Страница:
– Итак, ничего этого не было? – спросил Карелла.
– На все сто.
– Вы уверены, что ничего не забыли?
– Абсолютно.
– Так почему же Джимми сказал, что это было?
– А это уж вы у него и спрашивайте.
Но оставалась еще дама. Роксана Харди, в девичестве Дюма, которая – если только она действительно была изнасилована – могла дать по этому вопросу исчерпывающую информацию. А если ничего не было? Карелла не знал, что думать. Мейер тоже. Из них двоих Карелла, пожалуй, тоньше разбирался в вопросах психологии. Насмотревшись фильмов, как «Три лика Евы». «Дэвид и Лайза», «Очарованный», «Марни» и еще сотни других теледрам, где люди с нарушенной психикой, обреченные на умственную неподвижность, прячущиеся испуганно по углам и жмущиеся к стенам, вдруг выходили из этого состояния по мановению волшебной палочки психиатра, открывающего дверцу в их собственное прошлое; да, просмотрев эти фильмы, став свидетелями столь внезапного замечательного исцеления психических больных, добравшихся до источника своей душевной травмы, – и Мейер, и Карелла были внутренне готовы принять версию доктора Лемара и поверить, будто кошмары Джимми связаны с изнасилованием, случившимся двенадцать лет назад. Вот только Ллойд Бакстер уверяет, что никакого изнасилования не было, и вообще не могло быть ничего такого, что вызвало бы неудовольствие Ллойда, который на куски любого мог разорвать.
Таким образом, оставалась Роксана.
Добрались они до нее только в начале четвертого. Сначала они пошли по последнему известному им адресу, но хозяйка сообщила, что Роксана съехала месяцев эдак шесть назад и нового адреса не оставила. Тогда, сверившись с телефонной книгой острова Айсола, детективы разыскали телефон салона красоты, где, если верить досье, работала Роксана. Позвонили туда, не веря в успех – ведь было воскресенье, – и действительно к телефону никто не подошел. Тем не менее они решили съездить на место, в надежде, что где-нибудь по соседству – в закусочной ли, в баре, ресторане, кофейне, кинотеатре, – да где угодно, – им, возможно, скажут, как найти владельца или владелицу салона красоты.
Непосредственно примыкавшие к салону ломбард и магазин дамского белья были закрыты. Чуть поодаль находилась пиццерия. Часы показывали половину третьего, а у наших героев с утра во рту и маковой росинки не было. Они заказали по два куска пиццы и по стакану апельсинового сока. Карелла спросил официанта, не знает ли он, кто владеет салоном красоты в двух шагах отсюда. Выяснилось, что хозяйкой салона является некая Хэрриет Лессер. «А как насчет домашнего адреса», – продолжал пытать официанта Карелла. Нет, домашнего адреса он не знает, эта дама просто время от времени заходит сюда перекусить. А в чем, собственно, дело? Они что, полицейские?
Карелла с Мейером доели пиццу, расплатились каждый по своему счету и прошли к телефону в глубине зала, где на цепочке болтался потрепанный справочник.
Они выяснили, что в Айсоле имя Хэрриет Лессер встречается тридцать три раза, при этом в четырнадцати случаях речь явно идет о деловых предприятиях разного типа – например, Лессер Фолксваген, или Лессер Драфтинг Сервис, или Лессер Марин. Оставалось, таким образом, девятнадцать абонентов, но имени Хэрриет среди них не было. В двух случаях значился инициал – X. С них они и начали. Сначала трубку взяла Хелен, потом Хортезия и только около трех они обнаружили Хэрриет Лессер, жену Чарлза Лессера и (ура!) владелицу салона красоты. Представившись, Карелла объяснил, по какому поводу ее беспокоит, и получил новый адрес Роксаны Харди. Детективы двинулись в сторону центра и в двадцать минут четвертого были в нужном месте.
Открыла дверь высокая стройная женщина с гладкой, орехового цвета кожей и блестящими карими глазами, в которых явственно читалось удивление: что, собственно, нужно этим двум белым? На женщине был длинный цветастый халат, плотно прилегавший к пышной груди и расширявшийся книзу. На ногах у женщины ничего не было?
– Да?
– Миссис Харди? – осведомился Карелла.
– Да, я.
– Полиция, – Карелла предъявил жетон.
Она посмотрела на него без всякого интереса. Удивление во взгляде сменилось умеренным любопытством – в немом вопросе изогнулась бровь, чуть скривились губы.
– Разрешите войти? – спросил Карелла.
– А на какой предмет? – вопросом на вопрос ответила женщина, и прозвучал в ее голосе слабый отзвук той речи, что привезла она с собой семнадцать лет назад с Ямайки, когда ей было всего двенадцать и городов крупнее Кингстона она не видела и не знала.
Карелла даже затруднялся сформулировать вопрос. Может, прямо спросить: вас изнасиловали двенадцать лет назад четверо участников банды «Ястребы»? Так бы он и сделал, да вот только уж больно уверен был Ллойд Бакстер, что ничего подобного не было. Потому Карелла выразился иначе:
– Миссис Харди, насколько я понимаю, вы были каким-то образом связаны с уличной бандой под названием «Ястребы»? – Едва произнеся эти слова, он сразу же ощутил их двусмысленность. Не телесную ли связь он имел в виду? В которой уж раз Карелла поразился подводному течению собственных мыслей (а заодно и подспудной работе сознания Джимми Харриса). Если Джимми не был-таки свидетелем изнасилования, то что же так травмировало его? Регулярно повторяющиеся кошмары не из воздуха соткались, они явились откуда-то из глубин подсознания. У них должна быть причина. Да, но какая именно?
– Когда-то я была знакома с «Ястребами», – сказала Роксана. – Только это Бог знает когда было. – Голос ее звучал мягко и почти ностальгически.
– Извините, можно все же войти? – сказал Карелла. – Вот об этом, о банде, мы и хотели бы поговорить с вами.
– Да, пожалуйста, – Роксана чуть отступила, освобождая детективам проход.
В квартире постепенно истаивал свет ноябрьского солнца: спускались сумерки, но последние слабые лучи проникали еще сквозь кухонное окно, оседая серебром на листьях каких-то домашних растений. Роксана провела их в скромно обставленную гостиную и светски указала на мягкие кресла, стоявшие по обе стороны телевизионного столика. Сама же устроилась напротив, на диване, поджав ноги. При этом халат немного задрался, обнажив ее колени.
– Итак, что бы вы хотели узнать? – спросила она.
– Мы хотели попросить вас рассказать, что произошло двенадцать лет назад в канун Рождества, – начал Карелла.
– Ничего себе, – Роксана неожиданно рассмеялась. – Мы тогда были совсем детьми.
