Мамин-Сибиряк Дмитрий. Избранные произведения для детей

все понимала. Старик знал о каждом новом преступлении по ее виноватому виду.
Тоже совестно, хотя и глупый пес: слопает зайчика и сейчас начнет прятаться,
как хороший вор.
Сохач был низенький, худенький, сгорбленный старичок с жиденькой
бородкой, слезившимися глазками и утиным носом. Прозвали его Сохачом в
насмешку, когда еще он жил у себя в деревне, - сохатым, или сохачом,
называют на Урале лося, громадного оленя, у которого под брюхом может
свободно пройти маленькая крестьянская лошаденка. Сколько было лет Сохачу -
никто не знал. Зиму и лето он жил под Малиновой горой, на берегу громадного
озера Карабалык. Он сторожил и богатое рыбное озеро, и караулил лес, и
стерег дичь. Поселился Сохач под Малиновой горой лет пятьдесят тому назад и
мало изменился за это время. В спутанных русых волосах у Сохача не было ни
одного седого волоса, а ему насчитывали на девятый десяток лет. Лесная дача
принадлежала Ушкуйским заводам, а озеро башкирам, сдававшим его в аренду
купцам-рыбникам. Сохач должен был получать жалованье и с заводоуправления, и
с купцов-арендаторов, но никто ничего ему не платил - заводоуправление было
уверено, что Сохачу платят купцы, а купцы были уверены, что Сохач получает
жалованье с заводоуправления. Но купцы все-таки доставляли старику зимой
хлеб и необходимую одежонку, и он жил тем, что плел из черемуховых прутьев
угольные коробья, которые продавал углепоставщикам. Все-таки Сохач считал
свое жалованье и на особенной липовой палке делал резку, заменявшую ему
цифры, - возьмет палку и сейчас скажет, кто и сколько ему должен.
- А ну-ка, дедушка, подсчитай, - шутили купцы, когда приезжали зимой на
Карабалык ловить рыбу громадными неводами. - Возьми-ка свою липовую
арифметику...
Сохач брал палку и высчитывал по сделанным нарезам, что ему приходилось
получить жалованье за тридцать пять лет. Это составляло довольно кругленькую
сумму, потому что по ряде* ему обязаны были платить пятнадцать рублей в год,
значит, за тридцать пять лет приходилось получить больше пятисот рублей.
______________
* Ряда - условие, договор.

- Пора бы уж получить должок... - говорил Сохач, почесывая в затылке.
- Куда тебе столько денег в лесу, дедка? Еще бродяги узнают и убьют
тебя... Пусть пока полежат у нас. Вернее дело будет...
Сохач не спорил, потому что ему действительно деньги были не нужны. Его
доверчивость и простота постоянно забавляли хитрых купцов, которые считали
старика дурачком - не совсем дурак, а из ума выжил. Крестьяне и рыбаки были
другого мнения о мудреном старике. По их мнению, это был не простой человек,
который только прикидывался простоватым. К нему приходили за советом, когда
кто-нибудь был болен или когда случалась беда.
- Уж ты помоги, дедушка... - просили его. - Ты ведь у нас все знаешь.
Каждую травку вызнал, которая к чему...
Старик редко отвечал на эти просьбы словами, а пойдет в свою избушку,
пороется где-то около печки и вынесет какой-нибудь травки. У Сохача от
всякой напасти была своя травка. Так он многим помогал, и его слава росла.
Денег за леченье Сохач не принимал, а любил, если ему приносили яичек или
какую-нибудь домашнюю постряпеньку. Зубов у Сохача давно не было, и он любил
пожевать мяконькое. Сам он умел варить только кашу из проса да уху - этим и
питался. Мясо Сохач не ел совсем и позабыл даже, какой у него вкус.
- А для чего я его буду есть? - удивлялся он. - Грешно это... Все
болезни у вас от мяса.
