Страница:
— По вашему слову, Карл. — Если Август и был удивлен, виду он не подал и, кажется, был готов просидеть все то время, которое может понадобиться Карлу, изображая собой неодушевленный предмет.
— Спасибо, Август, — Карл подошел к облюбованному им креслу и развернул его так, чтобы сидеть спиной к комнате. — Но ты не должен делать большего, чем нужно. А нужно только не говорить со мной. В остальном, чувствуй себя свободно. Ешь, пей, кури… Только не пой, пожалуйста, и не танцуй, — закончил он с улыбкой и, сев в Кресло, закрыл глаза.
12
13
Глава 9
1
2
3
— Спасибо, Август, — Карл подошел к облюбованному им креслу и развернул его так, чтобы сидеть спиной к комнате. — Но ты не должен делать большего, чем нужно. А нужно только не говорить со мной. В остальном, чувствуй себя свободно. Ешь, пей, кури… Только не пой, пожалуйста, и не танцуй, — закончил он с улыбкой и, сев в Кресло, закрыл глаза.
12
— Вы знаете, Карл, — Лев Скоморох обычно говорил тихим и, пожалуй, даже мягким голосом. Если не знать его так хорошо, как знал Карл, можно было легко обмануться и принять этого не высокого, полноватого кавалера с седыми клочками волос, сохранившихся на совершенно голом черепе только над ушами, за провинциального небогатого землевладельца и непременно отца многочисленного семейства, состоящего сплошь из одних только женщин. И лицо у него было под стать фигуре и манере одеваться, некрасивое, но располагающее, добродушное… Однако все это не соответствовало действительности. Маршал Скоморох был блистательным полководцем великой эпохи. И тихую жизнь провинциального затворника, делящего свое время между полями и фермами своих крошечных владений, любимыми книгами, и малочисленной семьей, состоящей из больной жены, слывшей некогда одной из первых красавиц императорского двора — она была на полторы головы выше своего мужа — и двух богатырского сложения сыновей, вот эту спокойную размеренную жизнь он обрел, только выйдя в отставку.
— Вы знаете, Карл, — сказал Лев. — Что самое трудное для меня в профессии полководца?
— Посылать людей на смерть, — предположил Карл.
— Да, — согласился Лев. — Скверное у нас ремесло, Карл. Но смерть… Смерть лишь частный случай. После сражений мне всегда было стыдно смотреть в глаза уцелевшим. Люди не шахматные фигуры, Карл, так я это понимаю, и война не игра.
«Странно, что я вспомнил именно об этом разговоре…»
Действительно странно, потому что, если мысль, высказанная маршалом, и имела отношение к тому, о чем думал сейчас Карл, то только опосредствованное. На самом деле, занимала Карла гораздо более общая мысль о характере отношений между людьми, о чести и достоинстве человека, и о порядочности, которая предполагает уважение к собеседнику.
«Я могу сделать одно из двух, — размышлял он, сидя в кресле с закрытыми глазами. — Позвать Медведя сюда, или… или „сходить“ к нему самому».
На самом деле, он уже все для себя решил, и рассуждения на данную тему служили сейчас лишь одной цели, успокоить взявшее разгон сердце. То, что предполагал совершить Карл было чем-то настолько новым и, пожалуй, неприятным, что даже его бестрепетное сердце отозвалось на вызов, который предстояло теперь Карлу бросить неведомому. Но…
«Логически рассуждая, если возможно первое, то почему бы не случиться и второму?»
Карл едва успел додумать эту не слишком сложную мысль, как мир изменился, и означало это, что даже невозможное возможно. Чуть окрашенная в красный цвет тьма — он сидел перед окном, за которым сияло яркое солнце ранней осени — сменилась чуть приглушенными сумерками раннего вечера, хотя Карл доподлинно знал, что скачка во времени не произошло. День был тот же самый, и час тоже, но место, разумеется, было другое. Он стоял сейчас в толчее рыбного рынка и перед ним, буквально в нескольких шагах, находился старенький и неказистый дом аптекаря Михайлы Дова.
«Возможно все, — подумал он с каким-то пугающим равнодушием. — Надо только захотеть…»
Однако, несмотря на охватившее его равнодушие, приближающееся по силе к полному безразличию, Карл помнил, что привело его к дому старого Медведя, и зачем он сюда послан. Поэтому, не медля, но и без спешки, он пошел к дверям, не обращая внимания на снующих туда-сюда людей, которых он, впрочем, каким-то образом совершенно не задевал, хотя порой шагал прямо на них. Однако все как-то устраивалось, и им удавалось разминуться, без какого-либо усилия с обеих сторон. И это было странно, потому что точно так же, как Карл не обращал на них никакого внимания, так и они совершенно игнорировали его присутствие. Подойдя к дверям дома, Карл задержался на мгновение, но стучать нашел излишним, и просто прошел через закрытые створки, совершенно этого, впрочем, не почувствовав и не придав случившемуся никакого особенного значения.
В аптеке, как всегда, было тихо, и царил полумрак, в котором, однако, Карл видел гораздо лучше, чем на залитой солнечным светом улице. Михайло Дов сидел на своем обычном месте и что-то старательно растирал ступкой в большом глиняном горшке, но заметил гостя только тогда, когда тот заговорил.
— Здравствуйте, мастер Дов, — сказал Карл, приблизившись к столу, за которым работал аптекарь.
— Что? — Встрепенулся старик и, повернувшись на голос, вперил в Карла недоверчивый взгляд своих карих глаз. — О!
— Вы, кажется, приглашали меня в гости, мастер Дов, — Карл вдруг ощутил некую неловкость, но понять ее причины так и не смог.
— Приглашал, — кивнул Медведь, теперь уже с интересом рассматривая Карла. — И рад, что вы пришли, господин мой Карл.
— Но? — спросил Карл.
— Но я вижу рефлет в третий раз в жизни, мой господин, и в первый раз это рефлет, посланный ко мне другим человеком.
— Человеком, мастер Дов?
— А это уж как вы решите, так и будет, — сказал, явно уже вполне овладевший собой старик. — А мне так просто легче говорить. Вина не предлагаю, но, может быть, присядете?
— Присяду, — согласился Карл, хотя не испытывал никакого желания сесть. Он вообще не испытывал сейчас никаких желаний, да и чувства его были приглушены, напоминая огонь затухающего фитиля.
