МакБейн Эд. Ночные кошмары

   Он перепрыгивал через две ступеньки – не потому, что торопился. Просто и это давно вошло в привычку. Он поднимался так по лестницам с двенадцати лет, когда вдруг начал быстро тянуться вверх. А к семнадцати, достигнув почти шести футов, расти перестал. Он был широкоплеч, мускулист, узок в бедрах – стройная фигура настоящего атлета. Шатен с карими глазами, немного косящими, что придавало Карелле слегка азиатский вид.
   В домах этого квартала было либо слишком жарко, либо слишком холодно. В дом Харриса, казалось, была направлена вся энергия центрального отопления. Карелла стянул шерстяную шапочку и сунул ее в карман макинтоша, затем расстегнул и сам макинтош. Из-за закрытых дверей доносились звуки телевизора. Кто-то спустил воду в туалете. Он добрался до третьего этажа. Квартира 3С находилась в самом конце площадки.
   – Джимми? – спросил женский голос.
   – Нет, мэм, это полиция.
   – Полиция?
   – Да, мэм. – Карелла подождал. Дверь со скрипом приоткрылась на ширину цепочки. В квартире было темно, так что лица женщины разглядеть он не мог.
   – Покажите ваш жетон, – сказала она.
   Жетон уже был зажат в ладони, его всегда требовали показать. Он был прикреплен изнутри к небольшому кожаному бумажнику, в котором лежало также его служебное удостоверение. Карелла протянул жетон, ожидая, что его пригласят войти.
   – Он у вас в руках? – спросила женщина.
   – Ну да, – полуудивленно, полураздраженно ответил Карелла.
   В узкой дверной щели появилась рука.
   – Разрешите пощупать, – и только тут Карелла понял, что женщина слепа. Он вытянул руку с жетоном, глядя, как ее пальцы ощупывают голубую эмаль покрытия и позолоту городской печати.
   – Как вас зовут?
   – Детектив Карелла.
   – Ну что ж, вроде все нормально, – она убрала руку. Но цепочку не сняла. – А что вам надо?
   – Джеймс Харрис здесь живет?
   – Да, а в чем дело?
   – Миссис Харрис, – начал Карелла и запнулся. Эту часть своей работы он ненавидел больше всего. По-человечески о таких вещах не скажешь, ну просто не скажешь, и смысл сказанного ничем не смягчишь. – Ваш муж мертв.
   Наступило молчание.
   – Что?.. Как вы сказали?
   – Позвольте войти, пожалуйста.
   – Да, да, конечно...
   Женщина повозилась с цепочкой, и дверь широко распахнулась. В слабом свете лестничной лампы он увидел стройную блондинку в длинном, схваченном в талии поясом голубом халате и огромных очках, закрывавших не только глаза, но и большую часть лица. В квартире было совершенно темно. Он смущенно потоптался на пороге, она сразу почувствовала это и поняла причину.
   – Сейчас зажгу свет, – женщина повернулась и уверенно пошла вдоль стены, нашаривая выключатель. Вспыхнул свет. Карелла переступил через порог и закрыл за собой дверь.
   Они оказались в кухне, что Кареллу совершенно не удивило: в этом районе входная дверь часто ведет прямо на кухню. Иные из кухонь блестят, как начищенный самовар, в других от грязи не продохнуть. Эта была где-то посередине. Не знай он, что хозяева – слепые, то, пожалуй бы, сказал, что за домом своим они ухаживают не слишком прилежно. Женщина стояла сейчас лицом к нему в позе, характерной для слепых: подбородок выжидательно выдвинут вперед.
   – Миссис Харрис, – начал Карелла, – вашего мужа убили.
   – Убили? – она энергично затрясла головой. – Нет... нет, это какая-то ошибка.
   – Если бы так...
   – Но почему... почему? Нет, не может быть. Ведь он же, знаете ли, слепой.