Жил Сохач на "сайме", как называют в средней части Урала рыбачьи
избушки. Избушка была небольшая, но зимой, когда неводили рыбу, в ней
ночевали человек двадцать рыбаков. Спать приходилось вповалку, и все рады
были теплу. Сейчас за избушкой шли два сарая, в которых хранились невода и
разная другая рыболовная снасть. В окна избушки было видно все озеро
Карабалык и синевшие за ним невысокие горы. Озеро разливалось верст на
двенадцать и, как все горные озера, было очень глубокое. Сейчас стоял уже
март, снег на озере весь стаял, и посиневший лед сильно надулся. Кое-где
показывались первые полыньи. В горах снег еще не думал таять, а если
подвертывались теплые дни, когда солнце обтаивало верхний снеговой слой, то
ночью он покрывался тонкой, как стекло, ледяной коркой, которая называется
"настом".
Именно в такое светлое мартовское утро и сидел у огонька старый Сохач.
В воздухе уже чувствовалась весна, хотя кругом а белел снег. Старик каждый
год встречал весну, как дорогой праздник, и радовался, что еще раз
полюбуется и светлым красным солнышком, и зеленой травушкой-муравушкой, и
лазоревыми цветиками, и разной перелетной пташкой. Ох, что только и будет на
озере и в горах...
- Скоро, Чуйка, птица полетит, - говорил Сохач, снимая котелок с огня.
- Да, брат... Будет нам с тобой праздник. Ты хоть и бессовестный пес, а тоже
чувствуешь... Вот ужо мы с тобой наладим скворечник...
Сохач любил думать вслух и разговаривал с собакой, как с человеком. Это
было и понятно, потому что нельзя же было молчать по целым месяцам, когда
старик оставался один. Чуйка садилась против него и слушала терпеливо.
- Да, наладим скворечник, Чуйка, пора уж... Налетят скворчики, будут
гнездышко вить, будут птенчиков выводить...
Слушавшая собака вдруг насторожилась и повернула голову к горе. Сохач
тоже остановился на полуслове. Где-то далеко гукнул ружейный выстрел и
покатился по горам громким эхом.
- Ах ты, господи!.. Кому бы это стрелять? Ведь стреляли, Чуйка?
Собака тревожно взвизгнула, - она знала выстрелы и слышала лучше.
Старик пошел в избушку, надел шапку, взял ружье и проговорил:
- Ну, Чуйка, пойдем искать... Кто-то шалит в лесу. Тоже нашли время...
Кого теперь стрелять-то? Креста нет на людях... Ах ты, господи-батюшко...
Наблюдая собаку, Сохач понял, что выстрел был сделан по левую сторону
Малиновой горы, где по обочине шли осиновые заросли. Он только покачал
головой.
- Тарас Семеныч балуется? - спросил он собаку.
Чуйка утвердительно взвизгнула. Она различала выстрелы из разных ружей.
- Ну, так и есть... - бормотал старик, тяжело ступая по снеговой тропе.
- Вот человек!.. И задам же я ему... Какое теперь время-то? А?..

II

Идти до саймы Тараса Семеныча нужно было версты две. Сначала тропа
пролегала по берегу озера, а потом взбиралась на обочину Малиновой горы.
Сохач торопился и тревожно оглядывал блестевший на солнце снег. Наконец он
остановился и проговорил:
- Так и есть!.. Ах ты, господи... Да что же это такое?
Только опытный глав старого лесного сторожа мог решить сразу, в чем
дело. Покрытый настом снег отлично сохранил следы отчаянной погони. Ледяная
корка точно была протыкана колышками, а по ним лентой шел след охотничьих
лыж. В двух-трех местах по снегу виднелись капли свежей крови. Чуйка
обнюхала след лыж и радостно взвизгнула, - она узнала по запаху Тараса
Семеныча. Нужно сказать, что собака любила этого неисправимого охотника, от
которого иногда ей кое-что перепадало. Чуйка время от времени ходила к нему
даже в гости, чтобы поглодать косточек, а иногда и стащить что-нибудь, что
плохо лежало. Дома, кроме рыбы, ничего не добудешь, а на сайме Тараса
Семеныча еще издали пахло мясом. Старик любил поохотиться, и дичь у него не
переводилась.