Все-таки он сел. Сел и старик.
— Что вы хотите знать, господин мой Карл?
— Расскажите мне о негоде, мастер Дов, — попросил Карл.
— Негода, — кивнул старый аптекарь. — Ну, вам, господин мой Карл, не о травке, вестимо, услышать хочется. Хотя о травке этой зловредной я вам как раз рассказать мог бы много чего интересного. Однако вас другое интересует, не так ли? А коли так, то и рассказывать, почитай, нечего. Но… Да, господин мой Карл, да, вы правы. Травка эта есть судьба таких, как вы. На каждого Долгоидущего, хоть раз в жизни, если так можно выразиться, но ложится тень негоды. И обычно это тень смерти, господин мой Карл, потому как мало кому удалось пережить отравление ее ядом. Травят, мастер мой Карл, как не травить, если от века так заведено? Долгоидущие, рожденные под Голубой Странницей, и, разумеется, близнецы…
— Близнецы?
— Ну вы же знаете уже, наверное, господин мой Карл, или еще не сподобились?
— Знаю, — согласился Карл. — Но скажите, ведь все мы разные…
— Разные, — кивнул старик. — У одних есть Дар, у других его нет, одни Долгоидущие, а другие проживают лишь короткий человеческий век. Колода тасуется, так я это понимаю, но верно ли мое понимание?
— А откуда вообще пошло травить нас негодой?
— А кто ж его знает! — Всплеснул руками старик. — И не знает никто, я думаю. То древняя история, мастер мой Карл, очень древняя. Никто уж и не помнит, что взялось и откуда. Даже мы, уж на что памятливые, а и то позабыли. Вот разве что Хранители знали, но и о них, почитай, лет триста, как слух пропал. Последним-то, вы, верно, знаете, Вастион был… и все. Прервалась традиция. Но слово-то осталось, господин мой Карл. Слово, записанное, оно долго живет. Однако вот интересное дело, что травить вас надобно, многие знают и почитают при том первейшей своей обязанностью, или думают, что по другому вас не убить… Не знаю. Но то, что выжившему — а и про это они тоже не ведают, что не всех негода в гроб сводит — что выжившему они силу особую сами дают, про то не знают. Вы же вот, господин мой, и сами, небось, знаете, что сотворила с вами эта подлая травка, или как?
— Так, — согласился Карл.
— Ну, вот, собственно, и все, господин мой Карл. Добавить и нечего, почитай. Разве что вспомнить, что по-трейски негода это «элия четана», и, если перевести дословно, а не как название, означает это «освобождающая или открывающая внутреннюю суть». А внутренней сутью, господин мой Карл, да вы о том и сами, верно, ведаете, трейцы душу человеческую иногда именовали.
— Спасибо, мастер Дов, — поклонился Карл. — Спрошу вас еще об одной вещи, но, если не захотите, можете не отвечать.
— Спрашивайте, господин мой Карл, — улыбнулся старик. — Вы же знаете, я не отвечу только на один вопрос.
— Почему вас называют Строителями?
— Догадались? — старый аптекарь подобрался вдруг и приобрел гораздо более значительный, чем обычно, вид.
— Догадался.
— Что ж, догадка ваша верна, мой господин, — спокойно кивнул Михайло Дов. — Это было самое великое, что мы построили за долгие века, но и последнее тоже. С тех пор мы строим только храм знания, господин герцог, а с камнем работают уже другие.
— Вы знаете, Карл, — сказал Лев. — Что самое трудное для меня в профессии полководца?
— Посылать людей на смерть, — предположил Карл.
— Да, — согласился Лев. — Скверное у нас ремесло, Карл. Но смерть… Смерть лишь частный случай. После сражений мне всегда было стыдно смотреть в глаза уцелевшим. Люди не шахматные фигуры, Карл, так я это понимаю, и война не игра.
«Странно, что я вспомнил именно об этом разговоре…»
Действительно странно, потому что, если мысль, высказанная маршалом, и имела отношение к тому, о чем думал сейчас Карл, то только опосредствованное. На самом деле, занимала Карла гораздо более общая мысль о характере отношений между людьми, о чести и достоинстве человека, и о порядочности, которая предполагает уважение к собеседнику.
«Я могу сделать одно из двух, — размышлял он, сидя в кресле с закрытыми глазами. — Позвать Медведя сюда, или… или „сходить“ к нему самому».
На самом деле, он уже все для себя решил, и рассуждения на данную тему служили сейчас лишь одной цели, успокоить взявшее разгон сердце. То, что предполагал совершить Карл было чем-то настолько новым и, пожалуй, неприятным, что даже его бестрепетное сердце отозвалось на вызов, который предстояло теперь Карлу бросить неведомому. Но…
«Логически рассуждая, если возможно первое, то почему бы не случиться и второму?»
Карл едва успел додумать эту не слишком сложную мысль, как мир изменился, и означало это, что даже невозможное возможно. Чуть окрашенная в красный цвет тьма — он сидел перед окном, за которым сияло яркое солнце ранней осени — сменилась чуть приглушенными сумерками раннего вечера, хотя Карл доподлинно знал, что скачка во времени не произошло. День был тот же самый, и час тоже, но место, разумеется, было другое. Он стоял сейчас в толчее рыбного рынка и перед ним, буквально в нескольких шагах, находился старенький и неказистый дом аптекаря Михайлы Дова.
«Возможно все, — подумал он с каким-то пугающим равнодушием. — Надо только захотеть…»
Однако, несмотря на охватившее его равнодушие, приближающееся по силе к полному безразличию, Карл помнил, что привело его к дому старого Медведя, и зачем он сюда послан. Поэтому, не медля, но и без спешки, он пошел к дверям, не обращая внимания на снующих туда-сюда людей, которых он, впрочем, каким-то образом совершенно не задевал, хотя порой шагал прямо на них. Однако все как-то устраивалось, и им удавалось разминуться, без какого-либо усилия с обеих сторон. И это было странно, потому что точно так же, как Карл не обращал на них никакого внимания, так и они совершенно игнорировали его присутствие. Подойдя к дверям дома, Карл задержался на мгновение, но стучать нашел излишним, и просто прошел через закрытые створки, совершенно этого, впрочем, не почувствовав и не придав случившемуся никакого особенного значения.
