Страница:
«
Последняя надежда— мысленно повторил он, пробуя привычные, как молитва, слова на вкус. — Последняя…
Но чья это надежда?»
Впрочем, ответ на этот вопрос, кажется, был уже им получен. И если все так и обстояло, то и многие другие вопросы, составлявшие предмет его размышлений в последние шесть месяцев, получили, наконец, свое разрешение. Однако и то правда, что спешить с выводами было бы опрометчиво. Кто знает, возможно, такова и была цель Зеркала Ночи, чтобы внушить Карлу некоторые ложные истины?
«Возможно…» — но он давно уже знал, что ответить сразу на все вопросы, значит, не ответить ни на один.
Не спешите с выводами, господа студиоузы, — сухой, как старый пергамент, голос мэтра Горностая прозвучал в зале Врат так явственно, как если бы старый философ оказался теперь здесь во плоти.
«Не буду», — согласился с ним Карл, возвращаясь к своему самому первому вопросу.
«Как быстро бежит время?»
Любопытный вопрос. Как раз из тех, что так любил старик. Но что бы проверить гипотезу о разности в скорости течения времени в разных частях лабиринта, Карлу действительно необходимо было покинуть это место, чего сделать он не мог. Но если так, то кто-то другой должен был придти к нему сюда, что, как показалось ему сейчас, вполне могло теперь случиться. Мысль эта заставила Карла перевести взгляд на дверь, через которую — то ли вечность, то ли всего лишь несколько минут назад — вошел сюда он сам, и, как оказалось, посмотрел он туда вовремя.
Тихо, едва слышно, скрипнула отворяющаяся вовнутрь створка двери, и, держа перед собой прогоревший почти до самого конца факел, в зал вошла Дебора. Она вышла на свет из плотной тьмы, заливавшей пространство за ее спиной, однако, шла так, что создавалось впечатление, что все обстоит как раз наоборот. Дебора двигалась медленно и осторожно, то есть, так, как если бы это именно здесь, в зале Врат, царил сейчас непроглядный мрак, в который она неожиданно для самой себя вошла со света. И факел она держала так, чтобы «осветить» как можно больший участок пола под своими ногами, и глаза ее были широко распахнуты, подобно тому, как делают это обычно люди, оказавшегося во тьме. А между тем, Дебора сделала еще один неуверенный шаг вперед, и сразу же в проеме двери появилась Валерия, державшая в опущенной руке свой уже окончательно погасший факел.
«Интересно… — мысли Карла еще не набрали привычной для него скорости, они были медлительны и неповоротливы, как снулые рыбы, но уже то хорошо, что он снова мог мыслить. — Интересно, что заставило их забыть о моей просьбе, время или…?»
«Тет… — неожиданно припомнил он. — Тет ведь означает два!»
Действительно, буквы трейского алфавита имели и числовые значения тоже, что, и дало когда-то толчок возникновению трейской нумерологии, которая со временем благополучно превратилась в герменевтику. Впрочем, трейская нумерология много чего породила и много чему дала жизнь. А «тет», который Карл выбрал сам и не случайно, тет — это, и в самом деле, была не только буква.
«Два… Выходит, я позвал их сам?!»
2
3
4
5
Впрочем, ответ на этот вопрос, кажется, был уже им получен. И если все так и обстояло, то и многие другие вопросы, составлявшие предмет его размышлений в последние шесть месяцев, получили, наконец, свое разрешение. Однако и то правда, что спешить с выводами было бы опрометчиво. Кто знает, возможно, такова и была цель Зеркала Ночи, чтобы внушить Карлу некоторые ложные истины?
«Возможно…» — но он давно уже знал, что ответить сразу на все вопросы, значит, не ответить ни на один.
Не спешите с выводами, господа студиоузы, — сухой, как старый пергамент, голос мэтра Горностая прозвучал в зале Врат так явственно, как если бы старый философ оказался теперь здесь во плоти.
«Не буду», — согласился с ним Карл, возвращаясь к своему самому первому вопросу.
«Как быстро бежит время?»
Любопытный вопрос. Как раз из тех, что так любил старик. Но что бы проверить гипотезу о разности в скорости течения времени в разных частях лабиринта, Карлу действительно необходимо было покинуть это место, чего сделать он не мог. Но если так, то кто-то другой должен был придти к нему сюда, что, как показалось ему сейчас, вполне могло теперь случиться. Мысль эта заставила Карла перевести взгляд на дверь, через которую — то ли вечность, то ли всего лишь несколько минут назад — вошел сюда он сам, и, как оказалось, посмотрел он туда вовремя.
Тихо, едва слышно, скрипнула отворяющаяся вовнутрь створка двери, и, держа перед собой прогоревший почти до самого конца факел, в зал вошла Дебора. Она вышла на свет из плотной тьмы, заливавшей пространство за ее спиной, однако, шла так, что создавалось впечатление, что все обстоит как раз наоборот. Дебора двигалась медленно и осторожно, то есть, так, как если бы это именно здесь, в зале Врат, царил сейчас непроглядный мрак, в который она неожиданно для самой себя вошла со света. И факел она держала так, чтобы «осветить» как можно больший участок пола под своими ногами, и глаза ее были широко распахнуты, подобно тому, как делают это обычно люди, оказавшегося во тьме. А между тем, Дебора сделала еще один неуверенный шаг вперед, и сразу же в проеме двери появилась Валерия, державшая в опущенной руке свой уже окончательно погасший факел.
«Интересно… — мысли Карла еще не набрали привычной для него скорости, они были медлительны и неповоротливы, как снулые рыбы, но уже то хорошо, что он снова мог мыслить. — Интересно, что заставило их забыть о моей просьбе, время или…?»
«Тет… — неожиданно припомнил он. — Тет ведь означает два!»
Действительно, буквы трейского алфавита имели и числовые значения тоже, что, и дало когда-то толчок возникновению трейской нумерологии, которая со временем благополучно превратилась в герменевтику. Впрочем, трейская нумерология много чего породила и много чему дала жизнь. А «тет», который Карл выбрал сам и не случайно, тет — это, и в самом деле, была не только буква.
«Два… Выходит, я позвал их сам?!»