- Да, да... - повторял Сохач, шагая уже прямо по снегу. - Ах, идол...
Это он козу по насту гнал... вот она уже умаялась, сердечная, и начала петли
делать... А ножки в крови... больно...
Чуйка забежала вперед, остановилась у взрытого снега и жалобно завыла.
Снег был утоптан и залит пятнами крови. Очевидно, несчастная дикая коза была
убита здесь, и Тарас Семеныч прирезал ее тут же на снегу. От пули не было бы
столько крови. "Видно, промахнулся, идол..."
Сайма Тараса Семеныча была скрыта ельником, который дружной семьей
высыпал на озерный мыс. Озеро называлось Ала-Куль (пегое), потому что по
заводям и излучинам было покрыто широкими полосами болотистых зарослей.
Карабалык было просторнее и чище, хотя в Ала-Куль рыбы благодаря зарослям
было гораздо больше. В этих зарослях пряталась рыбная молодь, пока не
вырастала в настоящую рыбу. Еще издали было видно, как над ельником,
окружавшим сайму Тараса Семеныча живой зеленой стеной, поднимался синей
струйкой дымок.
- Ишь обрадовался... - ворчал Сохач, с трудом шагая по снегу. - Козу
зарезал и печку затопил... Ни жалости, ни совести, а только свою утробу
тешит.
Чуйка с радостным лаем унеслась вперед, предчувствуя хорошую поживу.
Тарас Семеныч, рослый старик с седой бородой, сидел перед своей
избушкой на корточках и свежевал только что убитую козу, от которой еще шел
пар.
- Ну тебя, Чуйка... - ворчал он на собаку, которая с визгом начала
вертеться кругом него. - Чему обрадовалась-то, глупая?
Появление Чуйки не понравилось Тарасу Семенычу, и он с тревогой
посмотрел на ельник за саймой. Наверно, сейчас и Сохач приплетется... Учуял,
колдун!.. Вот тоже навязался сосед - умереть спокойно не даст.
Действительно, минут через пять показался из ельника и Сохач.
- Вот чертушка-то принесло... - ворчал Тарас Семеныч, поднимаясь, и
прибавил громко: - Здравствуй, Сохач...
- И ты здравствуй, Тарас...
Гость подошел к убитой козе, потрогал ее ногой, покачал головой и
проговорил:
- Кровь... большой грех...
Тарас Семеныч молчал, почесывая в затылке. Ну, теперь начнет Сохач душу
выматывать.
- Што это? - спрашивал Сохач, опять трогая козу ногой.
- Как што? Разве не видишь: коза...
- А кто ее убил, козу?..
- А ты думаешь, што я? - быстро заговорил Тарас Семеныч. - Я вот тут
около избы утром-то подбираю дрова, а под Малиновой как кто-то запалит...
Ну, я туда... Бегу, даже задохся, и вижу, как человек какой-то бежит в
гору... Это он, значит, меня увидал, испугался и убежал. Ну, а коза лежит на
снегу убитая. Я ее и того... Чего, думаю, пропадать напрасно добру? Взял да
вот и принес сюда... Только и всего.
- Ах, Тарас, Тарас... И козу, божью тварь, зарезал, и меня обмануть
хочешь...
- Да вот сейчас с места не сойти, Сохач!.. И не думал убивать козу...
На што она мне? Эка невидаль, подумаешь... Слава богу, достаточно видал этих
самых коз в лесу. Даже сколько угодно...
- Значит, видел человека, который застрелил ее?
- Своими глазами видел, вот сейчас провалиться... Как увидел меня, и
сейчас в гору побежал.
- Так, так... А как же следов-то после него не осталось, Тарас? Я все
время шел по твоему следу - и он вывел на сайму. Вот ты обманываешь меня, а
след всю правду сказал...
Это замечание сконфузило Тараса Семеныча, и он только замычал, как бык,
припертый к стене.
- Ну, говори, - не унимался Сохач. - Обманывай... ну! Сейчас все врал,
ну што стоит еще приврать малую толику... Ах, Тарас, Тарас!
