыниссон. Ты, конечно, знаешь, как бы ты поступил. Я думаю, что ты ничего не сказал бы. Скажи сам, откровенно, как обещал, – пришел бы ты ко мне и рассказал бы все или нет?
– Нет.
– Ну, так. Это, по крайней мере, честное признание. А ты возражал, когда Тали сказал тебе, что пойдет и расскажет?
– Да.
– Ах, нет! – волнуясь, вмешался Арно. – Правда, сначала он говорил, что не стоит идти, а потом сам сказал – иди!
– Ну вот, тем лучше, – заметил учитель, внимательно глядя в лицо Тыниссону. – Ты все же увидел и понял, что нельзя это дело так оставить? Не правда ли?
– Да.
– Ладно, больше я тебя допрашивать не буду. Ты ведь раскаиваешься, что так поступил?
– Да.
– Я тоже полагаю, что раскаиваешься, так и должно быть. Очень хорошо. Мне этого достаточно, Тыниссон. Иди теперь домой, готовь уроки и не вешай голову. Я уже ради Либле улажу все это дело; наказания тебе бояться нечего. Я не буду тебя наказывать: я уверен, что ты все равно никогда больше так не сделаешь. А ты, отчего ты так приуныл?
Лаур обернулся к Арно.
– А-а, понимаю, тебе больно, что ты вынужден был пойти жаловаться на своего друга. Арно, Арно, я на твоем месте сделал бы то же самое. Тыниссон доверил тебе свою тайну, и ты его не выдал. Я уверен, что ты об этом никому еще не говорил, кроме меня. Верно?
– Нет, не говорил.
– Я это знаю. И, придя ко мне сейчас, ты поступил очень правильно. Ты пойми, ведь теперь и Тыниссону стало ясно, что дела этого так оставлять нельзя, и он сам согласился, чтобы ты пошел и все рассказал. Нет, нет, тебе печалиться нечего, ты сделал именно то, что тебе и следовало сделать. Ты думаешь, Тыниссон сердится на тебя? Тыниссон, ты же не сердишься на Тали?
– Да нет. Чего мне сердиться?
Лицо у Тыниссона постепенно прояснялось. Хмурое, даже чуть злое выражение его исчезло, и он довольно смело и открыто поглядывал то на учителя, то на Арно. Арно сидел, опустив голову, потупив глаза. Ему было грустно, он и сам не отдавал себе отчета, почему. Раньше он думал – какое было бы счастье, если бы удалось избавиться от всей этой истории с плотом, так терзавшей душу; но теперь, когда все уже осталось позади, на сердце все-таки было тяжело.
– Послушай, Арно, – сказал Лаур, беря мальчика за руку и тихонько встряхивая, словно желая его вывести из забытья. – Тыниссон вовсе не сердится. Он тебе такой же друг, как и раньше. Не грусти. Или тебя еще что-то угнетает? Ах да, ты же прежде всего обвинял самого себя. Но скажи – когда ты говорил, что вы из школы ушли вместе, ты уже знал о тайной проделке Тыниссона?
– Да нет, Тали тогда еще ничего не знал, я ему только потом сказал, – вмешался Тыниссон, снова чуть краснея.
– Ну вот, – произнес учитель, – ты даже не знал, для чего, собственно, ты лжешь?
– Это я ему велел. – ответил вместо Арно Тыниссон.
– Ну, тогда это была, значит, до того невинная ложь, что другой такой, пожалуй, и не сыщешь. Нет, из-за нее действительно не стоит огорчаться, – сказал учитель.
После этого он отправил мальчиков домой. Уже в дверях он добавил:
– О Либле вы не беспокойтесь. Либле в следующее же воскресенье снова будет так бить в колокол, что только держись. И не бойтесь, никто об этой истории не узнает. Никто не узнает, если только сами не разболтаете.
Мальчики вышли из комнаты учителя. Ребята, находившиеся в это время в классной, посмотрели на них с удивлением, и, конечно, многим хотелось бы расспросить, в чем тут дело, но Арно и Тыниссон, не дав им даже опомниться, быстро прошли через классную. У ворот школы уже стояла лошадь. В санях высился весь закутанный в теплый тулуп бугорок – это была Тээле; рядом с лошадью стоял, покуривая, их батрак. Арно обернулся, чтобы попрощаться с Тыниссоном, но тот уже ушел своей дорогой. Из-за угла школы видно было, как он торопливо шагает по направлению к своему дому. Арно подошел к воротам, где его ожидали: в сердце его закралась новая забота – не рассердился ли все же на него Тыниссон.