В аптеке, как всегда, было тихо, и царил полумрак, в котором, однако, Карл видел гораздо лучше, чем на залитой солнечным светом улице. Михайло Дов сидел на своем обычном месте и что-то старательно растирал ступкой в большом глиняном горшке, но заметил гостя только тогда, когда тот заговорил.
— Здравствуйте, мастер Дов, — сказал Карл, приблизившись к столу, за которым работал аптекарь.
— Что? — Встрепенулся старик и, повернувшись на голос, вперил в Карла недоверчивый взгляд своих карих глаз. — О!
— Вы, кажется, приглашали меня в гости, мастер Дов, — Карл вдруг ощутил некую неловкость, но понять ее причины так и не смог.
— Приглашал, — кивнул Медведь, теперь уже с интересом рассматривая Карла. — И рад, что вы пришли, господин мой Карл.
— Но? — спросил Карл.
— Но я вижу рефлет в третий раз в жизни, мой господин, и в первый раз это рефлет, посланный ко мне другим человеком.
— Человеком, мастер Дов?
— А это уж как вы решите, так и будет, — сказал, явно уже вполне овладевший собой старик. — А мне так просто легче говорить. Вина не предлагаю, но, может быть, присядете?
— Присяду, — согласился Карл, хотя не испытывал никакого желания сесть. Он вообще не испытывал сейчас никаких желаний, да и чувства его были приглушены, напоминая огонь затухающего фитиля.
Все-таки он сел. Сел и старик.
— Что вы хотите знать, господин мой Карл?
— Расскажите мне о негоде, мастер Дов, — попросил Карл.
— Негода, — кивнул старый аптекарь. — Ну, вам, господин мой Карл, не о травке, вестимо, услышать хочется. Хотя о травке этой зловредной я вам как раз рассказать мог бы много чего интересного. Однако вас другое интересует, не так ли? А коли так, то и рассказывать, почитай, нечего. Но… Да, господин мой Карл, да, вы правы. Травка эта есть судьба таких, как вы. На каждого Долгоидущего, хоть раз в жизни, если так можно выразиться, но ложится тень негоды. И обычно это тень смерти, господин мой Карл, потому как мало кому удалось пережить отравление ее ядом. Травят, мастер мой Карл, как не травить, если от века так заведено? Долгоидущие, рожденные под Голубой Странницей, и, разумеется, близнецы…
— Близнецы?
— Ну вы же знаете уже, наверное, господин мой Карл, или еще не сподобились?
— Знаю, — согласился Карл. — Но скажите, ведь все мы разные…
— Разные, — кивнул старик. — У одних есть Дар, у других его нет, одни Долгоидущие, а другие проживают лишь короткий человеческий век. Колода тасуется, так я это понимаю, но верно ли мое понимание?
— А откуда вообще пошло травить нас негодой?
— А кто ж его знает! — Всплеснул руками старик. — И не знает никто, я думаю. То древняя история, мастер мой Карл, очень древняя. Никто уж и не помнит, что взялось и откуда. Даже мы, уж на что памятливые, а и то позабыли. Вот разве что Хранители знали, но и о них, почитай, лет триста, как слух пропал. Последним-то, вы, верно, знаете, Вастион был… и все. Прервалась традиция. Но слово-то осталось, господин мой Карл. Слово, записанное, оно долго живет. Однако вот интересное дело, что травить вас надобно, многие знают и почитают при том первейшей своей обязанностью, или думают, что по другому вас не убить… Не знаю. Но то, что выжившему — а и про это они тоже не ведают, что не всех негода в гроб сводит — что выжившему они силу особую сами дают, про то не знают. Вы же вот, господин мой, и сами, небось, знаете, что сотворила с вами эта подлая травка, или как?
— Так, — согласился Карл.
— Ну, вот, собственно, и все, господин мой Карл. Добавить и нечего, почитай. Разве что вспомнить, что по-трейски негода это «элия четана», и, если перевести дословно, а не как название, означает это «освобождающая или открывающая внутреннюю суть». А внутренней сутью, господин мой Карл, да вы о том и сами, верно, ведаете, трейцы душу человеческую иногда именовали.
— Спасибо, мастер Дов, — поклонился Карл. — Спрошу вас еще об одной вещи, но, если не захотите, можете не отвечать.
— Спрашивайте, господин мой Карл, — улыбнулся старик. — Вы же знаете, я не отвечу только на один вопрос.
— Почему вас называют Строителями?
— Догадались? — старый аптекарь подобрался вдруг и приобрел гораздо более значительный, чем обычно, вид.
— Догадался.
— Что ж, догадка ваша верна, мой господин, — спокойно кивнул Михайло Дов. — Это было самое великое, что мы построили за долгие века, но и последнее тоже. С тех пор мы строим только храм знания, господин герцог, а с камнем работают уже другие.
13
Нет, не зря ему вспомнился Лев Скоморох, совсем не зря. Не ходившему в мечи, никогда не понять тех, кого он посылает в бой, а значит, что он не художник, а жалкий подмастерье. Таким и останется, потому что художник это не только — и не столько — тот, кто видит, но, прежде всего тот, кто способен передать свое видение на холсте или бумаге. Но только для этого ты должен досконально знать особенности материала, с которым работаешь, холст ли это, картон, или, скажем, пергамент, и понимать, разумеется, на что способны твое стило или кисть.
Послав к старому Медведю свой собственный рефлет, Карл не только узнал то, что хотел бы теперь знать, но и то, что знать был обязан, коли уж сподобился оказаться «пастухом теней», как называли убру тех, кто волен был вызывать рефлеты.
Нельзя понять мертвых, не побывав на той стороне полуночи.
И не надо, если не готов пережить собственную — пусть и временную — смерть.
Карл открыл глаза. За время его отсутствия, солнце вряд ли прошло больше половины линии.
«Полчаса».
Он встал из кресла, чувствуя, как медленно отпускает его мутное болото равнодушия и безволия, которые, по-видимому, переживает рефлет, оказавшийся не рядомс живыми людьми, а срединих, повернулся и встретил ожидающий взгляд Августа. Лешак сидел на стуле с высокой спинкой, в руке его была зажата дымящаяся трубка, а на столе рядом с ним какой-то по счету кубок с остатками красного вина, едва покрывавшего дно.