– Это я понимаю, – сказал Карелла. – Но, может, вы все-таки припомните нечто необычное, случившееся примерно в это время?
– Необычное? – Роксана выразительно, как в танце, приподняла плечи, а руки раскинула, словно стараясь охватить места и события, такие отдаленные, что их и не вспомнишь.
Карелла подумал, что никогда в жизни не видел таких красивых мужчину и женщину, как Ллойд Бакстер и Роксана Харди. Жаль, что они расстались. Но тут полицейский взял верх. А почему расстались? Потому что Ллойд не сумел предотвратить изнасилование? Или потому, что Роксана сама спровоцировала ребят?
– Да, нечто весьма, весьма необычное, – повторил Карелла и вдруг почувствовал, что играет в игру под названием «Двадцать вопросов», Мейер поймал его взгляд, и оба молчаливо согласились, что пора кончать эти кошки-мышки.
– Миссис Харди, – заговорил Карелла, – скажите, вас изнасиловали двенадцать лет назад в канун Рождества?
– Что-о?
– Изнасиловали?
– Да нет, я расслышала вас. О Боже. Скажите только на милость – изнасиловали. Нет. Никогда. Ни двенадцать лет назад, ни в какое другое время. – Их взгляды пересеклись. – А что, кто-нибудь собирался?
– Джимми Харрис сказал, что вас изнасиловали.
– Ах вот как, Джимми Харрис.
– Да. Он сказал, что четверо участников банды связали Ллойда Бакстера и изнасиловали вас.
– Ллойда? А вы хоть видели Ллойда? С ним никому не справиться. Нет, сэр. Только не с Ллойдом.
– Миссис Харди, если ничего подобного... как вы думаете, откуда Джимми взял все это?
– Не знаю, – сказала Роксана с ясной улыбкой, и Карелла тут же понял, что она лжет. До этого момента она говорила правду, но сейчас улыбка была деланной, глаза не улыбались, она лгала. Мейер тоже понял, что она лжет; детективы переглянулись, как бы решая, кто первым попытается пробить брешь в этой лжи.
– Вы считаете, что Джимми все это придумал? – осторожно заговорил Мейер.
– Не знаю.
– Я имею в виду, придумал, что вас изнасиловали?
– Понимаю, понимаю. Право, не знаю, почему Джимми сказал вам это.
– Нам он ничего не говорил.
– Не говорил? Но вы же...
– Он сказал это доктору.
– Ах вот так. – Роксана помолчала и, пожав плечами, повторила. – Не знаю, почему он так сказал.
– Вообще-то необычная выдумка, вам не кажется?
– Очень необычная выдумка, вам не кажется?
– Очень необычная. А что за доктор? Который психов лечит?
– Он самый.
– Тюремный врач?
– Нет, армейский.
– Ясно, – она снова передернула плечами.
– Миссис Харди, – теперь спрашивал Карелла, – насколько близко вы были знакомы с Джимми Харрисом?
– Настолько же, насколько и с другими.
– Вы имеете в виду, из банды?
– Ну да. Вернее, из клуба. Сами они называли это клубом. И я думаю, это действительно был клуб.
– Всего человек двадцать ребят, верно?
– Да нет, побольше, они повсюду в Даймондбеке были.
– Но собственно в банду входило два десятка?
– Пожалуй.
– И с Джимми вы были настолько же близки, насколько со всеми остальными?
– Ну да.
Она по-прежнему лгала. Черт побери, Карелла знал, что она лжет. Он бросил взгляд на Мейера – тот тоже знал это. И так просто спускать ложь они вовсе не собирались. Они будут сидеть здесь и уболтают ее до посинения, но причины, отчего она врет, выяснят.
– Но можно сказать, что вы дружили с ним? – спросил Мейер.
– С Джимми? Ну конечно. Но, видите ли, я была девушкой Ллойда.
– Да, это мы понимаем.
– Так что других ребят, как бы это сказать, я просто знала.
– Г-м, – пробормотал Мейер.
– Так, например, как ваша жена – вы женаты?
– Да.
– А вы?
– Да, – подтвердил Карелла.
– Ну так вот, так, как ваши жены знают ваших сослуживцев, точно так же.
– Стало быть, характер вашего знакомства с Джимми Харрисом именно такой?
– Да.
– Скажите, а вы считали себя женой Ллойда?
– Женой? Нет, ну что вы? – Роксана рассмеялась. Но и этот смех был фальшивым, не было в нем ничего похожего на ту непосредственность, с какой она смеялась раньше. Она по-прежнему не хотела говорить правды, она все еще что-то скрывала. – Но мы ладили друг с другом. Мы гуляли вместе, если вы понимаете, что я хочу сказать.
– Нет, не совсем, – признался Карелла. – То есть у Ллойда не было других девушек...
– Вот именно.
– А у вас приятелей?
– В самую точку.
– И все-таки странно, что Джимми выдумал эту историю с изнасилованием.
– Совершенно с вами согласна. – Роксана снова засмеялась, но на этот раз смех мгновенно оборвался.
– А он когда-нибудь?.. – Карелла не закончил фразы. – Ладно, не имеет значения.
– Нет, что ты хотел сказать? – Мейер решил сыграть роль простодушного.
– Я просто подумал... Миссис Харди, а Джимми никогда не пытался за вами ухаживать?
– Нет, – быстро ответила она. – Нет, никогда.
Очередная ложь. Роксана теперь явно избегала его взгляда.
– Никогда, никогда?
– Нет.
– Вы уверены?
– Конечно, уверена. Я же объясняю вам, я была девушкой Ллойда.
– Это я уже понял.
– И я была верна Ллойду.
– Ясно. Но отсюда еще не следует, что и Джимми был ему верен. Понимаете, к чему я клоню, миссис Харди? Если Джимми когда-нибудь...
– Ничего подобного.
– ...Давал понять, что не прочь переспать с вами, то здесь можно найти объяснение истории, рассказанной им доктору.
– А почему, собственно, это вас так интересует? – неожиданно спросила она.
– Потому что Джимми Харрис мертв, и мы не можем найти его убийцу.
Помолчав некоторое время, Роксана вымолвила:
– Это очень, очень печально слышать.
– Миссис Харди... если все же между вами и Джимми или между вами и кем-нибудь еще из ястребов было что-то, способное побудить к мести или реваншу...
– Ничего не было, – Роксана покачала головой.
– Ничего?
– Ну было, было, – внезапно сказала она. – Но никто об этом не знал. Только Джимми. И я.
– А что именно было, не скажете ли? Пожалуйста.
– Это вам ничем не поможет. Ведь никто ничего не знал.
Она долго смотрела на них, не произнося ни слова и как бы советуясь сама с собою, стоит ли раскрывать тайну, которую носила в себе двенадцать лет. В конце концов она, видно, решилась, кивнула и заговорила почти шепотом:
– Шел дождь. На улице было ужасно холодно, казалось, что должен пойти снег...