   Он прекрасно понимал ее. Такая мысль просто не может уместиться в голове. Слепых и маленьких детей не убивают. Не душат певчих птиц и не отрывают крыльев у бабочек. Если бы так... И убивают, и душат, и отрывают. Вот как сейчас. В этот самый момент ее муж лежит на асфальте с перерезанным горлом.
   – Он мертв, миссис Харрис, – медленно повторил Карелла, – его убили.
   – Где он?
   – С минуты на минуту его отвезут в больницу Буэна Виста.
   – Да, а сейчас где он?
   – На Хэннон-сквер.
   – Как его убили?
   Она говорила с мягким южным акцентом и так тихо, что Карелла с трудом слышал ее. Но вопросы она ставила ясно, желая узнать то самое, что он всячески хотел утаить.
   – Его зарезали ножом, – сказал Карелла.
   Она надолго замолчала. За окном шуршали шины автомобилей, ревели двигатели, визжали тормоза. Откуда-то издалека донесся гудок паровоза.
   – Присядьте, пожалуйста, – она безошибочно указала на кухонный стол. Он подвинул стул и сел. Она устроилась напротив.
   – Если хотите, наш разговор можно отложить, – предложил Карелла.
   – А разве не лучше сразу?
   – Лучше, конечно, если только вы готовы.
   – Что вы хотите знать?
   – Когда вы в последний раз виделись с мужем, миссис Харрис?
   – Сегодня утром. Мы вместе вышли из дома в десять.
   – И куда направились?
   – Я работаю в центре. А Джимми пошел на Холл-авеню. Обычно он работает там – между Серкл и Монтгомери. – Женщина помолчала. – Он нищий.
   – А вы где работаете, миссис Харрис?
   – Есть такая компания: услуга-почтой. Я запечатываю каталоги.
   – Что за каталоги?
   – Реклама наших услуг. Мы делаем такие отправления дважды в месяц. Одна девушка печатает адреса рассылки, а я заклеиваю конверты. Мы продаем разного рода сувениры – пепельницы, солонки, перечницы, подставки для стаканов...
   – И как называется ваша компания, миссис Харрис?
   – "Престиж Новелти". Это на Датчмен-роу. Прямо в торговом центре.
   – Стало быть, вы с мужем сегодня ушли из дома в десять?
   – Да. Обычно мы стараемся переждать часы пик. У Джимми собака, так что мы... – Она остановилась на полуслове. – Где Стэнли?
   – За ним присмотрят, миссис Харрис.
   – С ним-то хоть все в порядке?
   – Не знаю, право. Может, его усыпили, а может... – Карелла недоговорил.
   – Что вы хотели сказать? Отравили?
   – Да, мэм.
   – Из чужих рук Стэнли есть бы не стал. Только Джимми кормит его. Так его приучили. Он даже у меня ничего не возьмет. Джимми и только Джимми.
   – Скоро все прояснится, миссис Харрис. Ветеринар должен там быть с минуты на минуту. Миссис Харрис, это ваше обычное расписание? Вы всегда выходили из дома вместе и в десять утра?
   – По будним дням.
   – А возвращались когда?
   – Я обыкновенно в три, в половине четвертого. А Джимми гораздо позже: конец рабочего дня, когда люди возвращаются с работы, для него самое удачное время. Потом он пережидает еще с полчасика в баре, чтобы прошел час пик. В половине, без четверти семь садится в метро. Домой обычно приходит... – Женщина запнулась. Она вдруг поняла, что говорит о мертвом в настоящем времени. И мысль эта была ужасна. Карелла увидел, как из-под огромных очков медленно покатились слезы. Он помолчал.
   – Прошу прощения, – сказала она.
   – Если хотите...
   – Нет, нет, – она покачала головой. – Он... он обычно приходил самое позднее в половине восьмого. – С этими словами миссис Харрис резко поднялась с места и безошибочно прошла к буфету над мойкой. Нащупав бумажную салфетку, она высморкалась. – Обычно к этому времени у меня готов ужин. А иногда мы выходили закусить куда-нибудь, Джимми любит китайские рестораны, вот мы и наведывались туда частенько. С собакой не пропадешь, – и она снова залилась слезами.
