Страница:
– Что же, убийца просто ткнул наугад пальцем, ты это хочешь сказать?
– Нет, не совсем наугад, – ответил Карелла. – То есть жертвой мог стать кто угодно, в этом смысле действительно наугад. Но в любом случае, это должен был быть человек незрячий. Убийца сознательно искал слепого.
До этого момента Хейз и рта не раскрывал. Он этим делом занимался между прочим и не хотел гнать лишнюю волну, тем более что лейтенант волну и так поднял. Но сейчас он все-таки скромно вмешался:
– Это мог быть отвлекающий маневр, Пит.
– Ну, таких дураков нет.
– А для того, чтобы убивать людей, особого ума и не надо, – буркнул Мейер.
– Согласен, но только полный идиот будет заметать следы, убивая еще одного человека.
– Давайте-ка еще раз разберемся с единственным фактом, который у нас на руках, – предложил Карелла.
– А именно?
– Письмо, которое Джимми послал кому-то из приятелей с идеей быстро разбогатеть.
– Ладно, что дальше?
– Матери кажется, что Джимми замыслил что-то не то.
– Например?
– Ну, видишь ли, это, конечно, только предположение, но она считает, что Джимми был нужен кто-то, владеющий оружием. Давайте исходить из того, что он написал этому «кому-то» после августовского сбора.
– Почему после сбора?
– Потому что до этого у него не было никаких адресов.
– А кто мешал ему просто поговорить с этим приятелем?
– Что ты хочешь сказать?
– То, что сказал. Кто мешал ему отвести его на сборе в сторону и сказать: «Слушан, я тут надумал прихватить винную лавку, ты как, не хочешь войти в дело?»
– А может, сама идея пришла ему в голову только после сбора, – предположил Мейер.
– И тогда он написал этому парню где-нибудь в сентябре, – подхватил Хейз.
– И допустим, приятелю идея пришлась по душе, и он либо написал, либо позвонил Джимми и сказал: «Идет, мне это по душе, только давай лучше ограбим банк», – закончил Карелла.
– Ну, допустим, – с сомнением сказал Бернс.
– Ладно. Они берут банк, или винную лавку, или заправочную станцию, или что там еще...
– Ну, ну, продолжай.
– И Джимми припрятывает то, что им там удалось взять, у себя дома.
– В ящик из-под цветов, – вставил Мейер.
– А напарнику ничего не говорит, – добавил Хейз.
– И тогда напарник отлавливает его в четверг вечером на улице и пытается расколоть, но ничего не выходит, Джимми молчит.
– Ну, напарник перерезает Харрису горло и идет к нему домой, где, по его расчетам, должно быть награбленное...
– Переворачивает квартиру вверх дном...
– Находит деньги...
– Убивает Изабел...
– А на следующий день – Эстер Мэттисен...
– Чтобы все выглядело так, будто какой-то полоумный гоняется по всему городу за слепыми и прирезает их на месте.
– Как тебе эта версия. Пит?
– Дерьмо, – Бернс был краток.
– Конкретно-то что вас интересует?
Они сидели в кабинете Ляйдера на сороковом этаже здания, где помещалось Главное управление полиции города. Остров здесь сужался, из окна были видны обе реки, обручем сжимающие город. День был холодный и ясный, и город хорошо просматривался во все стороны.
– Я расследую убийство, – сказал Карела, – а жертву преследовали кошмары.
Ляйдер промычал что-то невразумительное. Это был мужчина лет пятидесяти с седой бородкой, которая, как он считал, делает его похожим на психиатра. В этом штате нелегко было стать дипломированным психиатром. Сначала четыре года обучения в колледже, потом столько же в медицинской школе, год ординатуры, три года работы ассистентом, еще два – практикующим врачом, и только после этого тебя допускали до письменных и устных экзаменов, сдав которые ты получал лицензию врача-психиатра. Именно поэтому психиатры и стоили так дорого – пятьдесят долларов в час.
Но Ляйдер был не психиатром, а всего лишь психологом.
Когда он только начинал практиковать, любой механик из гаража мог вывесить табличку с предложением услуг «психолога», а что уж это за услуги, оставалось только догадываться. Сейчас не так – существует строгая процедура получения лицензии. И все же, как правило, психологи, и Ляйдер в их числе, испытывали некий комплекс неполноценности в присутствии психиатров, не говоря уж – упаси Бог – о психоаналитиках, этой элите, этих избранниках богов. Оказавшись в компании такой просвещенной публики где-нибудь за чаем или на вечеринке, Ляйдер обычно толковал о ступоре, алалии или различных фобиях. Надо же было показать, что не лыком шит и дело свое знает. Самое смешное заключается в том, что Ляйдер действительно знал свое дело. Ему и самому к психиатру бы не мешало сходить. Тот избавил бы его от комплекса неполноценности. А он вместо этого торчал по восемь часов в день в своем кабинете в полицейском управлении и растолковывал разные вещи оперативникам, по отношению к которым испытывал комплекс превосходства.
– А что именно за кошмары? – спросил Ляйдер.
– Да один и тот же, каждую ночь.
– То есть вы хотите сказать, повторяющийся кошмар?
– Да, – Карелла чувствовал себя неловко. Он и сам подыскивал это слово – «повторяющийся», но оно так и не пришло ему в голову. На Ляйдере были бифокальные очки, за которыми глаза психолога выглядели прямо-таки огромными. К бороде пристали крошки, наверное, он только что отобедал.
– Не могли бы вы передать содержание этих повторяющихся кошмаров?
– Конечно, – и Карелла пересказал многажды слышанную им историю.
Дело происходит незадолго до Рождества.
Мать и отец Джимми украшают рождественскую елку.
Джимми и еще четверо ребят сидят на полу в гостиной и смотрят. Отец Джимми говорит, что они должны помочь взрослым. Дети отказываются. Мать Джимми говорит, что, если устали, не надо помогать. Игрушки начинают падать с елки, разбиваются, возникает шум, отец Джимми испуганно вздрагивает, теряет равновесие и падает с лестницы на пол, прямо на осколки. Что-то впивается ему в руку, начинает идти кровь. Ковер зеленый, кровь впитывается в него. Отец истекает кровью и умирает. Мать обливается слезами. Она поднимает юбку, и под юбкой оказывается пенис.
– М-м-м, – опять промычал Ляйдер.
– Вот и весь кошмар, – закончил Карелла.
Снова мычание.
– Этот кошмар анализировал майор Ральф Лемар...