- Да што ты ко мне привязался со следами?! - зарычал Тарас Семеныч. -
Возьми глаза в зубы и погляди хорошенько...
- Так, так... Это не человек от тебя убежал, а твоя совесть. Да... Вот
следов-то и не осталось. Верно говорю...
Тарас Семеныч для чего-то снял с головы шапку и сердито бросил ее
оземь. Потом он молча присел к козе и принялся доканчивать свою работу.
Чуйка радостно взвизгнула, ожидая лакомой подачки. Сохач смотрел на них и
качал головой.
- Тарас...
Тарас Семеныч молчал.
- Тарас...
- Отстань, смола!
- Вот я гляжу на вас, Тарас, то есть на тебя да на Чуйку, - как есть,
два сапога - пара.
- Ты меня к псу приравниваешь?
- А ежели у вас одно с ним ремесло? Ишь, как пес-то радуется... И ты
тоже радуешься. Только пес глупая тварь, а ты должон чувствовать. Ну, убил
козу, сожрешь ее в неделю, а потом опять надо убивать... Бегала бы теперь
божья тваринка, радовалась, а сейчас вот только рожки да ножки останутся.
Хорошо это?..
Тарас Семеныч молчал, продолжая свое дело. Рядом с Сохачом он казался
великаном, и было странно видеть, как маленький, тщедушный старичонка
донимал его, точно комар.
- Ну, што ты молчишь, ненасытная утроба? - приставал Сохач. - Говори
свои слова, ежели у тебя есть совесть...
- И скажу! Думаешь, ничего не скажу? А вот возьму и скажу... - сердито
отозвался Тарас Семеныч. - Вот ты пристал ко мне, што я козу застрелил...
Хорошо. Ежели бы и в самом деле я ее пристрелил, ну, што из этого? Ежели бы
по своему зверству и другую пристрелил - опять ровно ничего... Для чего,
по-твоему, создана всякая травка и всякая тварь? Ну-ка, скажи? На потребу
человека... Чуйка, цыц!.. Куды морду суешь? Да, на потребу... Значит, я взял
да и пристрелил козу, потому как она для моей потребы выросла в лесу...
Колют же разную домашнюю тварь: и корову, и теленка, и овцу, и свинью, и
курицу. Это как, по-твоему-то, выйдет?
- А нехорошо выйдет... Вот тебе и мой сказ. Ежели можно, например, без
этого жить...
- Ну, хорошо... Теперь не стали бы резать домашнюю скотину - куда бы ее
деть? У меня три телушки народились, а мне всего одну под силу выкормить!
- Отдай другим, у которых нет...
- Я отдам, другой отдаст, а под конец этой самой скотины столько
разведется, што она нас съест или все одно передохнет с голоду. Так я
говорю? Теперь, ежели опять волк или медведь - травой они не могут себя
воспитывать, как же им быть? Для чего-нибудь и они живут на свете...
- А для страху, штобы мы чувствовали... Ты себя к волку приравнял?
- А хотя бы и так... У волка свое положенье - у меня свое. Теперь
возьми щуку - по-твоему, ей тиной воспитывать себя? А ежели она, например,
не может и так сотворена, штобы другую рыбу есть?.. Это как, по-твоему?
Теперь уже задумался Сохач и почесал в затылке. Конечно, Тарас Семеныч
любит поесть свеженького мясца ж много пролил напрасной крови из-за своего
лакомства - кругом неправ человек, одним словом, а вот относительно домашней
скотины и кровожадного лесного зверья действительно задал задачу. Ободренный
этим молчанием, Тарас Семеныч заговорил уже совсем смело:
- Вот ты меня, Сохач, укорил козой, а сам сколько рыбы съел? Тоже
тварь...
- Рыба - тварь немая, и кровь у ней холодная... Она не чувствует,
значит.
- Как не чувствует? Вон подцепишь ее на крючок, так как она крутится,
сердешная... Значит, вполне даже чувствует. А как она мается, пока не уснет?
Бьется, бьется... А ты: не чувствует, тоже и в тебе зверства достаточно,
Сохач...