2
Карл хотел было окликнуть их, но этого не потребовалось. Женщины неожиданно остановились и заозирались с таким видом, как если бы вокруг них сейчас происходило нечто замечательное и необычное, чего Карл, по-прежнему сидевший, откинувшись в изнеможении на стену около Зеркала Ночи, видеть, не мог. Впрочем, так оно все, по-видимому, и обстояло. Он ведь пришел сюда раньше них, и серебристый мерцающий свет зала Врат приветствовал его тоже первым. А теперь вот пришел черед его женщин.
Между тем, на лицах Деборы и Валерии возникло вдруг выражение удивления и настороженности, вполне объяснимое, если принять в расчет, что предстало теперь перед их взорами, а еще через мгновение обе они увидели Карла, и настроение их снова изменилось.
— Зачем вы здесь? — хрипло спросил он, глядя на одновременно шагнувших к нему встревоженных женщин. Слова дались Карлу с трудом, но все-таки с задачей своей он справился, его услышали и поняли.
— Тут творятся страшные вещи, — сказала Валерия своим высоким напряженным голосом, и гулкое эхо ее слов, отразившись от высокого черного купола, обрушилось на Карла, как удар грозы.
— Сердце неспокойно, — коротко и тихо ответила на его вопрос Дебора, с видимым беспокойством осматривая Карла. — Что здесь произошло?
«Хороший вопрос. Что, в самом деле, здесь произошло?»
— Ничего, — Карл просто не знал пока, как рассказать им о том, что пережил за то время, которое они провели без него.
«Они без меня, я без них…»
— Вероятно, поэтому, отец, вы и выглядите так, как если бы пережили здесь хорошую битву, — холодно усмехнулась Валерия, в глазах которой, впрочем, сгустилась сейчас глубокая, знакомая ему до сердечной боли, синь не меньшей, чем в глазах Деборы, тревоги. — И потом, чем-то же вы, герцог, здесь столько временизанимались?
— Сколько времени? — Карл непроизвольно взглянул на свой все еще продолжавший гореть на мозаичном полу факел и перевел взгляд на другой, погасший, который держала в руке его дочь.
— Не знаю, — ответила за Валерию Дебора, и его обдало теплой, врачующей раны сердца, волной ее любви и участия. — Трудно судить без луны и солнца, но наш другутверждает, что никак не меньше половины ночи.
«Три часа… может быть, даже четыре…»
Впрочем, скорее все-таки три, потому что факелы просто не могут так долго гореть. Значит, три. Три часа и две жизни, настоящая и мнимая. И зов, который он снова, не отдавая себе, впрочем, в том отчета, послал в вечность. Но послал ли? Трезво рассуждая, Дебора и Валерия могли прийти к нему и по собственному разумению. И причины — веские — если иметь в виду время, у них на то имелись.
«Время, — повторил он про себя, как будто пытаясь запомнить это слово раз и навсегда. — Время и… забота, рождающая тревогу».
Однако и без этого, ему было в чем усомниться. В первый раз Карл вызвал рефлеты. Случайно или все-таки нет — боги ведают как — но, что случилось, то и случилось. Рефлеты он вызвал, но мог ли он с такой же легкостью вызывать живых, обладающих свободой воли людей, Карлу было пока неизвестно. Возможно, но не обязательно, вот в чем дело. Однако интуиция подсказывала, что все так и произошло: мог и сделал, позвал, и они пришли. Вот только зачем он их позвал?
Карл попытался сосредоточиться на этой мысли, но думать — тем более, думать быстро, то есть так, как привык он это делать — было пока сложно. Изнурительный это труд ворочать неподъемные глыбы смыслов, однако, и сдаваться было тоже не в его характере.
«Место это особенное, — напомнил он себе, преодолевая апатию и немощь. — И магия его такого сорта, что ожидать от нее можно всего, что угодно».
Однако и то верно, что догадку, мелькнувшую у него перед самым приходом женщин, было легко проверить.
«Тет — два, а капет — пять… А думал я, подходя к Зеркалу Ночи об Алмазной Мотте, вот в чем дело».
Мотта…
— Место это особенное, — сказал он вслух, ощутив вдруг, как мучительно пересохли его гортань и язык. — И со временем здесь происходят очень странные вещи…
Преодолевая предательскую слабость, Карл отстегнул от пояса флягу, вынул, стараясь не показать женщинам, как дрожат его руки, пробку и на несколько долгих секунд приник к горлышку. Вино, терпкое и чуть сладковатое неразбавленное вино с южного берега, из запасов — спасибо им за предусмотрительность — бана и банессы Трир, освежило его и придало сил.
— Мотта, — сказал Карл, когда, наконец, оторвался от почти опустевшей полулитровой фляги. — Я думаю, дорога привела нас в Мотту.
И в тот же момент, как дрогнул воздух, потревоженный силой его голоса, Карл достоверно узнал, что не ошибся. Это и в самом деле была Мотта. Впрочем, ничего, кроме подтверждения этой созревшей в его собственной душе догадки, зал ему про Мотту не «сказал». Подтвердил и все.
Мотта.
— Или это сама Мотта призвала нас. Возможно, и так.
— Мотта, — повторила за Карлом Дебора. — Ты…?
В голосе ее звучала сейчас растерянность, граничащая с испугом. И не напрасно, потому что, если Карл не ошибся, и это, в самом деле, была Алмазная Мотта, то чудо это было такого рода, что трудно так сразу решить, ликовать ли по этому поводу, или горевать. Но дело, судя по всему, было сделано, оставалось только дождаться еще одного, последнего, подтверждения.
— Мотта, — повторила за ним Дебора.
— Мотта? — переспросила Валерия и, как будто в поисках помощи и защиты, оглянулась на дверь, через которую вошла в этот зал вместе с Деборой всего лишь минуту назад.
« Минута или две, какая разница, если они все равно сейчас встретятся. Здесь или там, но они не разминутся».
— Думаю, он уже к нам идет, — сказал ей Карл и полез в карман за трубкой.
Между тем, на лицах Деборы и Валерии возникло вдруг выражение удивления и настороженности, вполне объяснимое, если принять в расчет, что предстало теперь перед их взорами, а еще через мгновение обе они увидели Карла, и настроение их снова изменилось.
— Зачем вы здесь? — хрипло спросил он, глядя на одновременно шагнувших к нему встревоженных женщин. Слова дались Карлу с трудом, но все-таки с задачей своей он справился, его услышали и поняли.
— Тут творятся страшные вещи, — сказала Валерия своим высоким напряженным голосом, и гулкое эхо ее слов, отразившись от высокого черного купола, обрушилось на Карла, как удар грозы.