– Армейский врач? – перебил Ляйдер.
– Ну да, врач-психиатр. И он вроде склонялся к тому, что этот кошмар как-то связан с массовым изнасилованием, случившимся несколько лет назад.
– Несколько лет от какого времени?
– От того, когда он начал лечить Харриса.
– А когда это было?
– Десять лет назад.
– Так, десять лет. А за сколько лет до этого было изнасилование?
– Вот в том-то вся и штука. Не было никакого изнасилования. Мы нашли девушку, которая якобы являлась жертвой, и она утверждает, что ничего подобного не происходило.
– Может, она не говорит вам правды? В таких случаях часто...
– Да нет, она не лжет.
– Откуда вы знаете?
– Потому что она рассказала, что было на самом деле. А на самом деле был половой акт, но отнюдь не насилие.
– А нельзя ли чуть подробнее?
Карелла пересказал ему историю, поведанную Роксаной. Подвал. Дождь. Любовное объятие у столба посреди комнаты. Гром и молния. Страх разоблачения и наказания.
– Вопрос мой состоит в том, – продолжал Карелла, – возможно ли... Слушайте, я ведь в этих делах мало разбираюсь. Мне хочется понять, могла ли эта любовная сцена в подвале трансформироваться в сознании Джимми в нечто иное, например, в сцену массового изнасилования, и таким образом породить в конечном итоге все эти кошмары. Вот в чем, собственно, состоит мой вопрос.
– Говорите, там был страх наказания?
– Да. Если бы главарь банды их застукал, неминуемо последовало бы наказание.
– Г-м, – промычал по привычке Ляйдер.
– Ну так что скажете?
– Что ж, сексуальная символика в этом кошмаре наличествует, тут спора быть не может, – начал Ляйдер. – Во снах дерево обычно становится символом мужского полового органа, как, впрочем, и любой острый предмет. Разбитые елочные игрушки – обычно их называют рождественскими яйцами – лишний раз отсылают к мужским гениталиям. А если во сне кто-то порезался, то за этим стоит проникновение, то есть половой акт.
– Стало быть, сон мог...
– А память, – продолжал Ляйдер, – которая и сама по себе является разновидностью сна, – вы ведь говорите, что в действительности ничего не было, – материализует содержание сна путем использования другой сексуальной символики, чтобы убедить себя в собственной основательности. Фрейд считает символами полового акта разного рода действия, связанные с ритмическими движениями, – танец, верховую езду, подъем и так далее. В этом ложном воспоминании главарь банды ведь танцует со своей девушкой, так вы говорите?
– Да.
– И потом ее оставляют одну на пустыре?
– Да...
– Ну что ж, в снах, и у мужчин, и у женщин, лобковые волосы ассоциируются с деревьями или кустами, так что я думаю, мы можем и сорняки включить в этот ассоциативный круг. Насколько я помню, во сне сорняки превращаются в зеленый ковер, не так ли?
– Да.
– Что вновь нас возвращает к разбитым елочным игрушкам. Ваза или цветочный горшок, да любой предмет такой формы и назначения – а украшения рождественской елки его в некоторой степени напоминают – являются символом женских гениталий, стало быть, разбитые игрушки могут символизировать потерю невинности. Отсюда и кровь. А девушка была невинной, не знаете?
– В точности не знаю, но сильно сомневаюсь.
Ляйдер снял очки и тщательно протер линзы. Глаза у него оказались светло-голубыми: без очков он неожиданно показался очень усталым и сильно постаревшим. Ляйдер снова нацепил очки и пронзительно взглянул на Кареллу.
– Ну и разумеется, здесь наличествует символика насилия – насилие во снах тоже обычно ассоциируется с половым актом.
– А я-то считал, – робко заметил Карелла, – что сны маскируют действительность. Как бы нарочно искажают ее.
– Да, своего рода цензура сознания, в этом вы правы. Если вы последовательный фрейдист, то должны принять за аксиому, цитирую, что сны порождаются глубоко порочными и извращенными сексуальными побуждениями, что и вызывает необходимость в цензуре подсознания. Конец цитаты.
– М-да, – пробормотал Карелла.
– М-да, – пробормотал Ляйдер. – Но, конечно, это самый ранний Фрейд, и с тех пор в истолковании снов наука сильно двинулась вперед. В данном конкретном случае, когда пациента мучают повторяющиеся кошмары, можно предположить, что он старается исцелить первоначальную травму... так сказать, сделаться нечувствительным к боли путем постоянного ее нагнетания.
– Какую травму? – спросил Карелла.
– Это уж я не знаю. Вы же занимались историей этого человека, вот вы мне и скажите.
– На войне он потерял зрение. Наверное...
– Что ж, потеря зрения это, бесспорно, сильная травма.
– Но... Нет, – Карелла запнулся. – Нет, потому что... Стоп, одну минуту. Джимми, когда рассказал Лемару об изнасиловании, кончил так: Бог, говорит, наказал его, а не тех, кто заслуживал наказания. И еще он сказал Лемару, что слепота прямо связана с изнасилованием.
– Но ведь изнасилования не было, – возразил Ляйдер. – Была травма.
– Да, но потом он всегда связывал слепоту с чем-то другим.
– А что же это такое – другое?
– Не знаю.
– Когда он был ранен?
– Четырнадцатого декабря.
– А в бою перед этим он был?
– Да, бои шли с самого начала месяца.
"Весь этот месяц мы воевали с другой бандой.
Крепко воевали.
И теперь надо было отдохнуть. А Ллойд сказал нам, отправляйтесь наверх".
– В чем дело? – спросил Ляйдер.
– А может так быть, что...
– Да?
– Прямо не знаю, – сказал Карелла. – Погодите, дайте немного подумать, ладно?
– Ну конечно, торопиться нам некуда.
У Кареллы неожиданно пересохло во рту. Он провел языком по губам, встряхнул головой и принялся вспоминать все, что прочитал в отчете Лемара там, в госпитале, когда подавлял собственные сексуальные влечения, спровоцированные Джанет, все до последней запятой, а еще – свой вчерашний разговор с Дэнни Кортесом.
С самого начала месяца у нас шли тяжелые бои. «Альфа» была внизу, когда лейтенант устроил свой командный пост в бамбуковых зарослях у подножия холма... «Браво» ползла вверх по склону, где окопался противник. Лейтенант вернулся, чтобы посмотреть, куда, черт возьми, запропастилась «Альфа»... Тут-то и начался артиллерийский обстрел. Эти гады засекли командный пункт и теперь поливали его свинцом.
