МакБейн Эд. Поцелуй

   — Я могу объявить его мертвым отсюда, снизу. Он мертв. Я объявляю его мертвым. Теперь спустите его вниз, и я осмотрю его.
   — Я не собираюсь подниматься по лестнице, — заявил Олли.
   — Я тоже, — произнес Моноган.
   — Поднимитесь по этой лестнице и спустите его вниз, — сказал Монро полицейскому, у которого мать была англичанкой.
   — Я не поднимаюсь по лестницам в День Гая Фокса, — ответил полицейский.
   По лестнице поднялись двое других полицейских. Один из них немного приподнял тело, а второй в это время освободил веревку в том месте, где она крепилась к изолированной асбестом трубе. Осторожно и медленно они спустили тело по лестнице и уложили спиной на землю. Веревка на шее была плотно затянута. Кто-то очень тщательно выполнил эту работу. Медэксперт приложил стетоскоп к груди жертвы. Мертв.
   — Вы все еще думаете, что он мертв? — Моноган бросил взгляд на Монро.
   — Или мы услышим другое мнение? — спросил Монро.
   Они молча наблюдали, как тот осматривал тело.
   — Как вы думаете, что послужило причиной смерти? — Монро все еще находился в шутливом настроении.
   — Вы думаете, что причиной смерти послужило удушье от повешения? — спросил Моноган, зыркнув на партнера.
   — Я думаю, что смерть могла наступить от огнестрельного ранения в голову, — ответил медэксперт, возможно, потому, что он только что перевернул труп и нашел пулевое отверстие в основании черепа.
   — О, — произнес Моноган.
   Олли обыскал мертвого.
   Он обнаружил, что имя убитого было Роджер Тернер Тилли.
   Карелла прибыл к месту происшествия полчаса спустя. Олли ожидал его возле здания, сидя на крыльце и закусывая. Он послал полицейского, у которого мать была англичанкой, купить ему гамбургеров и большую бутылку кока-колы. Он ел на крыльце, потому что не мог это делать рядом с мертвецом. Кроме того, он посчитал, что этот случай не относится к его компетенции. Именно поэтому он позвонил в 87-й участок и попросил вызвать Кареллу.
   Под плотное пальто Карелла поддел два свитера, шею обмотал шерстяным шарфом и глубоко надвинул на голову шапку с наушниками, но, несмотря на все это, ему было холодно. Олли был облачен только в спортивный пиджак, брюки и рубашку, но выглядел так, как будто ему тепло.
   — Твой человек находится внизу, — сказал он Карелле и вцепился зубами в шестой гамбургер. — Это Тилли, я прав? Ты о нем говорил по телефону?
   — Тилли, верно, — ответил Карелла.
   Он разговаривал с Олли последний раз на той неделе, когда получил некоторую дополнительную информацию о человеке, пытавшемся убить Эмму Боулз. В соответствии с данными отделения идентификации, Тилли перестал водить машину Боулза весной прошлого года, так как в марте был посажен в тюрьму Кастелвью, расположенную на севере штата. Он был посажен потому, что избил человека, который назвал его мариконом^[10].
   Тилли не был мариконом. Кроме того, он вообще не знал испанского языка и не знал точно, как его обозвали, пока кто-то позднее не перевел ему это слово. Он разъярился так, что разбил обидчику нос, а потом сломал обе руки.
   Пострадавший водитель был испанцем. Или латиноамериканцем. Или еще кем-то испанского происхождения. И назвал он Тилли мариконом, потому что тот был небольшого роста, полноватым и подвижным. Но он не знал, что при всем том Тилли был боксером полусреднего веса. Это незнание дорого обошлось ему.