Домой они поехали не сразу. Батрак сказал, что ему нужно еще заглянуть в лавку, поэтому сначала поехали туда. Батрак зашел в давку, Арно и Тээле остались в санях. Оба молчали, каждый ждал, когда заговорит другой.
Из трактира, стоявшего невдалеке, вышел, пошатываясь и сердито ругаясь, какой-то человек, с минуту постоял посреди дороги, потом, выписывая зигзаги от одной придорожной канавы к другой, поплелся к давке. Со стороны лавки шли двое каких-то мужиков. На полпути, но поближе к лавке, чем к трактиру, они встретились с Либле, и между ними произошел такой разговор.
– Смотри-ка, звонарь сегодня опять нализался, так и тянет его в канаву, – сказал один из мужиков.
– А то как же, – ответил другой.
– Потом первый мужик сказал:
– Здравия желаем, господин Либле!
– Здравия желаем, здравия желаем, здрр… аввия. ответил Л ибле.
– Куда это ты собрался?
– В пекло!
– Вот дурак, в пекло собрался. Чего тебе туда? На земле места не хватает, что ли?
– Не ваше дело, ик! Каждый может идти куда хочет. Я те-тебя р-разве спрашиваю, куда ты идешь, ик!
Либле остановился и вызывающе взглянул на собеседников.
– Во, во, важный какой! – сказал второй мужик.
– Важный, точно он бог весть кто.
– А сам иной раз такие штуки выкидывает, как дитя малое, – плот у мальчишек потопил, – заметил первый из мужиков. – Я бы ни за что перед всем приходом так срамиться не стал.
– Фу-ты, фу-ты, гляди-ка, до всего ему дело? Чего тебе, по правде говоря, от меня надо?
Либле шагнул к мужикам, готовясь вступить в драку.
– Ну, ты, на рожон не лезь! Драться мы с тобой не собираемся. Иди себе подобру-поздорову. Иди, может, еще что-нибудь на дно пустишь, – сказали мужики и быстро зашагали к трактиру.
Услышав это, Либле еще больше разозлился. Грозя кулаками вслед удаляющимся мужикам, он продолжал шуметь:
– А-а, вот вы как! Откуда такие объявились – меня попрекать!.. Ишь ты!.. Туда же!.. Гляди-ка лучше, как бы я тебя самого не утопил! Да-да, в прорубь – и делу конец! Этому ведь я теперь здорово на учился, ик!
– Какой все-таки этот Либле ужасный человек, – прошептала Тээле, поворачиваясь к Арно настолько, насколько позволял тулуп, в который ее закутали.
– Почему ужасный? – спросил Арно.
– А как же не ужасный. Все время пьянствует и шатается кругом. Говорят, пастор его выгнал.
– Ничего, возьмет обратно.
– Не возьмет.
– Возьмет.
В это время из лавки вышел батрак, уложил в сани, в ноги Арно и Тээле, несколько пачек табаку, поправил на лошади хомут, вытащил из-под него гриву, чтобы лошади больно не было, когда поедут, и сани тронулись. Либле, к этому времени добравшийся уже до лавки, крикнул им вдогонку:
– Эгей, земляк! Постой, возьми и меня. Эге-е-ей!
Но батрак сделал вид, будто он глух и нем от рождения.
XVIII
Арно все-таки был еще очень слаб. Болезнь подорвала его силы, и он все никак не мог окрепнуть. Однажды, когда они с Тээле возвращались домой и началась сильная метель, он уже на полпути почувствовал такую усталость, что не в состоянии был двигаться дальше; он опустился на снежный сугроб и, печально улыбаясь, Сказал:
– Не могу больше.
Тээле остановилась возле него. Ей было непонятно, как это можно так быстро устать. Ветер завывал и гудел в проводах и вокруг телеграфных столбов, на дороге то тут, то там наметало огромные сугробы.
– Отдохни немножко, может быть, тогда сможешь идти, – помолчав, сказала Тээле.
– Может, смогу, – ответил Арно все с той же усталой, печальной улыбкой. Ему было так хорошо сидеть в сугробе; слегка откинувшись на спину, он сказал Тээле:
– Садись и ты!