Таков был рассказ Дэнни Кортеса о том, что происходило третьего декабря, десять лет назад, когда осколком снаряда убило лейтенанта Блейка.
Страшное дело. Когда налет начался, «Альфа» отошла в укрытие, и никто из них не мог вовремя вытащить лейтенанта... На этой войне надо подбирать не только раненых, но и убитых, потому что иначе их уволочет противник и разрежет на куски. ...Потом ребята из «Альфы» говорили, что они из-за обстрела и головы поднять не могли. Все, что им оставалось, – смотреть, как лейтенанта тащат в джунгли. Потом они нашли его в канаве – из него ремней понаделали. Эти сволочи обычно так и поступали – расчленяли тела и швыряли остатки в канаву... Штыками орудовали, понимаете?
Это снова Дэнни Кортес, на сей раз более подробно рассказывает о нравах на той войне. А теперь – Джимми Харрис, его рассказ об изнасиловании, которого не было.
Ллойд велел нам подняться наверх... Наверх... А парни сказали ему, иди в жопу. Потом схватили его и оттащили от Роксаны, ну от того места, где они были, в середине комнаты. Пластинка все еще вертелась, и был слышен грохот барабанов. Ребята бьют в барабаны.
(Один сплошной шум, ничего не слышно, говорил Кортес. Вы когда-нибудь были под артиллерийским обстрелом? Грохот стоит страшный, даже если находишься далеко.)
Там был, знаете, такой столб посредине комнаты. Ну, вроде подставки или водосточной трубы. Так они прижали Ллойда к этому столбу. Я и понятия не имел, что они собираются с ним делать, ведь он президент, они явно нарываются на крупные неприятности. Спокойно, говорю им, ребята, охолоните, он же наш президент. Но они... они и слушать не хотят. Они... они привязывают его к дереву, а Роксана рыдает, плачет, понимаете?.. То есть не к дереву, а к столбу. Роксана плачет. Они хватают ее. Она отбивается, она не хочет, но они все равно делают это, вставляют, один за другим, один за другим. Потом они ее куда-то уносят, поднимают с пола и выносят наружу... У нее идет кровь.
(Все, что им оставалось, так это смотреть, как его тащат в джунгли, – это Кортес. Потом они нашли его в канаве – из него ремней понаделали. Эти сволочи обычно так и поступали – расчленят тело и выбросят в канаву. Штыками действуют, гады.)
– Ну так как, мистер Карелла, – нарушил тишину Ляйдер. – Надумали что-нибудь?
– Ну и что из этого?
– Ее выдрессировали принимать пищу только от хозяина.
– А где хозяин?
– Умер.
– Что ж, тогда этой псине придется голодать, – философски заметил полицейский и вернулся к чтению журнала, отмахиваясь таким образом от большого и сложного собачьего мира.
Карелла взялся за ошейник и повел пса к машине. Он не хотел брать собаку, а особенно такую, что отказывается от еды. Он представил себе, как она тощает и тощает и в конце концов превращается в тень. Интересно, а в самом ли деле ей сделали все необходимые прививки? Ему не нужна собака, а тем более собака, отказывающаяся от еды и превращающаяся в собственную тень; но меньше всего ему нужна бешеная собака. Нет, все-таки надо разобраться во всех этих кнопках и металлических дисках, что на ошейнике.
Так, вот медная бляха – лицензия, где назван город, год и выгравирован шестизначный номер. Дальше еще одна бляха, из нержавеющей стали, с именем и адресом доктора Джеймса Коппела, наверно, ветеринара, и тут же – слова: «Мне сделали прививку от бешенства», и год, и четырехзначный номер. Рядом еще одна бляха из нержавеющей стали, на ней надпись – «Школа для собак-поводырей» с указанием адреса – Перри-стрит. И очередная бляха из нержавеющей стали, на которой написано: «Мой хозяин – Джеймс Р. Харрис», и далее домашний адрес и телефон.
И, наконец, ключ все из той же нержавеющей стали.
Зачем понадобился ключ, Карелла понял, только разглядев слово Мослер на головке, непосредственно под отверстием, где к ошейнику было прикреплено металлическое кольцо. К ободу кольца пристала грязь, точнее земля. А ключ был от персонального банковского сейфа, и Карелла готов был поставить на кон свою годовую зарплату, что именно этот ключ когда-то выкопали из ящика с цветами. Он знал название банка, где Харрис держал деньги, – они с Мейером обнаружили его, когда осматривали квартиру: Первый Федеральный на Йетс-авеню. Знал он и то, что потребуется ордер, чтобы проникнуть в этот сейф, есть у него ключ или нет. Хорошо, что он оказался в Главном полицейском управлении: все судебные учреждения – федеральные ли, городские ли, штатные – находились в радиусе пяти кварталов. Карелла отцепил ключ от ошейника и снова повел собаку в гараж.
– Как, опять? – спросил полицейский.
Глава 15
– Нет, не совсем наугад, – ответил Карелла. – То есть жертвой мог стать кто угодно, в этом смысле действительно наугад. Но в любом случае, это должен был быть человек незрячий. Убийца сознательно искал слепого.
До этого момента Хейз и рта не раскрывал. Он этим делом занимался между прочим и не хотел гнать лишнюю волну, тем более что лейтенант волну и так поднял. Но сейчас он все-таки скромно вмешался:
– Это мог быть отвлекающий маневр, Пит.
– Ну, таких дураков нет.
– А для того, чтобы убивать людей, особого ума и не надо, – буркнул Мейер.
– Согласен, но только полный идиот будет заметать следы, убивая еще одного человека.
– Давайте-ка еще раз разберемся с единственным фактом, который у нас на руках, – предложил Карелла.
– А именно?
– Письмо, которое Джимми послал кому-то из приятелей с идеей быстро разбогатеть.
– Ладно, что дальше?
– Матери кажется, что Джимми замыслил что-то не то.
– Например?
– Ну, видишь ли, это, конечно, только предположение, но она считает, что Джимми был нужен кто-то, владеющий оружием. Давайте исходить из того, что он написал этому «кому-то» после августовского сбора.
– Почему после сбора?
– Потому что до этого у него не было никаких адресов.
– А кто мешал ему просто поговорить с этим приятелем?
– Что ты хочешь сказать?
– То, что сказал. Кто мешал ему отвести его на сборе в сторону и сказать: «Слушан, я тут надумал прихватить винную лавку, ты как, не хочешь войти в дело?»