   Диспетчер из «Экзекьютив Лимузин», — автотранспортной компании, в которой Тилли и этот испано-американец или латиноамериканец работали, — вызвал полицию и позвонил в госпиталь. Первой прибыла полиция. Тилли ударил одного из полицейских, когда они надевали на него наручники, и тем ухудшил свое положение. Но судья, который вел дело, придерживался убеждения, что человек, носивший имя типа Роджер Тернер Тилли, не мог быть безнадежным преступником. Он ненавидел представителей национальных меньшинств любого цвета и вида и приговорил Тилли к одному году условно и полугоду тюрьмы на севере штата. Тилли вышел на свободу через полгода.
   Тилли оставил своему офицеру-куратору следующий адрес: 335, Сент-Себастьян-авеню, что в округе Олли. Однако никто там ничего не слышал о нем. Олли обещал Карелле собрать кое-какие сведения, хотя теперь это вряд ли необходимо.
   — Ты уверен, что это он? — спросил Карелла.
   — Я никогда его не видел, — ответил Олли, продолжая жевать. — Я только сообщаю тебе, что записано в документе. Роджер Тернер Тилли.
   — Медэксперт еще здесь?
   — Нет.
   — Что он установил?
   — Огнестрельная рана.
   — Куда выстрелили?
   — Сзади, в голову. Он все еще лежит там на полу. Пойди посмотри.
   — Кто еще там?
   — Только двое полицейских. Мы ждем машину «Скорой помощи». У них этой ночью много работы, — сказал Олли и покачал головой. — Траханый День Гая Фокса.
   — Кого прислал отдел убийств? — спросил Карелла.
   — Здесь были Моноган и Монро. Они уже уехали. Технические специалисты тоже уехали. Я уже говорил тебе: там внизу остались труп и двое полицейских. Теперь, когда ты здесь, я могу пойти домой.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Я свою миссию закончил, теперь твоя очередь.
   — Что ты имеешь в виду? — повторил свой вопрос Карелла.
   — Я хочу сказать, что теперь это все твое, Стиви.
   — Все мое?
   — Верно. С этого момента ты можешь продолжать дело.
   — Что продолжать с этого момента? Черт возьми, о чем ты говоришь?
   — Ты можешь продолжать с того момента, как я закончил свою работу по этому делу, — ответил Олли.
   — Где ты кончил это дело? Ты еще даже не начал его. Единственное, что ты сделал...
   — Это дело твое, Стив.
   — Да, ты так думаешь? Как ты пришел к такому выводу?
   — Ты говорил мне, что ты искал Тилли. Не так ли? Ты говорил мне, что ты хотел привлечь его к суду за попытку убийства.
   — Нет, я сказал, что хотел допросить его о попытке...
   — То же самое. Вот теперь ты его получил, Стиви-малыш. Он внизу в подвале.
   — Ах-ха, — возразил Карелла. — В таком виде он твой, и ты это знаешь.
   Он размышлял. Если Тилли был тем мужчиной, который, как заявила Эмма Боулз, пытался ее убить, то теперь ей больше не угрожала опасность. Тогда почему он должен брать на себя дело об убийстве которое произошло на территории другого полицейского участка? Олли обнаружил все это, и это дело его. Олли был другого мнения.
   — Эти два дела связаны, — сказал он. — Берет дело тот, кого оно первым касается, Стиви. Ты знаешь правила.
   — Первым был бы тот, кто вел бы еще незаконченное дело. В данном случае это правило неприменимо.
   — Ты расследовал попытку убийства, Стиви. Это практически то же самое.
   — Нет, не то же самое.
   — Кроме того, ты можешь закрыть это дело за минуту. Это самоубийство. Человек повесился.
   — Мне показалось, что у него повреждена голова.
   — Так заявил медэксперт, а я говорю, что он повесился.
   — Это дело следует рассматривать как убийство. Это определяет все, Олли.
   — Тогда прими в этом деле участие, — упрямо сказал Олли, пытаясь выдвинуть еще одно предложение.
   — Нет, это твое дело.
   — Ты уверен в этом?
   — Я знаю это.