   – У вас одна собака?
   – Да. – Слово утонуло в салфетке, прижатой ко рту. Миссис Харрис вытащила еще одну из пачки и снова высморкалась. – Собаки-поводыри дороги. Мне она не нужна. Я все время с Джимми, только что на работе без него, да с работы возвращаюсь, но у меня палочка. Я... Я... – слезы снова покатились у нее по щекам. Откуда-то из самой глубины, из груди, вырвалось мучительное рыдание, так что она даже задохнулась.
   Карелла молчал. Миссис Харрис плакала, прижав к глазам салфетку. У нее за спиной, за окном, начал падать снежок. Интересно, закончили они там? Ребятам из лаборатории снег может помешать. Снег падал бесшумно. Она не могла знать, что идет снег. Ни видеть, ни слышать его не могла. Не переставая, она плакала, все в ту же вымокшую и смятую салфетку. В конце концов, откинувшись на спинку стула и подняв голову, она спросила:
   – Что-нибудь еще?
   – Миссис Харрис, как по-вашему, кто мог это сделать?
   – Понятия не имею.
   – У вашего мужа были враги?
   – Нет. Он ведь слепой. – И опять Карелла прекрасно понял ее. У слепых не бывает врагов. Слепых жалеют, слепым сочувствуют, к слепым никто не испытывает ненависти.
   – И никаких писем с угрозами в последнее время не получали, никто не звонил?
   – Нет.
   – Миссис Харрис, это был смешанный брак...
   – Смешанный?
   – Я хочу сказать...
   – А-а – что я белая.
   – Да. Может, среди ваших соседей или... сослуживцев были... ну те, кому этот брак очень не нравился.
   – Нет.
   – Расскажите мне о своем муже.
   – А что вы хотите знать?
   – Сколько ему было?
   – Тридцать. В августе исполнилось.
   – Он с рождения слепой?
   – Нет, его ранили на войне.
   – Когда?
   – Десять лет назад. То есть через месяц будет десять. Четырнадцатого декабря.
   – И давно вы замужем?
   – Пять лет.
   – Как ваше девичье имя?
   – Изабел Картрайт.
   – Миссис Харрис, – начал Карелла и смущенно замолк. – Скажите, другие женщины у вашего мужа были?
   – Нет.
   – А у вас мужчины?
   – Нет.
   – Как родственники отнеслись к вашему замужеству?
   – Отец любил Джимми. Он умер два года назад. Джимми приезжал в Теннесси, когда он болел.
   – А мать?
   – Матери я не знала. Она умерла при родах.
   – А вы родились слепой?
   – Да.
   – Братья или сестры у вас есть?
   – Нет.
   – А у мужа были?
   – У него есть сестра. Крисси. Кристина. Вы что, записываете все это?
   – Да, мэм. Вас что-то смущает? Тогда я могу...
   – Нет, нет, пожалуйста.
   – А родители вашего мужа живы?
   – Мать жива. Софи Харрис. Она по-прежнему живет в Даймонбеке.
   – Вы ладите?
   – Да.
   – Миссис Харрис. За последнее время не произошло ли каких-нибудь событий, способных настроить кого-то против...
   – Нет.
   – Пусть это выглядит сколь угодно неправдоподобно.
   – Нет, даже вообразить себе не могу.
   – Ну что ж, благодарю вас, – Карелла закрыл блокнот. По правилам, он должен был вызвать жену убитого в морг для опознания. Но это не стандартный случай. Конечно, Изабел Харрис могла ощупать лицо мужа и опознать его не хуже зрячей. Но такая процедура – тяжелое испытание. И оставалось только гадать, каково это – ощупывать тело. Может, лучше позвонить матери Джимми – пусть она опознает его. Софи Харрис. Живет в Даймондбеке. Он записал ее имя, утром позвонит. Но почему, с другой стороны, надо отказывать Изабел Харрис в праве, которое только ей принадлежит – отказывать лишь на том основании, что она слепая. Ладно, надо действовать прямо. Из многолетнего опыта он знал, что это самое лучшее, а может, и единственно правильное.