– А может, сама идея пришла ему в голову только после сбора, – предположил Мейер.
– И тогда он написал этому парню где-нибудь в сентябре, – подхватил Хейз.
– И допустим, приятелю идея пришлась по душе, и он либо написал, либо позвонил Джимми и сказал: «Идет, мне это по душе, только давай лучше ограбим банк», – закончил Карелла.
– Ну, допустим, – с сомнением сказал Бернс.
– Ладно. Они берут банк, или винную лавку, или заправочную станцию, или что там еще...
– Ну, ну, продолжай.
– И Джимми припрятывает то, что им там удалось взять, у себя дома.
– В ящик из-под цветов, – вставил Мейер.
– А напарнику ничего не говорит, – добавил Хейз.
– И тогда напарник отлавливает его в четверг вечером на улице и пытается расколоть, но ничего не выходит, Джимми молчит.
– Ну, напарник перерезает Харрису горло и идет к нему домой, где, по его расчетам, должно быть награбленное...
– Переворачивает квартиру вверх дном...
– Находит деньги...
– Убивает Изабел...
– А на следующий день – Эстер Мэттисен...
– Чтобы все выглядело так, будто какой-то полоумный гоняется по всему городу за слепыми и прирезает их на месте.
– Как тебе эта версия. Пит?
– Дерьмо, – Бернс был краток.
* * *
Полицейского психиатра звали Манфред Ляйдер. В основном его обязанности заключались в том, чтобы способствовать решению проблем, с которыми его сослуживцы не могли справиться при помощи брачных советов, вроде тех, что дают каталоги «Престиж Новелти». Однако же время от времени оперативники заходили к нему и для того, чтобы проконсультироваться по поводу психологии криминального поведения. Ему уже приходилось сталкиваться с такими детективами, как Карелла: люди искренние, но необразованные. Чаще всего даже самые лучшие оперативники обладают совершенно поверхностным знанием тонкостей психотерапии. Этот интересуется нами. С чего же начать? С основ фрейдизма?– Конкретно-то что вас интересует?
Они сидели в кабинете Ляйдера на сороковом этаже здания, где помещалось Главное управление полиции города. Остров здесь сужался, из окна были видны обе реки, обручем сжимающие город. День был холодный и ясный, и город хорошо просматривался во все стороны.
– Я расследую убийство, – сказал Карела, – а жертву преследовали кошмары.
Ляйдер промычал что-то невразумительное. Это был мужчина лет пятидесяти с седой бородкой, которая, как он считал, делает его похожим на психиатра. В этом штате нелегко было стать дипломированным психиатром. Сначала четыре года обучения в колледже, потом столько же в медицинской школе, год ординатуры, три года работы ассистентом, еще два – практикующим врачом, и только после этого тебя допускали до письменных и устных экзаменов, сдав которые ты получал лицензию врача-психиатра. Именно поэтому психиатры и стоили так дорого – пятьдесят долларов в час.
Но Ляйдер был не психиатром, а всего лишь психологом.
Когда он только начинал практиковать, любой механик из гаража мог вывесить табличку с предложением услуг «психолога», а что уж это за услуги, оставалось только догадываться. Сейчас не так – существует строгая процедура получения лицензии. И все же, как правило, психологи, и Ляйдер в их числе, испытывали некий комплекс неполноценности в присутствии психиатров, не говоря уж – упаси Бог – о психоаналитиках, этой элите, этих избранниках богов. Оказавшись в компании такой просвещенной публики где-нибудь за чаем или на вечеринке, Ляйдер обычно толковал о ступоре, алалии или различных фобиях. Надо же было показать, что не лыком шит и дело свое знает. Самое смешное заключается в том, что Ляйдер действительно знал свое дело. Ему и самому к психиатру бы не мешало сходить. Тот избавил бы его от комплекса неполноценности. А он вместо этого торчал по восемь часов в день в своем кабинете в полицейском управлении и растолковывал разные вещи оперативникам, по отношению к которым испытывал комплекс превосходства.
– А что именно за кошмары? – спросил Ляйдер.
– Да один и тот же, каждую ночь.
– То есть вы хотите сказать, повторяющийся кошмар?
– Да, – Карелла чувствовал себя неловко. Он и сам подыскивал это слово – «повторяющийся», но оно так и не пришло ему в голову. На Ляйдере были бифокальные очки, за которыми глаза психолога выглядели прямо-таки огромными. К бороде пристали крошки, наверное, он только что отобедал.
– Не могли бы вы передать содержание этих повторяющихся кошмаров?
– Конечно, – и Карелла пересказал многажды слышанную им историю.
Дело происходит незадолго до Рождества.
Мать и отец Джимми украшают рождественскую елку.
Джимми и еще четверо ребят сидят на полу в гостиной и смотрят. Отец Джимми говорит, что они должны помочь взрослым. Дети отказываются. Мать Джимми говорит, что, если устали, не надо помогать. Игрушки начинают падать с елки, разбиваются, возникает шум, отец Джимми испуганно вздрагивает, теряет равновесие и падает с лестницы на пол, прямо на осколки. Что-то впивается ему в руку, начинает идти кровь. Ковер зеленый, кровь впитывается в него. Отец истекает кровью и умирает. Мать обливается слезами. Она поднимает юбку, и под юбкой оказывается пенис.
– М-м-м, – опять промычал Ляйдер.
– Вот и весь кошмар, – закончил Карелла.
Снова мычание.
– Этот кошмар анализировал майор Ральф Лемар...
– Армейский врач? – перебил Ляйдер.
– Ну да, врач-психиатр. И он вроде склонялся к тому, что этот кошмар как-то связан с массовым изнасилованием, случившимся несколько лет назад.
– Несколько лет от какого времени?
– От того, когда он начал лечить Харриса.
– А когда это было?
– Десять лет назад.
– Так, десять лет. А за сколько лет до этого было изнасилование?
– Вот в том-то вся и штука. Не было никакого изнасилования. Мы нашли девушку, которая якобы являлась жертвой, и она утверждает, что ничего подобного не происходило.
– Может, она не говорит вам правды? В таких случаях часто...
– Да нет, она не лжет.
– Откуда вы знаете?
– Потому что она рассказала, что было на самом деле. А на самом деле был половой акт, но отнюдь не насилие.
– А нельзя ли чуть подробнее?
Карелла пересказал ему историю, поведанную Роксаной. Подвал. Дождь. Любовное объятие у столба посреди комнаты. Гром и молния. Страх разоблачения и наказания.