Все явственнее звучали в ее голосе интонации уроженки Ямайки, словно чем ярче вставали в памяти события двенадцатилетней давности, тем стремительнее превращалась она в семнадцатилетнюю девушку. Они слушали, и настоящее растворялось в прошлом, затем лишь, чтобы снова вернуться в настоящее. Казалось, то, что случилось двенадцать лет назад в подвале, происходит здесь и сейчас, в этот момент.
Идет дождь.
Странно, думает она, откуда бы быть дождю, в это время года уже снег должен идти, тем более так холодно. Но все равно идет дождь, гремит гром, сверкает молния. Вспышки ярко освещают крашеные стекла окон, врезанных в бетонные стены почти у потолка. От ударов грома содрогается все вокруг. Они вдвоем в подвальной комнате. Четыре часа дня, среда рождественской недели.
Оба оказались здесь случайно. Она пришла сюда в поисках Ллойда, но нашла только Джимми, который стоял у проигрывателя со стопкой пластинок в руках. Бетонная стена покрыта синей краской, но побледнее, чем густо-синие, почти черные полосы на оконных стеклах. Снова вспышка молнии, еще один удар грома. Джимми заводит пластинку. Он говорит, что все сейчас в клубе у «Эрманос», ведут мирные переговоры. Он тоже должен был там быть, но мать глубоко порезала руку, и ему пришлось вести ее в больницу. Снова молния, оглушительный удар грома. Она поранила руку, украшая рождественскую елку. Музыка звучит негромко, медленно, обволакивающе. А гром подобен контрапункту.
«Потанцуем?» – предлагает он.
Надо отказаться, сразу подумала она. Ведь она женщина Ллойда. И если Ллойд неожиданно появится и увидит, что они танцуют, будут большие неприятности. Это она знает. Она знает, что ей сделают больно, она знает, что пощады от Ллойда ждать не придется, кодекс есть кодекс, они изобьют ее до крови. Прошлым летом, когда одну из девушек – членов клуба – застали на улице за разговором с парнем из «Лос Эрманос», с нее содрали платье, привязали к столбу, и командир отделения дал ей двадцать плетей. Сначала она просто заскулила, а потом с каждым ударом, оставляющим на спине глубокий рубец, принялась вскрикивать. Потекла кровь. Они швырнули ее в канаву, затем туда же полетели ее блузка и лифчик. "А теперь, – говорят, – иди к своим любимым «Эрманос».
Но то было прошлым летом, а сегодня это сегодня. И будет еще хуже. Танцуешь с братом, когда Ллойда нет. Если бы был, – совсем другое дело, никто бы ничего не сказал. Но его нет, она здесь одна с Джимми, и ей страшно, потому что она знает, что ей угрожает. Но именно опасность и привлекает.
«Конечно, – говорит она с нервным смешком, – почему бы и нет?»
Джимми обнимает ее. Музыка медленная, и они танцуют, почти прижавшись друг к другу. Он возбуждается, она это чувствует, ни его брюки, ни ее юбка тут не помеха. Они танцуют медленный рок, он прижимается к ней, трется. Очередной удар грома. Ей все еще страшно, но он держит ее крепко, и она тоже начинает возбуждаться.
Она снова смеется. Трусы ее увлажняются, под юбкой все становится мокрым. Пластинка кончилась, и игла начинает скрипеть на холостых оборотах. Внезапно он выпускает ее и идет к проигрывателю. Наступает тишина, потом сверкает, разрезая своим светом крашеные стекла подвала, молния, гремит гром. Джимми идет к двери.
Она неподвижно стоит в середине комнаты, у самого столба. Она боится, что ей закрутят на спине руки и привяжут к столбу. Это не шутки, она боится, что ее будут бить по обнаженной груди. Она знает, что так наказали девушку из другой банды – ее обвинили в прелюбодеянии. Что за это полагается, черным по белому написано в правилах, приклеенных к стене в клубе. Прелюбодеяние. Она собирается отдаться брату, но она же женщина Ллойда, и значит – прелюбодеяние, а за это строго карают. Джимми тоже худо придется. Они заставят его пройти сквозь строй, станут в два ряда, и он пойдет, а братья будут бить его цепями и железными палками.
А после того, как все будет сделано и со всем покончено, после того, как она получит свои пятьдесят ударов плеткой-семихвосткой по голой груди, уж точно, не меньше, может даже, сто, ведь она женщина президента; после того, как Джимми пропустят сквозь строй и оставят его, всего в синяках, истекающего кровью, без сознания валяться на полу, после всего этого их обоих вышвырнут из клуба, справляйтесь дальше в одиночку. Клуб был их якорем в жестоком мире, где вражеские группировки возникали на улицах, как грибы после дождя. Закон на улице не в помощь. Родители, которые с ног сбиваются, лишь бы заработать лишний доллар, тоже не помогут, и только братья и сестры по клубу – твоя опора и твоя защита.
Если ты не в клубе, с тобой все что угодно можно сделать.
Если ты парень, любой может избить тебя, ограбить, обмануть, убить. А если девушка, любой тебя обидит, изнасилует, да вообще что угодно сотворит. Таков этот город. Здесь нужна страховка. Принадлежность к клубу – это есть страховка, а она, глупая шлюха, готова от нее отказаться. Она просто дура, идиотка, и сама знает это. Но она хочет Джимми Харриса, и кажется, давно хочет, с тех самых пор, как он полгода назад здесь появился. Она уже тогда начала его избегать, надеясь, что ничего не случится. Случилось, куда денешься. Вот прямо сейчас и случится. Он запирает дверь в подвал, на два оборота запирает, словно опасается налета банды, да не одной, накидывает цепочку, и вот возвращается к ней, и тесно прижимает к себе и целует взасос, так что не вздохнешь.
Она чувствует на теле его руки. Он расстегивает ее блузу, касается груди, запускает руки под юбку, обхватывает бедра, а потом ягодицы, на которые натянуты нейлоновые трусики. У нее кругом идет голова. Она без сил откидывается на столб, и он берет ее прямо здесь, стоя. Он срывает с нее трусы, комкает их, отбрасывает в сторону, расстегивает штаны и входит в нее. И почти сразу же кончает, а она вскрикивает и тоже кончает, и пусть катятся ко всем чертям и «Ястребы», и Ллойд, и вообще целый мир. Они сжимают друг друга с такой силой, будто это в последний раз, оба вжимаются в столб посреди комнаты, а вокруг бушует природа – и гром и молнии. Слезы льются у нее из глаз. И у него тоже, а потом он заставляет ее поклясться, что она никому никогда не проговорится, что он плакал.
Глава 12
– На все сто.
– Вы уверены, что ничего не забыли?