— Сердце неспокойно, — коротко и тихо ответила на его вопрос Дебора, с видимым беспокойством осматривая Карла. — Что здесь произошло?
«Хороший вопрос. Что, в самом деле, здесь произошло?»
— Ничего, — Карл просто не знал пока, как рассказать им о том, что пережил за то время, которое они провели без него.
«Они без меня, я без них…»
— Вероятно, поэтому, отец, вы и выглядите так, как если бы пережили здесь хорошую битву, — холодно усмехнулась Валерия, в глазах которой, впрочем, сгустилась сейчас глубокая, знакомая ему до сердечной боли, синь не меньшей, чем в глазах Деборы, тревоги. — И потом, чем-то же вы, герцог, здесь столько временизанимались?
— Сколько времени? — Карл непроизвольно взглянул на свой все еще продолжавший гореть на мозаичном полу факел и перевел взгляд на другой, погасший, который держала в руке его дочь.
— Не знаю, — ответила за Валерию Дебора, и его обдало теплой, врачующей раны сердца, волной ее любви и участия. — Трудно судить без луны и солнца, но наш другутверждает, что никак не меньше половины ночи.
«Три часа… может быть, даже четыре…»
Впрочем, скорее все-таки три, потому что факелы просто не могут так долго гореть. Значит, три. Три часа и две жизни, настоящая и мнимая. И зов, который он снова, не отдавая себе, впрочем, в том отчета, послал в вечность. Но послал ли? Трезво рассуждая, Дебора и Валерия могли прийти к нему и по собственному разумению. И причины — веские — если иметь в виду время, у них на то имелись.
«Время, — повторил он про себя, как будто пытаясь запомнить это слово раз и навсегда. — Время и… забота, рождающая тревогу».
Однако и без этого, ему было в чем усомниться. В первый раз Карл вызвал рефлеты. Случайно или все-таки нет — боги ведают как — но, что случилось, то и случилось. Рефлеты он вызвал, но мог ли он с такой же легкостью вызывать живых, обладающих свободой воли людей, Карлу было пока неизвестно. Возможно, но не обязательно, вот в чем дело. Однако интуиция подсказывала, что все так и произошло: мог и сделал, позвал, и они пришли. Вот только зачем он их позвал?
Карл попытался сосредоточиться на этой мысли, но думать — тем более, думать быстро, то есть так, как привык он это делать — было пока сложно. Изнурительный это труд ворочать неподъемные глыбы смыслов, однако, и сдаваться было тоже не в его характере.
«Место это особенное, — напомнил он себе, преодолевая апатию и немощь. — И магия его такого сорта, что ожидать от нее можно всего, что угодно».
Однако и то верно, что догадку, мелькнувшую у него перед самым приходом женщин, было легко проверить.
«Тет — два, а капет — пять… А думал я, подходя к Зеркалу Ночи об Алмазной Мотте, вот в чем дело».
Мотта…
— Место это особенное, — сказал он вслух, ощутив вдруг, как мучительно пересохли его гортань и язык. — И со временем здесь происходят очень странные вещи…
Преодолевая предательскую слабость, Карл отстегнул от пояса флягу, вынул, стараясь не показать женщинам, как дрожат его руки, пробку и на несколько долгих секунд приник к горлышку. Вино, терпкое и чуть сладковатое неразбавленное вино с южного берега, из запасов — спасибо им за предусмотрительность — бана и банессы Трир, освежило его и придало сил.
— Мотта, — сказал Карл, когда, наконец, оторвался от почти опустевшей полулитровой фляги. — Я думаю, дорога привела нас в Мотту.
И в тот же момент, как дрогнул воздух, потревоженный силой его голоса, Карл достоверно узнал, что не ошибся. Это и в самом деле была Мотта. Впрочем, ничего, кроме подтверждения этой созревшей в его собственной душе догадки, зал ему про Мотту не «сказал». Подтвердил и все.
Мотта.
— Или это сама Мотта призвала нас. Возможно, и так.
— Мотта, — повторила за Карлом Дебора. — Ты…?
В голосе ее звучала сейчас растерянность, граничащая с испугом. И не напрасно, потому что, если Карл не ошибся, и это, в самом деле, была Алмазная Мотта, то чудо это было такого рода, что трудно так сразу решить, ликовать ли по этому поводу, или горевать. Но дело, судя по всему, было сделано, оставалось только дождаться еще одного, последнего, подтверждения.
— Мотта, — повторила за ним Дебора.
— Мотта? — переспросила Валерия и, как будто в поисках помощи и защиты, оглянулась на дверь, через которую вошла в этот зал вместе с Деборой всего лишь минуту назад.
« Минута или две, какая разница, если они все равно сейчас встретятся. Здесь или там, но они не разминутся».
— Думаю, он уже к нам идет, — сказал ей Карл и полез в карман за трубкой.
3
Ну что ж, вычурная магия Мотты и древняя магия чисел не обманули его ожиданий. И художественное чувство не подвело. И узы, связавшие его самого со всеми этими людьми, точно так же, как и многих из них между собой, выдержали проверку перед ликом
Неведомого. Все это так, и, однако, ни о чем подобном Карл даже не подумал, видя, как вновь — уже в третий раз за эту ночь — открываются так долго остававшиеся запертыми двери, чтобы пропустить в зал Врат еще пятерых неслучайных здесь и сейчас людей. Думал Карл в этот момент совсем о другом.
«Это будет длинная ночь», — решил он, глядя на входящего из «света дня во мрак ночи» Конрада Трира. И в мысли этой смешались усталость и восхищение, и понимание огромности чуда, свидетелем которого ему посчастливилось теперь стать, и готовность не упустить этот единственный в своем роде шанс, чего бы это ему не стоило, что бы ни ожидало его затем, за замкнутыми «неснимаемой» печатью ЗадонаВратами Последней Надежды.
«Это будет длинная ночь…»
За Конрадом, державшим в левой руке ярко пылавший факел, а в правой — обнаженный меч, шли, взявшись за руки, Виктория и Анна. Обе колдуньи были бледны и едва ли не напуганы, но головы, тем не менее, держали гордо поднятыми, и глаза их были бесстрашно открыты в неизвестность. При виде женщин Карл вновь испытал мгновенный приступ ужаса, вспомнив то, что желал бы забыть, но обречен был теперь нести в своей душе до последнего дарованного ему судьбой шага, последнего вздоха, последнего удара сердца. Да и нельзя ему было об этом забывать, никак нельзя.