– Вопрос мой состоит в том, – продолжал Карелла, – возможно ли... Слушайте, я ведь в этих делах мало разбираюсь. Мне хочется понять, могла ли эта любовная сцена в подвале трансформироваться в сознании Джимми в нечто иное, например, в сцену массового изнасилования, и таким образом породить в конечном итоге все эти кошмары. Вот в чем, собственно, состоит мой вопрос.
– Говорите, там был страх наказания?
– Да. Если бы главарь банды их застукал, неминуемо последовало бы наказание.
– Г-м, – промычал по привычке Ляйдер.
– Ну так что скажете?
– Что ж, сексуальная символика в этом кошмаре наличествует, тут спора быть не может, – начал Ляйдер. – Во снах дерево обычно становится символом мужского полового органа, как, впрочем, и любой острый предмет. Разбитые елочные игрушки – обычно их называют рождественскими яйцами – лишний раз отсылают к мужским гениталиям. А если во сне кто-то порезался, то за этим стоит проникновение, то есть половой акт.
– Стало быть, сон мог...
– А память, – продолжал Ляйдер, – которая и сама по себе является разновидностью сна, – вы ведь говорите, что в действительности ничего не было, – материализует содержание сна путем использования другой сексуальной символики, чтобы убедить себя в собственной основательности. Фрейд считает символами полового акта разного рода действия, связанные с ритмическими движениями, – танец, верховую езду, подъем и так далее. В этом ложном воспоминании главарь банды ведь танцует со своей девушкой, так вы говорите?
– Да.
– И потом ее оставляют одну на пустыре?
– Да...
– Ну что ж, в снах, и у мужчин, и у женщин, лобковые волосы ассоциируются с деревьями или кустами, так что я думаю, мы можем и сорняки включить в этот ассоциативный круг. Насколько я помню, во сне сорняки превращаются в зеленый ковер, не так ли?
– Да.
– Что вновь нас возвращает к разбитым елочным игрушкам. Ваза или цветочный горшок, да любой предмет такой формы и назначения – а украшения рождественской елки его в некоторой степени напоминают – являются символом женских гениталий, стало быть, разбитые игрушки могут символизировать потерю невинности. Отсюда и кровь. А девушка была невинной, не знаете?
– В точности не знаю, но сильно сомневаюсь.
Ляйдер снял очки и тщательно протер линзы. Глаза у него оказались светло-голубыми: без очков он неожиданно показался очень усталым и сильно постаревшим. Ляйдер снова нацепил очки и пронзительно взглянул на Кареллу.
– Ну и разумеется, здесь наличествует символика насилия – насилие во снах тоже обычно ассоциируется с половым актом.
– А я-то считал, – робко заметил Карелла, – что сны маскируют действительность. Как бы нарочно искажают ее.
– Да, своего рода цензура сознания, в этом вы правы. Если вы последовательный фрейдист, то должны принять за аксиому, цитирую, что сны порождаются глубоко порочными и извращенными сексуальными побуждениями, что и вызывает необходимость в цензуре подсознания. Конец цитаты.
– М-да, – пробормотал Карелла.
– М-да, – пробормотал Ляйдер. – Но, конечно, это самый ранний Фрейд, и с тех пор в истолковании снов наука сильно двинулась вперед. В данном конкретном случае, когда пациента мучают повторяющиеся кошмары, можно предположить, что он старается исцелить первоначальную травму... так сказать, сделаться нечувствительным к боли путем постоянного ее нагнетания.
– Какую травму? – спросил Карелла.
– Это уж я не знаю. Вы же занимались историей этого человека, вот вы мне и скажите.
– На войне он потерял зрение. Наверное...
– Что ж, потеря зрения это, бесспорно, сильная травма.
– Но... Нет, – Карелла запнулся. – Нет, потому что... Стоп, одну минуту. Джимми, когда рассказал Лемару об изнасиловании, кончил так: Бог, говорит, наказал его, а не тех, кто заслуживал наказания. И еще он сказал Лемару, что слепота прямо связана с изнасилованием.
– Но ведь изнасилования не было, – возразил Ляйдер. – Была травма.
– Да, но потом он всегда связывал слепоту с чем-то другим.
– А что же это такое – другое?
– Не знаю.
– Когда он был ранен?
– Четырнадцатого декабря.
– А в бою перед этим он был?
– Да, бои шли с самого начала месяца.
"Весь этот месяц мы воевали с другой бандой.
Крепко воевали.
И теперь надо было отдохнуть. А Ллойд сказал нам, отправляйтесь наверх".
– В чем дело? – спросил Ляйдер.
– А может так быть, что...
– Да?
– Прямо не знаю, – сказал Карелла. – Погодите, дайте немного подумать, ладно?
– Ну конечно, торопиться нам некуда.
У Кареллы неожиданно пересохло во рту. Он провел языком по губам, встряхнул головой и принялся вспоминать все, что прочитал в отчете Лемара там, в госпитале, когда подавлял собственные сексуальные влечения, спровоцированные Джанет, все до последней запятой, а еще – свой вчерашний разговор с Дэнни Кортесом.
С самого начала месяца у нас шли тяжелые бои. «Альфа» была внизу, когда лейтенант устроил свой командный пост в бамбуковых зарослях у подножия холма... «Браво» ползла вверх по склону, где окопался противник. Лейтенант вернулся, чтобы посмотреть, куда, черт возьми, запропастилась «Альфа»... Тут-то и начался артиллерийский обстрел. Эти гады засекли командный пункт и теперь поливали его свинцом.
Таков был рассказ Дэнни Кортеса о том, что происходило третьего декабря, десять лет назад, когда осколком снаряда убило лейтенанта Блейка.
Страшное дело. Когда налет начался, «Альфа» отошла в укрытие, и никто из них не мог вовремя вытащить лейтенанта... На этой войне надо подбирать не только раненых, но и убитых, потому что иначе их уволочет противник и разрежет на куски. ...Потом ребята из «Альфы» говорили, что они из-за обстрела и головы поднять не могли. Все, что им оставалось, – смотреть, как лейтенанта тащат в джунгли. Потом они нашли его в канаве – из него ремней понаделали. Эти сволочи обычно так и поступали – расчленяли тела и швыряли остатки в канаву... Штыками орудовали, понимаете?
Это снова Дэнни Кортес, на сей раз более подробно рассказывает о нравах на той войне. А теперь – Джимми Харрис, его рассказ об изнасиловании, которого не было.