– Абсолютно.
– Так почему же Джимми сказал, что это было?
– А это уж вы у него и спрашивайте.
* * *
Джимми Харриса теперь уж ни о чем не спросишь.Но оставалась еще дама. Роксана Харди, в девичестве Дюма, которая – если только она действительно была изнасилована – могла дать по этому вопросу исчерпывающую информацию. А если ничего не было? Карелла не знал, что думать. Мейер тоже. Из них двоих Карелла, пожалуй, тоньше разбирался в вопросах психологии. Насмотревшись фильмов, как «Три лика Евы». «Дэвид и Лайза», «Очарованный», «Марни» и еще сотни других теледрам, где люди с нарушенной психикой, обреченные на умственную неподвижность, прячущиеся испуганно по углам и жмущиеся к стенам, вдруг выходили из этого состояния по мановению волшебной палочки психиатра, открывающего дверцу в их собственное прошлое; да, просмотрев эти фильмы, став свидетелями столь внезапного замечательного исцеления психических больных, добравшихся до источника своей душевной травмы, – и Мейер, и Карелла были внутренне готовы принять версию доктора Лемара и поверить, будто кошмары Джимми связаны с изнасилованием, случившимся двенадцать лет назад. Вот только Ллойд Бакстер уверяет, что никакого изнасилования не было, и вообще не могло быть ничего такого, что вызвало бы неудовольствие Ллойда, который на куски любого мог разорвать.
Таким образом, оставалась Роксана.
Добрались они до нее только в начале четвертого. Сначала они пошли по последнему известному им адресу, но хозяйка сообщила, что Роксана съехала месяцев эдак шесть назад и нового адреса не оставила. Тогда, сверившись с телефонной книгой острова Айсола, детективы разыскали телефон салона красоты, где, если верить досье, работала Роксана. Позвонили туда, не веря в успех – ведь было воскресенье, – и действительно к телефону никто не подошел. Тем не менее они решили съездить на место, в надежде, что где-нибудь по соседству – в закусочной ли, в баре, ресторане, кофейне, кинотеатре, – да где угодно, – им, возможно, скажут, как найти владельца или владелицу салона красоты.
Непосредственно примыкавшие к салону ломбард и магазин дамского белья были закрыты. Чуть поодаль находилась пиццерия. Часы показывали половину третьего, а у наших героев с утра во рту и маковой росинки не было. Они заказали по два куска пиццы и по стакану апельсинового сока. Карелла спросил официанта, не знает ли он, кто владеет салоном красоты в двух шагах отсюда. Выяснилось, что хозяйкой салона является некая Хэрриет Лессер. «А как насчет домашнего адреса», – продолжал пытать официанта Карелла. Нет, домашнего адреса он не знает, эта дама просто время от времени заходит сюда перекусить. А в чем, собственно, дело? Они что, полицейские?
Карелла с Мейером доели пиццу, расплатились каждый по своему счету и прошли к телефону в глубине зала, где на цепочке болтался потрепанный справочник.
Они выяснили, что в Айсоле имя Хэрриет Лессер встречается тридцать три раза, при этом в четырнадцати случаях речь явно идет о деловых предприятиях разного типа – например, Лессер Фолксваген, или Лессер Драфтинг Сервис, или Лессер Марин. Оставалось, таким образом, девятнадцать абонентов, но имени Хэрриет среди них не было. В двух случаях значился инициал – X. С них они и начали. Сначала трубку взяла Хелен, потом Хортезия и только около трех они обнаружили Хэрриет Лессер, жену Чарлза Лессера и (ура!) владелицу салона красоты. Представившись, Карелла объяснил, по какому поводу ее беспокоит, и получил новый адрес Роксаны Харди. Детективы двинулись в сторону центра и в двадцать минут четвертого были в нужном месте.
Открыла дверь высокая стройная женщина с гладкой, орехового цвета кожей и блестящими карими глазами, в которых явственно читалось удивление: что, собственно, нужно этим двум белым? На женщине был длинный цветастый халат, плотно прилегавший к пышной груди и расширявшийся книзу. На ногах у женщины ничего не было?
– Да?
– Миссис Харди? – осведомился Карелла.
– Да, я.
– Полиция, – Карелла предъявил жетон.
Она посмотрела на него без всякого интереса. Удивление во взгляде сменилось умеренным любопытством – в немом вопросе изогнулась бровь, чуть скривились губы.
– Разрешите войти? – спросил Карелла.
– А на какой предмет? – вопросом на вопрос ответила женщина, и прозвучал в ее голосе слабый отзвук той речи, что привезла она с собой семнадцать лет назад с Ямайки, когда ей было всего двенадцать и городов крупнее Кингстона она не видела и не знала.
Карелла даже затруднялся сформулировать вопрос. Может, прямо спросить: вас изнасиловали двенадцать лет назад четверо участников банды «Ястребы»? Так бы он и сделал, да вот только уж больно уверен был Ллойд Бакстер, что ничего подобного не было. Потому Карелла выразился иначе:
– Миссис Харди, насколько я понимаю, вы были каким-то образом связаны с уличной бандой под названием «Ястребы»? – Едва произнеся эти слова, он сразу же ощутил их двусмысленность. Не телесную ли связь он имел в виду? В которой уж раз Карелла поразился подводному течению собственных мыслей (а заодно и подспудной работе сознания Джимми Харриса). Если Джимми не был-таки свидетелем изнасилования, то что же так травмировало его? Регулярно повторяющиеся кошмары не из воздуха соткались, они явились откуда-то из глубин подсознания. У них должна быть причина. Да, но какая именно?
– Когда-то я была знакома с «Ястребами», – сказала Роксана. – Только это Бог знает когда было. – Голос ее звучал мягко и почти ностальгически.
– Извините, можно все же войти? – сказал Карелла. – Вот об этом, о банде, мы и хотели бы поговорить с вами.
– Да, пожалуйста, – Роксана чуть отступила, освобождая детективам проход.
В квартире постепенно истаивал свет ноябрьского солнца: спускались сумерки, но последние слабые лучи проникали еще сквозь кухонное окно, оседая серебром на листьях каких-то домашних растений. Роксана провела их в скромно обставленную гостиную и светски указала на мягкие кресла, стоявшие по обе стороны телевизионного столика. Сама же устроилась напротив, на диване, поджав ноги. При этом халат немного задрался, обнажив ее колени.
– Итак, что бы вы хотели узнать? – спросила она.
– Мы хотели попросить вас рассказать, что произошло двенадцать лет назад в канун Рождества, – начал Карелла.
– Ничего себе, – Роксана неожиданно рассмеялась. – Мы тогда были совсем детьми.
– Это я понимаю, – сказал Карелла. – Но, может, вы все-таки припомните нечто необычное, случившееся примерно в это время?