Искаженное ненавистью лицо Садовницы, задранные юбки Дочери Кузнецов, и ее убитый магией прямо в горле крик, когда Карл силой разрушал прежние узы, чтобы кровью и насилием создать новые…
Ему потребовалась вся его воля, чтобы не застонать, но, по-видимому, Дебора сумела все-таки что-то прочесть в его глазах. Она недоуменно нахмурилась, и сразу же отвернулась, то ли спеша скрыть охватившие ее чувства, то ли, желая взглянуть на то, что явилось причиной столь стремительного изменения в настроении Карла. А в зал, тем временем, один за другим вошли уже Строитель Март и верный Август Лешак, не пожелавший, по всей видимости, бросить своего командира в беде. Они тоже, как и бан Трир, несли горящие факелы, и их оружие было обнажено, как будто с теми силами, которые властвовали в лабиринте, способна была справиться эта честная, но бессильная перед магией сталь.
«Впрочем, так ли она бессильна? Ведь мужчина с мечом это уже совсем другой человек, не так ли?»
«Это будет длинная ночь», — решил он, глядя на входящего из «света дня во мрак ночи» Конрада Трира. И в мысли этой смешались усталость и восхищение, и понимание огромности чуда, свидетелем которого ему посчастливилось теперь стать, и готовность не упустить этот единственный в своем роде шанс, чего бы это ему не стоило, что бы ни ожидало его затем, за замкнутыми «неснимаемой» печатью ЗадонаВратами Последней Надежды.
«Это будет длинная ночь…»
За Конрадом, державшим в левой руке ярко пылавший факел, а в правой — обнаженный меч, шли, взявшись за руки, Виктория и Анна. Обе колдуньи были бледны и едва ли не напуганы, но головы, тем не менее, держали гордо поднятыми, и глаза их были бесстрашно открыты в неизвестность. При виде женщин Карл вновь испытал мгновенный приступ ужаса, вспомнив то, что желал бы забыть, но обречен был теперь нести в своей душе до последнего дарованного ему судьбой шага, последнего вздоха, последнего удара сердца. Да и нельзя ему было об этом забывать, никак нельзя.
Искаженное ненавистью лицо Садовницы, задранные юбки Дочери Кузнецов, и ее убитый магией прямо в горле крик, когда Карл силой разрушал прежние узы, чтобы кровью и насилием создать новые…
Ему потребовалась вся его воля, чтобы не застонать, но, по-видимому, Дебора сумела все-таки что-то прочесть в его глазах. Она недоуменно нахмурилась, и сразу же отвернулась, то ли спеша скрыть охватившие ее чувства, то ли, желая взглянуть на то, что явилось причиной столь стремительного изменения в настроении Карла. А в зал, тем временем, один за другим вошли уже Строитель Март и верный Август Лешак, не пожелавший, по всей видимости, бросить своего командира в беде. Они тоже, как и бан Трир, несли горящие факелы, и их оружие было обнажено, как будто с теми силами, которые властвовали в лабиринте, способна была справиться эта честная, но бессильная перед магией сталь.
«Впрочем, так ли она бессильна? Ведь мужчина с мечом это уже совсем другой человек, не так ли?»
4
— Что-то случилось? — спросил Карл, вставая на ноги. Силы понемногу к нему возвращались, но он все еще чувствовал себя унизительно слабым, разбитым, едва ли не больным.
— Пустяки, — усмехнулся в ответ Конрад Трир, но хотя по всем признакам обращался он к Карлу и даже смотрел, как будто, именно на него, на самом деле, смотрелсейчас бан только на свою жену и с нею одной вел свой беззвучный, но полный скрытых смыслов и чувств разговор. О содержание их диалога Карл мог только догадываться, но услышать его, разумеется, не мог. — Сущие пустяки, Карл. Вы ушли и не вернулись. Время шло, и, когда солнце добралось до полуденного перелома, я, как вы мне, уходя, и советовали, обратился к мастеру Марту.
— Значит, наверху уже полдень, — задумчиво произнесла Дебора и неожиданно улыбнулась. Улыбка эта предназначалась Карлу, с которым у нее тоже все время возникали «разговоры между собой», не то чтобы не предназначенные для чужих ушей, но посторонним «не интересные» и, скорее всего, не понятные.
— Думаю, что солнце уже за переломом, — пожал плечами Конрад, и уже не таясь, посмотрел на свою жену. — Дорога сюда ведь тоже берет время. Однако, это пустяки, принцесса, — из вежливости он коротко взглянул на Дебору и даже обозначил подобающий случаю поклон. — Вы всеживы, это главное.
«Валерия жива, вот что главное», — понимающе «кивнул» Карл. За такую любовь к собственной дочери он уважал бана Трира едва ли не больше, чем за все то, что тот успел уже или мог сделать в будущем для него самого.
— Как вы прошли? — спросил Карл вслух, обращаясь теперь, однако, к Виктории и Анне, а не к Конраду или кому-нибудь из мужчин. По мнению Карла — пусть и не бесспорному — если кто-то здесь и знал, что за магия «одушевляла» древний лабиринт, то это были только они. Вернее, одна из них. Виктория.
— Не знаю, — покачала головой дама Садовница, на глазах овладевая собой и возвращая себе привычное выражение высокомерного равнодушия. — Не должны были, как мне кажется, но бан Трир… У вашего супруга, банесса, — Виктория чуть обернулась к Валерии и раздвинула губы в вежливой улыбке. — У вашего супруга, банесса, такая воля, что пару раз мне даже стало страшно.
Она снова улыбнулась, хотя Карл и видел, улыбка далась ей совсем не просто. Все-таки Виктория еще не до конца пришла в себя после пережитого в лабиринте. Однако она сказала главное, а остальное Карл знал сейчас, пожалуй, даже лучше нее. Воля волей — хотя видят боги, воля порой действительно способна творить чудеса — но и Конрад Трир не зря встал во главе отряда. И дело, естественно, было не в том, что шел он по следу жены, и уж тем более не в том, что он был кавалером и великим боярином Флоры. Суть заключалась совсем в ином обстоятельстве: Конрад Трир являлся одним из тех, кому доверил свою судьбу точно такой же меч, как и тот, с которым оказалась связана судьба Карла. И парный ему кинжал тоже был здесь. Он висел на поясе Валерии.