— Все спокойно? — спросил Карл и, подойдя к столу, взял в руку графинчик с абрикосовой водкой.
— Спокойно, — пожал плечами Август.
Карл налил себе водки, понюхал, отпил немного, по-прежнему, чувствуя на себе изучающий взгляд капитана — тот ведь не мог не понять, что Карл не дремал все эти полчаса — и неожиданно решил, что, раз уж так случилось, и они оказались сейчас один на один, то почему бы им и не поговорить по душам. И хотя тема, которую собирался затронуть Карл, была весьма щекотливого свойства, но ведь и то правда, что Август не только его капитан, но и внук.
— Там, в Линде, — сказал Карл, сделав еще один медленный глоток. — Когда мы решали с Элиасом наши будущие взаимоотношения, — ничто не дрогнуло в душе, когда он произнес слово «будущие», только лицо Деборы возникло на мгновение перед глазами. — Мы коснулись одной темы, о которой я мог бы тебе и не рассказывать. Дело житейское, но…
— Вы имеете в виду Мину, Карл? — Август был невозмутим, но что-то в выражении его глаз подсказывало, что разговор этот ему неприятен.
— Да, — ответил Карл и допил водку.
— Не думаю, что из этого что-нибудь получится, — пожал плечами Август. — У меня есть женщина, Карл, и я не хотел бы…
«То-то и оно, Август, что у тебя есть женщина. То-то и оно».
— Она тебе действительно нравится? — оставалось только надеяться, что Август поймет его вопрос правильно. Но наверняка знать это Карл не мог.
— Нравится? — То ли переспросил, то ли повторил за ним Август. — А если я скажу вам, капитан, что люблю ее, вы сильно удивитесь?
Голос не дрогнул, и спокойствие не покинуло лица Августа. Даже взгляд не выражал никаких эмоций, но то, что он снова назвал Карла капитаном, о многом говорило и еще больше подразумевало.
— Значит, любишь, — Карл отвернулся от Августа и налил себе еще водки.
— Но она не одна, Август, — сказал он, не поворачиваясь. — И ты должен принимать это в расчет.
— Я знаю, Карл, но сердцу не прикажешь, ведь так?
— Так, — согласился Карл и снова повернулся к Августу. — А она, она знает?
— Да. — Ответил Карл, и в его глазах появилось такое выражение, какого Карл от него совсем не ожидал.
«Так и есть, — признал он, глядя на суровое лицо этого жесткого и даже, пожалуй, жестокого человека, способного с одинаковой легкостью лить свою и чужую кровь. — Любовь, печаль… Кто бы мог поверить? Но я верю».
— Да, — твердо ответил Август. — Она знает. Я ей все сказал, и она меня выслушала.
«Выслушала… Вот как…»
— И этого не мало, — Карл покрутил в руке кубок, обдумывая ситуацию. — Ты ожидал чего-то другого?
— Не знаю, — пожал плечами Август. — Чего угодно, Карл. Всего чего угодно, но только не того, что случилось. Она сказала, что я могу быть с ними. Ну, вы понимаете… Она имела в виду вместе.
«Вместе?! — искренне удивился Карл. — Кажется, я чего-то не понимаю…»
— Не посоветовавшись с Викторией? — спросил он, пытаясь постичь смысл сложившейся ситуации.
— Постойте, Карл! — В свою очередь удивился Август. — Вы о ком меня спрашивали?
— Об Анне… Ты ведь… Боги! Прости, Август, не стоило мне начинать этот разговор. Это ведь и не мое дело вовсе. Но мне показалось, что ты играешь с огнем… Ты ведь был в ее спальне в ту ночь, когда я покинул Флору.
— Ну, да был, — кивнул Август, соглашаясь. — Но люблю-то я как раз Викторию, Карл, и с ней говорил. А Анна… Она славная девушка, капитан, и хороша собой. Это правда, только…
— Что? — быстро спросил Карл, пытаясь понять, что же там на самом деле произошло.
— Ну, это условие, Карл, — Август враз растерял и всю свою жесткость, и, казалось, даже всю уверенность в себе. — Графиня сказала, что вместе — вместе и есть. И еще… Да, чего уж там! Наследника родить может только Анна. Ну она сама с Анной говорила, я при этом не присутствовал. Только Анна с этим согласилась, она тоже хочет, чтобы все было, как у всех.
«Как у всех?»
— Семью она хочет, дом… А какая же семья без детей? Ну и я… А что мне было делать, капитан? Если я хочу быть с Викторией, а я… Ну, что тут скажешь! Я ведь ее люблю, Карл. Никого так не любил… Может быть, это потому что рядом с вами оказался? А Анна, она хорошая, и я ее не обижу, капитан, и Виктория это знает, иначе бы…
«Великие боги!» — Вот и все, что Карл мог на это сказать. Казалось, его уже ничем нельзя удивить, но Хозяйка Судьба не уставала изобретать все более и более замысловатые сюжеты.
«Она гениальна! — Решил Карл и залпом выпил крепкую, пахнущую цветущими садами водку. — Она гениальна!»
И в самом деле, никто не мог с ней в этом сравниться. Госпожа Дорог была чудовищно — или, напротив, божественно — изобретательна.
Послав к старому Медведю свой собственный рефлет, Карл не только узнал то, что хотел бы теперь знать, но и то, что знать был обязан, коли уж сподобился оказаться «пастухом теней», как называли убру тех, кто волен был вызывать рефлеты.
Нельзя понять мертвых, не побывав на той стороне полуночи.
И не надо, если не готов пережить собственную — пусть и временную — смерть.
Карл открыл глаза. За время его отсутствия, солнце вряд ли прошло больше половины линии.
«Полчаса».
Он встал из кресла, чувствуя, как медленно отпускает его мутное болото равнодушия и безволия, которые, по-видимому, переживает рефлет, оказавшийся не рядомс живыми людьми, а срединих, повернулся и встретил ожидающий взгляд Августа. Лешак сидел на стуле с высокой спинкой, в руке его была зажата дымящаяся трубка, а на столе рядом с ним какой-то по счету кубок с остатками красного вина, едва покрывавшего дно.
— Все спокойно? — спросил Карл и, подойдя к столу, взял в руку графинчик с абрикосовой водкой.
— Спокойно, — пожал плечами Август.