- Нет, рыба другое... Теперь ежели ее не ловить из озера лет с десять,
так она сама вся переведется. Корму ей не хватит...
- Вот-вот... Што я тебе говорил про домашнюю скотину? Оно самое и
выходит... Так-то, а ты пристал ко мне с козой.
- Ну, насчет козы совсем другая статья. Кабы тебя совесть не мучила,
так ты бы не обманывал меня...

III

Старики постоянно спорили между собой. Сохач всегда нападал на Тараса
Семеныча, а тот обманывал и лгал. Это были два противоположных характера, а
потому, вероятно, старики очень любили друг друга. Правда, скучно жить в
лесу по целым годам, но, помимо этого, есть известные привычки, с которыми
трудно расстаться.
Тарас Семеныч был плутоват по натуре. Собственно, он не желал никого
обманывать, но все выходило как-то само собой. Старик так привык лгать, что
сам начинал верить собственным выдумкам. Ведь только чуть-чуть прибавит -
глядишь, и вышло совсем другое. Тарас Семеныч обманывал с таким добродушным
видом, что все, кроме Сохача, невольно верили ему. Он умел утаить и часть
добытой из озера рыбы, и продавал хозяйские снасти, и забирал все жалованье
вперед, и обсчитывал рыбаков, когда зимой они жили у него. И все-таки ему
больше верили, чем Сохачу. Тарас Семеныч улыбался в бороду и говорил:
- Э, правдой век не проживешь!.. На што рыба, последняя тварь, и та
норовит надуть. А ты не зевай, не будь дураком, не клади плохо...
Но иногда на Тараса Семеныча нападало тяжелое раздумье, особенно по
вечерам. Как будто оно и нехорошо обманывать, даже совсем нехорошо...
Положим, никто и ничего не узнает, а все-таки нехорошо. Старика смущало
больше всего то, что Сохач каким-то чутьем слышал его обман. Посмотрит и
точно насквозь видит. Другие не замечают, а Сохач видит, потому что ему это
дано и еще потому, что сам он, Сохач, весь чистый и никого в жизнь свою не
обманул. Правда, Сохач немного колдун, все это знают, а все-таки не обманет
ни на волос. Тарас Семеныч несколько раз давая себе зарок исправиться, но
выходило еще хуже: позабудет зарок и еще больше наврет. Для него оставалось
единственное утешение, которое выражалось так:
- Много ли Сохачу нужно, ежели разобрать? Вон он какой кощей
бессмертный - пососал корочку и сыт. А ежели меня господь такого облома
уродил - всего подавай и всего мало...
Тарас Семеныч любил выпить и всячески подслуживался к охотникам,
которые приезжали уток стрелять на озере. Лучше этого народа и на свете не
бывает - приедут, постреляют, водкой напоят и еще денег дадут. По условию,
Тарас Семеныч не имел права сам стрелять дичь, но он потихоньку промышлял и
сбывал под секретом тем же охотникам, причем свою дачу не трогал, а
забирался в делянку Сохача. Что же ей, дичи, даром-то пропадать... Сегодня
убил парочки три-четыре, а завтра народится новая. Чтобы не выдавать себя
выстрелами и не тратиться на порох, Тарас Семеныч ловил глупую лесную птицу
силками, уток на рыболовные крючки и разными другими хитростями. Но рыба и
птица были сущие пустяки, а главное заключалось не в этом. Тарас Семеныч был
по натуре охотник и на своем веку загубил многое множество всякого зверя. И
себе удовольствие, и другим польза. Всякому приятно свежей дичинки
отведать...
Ранней весной Тарас Семеныч бил на токах косачей и в одну ночь добывал
штук десять. Когда Сохач его корил за это, он оправдывался смело:
- Да ведь я петухов стреляю, а тетерок не трогаю... Ни-ни, ни боже мой!
Зачем тетерку трогать - это грешно, потому как она яичек нанесет и птенчиков
выведет. А петуха даже следует прикончить, потому как он ни к чему... На
будущую весну молодые петухи поспеют. Сколько угодно, сделай милость. Вон и
хозяйка так-то делает: всех петухов прирежет, а на развод одного оставит, и
довольно... Не стану я всякую птицу тоже зря стрелять, а ту, которая
соответствует... На што мне гагара, напримерно? А ни к чему... Вот тоже
чайка или журавль. Даже нисколько не надобны, хоть бы их и совсем на свете
не было.