– Необычное? – Роксана выразительно, как в танце, приподняла плечи, а руки раскинула, словно стараясь охватить места и события, такие отдаленные, что их и не вспомнишь.
Карелла подумал, что никогда в жизни не видел таких красивых мужчину и женщину, как Ллойд Бакстер и Роксана Харди. Жаль, что они расстались. Но тут полицейский взял верх. А почему расстались? Потому что Ллойд не сумел предотвратить изнасилование? Или потому, что Роксана сама спровоцировала ребят?
– Да, нечто весьма, весьма необычное, – повторил Карелла и вдруг почувствовал, что играет в игру под названием «Двадцать вопросов», Мейер поймал его взгляд, и оба молчаливо согласились, что пора кончать эти кошки-мышки.
– Миссис Харди, – заговорил Карелла, – скажите, вас изнасиловали двенадцать лет назад в канун Рождества?
– Что-о?
– Изнасиловали?
– Да нет, я расслышала вас. О Боже. Скажите только на милость – изнасиловали. Нет. Никогда. Ни двенадцать лет назад, ни в какое другое время. – Их взгляды пересеклись. – А что, кто-нибудь собирался?
– Джимми Харрис сказал, что вас изнасиловали.
– Ах вот как, Джимми Харрис.
– Да. Он сказал, что четверо участников банды связали Ллойда Бакстера и изнасиловали вас.
– Ллойда? А вы хоть видели Ллойда? С ним никому не справиться. Нет, сэр. Только не с Ллойдом.
– Миссис Харди, если ничего подобного... как вы думаете, откуда Джимми взял все это?
– Не знаю, – сказала Роксана с ясной улыбкой, и Карелла тут же понял, что она лжет. До этого момента она говорила правду, но сейчас улыбка была деланной, глаза не улыбались, она лгала. Мейер тоже понял, что она лжет; детективы переглянулись, как бы решая, кто первым попытается пробить брешь в этой лжи.
– Вы считаете, что Джимми все это придумал? – осторожно заговорил Мейер.
– Не знаю.
– Я имею в виду, придумал, что вас изнасиловали?
– Понимаю, понимаю. Право, не знаю, почему Джимми сказал вам это.
– Нам он ничего не говорил.
– Не говорил? Но вы же...
– Он сказал это доктору.
– Ах вот так. – Роксана помолчала и, пожав плечами, повторила. – Не знаю, почему он так сказал.
– Вообще-то необычная выдумка, вам не кажется?
– Очень необычная выдумка, вам не кажется?
– Очень необычная. А что за доктор? Который психов лечит?
– Он самый.
– Тюремный врач?
– Нет, армейский.
– Ясно, – она снова передернула плечами.
– Миссис Харди, – теперь спрашивал Карелла, – насколько близко вы были знакомы с Джимми Харрисом?
– Настолько же, насколько и с другими.
– Вы имеете в виду, из банды?
– Ну да. Вернее, из клуба. Сами они называли это клубом. И я думаю, это действительно был клуб.
– Всего человек двадцать ребят, верно?
– Да нет, побольше, они повсюду в Даймондбеке были.
– Но собственно в банду входило два десятка?
– Пожалуй.
– И с Джимми вы были настолько же близки, насколько со всеми остальными?
– Ну да.
Она по-прежнему лгала. Черт побери, Карелла знал, что она лжет. Он бросил взгляд на Мейера – тот тоже знал это. И так просто спускать ложь они вовсе не собирались. Они будут сидеть здесь и уболтают ее до посинения, но причины, отчего она врет, выяснят.
– Но можно сказать, что вы дружили с ним? – спросил Мейер.
– С Джимми? Ну конечно. Но, видите ли, я была девушкой Ллойда.
– Да, это мы понимаем.
– Так что других ребят, как бы это сказать, я просто знала.
– Г-м, – пробормотал Мейер.
– Так, например, как ваша жена – вы женаты?
– Да.
– А вы?
– Да, – подтвердил Карелла.
– Ну так вот, так, как ваши жены знают ваших сослуживцев, точно так же.
– Стало быть, характер вашего знакомства с Джимми Харрисом именно такой?
– Да.
– Скажите, а вы считали себя женой Ллойда?
– Женой? Нет, ну что вы? – Роксана рассмеялась. Но и этот смех был фальшивым, не было в нем ничего похожего на ту непосредственность, с какой она смеялась раньше. Она по-прежнему не хотела говорить правды, она все еще что-то скрывала. – Но мы ладили друг с другом. Мы гуляли вместе, если вы понимаете, что я хочу сказать.
– Нет, не совсем, – признался Карелла. – То есть у Ллойда не было других девушек...
– Вот именно.
– А у вас приятелей?
– В самую точку.
– И все-таки странно, что Джимми выдумал эту историю с изнасилованием.
– Совершенно с вами согласна. – Роксана снова засмеялась, но на этот раз смех мгновенно оборвался.
– А он когда-нибудь?.. – Карелла не закончил фразы. – Ладно, не имеет значения.
– Нет, что ты хотел сказать? – Мейер решил сыграть роль простодушного.
– Я просто подумал... Миссис Харди, а Джимми никогда не пытался за вами ухаживать?
– Нет, – быстро ответила она. – Нет, никогда.
Очередная ложь. Роксана теперь явно избегала его взгляда.
– Никогда, никогда?
– Нет.
– Вы уверены?
– Конечно, уверена. Я же объясняю вам, я была девушкой Ллойда.
– Это я уже понял.
– И я была верна Ллойду.
– Ясно. Но отсюда еще не следует, что и Джимми был ему верен. Понимаете, к чему я клоню, миссис Харди? Если Джимми когда-нибудь...
– Ничего подобного.
– ...Давал понять, что не прочь переспать с вами, то здесь можно найти объяснение истории, рассказанной им доктору.
– А почему, собственно, это вас так интересует? – неожиданно спросила она.
– Потому что Джимми Харрис мертв, и мы не можем найти его убийцу.
Помолчав некоторое время, Роксана вымолвила:
– Это очень, очень печально слышать.
– Миссис Харди... если все же между вами и Джимми или между вами и кем-нибудь еще из ястребов было что-то, способное побудить к мести или реваншу...
– Ничего не было, – Роксана покачала головой.
– Ничего?
– Ну было, было, – внезапно сказала она. – Но никто об этом не знал. Только Джимми. И я.
– А что именно было, не скажете ли? Пожалуйста.
– Это вам ничем не поможет. Ведь никто ничего не знал.
Она долго смотрела на них, не произнося ни слова и как бы советуясь сама с собою, стоит ли раскрывать тайну, которую носила в себе двенадцать лет. В конце концов она, видно, решилась, кивнула и заговорила почти шепотом:
– Шел дождь. На улице было ужасно холодно, казалось, что должен пойти снег...