Но Тээле села не сразу. Она переминалась с ноги на ногу, поправляя на голове платок. Потом заметила:
– Нам здесь долго нельзя оставаться, скоро совсем стемнеет!
– Ну и что ж! – ответил Арно.
– Страшно будет домой идти.
– Почему страшно? Кого ты боишься?
– Да не боюсь, а все как-то не по себе. Попробуй, может, поднимешься?
Но Арно и не пытался встать. Ему было так хорошо здесь, на снегу, что он с наслаждением заснул бы. Его даже немного сердило, что Тээле зовет его. Им овладело сейчас то же чувство расслабленности, что и тогда, осенью, когда он стоял на берегу реки, у самой воды. А завывание ветра – оно было словно колыбельная песня. Глаза его невольно стали слипаться.
– Отчего ты не сядешь? – спросил он Тээле.
– Не хочу сидеть, – ответила она, но все-таки села. – А если кто-нибудь пройдет и увидит, что мы так тут сидим…
– Ну и что?
– Испугается, – ответила Тээле чуть смущенно.
– Ты сядь сюда, я тебя заслоню, тогда ветер не будет продувать, – проговорил Арно, не отвечая на ее замечание, что прохожие, увидев их, могут испугаться. Да и откуда могли взяться прохожие – кругом, сколько хватал глаз, не видно было ни души.
– О, ветра я не боюсь.
– Ну и ладно. У тебя пальто, на мне тулуп. Мне ни капельки не холодно. А тебе холодно?
– Нет.
Помолчав немного, Арно снова попросил Тээле сесть поближе. Та села. Теперь они сидели вплотную друг к дружке.
– Долго мы будем так сидеть? – спросила наконец Тээле.
– Сколько захотим. Ты скажи, когда тебе станет холодно.
– О, мне-то не станет, а вот ты как бы не прозяб. Ты ведь еще не поправился как следует, скорее продрогнешь. Ты, видно, еще не совсем здоров, иначе так скоро не уставал бы.
– Я совсем здоров. А скажи, тебе было бы жалко, если бы я умер?
Так как Тээле ему сразу не ответила, он повторил свой вопрос.
– Скажи – было бы жалко?
– Конечно, было бы.
– И ты плакала бы?
– Да ну тебя! – отмахнулась Тээле, улыбаясь. – Откуда я знаю, что я тогда делала бы?
– Как не знаешь? А я вот знаю – если бы ты умерла, я бы…
– Плакал?
– Да.
– Со стороны кладбища сквозь ветер и вьюгу донеслись голоса и лай собак. Надвигались сумерки.
– Слышишь, на кладбище кто-то есть, – испуганно проговорила Тээле.
– Нет там никого, – вяло ответил Арно. – Это на хуторе Уду. Он как раз за оградой. Кто в такую погоду на кладбище пойдет.
– А я уже испугалась, подумала – там бог знает кто.
– Никого там нет. Ты что думаешь, там привидения?
– Нет, привидений я не боюсь, а все-таки… кладбище… да. и темнеет уже.
– Ну и что с того. На кладбище бояться нечего. Летом я один ходил на могилу к дедушке да там на скамейке и заснул. Проснулся – вокруг уже темно. Прислушался, нет ли кого, а кругом так тихо, что…
– И ты не боялся?
– Нет. Сначала вроде страшно было, а потом ничего. Если бы в другой раз пришлось туда пойти, я бы уже ни чуточки не боялся. Да и чего бояться? Ничего там нет.
– Но все-таки говорят, будто там видели…
– А, не знаю.
– А наша бобылка[4] будто бы один раз видела какого-то человека в черной одежде, наклонился он над могилой, а у самого полы так и развеваются. Она перепугалась, пустилась бежать, а потом говорила: «Не убеги я оттуда, кто знает, что бы он со мной сделал». Как ты думаешь, Арно, откуда он взялся?
– Ну, может, стоял какой-нибудь человек около могилы. Ветер ему полы развевал, вот и все… Это же. еще не значит, что там было привидение. А иногда просто померещится; вот попробуй в сумерки, как сейчас, долго смотреть на одну и ту же вещь – и вдруг покажется чье-то лицо, или какой-нибудь зверь, или… Но когда смотришь, ни о чем не думай, только смотри и глазами не моргай. Глаза у тебя станут тяжелые, странные, тогда и увидишь такое, что сама не поймешь. А ты смотрела когда-нибудь на облака? Иногда бывает облако – прямо как человек, а то будто животное… лошадь, повозка… всякое там бывает. Ты видела?