Карл налил себе водки, понюхал, отпил немного, по-прежнему, чувствуя на себе изучающий взгляд капитана — тот ведь не мог не понять, что Карл не дремал все эти полчаса — и неожиданно решил, что, раз уж так случилось, и они оказались сейчас один на один, то почему бы им и не поговорить по душам. И хотя тема, которую собирался затронуть Карл, была весьма щекотливого свойства, но ведь и то правда, что Август не только его капитан, но и внук.
— Там, в Линде, — сказал Карл, сделав еще один медленный глоток. — Когда мы решали с Элиасом наши будущие взаимоотношения, — ничто не дрогнуло в душе, когда он произнес слово «будущие», только лицо Деборы возникло на мгновение перед глазами. — Мы коснулись одной темы, о которой я мог бы тебе и не рассказывать. Дело житейское, но…
— Вы имеете в виду Мину, Карл? — Август был невозмутим, но что-то в выражении его глаз подсказывало, что разговор этот ему неприятен.
— Да, — ответил Карл и допил водку.
— Не думаю, что из этого что-нибудь получится, — пожал плечами Август. — У меня есть женщина, Карл, и я не хотел бы…
«То-то и оно, Август, что у тебя есть женщина. То-то и оно».
— Она тебе действительно нравится? — оставалось только надеяться, что Август поймет его вопрос правильно. Но наверняка знать это Карл не мог.
— Нравится? — То ли переспросил, то ли повторил за ним Август. — А если я скажу вам, капитан, что люблю ее, вы сильно удивитесь?
Голос не дрогнул, и спокойствие не покинуло лица Августа. Даже взгляд не выражал никаких эмоций, но то, что он снова назвал Карла капитаном, о многом говорило и еще больше подразумевало.
— Значит, любишь, — Карл отвернулся от Августа и налил себе еще водки.
— Но она не одна, Август, — сказал он, не поворачиваясь. — И ты должен принимать это в расчет.
— Я знаю, Карл, но сердцу не прикажешь, ведь так?
— Так, — согласился Карл и снова повернулся к Августу. — А она, она знает?
— Да. — Ответил Карл, и в его глазах появилось такое выражение, какого Карл от него совсем не ожидал.
«Так и есть, — признал он, глядя на суровое лицо этого жесткого и даже, пожалуй, жестокого человека, способного с одинаковой легкостью лить свою и чужую кровь. — Любовь, печаль… Кто бы мог поверить? Но я верю».
— Да, — твердо ответил Август. — Она знает. Я ей все сказал, и она меня выслушала.
«Выслушала… Вот как…»
— И этого не мало, — Карл покрутил в руке кубок, обдумывая ситуацию. — Ты ожидал чего-то другого?
— Не знаю, — пожал плечами Август. — Чего угодно, Карл. Всего чего угодно, но только не того, что случилось. Она сказала, что я могу быть с ними. Ну, вы понимаете… Она имела в виду вместе.
«Вместе?! — искренне удивился Карл. — Кажется, я чего-то не понимаю…»
— Не посоветовавшись с Викторией? — спросил он, пытаясь постичь смысл сложившейся ситуации.
— Постойте, Карл! — В свою очередь удивился Август. — Вы о ком меня спрашивали?
— Об Анне… Ты ведь… Боги! Прости, Август, не стоило мне начинать этот разговор. Это ведь и не мое дело вовсе. Но мне показалось, что ты играешь с огнем… Ты ведь был в ее спальне в ту ночь, когда я покинул Флору.
— Ну, да был, — кивнул Август, соглашаясь. — Но люблю-то я как раз Викторию, Карл, и с ней говорил. А Анна… Она славная девушка, капитан, и хороша собой. Это правда, только…
— Что? — быстро спросил Карл, пытаясь понять, что же там на самом деле произошло.
— Ну, это условие, Карл, — Август враз растерял и всю свою жесткость, и, казалось, даже всю уверенность в себе. — Графиня сказала, что вместе — вместе и есть. И еще… Да, чего уж там! Наследника родить может только Анна. Ну она сама с Анной говорила, я при этом не присутствовал. Только Анна с этим согласилась, она тоже хочет, чтобы все было, как у всех.
«Как у всех?»
— Семью она хочет, дом… А какая же семья без детей? Ну и я… А что мне было делать, капитан? Если я хочу быть с Викторией, а я… Ну, что тут скажешь! Я ведь ее люблю, Карл. Никого так не любил… Может быть, это потому что рядом с вами оказался? А Анна, она хорошая, и я ее не обижу, капитан, и Виктория это знает, иначе бы…
«Великие боги!» — Вот и все, что Карл мог на это сказать. Казалось, его уже ничем нельзя удивить, но Хозяйка Судьба не уставала изобретать все более и более замысловатые сюжеты.
«Она гениальна! — Решил Карл и залпом выпил крепкую, пахнущую цветущими садами водку. — Она гениальна!»
И в самом деле, никто не мог с ней в этом сравниться. Госпожа Дорог была чудовищно — или, напротив, божественно — изобретательна.
Глава 9
Луна
1
— Вставай, Рогем! Хватит спать!
Но Карл давно уже не спал. Займан ходил тихо, чего и следовало ожидать от опытного охотника и умелого бойца, но все же не бесшумно, ведь он не был бесплотной тенью. Он «оставлял след», Займан сын Оби. Он тревожил прохладный ночной воздух и нес с собой множество запахов, самыми сильными из которых были сухая горечь полыни и сладковатый дурман конопляного масла, в который тонкой пронзительной нитью вплетался голос кованой стали и тихий, как шорох ночного ветра в степи, шепот сыромятной кожи. Займан пах и дышал, и раздвигал своей широкой грудью воздух, и песчинки шелестели на мягких подошвах его коротких убрских сапог. Карл просто не мог его не услышать, и услышал, разумеется, и тотчас проснулся. Образ Займана Зига, «Стрелка» Займана, вошел в его сон без сновидений, и Карл «увидел» идущего к его лежаку невысокого широкоплечего мужчину, из тех, про которых говорят, что они уже «перешли реку». Займану было тридцать шесть, и, значит, он уже начал «спускаться в ущелье старости», но время едва тронуло белилами отдельные пряди его темно-каштановых волос, заплетенных в многочисленные ритуальные косицы, да прошлось жестоким резцом опыта по широкоскулому лицу. В остальном он, казалось, все еще «стоял на вершине». Спокойный и уверенный в себе воин, умудренный жизнью и знанием, которое открывается не всякому и уж точно, что не без усилий, но не растерявший на долгом жизненном пути ни юношеского любопытства, ни веселой иронии, которая обычно светилась в его зеленых, как весенняя степь, глазах.