Все явственнее звучали в ее голосе интонации уроженки Ямайки, словно чем ярче вставали в памяти события двенадцатилетней давности, тем стремительнее превращалась она в семнадцатилетнюю девушку. Они слушали, и настоящее растворялось в прошлом, затем лишь, чтобы снова вернуться в настоящее. Казалось, то, что случилось двенадцать лет назад в подвале, происходит здесь и сейчас, в этот момент.
Идет дождь.
Странно, думает она, откуда бы быть дождю, в это время года уже снег должен идти, тем более так холодно. Но все равно идет дождь, гремит гром, сверкает молния. Вспышки ярко освещают крашеные стекла окон, врезанных в бетонные стены почти у потолка. От ударов грома содрогается все вокруг. Они вдвоем в подвальной комнате. Четыре часа дня, среда рождественской недели.
Оба оказались здесь случайно. Она пришла сюда в поисках Ллойда, но нашла только Джимми, который стоял у проигрывателя со стопкой пластинок в руках. Бетонная стена покрыта синей краской, но побледнее, чем густо-синие, почти черные полосы на оконных стеклах. Снова вспышка молнии, еще один удар грома. Джимми заводит пластинку. Он говорит, что все сейчас в клубе у «Эрманос», ведут мирные переговоры. Он тоже должен был там быть, но мать глубоко порезала руку, и ему пришлось вести ее в больницу. Снова молния, оглушительный удар грома. Она поранила руку, украшая рождественскую елку. Музыка звучит негромко, медленно, обволакивающе. А гром подобен контрапункту.
«Потанцуем?» – предлагает он.
Надо отказаться, сразу подумала она. Ведь она женщина Ллойда. И если Ллойд неожиданно появится и увидит, что они танцуют, будут большие неприятности. Это она знает. Она знает, что ей сделают больно, она знает, что пощады от Ллойда ждать не придется, кодекс есть кодекс, они изобьют ее до крови. Прошлым летом, когда одну из девушек – членов клуба – застали на улице за разговором с парнем из «Лос Эрманос», с нее содрали платье, привязали к столбу, и командир отделения дал ей двадцать плетей. Сначала она просто заскулила, а потом с каждым ударом, оставляющим на спине глубокий рубец, принялась вскрикивать. Потекла кровь. Они швырнули ее в канаву, затем туда же полетели ее блузка и лифчик. "А теперь, – говорят, – иди к своим любимым «Эрманос».
Но то было прошлым летом, а сегодня это сегодня. И будет еще хуже. Танцуешь с братом, когда Ллойда нет. Если бы был, – совсем другое дело, никто бы ничего не сказал. Но его нет, она здесь одна с Джимми, и ей страшно, потому что она знает, что ей угрожает. Но именно опасность и привлекает.
«Конечно, – говорит она с нервным смешком, – почему бы и нет?»
Джимми обнимает ее. Музыка медленная, и они танцуют, почти прижавшись друг к другу. Он возбуждается, она это чувствует, ни его брюки, ни ее юбка тут не помеха. Они танцуют медленный рок, он прижимается к ней, трется. Очередной удар грома. Ей все еще страшно, но он держит ее крепко, и она тоже начинает возбуждаться.
Она снова смеется. Трусы ее увлажняются, под юбкой все становится мокрым. Пластинка кончилась, и игла начинает скрипеть на холостых оборотах. Внезапно он выпускает ее и идет к проигрывателю. Наступает тишина, потом сверкает, разрезая своим светом крашеные стекла подвала, молния, гремит гром. Джимми идет к двери.
Она неподвижно стоит в середине комнаты, у самого столба. Она боится, что ей закрутят на спине руки и привяжут к столбу. Это не шутки, она боится, что ее будут бить по обнаженной груди. Она знает, что так наказали девушку из другой банды – ее обвинили в прелюбодеянии. Что за это полагается, черным по белому написано в правилах, приклеенных к стене в клубе. Прелюбодеяние. Она собирается отдаться брату, но она же женщина Ллойда, и значит – прелюбодеяние, а за это строго карают. Джимми тоже худо придется. Они заставят его пройти сквозь строй, станут в два ряда, и он пойдет, а братья будут бить его цепями и железными палками.
А после того, как все будет сделано и со всем покончено, после того, как она получит свои пятьдесят ударов плеткой-семихвосткой по голой груди, уж точно, не меньше, может даже, сто, ведь она женщина президента; после того, как Джимми пропустят сквозь строй и оставят его, всего в синяках, истекающего кровью, без сознания валяться на полу, после всего этого их обоих вышвырнут из клуба, справляйтесь дальше в одиночку. Клуб был их якорем в жестоком мире, где вражеские группировки возникали на улицах, как грибы после дождя. Закон на улице не в помощь. Родители, которые с ног сбиваются, лишь бы заработать лишний доллар, тоже не помогут, и только братья и сестры по клубу – твоя опора и твоя защита.
Если ты не в клубе, с тобой все что угодно можно сделать.
Если ты парень, любой может избить тебя, ограбить, обмануть, убить. А если девушка, любой тебя обидит, изнасилует, да вообще что угодно сотворит. Таков этот город. Здесь нужна страховка. Принадлежность к клубу – это есть страховка, а она, глупая шлюха, готова от нее отказаться. Она просто дура, идиотка, и сама знает это. Но она хочет Джимми Харриса, и кажется, давно хочет, с тех самых пор, как он полгода назад здесь появился. Она уже тогда начала его избегать, надеясь, что ничего не случится. Случилось, куда денешься. Вот прямо сейчас и случится. Он запирает дверь в подвал, на два оборота запирает, словно опасается налета банды, да не одной, накидывает цепочку, и вот возвращается к ней, и тесно прижимает к себе и целует взасос, так что не вздохнешь.
Она чувствует на теле его руки. Он расстегивает ее блузу, касается груди, запускает руки под юбку, обхватывает бедра, а потом ягодицы, на которые натянуты нейлоновые трусики. У нее кругом идет голова. Она без сил откидывается на столб, и он берет ее прямо здесь, стоя. Он срывает с нее трусы, комкает их, отбрасывает в сторону, расстегивает штаны и входит в нее. И почти сразу же кончает, а она вскрикивает и тоже кончает, и пусть катятся ко всем чертям и «Ястребы», и Ллойд, и вообще целый мир. Они сжимают друг друга с такой силой, будто это в последний раз, оба вжимаются в столб посреди комнаты, а вокруг бушует природа – и гром и молнии. Слезы льются у нее из глаз. И у него тоже, а потом он заставляет ее поклясться, что она никому никогда не проговорится, что он плакал.
Глава 12
Наконец наступило утро понедельника.
На столе у Кареллы зазвонил телефон. Он поднял трубку:
– Восемьдесят седьмой участок. Карелла.