Ллойд велел нам подняться наверх... Наверх... А парни сказали ему, иди в жопу. Потом схватили его и оттащили от Роксаны, ну от того места, где они были, в середине комнаты. Пластинка все еще вертелась, и был слышен грохот барабанов. Ребята бьют в барабаны.
(Один сплошной шум, ничего не слышно, говорил Кортес. Вы когда-нибудь были под артиллерийским обстрелом? Грохот стоит страшный, даже если находишься далеко.)
Там был, знаете, такой столб посредине комнаты. Ну, вроде подставки или водосточной трубы. Так они прижали Ллойда к этому столбу. Я и понятия не имел, что они собираются с ним делать, ведь он президент, они явно нарываются на крупные неприятности. Спокойно, говорю им, ребята, охолоните, он же наш президент. Но они... они и слушать не хотят. Они... они привязывают его к дереву, а Роксана рыдает, плачет, понимаете?.. То есть не к дереву, а к столбу. Роксана плачет. Они хватают ее. Она отбивается, она не хочет, но они все равно делают это, вставляют, один за другим, один за другим. Потом они ее куда-то уносят, поднимают с пола и выносят наружу... У нее идет кровь.
(Все, что им оставалось, так это смотреть, как его тащат в джунгли, – это Кортес. Потом они нашли его в канаве – из него ремней понаделали. Эти сволочи обычно так и поступали – расчленят тело и выбросят в канаву. Штыками действуют, гады.)
– Ну так как, мистер Карелла, – нарушил тишину Ляйдер. – Надумали что-нибудь?
* * *
Собаку поместили в комнатку на первом этаже полицейского гаража. Один парень в форме пообещал Карелле присмотреть за ней, пока тот занят наверху. Только этот парень подумал, что с собакой что-то неладное происходит: он хочет покормить ее, а та отказывается. Карелла объяснил, что это собака-поводырь. Полицейский непонимающе посмотрел на него:– Ну и что из этого?
– Ее выдрессировали принимать пищу только от хозяина.
– А где хозяин?
– Умер.
– Что ж, тогда этой псине придется голодать, – философски заметил полицейский и вернулся к чтению журнала, отмахиваясь таким образом от большого и сложного собачьего мира.
Карелла взялся за ошейник и повел пса к машине. Он не хотел брать собаку, а особенно такую, что отказывается от еды. Он представил себе, как она тощает и тощает и в конце концов превращается в тень. Интересно, а в самом ли деле ей сделали все необходимые прививки? Ему не нужна собака, а тем более собака, отказывающаяся от еды и превращающаяся в собственную тень; но меньше всего ему нужна бешеная собака. Нет, все-таки надо разобраться во всех этих кнопках и металлических дисках, что на ошейнике.
Так, вот медная бляха – лицензия, где назван город, год и выгравирован шестизначный номер. Дальше еще одна бляха, из нержавеющей стали, с именем и адресом доктора Джеймса Коппела, наверно, ветеринара, и тут же – слова: «Мне сделали прививку от бешенства», и год, и четырехзначный номер. Рядом еще одна бляха из нержавеющей стали, на ней надпись – «Школа для собак-поводырей» с указанием адреса – Перри-стрит. И очередная бляха из нержавеющей стали, на которой написано: «Мой хозяин – Джеймс Р. Харрис», и далее домашний адрес и телефон.
И, наконец, ключ все из той же нержавеющей стали.
Зачем понадобился ключ, Карелла понял, только разглядев слово Мослер на головке, непосредственно под отверстием, где к ошейнику было прикреплено металлическое кольцо. К ободу кольца пристала грязь, точнее земля. А ключ был от персонального банковского сейфа, и Карелла готов был поставить на кон свою годовую зарплату, что именно этот ключ когда-то выкопали из ящика с цветами. Он знал название банка, где Харрис держал деньги, – они с Мейером обнаружили его, когда осматривали квартиру: Первый Федеральный на Йетс-авеню. Знал он и то, что потребуется ордер, чтобы проникнуть в этот сейф, есть у него ключ или нет. Хорошо, что он оказался в Главном полицейском управлении: все судебные учреждения – федеральные ли, городские ли, штатные – находились в радиусе пяти кварталов. Карелла отцепил ключ от ошейника и снова повел собаку в гараж.
– Как, опять? – спросил полицейский.
Глава 15
В начале третьего в 41-м раздался звонок. Трубку взял детектив Джордж Андерхилл.
– Привет, это Сэм Гроссман. У меня готовы результаты анализа крови.
– Какой крови?
– С тротуара.
– Ах да. – У Андерхилла совершенно вылетел из головы запрос, который сам же он и посылал. По правде говоря, он забыл о нем почти сразу же, как вчера вечером позвонил в лабораторию. А теперь, пожалуйте вам, Гроссман со своими результатами. Что с ними делать, совершенно непонятно, потому что ни из одной больницы города не поступали сведения о жалобах на укус собаки.
– Ладно, диктуй, – Андерхилл потянулся за карандашом.
– Первое. Да, это кровь. Второе. Да, это кровь человека.
– Группа?
– Тебе повезло. Группа Б.
– А в чем везение?
– Тебе бы еще больше повезло, если в это была группа АБ, потому что людей с такой группой крови от трех до шести процентов населения страны. Ну а твой случай – это 1 – 15 процентов.
– Да, везение прямо потрясающее.
– Но ведь могла быть, положим, группа А или группа О. А это – большинство.
– Спасибо большое, утешил.
– Чем-нибудь еще могу быть полезен?
– Нет, разве что... К тебе не поступали жалобы на собачий укус?
– А что, этого малого укусила собака?
– Да.
– А собака, часом, не бешеная?
– Нет.
– Откуда ты знаешь?
– Да так хозяин сказал полицейскому, который занимался этим делом.
– Потому что, если она бешеная...
– Нет, нет, это собака-поводырь, как она может быть бешеной?
– Как и любая другая.
– Так или иначе этой делали прививки.
– А кого она укусила?
– Мы не знаем. Кто-то пытался напасть на ее хозяина.
– То есть?
– Кто-то пытался напасть на хозяина, ну и собака его защитила.
– А хозяин слепой?
– Ну да. Это ведь собака-поводырь, следовательно...
– Вы это дело вместе с Кареллой ведете?
– Нет. А кто такой Карелла?
– Он работает в восемьдесят седьмом.
– Нет, не знаю такого.