   – Миссис Харрис, – сказал Карелла, – по правилам жене или мужу полагается опознать убитого. – Он заколебался. – Вы как?..
   – Да, да, конечно. Прямо сейчас?
   – Лучше всего было бы завтра утром.
   – В какое время?
   – Я заеду за вами в десять.
   – Хорошо, в десять, – кивнула она.
   Он пошел к двери, но на полдороге остановился. За окнами по-прежнему неслышно падал снег.
   – Миссис Харрис...
   – Да?
   – Вы... Я могу быть вам чем-нибудь полезен?
   – Нет, нет, спасибо.

* * *

   Когда в дверь постучали, Изабел уже легла.
   Она ощупала ручные часы – без двадцати двенадцать. Наверное, этот детектив вернулся, подумала она: почувствовал, наверное, что она ему лгала. Услышал что-нибудь в голосе или по лицу угадал. Она нарочно солгала ему, нарочно сказала «нет», да так решительно, чтобы сомнений не осталось. И вот теперь он вернулся: хочет, наверное, узнать, зачем она лгала. А теперь уже не важно, Джимми больше нет, так что можно было с самого начала сказать правду. Ну, хорошо, скажет сейчас. На ней была длинная теплая ночная рубашка, она всегда надевала ее зимой, но с наступлением весны спала голой. Джимми говорил, что не любит продираться к ней сквозь толстый слой одежды. Изабел опустила ноги на холодный деревянный пол. В одиннадцать отопление выключают, и в квартире становится холодно, как на улице. Она накинула халат и, вытянув руку, чтобы не наткнуться на стул справа, пошла к двери спальни. Прошла в гостиную – порог скрипнул, – миновала пианино, на котором так любил наигрывать Джимми: он играл по слуху, говорил, что из него мог бы получиться чуть ли не Сачмо. Черта с два!.. Удивительно, что она так расчувствовалась. Ведь она его уже год как не любила – и все равно слезы были искренними.
   Она добралась до кухни и остановилась у входной двери.
   – Кто там?
   – Миссис Харрис?
   – Да, а в чем дело?
   – Полиция.
   – Детектив Карелла?
   – Нет, мэм.
   – А кто же?
   – Сержант Ромни. Откройте, пожалуйста. Мы вроде нашли убийцу вашего мужа.
   – Минуту, – она сняла цепочку.
   Он вошел в квартиру и закрыл за собой дверь. Слышно было, как щелкнул замок. Какое-то движение. Скрип половицы. Теперь он стоял прямо напротив нее.
   – Где это?
   Она не поняла.
   – Куда он положил это?
   – Положил что? Кто... Кто вы?
   – Говори немедленно, куда он положил это, и тебе ничего не будет.
   – Я не знаю, что вы имеете... Не знаю...
   У нее уже готов был вырваться крик. Вся дрожа, она отступила и наткнулась на стену. Услышала скрежет металла о металл, почувствовала, что он приближается, и тут же что-то острое уткнулось ей прямо в горло.
   – Ни звука! Где это?
   – Я не понимаю, о чем вы говорите.
   – Ты что, хочешь, чтобы я тебя прикончил?
   – Нет, нет, не надо, но я, честное слово, не знаю...
   – Ну так говори тогда, где...
   – Прошу вас...
   – Где? – внезапно он изо всех сил ударил ее, так что очки слетели на пол. – Где? – Он снова ударил ее. – Где? Где?

Глава 3

   – Да, про времена года не со всяким поговоришь, – заметил Мейер. – Возьми хоть среднего жителя Флориды или Калифорний. Что они тебе скажут про времена года? Они считают, что погода должна быть всегда одинаковой, день за днем.
   На уличного философа он был не особенно похож, хотя в данный момент поспешал по улице за Кареллой, философствуя на ходу. Выглядел он тем, кем и был на самом деле – полицейским на задании, направлявшимся к дому Харриса. Рослый, плотный, с пронзительно-голубыми глазами и лицом, которое казалось еще круглее, чем было на самом деле, Мейер был совершенно лыс, лыс давно, лет с тридцати.