– Это Мэлони, из подразделения служебных собак.
– Да, Мэлони, слушаю.
– Вы, кажется, должны были мне позвонить.
– Я только что пришел, – ответил Карелла, взглянув на часы. – Еще лишь четверть девятого, Мэлони.
– Мы же договорились, что вы начнете день со звонка ко мне.
– Я и собирался с него начать.
– Я не намерен углубляться в спор на тему, с чего вы начинаете утро, – продолжал Мэлони. – Я здесь с восьми часов, и, по-моему, именно это означает начало рабочего дня, но, повторяю, спорить не собираюсь. Единственное, что я желаю знать, это что мне делать с этой собакой.
– Т-а-к, – протянул Карелла.
– Что значит «т-а-к»?
– Это значит: дайте мне минуту подумать, ладно?
– Не больно-то приятно держать здесь этого пса, – сообщил Мэлони. – Он никому не позволяет даже пройти мимо, не ест того, что ему дают, это чертовски неблагодарная дворняга, если хотите знать.
– Его так выдрессировали, – возразил Карелла.
– Выдрессировали быть неблагодарным?
– Да нет же, принимать пищу только из рук хозяина. Это пес-поводырь.
– Я не знаю, кто он, но мне здесь не нужны собаки-поводыри. Мне нужны собаки, приученные вынюхивать наркотики. Так что прикажете мне с ним делать? Если он вам не нужен, я отправлю его в собачий приют. Знаете, как поступают с ними в приюте?
– Знаю, знаю.
– Дворнягу держат там три недели, а потом ликвидируют. Безболезненно. Его помещают в контейнер и выкачивают оттуда весь воздух. Это все равно что заснуть. Ну, так что скажете. Капелла?
– Карелла.
– Да, что скажете?
– Я пришлю за ним кого-нибудь.
– Когда?
– Сразу же.
– "Сразу же" – это когда?
– Сразу же – это сразу же, – разозлился Карелла.
– Ну конечно, – съязвил Мэлони, – так же, как «начать утро» в четверть девятого, да?
– Кто-нибудь приедет за ним к десяти.
– Ехать надо в управление. Восьмой этаж, пусть спросят детектива Мэлони. Чем вы, ребята, только там занимаетесь, работаете по сокращенному рабочему дню, что ли?
– И то только если дела, – ответил Карелла и бросил трубку.
Детектив Ричард Дженеро сидел за своим столом, погруженный в изучение словаря. Карелла подошел к нему и спросил:
– Ну, нашел нужное слово, Дженеро?
– Что? – переспросил тот. – А-а, нашел, да, нашел нужное слово.
Он не улыбался. Он вообще редко улыбался. Карелла подозревал, что Дженеро страдает тяжелыми запорами. Вдруг он подумал – почему никто в участке не называет Дженеро Ричардом, Ричи или Диком, а только «Дженеро»? Все остальные обращаются друг к другу по именам но Дженеро всегда оставался «Дженеро». Более того, интересно, почему сам Дженеро никогда не обращал на это никакого внимания? А за пределами участка его тоже называют Дженеро? Может, его и родная мать так зовет? Звонит ему по пятницам и говорит: «Дженеро, это мама. Почему ты никогда сам не позвонишь?»
– Не хочешь ли оказать мне услугу? – спросил Карелла.
– Какую услугу? – с подозрением поинтересовался Дженеро.
– Съездить в центр за собакой.
– За какой такой собакой? – все так же подозрительно осведомился Дженеро.
– За собакой-поводырем.
– Шутишь?
– Нет.
– Тогда за какой же собакой?
– Ну я же сказал, за поводырем, в отдел служебных собак.
– Это ты прохаживаешься насчет того случая, когда меня ранили в ногу, да?
– Да нет же!
– Тогда насчет той истории, когда я патрулировал в парке, что ли?
– Нет, Дженеро, вовсе нет.
– А, это когда я изображал слепого и мне прострелили ногу, да?
– Нет. Я серьезно. Из отдела служебных собак нужно забрать черного Лабрадора.
– А почему ты посылаешь меня?
– Я тебя не посылаю, Дженеро, я спрашиваю, не хочешь ли ты съездить за ним.
– Тогда пошли патрульного, – ответил Дженеро. -
Какого черта! Как только в участке нужно сделать какую-нибудь дерьмовую работу, так посылают именно меня. Пошли вы все! – выругался Дженеро.
– Я думал, может, ты захочешь проветриться, – сказал Карелла.
– У меня и здесь есть чем заняться, – распалился Дженеро. – Думаешь, мне делать нечего?
– Ладно, забудь! – успокоил его Карелла.
– Посылай туда треклятого патрульного!
– Я так и сделаю, – согласился Карелла.
– А все же это был розыгрыш. Думаешь, я не понял? – сказал Дженеро. – Ты намекал на ту мою рану в парке.
– Я думал, рана у тебя была в ноге.
– Рана была в ноге, а получил я ее в парке, – без тени юмора ответил Дженеро.
Карелла вернулся к своему столу и набрал номер «24». Трубку снял сержант Мерчисон.
– Дэйв, это Стив. Ты можешь послать для меня машину в управление? Восьмой этаж, спросить детектива Мэлони, он должен вернуть нам черного служебного Лабрадора.
– Собака злая? – спросил Мерчисон.
– Нет, это пес-поводырь, он не злой.
– Бывают такие поводыри, что стоит на них посмотреть, как они тут же цапнут, – заметил Мерчисон.
– Скажи своему человеку, чтобы надел на него намордник, у них ведь в патрульных машинах, кажется, есть намордники?
– Да, но на злую собаку не больно-то наденешь намордник.
– Говорю тебе, это не злая собака, – повторил Карелла. – Только, Дейв, мог бы ты послать кого-нибудь прямо сейчас? Если не забрать пса до десяти, они упекут его в собачью богадельню и убьют там через три недели.
– Ну и что за спешка? – сказал Мерчисон и отключился.
Карелла положил трубку на рычаг и уставился на телефон так мрачно, что тот не выдержал и зазвонил. Карелла очнулся и снова снял трубку.
– Восемьдесят седьмой участок, Карелла, – произнес он.
– Стив, это Сэм Гроссман.
– Привет, Сэм, как дела?
– Comme ci, comme са,[3] потихоньку, – ответил Гроссман. – Это ты присылал в лабораторию пробу земли на анализ? Там написано просто «87-й участок».
– Этот Мейер. А что показал анализ?
– Земля идентична той, что найдена под ногтями Харриса, если ты это хотел узнать. Но должен тебе сказать, Стив, что состав вполне заурядный, очень распространенный. Я бы не придавал этому особого значения, если у тебя нет других доказательств.