   — Может быть, это и так, — высказался Олли. — Но я думаю о том, что скажет по этому поводу мой лейтенант. Потому что, скажу тебе, Стиви, в данный момент в Восемьдесят третьем участке по горло дел об убийствах, и мы действительно не нуждаемся еще в одном, которое имеет отношение к делу, начатому Восемьдесят седьмым участком. Ты знаешь, что по этому поводу скажет лейтенант? Я думаю, он скажет, что это ваше дело, даже если для этого ему придется переговорить с руководителем отдела детективов, с которым, кстати, он каждый вторник играет в покер.
   Олли вцепился зубами в следующий гамбургер.
   Карелла посмотрел на него.
   — Вот так, — подытожил Олли.

* * *

   — Я начала сомневаться, есть ли у меня муж, — вздохнула Тедди.
   — Мне жаль, что я пришел так поздно, дорогая, — сказал Карелла, одновременно вздыхая, говоря и пытаясь снять пальто. Его пальцы и последние слова «кое-что неотложное» застряли в рукавах.
   У Тедди сегодня «неотложные дела» не проходили. Она поела без него с детьми, ее муж был неизвестно где, ее звонки в участок — целых четыре — остались безответными. В последний раз она напечатала: «Где, черт возьми, ты? ОН». В данном случае «ОН» означало «Отвечай Немедленно», но никто так и не ответил на ее звонки. Она стояла вне себя от ярости, прекрасная, со сложенными на груди руками, ожидая от него, чтобы он теперь отвечал немедленно. Карелла попытался поцеловать ее в щеку, но она отвернулась.
   — Мне действительно очень жаль, — сказал он. — Дети уже легли спать?
   Да, дети уже были в постели. Они заснули около часа тому назад или чуть больше. Понедельник, половина одиннадцатого вечера, завтра детям надо идти в школу. Он понимал, что ему следует спуститься вниз и посмотреть на них, но он боялся повернуться к Тедди спиной, так как она могла ударить его молотком или еще чем-нибудь, а если это произойдет, то ему придется ее арестовать за избиение. Он никогда не видел жену такой рассерженной. Да нет, конечно, два или три раза видел, как она злилась, но тогда не он был причиной ее гнева. А сейчас Тедди была не права. Она жена полицейского, а полицейские часто приходят домой поздно.
   — Нас захлестнула волна преступлений, — сказал он и написач для нее слово, четко произнося его буква за буквой, — «П-Р-Е-С-Т-У-П-Л-Е-Н-И-Я». Он подчеркивал этим, что ему пришлось носиться по всем закоулкам в пригородах, хватая тут и там напившихся парней. Она все еще была непримиримой. Ее сверкающие глаза говорили, что любая причина, меньшая, чем начало третьей мировой войны, будет недостаточна для оправдания его сегодняшнего позднего возвращения.
   — Я хотел сказать, — оправдывался Карелла, — что весь состав участка был направлен на улицы, чтобы контролировать обстановку в городе. — При этом он даже не упомянул, что еще не обедал и сейчас умирает с голоду.
   — Что случилось?..
   Он рассказал ей и об этом. Желудок уже бурчал от голода. Он стремительно жестикулировал, объясняясь на языке жестов, которому она сама его обучила. Жестами он дополнял преувеличенную артикуляцию губ.
   — Я вернулся в свой район после того, как покинул здание суда, — объяснял он, — а затем позвонил Олли, потому что он нашел повешенного в подвале одного из домов. Он заявил, что это целиком мое дело. Это длинная история, дорогая, и я не сумел закончить все дела до половины девятого, а потом еще должен был вернуться в участок и доложить обо всем лейтенанту. Далее вот что случилось. Какой-то парень решил ехать к центру города не по бульвару, где движение было очень оживленным, а по окружным улицам. Этот белый тип, здоровенный и толстый, ехал на своем «кадиллаке» и остановился на красный свет. В это время к нему подошел черный парень с ведром воды и грязной губкой и предложил помыть стекло. Белый жестом показал ему, чтобы тот отстал...