   Облысение стало результатом его феноменального терпения. Он родился в семье портного-еврея – чуть ли не единственной еврейской семье в округе. У старого Макса Мейера было своеобразное чувство юмора. Сына он назвал Мейером, и получилось Мейер Мейер. Ужасно смешно. «Мейер, Мейер, жид заблеял», – дразнили его соседские ребятишки. Как-то они привязали его к столбу и развели у самых ног костер. Мейер терпеливо молился, чтобы пошел дождь. Мейер терпеливо молился, чтобы кто-нибудь прошел мимо и пописал на огонь. Дождь, в конце концов, пошел, но еще до этого мальчик пришел к твердому убеждению, что в мире полно шутников. В итоге он научился жить в ладу со своим именем и привык не замечать всяческие шутки, шпильки, колкости и иронические высказывания по этому поводу. Но за все надо платить. У него начали выпадать волосы. К тридцати годам его череп сделался голым, как мускусная дыня. А теперь, когда лысый полицейский появился на телевизионном экране, возникли другие проблемы. И если хоть кто-нибудь в участке назовет его...
   Терпение, повторял он себе, терпение.
   К полуночи снег прекратился. А утром на мостовой осталась только снежная пыль, день выдался ясный и безоблачный. Оба копа шли с непокрытыми головами, подняв воротники пальто. Руки они засунули в карманы. Мейер болтал, не умолкая, и изо рта у него вылетал легкий пар.
   – Как-то мы с Сарой ездили в Швейцарию. Это было несколько лет назад в конце сентября. Люди готовились к зиме. Подстригали траву, собственно, не подстригали даже, а косили. А потом сушили ее, чтобы коровам было что есть зимой. Запасались дровами, уводили коров с гор, в хлева, словом, целое мероприятие. Они знали, что скоро пойдет снег, и знали, что к зиме следует подготовиться. Да, времена года. А иначе что же? – всегда все одно, а это неестественно. Так я считаю.
   – Ясно, – сказал Карелла.
   – А ты как считаешь, Стив?
   – Да никак, – Карелла считал, что сейчас холодно. Он считал, что для ноября слишком холодно. Он вспоминал прошлый год, когда в городе зимой ждали то жуткого снегопада, то оттепели. Вот и весь выбор. Не хотелось, чтобы и нынче было то же самое. Пожалуй, он не отказался бы жить во Флориде или в Калифорнии. Может, им там, во Флориде, нужны опытные полицейские? Прихватить какого-нибудь деревенщину, которому вдруг взбрело в голову обчистить банк. Сидеть в тени пальм, потягивая что-нибудь холодное. При этой мысли Кареллу передернуло от холода.
   В свете дня дом, где жил Харрис, уже не казался таким мрачным, как вчера вечером. Разумеется, сажа на стенах никуда не делась – как же в этом городе без сажи, – но под чернотой все же проглядывал красный кирпич, и дом выглядел почти уютно. Вот этого-то как раз жители города и не замечали. Даже Карелла обычно воспринимал город всего лишь в различных оттенках двух цветов – черного и белого. Покрытые сажей здания, вонзающиеся шпилями в серое небо, черный асфальт мостовых, серые тротуары и бордюры, тусклый, устрашающе мрачный мегаполис. На самом деле все было не так.