Тарас Семеныч охотился целый год, но самой его любимой охотой была
стрельба зверя на солонце, о чем не знал даже и Сохач. Солонец, то есть
соляной ключ, был за Малиновой горой, и о его существовании знал только один
Тарас Семеныч. О существовании этого сокровища он никому не рассказывал,
даже самым близким благоприятелям. Только бы узнали - и все потянутся туда.
По внешнему виду солонец ничего особенного не представлял. Мало ли ключей в
горах, около той же Малиновой горы. К солонцу Тарас Семеныч никогда не ходил
одной дорогой, чтобы не пробить тропы. По такой тропе и другие охотники живо
бы добрались. С саймы Тарас Семеныч шел влево по берегу своего Ала-Куля,
потом поднимался в гору, огибал сосновый бор, разросшийся на полуденной
теплой стороне Малиновой горы, и спускался к речке Безымянке. На правом
берегу этой бойкой горной речонки образовалось в лесной заросли крошечное
озерко, вернее - водяное окно в несколько сажен ширины. Это озерко питалось
водой из солонца, выбивавшегося из-под большого камня, обложенного мохом,
точно ковром. Можно было пройти в двух шагах от этого солонца и ничего не
заметить. Тарас Семеныч пробирался лесной гущей с величайшей осторожностью,
чтобы не сломить ни одного сучка и не оставить следов. По зимам солонец не
замерзал, и от него шел густой пар, садившийся на окружающие деревья
красивым куржаком. Деревья стояли, точно обсыпанные серебряной пылью.
Другого такого места не сыскать было не то что под Малиновой горой, а на
сотню верст кругом. Одним словом, не ключик, а прямо угодник... Пробираясь к
нему, Тарас Семеныч каждый раз крестился. Очень уж хорошо было место -
лучше, кажется, не придумать.
Иногда Тарас Семеныч прикидывал в уме, сколько он добыл зверя, и только
качал головой. Он проживал на своей сайме около двадцати лет, а каждый год
худо-худо убивал штук двадцать диких коз, штук пять оленей и в счастливые
года столько же сохатых. Эту дорогую добычу он домой выносил частями, а пока
прятал в лесу, где у него сделаны нарочно для этого глубокие ямы в земле.
Весной он набивал их льдом, как погреба. Лучшее время для охоты совпадало с
самым большим летним жаром около петровок, когда всякого зверя одолевал овод
и загонял на целые дни в воду. Днем олени и козы редко выходили на солонец,
а только по ночам. Тарас Семеныч забирался с ружьем на закате солнца и
залегал по-волчьи где-нибудь в кустах, чтобы чуткий зверь не услышал его
присутствия. Хороши такие ночи в горах... Тихо-тихо кругом, как в пустой
церкви. Каждый шорох слышно, слышно, как бьется собственное сердце. Но эта
тишина только казалась тишиной, а в сущности с недалекого озера все-таки
тянуло теплым воздухом, и Тарас Семеныч ложился на подветренную сторону,
чтобы зверь не учуял присутствия своего злейшего врага - человека. Как-то
так он лежал всю ночь и под утро заснул. Но его разбудило осторожное
фырканье. Когда Тарас Семеныч открыл глаза, ему показалось, что по озерку
плавает какой-то куст. Это была громадная голова сохатого с его громадными
рогами. Даже было жаль стрелять такого красавца. А потом Тарас Семеныч едва
вытащил из воды громадную тушу. Сохатый весил пудов тридцать. Да, бывали
счастливые дни, о которых старый охотник вспоминал потом с каким-то
благоговением. Это чувство поймут только завзятые охотники, каких в сущности
очень немного.