   — Говори помедленнее, — жестом попросила Тедди.
   Наконец она стала слушать.
   — ...но черный продолжал настаивать. Тогда белый парень опустил боковое стекло — так он, во всяком случае, записал позднее в своих показаниях — и сказал черному, что не хочет мыть стекло своей машины. Тогда черный приложил к стеклу свою мокрую губку, размазал грязь и пошел от машины прочь. В это время сигнал светофора сменился, но белый парень выскочил из машины и закричал: «Эй, ты, умница!» — или что-то в этом роде. Черный невозмутимо удалялся. Тогда белый побежал за ним, схватил его за воротник и сбил с ног, затем потащил его к машине и попытался заставить очистить лобовое стекло. В это время на улице быстро собралась толпа черных, и в следующее мгновение белому парню ничего не оставалось делать, как спасаться бегством. Поблизости, к счастью, оказалась патрульная машина с двумя полицейскими — белым и черным. Они увидели толпу черных, гнавшихся по улице за белым мужчиной и готовых растерзать его. Они быстро выскочили из машины, затолкали туда бедолагу, заключили под стражу и стали выкрикивать обычные полицейские предупреждения: прекратите безобразия! больше ничего интересного здесь нет! расходитесь по домам! проходите! Но это не возымело никакого успеха. Толпа жаждала крови, даже присутствие полицейских не сдерживало их. Толпа начала раскачивать полицейскую машину, чтобы ускорить расправу. Пришлось одному из полицейских взяться за телефонную трубку, набрать номер 10-13 и вызвать помощь. Было уже без пятнадцати девять. Я в это время все еще докладывал лейтенанту...
   — Ты, наверно, голоден, — наконец сообразила она. — Я положу твой обед в микроволновую печь.
   — ...о человеке, который был повешен под потолком подвала. Помнишь, я говорил об убийстве, обнаруженном Толстым Олли? Но мне пришлось вместе во всеми участвовать в подавлении беспорядков, которые возникли из-за того, что один полный белый парень отогнал худого черного парня от своей машины. В общем-то, мытье лобовых стекол является формой вымогательства, если только владелец машины сам не просит об этом. Понимаешь, хозяин заперт в своей машине, а подойти к нему может каждый. В данном случае задирался тщедушный парень, но бывают ведь высокие и сильные, и вот это людей пугает. Но попробуй объяснить это толпе черных, которые постоянно чувствуют себя ущербными из-за цвета кожи и при случае стараются отомстить белым. Это необыкновенно вкусно, дорогая, — сказал он, с жадностью поглощая пишу и продолжая поддерживать разговор с помощью жестов. — В конце концов мы уговорили всех разойтись по домам еще до того, как к месту прибыли профессиональные черные агитаторы. Если бы мы не успели, то они могли бы бунтовать всю ночь, а то и неделю или месяц. Полный белый парень, несмотря на грязное лобовое стекло, стремительно укатил на своей машине, так как опаздывал на званый ужин по поводу удачной сделки. Худой черный парень позировал перед телекамерами, а приятели за его спиной корчили рожи. Все они стали знаменитостями на какие-то пять минут. К этому времени мы вернулись в участок. Было начало одиннадцатого... И я сразу пошел домой, — сказал он. — Не понимаю, почему ты так разгневана?
   — Мне показалось, с тобой что-то случилось, — объяснила она жестами, а затем посмотрела на него так, будто не понять это мог только идиот.
   Он заключил ее в объятия, но тут зазвонил телефон. Он быстро поднял трубку.
   — Алло?
   — Стив?
   Это была мама. Она плакала.
   — Мам? — произнес он. — В чем дело?
   — Этот защитник... — проговорила она, всхлипывая. — Он такое говорил...
   — Мам...
   — Он утверждал, что человек, который убил отца, на самом деле не убивал его. Что нет никаких доказательств. Что даже пистолет ему не принадлежал и нет никаких фактов...