На столе у Кареллы зазвонил телефон. Он поднял трубку:
– Восемьдесят седьмой участок. Карелла.
– Это Мэлони, из подразделения служебных собак.
– Да, Мэлони, слушаю.
– Вы, кажется, должны были мне позвонить.
– Я только что пришел, – ответил Карелла, взглянув на часы. – Еще лишь четверть девятого, Мэлони.
– Мы же договорились, что вы начнете день со звонка ко мне.
– Я и собирался с него начать.
– Я не намерен углубляться в спор на тему, с чего вы начинаете утро, – продолжал Мэлони. – Я здесь с восьми часов, и, по-моему, именно это означает начало рабочего дня, но, повторяю, спорить не собираюсь. Единственное, что я желаю знать, это что мне делать с этой собакой.
– Т-а-к, – протянул Карелла.
– Что значит «т-а-к»?
– Это значит: дайте мне минуту подумать, ладно?
– Не больно-то приятно держать здесь этого пса, – сообщил Мэлони. – Он никому не позволяет даже пройти мимо, не ест того, что ему дают, это чертовски неблагодарная дворняга, если хотите знать.
– Его так выдрессировали, – возразил Карелла.
– Выдрессировали быть неблагодарным?
– Да нет же, принимать пищу только из рук хозяина. Это пес-поводырь.
– Я не знаю, кто он, но мне здесь не нужны собаки-поводыри. Мне нужны собаки, приученные вынюхивать наркотики. Так что прикажете мне с ним делать? Если он вам не нужен, я отправлю его в собачий приют. Знаете, как поступают с ними в приюте?
– Знаю, знаю.
– Дворнягу держат там три недели, а потом ликвидируют. Безболезненно. Его помещают в контейнер и выкачивают оттуда весь воздух. Это все равно что заснуть. Ну, так что скажете. Капелла?
– Карелла.
– Да, что скажете?
– Я пришлю за ним кого-нибудь.
– Когда?
– Сразу же.
– "Сразу же" – это когда?
– Сразу же – это сразу же, – разозлился Карелла.
– Ну конечно, – съязвил Мэлони, – так же, как «начать утро» в четверть девятого, да?
– Кто-нибудь приедет за ним к десяти.
– Ехать надо в управление. Восьмой этаж, пусть спросят детектива Мэлони. Чем вы, ребята, только там занимаетесь, работаете по сокращенному рабочему дню, что ли?
– И то только если дела, – ответил Карелла и бросил трубку.
Детектив Ричард Дженеро сидел за своим столом, погруженный в изучение словаря. Карелла подошел к нему и спросил:
– Ну, нашел нужное слово, Дженеро?
– Что? – переспросил тот. – А-а, нашел, да, нашел нужное слово.
Он не улыбался. Он вообще редко улыбался. Карелла подозревал, что Дженеро страдает тяжелыми запорами. Вдруг он подумал – почему никто в участке не называет Дженеро Ричардом, Ричи или Диком, а только «Дженеро»? Все остальные обращаются друг к другу по именам но Дженеро всегда оставался «Дженеро». Более того, интересно, почему сам Дженеро никогда не обращал на это никакого внимания? А за пределами участка его тоже называют Дженеро? Может, его и родная мать так зовет? Звонит ему по пятницам и говорит: «Дженеро, это мама. Почему ты никогда сам не позвонишь?»
– Не хочешь ли оказать мне услугу? – спросил Карелла.
– Какую услугу? – с подозрением поинтересовался Дженеро.
– Съездить в центр за собакой.
– За какой такой собакой? – все так же подозрительно осведомился Дженеро.
– За собакой-поводырем.
– Шутишь?
– Нет.
– Тогда за какой же собакой?
– Ну я же сказал, за поводырем, в отдел служебных собак.
– Это ты прохаживаешься насчет того случая, когда меня ранили в ногу, да?
– Да нет же!
– Тогда насчет той истории, когда я патрулировал в парке, что ли?
– Нет, Дженеро, вовсе нет.
– А, это когда я изображал слепого и мне прострелили ногу, да?
– Нет. Я серьезно. Из отдела служебных собак нужно забрать черного Лабрадора.
– А почему ты посылаешь меня?
– Я тебя не посылаю, Дженеро, я спрашиваю, не хочешь ли ты съездить за ним.
– Тогда пошли патрульного, – ответил Дженеро. -
Какого черта! Как только в участке нужно сделать какую-нибудь дерьмовую работу, так посылают именно меня. Пошли вы все! – выругался Дженеро.
– Я думал, может, ты захочешь проветриться, – сказал Карелла.
– У меня и здесь есть чем заняться, – распалился Дженеро. – Думаешь, мне делать нечего?
– Ладно, забудь! – успокоил его Карелла.
– Посылай туда треклятого патрульного!
– Я так и сделаю, – согласился Карелла.
– А все же это был розыгрыш. Думаешь, я не понял? – сказал Дженеро. – Ты намекал на ту мою рану в парке.
– Я думал, рана у тебя была в ноге.
– Рана была в ноге, а получил я ее в парке, – без тени юмора ответил Дженеро.
Карелла вернулся к своему столу и набрал номер «24». Трубку снял сержант Мерчисон.
– Дэйв, это Стив. Ты можешь послать для меня машину в управление? Восьмой этаж, спросить детектива Мэлони, он должен вернуть нам черного служебного Лабрадора.
– Собака злая? – спросил Мерчисон.
– Нет, это пес-поводырь, он не злой.
– Бывают такие поводыри, что стоит на них посмотреть, как они тут же цапнут, – заметил Мерчисон.
– Скажи своему человеку, чтобы надел на него намордник, у них ведь в патрульных машинах, кажется, есть намордники?
– Да, но на злую собаку не больно-то наденешь намордник.
– Говорю тебе, это не злая собака, – повторил Карелла. – Только, Дейв, мог бы ты послать кого-нибудь прямо сейчас? Если не забрать пса до десяти, они упекут его в собачью богадельню и убьют там через три недели.
– Ну и что за спешка? – сказал Мерчисон и отключился.
Карелла положил трубку на рычаг и уставился на телефон так мрачно, что тот не выдержал и зазвонил. Карелла очнулся и снова снял трубку.
– Восемьдесят седьмой участок, Карелла, – произнес он.
– Стив, это Сэм Гроссман.
– Привет, Сэм, как дела?
– Comme ci, comme са,[3] потихоньку, – ответил Гроссман. – Это ты присылал в лабораторию пробу земли на анализ? Там написано просто «87-й участок».
– Этот Мейер. А что показал анализ?
– Земля идентична той, что найдена под ногтями Харриса, если ты это хотел узнать. Но должен тебе сказать, Стив, что состав вполне заурядный, очень распространенный. Я бы не придавал этому особого значения, если у тебя нет других доказательств.