Мясо, добытое на солонце, Тарас Семеныч частью сбывал охотникам, а
остатки солил или вялил на солнце. Оленьи и козьи шкуры он тоже продавал -
это был ходкий товар. Таким образом, солонец в год давал ему, на худой
конец, рублей пятьдесят, а то и больше.
По зимам Тарас Семеныч добывал разными способами волков. Ловил их в
капканы, стрелял и просто травил каким-то составом. Но волк - хитрый зверь,
и этот промысел давал мало дохода.
- Он похитрее другого человека, волк-то, - объяснял Тарас Семеныч в
свое оправдание. - Ты еще не подумал, а он уже сделал. Сколько они у меня
одних собак передавили...
Волки действительно сильно одолевали сайму Тараса Семеныча и по зимам
держали ее в осадном положении. Сколько он ни заводил собак - всех их, в
конце концов, рвали волки.
- Ну какой ты после этого охотник, коли собаки уберечь не можешь? -
смеялся над ним Сохач в веселую минуту. - Вон у меня Чуйка одиннадцатую зиму
живет... А раньше Лыско четырнадцать годов жил.
- А ежели ты колдун - вот волки и не берут твоих собак. Значит, слово
такое знаешь...
- Слова-то для всех одинаковые, а только Чуйка сама бережет себя.
Глупый пес, а тут не обманешь...

IV

Малиновые горы - один из лучших уголков среднего Урала. Особенной
высотой они не отличались, но это не мешало им составлять центр громадного
горного узла. Старинное башкирское название этих гор как-то потерялось, а
нынешнее они получили благодаря тому, что по увалам и россыпям* росла в
особенном изобилии малина. И какая малина - сравнить нельзя с лесной.
Правда, что она была мельче лесной, но, вызревая на солнце, эта горная
малина приобретала особенный вкус. Рассказывают, что в большом количестве
она может даже опьянить.
______________
* Увал - небольшие горки; россыпь - гряды камней, которые тянутся от
горных вершин.

С шихана* главной Малиновой горы открывался единственный в своем роде
вид. Одних горных озер можно было насчитать до сотни, что придавало картине
совершенно особенный характер, точно горами было прикрыто какое-то подземное
море. Эти озера уходили далеко в благословенную башкирскую степь, где
принимали уже совсем другую форму, - горные озера отличаются своей глубиной,
красиво разорванной береговой линией, массой островов, прозрачной водой и
тем, наконец, что почти все соединены между собой протоками, составляя,
таким образом, один громадный резервуар, из которого брали воду уходившие в
степь реки; степные озера, наоборот, имеют в большинстве случаев овальную
форму, мелки, вода в них буроватая, между собой они не соединены и никаких
истоков не дают, за очень редкими исключениями. Вообще цепь горных озер
составляет главную красоту восточного склона Урала, являясь в то же время
неистощимым запасом живой силы.
______________
* Шихан - скалистый гребень, которым заканчивается вершина горы.

Никто не знал так Малиновых гор, как старый Сохач. Для него они были
чем-то живым. Перед ненастьем горы "задумывались", к ветру по вечерам они
окрашивались розовым отблеском, зимой одевались в белую пушистую шубу, а
весной покрывались пестрым зеленым нарядом. Сохач верил, что горы
разговаривают между собой, и он сам слышал глухой гул от этих разговоров,
особенно когда прокатится буйная молодая гроза, вся радостная, сверкающая,
полная таинственной силы. А после такой грозы, когда выглянет солнце, разве
горы не улыбались? Все жило кругом удесятеренной жизнью и притягивало к себе
жизнь, и все было неразрывно связано между собой. А весна? Разве это не
молодость, безумно тратившая избыток сил направо и налево? Разве эта
молодость не жила тысячью голосов, веселой суматохой и торопливой погоней за
своим молодым счастьем? И вода была живая, и лес, и каждая былинка, и каждая
капля дождя, и каждый солнечный луч, и каждое дыхание ветерка... Везде
творилась какая-то громадная и чудная тайна, везде вершилась какая-то
великая правда жизни и везде было непрерывавшееся чудо, окрыленное облаками,
глядевшее тысячами глаз-звезд, переливавшееся мерцанием летних зарниц,