«Меч человека или человек меча… Не суть важно, как сформулирована эта мысль, важно то, что за ней стоит».
— Ну, что ж, — сказал Карл, обводя взглядом собравшихся рядом с ним людей. — Вы здесь, и полагаю, это не случайно, потому что и у Виктора Майена тоже ведь было именно семь спутников.
Разумеется, он мог выразиться и яснее, но здесь собрались люди, умевшие понимать такие вещи с полуслова и не стеснявшиеся задавать вопросы тогда, когда чувствовали в этом необходимость. И в своих предположениях он не ошибся.
— Майен? — быстро переспросила Виктория и оглянулась, окидывая вооруженным новым знанием взглядом освещенный льдисто мерцающим светом зал. — Виктор де Майен…
— Мотта, — она снова смотрела на Карла и, судя по выражению ее глаз, скрывать которое от него она и не думала, знала теперь совершенно определенно, что так оно есть. Зал «говорил» с ней точно так же, как и с Карлом, который, едва успев высказать мысленно свое предположение, тут же получил этому молчаливое подтверждение, вошедшее в него просто с еще одним глотком воздуха, и с такой же естественностью.
Мотта.
— Значит, это Мотта, — Март тоже оглянулся, но посмотрел, судя по всему, только на каменные изваяния, да еще, прежде чем снова повернуться к Карлу, задержал взгляд на мгновение на темно-зеленом монолите Врат. — Врата…
— Мотта, — почти благоговейно произнес Август, который, как и любой другой солдат в ойкумене, наверняка, не раз слышал балладу Эзры Канатчика о славном рыцаре Викторе из Майена и его квесте к Алмазной Мотте. А, может быть, и сам певал эту песню у бивуачного костра. Может быть.
— Да, — кивнул Карл, отвечая сразу всем, и тем, кто выразил свои чувства вслух, и тем, кто промолчал. — Это Мотта. И мы, разумеется, не первые, кто сюда попал, однако, снять «не снимаемую печать», насколько я понимаю, никому пока не удалось. Иначе бы нас здесь не было.
Говоря это, Карл смотрел в глаза Строителю, но тот уже вполне собой овладел, и ответный взгляд его чуть прищуренных глаз ничего существенного не выражал. Однако Карл не сомневался, что Строителю есть, что рассказать о Мотте. И, если сейчас он молчал, то не из-за того, что хотел скрыть свое знание от Карла, а потому что «служил» — что бы это для него ни означало — именно Карлу, и раскрывать свои секреты перед другими людьми не желал.
«Личные отношения, не так ли?»
Простая мысль, но не праздная. Даже и не мысль вовсе, а интуитивное принятие очевидного. Ведь всех этих людей, если быть до конца откровенным, объединяло, прежде всего, то, что судьбы их — так или иначе — оказались связаны с его, Карла Ругера, судьбой. И каждый из них вел с Карлом свой собственный диалог, и он с ними тоже. Потому что все эти мужчины и женщины пришли сюда своими, зачастую очень не простыми дорогами, и жизнь прожили свою, особую, непохожую на другие жизни, и тайны свои, разумеется, имели, как без тайн! Даже у Августа Лешака — самого, казалось бы, простого и понятного человека из тех, что этой ночью оказались в Мотте, и который на самом деле был отнюдь не так прост, как могло показаться при поверхностном с ним знакомстве, даже у него были свои секреты. И об этих его тайнах — пусть и не обо всех, а только о некоторых — Карл тоже должен был переговорить со своим капитаном с глазу на глаз.
— Да, — кивнул Карл. — Это Мотта. И мы, разумеется, не первые, кто сюда попал, однако, снять «не снимаемую печать», насколько я понимаю, никому пока не удалось. Иначе бы нас здесь не было.
Вероятно, теперь, когда прозвучали эти слова, он должен был объяснить им и все остальное. Вот только Карл и сам пока не знал всего, что хорошо, правильно, было бы в сложившейся ситуации знать. А, возможно, всего, даже если бы это все и было ему известно, говорить и не следовало, потому что всегда есть вещи, которые не стоит обсуждать, и слова, которые вслух не произносят, но и то правда, что для каждого они свои. И все-таки что-то же Карл своим спутникам сказать был обязан? И уж совершенно очевидно, он должен был им объяснить, чтои почемунамеревается теперь делать. Однако на вопрос, как это сделать, ответа у него пока не было.
И вот все они были здесь. Стояли в зале Врат, случайным образом собравшись неподалеку от зеркала Ночи, но, по-видимому, не случайно выделив Карла, и ожидая каких-то слов именно от него. Каких слов и о чем? Несмотря на свое состояние, Карл отчетливо ощущал важность наступившего момента, его неповторимость и решительную силу, определяющую будущее, начинавшее теперь складываться прямо у него на глазах. Он понимал, что все они — и он и его спутники — оказались сейчас на неком распутье, в мгновении, которое и должно было решить, куда и как протянутся отсюда, из этого времении из этого места, дороги их судеб. И решения, которые каждому из них предстояло принять, были из тех, которые приходят не только по велению сердца, но и в результате осознанного понимания того, что верно и правильно, и почему. Однако чтобы совершить эту непростую работу души и разума, им всем, прежде всего, необходимо было многое друг другу сказать, спросить о многом, и многое объяснить. Ему им, и им всем, но каждому в отдельности — ему. И сделать это следовало немедленно, не откладывая, и притом так, чтобы не оскорбить никого из них поспешностью и отсутствием вежества, объединив их всех, но и не разрушив ненароком тех особых личных связей, которые между ними существовали.
Какой-то способ, наверняка, должен был существовать, и Карлу даже казалось, что он уже чувствует его «запах», но здесь и сейчас, стоя перед людьми, откликнувшимися на его зов, он этого способа не видел. Или просто еще не успел сообразить, что за идея — вернее смутный ее образ — так настойчиво стучится в двери сознания, запертые усталостью и силой пережитых совсем недавно чувств?
«Мотта, — повторил Карл про себя, как бы нащупывая твердую тропу в зыбкой болотной жиже. — Зеркала… Что?»
Что-то снова мелькнуло, скользнув почти нечувствительно по границе его сознания. Что-то было растворено в призрачном, мерцающем воздухе зала Врат, такое же неверное, как и сам этот свет. Какая-то подсказка, намек, который требовалось всего лишь правильно вдохнуть, чтобы ухватить, наконец, принять в себя и понять.