– Я это к тому, что он занят расследованием серии убийств, в которых жертвами стали слепые.
– Но это не убийство. Это даже, если хочешь знать, не нападение. Какой-то малый попытался напасть на слепого, и его укусила собака. Вот и все.
– Где?
– Ты имеешь в виду, в какое место укусила? Мы не знаем.
– Я спрашиваю, где это все произошло?
– На углу Черри и Лэйрд.
– В такой дали?
– В такой дали. Слушай, у меня тут полно работы. – И, поблагодарив еще раз Сэма Гроссмана, Андерхилл повесил трубку.
Гроссман тоже положил трубку на рычаг, задумался, какова вероятность того, что эта история имеет отношение к случаям, которыми занят Карелла, и решил все-таки позвонить на всякий случай.
На звонок отозвался Дженеро.
– Восемьдесят седьмой участок, детектив Дженеро. – Он никогда не забывал представиться по всей форме. Все остальные детективы называли только имя; Дженеро обслуживал абонентов по высшему разряду.
– Говорит Сэм Гроссман из лаборатории. Карелла там?
– Нет.
– А где он?
– Не знаю.
– Когда появится?
– Представления не имею.
– Не знаешь, кто ведет с ним дело о слепых?
– По-моему, Мейер.
– А он на месте?
Дженеро обвел взглядом инспекторскую.
– Да нет, что-то не вижу.
– Хорошо, пусть кто-нибудь из них позвонит мне при первой возможности, ладно?
– Передам.
– Знаешь что, мне хотелось бы поговорить с лейтенантом.
– Сейчас переключу на дежурного сержанта, он свяжет тебя.
Дженеро нажал на какую-то клавишу и, когда послышался голос Мерчисона, сказал:
– Дейв, переключи, пожалуйста, на лейтенанта.
Гроссман ждал. Ему даже показалось, что его разъединили, но тут трубка ожила:
– Восемьдесят седьмой, Бернс.
– Пит, это Сэм Гроссман из лаборатории.
– Да, Сэм, привет, как делишки?
– Все нормально. Я только что разговаривал с неким Джорджем Андерхиллом из сорок первого, он ведет дело о слепом.
– Убийство?
– Нет, всего лишь попытка нападения. Не знаю, имеет ли это какое-нибудь отношение к делу, которое ведет Стив, но, по-моему, стоит связаться с Андерхиллом.
– Ты прав, я скажу Стиву.
– Этого типа укусила собака-поводырь. Может, послать уведомление больницам?
– А разве Андерхилл не сделал этого?
– Не знаю.
– Ладно, я прослежу, чтобы кто-нибудь этим занялся. Спасибо, Сэм.
– Не за что, – Гроссман повесил трубку.
Бернс отодвинул аппарат и вышел в инспекторскую. Дженеро разглядывал трусики, разложенные у него на столе.
– А это еще что такое? – осведомился Бернс.
– Вещественное доказательство.
– Чего?
– Непристойного поведения.
– Ага, ясно. Слушай, позвони-ка в управление больницами и скажи, что нас интересуют жалобы на укус собаки. Попроси их в случае чего связаться с Кареллой.
– Это капитана Гроссмана идея?
– Да, это идея капитана Гроссмана.
– Значит, мне не надо передавать Карелле, что он звонил?
– Оставь у Кареллы на столе записку.
– И у Мейера?
– И у Мейера.
– Но сначала позвонить в управление больниц?
– Да, если только тебе удастся ничего не забыть и сделать сразу три вещи.
– О чем речь, – сказал Дженеро.
– А что вам нужно в этом личном сейфе, детектив Карелла? По вашей заявке этого не видно.
– Да я и сам не знаю, ваша честь, что в нем, – ответил Карелла.
– Так как же я могу вам выдать разрешение на вскрытие сейфа?
– Ваша честь, как видно из заявки, я веду дело об убийстве, и у меня есть основания полагать, что убийца искал нечто в квартире, где жили его жертвы...
– Да, да, это я понял.
– И это нечто может оказаться в сейфе, и тогда у меня на руках будет вещественное доказательство по делу об убийстве.
– Но что именно вы ищете, вам неизвестно?
– Нет, ваша честь.
– А вы лично знаете, что такое доказательство существует?
– Ваша честь, я знаю только, что убийца перерыл вверх дном всю квартиру в поисках чего-то. Впрочем, и это в заявке указано.
– В таком случае нельзя сказать, что вы лично знаете о существовании доказательств.
– Ваша честь, мне не кажется, что вскрытие сейфа будет означать противозаконный обыск; ведь не является же противозаконным обследование гардероба убитого на месте преступления.
– Но в данном случае речь не идет о месте преступления.
– Это я понимаю, ваша честь. Но помнится, у меня было, к примеру, разрешение вскрыть личный сейф, когда я расследовал всего-навсего подделку полиса, а здесь речь идет об убийстве.
– А в том случае вы лично знали, что находится в сейфе?
– Да, от осведомителя.
– Сведения, полученные от осведомителя, составляют, по закону, предмет личной осведомленности, – сказал судья.
– Ваша честь, поверьте, мне надо посмотреть на содержимое этого сейфа. Убито уже трое, все слепые, и я полагаю, что там может оказаться какая-нибудь ниточка. И у меня есть основания думать, что вероятность этого весьма высока.
– Даже если я выдам ордер, – сказал судья, – он потом может принести вам скорее вред, чем благо. На суде доказательства, добытые таким образом, могут быть оспорены.
– Привет, это Сэм Гроссман. У меня готовы результаты анализа крови.
– Какой крови?
– С тротуара.
– Ах да. – У Андерхилла совершенно вылетел из головы запрос, который сам же он и посылал. По правде говоря, он забыл о нем почти сразу же, как вчера вечером позвонил в лабораторию. А теперь, пожалуйте вам, Гроссман со своими результатами. Что с ними делать, совершенно непонятно, потому что ни из одной больницы города не поступали сведения о жалобах на укус собаки.
– Ладно, диктуй, – Андерхилл потянулся за карандашом.
– Первое. Да, это кровь. Второе. Да, это кровь человека.
– Группа?
– Тебе повезло. Группа Б.
– А в чем везение?
– Тебе бы еще больше повезло, если в это была группа АБ, потому что людей с такой группой крови от трех до шести процентов населения страны. Ну а твой случай – это 1 – 15 процентов.
– Да, везение прямо потрясающее.
– Но ведь могла быть, положим, группа А или группа О. А это – большинство.
– Спасибо большое, утешил.