– Сама я не смотрела, а другие говорят, будто видели.
– Неужели ты никогда на облака не смотришь?
– Нет, не смотрю. А что мне смотреть, у меня и времени нет на них смотреть.
– А что же ты делашь, что у тебя времени нет?
– Ты разве не знаешь, что я делаю, – я матери по хозяйству помогаю.
Тээле произнесла эти слова – «по хозяйству помогаю» – с очень важным видом и бросила на Арно взгляд, в котором можно было ясно прочесть: «Конечно же, в хозяйстве помогаю – кто мне позволит шататься без дела, как тебе».
– Но не вечно же ты хозяйничаешь? – спросил Арно таким тоном, словно ему было жаль Тээле, которую постоянно заставляют работать.
– Если не хозяйничаю, то учусь, быстро ответила девочка.
– А так, просто?
– Как это – так, просто?
– Да так… чтобы просто посидеть и подумать.
– А что мне еще думать!
– Ну, вот когда лампа в комнате горит, не случалось тебе видеть, какие удивительные тени появляются на стене? Позавчера вечером или когда это было? – смотрю… на дверях как будто мамино лицо. Это от большого платка так падала тень, что получалось мамино лицо.
– И чего ты только не видишь!
– А почему бы мне не видеть? Но вот отчего ты ничего не видишь?
Наступило молчание. Арно, которого уже наполовину занесло, чуть пошевелился, счищая с груди и рукавов снег. Тээле же беспокойно вертелась, изредка поглядывая на мальчика. Наконец она решительно поднялась и, стряхивая с себя снег, сказала:
– Ну, пойдем уже. Больше тут сидеть нельзя, а то совсем стемнеет, ни зги не видать будет, заблудимся еще. Идем!
– Не могу больше.
Тээле остановилась возле него. Ей было непонятно, как это можно так быстро устать. Ветер завывал и гудел в проводах и вокруг телеграфных столбов, на дороге то тут, то там наметало огромные сугробы.
– Отдохни немножко, может быть, тогда сможешь идти, – помолчав, сказала Тээле.
– Может, смогу, – ответил Арно все с той же усталой, печальной улыбкой. Ему было так хорошо сидеть в сугробе; слегка откинувшись на спину, он сказал Тээле:
– Садись и ты!
Но Тээле села не сразу. Она переминалась с ноги на ногу, поправляя на голове платок. Потом заметила:
– Нам здесь долго нельзя оставаться, скоро совсем стемнеет!
– Ну и что ж! – ответил Арно.
– Страшно будет домой идти.
– Почему страшно? Кого ты боишься?
– Да не боюсь, а все как-то не по себе. Попробуй, может, поднимешься?
Но Арно и не пытался встать. Ему было так хорошо здесь, на снегу, что он с наслаждением заснул бы. Его даже немного сердило, что Тээле зовет его. Им овладело сейчас то же чувство расслабленности, что и тогда, осенью, когда он стоял на берегу реки, у самой воды. А завывание ветра – оно было словно колыбельная песня. Глаза его невольно стали слипаться.
– Отчего ты не сядешь? – спросил он Тээле.
– Не хочу сидеть, – ответила она, но все-таки села. – А если кто-нибудь пройдет и увидит, что мы так тут сидим…
– Ну и что?
– Испугается, – ответила Тээле чуть смущенно.
– Ты сядь сюда, я тебя заслоню, тогда ветер не будет продувать, – проговорил Арно, не отвечая на ее замечание, что прохожие, увидев их, могут испугаться. Да и откуда могли взяться прохожие – кругом, сколько хватал глаз, не видно было ни души.
– О, ветра я не боюсь.
– Ну и ладно. У тебя пальто, на мне тулуп. Мне ни капельки не холодно. А тебе холодно?
– Нет.
Помолчав немного, Арно снова попросил Тээле сесть поближе. Та села. Теперь они сидели вплотную друг к дружке.
– Долго мы будем так сидеть? – спросила наконец Тээле.
– Сколько захотим. Ты скажи, когда тебе станет холодно.