А всего-то, как оказалось, надо было лишь «посмотреть на вещи иначе».
«Другими глазами…»
Подсказка обрела, наконец, плоть и суть, и, не размышляя над тем, что должны были означать эти неизвестно откуда пришедшие к нему слова, Карл интуитивно сделал именно то, что и следовало теперь сделать. Он отпустил на волю свое воображение, заставив замолчать ищущий во всем точности и смысла голос разума, и чуть прищурил глаза, но как-то так, как никогда до этого мгновения не делал. Он сделал это неосознанно, всецело положившись на своею интуицию и силу древней магии, которая то ли взялась ему вдруг ворожить, то ли просто обязана была теперь ему служить.
Переход оказался столь стремительным, а видение «другими глазами» столь странным, что на мгновение Карл даже утратил связь с реальностью, стремительно отброшенный, выброшенныйиз обыденного мира людей в какой-то совсем иной, чужой и чуждый мир. Тем не менее, дело было сделано, и в следующее мгновение Карл вновь обрел себя, но только затем, чтобы испытать почти неведомое ему чувство головокружения, столь странно — не по-человечески — увидел он теперь зал Врат и собравшихся здесь людей. У него возникло ощущение, что он видит множество разнообразных вещей одновременно, все вмести и каждую в отдельности. Семь спутников, их фигуры и лица и их направленные на Карла взгляды. Всех вместе и каждого из них, и мельчайшие подробности в выражении их лиц, в одежде и настроении. И одновременно Карл увидел, как медленно поворачиваются к нему — вновь ожившие — изваяния Белой и Черной дам, и их лица, которые они от Карла более не скрывали, и их устремленные на него живые, темные и светлые, но одинаково прозрачные глаза, и весь зал Врат, наполненный мерцающим серебряным сиянием, и Зеркало Дня и Зеркало Ночи, в каменных рамах которых вновь ожила великая Тьма, сквозь которую из вечности в вечность длили свой стремительный полет брошенные рукой Норны и собственной рукой Карла бесконечно прекрасные Кости Судьбы.
— Пустяки, — усмехнулся в ответ Конрад Трир, но хотя по всем признакам обращался он к Карлу и даже смотрел, как будто, именно на него, на самом деле, смотрелсейчас бан только на свою жену и с нею одной вел свой беззвучный, но полный скрытых смыслов и чувств разговор. О содержание их диалога Карл мог только догадываться, но услышать его, разумеется, не мог. — Сущие пустяки, Карл. Вы ушли и не вернулись. Время шло, и, когда солнце добралось до полуденного перелома, я, как вы мне, уходя, и советовали, обратился к мастеру Марту.
— Значит, наверху уже полдень, — задумчиво произнесла Дебора и неожиданно улыбнулась. Улыбка эта предназначалась Карлу, с которым у нее тоже все время возникали «разговоры между собой», не то чтобы не предназначенные для чужих ушей, но посторонним «не интересные» и, скорее всего, не понятные.
— Думаю, что солнце уже за переломом, — пожал плечами Конрад, и уже не таясь, посмотрел на свою жену. — Дорога сюда ведь тоже берет время. Однако, это пустяки, принцесса, — из вежливости он коротко взглянул на Дебору и даже обозначил подобающий случаю поклон. — Вы всеживы, это главное.
«Валерия жива, вот что главное», — понимающе «кивнул» Карл. За такую любовь к собственной дочери он уважал бана Трира едва ли не больше, чем за все то, что тот успел уже или мог сделать в будущем для него самого.
— Как вы прошли? — спросил Карл вслух, обращаясь теперь, однако, к Виктории и Анне, а не к Конраду или кому-нибудь из мужчин. По мнению Карла — пусть и не бесспорному — если кто-то здесь и знал, что за магия «одушевляла» древний лабиринт, то это были только они. Вернее, одна из них. Виктория.
— Не знаю, — покачала головой дама Садовница, на глазах овладевая собой и возвращая себе привычное выражение высокомерного равнодушия. — Не должны были, как мне кажется, но бан Трир… У вашего супруга, банесса, — Виктория чуть обернулась к Валерии и раздвинула губы в вежливой улыбке. — У вашего супруга, банесса, такая воля, что пару раз мне даже стало страшно.
Она снова улыбнулась, хотя Карл и видел, улыбка далась ей совсем не просто. Все-таки Виктория еще не до конца пришла в себя после пережитого в лабиринте. Однако она сказала главное, а остальное Карл знал сейчас, пожалуй, даже лучше нее. Воля волей — хотя видят боги, воля порой действительно способна творить чудеса — но и Конрад Трир не зря встал во главе отряда. И дело, естественно, было не в том, что шел он по следу жены, и уж тем более не в том, что он был кавалером и великим боярином Флоры. Суть заключалась совсем в ином обстоятельстве: Конрад Трир являлся одним из тех, кому доверил свою судьбу точно такой же меч, как и тот, с которым оказалась связана судьба Карла. И парный ему кинжал тоже был здесь. Он висел на поясе Валерии.
«Меч человека или человек меча… Не суть важно, как сформулирована эта мысль, важно то, что за ней стоит».
— Ну, что ж, — сказал Карл, обводя взглядом собравшихся рядом с ним людей. — Вы здесь, и полагаю, это не случайно, потому что и у Виктора Майена тоже ведь было именно семь спутников.
Разумеется, он мог выразиться и яснее, но здесь собрались люди, умевшие понимать такие вещи с полуслова и не стеснявшиеся задавать вопросы тогда, когда чувствовали в этом необходимость. И в своих предположениях он не ошибся.
— Майен? — быстро переспросила Виктория и оглянулась, окидывая вооруженным новым знанием взглядом освещенный льдисто мерцающим светом зал. — Виктор де Майен…
— Мотта, — она снова смотрела на Карла и, судя по выражению ее глаз, скрывать которое от него она и не думала, знала теперь совершенно определенно, что так оно есть. Зал «говорил» с ней точно так же, как и с Карлом, который, едва успев высказать мысленно свое предположение, тут же получил этому молчаливое подтверждение, вошедшее в него просто с еще одним глотком воздуха, и с такой же естественностью.
Мотта.