– Чем-нибудь еще могу быть полезен?
– Нет, разве что... К тебе не поступали жалобы на собачий укус?
– А что, этого малого укусила собака?
– Да.
– А собака, часом, не бешеная?
– Нет.
– Откуда ты знаешь?
– Да так хозяин сказал полицейскому, который занимался этим делом.
– Потому что, если она бешеная...
– Нет, нет, это собака-поводырь, как она может быть бешеной?
– Как и любая другая.
– Так или иначе этой делали прививки.
– А кого она укусила?
– Мы не знаем. Кто-то пытался напасть на ее хозяина.
– То есть?
– Кто-то пытался напасть на хозяина, ну и собака его защитила.
– А хозяин слепой?
– Ну да. Это ведь собака-поводырь, следовательно...
– Вы это дело вместе с Кареллой ведете?
– Нет. А кто такой Карелла?
– Он работает в восемьдесят седьмом.
– Нет, не знаю такого.
– Я это к тому, что он занят расследованием серии убийств, в которых жертвами стали слепые.
– Но это не убийство. Это даже, если хочешь знать, не нападение. Какой-то малый попытался напасть на слепого, и его укусила собака. Вот и все.
– Где?
– Ты имеешь в виду, в какое место укусила? Мы не знаем.
– Я спрашиваю, где это все произошло?
– На углу Черри и Лэйрд.
– В такой дали?
– В такой дали. Слушай, у меня тут полно работы. – И, поблагодарив еще раз Сэма Гроссмана, Андерхилл повесил трубку.
Гроссман тоже положил трубку на рычаг, задумался, какова вероятность того, что эта история имеет отношение к случаям, которыми занят Карелла, и решил все-таки позвонить на всякий случай.
На звонок отозвался Дженеро.
– Восемьдесят седьмой участок, детектив Дженеро. – Он никогда не забывал представиться по всей форме. Все остальные детективы называли только имя; Дженеро обслуживал абонентов по высшему разряду.
– Говорит Сэм Гроссман из лаборатории. Карелла там?
– Нет.
– А где он?
– Не знаю.
– Когда появится?
– Представления не имею.
– Не знаешь, кто ведет с ним дело о слепых?
– По-моему, Мейер.
– А он на месте?
Дженеро обвел взглядом инспекторскую.
– Да нет, что-то не вижу.
– Хорошо, пусть кто-нибудь из них позвонит мне при первой возможности, ладно?
– Передам.
– Знаешь что, мне хотелось бы поговорить с лейтенантом.
– Сейчас переключу на дежурного сержанта, он свяжет тебя.
Дженеро нажал на какую-то клавишу и, когда послышался голос Мерчисона, сказал:
– Дейв, переключи, пожалуйста, на лейтенанта.
Гроссман ждал. Ему даже показалось, что его разъединили, но тут трубка ожила:
– Восемьдесят седьмой, Бернс.
– Пит, это Сэм Гроссман из лаборатории.
– Да, Сэм, привет, как делишки?
– Все нормально. Я только что разговаривал с неким Джорджем Андерхиллом из сорок первого, он ведет дело о слепом.
– Убийство?
– Нет, всего лишь попытка нападения. Не знаю, имеет ли это какое-нибудь отношение к делу, которое ведет Стив, но, по-моему, стоит связаться с Андерхиллом.
– Ты прав, я скажу Стиву.
– Этого типа укусила собака-поводырь. Может, послать уведомление больницам?
– А разве Андерхилл не сделал этого?
– Не знаю.
– Ладно, я прослежу, чтобы кто-нибудь этим занялся. Спасибо, Сэм.
– Не за что, – Гроссман повесил трубку.
Бернс отодвинул аппарат и вышел в инспекторскую. Дженеро разглядывал трусики, разложенные у него на столе.
– А это еще что такое? – осведомился Бернс.
– Вещественное доказательство.
– Чего?
– Непристойного поведения.
– Ага, ясно. Слушай, позвони-ка в управление больницами и скажи, что нас интересуют жалобы на укус собаки. Попроси их в случае чего связаться с Кареллой.
– Это капитана Гроссмана идея?
– Да, это идея капитана Гроссмана.
– Значит, мне не надо передавать Карелле, что он звонил?
– Оставь у Кареллы на столе записку.
– И у Мейера?
– И у Мейера.
– Но сначала позвонить в управление больниц?
– Да, если только тебе удастся ничего не забыть и сделать сразу три вещи.
– О чем речь, – сказал Дженеро.
* * *
Судья прочитал заявку Кареллы и спросил:– А что вам нужно в этом личном сейфе, детектив Карелла? По вашей заявке этого не видно.
– Да я и сам не знаю, ваша честь, что в нем, – ответил Карелла.
– Так как же я могу вам выдать разрешение на вскрытие сейфа?
– Ваша честь, как видно из заявки, я веду дело об убийстве, и у меня есть основания полагать, что убийца искал нечто в квартире, где жили его жертвы...
– Да, да, это я понял.
– И это нечто может оказаться в сейфе, и тогда у меня на руках будет вещественное доказательство по делу об убийстве.
– Но что именно вы ищете, вам неизвестно?
– Нет, ваша честь.
– А вы лично знаете, что такое доказательство существует?
– Ваша честь, я знаю только, что убийца перерыл вверх дном всю квартиру в поисках чего-то. Впрочем, и это в заявке указано.
– В таком случае нельзя сказать, что вы лично знаете о существовании доказательств.
– Ваша честь, мне не кажется, что вскрытие сейфа будет означать противозаконный обыск; ведь не является же противозаконным обследование гардероба убитого на месте преступления.
– Но в данном случае речь не идет о месте преступления.
– Это я понимаю, ваша честь. Но помнится, у меня было, к примеру, разрешение вскрыть личный сейф, когда я расследовал всего-навсего подделку полиса, а здесь речь идет об убийстве.
– А в том случае вы лично знали, что находится в сейфе?
– Да, от осведомителя.
– Сведения, полученные от осведомителя, составляют, по закону, предмет личной осведомленности, – сказал судья.
– Ваша честь, поверьте, мне надо посмотреть на содержимое этого сейфа. Убито уже трое, все слепые, и я полагаю, что там может оказаться какая-нибудь ниточка. И у меня есть основания думать, что вероятность этого весьма высока.
– Даже если я выдам ордер, – сказал судья, – он потом может принести вам скорее вред, чем благо. На суде доказательства, добытые таким образом, могут быть оспорены.