   Была своя расцветка у домов – красный кирпич вперемежку с желтым, песчаник рядом с деревом, выкрашенным в самые различные цвета – оранжевый, голубой, мраморный, пепельный, розовый. Был свой цвет и афиш и плакатов – приглашая в самые разные места – от концертов рок-групп до салонов красоты, – они налезали друг на друга, смешивались, слипались, и в результате получалось нечто вроде абстрактной живописи. И у уличного движения, и у уличных огней тоже был свой цвет – зеленый, желтый, красный: цвета эти плясали в лужах на асфальте, смешиваясь с отражениями шикарных машин, сошедших с конвейеров Детройта, и образуя удивительную мозаику всех мыслимых и немыслимых оттенков цвета. Цветом обладал и обычный мусор – отходов здесь было больше, чем в любом другом американском городе, и нередко он так и оставались нетронутыми из-за очередной забастовки мусорщиков. У стен жилых домов валялись зеленые, бежевые, бледно-желтые мешки и пакеты из пластика – кладбище отходов современной пищевой промышленности, вместилище остатков съеденного или выброшенного за ненадобностью восемью миллионами жителей города. И уж конечно, – спаси Господь всех, кто ездит в метро – есть свои краски у разнообразных надписей, намалеванных на стенах вагонов. И наконец, есть свой цвет у людей. Здесь живут не просто белые и черные. Цветов столько, сколько жителей в городе.
   Двое полицейских молча поднимались по лестнице. Один думал о временах года, другой – о цветовой гамме Оба думали о городе. Добравшись до третьего этажа, они постучали в квартиру 3С. Никто не откликнулся. Карелла посмотрел на часы и снова постучался.
   – Ты ей сказал, что заедешь в десять? – спросил Мейер.
   – Да, – Карелла возобновил свои попытки. – Миссис Харрис? – Ни звука. Карелла прижал ухо к двери. Ничего не слышно. Он взглянул на Мейера.
   – Что будем делать? – спросил тот.
   – Пошли к привратнику.
   Квартира привратника располагалась как обычно на первом этаже в самом углу площадки. Черный мужчина по имени Генри Рейнольдс, работающий здесь, по его словам, уже шесть лет, прекрасно знал Харрисов. Он явно не слышал, что вчера вечером Харриса убили. На лестнице он без умолку болтал, но и не заикнулся о трагедии, не поинтересовался он также причиной появления полиции в этом доме. Впрочем, ни Мейер, ни Карелла не нашли здесь ничего удивительного. Люди в этом городе редко задают вопросы. Они слишком хорошо знают полицию и полагают, что лучше не поднимать волны и делать, что велено. Рейнольдс постучал, прислушался, наклонив голову к двери, и, пожав плечами, достал связку ключей.
   Изабел Картрайт Харрис лежала на полу рядом с холодильником.
   Горло у нее было перерезано, а голова странно вывернута. Дверца холодильника оказалась широко распахнутой. Тарелки с мясом и винегретом вынуты, содержимое их выброшено на пол. Повсюду валялись открытые коробки и банки. На полу смешались кровь и мука, сахарный песок и кукурузные хлопья, молотый кофе и печенье, салатные листья и разбитые яйца. Кухонные ящики были выпотрошены до дна, и их содержимое – вилки, ножи, ложки, бумажные салфетки, палочки для спагетти, штопор, терка для сыра, свечи – тоже валялись вперемешку на полу.
   – Боже милосердный, – прошептал Рейнольдс.

* * *

   Тело увезли в полдень. Ребята из лаборатории управились к двум, и с этого момента квартира осталась в полном распоряжении Мейера и Кареллы. В гостиной и спальне царил тот же бедлам, что и на кухне. Диванные подушки были разрезаны вдоль и поперек. Обивка разодрана в клочья. Диван и мягкие стулья перевернуты и тоже выпотрошены до дна. Единственная лампа в гостиной осталась на месте, только абажур от нее лежал где-то в самом дальнем углу. В спальне с постели сорвали одеяло и простыни, распороли матрас, вытащили набивку. Ящики туалетного столика были перевернуты, комбинации и трусы, бюстгальтеры и свитера, перчатки и платки, носки и колготки, рубахи с глухим воротом и платья в беспорядке валялись на полу. Вся одежда была сорвана с вешалок и вышвырнута наружу. Сам шкаф тоже самым тщательным образом обыскали – коробки с обувью открыты, подошвы туфель отодраны. Клеенка, которой были покрыты полки шкафа, вырвана вместе с кнопками. Похоже, да что там похоже – здесь явно что-то искали. Более того, само упорство, с которым неизвестный убийца вел поиск, указывало на то, что он был уверен: искомый предмет находится где-то здесь.