   — Они всегда так говорят в своих первых заявлениях. У нас есть все доказательства. Поверь мне.
   — Мне хотелось его убить, — сказала она. — Мне тяжело было сидеть там. Видел бы ты самодовольное выражение его лица, когда защитник говорил, что он невиновен.
   — Мы еще увидим, какое выражение будет у него...
   — Очень беспокоит меня адвокат.
   — Но, мам...
   — Он беспокоит меня.
   — Но никаких оснований для этого нет.
   — А если они его оправдают?
   — Они не оправдают его.
   — Но предположим, что оправдают?
   — Мам, ты не должна так серьезно воспринимать адвоката. Это все игра на публику, это способ повлиять на присяжных.
   — Но допустим, они поверят?
   — Мам...
   — Поверят во все, что он говорит им? Допустим, они поверят всему?
   — Они не поверят.
   — Ты доверяешь этому англичанину?
   — Он не англичанин, мам.
   — Тогда почему он говорит как англичанин?
   — Он был в Оксфорде. Они все там так говорят...
   — Он говорит неискренне...
   — Ну...
   — Я надеюсь, что присяжные не думают, что он говорит искренне.
   — Они так не думают, мам, не беспокойся.
   — Второй адвокат выглядел как Санта-Клаус. Он обращается прямо к присяжным и говорит им, что его подзащитный невиновен. Я боюсь, что они могут этому поверить.
   — Мам, я очень прошу тебя, не беспокойся. Хорошо?
   Он услышал, как она вздохнула на другом конце провода.
   — Ты подвезешь меня завтра утром? — спросила она.
   — Анджела сказала, что захватит тебя. Я встречу вас внизу.
   — До завтра.
   — Да.
   — В здании суда.
   — Да. И не беспокойся по поводу того, что говорил адвокат.
   — Я беспокоюсь, — сказала она и повесила трубку.

Глава 4

   Предметом этого заседания суда должно было быть жестокое убийство.
   Казалось, это о нем гудит суровый январский ветер, который заставлял вибрировать высокие окна в зале суда. Окна на зиму были очень плотно закрыты, но, несмотря на это, пронзительный свист ветра был отчетливо слышен и порой заглушал шум движения транспорта на улице. Отделанное ореховыми панелями помещение суда оказалось слишком тесным для наполнивших его людей. Но было очень тихо, особенно когда помощник районного прокурора Генри Лоуэлл вызвал первого свидетеля обвинения.
   — Мне хотелось бы вызвать Доминика Ассанти, — сказал он.
   Высокий, молодой белый мужчина с густой черной шевелюрой и карими глазами вошел в зал через заднюю дверь, кивнул мужчине, сидевшему в последнем ряду, — несомненно отцу, судя по большому сходству, — и прошел к стенду свидетеля в центре зала. Служащий суда привел его к присяге. К свидетелю подошел Лоуэлл.
   — Не могли бы вы назвать свое имя? — спросил он.
   — Доминик Ассанти.
   — Сколько вам лет, Доминик?
   — Восемнадцать.
   — Сколько вам было лет семнадцатого июля прошлого года?
   — Семнадцать.
   — Вам исполнилось восемнадцать лет где-то между этой датой и нынешним днем. Не так ли?
   — Да, сэр. Шестого декабря.
   — Мистер Ассанти, не могли бы вы вспомнить, как вы семнадцатого июля пошли в кино с девушкой по имени Дорис Франчески...
   — Да, я помню.
   — ...которая в это время была вашей подружкой. Не так ли?
   — Да, но мы порвали отношения. Она больше не является моей подружкой.
   — Но в то время была вашей подружкой.
   — Да.
   — В то время она жила по адресу 7914, Харрисон-стрит?
   — Вроде бы это ее адрес...
   — Мистер Ассанти, — мягко произнес Лоуэлл, — не могли бы вы точно вспомнить...
   — Возражаю.