— Значит, это Мотта, — Март тоже оглянулся, но посмотрел, судя по всему, только на каменные изваяния, да еще, прежде чем снова повернуться к Карлу, задержал взгляд на мгновение на темно-зеленом монолите Врат. — Врата…
— Мотта, — почти благоговейно произнес Август, который, как и любой другой солдат в ойкумене, наверняка, не раз слышал балладу Эзры Канатчика о славном рыцаре Викторе из Майена и его квесте к Алмазной Мотте. А, может быть, и сам певал эту песню у бивуачного костра. Может быть.
— Да, — кивнул Карл, отвечая сразу всем, и тем, кто выразил свои чувства вслух, и тем, кто промолчал. — Это Мотта. И мы, разумеется, не первые, кто сюда попал, однако, снять «не снимаемую печать», насколько я понимаю, никому пока не удалось. Иначе бы нас здесь не было.
Говоря это, Карл смотрел в глаза Строителю, но тот уже вполне собой овладел, и ответный взгляд его чуть прищуренных глаз ничего существенного не выражал. Однако Карл не сомневался, что Строителю есть, что рассказать о Мотте. И, если сейчас он молчал, то не из-за того, что хотел скрыть свое знание от Карла, а потому что «служил» — что бы это для него ни означало — именно Карлу, и раскрывать свои секреты перед другими людьми не желал.
«Личные отношения, не так ли?»
Простая мысль, но не праздная. Даже и не мысль вовсе, а интуитивное принятие очевидного. Ведь всех этих людей, если быть до конца откровенным, объединяло, прежде всего, то, что судьбы их — так или иначе — оказались связаны с его, Карла Ругера, судьбой. И каждый из них вел с Карлом свой собственный диалог, и он с ними тоже. Потому что все эти мужчины и женщины пришли сюда своими, зачастую очень не простыми дорогами, и жизнь прожили свою, особую, непохожую на другие жизни, и тайны свои, разумеется, имели, как без тайн! Даже у Августа Лешака — самого, казалось бы, простого и понятного человека из тех, что этой ночью оказались в Мотте, и который на самом деле был отнюдь не так прост, как могло показаться при поверхностном с ним знакомстве, даже у него были свои секреты. И об этих его тайнах — пусть и не обо всех, а только о некоторых — Карл тоже должен был переговорить со своим капитаном с глазу на глаз.
— Да, — кивнул Карл. — Это Мотта. И мы, разумеется, не первые, кто сюда попал, однако, снять «не снимаемую печать», насколько я понимаю, никому пока не удалось. Иначе бы нас здесь не было.
Вероятно, теперь, когда прозвучали эти слова, он должен был объяснить им и все остальное. Вот только Карл и сам пока не знал всего, что хорошо, правильно, было бы в сложившейся ситуации знать. А, возможно, всего, даже если бы это все и было ему известно, говорить и не следовало, потому что всегда есть вещи, которые не стоит обсуждать, и слова, которые вслух не произносят, но и то правда, что для каждого они свои. И все-таки что-то же Карл своим спутникам сказать был обязан? И уж совершенно очевидно, он должен был им объяснить, чтои почемунамеревается теперь делать. Однако на вопрос, как это сделать, ответа у него пока не было.
И вот все они были здесь. Стояли в зале Врат, случайным образом собравшись неподалеку от зеркала Ночи, но, по-видимому, не случайно выделив Карла, и ожидая каких-то слов именно от него. Каких слов и о чем? Несмотря на свое состояние, Карл отчетливо ощущал важность наступившего момента, его неповторимость и решительную силу, определяющую будущее, начинавшее теперь складываться прямо у него на глазах. Он понимал, что все они — и он и его спутники — оказались сейчас на неком распутье, в мгновении, которое и должно было решить, куда и как протянутся отсюда, из этого времении из этого места, дороги их судеб. И решения, которые каждому из них предстояло принять, были из тех, которые приходят не только по велению сердца, но и в результате осознанного понимания того, что верно и правильно, и почему. Однако чтобы совершить эту непростую работу души и разума, им всем, прежде всего, необходимо было многое друг другу сказать, спросить о многом, и многое объяснить. Ему им, и им всем, но каждому в отдельности — ему. И сделать это следовало немедленно, не откладывая, и притом так, чтобы не оскорбить никого из них поспешностью и отсутствием вежества, объединив их всех, но и не разрушив ненароком тех особых личных связей, которые между ними существовали.
Какой-то способ, наверняка, должен был существовать, и Карлу даже казалось, что он уже чувствует его «запах», но здесь и сейчас, стоя перед людьми, откликнувшимися на его зов, он этого способа не видел. Или просто еще не успел сообразить, что за идея — вернее смутный ее образ — так настойчиво стучится в двери сознания, запертые усталостью и силой пережитых совсем недавно чувств?
«Мотта, — повторил Карл про себя, как бы нащупывая твердую тропу в зыбкой болотной жиже. — Зеркала… Что?»
Что-то снова мелькнуло, скользнув почти нечувствительно по границе его сознания. Что-то было растворено в призрачном, мерцающем воздухе зала Врат, такое же неверное, как и сам этот свет. Какая-то подсказка, намек, который требовалось всего лишь правильно вдохнуть, чтобы ухватить, наконец, принять в себя и понять.
А всего-то, как оказалось, надо было лишь «посмотреть на вещи иначе».
«Другими глазами…»
Подсказка обрела, наконец, плоть и суть, и, не размышляя над тем, что должны были означать эти неизвестно откуда пришедшие к нему слова, Карл интуитивно сделал именно то, что и следовало теперь сделать. Он отпустил на волю свое воображение, заставив замолчать ищущий во всем точности и смысла голос разума, и чуть прищурил глаза, но как-то так, как никогда до этого мгновения не делал. Он сделал это неосознанно, всецело положившись на своею интуицию и силу древней магии, которая то ли взялась ему вдруг ворожить, то ли просто обязана была теперь ему служить.