   О себе Карелла и Мейер того же сказать не могли: ничего определенного они не искали. Ну хоть какой-нибудь самый слабый след, который мог бы привести к объяснению случившегося! Двое стали жертвой зверского убийства, причем скорее всего в течение нескольких часов. Первое убийство можно квалифицировать как уличное: таких в этом городе торжества справедливости немало, и мотивы для них, как правило, не требуются. Но второе убийство иррациональным никак не назовешь. На протяжении двадцати четырех часов одинаковым способом убиты муж и жена – это требует какого-то разумного объяснения.
   Почему? – спрашивали себя детективы. И искали какую-нибудь зацепку.
   То, что оба – и мужчина и женщина – были слепыми, только затрудняло задачу. Нет ни адресов, ни календарей с пометками, ни записных книжек, ни списка покупок – всего того, что может оказаться в доме у зрячего. Вся корреспонденция, которую они отыскали, велась с использованием азбуки Брейля. Разумеется, это они возьмут с собой для последующего перевода, но сейчас толку никакого. В квартире оказалась старая пишущая машинка: с ней уже поработали, на предмет отпечатков, ребята из лаборатории. Нашлась и чековая книжка, выданная местным отделением Первого федерального банка. На общем счету у Харрисов было 212 долларов. Нашли они и старый, покрытый пылью, домашний альбом. К нему явно не прикасались годами. В нем были фотографии Джимми Харриса – ребенка, затем юноши. Снимался он в основном в компании черных. Даже Джимми-солдат окружен людьми одного с ним цвета кожи. В конце альбома была приклеена глянцевая, восемь на десять, фотография, для которой явно позировали. На ней было пятеро мужчин, двое белых и трое черных. Они сфотографировались на фоне какого-то летнего жилища: нижняя часть – деревянная, верхняя – застекленная мансарда. Все пятеро улыбаются. Один из них – на корточках, в первом ряду – прикрывает рукой грубо сделанную надпись: «Огневой расчет „Альфа“. Второе отделение».
   Среди бумаг, разбросанных по полу, они нашли собачий паспорт. Чистокровный Лабрадор, кличка – Стэнли. Дрессировку прошел в школе для собак-поводырей на Саут-Перри. Тут же валялись свидетельство о браке – с подписями свидетелей Анджелы Кумз и Ричарда Джерарда, – свидетельство о почетном увольнении из армии США и страховой полис, выданный компанией «Америкэн Херитидж инк». Главная наследница – Изабел Харрис. В случае ее смерти имущество страхователя наследует его мать миссис Софи Харрис. Номинальная стоимость полиса – 25 тысяч долларов.
   Вот и все, что им удалось обнаружить.
   Телефон на столе у Кареллы зазвонил в двадцать минут пятого, когда уставшие копы только переступили порог своего участка, Карелла рванулся через турникет и схватил трубку.
   – Восемьдесят седьмой, Карелла.
   – Это Мэлони, из отделения служебного собаководства.
   – Да, Мэлони, привет.
   – Что нам делать с этой собакой?
   – С какой собакой?
   – С черным Лабрадором, которого кто-то доставил сюда.
   – С ним все в порядке?
   – В порядке, в порядке, только как он здесь оказался?
   – Это собака убитого.
   – Очень интересно, но какое это имеет отношение к нашей службе?
   – Никакого. Просто вчера вечером мы не знали, что с ней делать...
   – И отправили сюда.
   – Да нет же. Дежурный сержант вызвал ветеринара.
   – Ага, нашего ветеринара. Ну вот мы и имеем собаку, с которой не знаем, что делать.
   – Почему бы вам не заняться ее дрессировкой?
   – А ты в курсе, сколько это стоит? К тому же, откуда нам знать, годится она для службы или нет?
   – Ясно, – Карелла вздохнул.
   – Ну так и что нам с ней делать?