– О, мне-то не станет, а вот ты как бы не прозяб. Ты ведь еще не поправился как следует, скорее продрогнешь. Ты, видно, еще не совсем здоров, иначе так скоро не уставал бы.
– Я совсем здоров. А скажи, тебе было бы жалко, если бы я умер?
Так как Тээле ему сразу не ответила, он повторил свой вопрос.
– Скажи – было бы жалко?
– Конечно, было бы.
– И ты плакала бы?
– Да ну тебя! – отмахнулась Тээле, улыбаясь. – Откуда я знаю, что я тогда делала бы?
– Плакал?
– Да.
– Со стороны кладбища сквозь ветер и вьюгу донеслись голоса и лай собак. Надвигались сумерки.
– Слышишь, на кладбище кто-то есть, – испуганно проговорила Тээле.
– Нет там никого, – вяло ответил Арно. – Это на хуторе Уду. Он как раз за оградой. Кто в такую погоду на кладбище пойдет.
– А я уже испугалась, подумала – там бог знает кто.
– Никого там нет. Ты что думаешь, там привидения?
– Нет, привидений я не боюсь, а все-таки… кладбище… да. и темнеет уже.
– Ну и что с того. На кладбище бояться нечего. Летом я один ходил на могилу к дедушке да там на скамейке и заснул. Проснулся – вокруг уже темно. Прислушался, нет ли кого, а кругом так тихо, что…
– И ты не боялся?
– Нет. Сначала вроде страшно было, а потом ничего. Если бы в другой раз пришлось туда пойти, я бы уже ни чуточки не боялся. Да и чего бояться? Ничего там нет.
– Но все-таки говорят, будто там видели…
– А, не знаю.
– А наша бобылка[4] будто бы один раз видела какого-то человека в черной одежде, наклонился он над могилой, а у самого полы так и развеваются. Она перепугалась, пустилась бежать, а потом говорила: «Не убеги я оттуда, кто знает, что бы он со мной сделал». Как ты думаешь, Арно, откуда он взялся?
– Ну, может, стоял какой-нибудь человек около могилы. Ветер ему полы развевал, вот и все… Это же. еще не значит, что там было привидение. А иногда просто померещится; вот попробуй в сумерки, как сейчас, долго смотреть на одну и ту же вещь – и вдруг покажется чье-то лицо, или какой-нибудь зверь, или… Но когда смотришь, ни о чем не думай, только смотри и глазами не моргай. Глаза у тебя станут тяжелые, странные, тогда и увидишь такое, что сама не поймешь. А ты смотрела когда-нибудь на облака? Иногда бывает облако – прямо как человек, а то будто животное… лошадь, повозка… всякое там бывает. Ты видела?
– Сама я не смотрела, а другие говорят, будто видели.
– Неужели ты никогда на облака не смотришь?
– Нет, не смотрю. А что мне смотреть, у меня и времени нет на них смотреть.
– А что же ты делашь, что у тебя времени нет?
– Ты разве не знаешь, что я делаю, – я матери по хозяйству помогаю.
Тээле произнесла эти слова – «по хозяйству помогаю» – с очень важным видом и бросила на Арно взгляд, в котором можно было ясно прочесть: «Конечно же, в хозяйстве помогаю – кто мне позволит шататься без дела, как тебе».
– Но не вечно же ты хозяйничаешь? – спросил Арно таким тоном, словно ему было жаль Тээле, которую постоянно заставляют работать.
– Если не хозяйничаю, то учусь, быстро ответила девочка.
– А так, просто?
– Как это – так, просто?
– Да так… чтобы просто посидеть и подумать.
– А что мне еще думать!
– Ну, вот когда лампа в комнате горит, не случалось тебе видеть, какие удивительные тени появляются на стене? Позавчера вечером или когда это было? – смотрю… на дверях как будто мамино лицо. Это от большого платка так падала тень, что получалось мамино лицо.
– И чего ты только не видишь!
– А почему бы мне не видеть? Но вот отчего ты ничего не видишь?
Наступило молчание. Арно, которого уже наполовину занесло, чуть пошевелился, счищая с груди и рукавов снег. Тээле же беспокойно вертелась, изредка поглядывая на мальчика. Наконец она решительно поднялась и, стряхивая с себя снег, сказала:
– Ну, пойдем уже. Больше тут сидеть нельзя, а то совсем стемнеет, ни зги не видать будет, заблудимся еще. Идем!