   Это произнес адвокат Харольд Эддисон, белый мужчина шестидесяти с небольшим лет, бородатый и с большим животом Санта-Клауса. Он был к тому же краснощеким, с живыми глазами и производил впечатление мягкого, доброго дедушки, которому даже слово «возражаю» произносить неловко. Но когда дело касалось юридического процесса...
   — Итак, мистер Эддисон?
   — Он ответил на вопрос, Ваша Честь.
   — Я так не думаю. Пожалуйста, повторите вопрос.
   — В то время она жила по адресу 7914, Харрисон-стрит?
   — Вы имеете в виду Френки?
   — Вы так звали ее?
   — Френки, да. Ее все так называли.
   — И она жила по этому адресу?
   — Да, именно там она жила, — ответил Ассанти.
   Из третьего ряда справа, где он сидел вместе с матерью и сестрой, Карелла разглядел улыбку Эддисона, затерявшуюся в бороде Санта-Клауса. Он улыбался так победно, как будто выиграл битву. Карелла никак не мог понять причину этой радости. А судья Руди Ди Паско вздохнул, давая понять, как ему неприятно то, что делал «дедушка» Эддисон. Чтобы приковать внимание присяжных, Лоуэлл повторил вопрос:
   — Итак, семнадцатого июля прошлого года Дорис Франчески жила по адресу 7914, Харрисон-стрит, в Риверхеде. Не так ли?
   — Да, она проживала там, — ответил Ассанти.
   — Спасибо. Теперь скажите мне, мистер Ассанти, этим вечером после фильма вы провожали мисс Франчески домой по адресу 7914, Харрисон-стрит?
   — Я ее провожал.
   — Вы не вспомните, в какое время это происходило?
   — Это было после кинофильма.
   — Да, но в какое время это происходило? Не могли бы вы вспомнить, когда кончился фильм?
   — Это было около восьми тридцати. Около этого.
   — Вы пошли прямо после фильма к дому мисс Франчески?
   — Да.
   — Когда вы подошли к дому?
   — Я не помню.
   — Хорошо, но разве кинотеатр не отделяет всего десять домов?..
   — Ваша Честь...
   Это опять Санта-Клаус. Снова вскочил. Голова склонилась вбок так, как будто он только что выскочил из дымохода и извиняется за то, что наследил на ковре.
   — Да, мистер Эддисон? — произнес Ди Паско.
   — Я не люблю прерывать нормальный ход опроса, — сказал Эддисон. — Ваша Честь, когда свидетель говорит, что не помнит чего-либо, то это безусловно можно считать прямым ответом на прямо поставленный вопрос. «Я не помню...» Для меня здесь нет оснований для переспрашивания... на каком бы языке этот ответ ни прозвучал. И если свидетель утверждает, что не помнит чего-нибудь, то это полновесный ответ, и, по моим представлениям, этот ответ не является преступлением в нашем независимом штате.
   «Произошло убийство, — подумал Карелла, — а они пререкаются из-за мелочей».
   — Мистер Лоуэлл?
   — Это просто была попытка освежить память свидетеля, приведя некоторые факты, имеющие отношение ко времени и расстоянию.
   — Возможно, вы сумеете найти другой путь получения нужной информации.
   — Ваша Честь...
   — Я уладил этот вопрос, мистер Эддисон.
   — Спасибо, Ваша Честь. Но...
   — Я сказал, что уладил этот вопрос.
   — Благодарю вас, — произнес Эддисон и, садясь, закатил глаза, как бы показывая присяжным, что в суде что-то не совсем благополучно с американскими законами, если свидетелю не разрешается сказать, что он чего-либо не помнит.
   — Как назывался кинотеатр, в который вы пошли? — спросил Лоуэлл.
   — "Октагон".
   — Спасибо. На какой улице находится этот «Октагон»?
   — На Бентон-стрит.
   — Как далеко, по-вашему, это от Харрисон-стрит? Точнее, от дома, где жила мисс Франчески на Харрисон-стрит.