— Вставай, Рогем! — повторил Займан и улыбнулся, зная, что Карл увидит его улыбку даже в мутной предрассветной мгле. А то, что его друг, и брат его собственного брата, владетеля Нагума, не спит, он уже, разумеется, понял.
— Куда пойдем? — спросил Карл, легко поднимаясь со своего жесткого, походного, ложа.
— Куда тропа приведет, там и будем, — коротко и непонятно, в своей обычной манере, ответил Займан и, мягко повернувшись на месте, пошел прочь. Ходил он красиво, легко и грациозно, что было удивительно для человека, проведшего большую часть жизни в седле, но убру на то и убру, чтобы поражать окружающие народы сочетанием не сочетаемого. В этом, если разобраться, и заключалось особое очарование этого племени. Государство без государства, вполне республиканские отношения и жесткая, если не сказать жестокая, дисциплина, основанная на законе и обычае и способная порождать сильных, наделенных едва ли не императорской властью вождей. И все, что было верно для убру вообще, верно было и для Займана, который мог быть преданным другом, мягким и терпимым к чужим недостаткам — или к тому, что являлось недостатком в его собственных глазах — но мог быть и строгим, не знающим снисхождения, учителем. Вот и с походкой так же. Должен бы ковылять, как все выросшие в седле, на кривых «кавалерийских» ногах, но нет. И ноги прямые, и походка такая, что можно залюбоваться.
Карл проводил друга долгим взглядом и пошел следом, пытаясь копировать сложный и красивый убрский шаг. Если бы Карл верил, как верят в это на юге, у Великой Стены, он бы сказал, что, вероятно, в Займане воплотился к новой жизни дух снежного барса, заслужившего гордостью и отвагой вторую — человеческую — жизнь. Но младший брат Нагума не был ни оборотнем, ни чужим воплощением. Он всегда был только тем, чем он и был: самим собой.
— Я вижу две тропы, — сказал Карл, когда они подошли к склону горы.
— А я ни одной, — усмехнулся в ответ Займан. — Правда, я знаю, где они должны находиться.
— Это хорошо или плохо? — спросил Карл, понимавший, что это всего лишь еще одна метафора, которую Займан не замедлит развернуть в поучение.
— Не знаю, — Займан уверенно вступил на узкую тропку, которая огибала Левый Клык, скалистую сопку, которую сами убру называли горой. — Не знаю, но я расскажу тебе одну притчу.
Он шел уверенно, как если бы видел во мгле, но, на самом деле, глаза Займана, в отличие от глаз Карла, проникнуть сквозь мрак не могли.
— Однажды, кот и лиса гуляли вместе. Ты веришь, Рогем, что такое возможно?
— Верю, — усмехнулся Карл. — Мир полон удивительных чудес, так почему бы не случиться и такому, чего еще никогда не случалось?
— Ты прав, — согласился Займан. — Все, что еще не случилось, всего лишь ждет своего часа. Как знать, не нам ли суждено его дождаться?
Они миновали поворот, и тропа круто пошла вверх.
— Во время прогулки, — между тем продолжил Займан. — Лиса похвалялась, что знает сто разных уловок, чтобы удрать от врагов. А ты сколько уловок знаешь, спросила она кота. Одну, ответил ей кот. Это был честный ответ, Рогем. Кот сказал правду. Все так и было, он знал всего один способ, а лиса целых сто. Однако, когда на них неожиданно напали волки, а их было много — целая стая — то случилось это так быстро, что лиса просто не успела ничего придумать. Только она остановилась, что бы выбрать подходящую хитрость, как волки уже набросились на нее и разорвали в клочья.
— Бедная лиса, — улыбнулся Карл. Он уже понял куда клонит рассказчик. — Ее погубила множественность решений. Творческим натурам, Займан, всегда с трудом даются мгновенные решения. Почти всегда.
— Да, — не стал спорить его собеседник, продолжая между тем подниматься по невидимой тропе. — Ты прав. Ведь кот уцелел только потому, что и вовсе ни о чем не думал. Он ведь знал только один способ спастись, им кот и воспользовался. Он сразу же забрался на дерево.
— Славно! — уже откровенно усмехнулся Карл. — Вопрос лишь в том, что бы он стал делать, не окажись поблизости дерева.
— Ты знал? — удивился Займан, оборачиваясь к Карлу. — Тебе рассказывал Нагум?
— Нет, — покачал головой Карл, понимая, впрочем, что друг его сейчас видеть не может. — Догадался.
— Ты Хайтар, — сказал, тогда, Займан и тоже покачал головой.
— Что это значит?
— Хайтар, — пояснил Займан, снова отворачиваясь. — Это тот, кто знает ответы на вопросы.
В некоторых случаях убру не различали модальности глаголов. «Знать» могло означать «обладать знанием», но могло означать и нечто другое — « уметь или быть способным это знание добыть».
Но Карл давно уже не спал. Займан ходил тихо, чего и следовало ожидать от опытного охотника и умелого бойца, но все же не бесшумно, ведь он не был бесплотной тенью. Он «оставлял след», Займан сын Оби. Он тревожил прохладный ночной воздух и нес с собой множество запахов, самыми сильными из которых были сухая горечь полыни и сладковатый дурман конопляного масла, в который тонкой пронзительной нитью вплетался голос кованой стали и тихий, как шорох ночного ветра в степи, шепот сыромятной кожи. Займан пах и дышал, и раздвигал своей широкой грудью воздух, и песчинки шелестели на мягких подошвах его коротких убрских сапог. Карл просто не мог его не услышать, и услышал, разумеется, и тотчас проснулся. Образ Займана Зига, «Стрелка» Займана, вошел в его сон без сновидений, и Карл «увидел» идущего к его лежаку невысокого широкоплечего мужчину, из тех, про которых говорят, что они уже «перешли реку». Займану было тридцать шесть, и, значит, он уже начал «спускаться в ущелье старости», но время едва тронуло белилами отдельные пряди его темно-каштановых волос, заплетенных в многочисленные ритуальные косицы, да прошлось жестоким резцом опыта по широкоскулому лицу. В остальном он, казалось, все еще «стоял на вершине». Спокойный и уверенный в себе воин, умудренный жизнью и знанием, которое открывается не всякому и уж точно, что не без усилий, но не растерявший на долгом жизненном пути ни юношеского любопытства, ни веселой иронии, которая обычно светилась в его зеленых, как весенняя степь, глазах.