Переход оказался столь стремительным, а видение «другими глазами» столь странным, что на мгновение Карл даже утратил связь с реальностью, стремительно отброшенный, выброшенныйиз обыденного мира людей в какой-то совсем иной, чужой и чуждый мир. Тем не менее, дело было сделано, и в следующее мгновение Карл вновь обрел себя, но только затем, чтобы испытать почти неведомое ему чувство головокружения, столь странно — не по-человечески — увидел он теперь зал Врат и собравшихся здесь людей. У него возникло ощущение, что он видит множество разнообразных вещей одновременно, все вмести и каждую в отдельности. Семь спутников, их фигуры и лица и их направленные на Карла взгляды. Всех вместе и каждого из них, и мельчайшие подробности в выражении их лиц, в одежде и настроении. И одновременно Карл увидел, как медленно поворачиваются к нему — вновь ожившие — изваяния Белой и Черной дам, и их лица, которые они от Карла более не скрывали, и их устремленные на него живые, темные и светлые, но одинаково прозрачные глаза, и весь зал Врат, наполненный мерцающим серебряным сиянием, и Зеркало Дня и Зеркало Ночи, в каменных рамах которых вновь ожила великая Тьма, сквозь которую из вечности в вечность длили свой стремительный полет брошенные рукой Норны и собственной рукой Карла бесконечно прекрасные Кости Судьбы.
5
Где и когда вы встретили свой меч, Конрад? — Уместен ли был такой вопрос? И да, и нет. Нет, потому что о таком обычно не спрашивают. Да, потому что теперь Карл мог спросить Конрада о многом. И об этом тоже.
Конрад? Нет, не теперь. Тогда, может быть, Август?
На кого ты похож, капитан? От кого унаследовал ты эти голубые глаза? — хороший вопрос, но и его можно было задать не теперь, а когда-нибудь позже.
«Куда спешить? Ведь все только начинается…»
За что вас прозвали Строителями, мастер Март? Что такое вы построили, и когда?
Анна, Виктория, Валерия, Март… Нет, нет, и нет. Не сейчас, не теперь.
«Дебора, — решил он, отбросив последние сомнения. — Что бы теперь не случилось, первой, отныне и навсегда, будет только Дебора. И последней тоже будет она…»
Наполненный колдовским светом воздух вздрогнул, и зал Врат как будто повернулся вокруг них двоих, соединив и выделив их из мира людей и вещей, и оставил, как того и пожелал сейчас Карл, наедине.
Они стояли друг против друга у ног Белой Дамы, а вокруг них на расстоянии всего нескольких метров встала стена клубящегося белого тумана, отделившего их от всех прочих людей и от громадного пространства зала. Даже Черная Дама совершенно скрылась за этой неожиданно возникшей непроницаемой для взгляда завесой.
— Дебора, — сказал он.
— Карл.
Два имени прозвучали в наполненном жемчужным сиянием нигдеих личного пространства, и Карл понял, что все, что он намеревался ей теперь сказать, уже сказано, и любые слова, которые способна была найти его любовь, чтобы выразить себя в звуках речи, излишни и избыточны. Они были не нужны, все эти слова, потому что то, что сказало его сердце ее сердцу, было чем-то гораздо большим и настоящим, чем то, что он хотел бы и смог передать словами.
— Дебора, — сказал он и увидел, почувствовал, узнал, что она тоже уже все поняла. Какие еще признания и клятвы нужны были там, где их души говорили друг с другом на безмолвном языке богов?
— Карл, — сказала она, и он узнал, что это значит, когда все желания твоего сердца исполнены, и ты можешь уйти из этого мира без сожаления и печали, познав высшее счастье, которому нет и не может быть названия. Однако одновременно Карл понял и другое. Разделив такую любовь, он не сможет уже — не имеет права — уйти, оставив исполненное невероятной любви сердце Деборы страдать в опустевшем мире. Но что, если такова его судьба?
«Судьба. Выбор… Что?»
— Что там? — спросила Дебора, и счастье ушло из ее глаз, выстуженных печалью. Она ничего не добавила, и не стала ничего объяснять, потому что все было ясно и так.
— Что там? — спросила Дебора, и Карл ее понял, потому что она спросила о самом главном.
— Не знаю, — ответил он, и это была истинная правда, правда, которую он не смел от нее скрыть.
Конрад? Нет, не теперь. Тогда, может быть, Август?
На кого ты похож, капитан? От кого унаследовал ты эти голубые глаза? — хороший вопрос, но и его можно было задать не теперь, а когда-нибудь позже.
«Куда спешить? Ведь все только начинается…»
За что вас прозвали Строителями, мастер Март? Что такое вы построили, и когда?
Анна, Виктория, Валерия, Март… Нет, нет, и нет. Не сейчас, не теперь.
«Дебора, — решил он, отбросив последние сомнения. — Что бы теперь не случилось, первой, отныне и навсегда, будет только Дебора. И последней тоже будет она…»
Наполненный колдовским светом воздух вздрогнул, и зал Врат как будто повернулся вокруг них двоих, соединив и выделив их из мира людей и вещей, и оставил, как того и пожелал сейчас Карл, наедине.
Они стояли друг против друга у ног Белой Дамы, а вокруг них на расстоянии всего нескольких метров встала стена клубящегося белого тумана, отделившего их от всех прочих людей и от громадного пространства зала. Даже Черная Дама совершенно скрылась за этой неожиданно возникшей непроницаемой для взгляда завесой.
— Дебора, — сказал он.
— Карл.
Два имени прозвучали в наполненном жемчужным сиянием нигдеих личного пространства, и Карл понял, что все, что он намеревался ей теперь сказать, уже сказано, и любые слова, которые способна была найти его любовь, чтобы выразить себя в звуках речи, излишни и избыточны. Они были не нужны, все эти слова, потому что то, что сказало его сердце ее сердцу, было чем-то гораздо большим и настоящим, чем то, что он хотел бы и смог передать словами.
— Дебора, — сказал он и увидел, почувствовал, узнал, что она тоже уже все поняла. Какие еще признания и клятвы нужны были там, где их души говорили друг с другом на безмолвном языке богов?
— Карл, — сказала она, и он узнал, что это значит, когда все желания твоего сердца исполнены, и ты можешь уйти из этого мира без сожаления и печали, познав высшее счастье, которому нет и не может быть названия. Однако одновременно Карл понял и другое. Разделив такую любовь, он не сможет уже — не имеет права — уйти, оставив исполненное невероятной любви сердце Деборы страдать в опустевшем мире. Но что, если такова его судьба?
«Судьба. Выбор… Что?»
— Что там? — спросила Дебора, и счастье ушло из ее глаз, выстуженных печалью. Она ничего не добавила, и не стала ничего объяснять, потому что все было ясно и так.
— Что там? — спросила Дебора, и Карл ее понял, потому что она спросила о самом главном.
— Не знаю, — ответил он, и это была истинная правда, правда, которую он не смел от нее скрыть.