   — Около десяти домов.
   — Сколько времени вам потребовалось, чтобы пройти эти десять домов? Что-нибудь около пяти минут?
   — Больше.
   — Десять минут?
   — Больше, может быть, пятнадцать или двадцать минут.
   — Означает ли это, что вам потребовалось пятнадцать или двадцать минут, чтобы пройти пешком от кинотеатра до ее дома?
   — Да, ушло на это примерно столько времени.
   — В котором часу вы попрощались с мисс Франчески?
   — Что-нибудь около девяти двадцати.
   — Мистер Ассанти, вы что-нибудь знаете о булочной по адресу 7834, Харрисон-стрит, булочной под названием «Эй энд Эль Бейкери»? Вам она знакома?
   — Я видел ее, конечно. Сейчас она не работает.
   — Имеете вы представление о том, работала ли булочная вече ром семнадцатого июля прошлого года?
   — Она работала.
   — После того как вы расстались с мисс Франчески, вы проходили мимо этой булочной по дороге домой?
   — Я проходил мимо булочной.
   — Как по-вашему, сколько времени тогда было?
   — Это было около девяти тридцати. Может быть, несколькими минутами позже или раньше.
   — Мистер Ассанти, можете вы рассказать нам, что произошло когда вы возвращались домой?
   — Я услышал звуки выстрелов.
   — Где?
   — Сперва я не понял, откуда они раздались. Мне показалось, что это было в винном магазине.
   — В каком винном магазине?
   — Винный магазин расположен рядом с булочной.
   — Сколько было выстрелов?
   — Три. Один за другим.
   — Эти выстрелы действительно были произведены в винном магазине?
   — Нет.
   — Откуда раздались звуки выстрелов?
   — Из булочной.
   — Расскажите нам, что произошло потом.
   — Из булочной выбежали два парня.
   — Опишите их.
   — Оба черные и очень большие. На обоих джинсы и черные рубашки.
   — Они были вооружены?
   — У одного из них я видел пистолет.
   — И вы говорите, что они выбежали из булочной...
   — Да, и сбили с ног человека, выходившего из винного магазина.
   — Итак, вы слышали звуки трех выстрелов...
   — Да.
   — Выстрелы последовали один за другим?
   — Да.
   — В быстрой последовательности, хотели вы...
   — Ваша Честь, свидетелю подсказывают нужные слова.
   — Поддерживаю.
   — Вы услышали эти три выстрела один за другим и увидели двух мужчин, выбежавших из булочной...
   — Да.
   — И у одного из них был пистолет.
   — Да.
   — Вы обратили внимание на пистолет?
   — Да.
   — Вы обратили внимание на тип пистолета?
   — Нет, я не разбираюсь в пистолетах.
   Лоуэлл подошел к столу обвинения, взял пистолет и вернулся с ним к стенду свидетеля.
   — Мистер Ассанти, — продолжил он, — я демонстрирую вам пистолет калибра девять миллиметров и спрашиваю вас, был ли пистолет, который вы видели вечером семнадцатого июля прошлого года, похож на...
   — Возражение!
   Эддисон снова вскочил со своего места с такой улыбкой на бородатом лице, как будто хотел сказать, что безусловно Лоуэлл знал ответ еще раньше, чем поставил вопрос. Покачав укоризненно головой, он сказал:
   — Ваша Честь, районный прокурор спрашивает, видел ли мистер Ассанти именно этот пистолет вечером семнадцатого июля...
   — Мой вопрос...
   — Пожалуйста, позвольте ему закончить, мистер Лоуэлл.
   — Благодарю вас... или пистолет был только похож на этот, — сказал Эддисон. — Потому что, если мы обсуждаем именно этот пистолет, который районный прокурор сейчас...
   — Мы обсуждаем сейчас данный пистолет, — сказал Лоуэлл, — но только как...
   — Тогда, конечно, вопрос приобретает особое значение.