— Вставай, Рогем! — повторил Займан и улыбнулся, зная, что Карл увидит его улыбку даже в мутной предрассветной мгле. А то, что его друг, и брат его собственного брата, владетеля Нагума, не спит, он уже, разумеется, понял.
— Куда пойдем? — спросил Карл, легко поднимаясь со своего жесткого, походного, ложа.
— Куда тропа приведет, там и будем, — коротко и непонятно, в своей обычной манере, ответил Займан и, мягко повернувшись на месте, пошел прочь. Ходил он красиво, легко и грациозно, что было удивительно для человека, проведшего большую часть жизни в седле, но убру на то и убру, чтобы поражать окружающие народы сочетанием не сочетаемого. В этом, если разобраться, и заключалось особое очарование этого племени. Государство без государства, вполне республиканские отношения и жесткая, если не сказать жестокая, дисциплина, основанная на законе и обычае и способная порождать сильных, наделенных едва ли не императорской властью вождей. И все, что было верно для убру вообще, верно было и для Займана, который мог быть преданным другом, мягким и терпимым к чужим недостаткам — или к тому, что являлось недостатком в его собственных глазах — но мог быть и строгим, не знающим снисхождения, учителем. Вот и с походкой так же. Должен бы ковылять, как все выросшие в седле, на кривых «кавалерийских» ногах, но нет. И ноги прямые, и походка такая, что можно залюбоваться.
Карл проводил друга долгим взглядом и пошел следом, пытаясь копировать сложный и красивый убрский шаг. Если бы Карл верил, как верят в это на юге, у Великой Стены, он бы сказал, что, вероятно, в Займане воплотился к новой жизни дух снежного барса, заслужившего гордостью и отвагой вторую — человеческую — жизнь. Но младший брат Нагума не был ни оборотнем, ни чужим воплощением. Он всегда был только тем, чем он и был: самим собой.
— Я вижу две тропы, — сказал Карл, когда они подошли к склону горы.
— А я ни одной, — усмехнулся в ответ Займан. — Правда, я знаю, где они должны находиться.
— Это хорошо или плохо? — спросил Карл, понимавший, что это всего лишь еще одна метафора, которую Займан не замедлит развернуть в поучение.
— Не знаю, — Займан уверенно вступил на узкую тропку, которая огибала Левый Клык, скалистую сопку, которую сами убру называли горой. — Не знаю, но я расскажу тебе одну притчу.
Он шел уверенно, как если бы видел во мгле, но, на самом деле, глаза Займана, в отличие от глаз Карла, проникнуть сквозь мрак не могли.
— Однажды, кот и лиса гуляли вместе. Ты веришь, Рогем, что такое возможно?
— Верю, — усмехнулся Карл. — Мир полон удивительных чудес, так почему бы не случиться и такому, чего еще никогда не случалось?
— Ты прав, — согласился Займан. — Все, что еще не случилось, всего лишь ждет своего часа. Как знать, не нам ли суждено его дождаться?
Они миновали поворот, и тропа круто пошла вверх.
— Во время прогулки, — между тем продолжил Займан. — Лиса похвалялась, что знает сто разных уловок, чтобы удрать от врагов. А ты сколько уловок знаешь, спросила она кота. Одну, ответил ей кот. Это был честный ответ, Рогем. Кот сказал правду. Все так и было, он знал всего один способ, а лиса целых сто. Однако, когда на них неожиданно напали волки, а их было много — целая стая — то случилось это так быстро, что лиса просто не успела ничего придумать. Только она остановилась, что бы выбрать подходящую хитрость, как волки уже набросились на нее и разорвали в клочья.
— Бедная лиса, — улыбнулся Карл. Он уже понял куда клонит рассказчик. — Ее погубила множественность решений. Творческим натурам, Займан, всегда с трудом даются мгновенные решения. Почти всегда.
— Да, — не стал спорить его собеседник, продолжая между тем подниматься по невидимой тропе. — Ты прав. Ведь кот уцелел только потому, что и вовсе ни о чем не думал. Он ведь знал только один способ спастись, им кот и воспользовался. Он сразу же забрался на дерево.
— Славно! — уже откровенно усмехнулся Карл. — Вопрос лишь в том, что бы он стал делать, не окажись поблизости дерева.
— Ты знал? — удивился Займан, оборачиваясь к Карлу. — Тебе рассказывал Нагум?
— Нет, — покачал головой Карл, понимая, впрочем, что друг его сейчас видеть не может. — Догадался.
— Ты Хайтар, — сказал, тогда, Займан и тоже покачал головой.
— Что это значит?
— Хайтар, — пояснил Займан, снова отворачиваясь. — Это тот, кто знает ответы на вопросы.
В некоторых случаях убру не различали модальности глаголов. «Знать» могло означать «обладать знанием», но могло означать и нечто другое — « уметь или быть способным это знание добыть».
2
Между тем, пока они взбирались на гору, ночная тьма постепенно выцветала, и к тому моменту, когда Займан и Карл вступили на вершину, воздух стал прозрачным, наполнившись жемчужным сиянием наступившего утра.
— Посмотри, — сказал Займан. — Это Каменная Ладонь, так мы называем это место.
Оттуда, где они остановились, плоская вершина Левого Клыка действительно напоминала большую человеческую ладонь с четырьмя сжатыми пальцами, на которых стоял круглый, увенчанный конической крышей храм — он был построен на последней фаланге «указующего» — росла маленькая кедровая роща и у края ее располагалось древнее, если судить по виду, убрское кладбище. У основания большого пальца лежали руины какого-то сооружения, сложенного из циклопических гранитных блоков, сплошь заросшие кустами, затянутые лозами дикого винограда и покрытые лишайниками. А в центре ладони светилось перламутром овальное зеркало озера. Вода в нем была неподвижна, как стекло зеркала, но на дне его, наверняка, били ключи, иначе бы этот каменный бассейн давно высох. Но озеро не исчезло, хотя и не переполнилось, что, в свою очередь, означало, что где-то в глубине его вод имелся естественный или искусственный сток, регулирующий уровень воды.
— Сейчас появится солнце, — Займан указал рукой на закрывавший восток горный кряж, и Карл повернул голову в указанном направлении. И едва только отзвучали произнесенные слова, из-за кромки гор в глаза им ударили сверкающие, цвета расплавленного золота, лучи медленно поднимающегося на небосклон солнца.
— Посмотри на озеро, — предложил Займан.
Горная гряда и встающее над ней солнце отражались в недвижимой прозрачной воде с такой точностью, что можно было предположить, что «светильник богов» поднимается именно там.
— Спокойная вода отражает окружающий мир во всех деталях, — Займан нагнулся и подобрал с тропы камень. — Но налетит ветер, — он размахнулся и швырнул камень в озеро. — И по воде пойдет рябь. Изображение останется, но оно будет искажено.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Карл, предвкушая явление еще одной притчи.
— Чем стремительнее река, — сказал Займан, игнорируя его вопрос. — Тем хуже отражается в ней действительный мир.
— Чем сильнее воин, — попробовал угадать продолжение Карл. — Тем больше он сосредоточен на себе.
— Ишель сказал мне вчера, что, когда он говорит с тобой, у него создается впечатление, что этот разговор уже однажды состоялся, и вы просто повторяете его для памяти.
— Ну, не скажи, — возразил Карл. — Ишель единственный человек в ойкумене, после беседы с которым у меня начинает болеть голова.
— Возможно, — усмехнулся в ответ Займан. — Но откуда ты знаешь, Рогем, не будет ли болеть моя голова после разговора с тобой?
— Посмотри, — сказал Займан. — Это Каменная Ладонь, так мы называем это место.
Оттуда, где они остановились, плоская вершина Левого Клыка действительно напоминала большую человеческую ладонь с четырьмя сжатыми пальцами, на которых стоял круглый, увенчанный конической крышей храм — он был построен на последней фаланге «указующего» — росла маленькая кедровая роща и у края ее располагалось древнее, если судить по виду, убрское кладбище. У основания большого пальца лежали руины какого-то сооружения, сложенного из циклопических гранитных блоков, сплошь заросшие кустами, затянутые лозами дикого винограда и покрытые лишайниками. А в центре ладони светилось перламутром овальное зеркало озера. Вода в нем была неподвижна, как стекло зеркала, но на дне его, наверняка, били ключи, иначе бы этот каменный бассейн давно высох. Но озеро не исчезло, хотя и не переполнилось, что, в свою очередь, означало, что где-то в глубине его вод имелся естественный или искусственный сток, регулирующий уровень воды.
— Сейчас появится солнце, — Займан указал рукой на закрывавший восток горный кряж, и Карл повернул голову в указанном направлении. И едва только отзвучали произнесенные слова, из-за кромки гор в глаза им ударили сверкающие, цвета расплавленного золота, лучи медленно поднимающегося на небосклон солнца.
— Посмотри на озеро, — предложил Займан.
Горная гряда и встающее над ней солнце отражались в недвижимой прозрачной воде с такой точностью, что можно было предположить, что «светильник богов» поднимается именно там.
— Спокойная вода отражает окружающий мир во всех деталях, — Займан нагнулся и подобрал с тропы камень. — Но налетит ветер, — он размахнулся и швырнул камень в озеро. — И по воде пойдет рябь. Изображение останется, но оно будет искажено.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Карл, предвкушая явление еще одной притчи.
— Чем стремительнее река, — сказал Займан, игнорируя его вопрос. — Тем хуже отражается в ней действительный мир.
— Чем сильнее воин, — попробовал угадать продолжение Карл. — Тем больше он сосредоточен на себе.
— Ишель сказал мне вчера, что, когда он говорит с тобой, у него создается впечатление, что этот разговор уже однажды состоялся, и вы просто повторяете его для памяти.
— Ну, не скажи, — возразил Карл. — Ишель единственный человек в ойкумене, после беседы с которым у меня начинает болеть голова.
— Возможно, — усмехнулся в ответ Займан. — Но откуда ты знаешь, Рогем, не будет ли болеть моя голова после разговора с тобой?
3
— Те, чьи действия ты можешь предугадать, — сказал Рогем, когда они закончили тренировку, оборвавшуюся для Карла на «четвертой ступени» — того предела, за который он еще ни разу не заглянул — Тебе не соперники, Рогем. Убей их, если таково было твое намерение, или отпусти с миром, если в твоем сердце нет излишней жестокости. Они не опасны, потому что каждый раз, как они захотят на тебя подняться, ты будешь знать об этом заранее. Впрочем, наши учителя говорят, что поднявшегося в третий раз следует убить, чтобы избавить вино мудрости от еще одной капли глупости.
— Хорошо сказано. — У Карла еще немного кружилась голова, и звенело в ушах, но он быстро возвращал растраченные на упорную борьбу с самим собой силы.
— Да, — кивнул Рогем, который, как знал Карл от Нагума, был способен подниматься на шестую ступень. — Но дело не в словах, а в том, что есть и такие — ты, например, Рогем, из этой породы — которым можно только отвечать и молиться Творцу, чтобы не запоздать с ответом. В поединке с таким противником, ты целиком зависишь от его воли. Предугадать его действия невозможно, а, отвечая на них, ты идешь по тропе, проложенной врагом. В этом случае, спасти тебя может только чудо, или ты должен подняться выше противника.
— Хорошо сказано. — У Карла еще немного кружилась голова, и звенело в ушах, но он быстро возвращал растраченные на упорную борьбу с самим собой силы.
— Да, — кивнул Рогем, который, как знал Карл от Нагума, был способен подниматься на шестую ступень. — Но дело не в словах, а в том, что есть и такие — ты, например, Рогем, из этой породы — которым можно только отвечать и молиться Творцу, чтобы не запоздать с ответом. В поединке с таким противником, ты целиком зависишь от его воли. Предугадать его действия невозможно, а, отвечая на них, ты идешь по тропе, проложенной врагом. В этом случае, спасти тебя может только чудо, или ты должен подняться выше противника.